Да, она непременно им займется, а то этот восточный князь, который часто у них бывает, хоть и красив, но уж очень глуп.
      II
      Катерина Михайловна верно заметила, что от Венецкого веяло счастьем. И теперь, когда Венецкий, примостившись бочком между двумя чемоданами, трясся по мостовой, добродушная улыбка не покидала его лица.
      Что-то симпатичное, сразу располагающее было в этом опушенном светло-русою бородкой молодом, свежем лице. Назвать его красивым было нельзя: черты лица были неправильны, крупноваты, но какая-то внутренняя красота светилась в карих небольших глазах, мягко и умно глядевших из-под очков. Такие лица сразу внушают доверие. Глядя на него, так и хотелось сказать: "Вот честное лицо!" Именно честное.
      Венецкий весело посматривал вокруг, не обращая никакого внимания ни на толчки, ни на мокрые хлопья снега, которыми на первых же порах встретила его петербургская весна, ни на то, что извозчик распустил вожжи и плелся мелкою рысцой.
      Мысли его заняты были другим.
      "Я думаю, Елена и не ожидает, что я приеду так скоро. Я и сам не думал... То-то она обрадуется". Она ведь любит его, и теперь, когда он устроится, можно серьезно подумать о свадьбе. Отец, конечно, не будет против, вот разве мать?.. Она такая несимпатичная женщина, ее мать, но, впрочем, Елена не обратит внимания на мать...
      И он мечтал, как они устроятся, как они будут жить вдвоем. Особенных требований у них нет и не будет... Она такая умница...
      - Как хорошо будет! - невольно вырвалось у него. Тут вспомнил он разговор на вокзале и тихо усмехнулся.
      "Зачем рваться? Пошлют, - не ударю лицом в грязь. Умереть придется, умру не хуже других... Но зачем проситься умирать... Солдаты не просятся... Правды в чих, видно, больше, чем в нас!"
      Светлою картиной проносились воспоминания, чередуясь с самыми розовыми надеждами.
      Он вспомнил первую встречу с Еленой в деревне. Он только что окончил тогда курс в академии, приехал летом к матери и познакомился с соседями, у которых была молодая дочь.
      - Славная у меня мать! - горячо прошептал он, и какими-то мягкими, нежными красками рисовалась ему картина детских лет. Он всем обязан ей, этой честной, доброй женщине. Отца он совсем и не знал (отец рано умер), но зато как же он любил мать! Да и как было не любить ее! Он вспомнил те хорошие минуты, когда она, бывало, засматривала в его ребячье лицо, тихо улыбаясь своею ясною улыбкой... Он вспомнил, как она умеет жить для других, и снова порадовался, что у него такая чудесная мать живет в маленькой деревушке.
      - И Елена славная! - прошептал он. Перед ним пронесся чудный июньский вечер прошлого лета... Он и теперь, казалось, вдыхает аромат густого заросшего сада, где вдруг у него сорвалось признание... И как это случилось, ему и теперь не верится... Она тоже шептала ему ласковые слова и не удивилась признанию.
      Как и все влюбленные, Венецкий глядел теперь на все светлыми глазами и окрашивал свои воспоминания в мягкие розовые краски.
      - Вот тут, барин, превосходные комнаты! Все хорошие господа останавливаются! - заметил извозчик, останавливая лошадь у большого дома на Литейной.
      - Ну и ладно! - промолвил Венецкий, вылезая из дрожек и приятно потягиваясь.
      - Пожалуйте наверх, в третий этаж! Превосходные есть номерочки! говорил швейцар, накладывая руки на чемоданы.
      Венецкий поднялся в третий этаж, вошел в темный коридор, где сразу его обдало едким специфическим запахом петербургских меблированных комнат, и занял скромную комнату.
      Через час он уже вышел на улицу, взял извозчика и приказал ехать на Моховую.
      - Да поскорей... поскорей, пожалуйста!
      Солнце выглянуло из-за туч. В воздухе тянуло весной. Улицы были оживлены. На углах разносчики газет совали всем в руки новые телеграммы, которые быстро раскупались. У поворота на Моховую разносчик протянул Венецкому телеграмму.
      - Важное известие... не угодно ли?
      Венецкий остановился и купил телеграмму. Телеграмма извещала, что все дипломатические переговоры с Турцией кончены.
      - Что, барин, никак скоро война? - обернулся извозчик, молодой краснощекий паренек.
      - Верно, что скоро...
      - Тоже брат в солдатах. Пожалуй, и самому придется! Ребята сказывали, что придется идти...
      - Тянет, что ли? - полюбопытствовал Венецкий.
      Извозчик полуобернулся, серьезно взглянул на офицера бойкими голубыми глазами и заметил:
      - На войну-то?.. Нет, ваше благородие, в извозчиках лучше!
      - Сюда, к серому дому... У второго подъезда. Стой! - крикнул Венецкий, как школьник соскакивая на ходу с дрожек и отдавая деньги.
      Сердце его сильно стучало, когда он бегом поднимался по устланной коврами лестнице в третий этаж.
      Вот и площадка. Вот и широкая медная блестящая дощечка, на которой славянскою вязью было выгравировано: "Арсений Петрович Чепелев".
      Он перевел дух и несколько раз прочел знакомую фамилию, прежде чем придавить пуговку от звонка. Какая-то робость вдруг напала на Венецкого.
      "Не рано ли я забрался... Еще, может быть, спят!" - промелькнуло у него в голове.
      Он взглянул на часы. Ровно час. Конечно, все встали. То-то она обрадуется...
      И он так сильно надавил пуговку, что сам даже испугался, когда услышал сильный звонок.
      Через несколько секунд, показавшихся Венецкому особенно длинными, послышались быстрые шаги, и перед Венецким показались знакомые бакенбарды котлетами на солидном лице Ивана.
      - Здравствуйте, Иван! - весело приветствовал Венецкий и любезно глядел на Ивана, который в эту минуту казался ему таким хорошим и милым, что он готов был броситься ему на шею. - Ваши дома?
      Иван вдруг смутился.
      - Что же вы молчите, Иван? Дома?
      - Никак нет, Алексей Алексеевич! - как-то участливо прошептал он. Елены Арсеньевны дома нет...
      - Но Елена Арсеньевна скоро вернется?.. Она здорова? - упавшим голосом спрашивал Венецкий, испуганно глядя на смущенное лицо Ивана. - Что случилось?
      - Они, слава богу, здоровы, только...
      - Арсений Петрович дома?
      - Генерал у себя в кабинете!
      - Так бы и говорили, а то, глядя на вас, я бог знает что подумал!
      И с этими словами Венецкий быстро сбросил пальто и прошел в кабинет.
      - Ничего еще бедняга не знает! - жалостливо проговорил Иван ему вслед, вешая на вешалку пальто.
      III
      Старый, плешивый генерал Чепелев сидел в кабинете за письменным столом, на котором была разложена большая карта театра военных действий. Он быстро передвигал булавки с флагами, изображавшие наши войска, по направлению к Константинополю. Старик, не знавший, куда девать свободное утро (он заседал в каком-то совете, и времени у него было достаточно), давно прочитал свою любимую газету от доски до доски, посердился на Биконсфилда* и на англичан, вместе с газетою повторил несколько раз, что все от мала до велика ждут только призыва, посердился, что призыва еще не последовало, умилился выносливости русского солдатика и, не дожидаясь распоряжений, начал кампанию у себя в кабинете.
      _______________
      * Дизраэли Бенджамин, граф Биконсфилд, будучи в 1874 - 1880 гг.
      премьер-министром Англии, противодействовал усилению позиции России
      на Балканах.
      Старик уже переправил войска через Дунай, перешел через Балканы (турки все отступали, и он поэтому даже и не вынимал булавок с красными флагами из коробки), занял без боя Адрианополь и был уже в нескольких шагах от "Царьграда" (в последнее время старик иначе не называл столицы Турецкой империи), как вдруг торопливые шаги Венецкого заставили его остановиться перед взятием Константинополя, приподнять очки на большой лоб и взглянуть своими добрыми, выцветшими глазами на вошедшего.
      Увидав Венецкого, старик видимо смутился и торопливо привстал с кресла, поправил почему-то крест на шее, с какою-то особенною ласковостью обнял молодого офицера и, усаживая его около себя, осведомлялся, здоров ли он, когда он приехал, и, видимо, не решался о чем-то сообщить.
      Венецкий быстро отвечал на вопросы и сам, глядя на смущенное, растерянное лицо Чепелева, словно боялся заговорить об Елене и нарочно тянул рассказ о том, как он получил место здесь, как он думает устроиться.
      Но наконец ему было невмоготу, и он упавшим голосом, робко взглядывая на Чепелева, спросил:
      - Елена Арсеньевна здорова?..
      - Леля здорова... Она...
      Он тихо положил свою сморщенную руку на руку Венецкого и, пожимая ее, тихо прошептал:
      - Видишь ли (он почему-то заговорил с Венецким на "ты")... видишь ли, Алексей Алексеевич, ты уж, бедняга, не сердись... Так уж оно вышло...
      У Венецкого замерло сердце...
      - Что же случилось... скажите!..
      - Леля вышла замуж! - прошептал старик, отворачиваясь от Венецкого...
      Венецкий сперва не понял, - до того поразило его это известие.
      - Леля вышла замуж, а ты, брат, не унывай... Ты еще молод... Другую такую же хорошую девушку найдешь... Слышишь... Я и сам...
      Венецкий опустил голову и не отвечал ни слова...
      Старик молча поглядывал на него и не знал, что ему делать...
      - Ты на нее не сердись, молодец!.. Она... Леля... Вот просила передать тебе письмо...
      И старик полез в ящик, достал письмо и, отдавая его, тихо проговорил:
      - Я тебя, Алексей Алексеевич, уважаю и люблю и прошу тебя... не смущать моей бедной девочки... Не ищи с ней свидания, родной мой... Я знаю, тебе тяжело, но и Леле-то будет не легко... Мое дело сторона... Мать все устроила и скоро так... Она ведь у нас умная женщина!.. - как-то печально усмехаясь, добавил старик.
      Он ласково так глядел на молодого человека, потрепал его по плечу и сел на свое кресло.
      Венецкий быстро разорвал конверт и прочитал следующее:
      "Уважаемый Алексей Алексеевич!
      Простите меня. Я виновата перед вами. Я выхожу замуж, не любя. Вы знаете, как я люблю отца, и поймете, что когда я внезапно узнала, что мы кругом в долгах и бедному отцу грозит бесчестье, то решилась нарушить слово, пожертвовать собою. Выхода не было. Дядя Орефьев решительно отказался помочь и почему-то против вас. Простите же меня, если можете. Я постараюсь позабыть вас и полюбить мужа, который спас отца от позора. Прошу и вас поскорей забыть меня. Будьте счастливы и простите, если можете, искренне любившую вас, но недостойную Елену.
      P. S. Не говорите, бога ради, ни слова папе. Он не знает, почему я вышла замуж. Мать раскрыла мне глаза на наше положение, и я решилась... Дай бог, чтоб у меня хватило твердости перенести испытание и никогда не раскаяться в своем поступке".
      Слезы душили Венецкого, когда он дочитал это письмо и спрятал его в карман.
      Он с какою-то ненавистью взглянул на старика и воскликнул:
      - Что вы с нею сделали?..
      - Что ты сказал... что?.. Разве она винит меня... меня, который ее так любит?..
      Старик так испуганно, так жалобно взглянул на Венецкого, что Венецкому, несмотря на горе, сделалось жаль старика.
      - Простите меня... простите... Я наговорил бог знает чего... Вы сами понимаете...
      - Я не сержусь... но только я не виноват... Я сам желал, чтобы моя девочка была твоею женой... Я сам полюбил тебя как сына... Но я, право, ничего не понимаю, как это случилось... Она сама объявила мне, что хочет выйти за Борского, торопила свадьбой, хоть я и видел, что она любила... Она и теперь...
      Он не договорил, прижал к груди Венецкого и тихо прошептал:
      - Только еще раз прошу: не ищи с нею свидания... Не смущай бедной девочки... Ты послушаешь старика?.. Да?.. А ты приходи ко мне... Я рад буду... Приходи утром, когда жены нет дома... Она все ездит... дела там разные, - как-то поморщился старик. - Женщина еще не старая...
      Он хотел еще что-то сказать, но подавил вздох и как-то брезгливо взглянул на портрет жены, висевший у него перед столом...
      Венецкий молча пожал старику руку, обещал исполнить его просьбу и повернулся, чтоб уходить, как вдруг остановился в изумлении.
      В дверях кабинета стояла Елена.
      Глава пятая
      ВСТРЕЧА
      I
      Неожиданная встреча обрадовала и смутила Елену. Она вспыхнула до ушей и хотела было броситься к Венецкому, но, взглянув на его убитое лицо, тихо, словно виноватая, сделала несколько шагов, нерешительно протянула ему маленькую дрожащую руку и, не поднимая глаз, чуть слышно проговорила робким, умоляющим голосом:
      - Здравствуйте, Алексей Алексеевич!
      В тоне приветствия слышалось: "Простите меня".
      Венецкий порывисто сжал ее руку; хотел что-то сказать, но ничего не сказалось. Он как-то сосредоточенно смотрел на нее, не выпуская ее руки из своей.
      Старик Чепелев растерялся и смущенно поглядывал на молодых людей.
      Так прошло несколько секунд.
      Наконец он торопливо приблизился к дочери, обнял ее за талию и, отводя от Венецкого, проговорил:
      - Ты как же это так неожиданно, Леля, вошла?.. Верно, тихо позвонила?.. Здорова?.. Муж здоров?.. Садись же, садись, Леля! - заботливо усаживал старик дочь и крепко поцеловал ее.
      - А мы и не слышали, как ты позвонила... Мы вот с ним заболтались... о войне заболтались... Я ему свой план кампании объяснил, а он, Леля, не верит, что мы одним ударом окончим кампанию... Сомневается! Этакий Фома неверный! - выдумывал старик, тщетно стараясь придать своему голосу шутливый тон.
      Шутка не выходила, и лицо старика по-прежнему было смущенное.
      - Я таки задержал его, - продолжал он, усиленно мигая Венецкому, - а он торопится. Ему надо являться к начальству. Военная служба - строгая служба, опаздывать нельзя. Я помню, у нас в полку в тысяча восемьсот сорок первом году один тоже бравый молодой человек не явился вовремя к начальству, так что бы, ты думала, вышло?..
      Генерал начал было рассказывать, что вышло, но увидал в глазах Елены такую мольбу, что круто оборвал рассказ и вопросительно глядел на Елену.
      Венецкий между тем собирался уходить.
      - Папа... голубчик!.. - шепнула Елена.
      Старик засуетился, подошел к Венецкому, взял его за руку и сказал:
      - Да ты куда же, Алексей Алексеевич, так торопишься!.. Четверть часика подожди... За четверть часа начальство не взыщет... Ведь вы с Лелей старые знакомые... Давно не видались!
      Он обнял Венецкого и подвел его к Елене.
      - Вот садись да поговори с Лелей, а то ты словно какой нелюдим, так ни слова не сказал, да и бежать!.. Это, братец, нехорошо... В наше время артиллеристы молодцами были... - шутил старик, с нежностью встречая благодарный взгляд Елены...
      Затем генерал вдруг взглянул на часы и промолвил:
      - А и я-то хорош, нечего сказать! Не похвалит меня доктор... С вами-то и забыл, что мой крейцбруннен меня давно ждет! Иван никогда не вспомнит! - ворчал старик, словно бы сердясь на Ивана. - Никогда не подаст! Пойду пожурю его да выпью воды... И то опоздал четверть часа, а тут главное дело аккуратность... Так и доктор говорит, а он правду говорит!
      И, довольный, что так ловко выдумал предлог, старик вышел из кабинета, прошел в столовую и нервно заходил по комнате, чутко прислушиваясь, не позвонят ли в передней. Доброму старику очень хотелось, чтобы жена его не вздумала вернуться в эти минуты домой и не помешала бы "этим бедным молодым людям".
      "Я им позволил это свидание в первый и последний раз!" - утешал себя старик.
      - Было бы жестоко не позволить! - прошептал он, продолжая ходить на часах...
      II
      - Алексей Алексеевич... Простите ли вы меня? - проговорила Елена, когда молодые люди остались одни.
      - Я... вас... простить?.. И вам не стыдно меня об этом спрашивать! тихо упрекнул Венецкий, поднимая на Елену глаза.
      В этих кротких глазах светилась такая преданная любовь, что нервы Елены не выдержали. Крупные слезы тихо закапали на платье, а между тем счастливая улыбка, точно радуга, засияла на ее лице.
      Она взяла руку Венецкого и крепко пожала ее, как бы безмолвно благодаря этим пожатием.
      - Елена! Вы плачете? Вы очень несчастливы? Да? Что же вы ничего не говорите?.. - проговорил он упавшим голосом.
      Она заглянула ему в глаза так нежно, так ясно, что Венецкий в эту минуту совсем забыл, что Елена замужем и что свидание это, быть может, последнее. Перед ним была та самая Елена, которой летом еще он так горячо шептал слова любви.
      Он тихо припал к ее руке, осыпая ее поцелуями.
      - Добрый мой... хороший! - тихо шептала она. - Вы еще меня утешаете... Я сделала вам столько зла...
      - Но вы, Елена, вы?.. Что вы с собой сделали? - вдруг крикнул он, вспомнив действительность и приходя в себя.
      - Не говорите об этом! - как-то серьезно проговорила Елена. - К чему спрашивать? Поздно!.. Ведь вы все знаете.
      - Знаю...
      - Скажите, мой друг, как бы вы поступили на моем месте?.. Отвечайте мне, скажите правду, что думаете...
      И она глядела ему прямо в глаза с какою-то грустною улыбкой.
      - Вы знаете отца... Его страдания были моими страданиями... Я много понимала, хотя отец никогда не жаловался, а ему тяжело было... Мать никогда не любила его и...
      Она колебалась договорить.
      - И... обманывала! - с трудом выговорила Елена.
      Но потом, помолчав, она продолжала, как бы желая облегчить свое горе:
      - Какова была бы его жизнь, если бы его на старости лет исключили из службы за долги?.. Он этою бы не перенес... Вы знаете, ведь он в делах ребенок... Мать мне все рассказала... Что доканчивать!.. - печально добавила она.
      - Но разве дядя не мог помочь вам?
      - Дядя... я с ним вообще редко говорила. Мать объяснила мне, что он папу не любит и что он против нас... Последнее время он почти не бывал у нас, недавно женился.
      - Ах, Елена!.. Я боюсь, что вас обманули и что вы принесены в жертву...
      - Что вы говорите, Алексей Алексеевич?.. Разве мать, какова бы она ни была, захочет погубить свою дочь?..
      - Но... я все-таки ничего не понимаю... И знаете ли что?..
      Он хотел было снова высказать ей свои подозрения, но остановился.
      "К чему? И без того ей тяжело. Зачем лишние страдания..." - подумал он.
      Слезы душили его.
      - Оставим это... Все равно поздно!.. - проговорила Елена. - Ведь вы простили меня и не бросите в меня камнем?.. Не скажете, что я... я... продала себя за богатство.
      Она не могла дальше продолжать и зарыдала. Венецкий и сам не выдержал. Он взял ее руку и осыпал ее поцелуями, смачивая ее в то же время слезами.
      Незаметно протекали минуты, а они сидели тихо, утешая друг друга, как два больные, приговоренные к смерти. Им было так хорошо вдвоем, что они не слыхали, как у дверей старик уже несколько раз покашливал. Наконец кашель раздался сильный. Они оба услыхали и грустно взглянули друг на друга.
      - Пора! - проговорил Венецкий. - Прощайте же, моя ненаглядная... Прощайте!..
      Он обнял Елену и порывисто прильнул губами к ее губам. Она не противилась. Она забыла обо всем и помнила только, что около нее любимый человек.
      - Я не могу вас не видеть... - шепнула она. - Хоть изредка...
      А кашель за дверями делался назойливее.
      Когда старик осторожно отворил двери и вошел в кабинет, то увидал обоих молодых людей с заплаканными глазами.
      Он как-то сердито крякнул и проговорил:
      - Ну, Алексеи Алексеевич, я думаю, пора и к начальству, а то тебе достанется, нынче время военное.
      Венецкий пожал руку любимой женщины и подошел к старику.
      - Смотри, меня не забывай... захаживай, только, братец, захаживай рано утром, чтобы нам никто не мешал, а мы будем с тобою войну вести с турками... Ну, прощай. Будь здоров, родной мой! - проговорил генерал, крепко прижимая к своей груди Венецкого.
      Венецкий быстро вышел из кабинета.
      Оставшись вдвоем с Еленой, старик всячески пробовал развлекать свою "девочку". Он рассказывал ей план кампании, усадив ее рядом с собой, и заставил следить за движениями корпусов. Елена знала слабость отца и не раз исполняла должность его начальника штаба, когда старик, бывало, перепутывал войска, штудируя вместе с "девочкой" франко-прусскую войну. Она, улыбаясь, слушала, когда старик, совершенно серьезно уверенный, что развлекает свою "девочку", восклицал:
      - Вот этот корпус идет вперед, переходит Балканы вот здесь... Этот корпус переходит Балканы вот тут... Третий корпус, Леля, в это время форсированным маршем направляется к Шумле... Все они соединяются у Адрианополя, а турки в это время бегут, бегут, Лелечка, как зайцы, в своих красных фесках... Мы без бою берем Адрианополь, а оттуда до Царьграда рукой подать...
      - А где же, папа, твои резервы? - остановила его, сквозь слезы улыбаясь, Елена.
      - Резервы?.. А зачем нам резервы, позволь тебя спросить? - горячился старик. - Какие такие резервы!.. Нам не надо резервов... Вперед с богом, и кончено! Еще резервы выдумала. С турками - резервы! - сердито повторял старик. - Эх, вижу я, девочка, ты от кого-нибудь наслышалась о резервах... Мы, брат, не станем по-прусски цирлих-манирлих выделывать. Шалишь, девочка! Мы по-русски, начистоту... За царя и Русь святую с богом марш, ура! - и посмотрим, кто устоит против русского штыка... Я слышал, что у нас такой план и выработан... С богом вперед, - и ничего более... Да и зачем нам другой план?.. С русскими солдатами да еще планы... Помнишь, девочка, Суворова?..
      Старик оживился и продолжал рассказывать на эту тему, не замечая, что дочка давно не слушает его, хотя и глядит на него. Он начал было излагать, как мы возьмем Царьград, выгоним султана в Малую Азию (эта смелая мысль, надо, впрочем, заметить, явилась у него сегодня утром под влиянием статьи любимой им газеты, настоятельно требовавшей прогнать султана в Малую Азию) и сделаем Царьград вольным городом, и, окончив с этим вопросом, внезапно спросил:
      - Так ли я говорю, Леля?..
      - О чем, папа? - встрепенулась Елена.
      - Э-э... да ты сегодня что-то рассеянно слушаешь! - ласково промолвил старик.
      И, нежно заглядывая ей в лицо, тихо прошептал:
      - Милая... голубушка моя... Да что же ты такая грустная?.. Ведь я не неволил тебя... Ты сама хотела этой свадьбы...
      - Что ты, папа?.. Я ничего... Я так только... взгрустнулось, а ты продолжай... Ты говорил, что мы взяли Константинополь.
      - А ну его к черту! - проговорил с сердцем старик, отодвигая карты. Ты у меня грустишь, а я тебя занимаю войной... Что, быть может, муж неласков с тобою?.. Ты скажи.
      - Нет, папа. Он ласков...
      - А ты выкинь из своего сердца эту привязанность к Венецкому... Знаешь, по-военому! - пробовал шутить старик. - Чего он не ехал сюда?.. Вот и выпустил из рук счастье... И знаешь что, Леля? Ведь его надо забыть совсем... совсем! - прошептал он. - И я тебя попрошу, как уже просил Алексея, не видаться с ним... Оно будет лучше... Ведь ты не станешь же обманывать мужа, надеюсь? - проговорил старик, с любовью гладя Еленину голову.
      - А ты разве не уверен в своей дочери? - укоризненно заметила Елена.
      - От этого я и говорю, что уверен... Уж лучше прямо сказать, а обманывать - ведь это так тяжело для обманутого...
      Он как-то весь сморщился и точно вспомнил что-то больное, тяжелое.
      Елена поняла, о чем он вспомнил, и, обхватив руками его лицо, стала целовать его и говорила:
      - Будь уверен, папа... Я на тебя похожа и счастья обманом не куплю.
      Глава шестая
      ПРИЯТЕЛИ
      Целый день Венецкий просидел, запершись в своем грязном номере. Удар для молодого человека, впервые любившего, был слишком тяжел. Еще несколько часов тому назад он так светло мечтал о близком счастии, а теперь?..
      Недалекое прошедшее, такое хорошее, светлое, уходило от него все дальше и дальше, подернутое каким-то туманом, из-за которого глядело на него с грустною улыбкой милое лицо...
      "Уж не во сне ли все это, и точно ли Елена замужем и так далека от меня?" - повторял он несколько раз, на что-то безумно надеясь и вспоминая ее нежный, ласковый взгляд. С отчетливостью молодых влюбленных повторял он все нежные имена, которыми она его называла, вызывал ее образ, ее поцелуи, ее тихий, умоляющий голос, и кроткие его глаза блестели счастием...
      Но письмо напоминало ему, что он не бредит. Он в десятый раз перечитывал его, целовал "ужасные" строки и все более и более убеждался, что Елену "жестоко обманули" и что во всем этом виновата мать, которую он уже горячо ненавидел...
      О Борском (он его не встречал у Чепелевых) он старался не думать, а если Борский все-таки, помимо усилий, приходил на мысль, то Венецкий весь вздрагивал и называл его подлецом за то, что он женился, зная, что его не любят...
      "Ведь она сказала же ему об этом... Он знал!" Он дал себе слово "узнать все, все, - и тогда..."
      "Поздно, поздно! Узнай не узнай, счастья не вернешь, а только еще более испортишь жизнь Елене!" - шептал ему внутренний голос.
      Ему наконец сделалось невыносимо тяжело одному с своим горем в этой маленькой, тесной комнатке. Хотелось с кем-нибудь поделиться. Он стал перебирать родных и знакомых и ни на ком не остановился...
      Наконец он вспомнил о старом приятеле, докторе Неручном, и остановился на нем.
      - Пойду к нему! - решил он. - Быть может, он живет на старой квартире... Хороший он человек, и с ним можно поговорить...
      Он вышел и тихо побрел в Гагаринскую улицу. Опять к нему приставали с телеграммами; он машинально взял телеграмму, прочел ее, и в больной голове его пробежала мысль:
      "Разве туда?.. Убьют скоро!.. К чему теперь жить?.."
      Но ему скоро самому сделалось совестно. Перед ним явилось серьезное лицо старухи матери. Припомнил он, как она рассказывала о потере любимого ею мужа (его отца), о том, как следует переносить горе, и Венецкий обозвал себя эгоистом...
      Он повернул в Гагаринскую, остановился у большого серого дома и позвонил дворника.
      - Здесь доктор Неручный живет?
      - Здесь... Пожалуйте в четвертый этаж, во дворе!
      Венецкий очень обрадовался, что Неручный здесь, и торопливо поднимался по темной лестнице.
      "Видно, по-старому дела его плохи!" - подумал он, дергая колокольчик.
      Двери отворила старая кухарка.
      - И вы, Матрена, здесь? Как вас бог милует?
      - А где же быть-то мне, - огрызнулась Матрена и потом, разглядевши гостя, прибавила: - Да это вы, Алексей Алексеевич! Пожалуйте, пожалуйте, а то мой-то и без того засиделся за книгой... Целый день не выходил из дому.
      В маленьком, скромно убранном кабинете лежал на диване, держа в руках книгу, в халате, длинный господин с всклокоченными волосами.
      При входе Венецкого он отвел книгу, лениво прищурил глаза на вошедшего и ленивым голосом проговорил:
      - Кто пришел?..
      - Все те же привычки!.. - воскликнул Венецкий, подходя к дивану и протягивая доктору руку.
      - А, это вы? - проговорил доктор и медленно приподнялся с дивана, точно расстаться с ним ему было очень тяжело. - Откуда вас принесло? Все вот едут туда, dahin*, где решится, как говорят газеты, самый важный вопрос, - а вы в Питер, - продолжал насмешливо, доктор, потягиваясь и весело озирая Венецкого. - Ну, очень рад вас видеть! - повторил он, снова тряся его руку. - Очень рад. Будем вместе чай пить, а?..
      _______________
      * Туда (нем.).
      - Ну, жаловаться грех... Здоровье у вас, как посмотрю, первый сорт! продолжал весело доктор, оглядывая Венецкого при свете лампы. - Если не убьют, жить вам сто лет! Да что вы такой, точно в воду опущенный! Не выспались или кутнули сегодня? Да... чтобы не забыть, а то я всегда забываю извиняться!.. Уж вы простите, что не отвечал на ваше письмо... Сами знаете старого приятеля... Собирался, собирался, даже письмо, если хотите, можете найти на столе, но окончить не окончил... Леность, батюшка, мать всех пороков!.. - улыбнулся доктор, приглаживая длинными пальцами свои всклокоченные черные космы. - Ну, а вы-то что?.. Какие печали?.. Мать-то здорова?..
      - Мать здорова, да сам-то я...
      - Да что же с вами-то? - участливо спросил доктор, кладя свои "плети" (так он сам шутя называл свои длинные руки) на плечи Венецкому...
      Венецкий стал рассказывать. Доктор слушал его, не прерывая, и только покачивал своею большою головой.
      - Дело дрянное... Помните, я запьянствовал тогда, года три тому назад?.. Ну, со мною такая же штука была... По усам текло, а в рот не попало! - как-то неловко сшутил доктор, делая кислую гримасу. - Так вот и не женился... Да оно, пожалуй, и лучше... Нам, худощавым, жениться не следует... Жены нас любить не станут... Желчи много, ну, а вам... Эка вы какой... - с какой-то мягкостью, вовсе не шедшей ко всей его долговязой фигуре, проговорил доктор. - Чайку все-таки выпейте, юноша, и - не сердитесь, голубчик, если слова мои слишком жестки... Согрейте их в вашем добром сердце...
      Венецкому стало легче от этих участливых слов приятеля. Он все еще возвращался к своей "штуке", как называл это дело доктор, и бранил мать Елены.
      - Это, конечно, она... Кому больше... Она самую эту интригу подвела! - проговорил Неручный. - Но все-таки бросьте вы все это... Ведь не станете же вы, дорогой мой, мстить?.. Нынче, во-первых, мировые, а во-вторых, - не шалопай же вы в самом деле?..
      - Но мне бы узнать...
      - Да что узнавать?.. Она с Борским, слышал я, амуры разводила...
      - Рассказывали...
      - Ну, а теперь дочь выдала... Это в порядке вещей. Верно, теперь птенца какого при себе содержит, а как штукатурка-то выручать не станет, ну, тогда в благотворительное общество почетным членом и насчет нравственности... Тоже, батюшка, и я при своей лени, а на кое-какой практике понаблюдал этих барынь. Вот только дочек они напрасно губят... Сынки - те нынче все больше в окружных судах в звании червонных валетов...* Ну, да вы и сами все это отлично знаете...
      _______________
      * В 1877 г. в Москве происходил судебный процесс над сорока
      пятью молодыми людьми (в основном прокутившимися дворянами), которых
      обвиняли в подделке векселей и т. п. По названию романа французского
      писателя Понсон дю Террайля "Клуб червонных валетов", их окрестили
      "червонными валетами". С этих пор так стали называть преступников,