- Теперь карьера его заколодит, господа, это верно!
      - Раскусили, что это за наглый хам!
      - Однако, судя по виду, он не очень-то опустил хвост... Напротив.
      - Дурака валяет, скотина! Уязвленное самолюбие!
      Так рассуждали в кают-компании, пользуясь отсутствием старшего офицера, который, конечно, не допустил бы таких разговоров.
      А Налетов действительно имел вид, казалось, еще более наглый и заносчивый, точно ничего неприятного для него не случилось. Дело в том, что и жена его, имевшая влиятельные родственные связи и молившаяся на своего мужа, и один из близких к начальнику штаба людей извещали, чтобы он нисколько не придавал значения тому, что его отзывают. Конечно, он и сам рад не идти на два года в Тихий океан, а по возвращении в Россию его, вероятно, назначат командиром строящегося броненосца 1-го ранга. Назначение блестящее. Один из влиятельных адмиралов вполне на его стороне и просил сообщить ему об этом, прибавив, чтобы он не беспокоился. Да и "старик" не особенно доволен Тырковым за то, что он поднял историю о высеченном матросе и вообще слишком усердствует, раздувая всякие пустяки и давая пишу толкам. Высылка мичмана графа Тараканова подняла целую бурю. "Старику" не давали покоя из-за непростительной бестактности Тыркова.
      Эти письма несколько смягчили сухой лаконизм предписания и значительно успокоили Налетова. В самом деле, гораздо лучше быть на глазах, чем вдали, да и его вовсе не тянет в море. Черт с ним! А по приезде в Петербург уж он постарается обелить себя и, где только возможно, расписать Тыркова.
      - Будет доволен! - со злостью прошептал он, знавший очень хорошо, как и на кого именно надо действовать.
      И, полный ненависти к адмиралу, вздумавшему ему "напакостить", Налетов в уме уже набросал общий план той "свиньи", которую он подложит адмиралу. Удаление графа Тараканова распишется в известных кружках, как вопиющая несправедливость. Приказ Тыркова, прочитанный матросам, о том, что офицеры не имеют права драться, Налетов считал большим козырем в своих руках. Тут можно расписать самые пикантные узоры насчет подрыва власти и дисциплины, и вообще всю деятельность Тыркова можно будет представить именно в таком цвете - тема благодарная, если ее обработать умеючи и пустить, куда следует... Небойсь, скоро уберут этого законника и "филантропа" и сдадут в архив... Туда же лезет со своими порядками! Какой-то новый дух хочет заводить, старая дура!
      Не дожидаясь приезда нового командира, которого ждали через неделю, Налетов подал адмиралу рапорт о болезни и, сдавши временно командование крейсера старшему офицеру, собирался немедленно уехать в Россию. Никаких обычных проводов ему, конечно, не устроили. Ревизор вздумал было заикнуться о прощальном обеде, но общее негодование в кают-компании не дало ему продолжать.
      - Устраивайте ему сами обед, коли хотите, а мы не хотим! - раздались голоса.
      Когда вечером через три дня, в отсутствии адмирала и большей части офицеров, бывших на берегу, вельбот с отъезжавшим, ни с кем не простившимся, бывшим капитаном "Грозного" отвалил от борта, многие из матросов на баке перекрестились.
      - Спасибо справедливому адмиралу, избавил нас от собаки... - проговорил один из матросов, выражая общее настроение.
      К удивлению, и скорей приятному, чем грустному, Скворцов вот уже целый месяц не имел от адмиральши писем, несмотря на то, что у нее было точное расписание, куда и в какое время адресовать на эскадру письма. В Виллафранке тоже не было на имя Скворцова узенького, длинного, надушенного конверта с надписью, сделанной мелким почерком, обыкновенно возбуждавшим завистливое любопытство многих мичманов в кают-компании, почему-то не веривших, что эти письма от сестры, как уверял Скворцов.
      "Сестры, мол, такие толстые конверты не посылают!" - говорили, казалось, их улыбающиеся насмешливые взгляды.
      Верно, Нина Марковна (Скворцов уже и мысленно называл адмиральшу не Ниной, а Ниной Марковной) совсем успокоилась, - размышлял он, успокаивая себя, - и, получив письмо о лишнем годе разлуки (прежде скрытом из трусости), догадалась, что любовь не бывает вечною. Недаром она писала, что Неглинный летом часто у нее бывал. За лето Неглинный, конечно, вполне обработан, - адмиральша на это мастерица! - и теперь она донимает влюбленного раба божия Васеньку сценами ревности и упреков с финалом клятв и поцелуев, черт побери его, однако! Интересно было бы увидеть этого фефелу. Какую он теперь разводит теорию об амурах! Как бедняга себя чувствует, воображая, что обманывает добряка Ивана Иваныча? Дай бог ему всего лучшего, этому прелестному Ивану Иванычу! Если бы не он, быть бы ему, злополучному лейтенанту, до сих пор как бычку на веревочке... А теперь свободен, как ветер!.. И хоть бы Неглинный написал другу, а то молчит, точно набрал в рот воды, свинья этакая! Видно, в самом деле втюрился с сапогами и перестал валять Иосифа Прекрасного. Васенька хоть и фефелист, а ничего мальчик.
      Так раздумывал Скворцов, стоя на вахте вечером в день прихода в Виллафранку, и - признаться - не испытывал чувства ревности к другу. Напротив, значительно охладевший к Нине Марковне и более правильно оценивший ее за время разлуки, он искренно жалел друга, предполагая, что он немало натерпится от пламенной и сумасбродной адмиральши, если только она уже всем для него "пожертвовала", и он перед такой жертвой не задал, по своему благородству, тягу... Ну, а тогда Васеньке капут... Мертвая петля! Неглинный из нее не выскользнет, как выскользнул он. Не такой Васенька человек. Адмиральша как по нотам будет разыгрывать на его благородстве! Бедный Неглинный!..
      - Фалгребные наверх! - крикнул он вслед за докладом сигнальщика, что адмирал едет.
      Адмирал, благоволивший к Скворцову и считавший его дельным и исправным офицером, проходя к себе в каюту, спросил его:
      - Ну что, довольны, что идете в Тихий океан?
      - Доволен, ваше превосходительство.
      - Быть может, вы предпочли бы остаться здесь. Тогда я вас оставлю.
      - Благодарю, ваше превосходительство. Я предпочту идти на "Грозном".
      - В таком случае, рад за вас... В Тихом океане у вас будет больше морской практики, и плаванье серьезнее... Да и новый капитан ваш прекрасный моряк... А я было думал...
      Адмирал на секунду остановился и, улыбнувшись, прибавил:
      - Думал, что вас тянет скорей вернуться в Россию... Рад, что ошибся... Такому бравому офицеру, как вы, грешно сидеть на берегу... Наш флот очень нуждается в дельных моряках... Спокойной ночи!
      И адмирал, пожав Скворцову руку, прошел к себе в каюту.
      "Верно, и адмирал кое-что слышал о моем увлечении адмиральшей!" - подумал Скворцов, очень польщенный комплиментами адмирала, к которому чувствовал восторженное уважение и был самым ярым его защитником в кают-компании.
      Выспавшись отлично после вахты и пообещав своему любимцу вестовому купить на берегу на платье "куме" в Кронштадте, о которой вестовой нередко вспоминал с большим увлечением, Скворцов вместе с доктором Федором Васильевичем отправились в Ниццу, рассчитывая вечером послушать оперу.
      Минут через десять поезд доставил их на ниццскую станцию, где в это же время стоял парижский экспресс, прибывший почти в одно и то же время. Они торопливо пробирались в толпе, как вдруг кто-то дернул Скворцова за рукав, и чей-то знакомый, радостный и нежный голос произнес у самого его уха:
      - Ника!
      "Ника" совсем ошалел от изумления. Перед ним была адмиральша в изящном дорожном платье, с алой розой в петличке жакетки, и весело и властно протягивала ему свою маленькую ручку.
      XXII
      Ошалевай, не ошалевай, а как бы то ни было, адмиральша была тут, точно свалившись с небес, по-прежнему свежая, цветущая и пикантная, с подведенными слегка глазами и главное, по всем признакам, такая же любящая, решительная и считающая "Нику" своим верноподданным, как и шесть месяцев тому назад, когда еще "Ника" не знал, что валерьян не спроваживает человека на тот свет.
      Более пораженный, чем обрадованный, чувствующий, что ему придется "заметать хвост" и, - уж надо признаться, - изрядно-таки струсивший при мелькнувшей мысли о неизбежности решительного объяснения и бурных сцен. Скворцов с какою-то нервной возбужденностью слабохарактерного человека, застигнутого врасплох, пожимал и потрясал ручку адмиральши и, стараясь казаться необыкновенно обрадованным, растерянной громко восклицал, обращая на себя внимание проходящих:
      - Какими судьбами, Нина... Нина Марковна?.. Вот никак не ожидал!.. Признаюсь, приятный сюрприз... Надолго ли в Ниццу?.. Как поживает Иван Иванович?.. Вы из Парижа? Давно ли из России?
      Кидая эти вопросы и чувствуя себя все-таки виноватым перед этой маленькой женщиной, которая не только для него "всем пожертвовала", но еще и прикатила сюда, очевидно, для свидания с ним ("эдакая фефела этот Неглинный!") и, разумеется, для истребования отчета, как он себя вел за время разлуки. Скворцов в то же время беспокойно оглядывался и искал глазами своего спутника, чтобы сказать ему, что приезд кузины, что ли, мешает ему провести день вместе с доктором. Но Федор Васильевич, услышавший интимное восклицание адмиральши и догадавшийся по выражению ее лица, что эта дама едва ли родственница Скворцова, поспешил деликатно исчезнуть, предполагая, что его приятелю несравненно будет приятнее эта неожиданная встреча без постороннего свидетеля.
      - Ты кого это ищешь? - спросила, вместо ответа, адмиральша, внезапно насторожившись, и в ее глазах блеснул хорошо знакомый Скворцову огонек, верхняя губа, подернутая пушком, вздрогнула, и ноздри раздулись.
      И с этими словами она обернулась.
      На несчастие злополучного лейтенанта, совсем близко, в двух шагах от них, стояла хорошенькая, бойкая, пестро одетая француженка, одна из тех фривольных дам, которые на станции ищут случайного попутчика, который довез бы до Монте-Карло и дал бы два золотых, чтоб попытать счастья в рулетке. Вдобавок, и она, признав в Скворцове иностранца, взглядывала на молодого, красивого лейтенанта с большой выразительностью.
      Адмиральша метнула на нее подозрительный взгляд, на который француженка ответила гримаской и хохотом, - и взволнованно проговорила, хмуря брови:
      - Быть может, я помешала... Вас ждут...
      - Никто меня не ждет... Я сию минуту приехал... Я искал доктора... Федора Васильевича... Мы с ним вместе съехали на берег...
      В голосе Скворцова звучала нотка раздражения.
      - Ну, прости... прости, Ника... Ты в последнее время так редко писал... Мало ли какие мысли приходили в голову!.. Я так страдала... такая без тебя была тоска, что я не выдержала и поехала повидаться с тобой... Однако едем, Ника... Вези меня в гостиницу. Какая здесь лучшая? Пошли носильщика за моим багажом... Пусть его пришлют в отель...
      Через пять минут все было устроено, и адмиральша с Скворцовым села в карету и поехала в Grand Hotel de Nice...
      Дорогой адмиральша, радостная и веселая, держала в своих маленьких руках руку Скворцова и взглядывала ему в лицо с властной нежностью, словно бы говоря своим взглядом: "Ну, голубчик, теперь ты снова мой, и уж я тебя не отпущу!" И Скворцов, несколько смущенный своим положением пленника, слушал, как она "страдала без него" и как она счастлива теперь.
      - Ты видишь, как я тебя люблю, Ника, как я верна тебе? А ты? Ты не разлюбил свою Нину? Ты ведь рад, что я к тебе приехала? Говори, рад, мой милый?
      У кого хватит жестокости сказать женщине, да еще хорошенькой, которая приехала из Петербурга в Ниццу для свидания, что ей не рады? Да и Скворцов, хоть и значительно охладевший к адмиральше после своего бегства и хорошо еще помнивший, какой "бамбук" было его положение в качестве любимого человека, тем не менее был очень польщен приездом, свидетельствовавшим и об ее, совсем неожиданном постоянстве, и о "фефелистости" Неглинного, да вдобавок, и этот нежный чарующий голос, поющий о любви, растрогал молодого человека. И он, разумеется, отвечал, что очень рад, бесконечно рад, и в доказательство пожал ее руку, так как более убедительным образом выразить свою радость на улице было невозможно...
      Слушая разные нежности и, между прочим, получив комплимент, что "Нике очень идет статское платье", Ника не переставал все-таки думать о предстоящем объяснении... Нельзя ли его отложить, по крайней мере... хотя на день, на два... А то как же сразу огорошить ее известием, что он уходит в Тихий океан?... Положим, валерьян его не испугает, но все-таки... И надо же, наконец, объяснить ей, что он недостоин, что ли, ее любви и... и вообще... не настолько любит, чтобы связать с ней свою судьбу. Надо уяснить ей все это... А еще лучше бы ничего не говорить об уходе в Тихий океан. Через неделю "Грозный" уйдет из Виллафранки... Можно в день ухода отправить ей письмо, подробное письмо, в котором добросовестно изложить все обстоятельства, обещав сохранить о ней навсегда благодарную память, и дело с концом... Тю-тю! Ищи его! Небойсь, в Тихий океан адмиральша не приедет требовать любви и объяснений... Далеконько! "А какая же, однако, она хорошенькая, эта адмиральша!" - внезапно прервал свои размышления Скворцов, взглядывая на Нину Марковну.
      - Что, постарела я? - кокетливо спросила она.
      - Напротив, такая же хорошенькая, как и была, - совсем уже искренно проговорил Скворцов.
      И неожиданно спросил:
      - А что поделывает Неглинный? Он мне не пишет ни строчки.
      - Неглинный? - протянула, слегка краснея, адмиральша и сделала такую гримаску, что Скворцову вчуже стало жаль своего друга. - Ничего, здоров, философствует и изредка заходит к нам...
      - Он, кажется, влюблен в тебя до безумия?
      - А ты откуда знаешь?
      - Догадался из его единственного письма ко мне...
      - А может быть, хотя он и не удостоил меня чести признания, - промолвила адмиральша, усмехнувшись...
      - Страдает молча, бедный Васенька?
      - Не знаю... Пусть себе!.. И вообще твой Неглинный, хоть и добрый человек, но...
      Адмиральша остановилась на минутку, вспомнив, каким балбесом вел себя Неглинный в течение лета, и, бессовестно забыв остальные его заслуги в качестве идеального комиссионера, с презрительной усмешкой прибавила:
      - Но, по правде говоря, невыносимо скучен... Он не может нравиться женщинам... А ты, Ника, уж не ревнуешь ли к своему другу? Нашел к кому ревновать! - расхохоталась адмиральша. - Да разве я тебя на кого-нибудь променяю, моего ненаглядного?.. Я ведь до конца моих дней твоя, верная твоя Нина, и ты мой...
      "Ну, это шалишь!" - подумал в ту же секунду Скворцов, охваченный внезапным страхом от такой приятной перспективы дальнейшей своей судьбы. Но он малодушно промолчал, тем более, что карета подъехала к подъезду, и представительный, с превосходно расчесанными бакенбардами швейцар вышел отворить дверцы.
      Тотчас же явился не менее представительный господин во фраке, хозяин гостиницы, и пригласил приезжих посмотреть комнаты. Адмиральша выбрала себе хорошенький, мило убранный номер в две комнаты и когда подала свою карточку, то хозяин, и без того любезный, стал еще любезнее.
      - А для вас тоже нужна комната? - спросил хозяин Скворцова.
      - И брату нужна, - поспешила ответить адмиральша, заметив колебание молодого лейтенанта.
      "Однако, - подумал Скворцов, - она мною распоряжается, как собственностью!" - и покорно последовал за хозяином.
      - Через четверть часа приходи, Ника, - кинула вслед адмиральша. - Я тебе расскажу о моих планах... Будешь доволен.
      Хозяин повел было Скворцова в номер того же этажа, но тот благоразумно попросил его отвести ему комнату повыше и не очень дорогую.
      Оставшись один в номере, Скворцов заходил по комнате, полный внезапной решимости немедленно же объясниться с адмиральшей. Подло же в самом деле ее обманывать.
      Но когда он вошел к адмиральше, и она, только что переодевшаяся в изящное парижское платье с вырезным воротом и с короткими рукавами, красивая и, казалось, помолодевшая, бросилась к нему навстречу и, обняв его шею руками, прильнула к его губам, вся трепещущая от счастья, - Скворцов, несмотря на свое твердое намерение объясниться, вместо объяснений безмолвно сжимал адмиральшу в своих объятиях.
      После первых безумно-страстных минут свидания после долгой разлуки, адмиральша, поправив свою смятую прическу, заалевшая и счастливая, присела на диван и, усадив возле себя Скворцова, стала, излагать свой план.
      План в самом начале был заманчивый.
      Она хорошо понимает, как Нике тяжела разлука, и как он не хотел идти в плавание. Неглинный ей об этом не раз говорил ("Нечего сказать, удружил!" мысленно шепнул Скворцов, обозвав про себя Неглинного идиотом). Еще год куда ни шло, но два года - это невозможно...
      - И знаешь, Ника, что я придумала? - с победоносным видом сказала адмиральша.
      - Что такое? - спросил далеко не весело Скворцов.
      - Я попросила Ванечку дать письмо к Тыркову...
      - К Тыркову?.. Зачем?
      - Глупый! Разве не понимаешь? Чтобы он тебе по болезни, что ли, разрешил вернуться в Россию... Я сама хорошо знакома с Тырковым, - мы с ним большие приятели, - и попрошу его, он наверно не откажет... И тогда мы вместе уедем и проведем несколько месяцев вдвоем... Поедем в Италию, в Испанию, куда хочешь... Не правда ли, как хорошо?..
      Но, к изумлению адмиральши, лицо Скворцова далеко не выражало радости...
      Напротив...
      И он только что хотел заговорить, как в двери постучали.
      Скворцов, как достойный ученик адмиральши, быстро пересел с дивана на отдаленное кресло и принял почтительную позу человека, пришедшего с визитом.
      - Entrez!* - крикнула адмиральша.
      ______________
      * Войдите! (франц.).
      В дверях показалась низенькая, плотная фигура адмирала.
      - Ни слова ему! Мне надо прежде объясниться с тобой! - шепнул Скворцов, когда адмиральша с приветливой, милой улыбкой поднялась навстречу адмирала.
      XXIII
      Адмиралу не шло статское платье, и в мешковатом, плохо сидевшем черном рединготе, с цилиндром в руках, в съехавшем набок узеньком галстуке, он представлял собою далеко неказистую фигуру, совсем непохожую на того адмирала, который стоял на мостике "Грозного" в своем потертом, коротком пальто и в сбитой назад фуражке и, расставив фертом ноги, спокойно и зорко посматривал вокруг во время учений и маневров в свежую погоду.
      Приветствуя Нину Марковну, которую он знавал, когда она еще была девушкой, и, кажется, в то время был к ней неравнодушен, и почтительно целуя душистую ее ручку, адмирал Тырков, казалось, несколько смутился, увидав Скворцова и догадавшись по его далеко не веселому виду, что прервал приятное tete-a-tete*, явившись нежданным гостем. Вероятно, поэтому он поспешил объяснить, благодаря какой счастливой случайности узнал, что Нина Марковна здесь. Он, видите ли, завтракал в этом отеле и, уходя, увидал на доске ее фамилию и не отказал себе в удовольствии засвидетельствовать Нине Марковне свое почтение.
      ______________
      * Свидание, разговор наедине (франц.).
      Адмиральша, разумеется, была "несказанно обрадована такой счастливой случайностью" и снова пожала руку адмирала, благодаря его за милое внимание и очень довольная в то же время, что адмирал не оказал "милого внимания" четвертью часами раньше и не помешал первым счастливым минутам радостной встречи с "Никой".
      - Я сегодня же хотела написать вам, Василий Петрович, что приехала и жду своего доброго приятеля, - продолжала адмиральша с обычной своей чарующей приветливостью, улыбаясь глазами, словно лаская ими. - Я от Николая Алексеича узнала, что "Грозный" здесь близко, и вы на нем. Надеюсь, вы знаете этого молодого человека! - прибавила адмиральша, указывая взглядом на Скворцова, который встал, при входе адмирала, и теперь почтительно кланялся.
      - Еще бы не знать! Мы с Николаем Алексеичем большие приятели! - промолвил приветливо адмирал и крепко пожал молодому лейтенанту руку.
      - Наша встреча с ним была совсем неожиданная! - воскликнула адмиральша, усаживаясь на диван. - Вообразите, Василий Петрович... Только что приехала я сегодня из Парижа в Ниццу, выхожу на дебаркадер, гляжу: Николай Алексеич.
      - Мы с доктором из Виллафранки приехали в одно время с Ниной Марковной. Поезда тут скрещиваются, - счел почему-то нужным вставить слегка смущенный Скворцов, обращаясь к адмиралу и точно оправдываясь.
      - Ну, я, разумеется, остановила его и, по праву доброй знакомой, заставила проводить меня в отель... Надеюсь, что он и впредь не откажется иногда быть моим чичероне...
      - Не смеет отказаться. Я его откомандирую в ваше распоряжение, Нина Марковна, пока "Грозный" будет стоять в Виллафранке, - шутливо заметил адмирал.
      - Не бойтесь, я не злоупотреблю вашей любезностью и не заставлю проклинать соотечественницу, Николай Алексеич! - с веселым смехом промолвила адмиральша, бросая на молодого человека пристальный и пытливый взгляд и тотчас же отводя его.
      Скворцову оставалось только проговорить с любезной улыбкой, что он "всегда к услугам Нины Марковны", а в голове носилась тревожная мысль: "как бы адмиральша не вздумала теперь же "брякнуть" адмиралу о том, что он желает вернуться в Россию! Пожалуй, еще и письмо Ивана Иваныча передаст? То-то выйдет "бамбук"! И на кой черт Иван Иванович просит за меня, когда я его об этом не просил? Верно, она его заставила, эта неугомонная женщина, желающая распоряжаться мною, как своим покорным рабом... Шалишь, Нина Марковна! Дудки! Не увезете вы меня в Россию! Уж приму сегодня лучше сразу наказание, но объяснюсь!"
      В свою очередь и адмиральша, несмотря на оживление и веселый смех, в душе испытывала тревогу, тщательно скрываемую перед гостем. В самом деле, отчего Ника не выразил восторга от предложенного ею плана, сулившего им обоим столько счастья? Ведь не балбес же он вроде Неглинного, чтобы добровольно отказываться от радостей жизни? И отчего он требовал, чтобы она ни слова не говорила Тыркову? Какое он хочет иметь объяснение?
      Так думала адмиральша, полная жгучих ревнивых подозрений, и еще оживленнее и любезнее говорила адмиралу, что Ванечка, слава богу, здоров и просил очень кланяться, что он получил береговое место, и с сентября они переселились из Кронштадта в Петербург...
      - Как же, читал в газетах и порадовался за Ивана Иваныча. Он, конечно, доволен?
      - А то как же? Место покойное, содержания больше... И надоело ему, бедному, уходить в плавание. Слава богу, поплавал... Теперь уж нам не придется каждое лето врозь жить...
      - А вы сюда надолго, Нина Марковна? Надеюсь, что пожаловали не для лечения. Глядя на вас, было бы просто грешно предположить, что вы могли бы быть больны? - проговорил адмирал, застенчиво краснея, и, взглядывая на цветущую адмиральшу, припомнил и свое былое увлечение ею, и то, что она предпочла ему Ивана Ивановича.
      - Не судите по наружности, Василий Петрович... Меня послали сюда доктора.
      - Что с вами? - участливо и удивленно спросил адмирал.
      - У меня, Василий Петрович, неврастения, - отвечала Нина Марковна, отчеканивая это слово с внушительной торжественностью и словно бы несколько гордясь, что у нее болезнь с таким мудреным и в то же время красивым названием. - Неврастения! - повторила адмиральша, принимая вдруг серьезный вид женщины, одержимой недугом. - Так Ижевский определил... Знаете, знаменитый специалист Ижевский...
      - Какая же это болезнь?
      - Расстройство всей нервной системы... Я сильно страдала и лето, и осень от этого... Пока болезнь, слава богу, в начале, но запустить ее, говорят, очень опасно... Ижевский так и сказал, и советовал непременно провести зиму на юге, дать окрепнуть нервам, отдохнуть в теплом климате... Признаться, я не хотела ехать... Жаль было оставить Ванечку одного...
      - А что же Иван Иваныч не поехал с вами, Нина Марковна?
      - Звала его, но, вы понимаете, ему неловко было брать отпуск, получивши только что новое назначение.
      "Эка врет как и не моргнет глазом!" - пронеслось в голове у Скворцова.
      Адмиральша между тем не переставала занимать не особенно речистого адмирала и, между прочим, сообщила о слухах, и довольно вероятных, что адмирал-старик оставляет свой пост.
      - Мало ли какие ходят слухи, Нина Марковна! - промолвил адмирал и, просидев еще минут пять, поднялся с места.
      "Слава богу, промело!" - подумал Скворцов и, радостно вздохнув, тоже встал и взял с окна свой котелок.
      - Куда же вы, Василий Петрович? - воскликнула адмиральша. - Посидите...
      - Простите, не могу. Если позволите, в другой раз.
      - Не только позволю, но прошу, очень прошу и чем скорее навестите меня, тем лучше... И я к вам приеду на "Грозный". Позволите? - с кокетливой улыбкой промолвила адмиральша.
      - Буду весьма счастлив принять вас, Нина Марковна, - с галантной любезностью отвечал адмирал, низко кланяясь. - Когда вам будет угодно?
      Решено было, что на следующий же день Нина Марковна приедет обедать к адмиралу. Адмирал пригласил и Скворцова, поручив ему привезти адмиральшу на крейсер.
      - А вы долго думаете простоять в Villafranche?
      - Неделю, Нина Марковна...
      - Неделю только? А затем?..
      - Я пойду на "Грозном" в Мальту и пересяду на свой флагманский корабль, который меня там ждет.
      - А "Грозный"?
      - Разве вы не знаете?.. Он уходит в Тихий океан на два года.
      - В Тихий океан? - воскликнула адмиральша.
      Голос ее чуть-чуть дрогнул. Несмотря на уменье владеть собой, адмиральша едва скрыла тревожное волнение, охватившее ее при этом неожиданном известии, и то благодаря батистовому носовому платку, который ей вдруг понадобился и на минуту закрыл ее лицо.
      "Отчего Ника скрыл от меня это? Он меня обманывает!" - с гневным чувством подумала адмиральша, бросая украдкой взгляд на Нику.
      Тот выдержал этот, хорошо знакомый ему, быстрый и молниеносный взгляд черных подведенных глаз адмиральши, предвещающий ураган, с наглой отвагой человека, сознающего безвыходность своего положения и решившего защищаться до крайности. "Вляпался!" - мысленно повторял он, соображая, что теперь уж нет никакой возможности "втереть ей очки" при объяснении, на что он легкомысленно надеялся.
      И он с самым решительным видом ждал, что будет дальше и как "все объяснится".
      Адмирал между тем пояснил адмиральше, что "Грозный" назначен телеграммой из Петербурга.
      - Вот только ждем приезда нового командира.
      - А Налетов?
      - Он сменен, Нина Марковна, и уезжает в Россию.
      - А вы, Николай Алексеич, и не сообщили мне всех этих новостей? промолвила адмиральша, уже овладевшая собой.
      И самым равнодушным тоном спросила:
      - И вы, конечно, идете на "Грозном"?
      - Иду, Нина Марковна.
      "И как он говорит спокойно, бессовестный!"
      - Как же, идет, Нина Марковна, идет-с, - весело подтвердил адмирал, приветливо посматривая на Скворцова. - Признаюсь, у меня было намерение взять Николая Алексеича к себе флаг-офицером, и я вчера предлагал ему остаться в Средиземном море.
      - И он, разумеется, не хочет? - перебила адмиральша.
      - Не хочет, Нина Марковна. И умно делает-с. Умно и похвально. Молодому моряку надо поплавать в океане, - когда еще представится случаи опять попасть в дальнее плаванье. А океан - превосходная школа, особенно для такого бравого офицера, как Николай Алексеич.
      "Окончательно зарезал!" - пронеслось в голосе "бравого офицера", и он решил "исчезнуть" смеете с адмиралом, чтобы не компрометировать адмиральши своим долгим визитом и - главное - избегнуть первых взрывов ее гнева.
      - Еще бы!.. Где же и учиться, как не в океане!.. И Ванечка, который так любит Николая Алексеича, всегда говорил, что из него выйдет отличный моряк... Очень рада за вас, Николай Алексеич! - прибавила адмиральша с веселой, обворожительной улыбкой, нервно сжимая в своем маленьком кулачке батистовый платок и чувствуя, что к горлу подступают слезы.
      - Так до завтра, Нина Марковна? - проговорил адмирал, целуя ручку.
      - Непременно, Василий Петрович, если только опять не зашалят нервы... А вы, Николай Алексеич, тоже бежать? - обратилась адмиральша к Скворцову, заметив, что и он собирается уходить. - Нет, я вас не отпущу... Полюбуйтесь, Василий Петрович, какие нынче молодые люди?.. Обещал мне показать Ниццу и хочет уходить... Оставайтесь и сейчас же поедем кататься...
      - Это нехорошо, Николай Алексеевич, - заметил адмирал. - Надо слушаться начальства! - шутливо прибавил он и, пожав молодому человеку руку, ушел, обещая адмиральше навещать ее, пока "Грозный" здесь.
      XXIV
      Проводив адмирала до дверей, Нина Марковна медленно и слабой походкой, точно с трудом передвигая свои маленькие ножки, печально склонив на грудь голову, прошла к дивану и опустилась на него тихая, скорбная и подавленная, не произнося ни слова, не поднимая глаз, прикрытых длинными, густыми ресницами.
      Несколько долгих минут прошли в томительном молчании среди тишины, царившей в этой уютной, небольшой комнате, залитой ярким светом чудного солнечного дня, врывавшимся в два большие окна. Звуки мандолины вдруг раздались под окном, и мягкий тенор уличного певца-итальянца донесся в комнату... Песенка, которую пел певец, говорила, казалось, о любви, о счастии... Адмиральша вздрогнула и снова замерла в своем безмолвном горе.
      Такою Скворцов никогда не видал адмиральшу во все время их знакомства. Пораженный, он тоже притих в кресле, пощипывая свою бородку, смущаясь все более и более и чувствуя себя виноватым. Еще бы не смутиться молодому лейтенанту, и не догадывавшемуся о разнообразии репертуара хорошенькой адмиральши! Он ждал урагана, ждал взрыва упреков, проклятий, трагических жестов и истерики - и вдруг вместо всего этого перед ним эта маленькая, изящная женщина в виде покорной, безмолвной жертвы.
      "И хотя бы она заговорила!" - подумал Скворцов, бросая тревожный взгляд на адмиральшу...
      Слезы медленно катились по ее щекам. Она их не вытирала, и эти слезы как бы свидетельствовали о великости преступления молодого лейтенанта.
      Наконец она произнесла:
      - Николай Алексеич... объясните мне... я не могу понять... что все это значит?
      "О господи! Что за кроткий, мягкий голос! И сколько покорности в ее взгляде! Как она изменилась в характере за это время! Решительно следует ей сказать всю правду!" - подумал Скворцов.