…………… 19.. г.
      Сегодня Аркадий Николаевич пришел в класс с каким-то молчаливым незнакомцем, как говорят, режиссером. Урок посвящен был опять проверке сценического самочувствия у учеников.
      Торцов вызвал на сцену Вьюнцова, который просил позволения показать вместе с Пущиным сцену Несчастливцева и Счастливцева из "Леса" Островского. Должно быть, последнее произведение их тайного халтурного репертуара.
      Откровенно каюсь, что я самым нахальным образом подслушивал интимный разговор Торцова и Рахманова. Я случайно сел на такое место, где все было слышно. Прикрывал же я свое подслушивание сосредоточенностью над черновой записью дневника и чрезмерной углубленностью в работу.
      Виноват ли я в том, что слышал их разговор?
      – Молодец! – шептал Торцов Рахманову, радуясь на Вьюнцова.- Смотрите, пожалуйста! Какой у него крепкий объект и плотный круг внимания! Это, несомненно, самое подлинное сценическое самочувствие. Конечно, оно создалось случайно. Нельзя же заподозрить Вьюнцова в том, что он прилежно изучил и овладел техникой сценического самочувствия. Ой! Разбойник! Вот вам, не угодно ли! Уже наиграл, как самый последний кривляка! Еще! Ну, конечно, от прежнего самочувствия не осталось и следа.
      Каков, смотрите, пожалуйста! Ай да молодец! Выправился! Снова явились и правда и вера. Даже мысли доносит, а ведь это его больное место. Ух, как опять хватил! – страдал за Вьюнцова Аркадий Николаевич, когда тот выкинул грубейший фортель, подменил задачу и потерял "круг".- Пожалуйте, так и есть, объект уже здесь, в зрительном зале. Теперь пойдет каша. Поздравляю: все элементы уже вывихнулись, чувство правды бежало, весь одеревенел от напряжения, голос сдавился, полезли актерские аффективные воспоминания, а за ними следом ломанье, трюки, штампы, да еще какие! Ну, конечно, теперь уж ничем не поправит!
      Торцов не ошибся. Вьюнцов того наиграл, чего, как говорится у нас в школе, и "не пересмотришь". Так, например, для того чтобы показать, как Счастливцева ради тепла закатывали в ковер, а потом по приезде раскатывали, Вьюнцов ловко и, пожалуй, даже смешно катался по грязному полу сцены вдоль рампы.
      – Хоть бы платье-то пожалел, бесстыдник,- вздыхал от огорчения Аркадий Николаевич и отвернулся.
      – Какое изумительное создание наша природа,- философствовал он, чтобы отвлечься от сцены, обращаясь к незнакомцу. – Как все в ней сцеплено, слито и друг от друга зависит. Вот, например, сценическое самочувствие артиста. Малейший вывих одного из слагаемых нарушает все целое. Стоит подменить лишь один из правильных элементов, как остальные, в зависимости от него, логически и последовательно, начинают перерождаться. Неверная задача или объект, или неправильный круг внимания, или вывихнутое чувство правды и проч. перерождают аффективные воспоминания и чувствования, приспособления и проч. В связи с этим уродуются все остальные элементы и самое самочувствие. Совершенно так же, как в музыке. И там стоит одной фальшивой ноте закрасться в стройный аккорд, и благозвучие тотчас же превращается в "какофонию", "консонанс" в "диссонанс". Исправьте фальшивую ноту, и снова аккорд зазвучит.
      То же и у нас: вырвите неправильный элемент, поставьте на его место правильный, и снова сценическое самочувствие зазвучит всеми нотами аккорда.
      Оно нуждается во всех без исключения правильных элементах, из которых слагается. Лишь при их наличии создается то состояние артиста на сцене, которое мы определяем словами с_ц_е_н_и_ч_е_с_к_о_е с_а_м_о_ч_у_в_с_т_в_и_е.
      Когда отрывок кончился и исполнители спустились в партер, Торцов сказал Вьюнцову:
      – За начало – поцелую, а за конец – побью! Во что выродилось ваше хорошее самочувствие? Из каких элементов оно в конце концов сложилось?
      Объект по ту сторону рампы, плюс изнасилованное чувство правды, плюс театральные, а не жизненные аффективные воспоминания, плюс общение, излучение, приспособления профессионального актерского, а не человеческого происхождения. Кроме того, все эти неправильности вызывали сильнейшее мышечное напряжение, отчего еще больше множились и крепли неправильности общего состояния.
      Из всех этих фальшивых элементов складывается не "сценическое", а специфически "актерское" самочувствие, при котором нельзя ни творить, ни переживать, а можно только л_о_м_а_т_ь_с_я и забавлять глазеющих зевак.
      Такое неправильное самочувствие не может привести ни к творчеству, ни к искусству, а неизбежно ведет к самому плохому ремеслу.
      Понимаете ли вы теперь, как важно и именно для вас правильное сценическое самочувствие. Только при нем вы можете выходить на сцену, без него вас нельзя пускать на нее. Вы совмещаете в себе двух разных актеров, не только друг на Друга не похожих, но друг друга уничтожающих. Один с хорошими данными и способностями. Другой – испорченный и безнадежный. Надо из них сделать выбор и пожертвовать тем или другим. Есть над чем вам задуматься. Возьмите же себя в руки и попросите Ивана Платоновича, чтобы он муштровал вас каждый урок, чтобы он помог вам сделать как самое самочувствие, так и процесс его создания в себе привычным, нормальным. Для этого нужен теперь только "тренинг" под наблюдением.
      – Разве я не понимаю,- печалился Вьюнцов с подступавшими к глазам слезами.- Рад бы в рай, да… Во! Кишка тонка!… Не пускает! Не знаю, что и делать.
      – Слушайте меня, я вас научу,- обратился к нему Аркадий Николаевич ласково, ободряюще и нежно.
      – Прежде всего научитесь подготовлять, разминать элементы самочувствия, как внутренние, так и внешние. Сначала вырабатывайте каждый из них в отдельности, а потом соединяйте их между собой. Так, например, ослабление мышц с чувством правды, объект – с лучеиспусканием, действие – с физической задачей и т. д. При этом вы заметите, что два элемента, правильно соединенные вместе, создают третий, а втроем вызывают четвертый и пятый; впятером родят шестой, десятый и т. д.
      Однако при этой работе не надо забывать важного условия, а именно, нельзя создавать самочувствие ради самочувствия. В таком виде оно неустойчиво и скоро рассыпается на свои составные части или же перерождается в неправильное, а_к_т_е_р_с_к_о_е с_а_м_о_ч_у_в_с_т_в_и_е. Это совершается с необычайной быстротой и легкостью, почти не поддающейся учету. Нужна большая привычка, чтобы разбираться в тонкостях самочувствия, и эта привычка приобретается упражнением и опытом. Кроме того, при этой работе не надо забывать, что сценическое самочувствие нельзя создавать "всухую", а непременно на какой-нибудь задаче или на ряде задач, создающих сплошную линию действия. Эта линия является как бы стержнем, соединяющим все элементы самочувствия воедино, ради одной, основной цели произведения.
      Эта линия и все задачи, из которых она создается, не могут быть мертвыми, механическими. Необходимо сделать их живыми, жизненными, правдивыми. Для этого нужны в_о_л_н_у_ю_щ_и_е в_ы_м_ы_с_л_ы в_о_о_б_р_а_ж_е_н_и_я (м_а_г_и_ч_е_с_к_о_е "е_с_л_и б", п_р_е_д_л_а_г_а_е_м_ы_е о_б_с_т_о_я_т_е_л_ь_с_т_в_а). Они в свою очередь требуют п_р_а_в_д_ы и в_е_р_ы, в_н_и_м_а_н_и_я, х_о_т_е_н_и_я и т. д. Одно сцепляется с другим и вместе создают из отдельных элементов одно целое "самочувствие". В этом процессе логика и последовательность играют не последнюю роль.
      После этого Аркадий Николаевич обратился к Рахманову с таким предложением:
      – Ты видел в прошлый раз, как я подводил Названова к правильному самочувствию и как оно постепенно слагалось в нем. То же нужно проделывать и с Вьюнцовым.
      Конечно, при этом следует прежде всего стараться, чтобы он сам разбирался в своем состоянии. Однако это ему долго не будет удаваться, так как, чтобы наладить самочувствие, необходимо хорошо развитое, чуткое чувство правды. Но оно как раз вывихнуто у Вьюнцова. Это та самая фальшивая нота в общем аккорде, которая портит общее целое. Поэтому на некоторое время тебе придется взять на себя роль "исполняющего [обязанности] его чувства правды", через интересный вымысел, то есть, другими словами, через предлагаемые обстоятельства. У него недурная эмоциональность. Она несомненно есть у Вьюнцова. Но прежде чем вызывать ее, надо верно направить его внимание, потому что если он начнет возбуждаться, совсем не тем, что нужно, то ошибка заведет его бог знает куда, в противоположную и неверную сторону. Поэтому Вьюнцова надо очень сильно тренировать кроме чувства правды и н_а в_е_р_н_у_ю з_а_д_а_ч_у.
      Есть люди, которых притягивает зрительный зал против их собственного желания. Но есть другие, которые любят зрительный зал и сами охотно тянутся к нему. Вьюнцов из таких. И потому для него задача, притягивающая его назад на сцену,- якорь спасения. Словом, при работе с Вьюнцовым борись с его а_к_т_е_р_с_к_и_м с_а_м_о_ч_у_в_с_т_в_и_е_м, которое он не отличает еще от подлинного с_ц_е_н_и_ч_е_с_к_о_г_о с_а_м_о_ч_у_в_с_т_в_и_я.
      Изо дня в день направляй Вьюнцова на путь правды, этим ты приучишь его к ней и он начнет отличать ее от лжи. Это трудная, кропотливая и мучительная работа.
      – А с Пущиным-то как же? Быть-то с ним, говорю, как? Не то ведь самочувствие-то у него. Будь уверен,- просил Иван Платонович указаний у Торцова.
      – По Несчастливцеву судить нельзя. Сама роль на ложном пафосе. Пусть сыграет Сальери,- сказал Торцов.
      Пока Пущин с Вьюнцовым играли, Аркадий Николаевич говорил тихим голосом Рахманову:
      – Если ты начнешь добиваться от Пущина подлинного переживания, такого, как мы его понимаем, то пока из этого ничего не получится. Пущин не эмоционален, как Малолеткова и Названов. Он переживает от ума, по литературной линии, – объяснял Аркадий Николаевич.
      – Как же сценическое-то самочувствие? Самочувствие-то сценическое установить как же?- приставал Рахманов.
      – Для него это пока и является сценическим самочувствием,- сказал Аркадий Николаевич.
      – Без переживания?- недоумевал Иван Платонович.
      – С переживанием "от ума". Откуда же взять другое, коли его пока нет. Там дальше будет видно, способен он к сценическому переживанию, которое нам нужно, или нет,- продолжал объяснять Аркадий Николаевич. – С_ц_е_н_и_ч_е_с_к_о_е с_а_м_о_ч_у_в_с_т_в_и_е и_м_е_е_т с_в_о_и р_а_з_н_о_в_и_д_н_о_с_т_и. У о_д_н_и_х п_р_е_о_б_л_а_д_а_е_т у_м, у д_р_у_г_и_х ч_у_в_с_т_в_о, у т_р_е_т_ь_и_х в_о_л_я. О_т н_и_х о_н_о и п_о_л_у_ч_а_е_т с_в_о_й о_с_о_б_ы_й о_т_т_е_н_о_к.
      Когда на нашем актерском инструменте с клавишами из элементов главную партию ведет, допустим, ум, получается один вид или тип сценического самочувствия. Но может быть иначе, то есть в_о_л_я или ч_у_в_с_т_в_о поведут главный голос. Это создаст новые два оттенка того же сценического самочувствия. У Пущина уклон к рассудку и литературе. Спасибо и за это. Все, что он делает, ясно и понятно, внутренняя линия намечена правильно. Он хорошо понимает и оценивает, что говорит. Правда, все это мало согрето чувством. Что ж тут сделаешь! Чувства не вложишь. Старайся расшевелить его магическим "если б", предлагаемыми обстоятельствами. Развивай воображение, придумывай интересные задачи. Через них оживет или вскроется само чувство и тогда, быть может, немного он прибавит тепла. Но многого от него в этом смысле не добьешься. Пущин типичный "резонер" с великолепными голосовыми данными, с прекрасной фигурой, которую, конечно, надо усиленно развивать, приводить в человеческий вид. Когда это будет сделано, из него получится не скажу, чтобы очень хороший, но нужный актер – полезность. Ты увидишь, что он будет занят во всех пьесах. Словом, пока для него это сценическое самочувствие с большим уклоном в сторону "рассудочности" приемлемо.
      "Бедный Пущин,- подумал я. – Столько труда, чтобы стать лишь "полезностью". Впрочем, он не взыскателен. Будет доволен и этим".
       …………… 19.. г.
      Сегодня опять была проверка сценического самочувствия учеников.
      Аркадий Николаевич просил Говоркова сыграть что-нибудь. Конечно, потребовалась и Вельяминова.
      У наших обер-халтуристов свой особый, никому не известный репертуар из второсортных пьес невысокого вкуса и качества.
      Говорков изображал прокурора, допрашивающего преступницу-красавицу, в которую он влюблен и которую вынуждает отдаться ему.
      – Слушай,- шептал Торцов Ивану Платоновичу. – Вот слова, которые даны Говоркову глупым автором: "Из пламенных недр народа, через мою карающую власть миллионы голодных и восставших граждан шлют проклятие вам". Теперь вспомни, как он произнес этот пошлый набор слов.
      Все отдельные трескучие слова фразы выделил ударениями, чуть не на каждом слоге. Но самое важное слово, ради которого написана вся тирада, оставлено без всякого ударения и скомкано.
      – Какое слово? Слово-то какое? – переспросил Иван Платонович.
      – Конечно, слово "в_а_м". Все дело в том, что народ шлет проклятие именно в_а_м.
      Оказывается, что Говорков не имеет представления о законах речи. Что же делает учитель…?!На этот [предмет] обрати
      серьезное внимание. Он один из самых, самых важных. Если преподаватель не подходит, надо его скорее сменить. Нельзя же так говорить.
      Боже мой, какая ерунда,- страдал Торцов за Говоркова.- Лучше не вникать, а просто слушать голос,- старался он утешиться.
      – Звук хорошо оперт, достаточного диапазона. Хороший, звучный, не сжатый, выразительный, недурно поставленный.
      – Но ты послушай, как он произносит согласные: "Пллламммннныхх… нннеддррр… ччччерррезззз… ммою ккррающщщуюю вввласссть".
      Ты думаешь, что он это делает для упражнения и для выработки согласных? Ничуть не бывало. Ему кажется, что от удесятерения согласных голос звучит красивее. Но если убрать эту пошлость и аффектацию в произношении, то в остальном дикция вполне прилична.
      Что можно сделать с такими данными? Смотри! – вдруг встрепенулся Аркадий Николаевич. – Если бы я был иностранцем, ничего не понимающим по-русски, я бы ему зааплодировал за этот широкий жест рукой, заканчивающийся раскрытием всех пальцев ладони. В дополнение к жесту даже голос его опустился вместе с рукой до самых низких, предельных нот.
      Что говорить, красиво, выработано, и, если бы речь шла о снижающемся аэроплане, я бы простил ему и аффектацию и театральность. Но вопрос-то идет не о спуске и полете, а просто о том, что он пойдет вниз, где заседает суд. И говорит он это для того, чтобы попугать свою бедную жертву, чтобы через испуг понудить ее к согласию на предложение инквизитора.
      Я чувствую, что уже при первом знакомстве с этой глупой пьесой Говоркову померещился красивый жест, две-три эффектные декламационные интонации. Их он долго и старательно отделывал в тиши своего кабинета. Это-то он и называет "работать над ролью". Для того чтобы блеснуть публично этими позами, интонациями, и была выучена и срепетирована эта пошлая пьеса.
      Какая ерунда! Боже!
      Вот ты тут и пойми, чем он живет. Из каких элементов составляется его самочувствие: безграмотная речь, плюс снижающийся аэроплан, плюс "ппплламмменнные нннедррры". Сложи все это! Попробуй, что получится? Окрошка!
      А спроси Говоркова – он будет божиться, что именно это и есть сценическое самочувствие и что никто лучше его не ощущает "сцены и подмостков", что это возвышенный стиль игры, а не пошлый натурализм переживания.
      – Вот ты их и гони! Обоих вместе! Будь уверен! – науськивал Иван Платонович.- Пущина с Веселовским к ним же в придачу. Пущина с Веселовским, говорю, к ним же. Не надо нам чужих! Будь покоен!
      – Ты думаешь, что они ни для какого дела непригодны в театре? – вызывающе спросил Торцов Рахманова.
      – Будь уверен! – ответил тот.
      – Посмотрим,- сказал Аркадий Николаевич, встал и пошел к рампе, так как наши представляльщики кончили свою сценку.
      Аркадий Николаевич попросил Говоркова рассказать подробно, в чем дело, как он понимает роль, в чем заключается содержание сцены и т. д.
      Тут случилось невероятное.
      Ни он, ни она не знали, в чем главная суть сцены, для чего она написана. Чтобы рассказать содержание, им пришлось сначала механически произносить зазубренный текст, вникать в его смысл и объяснять его содержание своими словами.
      – Теперь давайте я вам расскажу,- сказал Аркадий Николаевич. И начал рисовать чудесную сцену из средневековой жизни.
      У него, как я, кажется, уже говорил, совершенно исключительный дар излагать содержание пьес. При этом он великолепно досочиняет то самое главное и интересное, что плохие авторы забывают дописать в своем произведении.
      Говорков, только что сыгравший свою сцену, впервые вникал в ее внутреннее содержание. Оно оказалось куда больше, чем то, которое было показано на сцене Говорковым и Вельяминовой.
      Обоим исполнителям, как видно, понравилась трактовка Аркадия Николаевича. Они с охотой и без противоречия стали исправлять сцену по новой внутренней линии.
      С своей стороны, Торцов не насиловал их воли и не касался самих приемов игры, которые так отзывались актерством, что, казалось бы, прежде всего подлежали исправлению. Но нет. Аркадия Николаевича интересовало лишь выправление внутренней линии, задач, магического "если б", предлагаемых обстоятельств.
      – А штампы, а чувство правды, а вера?
      – Правда-то, говорю, где же? Почему же ты не исправляешь условность?- приставал Иван Платонович.
      – Для чего? – спросил спокойно Торцов.
      – Как для чего? – поразился Рахманов в свою очередь.
      – Так, для чего? – еще раз переспросил Аркадий Николаевич.- Ведь это же ни к чему не поведет. Они по своей природе типичные представляльщики, так пусть же по крайней мере представляют верно. Вот все, что от них пока можно требовать.
      Наконец, после долгой работы Говорков и Вельяминова исполнили свою сцену с помощью и с подсказами Аркадия Николаевича.
      Должен признаться, что мне понравилось. Все понятно, ясно, со смыслом, интересный рисунок ролей. Правда, вышло далеко не то, что рассказал раньше сам Аркадий Николаевич. Но несомненно, что теперешнее было неизмеримо выше того, что они играли раньше. Правда, они не захватывали, они даже не вызывали веры; все время чувствовался наигрыш, манерность, условность, аффектация, декламационность и прочие типичные для исполнителей недостатки. Тем не менее…
      – Что же это, искусство? Ремесло?
      – Пока это еще не искусство,- объяснял Аркадий Николаевич.- Но если поработать над приемами воплощения, если очистить их от простых актерских изношенных штампов, если выработать приемы игры, хотя и условные, но черпающие свой материал из самой природы, тогда такую актерскую игру можно довести до искусства.
      – Но это же не наше направление,- волновался Иван Платонович.
      – Конечно, это не переживание. Или, вернее, скажу так: рисунок роли схвачен и может быть пережит правильно, но воплощение остается условным, со штампами, которые со временем можно довести до приличного вида. В результате их игра не правда и даже не правдоподобие, а недурной намек на то, как эту роль можно хорошо пережить. Это не игра, а образное толкование роли, которая может быть передана с блестящей техникой. Разве мало таких актеров иностранцев, гастролеров, заезжающих к нам, и ты им аплодируешь.
      Годится Говорков нашему театру или нет, об этом будем говорить при выпуске. Но пока он в школе и надо из него сделать того наилучшего актера, которого возможно выработать или с_л_е_п_и_т_ь из него. Может быть, он будет пожинать лавры в провинции. Что же, Христос с ним! Но пусть он будет грамотен. Для этого надо из его данных скомпилировать приличную манеру и технику игры и добиваться выработки того самого необходимого, без чего нельзя из его данных сложить общий, так сказать, ансамбль или аккорд, который бы звучал прилично.
      – Что же нужно сделать? Сделать-то нужно что? – нервничал Рахманов.
      – Прежде всего,- объяснял Торцов,- надо помочь ему выработать в себе приличное сценическое самочувствие. Для этого подготовь более или менее приличный букет элементов. Пусть правильное самочувствие поможет ему не подлинно переживать (на это он будет способен в случайные, редкие моменты), пусть созданное в нем сценическое самочувствие поможет ему итти под суфлера.
      – Но чтобы получить этот рисунок, будь уверен, дорогой мой, нужно же переживать, переживать нужно,- горячился Иван Платонович.
      – Ведь я же тебе сказал, что без переживания не обойдется. Но одно дело почувствовать роль внутри, чтобы познать ее рисунок, а другое дело переживать в момент творчества. Научи его пока почувствовать линию роли и грамотно, хотя и условно, передавать эту линию или рисунок роли. Но для этого, конечно, надо исправить, облагородить, переменить и заменить новыми все его ужасные штампы и приемы игры.
      – Что же получится? Назвать-то как такое "самочувствие"? – продолжал нервничать Иван Платонович. – Актерское?
      – Нет,- заступился Аркадий Николаевич. – Актерское основано на механическом, ремесленном действии, а тут все-таки есть маленькие следы переживания.
      – То есть то, что ты показал,- заметил Рахманов.
      – Может быть. Пусть,- ответил Торцов.- Тем не менее это маленькое переживание давно называют "полуактерским самочувствием",- придумал Торцов.
      – Ну ладно. Чорт с ним. Полуактерское так полуактерское. Ладно, говорю,- страдал Иван Платонович.
      А с нею, с кокеткой-то, что делать? – волновался он.- Самочувствие-то ей какое вырабатывать?
      – Постой, дай понять,- сказал Аркадий Николаевич и стал внимательно всматриваться в нее.
      – Ах, эта Вельяминова!- страдал Аркадий Николаевич.- Все показывает, показывает и показывает себя. Никак не может собой налюбоваться. В самом деле, для чего она играет эту сцену? Так ясно, что кто-то похвалил или она сама увидела в зеркале свою искривленную позу, красивую линию торса, и теперь весь смысл ее игры в том, чтобы вспомнить и повторить облюбованное движение и живую картину.
      Видишь, забыла о ноге и сейчас же ищет, по зрительным воспоминаниям, как она тогда лежала… Слава богу, кажется, нашла… Нет. Все еще мало. Видишь, как оттягивает носок ноги, отброшенный назад.
      Теперь послушай-ка то, что она говорит по своей роли,- почти шептал Торцов Рахманову.- "Я стою перед вами как преступница". С_т_о_ю, а она лежит. Слушай дальше, – продолжал Аркадий Николаевич.- "Я устала, у меня болят ноги". Неужели ее ноги болят от лежания? Она их отлежала или оттого, что она оттягивает носок.
      Разгадай-ка, какое у нее самочувствие. Чем она живет внутри, если слова так противоречат действию? Курьезная психология. Внимание так сильно ушло в ногу, в самолюбование, что у нее нехватает времени вникать в то, что говорит язык. Какое презрение к слову, к внутренней задаче! О каком же сценическом самочувствии можно говорить!
      Оно заменено состоянием самовлюбленной кокетки. У нее свое особое "дамское самочувствие", с которым она не расстанется. И элементы, из которых оно складывается, тоже дамского происхождения. Как назвать то, что она делает? Ремесло? Представление? Балет? Живая картина? Ни то, ни другое, ни третье, ни четвертое. Это "публичный флирт",- нашел наконец название Аркадий Николаевич.
 
       …………… 19.. г.
      – Теперь, после того как вы познали, что такое сценическое самочувствие, после того как вы поняли, что без него нельзя подходить ни к самому творчеству, ни к подготовительной работе, ни тем более к изучению самой природы и законов искусства, я ставлю вам такое требование. Впредь, к моему приходу в класс, ученики должны быть в соответствующем, необходимом для урока внутреннем сценическом самочувствии.
      На первое время пусть об этом позаботится Иван Платонович. Пусть он собирает всех учеников за четверть часа до начала урока и помогает им проделать упражнения для создания необходимого самочувствия 1.
      Рахманов произнес в ответ только два слова:
      – Будьте уверены.
      Мы поняли то, что нас ожидает впредь перед каждым уроком Торцова.
      – Начни с сегодняшнего же дня, Ваня. А я вернусь через четверть часа,- сказал Аркадий Николаевич и вышел.
      Нужно ли описывать то, что происходило во время его отсутствия. Можно только признать, что Иван Платонович вполне оправдал свои слова "будьте уверены" и что мы все встретили Аркадия Николаевича во внутреннем сценическом самочувствии.
 

 
       …………… 19.. г.
      На доске вывешено объявление, призывающее нас, учеников школы, на репетицию пьесы ["Горячее сердце"] 2, которая готовится в театре.
      Я остолбенел, когда прочел это, и сердце забилось от предчувствия дебюта в настоящем театре, в настоящем спектакле, с настоящими артистами.
      Аркадий Николаевич объяснил нам на сегодняшнем уроке смысл и педагогическое значение предстоящего выступления на сцене. Он говорил:
      – Театр призывает учеников совсем не потому, что они ему нужны, а потому, что им самим стал необходим театр.
      Ваше выступление в народных сценах лишь очередной этап в школьной программе. Это тот же класс, но только на публике, в полной обстановке спектакля и в условиях публичного творчества.
      То, что для нас, актеров,- репетиция, для вас, учеников, лишь п_о_д_г_о_т_о_в_к_а к п_у_б_л_и_ч_н_о_м_у в_ы_с_т_у_п_л_е_н_и_ю; то, что для нас – спектакль, для вас – у_р_о_к н_а п_у_б_л_и_к_е.
      В стенах школы, без посторонних зрителей, мы намекнули ученикам на то, что со временем им придется испытать на подмостках театра в момент публичных выступлений.
      Теперь этот момент настал, и надо, чтоб вы пережили на самой сцене то, о чем говорилось в школе.