Глава V. КРИТСКИЙ ПЛЕН ПРОДОЛЖАЕТСЯ

На следующий день я проснулся с легким чувством что вчера ночью ничего не было, чары Елены не завлекли меня в круглую комнату на вершине башни. Значит она начала понимать что-то, и, быть может, еще немного, и она отпустит нас, снарядит свой кораблик и отправит нас с Аттилой хотя бы в Эфес или на Крит. Когда я встретил ее, она была грустна и немного развеселилась лишь когда слуги принесли новый подарок для меня — великолепные доспехи выполненные из того же металла с красноватым оттенком, из которого у меня уже были щит и меч. В дополнение к кольчуге, поножам, кольчужным рукавицам, барминке и шлему мне было вручено белоснежное блио, на левом плече которого я увидел вышитый красными нитями точно такой же крест, какой красовался у меня на щите — трехконечный с анаграммой Христа над поперечной перекладиной. Я спросил у Елены, почему она дважды изобразила этот символ — на щите и на блио. Она ответила мне, что ей было дано видение, где я во главе других рыцарей первым врываюсь в Иерусалим, а на щите и на левом плече у меня именно такие изображения.

— Значит, Иерусалим все-таки будет взят нами?! — воскликнул я, почему-то очень веря словам Елены. — Значит, все наши бедствия будут не напрасны?

— А разве вы сомневаетесь в этом, доблестный граф? — с улыбкой ответила мне критская Цирцея, беря меня под руку и выходя со мною на прогулку.

Когда прошел еще один день моего пребывания на Кипре и вновь наступил вечер, мне не суждено было продолжить свой рассказ о том, что произошло после нашего возвращения в Каноссу к любезным сердцу Матильде и Вельфу. В тот вечер рассказчиком стал француз Жискар. Он уже мог покинуть постель и присоединиться к нашему обществу. Его сразу окружили вниманием и особым почетом, как человека, спасшего жизнь Аттиле. Не знаю, чем, но Аттила заслужил в Макариосойкосе необыкновенную любовь, его болтовня, грубоватые шутки, всяческие присказки и истории жизни Вадьоношхаза приводили всех в восторг. Вот почему так тепло и сердечно был принят Жискар в первый же вечер, когда он смог прийти на террасу и принять участие в ужине и беседе. Это был человек примерно моего возраста, приятной наружности, правда, с несколько плаксивым выражением лица, хотя я не помню, чтобы он плакал или хотя бы порывался пролить слезу. Но он точно не принадлежал к той породе людей, которых принято называть бурными весельчаками.

Итак, Христофор, нам, наконец-то представилась возможность узнать о том, кто такой был Рашид и его люди, и с какой целью они хотели захватить корабль. Нам открылось такое, что заставило всех слушать Жискара в гробовом молчании, с испугом и содроганием.

— Я неудачник, — с этого признания начал Жискар. — В моем возрасте люди добиваются очень многого — славы, почестей, титулов, поместий, богатств. У меня ничего этого нет. Я такой же нищий, нетитулованный и бесславный рыцарь, каковым был и десять-двенадцать лет назад, когда еще только поступал на службу к королю Филиппу.

— Сыну Анри Первого и русской княжны Анны Ярославны, — зачем-то вставил я. Мне просто приятно было упомянуть имя родной тетки моей Евпраксии, французской королевы.

— Да, — кивнул Жискар, — бедняжки Анны, которой пришлось расстаться с Киевом, одним из самых богатых городов мира, и всю жизнь прожить в нищей Франции. Правда, говорят, после смерти своего первого мужа она была очень счастлива с Валуа, хотя папа и не признал сей брак законным. Жаль, что мне не довелось знать эту женщину. Говорят, она была очень хороша собой, умна и добродетельна во всех своих проявлениях. Но когда я поступил на службу к королю Филиппу, его мать уже исчезла. По слухам, она возвратилась на свою родину и доживала свой век в Киеве.

— Не терпится узнать, что за люди пытались захватить корабль, доставшийся в конечном счете пучине, — сказал я.

— Эти люди — самые страшные и опасные во всем мире, — промолвил Жискар. — Они страшны тем, что способны на все ради того негодяя, который управляет ими. Имя этого мерзавца — Хасан ибн ас-Саббах, властелин замка Аламут. В прошлом году король Филипп отправил графа де ла Котье, у которого я состоял оруженосцем, в Персию, чтобы тот нашел Хасана ибн ас-Саббаха и вступил с ним в переговоры. Мы выехали из Парижа в мае. К августу добрались до Константинополя, а в начале октября добрались до цели своего путешествия — достигли замка Аламут, горделиво возвышающегося среди высоких гор северной Персии. Великолепие замка восхитило нас до такой степени, что можно было подумать, здесь живет какой-то восточный император или султан. Правда, в основном это впечатление складывалось благодаря весьма удачному расположению замка — отовсюду он казался несколько больше своих реальных размеров. Головокружительные пропасти, очерчивающие замок со всех сторон, являются непреодолимой преградой для тех, кому захочется взять замок штурмом. Я не могу представить себе, каким образом туда доставлялись строительные материалы прежде чем была возведена система разводных мостов. По одному из таких мостов мы и проникли в замок. Нас долго вели какими-то мрачными коридорами, в которых по бокам располагались некие подобия келий. В этих кельях сидели обнаженные, голодные, судя по степени истощения, — люди. В других таких клетях мы видели трупы, а кое-где — лишь человеческие остовы. Наконец, из этих смрадных коридоров нас вывели в роскошно обставленную комнату, где ожидал нас некий старец. Мы поначалу решили, что это и есть Старец Горы, как еще называют Хасана ибн ас-Саббаха, но старик, встретивший нас, оказался одним из трех дай-аль-кирбалей, самых близких к Хасану доверенных лиц. Мы очень долго беседовали с ним в то время, как нам подавали всяческие восточные яства, напитки и фрукты. Точнее, беседовал лишь граф, он в совершенстве выучил в свое время язык сельджуков, знал персидский и арабский, изучил Коран. Я видел, как постепенно старик проникался уважением к графу. К разговору присоединился человек лет сорока, которого представили как одного из фидаинов, которому особо благоволит Хасан. Фидаины — средний чин в иерархии владельца замка Аламут. Потом я уже выяснил, как именно строится эта иерархия. Шах-аль-джабаль — а именно так звучит титул Хасана ибн ас-Саббаха — имеет у себя в подчинении троих дай-аль-кирбалей, то бишь, как я уже сказал, самых доверенных. Каждый из них в свою очередь распоряжается тремя своими доверенными, даями. Значит, даев всего девять. У каждого дая в подчинении по три рафика, а каждому рафику подчиняются по три фидаина. Каждый фидаин в своем распоряжении имеет по три ласика, и так далее. То есть, каждый в этой системе руководит тремя подчиненными, а сам подчиняется одному начальнику. Только самый нижний чин не имеет подчиненных, и лишь сам шах-аль-джабаль Хасан никому не подчиняется. Так вот, граф продолжал разговаривать со стариком дай-аль-кирбалем и нестарым фидаином. Потом он пересказал мне их разговор. Ему пришлось выдержать целый экзамен по знанию восточной премудрости и переговорить о целой совокупности вещей и предметов, начиная с природы человеческой души и кончая смыслом существования в мире мелких мелочей, как, например, мухи и комары. Попутно они все же затронули главную цель визита, а цель эта была такова. Желая любыми способами вытащить свое королевство из бедности и бесславия, Филипп, как-то раз услышав о существовании хасасинов, то есть, людей Хасана, загорелся идеей привлечь их к союзу с ним. Он готов был предложить могущественному Хасану титул герцога Бретани и Нормандии, отдав ему эти области Франции, столь долго раздражавшие капетингов своим упрямым неподчинением. Если же климат этих мест не понравится Хасану, Филипп готов был уступить ему Гасконь или Лангедок, а при желании и графство Барселону в придачу. Когда разговор дошел до этой, самой главной темы, принимавший участие в беседе фидаин, наконец, признался, что он и есть Хасан ибн ас-Саббах. При этом он стал говорить на лингва-франка так, будто постоянно разговаривал на этом языке.

— Простите, что я не сразу открылся вам, кто я такой, — сказал он. — Но таково мое обыкновение при встречах с незнакомыми людьми, целей которых я не знаю.

— Неужто вы и впрямь Хасан ибн ас-Саббах? — не мог поверить граф де ла Котье. — Все, кто наслышан о вас, вашей мудрости и вашем могуществе, полагают, что вы глубокий старец. Мы же видим перед собой человека тех лет, когда люди только достигают первых вершин величия.

— Это мой любимый возраст, — туманно отвечал Хасан с такой особенной улыбкой, что я даже не знаю, чего было больше в ней — любезности или презрения. Разговор продолжался долго. Хозяин замка Аламут подробно расспрашивал графа де ла Котье о том, что творится сейчас в Европе, каковы планы и устремления крестоносцев в том случае, если им и впрямь удастся завладеть Иерусалимом, чего следует ожидать в истории борьбы между папой Урбаном и императором Генрихом. Как и следовало ожидать, он лишь время от времени косвенно приближался к главной теме разговора о союзе французского короля и властелина Аламута. Когда стемнело, нас уложили спать. Ночью, ворочаясь в кровати, граф вполголоса проклинал восточные обычаи и особенность в любых ситуациях вести себя уклончиво. На другой день Хасан ибн ас-Саббах повел нас осматривать красоты, открывающиеся из разных точек замка. Аламут и впрямь расположен в удивительно живописном месте. Грандиозные картины горных круч навевают мысли о божественной связи между землею и небесами. Сколько ни пытался граф де ла Котье приблизиться снова к той теме разговора, ради которой мы прибыли сюда, шах-аль-джабаль предпочитал рассуждать о поэзии суфиев, о Казн Нумане, о прозе Унсура аль-Маали. Он принялся сравнивать достоинства поэмы «Шахнаме» Фирдоуси с «Шахнаме» Асади Туей. Потом он взялся рассуждать о свойствах трав, цветов и драгоценных каменьев. Тут мы вышли на край крепостной стены. Наконец-то графу удалось повернуть разговор в нужном направлении. Он заговорил о том, что Восток и Запад постоянно отталкивают друг друга, но не могут существовать порознь, что их нельзя слить воедино, но время от времени между ними должно происходить нечто вроде временного сожительства. Хасан слушал и слушал и ничего не отвечал. Граф не выдержал и в запальчивости воскликнул:

— В конце-концов, это выгодно и вам, и нам! Разве вы не хотите быть вторым человеком Франции?

Услышав эти слова, Хасан ибн ас-Саббах ухмыльнулся и ответил:

— Чтобы иметь выгоду надо не думать о выгоде. Чтобы быть счастливым нужно не думать о счастье. Чтобы иметь крепкое здоровье надо не думать о болезнях. Власть дается не тем, кто ее страстно желает получить и всюду ищет, а тем, кого она любит. Бедняжка Франция предлагает себя в любовницы человеку, который даже не сумел стать визирем султана. Правда, с тех пор этот человек стал могущественнее султана, а Франция не очень-то разбогатела. Я понимаю проблемы короля Филиппа. Но предлагать мне сделаться вторым человеком Франции… Вот, взгляни, франк, что такое истинная власть над людьми.

Сказав это, шах-аль-джабаль указал пальцем на пропасть, зияющую за крепостной стеной, на которой мы стояли, и отдал короткий приказ одному из своих людей. Тот покорно, не говоря ни слова, расстегнул пояс, на котором висел в ножнах богато украшенный меч, положил пояс и оружие на пол и с разбегу прыгнул вниз со стены. Ни тени испуга, страха, отчаяния не промелькнуло в его глазах, когда он это делал. Мы в ужасе смотрели на то, как падает в страшную бездну его тело, как трепещут белые одежды. Можно было бы подумать, что все это галлюцинация, но красный пояс и меч в ножнах, лежащие неподалеку от нас, были свидетельством того, что все произошло на самом деле.

— Ну как? Понравилось? — спросил шах-аль-джабаль. — Хотите, могу и повторить.

И не дожидаясь нашего ответа, он махнул рукой и коротко скомандовал другому часовому. Так же послушно, не говоря ни слова, и даже наоборот, с каким-то удивительно веселым выражением лица, часовой сложил с себя пояс и оружие, разбежался и с весьма радостным криком бросился в пропасть. Мы заглянули вниз и увидели два мертвых тела в белоснежных одеждах, распростертых на дне пропасти, глубоко-глубоко внизу.

— Невероятно! — воскликнул граф де ла Котье. — Почему эти люди так весело расстаются с жизнью? Что тут за тайна?

Он заговорил с Хасаном, и, как я потом узнал, суть разговора сводилась к следующему. Граф спросил у владельца замка Аламут, какую пользу для себя или своей семьи надеются получить эти безумцы, этак ни за что ни про что расстающиеся с жизнью. Шах-аль-джабаль с усмешкой отвечал, что мы, европейцы и христиане, мерою всех вещей считаем какую-то пользу, а между тем, миром управляет нечто более высокое, нежели понятие блага или пользы. Эта высшая категория смысла бытия мира недоступна пониманию непосвященного человека, к ее восприятию можно прийти лишь став хасасином и начав восхождение к ней ступень за ступенью, переходя из одной тройки в другую. Конечно, этот переход возможен только в случае гибели кого-нибудь из более посвященных, но количество хасасинов растет, и находясь сегодня в низшей тройке, завтра можно оказаться командиром тройки новичков. После этого Хасан ибн ас-Саббах вновь усмехнулся и спросил, есть ли у франкских королей столь преданные люди, как у шах-аль-джабаля, готовые по мановению руки броситься в пропасть. Граф честно признался, что даже если такие и найдутся, то их можно будет по пальцам перечислить.

— А у меня таких более семидесяти тысяч, — сказал шах-аль-джабаль гордо. — Включая самых посвященных, дай-аль-кирбалей. Каждый из них стоит ста ваших рыцарей. Пройдет немного времени, и мы захватим власть во всем мире. И главным человеком поднебесных владений будет не император Римской империи, не папа, не константинопольский василевс и не сельджукский султан, а шах-аль-джабаль Хасан ибн ас-Саббах. Или же, если я умру, то тот из дай-аль-кирбалей, который займет мое место, самый близкий мне человек. Так и передайте вашему королю.