Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Тамплиеры (№1) - Рыцарь Христа

ModernLib.Net / Историческая проза / Стампас Октавиан / Рыцарь Христа - Чтение (стр. 21)
Автор: Стампас Октавиан
Жанр: Историческая проза
Серия: Тамплиеры

 

 


Вроде бы все было как во сне. Вроде бы только что началось настоящее сражение, и вот оно уже вдруг кончилось. Даже какое-то разочарование одолевало меня. Казалось, что мы победили гораздо легче, нежели при Никее. Но когда подсчитали потери с той и другой стороны, стало ясно — в этой битве сельджуки потеряли вдвое больше своих воинов, чем в предыдущем сражении. С нашей же стороны потерь было гораздо меньше и в основном в стане норманнов, принявших на себя основной удар.

Дальнейшее наше продвижение оказалось еще более трудным. Странное дело, но в битвах было гораздо легче, чем в пути. Миновав Дорилей, мы пошли по старому караванному пути, представлявшему собой узкую тропу, пересекающую безжизненную пустыню, с одной стороны тянулись нескончаемые голые горы, с другой — распахивалось такое же голое, безводное пространство. Припекать начинало с первыми же лучами солнца, а к полудню зной становился настолько нестерпимым, что люди замертво сваливались на дорогу и не было сил хоронить их. Каждый день мы теряли десятки, если не сотни своих воинов, выдержавших два сражения с турками, но павших в битве с жарой. Даже по ночам не наступало облегчения, зной утихал, но духота оставалась такой же, как днем. Казалось бы, за день человек выматывался в пути так, что ночью его должен был бы одолевать непреоборимый сон, но, однако, нет, по ночам трудно было заснуть. Бывало, лежишь и с тоскою прислушиваешься, как в степи воют шакалы, как где-то поблизости, рядом с твоим шатром шуршат по песку змеи и ящерицы. Нередким гостем в шатрах у крестоносцев бывали и тарантулы, от укуса которых люди если и не умирали, то надолго лишались способности двигать рукой или ногой. Печальная участь постигла доблестного графа Сен-Жилля, на полпути от Дорилея до Икония его укусил тарантул, и беднягу Раймунда пришлось везти в телеге.

Нехватка воды становилась все более удручающей, лишь верблюды не слишком страдали от нее, и многие рыцари пересели на этих причудливых животных. Другие переместились из седел своих лошадей в телеги, запряженные волами, ибо волы тоже оказались очень выносливыми. Аттила пересел в телегу и советовал мне поступить так же. Вообще, с ним произошла резкая перемена. Я больше всего опасался, что вдобавок к жаре, духоте и жажде придется мучаться от выслушивания его недовольного ропота и различных историй из жизни Вадьоношхаза, доказывающих, что мы совершили невообразимую глупость, отправившись в крестовый поход. Но нет, Аттила становился день ото дня все молчаливее и задумчивее. Лишь изредка он принимался ворчать на кого-нибудь:

— Гляньте, гляньте, сударь, на этого олуха, что идет с разинутой пастью, будто готовится проглотить всю эту треклятую пустыню и тем покончить с нею. Ему, видите ли, кажется, что так он сумеет ухватить больше воздуха в свои легкие. Похож на старика Ласло из Вадьоношхаза, который хотел было однажды произнести хулу на Господа Бога, да так и остался с раззявленным ртом до скончания века. И хоронили его так. А уж как намучались родственники, разжевывая для него пищу и вплевывая ему ее в глотку, чтобы он только глотал. Закрой пасть, бестолочь, в трубу превратишься! А вы, сударь, пересаживайтесь-ка в телегу, не ровен час свалитесь со своего Гипериона да и окочуритесь.

Коварные сельджуки, уходя, засыпали колодцы песком и каменьями, и я удивляюсь, как мы все не перемерли от жары и жажды. Сколько раз люди падали и умирали на моих глазах, сколько раз мне казалось; вот я оглянусь назад и увижу, что никого не осталось в живых. Но я оглядывался и видел все ту же бесконечную вереницу измученных, но продолжающих двигаться людей. Нет, все же Господь незримо присутствовал среди нас и вел нас вперед, позволяя умереть лишь самым отчаявшимся и ослабшим. И белое знамя Святого Петра продолжало развеваться впереди.

В канун праздника Преображения мы вошли в чудесный оазис, дарованный нам в награду за наше терпение и муки. Это было настоящее чудо. Тенистая и прохладная долина была предоставлена в наше распоряжение. В центре ее располагался дивный город, окруженный садами и виноградниками. Проводники-греки сказали, что это Иконий. Странно, но турки отдали нам его просто так, без боя, уйдя прочь и унеся с собой все, что можно было унести. Видимо, они так и не смогли оправиться после поражения под Дорилеем и не рискнули сразиться с озлобленными и отчаявшимися крестоносцами. В окрестностях Икония нас ожидали озера с пресной водой и волшебные зеленые луга. Глаз отказывался воспринимать зелень, привыкнув к унылому одноцветью пустынь. Невозможно было поверить, что в мире еще существуют тенистые леса, деревья, покрытые листвой, звонкие ручьи, несущие холодную и чистую влагу. Здесь, в лесах, водилась живность и можно было охотиться. В первые дни, когда мы раскинули свои шатры по всей Иконийской долине, каждому было ясно одно — отсюда он больше не сделает ни шагу и навсегда поселится в этом раю, расположенном посреди ада.

Но прошла неделя, началась другая, и, окрепнув и набравшись сил, мы вспомнили о цели своего похода, стали готовиться снова в путь. Как ни тоскливо было покидать райский уголок, сердце, воспрянув, рвалось к новым подвигам.

Слава Богу, недолго нам оставалось мучиться от нестерпимого зноя. Через Гераклею мы шли уже в сентябре. По утрам и вечерам было не так жарко, как днем, ночи стали давать отдохновение и прохладу. А когда мы подходили к Таврийским горам, с неба время от времени начинал сеяться мелкий дождичек, облегчая путь и исторгая из души слова благодарности Господу. Однако, когда дождичек превратился в непрестанный дождь, а нам нужно было карабкаться через горные кручи по тропинкам, размытым дождем, многие из нас пожалели, что еще недавно посылали благословения льющейся с небес влаге. Боже, какое слабое создание человек! В каком узком жизненном пространстве между жарой и холодом, между сухостью и влагой возможно его существование! Только что он молил о капле воды, и вот уже с тоской вспоминает те дни, когда с неба неделями, месяцами не проливалось ни капли, потому что теперь этой воды слишком много, и человеку опять плохо, опять все не так, как надо его хилому организму. Хилому, но все-таки, семижильному, чорт побери! Мы забирались на отвесные скалы по узеньким тропкам, мы спускались вниз, огибая страшные пропасти, и сколько раз я видел, как люди срывались в эти жуткие бездны вместе с лошадьми, а то и вместе с повозками, на которых тоже сидели люди. По ночам я закрывал глаза и видел, как падают и падают люди, волы и лошади с горных круч в пропасть. Но когда мы все-таки миновали перевал, называемый Киликийскими Вратами, и спустились в долину, где расположена страна армян Киликия, я вновь с удивлением обнаружил, что нас как было много, так много и остается, словно мы не понесли никаких потерь ни в битвах, ни в пустыне, ни в горах, заливаемых дождем.

Неприятно вспоминать это время, но ничего не поделаешь. В чем-то и можно сравнить повествование с рекой, но только не в умении обходить стороной торчащие из земли горные выступы, на которых селятся не только орлы, но и стервятники.

Когда мы спустились с гор, то впервые накрепко разругались между собой. Остановившись на ночлег за перевалом Киликийские Врата, рыцари собрались на совещание — куда лучше двигаться дальше. Годфруа и Боэмунд склонялись к тому, чтобы спуститься к побережью Тарсийского залива и затем, пополнив свои ряды армянами, которые, будучи христианами, не должны отказаться идти освобождать Гроб Господень, двигаться дальше вдоль берега до самой Антиохии, где впервые попробовать, каковы силенки у сарацин. Граф Сен-Жилль, который после своего выздоровления сделался несколько вздорным (по-видимому, яд тарантула содержит в себе нечто, что повышает в человеке сварливость), вдруг воспротивился этому, очевидно здравому замыслу и стал спорить, что лучше будет двинуться к столице Киликии, городу Сису, и уже оттуда спускаться в земли сарацин. Его неожиданно поддержал папский легат Адемар, а Роберт Норманский и Стефан де Блуа не решились спорить с личным представителем папы Урбана. И вот, белое знамя с изображением Святых Апостолов Петра и Павла утром следующего дня ушло на восток в сторону Сиса, ведя за собой огромное воинство Раймунда Тулузского, а равное по численности лишь его одной десятой части объединенное войско Годфруа Буйонского и Боэмунда Тарентского пошло на юг к Тарсу под черным вороном норманнов и синим крестом в окружении лилий, изображенном на знамени герцога Лотарингского.

В Тарсе ждало нас сильное разочарование. Армяне отказались пополнить наши ряды своими отрядами. Тарсийский князь Гайк принял нас в своем дворце с необычайной любезностью, подобной той, которую мы видели во Влахернском и Вуколеонском дворцах Константинополя. Он подавал нам прекрасные кушанья и вина, от которых мир казался золотым и радостным, как первый поцелуй женщины, в которую ты влюблен. В умном и добром взгляде Гайка не было ни тени лукавства и хитрости, и когда разговор наш коснулся предоставления нам помощи в виде живой силы, Тарсийский князь ответил откровенно:

— Я готов предоставить благородным воинам любую помощь, но не просите меня о людях, ибо они мое главное богатство. Мы, армяне, живем на стыке двух миров, и чтобы сохранить свой народ нам приходится жить в мире со всеми. Именно благодаря нашему умению ладить с людьми мы не испытывали притеснений ни от византийцев, ни от сельджуков, ни от сарацин, хотя с последними было очень трудно. Если ваше предприятие обречено на успех, честь вам и хвала, но если я пошлю с вами своих воинов и вы проиграете, сарацины придут сюда и истребят всех армян Киликии. Поэтому, доблестные рыцари, прошу не прогневаться, но своих воинов я вам не дам.

— Хитрая черноглазая бестия! — прорычал негромко Евстафий.

— Но разве вас не вдохновляет святость идеи освобождения Гроба Господня, — спросил Годфруа, толкая брата ногой под столом. — Разве вы, армяне, верующие во Христа, спокойно относитесь к тому, что земли, по которым ступала нога Спасителя, топчут иноверцы, оскверняя священные могилы?

— Гроб Господень, — отвечал Гайк Тарсийский, — находится в сердцах у нас, и его невозможно завоевать никаким иноверцам. Священные места находятся там, где мы молимся, поклоняемся, исповедуемся и прославляем Спасителя, ведь Он же сам говорил нам, что там где сойдется несколько человек, любящих Его, там и будет дом Его. Вы говорите о Святой Земле Палестине, но разве после того, как Его распяли и Он воскрес, не стала вся земля Его Палестиной? Немало прошло через Тарс паломников к Гробу Господню, и всех их ласково принимали мои горожане. Будьте же и вы больше паломниками, чем захватчиками, и в городах, которые сдадутся на милость вашу, проявляйте эту милость, ибо одна она доведет вас до вершин христианской любви.

Получив от Тарсийского князя щедрую поддержку, мы двинулись не по берегу залива, а по дороге, которую указал нам Гайк, через Адану на северо-восток. Так было короче, и путь гораздо удобнее. Как только мы вышли из Тарса, начались разногласия между Годфруа и его братьями. Я услышал их разговор уже с середины.

— Это верх бесстыдства! — говорил Годфруа. — После того, как этот любезный человек оказал нам такой радушный прием!

— Довольно, брат, мириться с теми, кто только на словах христианин, — возражал ему Бодуэн. — Эти хитрые армяне служат двум господам. Отказ идти с нами равносилен отречению от Христа. Если ты не хочешь, мы с Евстафием и Танкред сами сделаем то, что подобает делать с предателями. Разве ты запретишь нам?

— Вот именно, что запрещу! — грозно отвечал Годфруа. — Если вы только осмелитесь на подобную подлость, я буду биться против вас, я готов убить каждого, кто за добро платит неблагодарностью.

— Посмотрим, — сказал Евстафий и развернул своего коня.

Бодуэн замешкался. Он все же не осмеливался идти против старшего брата.

— Взгляните! — воскликнул Евстафий. — Норманны повернули свое войско и возвращаются в Тарс. Они приняли решение. Поддержим же их!

— За ними! — воскликнул Годфруа. — Но не в поддержку им, я запрещаю нападать на Тарс! Мы должны остановить их, иначе Христос отвернется от нас!

По численности войско Боэмунда примерно равнялось войску Лотарингского герцога, и вспыхнувшее сражение обещало принести непоправимый урон всему крестовому походу. То, что происходило на берегу реки, протекающей к востоку от Тарса, можно назвать лишь одним словом — безумие. Все стали рубиться друг с другом, не разбирая, кто за что дерется, ибо вскоре выяснилось, что до того, как мы достигли норманнов, у них уже вспыхнул бой между сторонниками и противниками взятия Тарса. Первых представлял Танкред, вторых — князь Тарентский. Евстафий пытался было присоединиться к Танкреду, но его отряд уже вступил в бой с отрядом племянника Боэмунда. В общем, завязалось сражение, в котором свои рубили своих. И вот что странно — как только я тоже вступил в эту битву, подо мною сначала пал мой старина Гиперион, верой и правдой отслуживший мне десять лет и выдержавший все трудности перехода через пустыни и горы, а затем случилось и вовсе невероятное — когда я схватился не на жизнь, а на смерть с пехотинцем из войска Танкреда, раскололся надвое мой Канорус, меч, участвовавший в огромном количестве сражений, рукоять которого сжимали мой отец, мой дед и мой прадед. И вот, его стальной век кончился. Оставшись без оружия, я стал отбиваться щитом от наседавшего на меня норманна, я увидел зловещую ухмылку самого Танкреда, когда он обратил внимание на мое плачевное положение… И тут уж произошло истинное чудо — земля под нами зашаталась и вздыбилась, пошла волнами, как будто это была не суша, а водная поверхность. Все в ужасе прекратили сражение, кони бешено заржали и принялись метаться из стороны в сторону, стараясь сбросить с себя седоков. Последнее, что я успел почувствовать, прежде чем упал, это то, как Аттила вставил мне в руку какой-то меч.

Землетрясение, а это было именно землетрясение, тотчас же и прекратилось, однако, его несильный, но чувствительный толчок моментально отрезвил всех, ибо глубоко в душе каждый понимал все пагубное безумие разгоревшейся смертельной схватки. Каждый увидел в ударе, полученном из-под земли, явственное знамение. Все испуганно глядели друг на друга и старались успокоить взволновавшихся лошадей.

Первым заговорил Боэмунд:

— Теперь ты видишь, ретивый племянник, к чему может привести излишняя алчность? Теперь ты видишь, почему нас, норманнов, так часто называют разбойниками?

— Мы все осатанели, — добавил свое слово Годфруа. — Спесивые братья мои тоже должны получить урок из всего, что случилось. Взгляните окрест себя! Десятки крестоносцев пали в этом позорнейшем сражении не от руки иноверцев, а от руки своих же собратьев-христиан, называющих себя освободителями Гроба Господня. Чем мы смоем этот страшный грех? Какие страшные испытания ниспошлет на нас Христос за то, что мы совершили у стен гостеприимного Тарса? Тяжело и подумать об этом. Сойдемте же все с коней и похороним погибших в братоубийственной битве, и да будет памятник им памятником нашего позора и бесчестья!

Он первым спешился и склонил голову перед убитыми.

— Взгляните на Тутольфа! — раздался вдруг смеющийся голос. — Он так старательно прятался в гуще войска и при Никее и при Дорилее, что и теперь оказался там же, да вот беда — битва произошла в середке войска, и беднягу кто-то крепко припечатал.

Действительно, Тутольф Сияющий сидел на земле с печальным видом, а с макушки у него струилась кровь.

Ему помогли подняться на ноги и усадили в телегу для раненых.

— Лунелинк, беда! — услышал я тут у себя за спиной голос Дигмара Лонгериха. — Скорее сюда!

На пригорке у берега реки лежал Эрих фон Люксембург. Рот у него был приоткрыт, глаза смотрели в одну точку, он держался обеими руками за живот, из которого на сухую траву ручьями текла кровь.

— Его пронзили копьем, — сказал стоящий рядом с моим умирающим другом оруженосец. — Он кончается. О Боже, мой господин!

— Кто это сделал? Чья рука? — спросил я, в ужасе глядя на Эриха и не желая верить тому, что сейчас его не станет.

— Это не… важно… — прокряхтел младший сын графа Люксембургского, губы его дрогнули в слабом подобии улыбки, и душа оставила тело.

Я рухнул рядом с ним на траву и хотел зарыдать, но ни слез, ни рыданий не было. Я зачерствел в походах и битвах.

Мы похоронили Эриха вместе со всеми погибшими в постыдном сражении у Тарса, а их оказалось более ста человек. Мы насыпали над ними холм из белых камней и воткнули крест. Еще я положил на этот холм свой переломленный Канорус, и теперь у меня был чей-то безымянный меч, принадлежавший одному из тех, кто навсегда остался в этой земле.

Двинувшись дальше, мы беспрепятственно прошли по дороге, указанной нам князем Тарсийским. Настроение после братоубийственной бойни было подавленное. Пасмурные дни как нельзя лучше соответствовали общему состоянию. Надвигалась зима, а мы еще находились на полпути до заветной цели. Лишь когда мы, обогнув глубоко врезавшийся в берег залив, спустились к югу и почти без труда овладели Александретом, стало немного веселее. Сей городок, расположенный на берегу залива в тридцати милях от Антиохии, находился уже во владениях сельджукского эмира Ягысьяни, властелина Антиохии. Отсюда начиналась Сирия, страна, лежащая в преддверии Святой Земли. Мы остались здесь — я, Годфруа, Боэмунд и Танкред со своими норманнами, а также Роберт Фландрский и Гуго Вермандуа. Всего в нашем распоряжении оказалось десять тысяч человек. Остальные под командованием Бодуэна и Евстафия отправились на север, чтобы соединиться с войском графа Сен-Жилля и затем привести его сюда, где мы тем временем как следует обустроимся и начнем подготовку к походу на Антиохию. После утомительного лета и не менее утомительной осени наступил отдых. В маленьком портовом Александрете оказалось все необходимое для сносной зимовки, особенно до той поры, покуда не подошли основные части крестоносцев. Мы с Аттилой, Дигмар и Годфруа Буйонский заняли половину большого дома одного торговца-грека, который не слишком-то показывал, что мы его как-то уж очень стеснили своим присутствием. Ожидалось, что если к Рождеству основная рать крестоносцев подтянется в Александрет, можно будет вскоре и выступать, чтобы постараться захватить Антиохию до наступления знойного периода года. Однако все получилось по другому, и разногласия между вождями похода вновь привели к ненужным жертвам. Раймунд Тулузский, пройдя через Кесарию, города Киликии, в которых ему не удалось пополнить свои ряды армянами, встретился в городе Мараш с Бодуэном. Брат герцога Лотарингского, поссорившись с Евстафием, решил в одиночку искать своего счастья и из Мараша двинулся на восток, где лежал богатый город Эдесса. Крестоносцы графа Сен-Жилля и Евстафий не поддержали его и в середине сентября прибыли в Александрет. Городок показался им слишком маленьким, и они тотчас же устремились дальше, намереваясь сходу овладеть Антиохией. Нам всем пришлось последовать за ними, покинув уютный дом богатого грека. Аттила был страшно недоволен.

Конечно, хорошо было бы сразу так взять, да и захватить Антиохию, но когда мы подошли к этому огромному городу, стало ясно, что даже длительная осада неизвестно, принесет ли плоды. Город окружало двойное кольцо неприступных стен, вдоль которых ощеривались неисчислимые башни и башенки. Находясь на границе между византийским и арабским миром, Антиохия то и дело переходила из рук в руки, и всякий раз очередной завоеватель стремился утвердиться в ней и для того еще больше укреплял. Первые солидные укрепления возвел еще в шестом веке Юстиниан. Через два века арабы захватили город и возвели новую цепь укреплений. Еще через два века греки вновь вернули Антиохию себе и сделали крепость вдвое более неприступной. Богатства города были неисчислимы. Находясь в удобном месте, Антиохия стала центром торговли и замечательных ремесел. Здесь производили все, начиная с ковров, шелков, стекла, фарфора и драгоценностей и кончая великолепным оружием, не уступающим в своей славе произведениям дамасских мастеров. Для мусульман она была городом множества школ-медресе. Для греков — одним из центров древней культуры. Старик Раймунд Тулузский просто называл его городом своей давней мечты, он грезил сделаться князем Антиохийским и в этом титуле окончить свой век.

Годфруа предлагал составить четкий план осады, но Раймунд, который и впрямь после того, как его укусил тарантул, сделался невменяемым, и слушать не хотел. Это был его город и его осада. В результате крестоносцы расположились вокруг города кое-как, без определенного плана, и с юга, как выяснилось позднее, к городу был отличный подход извне. Мы разместились на западе, у подножия горы Сильпиус. Начались дожди, и не раз мы вспоминали уютный и милый Александрет.

Вот уже второе Рождество я встречал вдали от моей ненаглядной Евпраксии. Я мог привыкнуть ко всему — к голоду и лишениям, к болезням и смертям, к тяжелой походной жизни, но до сих пор я не мог привыкнуть, что мы порознь и что когда теперь увидимся — Бог весть. Наступил январь 1098 года. К этому сроку крестоносцы надеялись захватить Иерусалим…

Осада Антиохии оказалась долгой, мы пережили и голод, и падеж скота, после которого у нас осталось всего несколько сотен лошадей, в том числе издохла и моя кобыла, которая досталась мне после битвы при Тарсе от одного из погибших там рыцарей; мы пережили множество потерь во время стычек с сельджуками, совершавшими весьма смелые вылазки из города — пришлось даже построить противу городских ворот деревянные башни, на которых постоянно дежурили наши воины. Мы пережили и чудовищное падение нравов, когда случалось заставать крестоносцев за каким-нибудь гнусным занятием. Они собирались в шайки и грабили окрестных жителей, а однажды даже раскопали мусульманское кладбище и ограбили мертвецов, похитив из могил драгоценности. Были и случаи дезертирства, причем первым пытался увести людей один из бывших самых рьяных вдохновителей похода, Пьер Эрмит. Он приплыл в Антиохийскую гавань из Константинополя на корабле с сообщением, что к лету ожидается новая рать крестоносцев из Европы. Пожив в нашем лагере, он очень скоро смекнул, что лучше вернуться сюда, когда Антиохия будет взята, и подговорил несколько десятков человек бежать вместе с ним и на корабле уплыть обратно в Константинополь, где пожить до той поры, покуда крестоносцы двинутся на Иерусалим. Беглецов вернули с позором и предали осмеянию, чем немного развеяли уныние, связанное с длительной осадой.

Весной в гавань Святого Симеона, расположенную в двенадцати милях от Антиохии, там, где река Оронт впадает в Медитерраниум, стали вовсю прибывать суда из Генуи, и Англии привозя для нас продовольствие, необходимые вещи, а главное — строевой лес, столь нужный для возведения осадных башен и различных осадных орудий. Но лишь к лету мы смогли-таки овладеть этим прекрасным городом с помощью хитрости Боэмунда Тарентского, сумевшего подкупить начальника одной из самых неприступных башен, называемой Башнею Двух Сестер. Предатель по имени Фируз, затаивший сильную сердечную обиду против эмира Ягысьяни, в условленный час открыл ворота и впустил норманнов в город. За хитрость и доблесть, проявленные при взятии Антиохии титул князя Антиохийского получил не Раймунд Тулузский, который так давно мечтал об этом, а Боэмунд Тарентский, который отныне стал именоваться Боэмундом Антиохийским. Тогда же был произведен в рыцари и мой дорогой храбрец Аттила, который во время решающего штурма вел себя, как лев и уложил немало врагов своею нелегкой Десницей. Сам князь Боэмунд Антиохийский совершил это посвящение, что, впрочем, не мешало Аттиле впоследствии время от времени поругивать смелого и хитроумного норманна.

Увы, нельзя не упомянуть и о бесчинствах, которые творились крестоносцами в древнем и славном городе. Антиохия была подвергнута страшному грабежу. Жители города, и без того, выдержав длительную осаду, оставшиеся на бобах, вынуждены были отдавать победителям последние крохи. Запасы продовольствия, остававшиеся в городе были съедены рыцарями креста в течение двух-трех дней, а когда есть стало нечего, к Антиохии нежданно-негаданно подошло огромное войско сельджуков под предводительством их знаменитого полководца Кербоги.

Эта страшная весть застигла нас в знаменитых антиохийских термах, ничуть не уступающих тем, которыми мы наслаждались в Константинополе у гостеприимного Алексея. Здесь было все, что душе угодно — и обширный круглый калдарий, в котором можно было напариться до одурения, и удобно обустроенный тепидарий для смывания грязи, и огромное натацио, где можно было плавать, как в озере, и фригидарий, куда желающие могли прыгнуть из душной парилки калдария, а на крытых террасах располагались палестры, где мы затевали игры в мяч и борцовые поединки.

— Чорт побери! — воскликнул Гуго Вермандуа, когда объявился вестник и сообщил, что недолго длилось наше счастье и мы теперь в роли осаждаемых. — А ведь там еще оставалось четыре катапульты и две или даже три фрондиболы, и все наши осадные башни им теперь очень пригодятся. Какие же мы беспечные, господа рыцари!

— Да уж, нечего сказать, — проворчал Аттила, которого с некоторых пор принимали со всеми на равных. А главное, теперь только и ищи, кто откроет этому Кербоге двух-трех сестер.

Замечание новоиспеченного рыцаря не было лишено смысла, и все теперь только и следили друг за другом, не хочет ли кто-нибудь поступить по примеру предателя Фируза, которого, кстати, в первый же день осады на всякий случай повесили. Других сарацин и турок пришлось собрать в одном из кварталов города и тщательно охранять, но положение наше и без них было самое отчаянное. Припасов продовольствия оставалось по самым щедрым подсчетам не более, чем на неделю. Подмоги из-за моря ждать было бестолку — сельджуки сожгли пристань Святого Симеона и не подпускали к берегу ни один корабль. Через несколько дней голод стал драть всем внутренности, и многие отчаявшиеся пытались бежать из осажденной Антиохии, спускаясь со стен на веревках, но большинство из них ожидала печальная участь — турки отлавливали несчастных и сдирали с них кожу в отместку за все бесчинства, которые мы творили в городе после взятия.

Осаждающие прекрасно сознавали, что очень скоро мы начнем сотнями умирать с голоду, и не пытались пока предпринимать попыток захватить город силой. Так прошла неделя, в конце которой мы уже начали отваривать все, что было у нас из кожаных вещей — сумки, кошельки, ремни, конские сбруи, туники норманнов — но и этой еды не могло хватить надолго, равно как и кошек, собак, крыс и прочего провианта, способного обрадовать печенегов или представителей племен Гог и Магог. Оставалось уповать только на чудо.

И это чудо свершилось.

Быть может, впервые за весь поход крестоносцы так рьяно обратились к Богу. Толпы их шли на исповедь к епископу Адемару и другим священникам и монахам, находящимся в наших рядах. Часами простаивали на коленях, предаваясь молитве. Отдавали последние крохи пропитания Антиохийскому патриарху, чтобы и он молил Господа о спасении крестоносцев. И Господь, наконец, внял молитвам своих нерадивых сыновей. Чудо произошло в самый критический миг, когда запасы продовольствия полностью иссякли, когда люди стали умирать сотнями в день от голода и болезней и даже граф Тулузский исповедовался, причастился и соборовался, готовясь уйти в лучший мир, ибо слег в страшной болезни и покрылся с ног до головы струпьями.

Начиная с самого раннего утра весь осадный город забурлил. Огромная толпа собралась перед центральной цитаделью, где располагался помост, используемый антиохийцами, по-видимому, для таких же случаев, когда нужно обратиться к народу. На помосте какой-то жалкий оборвыш из разношерстного войска графа Сен-Жилля затравленно озирался по сторонам. Рядом с ним стояло несколько рыцарей, полководцев Раймунда Тулузского и носитель знамени Святого Петра, граф Стефан Блуасский и Шартрский. Вид у него был самый торжественный. Видя, что народу собралось предостаточно и все главные вожди, за исключением бедняги Раймунда, присутствуют, он громогласно объявил:

— Воины Христовы! Настал час нашего спасения. Господь Бог Вседержитель и Сын Его, сладчайший Иисус, посылают нам великое знамение милости своей. Этот бывший бедный крестьянин по имени Пьер Барто, ставший рядовым воином-крестоносцем и доблестно исполнявший свою тяжелую службу в наших рядах, сподобился великой милости Божией. Сегодня ночью он стоял в охране моего дома, где я сторожил знамя Святого Петра, ведшее нас от победы к победе. Все мы отпраздновали как могли вчера день славных и всехвальных первоверховных апостолов Петра и Павла. А сегодня, как вы знаете, не менее торжественный день, когда мы отмечаем собор славных и всехвальных двенадцати апостолов, учеников Господа нашего Иисуса Христа. И вот, ночью, когда мы все спали, двенадцать учеников Спасителя выбрали этого рядового крестоносца по имени Пьер Барто и явились к нему все вместе во всем сиянии. Святой Андрей, обращаясь к Пьеру Барто от имени всех апостолов, сказал ему следующее: «Здесь, в Антиохии, в церкви Святого Петра, на большой глубине зарыто то самое копье, коим римский легионер Лонгин пронзил тело распятого на кресте Спасителя. Возьмите это копье, — сказал Пьеру Барто апостол, — и выйдите с ним из городских ворот, и оно даст вам победу над врагами». Пусть же теперь начальники всех главных отрядов нашего воинства в сопровождении святых отцов отправятся в церковь Святого Петра и исполнят приказание апостолов. С нами Бог, разумейте языцы!

После этой речи толпа хлынула в сторону церкви Святого Петра. Я сподобился оказаться в числе сорока рыцарей, принявших участие в раскопках. Покуда мы работали лопатами, священники беспрестанно читали над нашими головами молитвы и распевали псалмы. Тяжелее всего было расшатать и поднять огромные каменные плиты, покрывавшие пол церкви, на это потребовалось около двух часов. Затем, едва мы углубились под землю, там обнаружилось еще одно каменное покрытие, правда не такое крепкое, и с ним мы справились быстрее. Еще глубже оказался третий пол, сделанный из широких плах ливанского кедра. Тут снова пришлось попотеть, дерево почти не поддалось никакому гниению, хотя столько веков пролежало в земле. Дальше никаких перекрытий не было, мы продолжили рыть и довольно далеко углубились под землю. Многих охватило отчаяние. Яма была уже в два человеческих роста, а желаемая реликвия все не обнаруживалась. Помню, как я подумал: «Видела бы меня сейчас моя Евпраксия!» — и вдруг работающий рядом со мной Дигмар Лонгерих наткнулся острием своей лопаты на поверхность небольшого сундука, обитого бронзой.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33