ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. КОРОЛЕВСКИЕ ДАРЫ

Дворец Гюи Лузиньянского был самым веселым местом в Палестине. Не обладая чрезвычайными государственными дарованиями, новый король был достаточно сообразителен для того, чтобы трезво оценить свое положение. Помимо родовых поместий графов Лузиньянских, ему во всей стране подчинялся один лишь только этот трехэтажный, нескладно, в несколько приемов возведенный дворец. Королевский трон, на который он был возведен игрою политических сил, был лишь фундаментом, на котором еще предстояло возвести здание своего величия. Очень способствуют росту влияния монарха войны, поэтому его величество известие о возможном нападении Саладина встретил с радостными предвкушениями в душе. А двор его был веселым потому, что отстраненный от реального управления государством, он решил сделаться покровителем искусств. Все знаменитые, и не очень, труверы и трубадуры, занесенные ветрами судьбы в Святую землю, немедленно доставлялись пред королевские очи. В старых сирийских банях, возле Золотых ворот король поселил плясунов и акробатов, кормил их за свой счет, за что они должны были по первому требованию закатывать представления на площади перед знаменитой верандой, с которой не состоялось оглашение указа Бодуэна IV об упразднении ордена тамплиеров.

Гюи, подражая своему, уже чрезвычайно к этому времени знаменитому родственнику Ричарду I, сам стал сочинять. Поскольку он как-никак был королем, — льстецов вокруг хватало. Гюи, пытавшийся сначала сохранять объективное отношение к своим первоначальным опытам, позволил себя уговорить и принял участие в одном из турниров. К каждому состязанию, дабы уменьшить количество проигравших, а следовательно обиженных, готовилось множество самых различных наградных венков. Гюи единогласно был присужден венок за недостижимое благородство и великолепие его канцоны.

Помимо роли развлекательной, бесконечный карнавал, поселившийся во дворце, исполнял еще и роль своеобразной ширмы, под прикрытием которой Его величество мог легко, с особой приятностью, удовлетворять поползновения своего мужского темперамента. Сибилла спокойно восседала на троне, когда король во время игры в прятки, решал нужным схорониться в одном закоулке с какой-нибудь миловидной танцовщицей. Откуда ей было знать, что водящий не просто не может найти удачно спрятавшегося короля, а ждет когда Гюи закончит подвергать партнершу своей торопливой любви и хохоча, выскочит из укрытия сам.

Тем не менее, Сибилла забеременела. Ей ужасно нравилось ее новое положение, тем более, что растущий живот ничуть не мешал ее растущей страсти к шумным развлечениям. В мужнины переживания она не вникала, и считала, что королевская власть бывает только такой, какой она досталась ей. О своем полумонастырском прошлом она не вспоминала, не старалась не вспоминать, а именно начисто забыла его. И, если кто-то неделикатно напоминал ей о нем, она не сердилась — до такой степени не чувствовала своей связи с тем временем.

Видя ее полнейшее равнодушие к практической стороне королевской роли, никто не набивался к ней в фавориты, особенно из людей, одержимых сильными страстями или какой-то целью. Толклись вокруг люди в высшей степени ничтожные и безобидные, озабоченные только сохранением своего места за обеденным столом королевы и на ступеньках у ее трона во время очередного представления. К тому ж известно, что настоящее влияние на венценосную особу может иметь только тот человек, который делит с ней постель. Сибилле было слишком рано думать об этой стороне монаршей жизни. Это было понятно всем окружающим, она жила в атмосфере безобидного любовного блеяния и куртуазного сюсюканья. Когда королеве доложили, что некая госпожа Жильсон хочет с нею увидеться наедине, именно, наедине, она решила, что это очередная бедняжка с разбитым несчастной любовью сердцем, нуждающаяся в королевской ласке. Сибилла считала себя доброй женщиной и старалась не отказывать в поддержке тем, кто обращался за ней к своей королеве. Свой будуар она считала идеальным местом для подобных бесед. В его убранстве были использованы предметы в основном восточной роскоши, но было их так много, и нагромождены они были таким варварским образом, что впечатление создавалось почти гнетущее. Те из ее окружения, кто обладал хоть каким-то вкусом, вынуждены были держать свои мнения при себе, ибо единственное чего королева не терпела категорически, это нападок на свои представления о прекрасном. Войдя в будуар госпожа Жильсон остолбенела, ничего подобного она не видела даже в лавках мусульманских купцов Александрии и Антиохии. Сибилла заметила реакцию гостьи и, конечно, истолковала ее выгодным для себя образом. Молодец, эта госпожа Жильсон, она оценила усилия употребленные королевой для того, чтобы превратить убогую залу с неоштукатуренными каменными стенами в подобие восточной сказки.

Сибилла прониклась острой симпатией к этой женщине. Опытная интриганка правильно оценила ситуацию и поняла, что ни в коем случае нельзя проговориться, что она на самом деле думает по этому поводу.

— Что же вы остановились, идите сюда, — ласково позвала королева. Она сидела на критской кушетке, стена у нее за спиной была убрана огромной занавесью с вышитыми на ней золотыми лотосами, посреди нее красовалось распятие выточенное из цельного куска эбенового дерева.

— Я поражена изяществом убранства, — заявила госпожа Жильсон, и тут же стала самым близким Сибилле человеком. Королева заставила ее сесть рядом с собой и спросила, поощрительно улыбаясь.

— Что вас привело ко мне? Рассказывайте смело, ваша королева сделает для вас все, что сможет. В углу будуара сидели две девицы, делая вид, что занимаются рукоделием.

— Ваше величество, предмет о котором пойдет речь, несколько пикантного свойства. Мне кажется невинным ушкам ваших юных воспитанниц рано слушать те слова, без которых мне не изложить моей истории.

Сибилла понимающе подмигнула гостье и велела вышивальщицам пойти прогуляться по саду. Те подчинились с величайшим неудовольствием.

— Итак? — Сибилла повернулась к гостье.

— Возможно я немного расстрою вас, Ваше величество, но поверьте, что мною движет только одно желание — успеть в вашей пользе.

— Говорите, сударыня, говорите.

— Давно ли вы видели своего брата Бодуэна?

Королева поняла, что разговор будет неприятным и очарование добродушия с нее слетело. Она разом превратилась в опасливую беременную тетку.

— Я люблю своего брата, но в последнее время… что с ним, он заболел?

— Он жив и здоров, Ваше величество. И очень быстро растет.

— Быстро растет? — королева нахмурилась, — в его возрасте так и положено.

— Пожалуй, но сейчас, я бы хотела поговорить о другом.

— Все вы вокруг да около, все чуть-чуть да ничего. Начинайте же!

— Действительно, чего уж там петлять. Вашего брата нет там, где ему следует находиться.

— А где ему следует находиться?

— В замке Паронт, так, по крайней мере, решил государь.

— И где же мой брат, бежал?

— Мне кажется, что его выкрали.

— Кто-о?!

— Разве у вас нет врагов?

— Нет, — совершенно искренне заявила Сибилла.

Она не понимала, как это у нее, такой доброй и славной, могут быть какие-то враги.

— А как вы относитесь к своей сестрице?

— К Изабелле? Она несчастна. Говорят она собирается замуж за маркиза Конрада.

— А для чего, как вы думаете? Ведь она любит совсем другого человека. Причем любит настолько сильно, что убила его.

Сибилла выглядела расстроенной и даже сердитой.

— Изабелла всегда была такой, она всегда хотела… Когда мы были девочками, она требовала, чтобы ее учили ездить верхом. И била меня.

— Как вы думаете, сестра ваша считает что вы по праву занимаете трон?

Сибилла ответила не сразу. Она не любила думать на эту тему, все мысли направленные в эту сторону возвращались напуганными или обиженными. Она решила, что для размышлений на эту тему у нее имеется муж, пусть он думает про все неприятное. Но тут вторгается эта… Жильсон. Если бы ей чуть меньше нравилась манера королевы украшать свое гнездышко, ее давно следовало выставить вон. Гостья поняла настроение собеседницы.

— Чтобы не мучить вас больше неприятными вопросами, Ваше величество, я сама вам все сразу расскажу. Ваша порывистая и экстравагантная сестрица выкрала вашего с ней общего брата и держит его при себе в замке маркиза Конрада. Замысел ее прост. Выйдя замуж за маркиза, она составит с ним пару, претензии которой на иерусалимский трон будут более чем основательными. По крайней мере, точно известно, что константинопольский император поддержит их обязательно.

— Гюи мне говорил что-то об этом. Но зачем им Бодуэн?

— Принц им нужен на тот случай, если идея свержения вас и вашего супруга не вызовет все-таки должной поддержки, возникнет ситуация спорная, чреватая распрей, и тогда возникнет идея воцарения Бодуэна V. Тем более, что по законам большинства христианских государств, именно он имеет наибольшие права на престол.

— Но он ребенок!

— Вы правы, Ваше величество. Будет предложено на время его взросления назначить ему опекунов, а о том кого бы он хотел видеть в этом качестве спросят у самого принца. Изабелла окружила мальчишку в замке Монферрата роскошью и лаской, неужели вы думаете, что он это забудет и выберет в опекуны кого-то другого.

— Что же делать? — испуганно спросила Сибилла, оглядываясь, словно все эти ужасные события уже произошли и вот-вот в будуар войдут люди, чтобы отобрать у нее корону.

— Что делать? Ответ прост, Ваше величество, надо помешать им осуществить задуманное. Нужно найти верных людей, которые бы взялись за это дело.

— Где же их взять?

Госпожа Жильсон улыбнулась.

— Один такой человек сидит перед вами.

— И вы… то есть согласны?

— Да, согласна. Более того, считаю своей обязанностью сделать все, чтобы Изабелла не добралась до трона. Ибо это будет хуже самого страшного мора и смерча. Вы видите перед собою верную союзницу и помощницу.

К концу своей речи госпожа Жильсон сбилась на самый откровенный пафос, даже Сибилла почувствовала это.

— Вы… вам наверное денег надо. Для этого дела.

Госпожа Жильсон горько усмехнулась.

— Вы все-таки приняли меня за авантюристку, за вымогательницу.

— Нет, нет! — королева замахала руками.

— Может быть для вас послужит доказательством чистоты моих намерений то, что я не прошу никаких денег.

— Но тогда… тогда зачем вы пришли? Просто, что бы известить?

— Чтобы предупредить вас о возникшей опасности. Принц все же похищен, не так ли? Кроме того, кое-какая помощь от вашего величества мне все же нужна.

Королева сделала плавный жест — говорите, мол.

— Чтобы расстроить их замыслы, мне, как минимум, нужно проникнуть в замок маркиза Конрада. Он охраняется в высшей степени строго, как логово всяких заговорщиков. Только один ключ может отомкнуть замок на этих дверях.

— Что за ключ?

— Королевская печать.

— Королевская печать? Но Гюи вряд ли вам сможет ее отдать, он так ею дорожит…

Госпожа Жильсон с трудом удержалась от смеха.

— Нет, Ваше величество, мне не нужна сама печать, мне необходимо письмо к маркизу, запечатанное ею.

— Но маркиз сейчас при дворе.

— Тем лучше, значит никто в замке не посмеет вскрыть письмо и не догадается что письмо фальшивое. Королева задумалась.

— Что смущает вас, Ваше величество?

— Теперь я кажется начинаю… Послушайте сударыня, а как вы собираетесь расстраивать эти самые замыслы. Яд?

Госпожа Жильсон даже поперхнулась от неожиданности. Что это, случайность? Или из-под маски простоватой клуши на мгновение выглянуло истинное лицо королевы Сибиллы?

— Что вы, Ваше величество, я надеюсь убедить принцессу отказаться от своего замысла при помощи… доводов. Они у меня есть.

— Если доводов, то хорошо, — легко согласилась королева, — да хранит вас святая Маргарита.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ОКРОВАВЛЕННЫЙ ПРИЗРАК

Шестьдесят кресел были расставлены подковою, концы которой были обращены к возвышению, на котором восседал король Иерусалима. По правую от него руку ряд кресел начинался с кресла великого магистра ордена тамплиеров, слева первым восседал патриарх. Рядом с де Ридфором располагались магистры ордена Калатравы и Компостеллы, далее Конрад Монферратский и наследники графа Триполитанского. Патриарху следовал великий провизор ордена иоаннитов. В округлой части «подковы» сидели наиболее влиятельные из баронов.

— Господа! — Гюи говорил негромко, но голос его усиливаемый акустикой зала доходил до каждого из присутствующих, — предчувствие заставившее меня собрать вас в этом зале, к несчастью оказалось пророческим. Позавчера к нам прибыл посланец султана Саладина и передал вот это копье.

Слуга вложил в протянутую руку короля тонкое черное древко и тот повертел им в воздухе.

— На языке сарацин это считается объявлением войны. Никакие условия могущие предотвратить столкновение, не выдвинуты. Стало быть — война до полной победы.

Граф де Ридфор поднялся со своего места, поднял на кулаке край своего белого плаща с нашитым на него красным крестом и выкрикнул боевой клич первокрестоносцев.

— Гроб Господень, защити нас!

Все присутствующие тоже повскакивали и нестройно, но громогласно повторили.

— Гроб Господень, защити нас!

И так трижды.

Высокое воодушевление горело в глазах возбужденных бородачей, трудно было представить себе силу способную им противостоять.

Гюи и без этого пребывавший в веселом и воинственном расположении духа, легко поддался общей эйфории. Война, и особенно победоносная, обещала ему много. Отправится он туда ничтожным ставленником ордена храмовников, а вернется полновластным хозяином страны.

— Ввиду чрезвычайной важности предстоящих нам испытаний, я принял решение лично возглавить армию королевства.

Никто не посмел возразить ему, хотя у многих было особое мнение на этот счет. Армия лучше всего сражается не под началом самого родовитого, а самого талантливого и умелого полководца, это понимали все. Гюи не считался ни опытным, ни талантливым военачальником. Но, с другой стороны, он, заявив о своем решении принять командование, лишь настоял на законном королевском праве. Переступив грани здравого смысла, он, тем не менее, остался в границах приличий.

Взоры обратились к графу де Ридфору, истинному, как многие, и не без оснований, считали, хозяину страны. Если он возразит королю, его возражения будут приняты во внимание, если нет, значит они обо всем договорились с Гюи заранее.

Король тоже ждал реакции де Ридфора, и, если бы она была негативной, то он рисковал попасть в сложное положение. Большинство встало бы на сторону тамплиера. Но великий магистр молчал. И король решил, что это его час. Видимо, граф растерялся, не ожидал такой внезапной и решительной вылазки со стороны королевской куклы. Теперь поздно. Он не сможет отобрать у Гюи приватно то, против приобретения чего не возражал публично. О том, что у великого магистра могут быть особые причины для подобного поведения, король, конечно, не думал.

— Силы Саладина собираются севернее Генисаретского озера. Наш лагерь будет под стенами Тивериады. Барон де Бриссон ведет там соответствующие работы. Нам не следует тянуть с выступлением.

— Рыцари Храма выступят завтра, — сказал де Ридфор.

— Рыцари Госпиталя выступят завтра! — крикнул великий провизор.

— Мои люди уже в пути, — заявил Конрад Монферратский. Приблизительно в том же духе высказались и остальные. Воодушевление не спадало, звучали девизы и угрозы в адрес сарацин. Патриарх прочел соответствующую молитву.

Вслед за этим толпа воинов двинулась в обеденную залу, у входа в нее де Ридфор, важно шествовавший в сопровождении магистров Калатравы и Компостеллы и нескольких баронов, столкнулся с братом Гийомом. Он со смиренным видом стоял у стены, кивая в ответ на приветствия, и охотно крестил тех, кто подходил за благословением.

— Брат Гийом?!

— Я, мессир. Бесконечно рад видеть вас.

— Если у вас так остра потребность в нашем обществе вы легко можете ее удовлетворить.

— Каким образом, мессир?

— Угодно вам сопровождать меня в лагерь под Тивериадой?

— Неужели ордену потребовались мои воинские способности.

Де Ридфор медленно подкрутил ус глядя в голубые глаза монаха.

— Я понимаю, что ставить вас в строй, это все равно, что мостить улицы золотыми слитками. Вы мне потребны в качестве советчика, ибо, в этом отношении, мало кто может с вами сравниться.

— Разумеется, мессир, я буду вас сопровождать.

Проходивший мимо, об руку с великим провизором, де Сантор, конечно обратил внимание на эту мирно беседующую пару, и в его сердце профессионального интригана сразу же зажглось подозрение. Он как и все искал причину необъяснимой неудачи с пленением Саладина. Может быть причина в том, что де Ридфор и брат Гийом еще неделю назад враждовавшие друг с другом, как догадывался де Сантор, теперь мирно беседуют. Монах выражает всем своим видом полную покорность великому магистру. Законно спросить — была ли вражда? Не наоборот ли все, не стал ли он, де Сантор жертвою хитроумнейшей мистификации. Ведь орден рыцарей Храма Соломонова славился умением обманывать. Довериться им — не было ли это величайшей ошибкой? Эта мысль и подобные ей не оставляли де Сантора во время пиршества устроенного, надо сказать, с пышностью сказочной, почти уже в этом дворце забытой. Воинственные песни и кличи вовсю гремели за столом. Исконная болезнь Иерусалимского королевства — взаимное недоверие и подозрительность, была в этот вечер преодолена.

Город тоже гудел, и тоже, как ни странно, был переполнен оптимистическими ожиданиями. Опасливая тишина стояла только в мусульманских кварталах. Многие купцы и ремесленники через подставных лиц торопливо распродавали имущество и подумывали о бегстве. Не все из них сочувствовали Саладину, многие из них хорошо устроились в этой жизни и нашли общий язык с латинскими властями. Но они знали — слава Саладина велика, рано или поздно он добьется каких-то успехов, и тогда гнев местных назореев обратится против них, иерусалимских мусульман.

Чувствовалось опасливое волнение и в кварталах иудеев. Союзниками Саладина счесть их было трудно, но так уж случилось, что от всех изменений иудеи привыкли ждать только плохого, тем более, если эти изменения надвигались в форме большой войны.

Но радостные чувства все же преобладали. Еще вчера, казалось, ко всему равнодушные люди, начинали собираться в группы на площадях и скандировать всяческую чепуху воинственного характера.

Иерусалим издревле был городом охотно отвечающим всякому сильному чувству или идее, и вот, когда воскликнули "Гроб Господень! " шестьдесят баронов за каменной оградой королевского дворца, уже через несколько часов весь город неистовствовал: "Война! Война! Война! "

Если дворец короля был самым оживленным местом в стране, то замок маркиза Монферратского стал местом самым тихим и грустным. Принцесса Изабелла жила в нем безвыездно и очень скромно. Маркиз ни в коем случае не ограничивал ее в средствах, и даже жалел о том, что у нее не было капризов, особенно дорогостоящих. Желание тратить деньги один из призраков выздоровления женщины. Изабелла сама приняла этот тихий размеренный образ жизни. Вернее, он даже сам установился вокруг нее. Уходил он корнями в первые дни ее болезни, когда она, привезенная заботливым женихом от трупа своего возлюбленного, молча лежала, уставившись в потолок.

Слуги научились ходить и разговаривать бесшумно, и продолжали вести себя так и дальше, когда надобность в таком поведении уже отпала.

Конрад, разумеется, обвинял себя в случившемся. Нельзя было идти на поводу у мелкой обиды. Он заподозрил Изабеллу в том, что она рвется за Иордан только затем, чтобы броситься в объятия своего бывшего любовника, будь он умнее, несчастья можно было бы избежать. Что случилось бы взамен? Он не знал и предпочитал не задавать себе этого вопроса.

Чувство вины ставит человека в подчиненное положение. Конрад был заботлив и молчалив. Он не смел даже напомнить Изабелле об их договоренности, какая в самом деле свадьба, когда невеста неделями не встает с постели, занятая думами о возлюбленном, которого зарезала. Понимая что это глупо, Конрад ревновал ее к окровавленному призраку, причем ревновал зверски. Ревность, в принципе, чувство постыдное, как же можно оценивать ревность к уже несуществующему человеку.

Изабелла медленно, но поправлялась. Конрад не стал бы возражать если бы она решила восстановить некий двор по яффскому образцу, но принцесса не испытывала такого желания. Нельзя сказать, что она превратилась в монашенку, это было бы неправдой. Хотя, она стала чаще подавать нищим и бывать в церкви. Арнаута Даниэля она отпустила, дав ему денег. Когда до замка, пережив жуткие испытания, добрался карлик Био, она его обласкала. Трудно было отыскать на свете существо более бесполезное и уязвимое, он хотел утратить привычку к сытой, праздной жизни и не мог и страдал от этого. Никто не хотел платить достаточно много за право таскать его за волосы. Он рыдал, рассказывая как уличные певцы, к которым он пристал в Тире, заставили его изображать бородатого ребенка.

Изабелла разрешила ему поселиться в замке, но не в непосредственной близости от себя.

Но принцессе требовался предмет для приложения своих душевных сил. Ни одна из старых игрушек, как выяснилось, для этого не годилась. К сожалению, хозяин замка, тоже. Принцесса понимала, что рано или поздно ей придется выйти за него замуж, но сама не намеревалась торопить это событие. Своего будущего мужа она уважала, но уважение это было какое-то бесцветное, лишенное живых красок. Поблек королевский пурпур на фоне которого составлялся их союз, и было сомнительно, что когда-нибудь он нальется кровью новых устремлений.

И стены замка и внутренние постройки были сложены из темных базальтовых плит, добывавшихся в каменоломнях неподалеку от замка. Еще цари хасмонейской династии применяли, за неимением ничего лучшего, этот мрачный камень. Каков он был в оборонительном смысле еще предстояло проверить, но по способности создавать мрачное настроение с ним не могли равняться ни ракушечник, ни гранит.

Жизнь в замке еще и по этой причине протекала в весьма мрачной тональности.

Однажды Изабелле пришла в голову неожиданная мысль: брат! Ведь у нее есть родной брат. Ненависть к сестре заволокла пеленой отвращения все родственные чувства. Но справедливо ли это? За последние два года она всего лишь четыре раза, да и то мельком, видела Бодуэна, Эди, как они звали его с сестрой в те времена, когда сами еще были детьми, а он младенцем. Где он сейчас? Что с ним сейчас?

По просьбе принцессы Конрад легко это выяснил, и по ее же просьбе, маркиз был счастлив, что у нее возникли просьбы к нему, он выкрал мальчика. Причем «выкрал» это слишком сильно сказано. Принц жил в пригороде Таркса, небольшого городка поблизости от Аскалона и никем особенно не охранялся. Что было странно; ведь Бодуэн был принц, такой лакомый кусок для любого интригана, которому не по нраву ныне здравствующий король. Причем, правящий не на вполне законных основаниях. Права юного Бодуэна не мог бы оспорить ни один, самый дотошный специалист по генеалогии. И при всем при этом, тринадцатилетний мальчик — по государственным меркам почти уже муж, — вместе с двумя не слишком чистоплотными и в прямом, и переносном смысле старухами, под охраною десятка солдат изгнанных из гвардии за хроническое пьянство.

Это было странно, была в этом какая-то загадка, никто не верил, что из этого невысокого, но довольно уже коренастого, белобрысого паренька может получиться король, или хотя бы более менее сносный претендент на престол. А ведь он не был кретином. Да, звезд с неба не хватал, никакими способностями, ни к каким наукам не обладал, серенький, скучненький мышонок. Не любил лошадей, оружие и игры требующие подвижности и сообразительности, но почти никогда не болел, любил поесть, мог умять два фунта сладостей в один присест. Не отмечалось в нем порывов юной рыцарственности. Как по пуху на подбородке можно судить о будущей бороде, так по ним можно предсказать особенности будущего характера. Ничего замечательного или привлекательного не было в характере юного Бодуэна. Даже большим мошенником не обещал он вырасти, даже соврать по крупному не мог. Посредственность. Тихая, может быть злопамятная.

Но Изабелла привязалась к нему со всем неистовством свежего увлечения. Она не отпускала его от себя ни на шаг. Все время обнимала, гладила, целовала. Она сама обдумывала его меню и страшно радовалась его неиссякаемому аппетиту. Вечерами она рассказывала ему сказки, а утром сама будила. Бодуэн, впрочем, уже вырос из того возраста, когда дети упиваются сказками, но не хотел в этом признаваться, чувствуя, что это вызовет неудовольствие порывистой в чувствах сестрицы. Она подавляла его силой своего темперамента, можно сказать, что он ее даже побаивался. И чем больше она говорила ему о своей сестринской любви, чем больше она ее демонстрировала, тем неувереннее и неуютнее он себя чувствовал.

Умение следовать чувству меры важно не только в любви между мужчиной и женщиной, но и в отношениях между родственниками. Если чувство одной из сторон разрастается сверх меры, а чувство другого ничтожно, или отсутствует вовсе, постройка выйдет уродливой и может, в конце концов, рухнуть.

Конрад был рад появлению этой страсти у Изабеллы. Лучше уж пусть она гладит непрерывно по голове своего угрюмого братца, чем печалится о бывшем любовнике. Он был также доволен тем, что отправляясь на войну оставляет Изабеллу не в полном одиночестве. Да и самим началом войны он был тоже доволен, он надеялся, что она как бы отсечет прежнюю жизнь, и ее прежние кошмары потеряют власть над душами живущих ныне. И тогда можно будет со спокойной совестью напомнить Изабелле о ее собственном предложении выйти за него замуж.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. ПЫТОЧНЫЙ ПОЕЗД

Целый месяц прошел в мелких необязательных стычках. Разъезд сталкивался с разъездом то здесь, то там. Фортуна подтверждала свою репутацию дамы с изменчивым нравом. За сто лет военного противостояния назореи и сарацины успели как следует изучить военные приемы друг друга и выработать соответствующие противоядия. Поэтому курд, сельджук или сириец не падал в обморок при виде закованной в сталь скульптуры с длиннющим копьем, а латинского, или английского рыцаря не смущала феерическая джигитовка воинов ислама, равно как и мелькание их проворных сабель. Опытный рыцарь, как правило, побеждал суетливого сарацина, также, как ловкий сарацин самоуверенного рыцаря.