Тамплиеры (№3) - Цитадель

Когда графу сообщили о прибытии столичного гостя, он лежал на лавке возле стола, хранящего на себе следы непрекращающегося застолья.

— Наконец-то, — пробормотал граф. Ожидание его на самом деле вымотало, и он был рад тому, что начинаются хоть какие-то события.

Отец Савари вошел оглядываясь с осторожным любопытством. Граф не смог, или не захотел подняться со своего ложа. Он только велел своим собутыльникам убираться вон.

— Садитесь, святой отец, — этим предложением исчерпывались знаки внимания оказанные им гостю.

Тот благодарно их принял и подсел к столу.

Не глядя на него Рено сказал.

— Вот видите, я сделал то, что вы от меня требовали. По-моему, даже больше того. Что вы сочтете нужным сказать мне теперь.

Отец Савари сразу догадался, что его принимают за кого-то другого. Несколько секунд он размышлял над тем, пойти ли на поводу у этого недоразумения, авось это даст возможность что-то выведать, но отказался от этой мысли. Рено мог бы его наказать за вскрывшийся обман. Кроме того, принятая чужая маска помешала бы выполнению главной миссии.

— Граф, я как представитель достославного ордена св. Иоанна, собираюсь взывать к вашему разуму с одной стороны…

— Постойте, — Рено поднял веко, за которым был тяжелый, похмельный глаз, — так вы кто?

— Я не успел толком представиться, меня зовут Биль Савари, я послан капитулом ордена иоаннитов для того, чтобы…

— Стоп! Можете дальше не продолжать.

— Отчего же?

— Не желаю ничего слушать, идите вы к дьяволу со своим св. Иоанном!

— Но позвольте, ведь только что, принимая меня за другого, вы предлагали мне высказаться и оценить деятельность вашу. Клянусь ранами спасителя нашего…

— Не клянитесь не своими ранами, — тяжело, с металлическим хрипом в голосе, сказал граф, — а не желаю я вас слушать еще и потому, что ничего вы такого, чего бы я не знал, все равно не скажете.

— Возможно. Вполне вероятно, но смею заметить, что от многократного повторения истина не стирается, и стало быть мысль, что вы напрасно напали на караван с сестрою Саладина…

— Если вы не прекратите, — граф взял со стола огромную, тяжелую кость и погрозил ее старому госпитальеру.

— Но будет же война. Настоящая большая война. Вы можете дать гарантию, что мы в ней победим?! Ведь вполне может статься, что мы больше потеряем, чем приобретем, поймите хоть это. Скоро сто лет как кропотливым, каждодневным трудом христиане, шаг за шагом, поливая каждую пядь земли потом и кровью…

Отец Савари с трудом увернулся от пущенной в него кости.

— Филомен! — крикнул граф.

Мажордом появился мгновенно.

— Уведите этого благородного и высокоученого старца. Найдите ему место для ночлега, учитывая, по возможности, сан и возраст. А если отец Савари, так его зовут, начнет капризничать, вышвырните его вон из замка.

Филомен не успел подтвердить, что понял смысл приказания, как в трапезную влетел молодой парень с разгоряченным лицом, лихорадочным взглядом, и с боевым топориком в руках. Дыхание у него перехватывало.

— Говорите, Бильжо, ничем вы нас удивить не сможете. Что Ноев ковчег направляется к нам по сухому ручью?

— Они скачут!

Когда Рено поднялся на стену, то открылась ему странная картина. Он был готов увидеть тьмы и тьмы сарацинской конницы, перед воротами же гарцевало шесть-семь всадников. Один из них что-то выкрикивал.

— Бильжо, поезжайте и узнайте, кто это такие и что им нужно.

Возвратившись юноша сообщил следующее.

— Это Али, сын брата Саладинова Малека-эль-Адал-Мафаидина.

— Какого дьявола он притащился сюда?

— Он требует, чтобы ему выдали принцессу Замиру. В противном случае, он предлагает вам, мессир, биться с ним.

— Она ему кто, тетка? — спросил, неприятно усмехнувшись, Рено, — забавно, право. Не слыхивал я, чтобы племянник из-за тетки выходил на бой, что-то новое в нашем рыцарском кодексе. Видно хмель ударил в молодые сарацинские головы.

Стоявшие с ним засмеялись.

— Что он из себя?

— Моих лет мессир, пожалуй, — отвечал Бильжо.

— Мальчишка, — недовольно пробормотал Рено, — пойдет слух, что Шатильон воюет только с женщинами и детьми.

Спасители принцессы Замиры, продолжали кружить перед стенами замка. Один из них, видимо бывший племянником Саладина, держался несколько впереди, на голове его красовался богатый тюрбан, с большим драгоценным камнем во лбу, он сверкал, когда солнце попадало на его грани. Али выкрикивал оскорбления в адрес бесчестного похитителя теток.

— Коня, — морщась, как от зубной боли, сказал граф.

Чтобы как-то уравновесить силы и придать поединку относительно благородный характер, Рено выехал в поле лишь с тремя спутниками, запретив остальным даже седлать коней.

Племянник Саладина оказался довольно крупным парнем, в седле держался здорово, что, правда, не было большим чудом по тем временам. При появлении графа в руке у него сверкнула сабля.

— Ты вор! — крикнул юноша бородатому мрачному человеку, кое-как держащемуся на лошадином крупе.

— Так ты хочешь непременно драться? — спросил тот, вытаскивая из ножен свой тяжелый, местами заржавевший меч. — А что, если я велю твою тетку выпустить? Поверь, она мне совсем не нужна.

Это заявление несколько смутило юношу, назорей вроде бы говорил примирительные слова, но все же речь его звучала оскорбительно:

— Ты лжешь, разбойник, — крикнул Али, в его магометанском воображении возникли жуткие картины самого грязного надругательства, произведенного этим животным над принцессою, после чего она стала «совсем не нужна».

— Видит бог, не я настоял на этом поединке, — вздохнул назорей.

Али отъехал шагов на сорок, лихо развернул коня и гибко поднявшись на стременах полетел на своего врага, размахивая саблею. Граф даже не пришпорил лошадь, она вперевалку бежала навстречу юному сарацинскому герою. Меч как-то косо, неловко торчал из руки Рено Шатильонского, и сам он сидел в седле кое-как.

Схватка получилась очень короткой, всего одно столкновение. Наблюдавшие даже не поняли, что именно произошло. Граф сделал короткое, не слишком воинственное движение, от которого саладинов племянник слетел с седла и грянул оземь. Сабля его отлетела весьма далеко. Если бы он был облачен в тяжелые латинские доспехи, смерть его была бы неминуема.

Слуги царевича кинулись было отбивать его тело, но не тут-то было. Двое сразу же были сражены арбалетными стрелами, остальные предпочли ретироваться в степь. Рено запретил их преследовать.

Тело Али, находящегося в беспамятстве, перенесли в крепость.

Когда графа кинулись поздравлять с победой, он так рявкнул на льстецов, что они разбежались, крестясь.

— Куда поместить раненого? — спросил Филомен.

— Куда хочешь. Да, хоть в башню. Пусть соплеменницы перевяжут ему раны, у нас тут нет других сиделок.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ЧЕГО ХОЧЕТ ЖЕНЩИНА

Маркиз Конрад Монферратский пребывал в полной растерянности. Мыслимое ли это дело, прибыть на призыв женщины, недвусмысленно и письменно выразившей желание выйти за него замуж, для чего, это другой вопрос, и за неделю совместного путешествия не получить ни одной возможности поговорить с нею на матримониальные темы. Изабелла так твердо и умело избегала всех сомнительных разговоров, что маркизу не оставалось ничего другого как удивленно подчиняться.

Странно выглядело и это торопливое отбытие из Яффы, люди не успели толком выспаться, а лошади поесть и отдохнуть. Принцесса очень просила не откладывать этот выезд, но не сообщила, что является его целью, маркиз решил удовлетворить этот каприз. Сначала он думал, что они направляются в Иерусалим. Если уж и проводить процедуру публичного бракосочетания, то делать это нужно в столице, пусть все сразу узнают обо всем. Изабелла кажется придерживалась такой же точки зрения. Внутри у нее происходила какая-то борьба. Она была то нервозна, то задумчива. Конрад относил это насчет переживаний чисто женского характера, вызванных приближением свадьбы. В эту сферу он не считал ни нужным, ни позволительным вникать. Но, вместе с тем, считал, что обсуждение политических последствий намечающегося союза было бы уместно в сложившейся ситуации. Надо было также выяснить, что они станут делать поженившись, где, например, жить. Принцесса вела себя крайне, по отношению к маркизу, легкомысленно и слишком не в соответствии со своим общепризнанным образом. Ни рассудительности, ни предусмотрительности особой Конрад в ней не заметил. Изабелла выглядела очень озабоченной и расстроенной. Трудно было не придти к выводу, что за этим кроется какая-то тайна. Такой вывод помогал маркизу некоторое время мириться со странностями ее поведения. В противном случае, ему пришлось бы признать Изабеллу вздорной, капризной девчонкой, с которою лучше не пускаться в серьезное предприятие.

В Иерусалим они въезжать не стали. Король мог болезненно отреагировать на появление в городе своего могущественнейшего вассала с несколькими сотнями вооруженных людей. Время ссор с Гюи еще не пришло. Два дня все это войско находилось в полной неподвижности и полной неопределенности. После этого Изабелла вдруг явилась к маркизу в шатер и заявила, что ей надобно совершить небольшое путешествие к северо-востоку, она интересовалась, не согласится ли жених сопутствовать ей.

То, что его считают все же женихом, несколько смягчило Конрада, уже начинавшего злиться.

— Разумеется, Ваше высочество, я буду вас сопровождать.

Следующим утром, все небольшое войско Монферрата снялось от северных ворот города и двинулось по Иерихонской дороге. Гюи и его приближенные недоумевали. Даже слепому было видно, чем может в будущем стать союз Конрада и Изабеллы и, поэтому, они находились под неусыпным вниманием. Иерусалимский двор ждал пышной свадьбы в одном из замков, принадлежащих Конраду и расположенных где-нибудь неподалеку от столицы, а вместо этого узнал о непонятной экспедиции на север. Неожиданное убытие конрадовой конницы произвело больший эффект, чем если бы он атаковал королевский дворец.

— Я не верю, что Конрад рискнет затевать серьезные династические дрязги в тот момент, когда королевство стоит на грани войны, — сказал Гюи.

— Иногда большая война наиболее удобное время для устроения личных дел, — ответил брат Гийом. Голос монаха при дворе был решающим, но, вместе с тем, оставался вежливым, что очень ценил молодой король, хотя догадывался, что все во дворце и почти все в столице знают, что он, вместе с богобоязненной Сибиллой это лишь ширма власти, но отнюдь не сама власть.

Граф де Ридфор напротив, при дворе почти не бывал, более того, он ни разу за последние месяцы не пожелал встретиться с братом Гийомом, дабы из первых рук узнать о настроениях, царящих вокруг трона. Иногда сведениям из вторых рук доверяешь больше. Граф большую часть времени проводил в своей резиденции, сменил там стражу, перевел охранявших его аквитанцев в отдаленную капеллу и выписал из Португалии, от своего младшего брата, полсотни молодых крепких рыцарей. Одним из их главных достоинств он считал то, что никого они в Святой земле и в Святом городе не знали, равно как и не знали языка здешних жителей, так что подкуп их был чрезвычайно затруднен. Хотя бы в первое время. Граф попробовал наладить свою шпионскую сеть, но вскоре понял, что дело это очень тонкое, здесь нужно много времени, и специальные люди. Это как возделывание оливковой плантации, надо быть готовым к тому, что первые десять лет никаких плодов она не принесет. Да к тому же человеку благородному противно шпионство, хотя бы и идущее ему на пользу. Дав себе такое объяснение своих неудач на этом поприще, великий магистр лишил образованную собственным радением тайную канцелярию благосклонности. Он вспомнил свое старое заявление, что для великого дела крестоносного братства опаснее скрип канцелярских перьев, чем звон сарацинских сабель. Он решил и впредь держаться того же мнения.

Разговор с де Труа, чем дальше, тем меньше казался ему событием, заслуживающим внимания. Он и в первый момент не поверил уродливому монаху до конца. Да, брат Гийом и прочие подобные ему, взяли воли несколько через край; да надо будет, при случае, кое-кому недвусмысленно дать по рукам, но изображать их темной организованной силой, способной вершить судьбами целых государств, это пожалуй, даже и смешно. Великому магистру, в общем, не нравилось, что брат Гийом торчит все время при Гюи и может давать тому какие угодно советы, и даже убедить короля этим советам последовать. Но дело в том, что не в руках Гюи сейчас сила, и сколько им не верти, ничего особенного не добьешься. Сила есть у Конрада, еще у десятка, полутора баронов, немного силы есть у Госпиталя, а все остальное у Храма и его великого магистра. Граф представил себе мысленно всю разветвленную структуру военной организации ордена, и подумал, может ли он в один момент поднять ее и направить в том направлении, которое он сочтет нужным. Несомненно! Вот сейчас достаточно вызвать писца, продиктовать приказ, сотня гусиных перьев размножит его в мгновение ока и сотня гонцов за полтора дня развезет его по крепостям и капеллам. И тогда тысячи и тысячи рыцарей… Кто этому сможет помешать? Пятерка велеречивых монахов? Нет, не сможет. Тогда в чем же заговор?!

В то время, когда граф де Ридфор предавался подобным умозрительным упражнениям, брат Гийом беседовал с небезызвестной госпожой Жильсон.

— Вы все поняли, сударыня? У меня такое впечатление, что вы поняли не все.

Госпожа Жильсон хотела что-то ответить, но не смогла, у нее перехватило горло.

— Что с вами, сударыня? — мягко поинтересовался монах.

— Вы же знаете, святой отец, я никогда не отказывалась…

— Еще бы, — сузил глаза брат Гийом и, начавшаяся было, речь собеседницы сбилась.

— Я и сейчас, я ведь не отказываюсь, я просто прошу…

— О чем?

— Ну, вы же понимаете… Может быть это сделает кто-то другой? У меня с графом Рено особые отношения. Когда-то я любила его. Более того, я и сейчас, и сейчас даже, несмотря на все, что между нами вставало…

Брат Гийом кивнул.

— Да, мне известно это, и предлагая вам отравить графа Рено Шатильонского, я учитывал, что вы его любите. Но не для того чтобы вас помучить я заставляю вас это сделать.

— А почему же, святой отец, — глаза госпожи Жильсон заблестели в преддверии слез.

— А потому, что графу Рено тоже известно о вашей любви к нему. Любовь трудно симулировать, но еще труднее скрыть. Граф Рено ощущает себя загнанным зверем, каким он и является на самом деле. Он сделал все, что от него требовалось и теперь он никому не нужен. Он это знает и подозревает, что его попытаются убить. Поэтому он никого не подпустит к себе близко. Ваша любовь к нему, это броня, которая защитит вас от его подозрений. От другого человека граф не примет чашу с вином, от вас примет.

— Я поняла вас, — сказала смертельно бледная женщина.

Разговор этот состоялся еще до того, как отец Савари отбыл из Иерусалима к Рено, еще до того, как Конрад и Изабелла убыли в направлении Иерихона. По всем расчетам, госпожа Жильсон должна была прибыть в замок графа Шатильонского первой. Она сделала все, чтобы этого не случилось.

Маленькая армия Конрада миновала Иерихон, который, якобы, был целью путешествия принцессы — она сказала Конраду, что хотела бы поклониться мощам св. Бригиты, которые содержались в одной тамошней церкви. Миновав Иерихон, Изабелла захотела прогуляться дальше, к Иордану. Маркиз начал терять терпение. Он привык, что он и только он решает чему быть, а чему не бывать, и если уж ввязывался во что-то, так лишь после того, как ему объясняли во что именно он ввязывается. «Хвост собакою не вертит» — повторял про себя маркиз частенько в последние дни. Разумеется для всех прочих, даже для ближайших советников он делал вид, что все совершается по его воле. Поседевшие в боях, неаполитанцы и сицилийцы очень бы удивились, узнав что подчиняются всего лишь капризам вздорной француженки.

Иордан будет последним пределом уступок, решил маркиз. И свое решение он выполнил. Когда колонна обогнула развалины города Галгал, он дал команду остановиться. На вершине плоского холма, по разные стороны рощи венчающей макушку его, были воздвигнуты два просторных, великолепных шатра. На знамени перед одним из них гордо сверкал герб Иерусалимской династии, перед вторым — герб Монферратского владетеля.

Конрад был уверен, что объяснение с принцессой состоится сразу же после того, как она поймет, что путешествие прервано. Остановка должна ее взбесить. В ожидании того, как будут развиваться события, маркиз вызвал к себе управляющего своими южными наделами и велел захватить расходные книги, это была часть работы, которую он не успел закончить до отъезда в Яффу. У него была такая привычка, военные планы строить в тиши сельского уединения, а доходы оливковых плантаций проверять во время похода. На этот раз он слушал подлеца Боргоново в пол-уха. Он знал, что этот старик, притворяющийся подслеповатым и беспомощным, ворует больше здоровых и внешне наглых, но не хотел устраивать ловлю с поличным в ожидании неприятного разговора с будущей супругой.

В предчувствиях своих, маркиз не ошибся. Уже через какой-нибудь час после остановки, явился неизменный Данже, он осторожно и, в высшей степени деликатно, поинтересовался, как расценивать этот необъяснимый перерыв в движении и сколько он продлится, и к какому ожиданию готовить ее высочеству свои нервы.

— Передайте ее высочеству, что я не могу ответить на эти вопросы, особенно на второй. И скажите, что я не считаю себя виновником этой неопределенности.

Данже убрался, но вскоре вернулся снова. Теперь уже в качестве сопровождающего. Принцесса, перед которою он отпахнул полог, даже не вошла, а ворвалась в шатер. Была в страшном гневе. Известно что сильные чувства это лучшая косметика, другими словами гнев сделал Изабеллу еще прекраснее, чем она выглядела обычно. Глядя на нее, маркиз подумал, что на ней имело бы смысл жениться и без видов на королевское приданое.

— Ваше высочество!

— Здравствуйте, маркиз!

— Боргоново, — Конрад выразительно посмотрел в глаза обманщику и крючкотвору, тот закивал и начал собирать свои бумаги. Он понял достаточно уже из разговора маркиза с мажордомом принцессы. Когда старик вышел, Изабелла отослала и Данже, ей нечего было от него скрывать, она просто показывала, что готова к честному поединку один на один.

— Я догадываюсь о причине вашего визита, Ваше высочество.

— Еще бы! Вы ни с того, ни с сего останавливаетесь, даже не известив меня о своих дальнейших намерениях. Впереди показался неприятель, или вам заяц перебежал дорогу?

По длинному, землистому лицу итальянца пробежала тень. Слишком уж он не привык, чтобы с ним разговаривали подобным образом.

— Я просто решил, что нам следует поговорить.

— И для этого вам понадобилось останавливать всю вашу армию?

— Вы сами тому виной, другого способа заставить вас объясниться, нет.

— Объясниться?! Вы требуете у меня объяснений?!

— Не придирайтесь к неловким выражениями, Ваше высочество, это бесплодная тактика. Суть дела в том, что я перестал понимать вас, себя и то, что происходит между нами.

Изабелла размашисто пошла по шатру, краем платья свалив стоявший на ковре подсвечник, благо он был без свечей.

— Что касается наших отношений и планов на будущее, то тут все как было предельно ясно, так и осталось. Мы с вами в самое ближайшее время станем супругами и будем добиваться смещения с престола этих ничтожеств, Гюи и Сибиллы.

— Да, но…

— Теперь я хочу узнать, что я сделала такого, что заставило бы вас заподозрить меня в намерении от этих планов отказаться, или хотя бы их видоизменить?

— Но наши отношения несколько отличаются от того, что мне рисовалось… необъяснимая, чрезмерная холодность…

Изабелла всплеснула руками.

— Это ново! Вы сетуете уже, что я не веду себя как безумно влюбленная в вас девочка?! Но подскажите мне, где и когда я обещала вам или хотя бы намекала вам на возможность какого-либо другого меж нами общения, кроме делового. Если нам повезет, и все наши замыслы осуществятся, то стиль наших с вами отношений не изменится. Мы будем с вами жить не только в разных шатрах, но и в разных дворцах.

— Напрасно вы так яростно защищаете позицию, на которую никто не нападает. Речь шла о другом. Тот замысел, о котором вы вели речь, выполнить труднее, чем разгрызть орех. При определенном стечении обстоятельств, эта история может стоить нам голов, в этом вы, надеюсь, отдаете себе отчет.

— Никогда не берите такого тона в разговоре со мною, маркиз!

— Прошу прощения, Ваше высочество. Но вы должны признать, что мое желание быть постоянно уверенным в своем партнере, есть желание и законное, и разумное. Говоря просто, без прикрас, я хотел бы знать, что у вас, все-таки, на уме.

Принцесса приложила к губам белый платок, будто сдерживая рвущиеся изнутри слова, потом тихо сказала.

— На уме у меня только то, что я вам говорила, а то, что у меня на душе не имеет отношения ни к вам, ни к нашему, общему предприятию.

— То есть, вы не хотите мне объяснить какая сила занесла нас сюда. Я не слишком понимал, зачем мы без единого дня отдыха понеслись со всею ратью к Иерусалиму, рискуя вызвать страшные и преждевременные осложнения. Но там, я все-таки тщился связать хоть какие-то логические концы с концами, но вот почему мы вдруг должны были бежать из Иерусалима сюда, я понять не в силах. Ведь вам уже приходилось бывать на Иордане, вас крестили здесь.

Изабелла с самым невозмутимым видом выслушала эту нервную речь.

— Когда-нибудь маркиз, может быть даже очень скоро, вы все узнаете. Обещаю вам это. А пока позвольте мне считать это моим путешествием вглубь собственной души.

Маркиз пробормотал, глядя в сторону.

— Но для обслуживания этого маленького путешествия нужны две сотни вооруженных людей и полтысячи лошадей.

Голос Конрада Монферратского звучал примирительно.

Изабелла вышла из шатра, будучи в полной уверенности, что бунт жениха укрощен. Когда она быстро шла между деревьями к своему шатру, то услышала голос своего мажордома.

— Ваше высочество, Ваше высочество.

— Чего тебе?

Данже указывал вниз, туда, где по подножию холма проходила узкая тропинка, по которой медленно катился небольшой возок, запряженный парой мулов. Его сопровождали люди в красных плащах — люди Конрада. Очевидно, какой-то разъезд натолкнулся неподалеку на этот экипаж.

— Надо выяснить, кто это.

Данже кивнул и побежал обратно к шатру маркиза. Вернувшись, он доложил.

— Это та самая госпожа Жильсон из Яффы, что приехала тогда из-за графа Рено.

Остаток пути до своего жилища принцесса проделала в глубокой задумчивости.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. МЕЧ ИСЛАМА

Меч ислама не любил роскоши. Единственное, что у него было наивысшего качества, это лошади и оружие. Эту черту своего характера султан Саладин унаследовал от своего отца, а тот у своего деда, бывшего вольным пастухом в горах северной Киликии. Поэтому, шатер в который ввели Хасана аль-Хабиба внешним убранством почти не отличался среди прочих шатров, расположившихся четырьмя концентрическими кругами вокруг него. Только по толпящимся вокруг него воинам, большую часть которых составляли телохранители султана, можно было догадаться, что это жилище вождя.

Внутри шатра полулежали на простой кошме сам Саладин и его брат Малек. Между ними стоял большой кальян, мундштук коего они время от времени передавали друг другу. Спокойствие и умиротворенность, казалось, царившие здесь, были абсолютно обманчивы. Это была лишь короткая передышка в пятидневной скачке. Она началась после того, как султану, выехавшему по своему обыкновению на осеннюю охоту в верховья Евфрата, сообщили об успехах Рено Шатильонского. Сначала он подумал, что это обычные дрязги назорейского барона с пограничным миром и серьезного значения сообщению не придал. Общая обстановка на границе с крестоносным королевством не казалась предвоенной, чреватой какими-то опасными событиями. Султан слишком хорошо знал до какой степени не расположены его западные вассалы к тому, чтобы менять устроенную мирную жизнь на бедствия военного времени. Правда, мысль о возвращении Иерусалима никогда не оставляла Саладина, он собирался подступиться к этому делу, но не раньше, чем через год, или два.

Все сразу изменилось с известием о пленении принцессы Замиры. Султан сначала вскочил на коня, а потом уже стал анализировать ситуацию. За ним последовал брат и полевая гвардия, набранная в основном из мужчин того племени, к которому принадлежали сами Аюбиды. На пятый день скачки стало ясно, что необходим отдых, иначе к месту возможного сражения прибудут не воины, а лишь их тени.

Саладин велел разбить лагерь, добыть овса для лошадей и кальяны для себя и брата. Кальян отыскали только один, в небольшой харчевне на повороте горной дороги.

Во время этой остановки и появился аль-Хабиб, который решил броситься в ноги господину, в надежде на его чувство справедливости и великодушие.

Войдя в шатер Хасан рухнул на колени, коснулся лбом кошмы и замер в таком положении.

— Подними глаза, предатель, — сказал Малек Нафаидин, с холодной злостью в голосе.

Визирь приподнялся, но был не в силах посмотреть в глаза братьям своей утраченной подопечной.

— Прежде, чем тебе сломают шею, расскажи как это все произошло.

У курдов, также, как у сельджуков и некоторых степных народов, существовал способ казни без пролития крови, когда человеку ломали основание черепа. Подобная смерть считалась привилегией высокопоставленных людей, ибо, по народным поверьям, в случае непролития крови, душа казненного сохраняла надежду попасть в рай. С отсечением же головы такая возможность утрачивалась.

Визирь, несмотря на то, что ему был пообещан привилегированный способ умерщвления, побледнел и подумал о том, что зря он понадеялся на прославленное великодушие Саладина. Несмотря на предсмертное отчаяние, визирь подробно и толково рассказал о нападении Рено Шатильонского на караван.

— И они отказались взять четыре тысячи золотых? — не поверил Малек Нафаидин.

— Аллах свидетель, что слова мои истинны.

— И тогда ты сказал, что сопровождаешь сестру Саладина?

— Да, господин.

— Может быть это надо было скрыть и они не стали бы нападать?

— Они напали бы все равно, господин. Рено Шатильонский искал не денег. Когда я открыл им имя той, которую сопровождаю, я был уверен, что оно защитит принцессу как щитом. Ибо только безумец, по моему разумению, мог пренебречь таким предупреждением. Но видит Аллах, назорей вел себя именно как безумец.

— Почему же он не убил тебя? — глухо спросил султан, вступая в разговор.

— Да, действительно, человек, совершивший подобное злодеяние, должен был бы спутать следы, дабы избежать возмездия.

Хасан молчал.

— Твой язык прирос к небу?! — воскликнул Нафаидин.

— У меня нет объяснения.

Саладин передал мундштук кальяна брату, призывая его тем самым успокоиться.

— Так ты говоришь, назорей не стремился к тому, чтобы его имя осталось неизвестным?

— Да, великий.

— Он повторил тебе свое имя, а потом отпустил тебя, для чего? — Султан медленно провел рукою по глазам, и продолжил. — Думаю для того, чтобы я как можно скорей узнал, кто похитил нашу сестру.

Нафаидин и визирь с напряженным вниманием следили за султаном.

— Что за человек этот назорей?

— Довольно родовитый, — отвечал брат султана. Он живо интересовался латинскими рыцарскими обычаями и хорошо разбирался во внутренних делах крестоносного королевства. С особенным жаром он говорил о Ричарде I, уже заслужившем к тому времени прозвище Львиное Сердце. Нафаидин утверждал, что это единственный воин Запада могущий соперничать с его царственным братом, ибо не Филипп Французский, ни Фридрих Барбаросса, ни, тем более Леопольд Австрийский, для него не годны.

— Родовит, но дурного нрава. Прежним Иерусалимским королем приговорен к смертной казни.

— Почему же не казнен.

Нафаидин пожал плечами.

— У назореев важно не то, к какому приговорили наказанию, а из чьих уст прозвучал приговор. Короли Иерусалима давно уже не в достаточной силе, чтобы настоять на исполнении своей воли.

Ответив на вопрос брата, Нафаидин почтительно умолк, хотя любил порассуждать на назорейские темы. Он хорошо знал эти моменты Саладинова раздумья. Мешать ему было нельзя. Никому бы не поздоровилось, попробуй он это. Квадратная, черноусая голова султана склонилась слегка набок, черные глаза затуманились, как осеннее озеро. Казалось, он даже не дышал, изо рта тоненькой самостоятельной струйкой тянулся холодный дымок. Своим видом Саладин напоминал остывший вулкан. Наконец шевельнулся, приступ сосредоточения миновал.

— Они хотят большой войны.

— Кто? — в один голос спросили Нафаидин и Хасан, хотя, в общем, конечно, догадывались о чем идет речь. Султан обвел их выразительным взглядом и они устыдились своего вопроса.

— Не думаю, что сестре нашей грозит какая-то беда, даром что она оказалась в лапах у такого зверя, как этот Рено. Замира им не нужна, им нужна война. Я рассуждал, так — если я не хочу войны, значит ее не хочет никто.

— Не собирается же этот назорей воевать с нами?

— Рено уже сделал все, что должен был сделать. Воевать с нами собирается кто-то другой.

— Король?

— Не знаю. Ты сам только что сказал, что король слаб. Есть кто-то сильный, кто стоит пока в тени. Может быть это новый тамплиер, может их верховный имам из-за моря.

— Зачем им это нужно?

— Пока не знаю, брат. Может быть им нужны деньги, ибо они нужны всем и всегда. Может быть их раздражает то, что мечеть аль-Акса стоит рядом с гробом их Бога, а чтобы разрушить ее, надо победить Саладина.

— У курдов есть сказка о мудром горском пастухе, которого очень зазывают в гости в долину, а он все не идет, — сказал Нафаидин, — не взять ли нам пример с нашего сказочного предка. Если они так хотят войны, нам надо обмануть их надежды. Выкупить сестру у Рено…