ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ТРИ ДОЛЖНИКА

Несмотря на то, что ветер посвежел, принцесса категорически отказалась спуститься в каюту. Над кормовой приподнятой частью королевской галеры было натянуто плотное полотнище, призванное защитить нежную кожу принцессы Изабеллы от солнца. Защита эта распространялась также и на нескольких дам и рыцарей, составлявших свиту принцессы. Внизу, за резным бордюром из красного дерева, сидели по шестеро в ряд рабы-галерники. Трое на каждое весло. На носу судна стоял на металлическом треножнике большой барабан, в который неторопливо, но ритмично стучал большими колотушками рослый седой негр. Подчиняясь ритму ударов, рабы ворочали весла, продвигая корабль по поверхности вод к виднеющейся уже невдалеке Яффе. Барабанщик был так искусен, что действие гребцов никак не ощущалось на возвышенной палубе и казалось, что «Король Иерусалимский» скользит по зеленоватым водам.

Утром, едва встав ото сна, Изабелла решила развлечь себя морской прогулкой. Она была человеком живым и порывистым, временами размеренная, даже в своем разнообразии, жизнь ее импровизированного двора становилась ей в тягость. Будь она мужчиной, то могла бы потешиться охотой или обжорством вкупе с пьянством, чем, собственно, и занималось большинство мужчин прибившихся к ее свите. Она терпела это чавкающее краснолицее окружение, ибо оно своим присутствием придавало ей весу и было бы кстати при возможном появлении Гюи Лузиньяна. Он бы, несомненно, обратил внимание на то, что писала ему не юная авантюристка и не истеричка с больным воображением, что и в самом деле изрядное число рыцарей и даже некоторые владетели считают ее вполне вероятной претенденткой на престол.

С некоторых пор терпеть шумную, однообразно и, по большей части, тупо развлекающуюся толпу вокруг себя ей стало намного труднее. И, как ни досадно, пришлось перемену настроения связать с этим бретером, с этим скандальным типом Рено Шатильонским. Она с самого начала, с первого их разговора, была убеждена, что он подослан к ней с целью вскружить ей голову и, стало быть, сделать зависимой от чьей-то воли. Легко видеть, что еще весьма молоденькая девушка правильно разобралась в ситуации, и не она была виновата в том, что дело развивалось, игнорируя ее расчеты и предосторожности. Причиною было нелогичное поведение подосланного.

Рено Шатильонский не мог отказаться от приезда в Яффу, не мог не явиться ко двору принцессы: он знал, что за ним наблюдает не одна пара глаз. Но никто не мог его заставить вкладывать душу в исполнение навязанной ему роли. Он все делал спустя рукава, небрежно, кое-как. Откуда ему было знать, что именно это от него и требовалось. Будь Изабелла немного поглупее, разбирайся она в людях чуть меньше, она бы просто не обратила внимания на мимолетный визит иерусалимского гостя и он бы навсегда затерялся в самых задних рядах ее свиты, ибо сам ни за что не стал бы пробовать пробраться в ряды первые. Проникнув в суть его предназначения при своей особе, она начала сразу же возводить мощные оборонительные сооружения на тех направлениях, по которым он должен был бы, по совету своих тайных хозяев, ее атаковать. Изабелла готова была к блеску его остроумия и к сладким рифмам его канцон и сирвент, и даже к суррогатам набожности. Она готова была спокойно встретить первое, холодно второе и насмешливо третье. Она прямо-таки изнывала от нетерпения схлестнуться с таким серьезным противником. Но он не пожелал даже явиться на поле боя и этим сделал большой шаг к своей победе. И бесполезные оборонительные громады рухнули, погребая под собою ее душевное спокойствие. Может быть она ошиблась и он совсем не подослан? Именно с этого вопроса и началось ее поражение. Нет, нет, нет, говорила она себе — такая акула как граф Рено, не станет долго томиться в пресноводной заводи малого Яффского двора без какой-то серьезной цели. Он просто выжидает.

Если он не совершил нападения вчера, значит нужно ждать его завтра. Собственно для Изабеллы не было загадкой и то, кто бы мог быть «хозяином» героя-любовника Рено. Тамплиерам, например, ее брак с Гюи — кость в горле и они не были бы тамплиерами, когда бы не попытались его расстроить. И в ожидании очередного приема, обеда, на котором ей предстояла встреча с Шатильоном, она писала максимально нежное послание кипрскому затворнику. Надо сказать, что отвечал он весьма нерегулярно и в тонах вполне официальных.

Рено появлялся во дворце, вызывая общий, слегка пугливый, интерес дам. О его бешеных выходках, попойках, дуэлях наслышаны были все. О кровавом остроумии тоже. Его нормальное, цивилизованное поведение лишь интриговало всех. Все ждали, что вот-вот он начнет вести себя в соответствии со своей скандальной славой.

Мужчин он раздражал и пугал, они напрягались в его присутствии, ибо им не улыбалось, в случае чего, отстаивать честь своей, не всегда любимой, дамы в поединке с этим высокородным бандитом. Более господ рыцарей напрягалась принцесса, ее невидимое оружие было всегда обнажено, но ни разу так и не возникло удобного случая для его применения. Рено Шатильонский упорно занимал место как можно дальше от хозяйки, помалкивал с отсутствующим видом и даже пил и ел неохотно. Выдержав, приличествующее время, он уходил и старался сделать это незаметно, не возбудив ничьего внимания.

И однажды Изабелла сделала для себя ужасающее открытие. Он не притворяется, ему действительно скучно. Она испытала такое новое и такое неприятное чувство… Она, Изабелла, была бессильна! Она, которой все и всегда удавалось лучше всех и с первого раза. Она такая красивая, такая умница, не вызывает у этого увальня, с репутацией разбойника с большой дороги, никаких чувств! ! !

Сразу же стало неважно, подослан он кем-нибудь или нет. Даже если его тайными хозяевами ему запрещено к ней приближаться, он будет валяться у ее ног! Он будет домогаться ее, ползать у ее ног. След в пыли целовать!

Чтобы навести порядок в мыслях, она и решила проветриться. Вот откуда взялась эта морская прогулка. Она объявила о ней внезапно и взяла с собой тех, кто оказался под рукой. Молодого барона де Комменжа, оболтуса и болтуна, карлика Био, злобного и несимпатичного толстяка и двух сплетниц, игравших или пытавшихся играть, причем дурно, роль придворных дам, Матильду и Беренгарию Демор. Разумеется, сопутствовал ей — и единственный кто не раздражал, — верный Данже.

В этот день ежедневный доклад происходил на свежем воздухе при громких и, почти всегда идиотских, комментариях свиты. Они почему-то решили, что участие в этой прогулке с будущей королевой есть серьезное отличие и вели себя как приближенные. А приближенные, как известно, отличаются от просто подчиненных тем, что в основном капризничают и не подчиняются. Карлик Био сладострастно воображал, что он скажет всем остальным дворцовым карликам по возвращении с прогулки, как он заставит их всех ползать перед собою на брюхе и петь хором его любимую песню про удода.

— Прибыла в Яффу госпожа Жильсон, — переложив пергаменты продолжил давно начатую речь мажордом-секретарь, — просит позволения быть представленной Вашему высочеству.

— Эта та самая Жильсон?! — визгливо-радостно спросила Матильда у Беренгарии.

— Именно, и клянусь, она притащилась сюда не зря. Год назад этот несносный Рено Шатильон, который все молчит как мартовский индюк, приехал под окна ее дома на верблюде.

Принцесса невольно обратила внимание на перешептывание придворных дам.

— На каком еще верблюде?

— Да, Ваше высочество. Сначала у них был роман, то есть он у них вообще был, так вот, она и просила его, чтобы он к ней проникал no-возможности тайно. Она-де хочет сберечь свое благородное имя. Было бы что, право слово, беречь.

— Излагай суть.

— Да, Ваше высочество. Так вот, этот Рено купил у какого-то бедуина здоровенного верблюда, ну такого, знаете, специального, гаремного…

— Что значит гаремного?

Беренгария пришла на помощь подруге.

— У сарацин есть специальная порода верблюдов для перевозки женщин, отсюда и такое название, гаремный.

— А Рено, — не уступила право рассказывать Матильда, — приехал на нем под окна этой госпожи Жильсон и привязал зверя прямо у ее окна. Сберег, называется, доброе имя. Ославил на весь Аскалон.

Все присутствующие покатились со смеху, особенно заходился карлик Био. Он смеялся не только над рассказом, но и вообще над глупостью всей породы нормальных людей, считая себя значительно выше ее. Он удал на спину, сотрясаясь от гогота, и дергая короткими отвратительными ножками.

— Так вы говорите, он ославил ее, — задумчиво сказала принцесса.

— Это как посмотреть, Ваше высочество, — все еще задыхаясь от смеха возразил де Комменж, — на мой взгляд так прославил.

— Просла-а-авил! — радостным басом проревел карлик, слегка приподнявшийся на подушках, и тут же снова рухнул на спину.

Смеяться он был уже не в силах, он лишь обессилено плевался и икал.

Принцесса внимательно посмотрела в его сторону и тихо сказала Данже.

— Выкиньте за борт.

Тот не моргнув глазом сделал знак двум дюжим матросам и те, выслушав команду, подошли к находящемуся в полнейшем самозабвении толстяку, взяли его за ручки-ножки, качнули разок, и он, со стремительно угасающим воем, полетел в воду.

— Бросьте ему что-нибудь, — вздохнула Изабелла, — может быть выплывет.

Берег был уже неподалеку.

— Что там у тебя еще, Данже?

— Три рыцаря, маркиз де Бурви, барон де Созе и шевалье де Кинью обращаются с аналогичной просьбой.

— То есть?

— Простите, Ваше высочество, они испрашивают аудиенцию.

Изабелла выпила несколько глотков вина из венецианского бокала, оправленного в почерневшее серебро.

— Эту даму с верблюжьей болезнью и близко не подпускать ко дворцу, а господ рыцарей, что же, проси.

Матильда, Беренгария, де Комменж вежливо улыбнулись незамысловатой шутке насчет верблюда, возможно предаваясь в этот момент размышлениям о том, как короток путь от вершин успеха до дна морского.

Три славных рыцаря, о которых шла речь чуть выше, сидели в этот час в харчевне «Белая куропатка» и держали совет. Вид у них был мрачный. Можно было понять, что им не нравится задание, которое навязал им монах с заячьей губой, госпитальер де Сантор.

Их раздражало то, что они не имели ни малейшей возможности уклониться от его выполнения. Они стали должниками ордена иоаннитов давно и могли бы служить живыми иллюстрациями к поговорке «коготок увяз, всей птице пропасть». Имели они раньше и поместья, и деньги, и слуг. Теперь остались только слуги. Странный закон жизни, если имеется какой-нибудь господин, пусть самый нищий и пропащий, всегда найдется желающий ему прислуживать.

Итак, у господ, попивавших темное хиосское вино за столом в углу «Белой куропатки», не было ничего своего, даже мечи их, латы и кольчуги принадлежали ордену св. Иоанна, да, что там говорить, сама их честь являлась собственностью этого ордена. Впрочем, к этому обстоятельству они привыкли и не оно являлось причиною их пьянства. Они пили и ждали, когда в харчевню явится Рено Шатильонский. Еще вчера они навели справки и выяснили доподлинно, что он после пресных придворных обедов частенько заходит сюда, чтобы как следует завершить вечер.

Рено Шатильонского велено убить. Убить под видом благородной драки. Хитрый монах с заячьей губой уверял рыцарственных должников ордена, что убивать можно без всякой опаски, ибо король вынес смертный приговор этому негодяю.

Отставив опорожненную чашу, де Созе взял с широкого блюда большую устрицу и с шумом высосал ее.

— Но вот, что я должен заметить вам, господа.

— Замечайте, барон, замечайте, — икнул де Бурви.

— Я об этом королевском приговоре.

— О каком королевском приговоре? — опять икнул маркиз.

— Которым, по словам монаха, приговорен к смертоубиению наш визави.

Де Кинью с легким хрустом разломил пополам тушку розовой куропатки.

— Приговорил, да.

— Но отчего этот самый король, его, так сказать, величество, не казнил этого самого Рено путем обычным, топором или веревкою, а?

Де Бурви задумался, кустистые брови мощно сошлись на его переносице, и вдруг его осенило:

— А Рено уехал!

— Я и не подумал об этом, — де Созе потянулся за следующей устрицей.

Де Кинью отложил разломанную куропатку и, не став ее есть, потянулся за следующей.

— Меня волнует другое — мы слишком много пьем.

— Мы слишком много едим, — тяжко вздохнув, возразил маркиз де Бурви.

— Ни то, ни другое, — покачал головой де Созе. Он был старше своих спутников и попал в долговую яму к иоаннитам тогда, когда напарники еще и не начинали отращивать бороды. Потому, он признавался ими, в известной степени, предводителем.

— Получается, судари мои, что мы призваны нашими покровителями, сыграть роль палачей. Не больше, но и не меньше.

Де Кинью застыл с вонзенными в птицу зубами. Де Бурви с трудом разлепил свои брови.

— Это отвратительно! — сказал маркиз.

Де Кинью жестом подтвердил, что придерживается столь же благородной точки зрения.

— Может быть нам отказаться, пока не поздно, иначе мы навеки обесчестим наши имена? — задумчиво спросил предводитель.

Несколько тяжелых вздохов было ему ответом.

— Но тогда… — начал было де Бурви, но продолжать не стал, слишком хорошо всем было известно, что их ждет «тогда». Положение всем представилось настолько безвыходным, что у них пропал аппетит.

Де Созе, как и положено предводителю, начал придумывать выход из безвыходного положения.

— Но, судари мои, если вдуматься, приравнивать нас к палачам все же не слишком обоснованно. Палач расправляется с беззащитным, а иногда и со связанным противником. Что же наш Рено? А он будет не только освобожден от всяческих пут, но в руках у него будет к тому же меч. И меч весьма и весьма длинный.

— Разумеется! — вскричали в один голос де Бурви и де Кинью.

— Как, я спрашиваю, в таком случае будет называться все то, что меж нами произойдет?

— Поединок! — убежденно заявил де Кинью.

— Правильно! — восхитился столь верным взглядом на вещи своего молодого друга предводитель и велел харчевнику принести еще один кувшин хиосского.

Все с удовольствием выпили. Осушив свою чашу, де Созе вдруг нахмурился.

— А кто тогда, — начал он мрачно оглядывая своих соратников, — кто тогда назвал нас, благородных рыцарей палачами? Кто, я спрашиваю?!

Маркиз и шевалье задумались. Де Кинью даже обернулся, словно рассчитывая найти злопыхателя где-то поблизости.

— Кто?! — продолжал грозно, разгораясь справедливым гневом, вопрошать де Созе. — Ах да, — вдруг осекся он, вспомнив, что это именно он вспомнил сегодня за столом слово «палач».

Соратники конечно вспомнили об этом тоже и смущенно потупились.

— Неважно, — нашелся барон, — неважно, как называется человек в начале дела, важно, как сможет назвать себя в конце его.

Де Кинью и де Бурви облегченно рассмеялись.

— Серебро в волосах, золото в устах, — припомнил шевалье провансальскую поговорку.

В этот раз Рено Шатильонский явился в «Белую куропатку» несколько раньше, чем обычно. Посланники иоаннитов многозначительно переглянулись. Во-первых, они были довольны тем, что их расчет оправдался, добыча не пренебрегла ловушкой, во-вторых, в их глазах отразилось уважение к размерам добычи. Все же граф Рено был весьма крупен. Но без доспехов. Этот факт дополнительно обнадежил трех друзей.

Шатильон заказал себе кувшин пальмового набатейского вина и велел зажарить полдюжины птиц, указанных в названии харчевни. Сел в отдаленном углу, явно не желая привлекать к себе особого внимания. И присутствующая публика, и сам харчевник, и прислуга оказывали ему внимания больше, чем троим рыцарям-палачам вместе взятым. Де Бурви, де Кинью ревностно отметили это. Де Созе этому не удивился.

Чем старательнее Рено не привлекал к себе интереса окружающих, тем заметнее становилось, что интересен он всем. Сидя в углу, он стал безусловным центром харчевни. Очень скоро ему принесли все заказанное и хозяин долго плясал перед ним, расставляя соусы и подобострастно улыбаясь.

— Ну, ладно, — сказал де Созе, — пусть начнет есть, пусть. Нам велено его убить, но не велено портить ему предсмертный ужин.

Три пары заинтересованных глаз следили за тем, как была сокрушена мощными челюстями первая куропатка.

— Теперь вставайте, де Бурви, будем действовать, как договорились. И перестаньте икать.

Маркиз встал, вытер тыльной стороной ладони усы, и, стараясь ступать потверже, двинулся в угол, гремя своими щегольскими, коваными в Константинополе, шпорами.

Вся харчевня замерла, люди здесь собирались бывалые. И сирийские купцы, и латинские подмастерья, и генуэзские корабелы знали, что ни к чему хорошему такие рыцарские эскапады не приводят.

Маркиз остановился у стола Рено и еще раз вытерев усы, объявил что:

— На всем свете нет и не может быть дамы прекрасней, достославней и добродетельней, чем Эсмеральда из Тивериады.

— И что? — был ответный вопрос.

— И со всяким, кто пожелает возражать против этого моего мнения, готов сразиться я на мечах в строю конном или пешем.

Де Сантор объяснил господам рыцарям, что в Рено Шатильонском более всего отвратительно ордену иоаннитов, а именно, то, что он послан, чтобы соблазнить и сбить с пути истинного прекрасную принцессу Изабеллу. Поэтому де Созе решил, что самый простой способ вызвать на схватку этого забияку, это восславить в его присутствии какую-нибудь другую даму. Будучи воздыхателем Изабеллы, или хотя бы желая им считаться, Рено вспыхнет, возразит и… цель будет достигнута.

На самом деле произошло следующее. Рено, оторвавшись на мгновение от сочной куропатки, заявил, что ничего не имеет против Тивериадской Эсмеральды и охотно признает ее первенство во всех вышеперечисленных смыслах.

Ожидавший другого развития событий де Бурви растерялся и с опрокинутым выражением лица вернулся к своему столу.

По залу пробежал вздох облегчения.

Де Созе, видя провал своего плана, нервно грыз какую-то кость.

— Я все сказал как вы велели, а он… — оправдывался ни в чем, по сути, не виноватый де Бурви.

— А может быть просто сказать ему, что он негодяй? — предложил находчивый де Кинью.

— Нет, нет, нет, — в глазах де Созе мелькали быстрые огоньки, он снова что-то придумывал. — Придумал.

— Идите снова к нему, де Бурви.

Тот выронил кусок колбасы на блюдо.

— Зачем?

— И скажите ему… короче, повторите все то же, что и в первый раз, но присовокупите, что достоинства этой Эсмеральды из Тивериады так блистательны, что затмевают достоинства самой принцессы Изабеллы.

Маркиз прокашлялся с недовольным видом. Надоело мне болтать эти глупости. Может, как предлагает де Кинью, сразу навалиться. Де Созе поморщился.

— Посмотрите сколько здесь народу. Это должна быть благородная ссора, судари мои, благородная. Вы что забыли, что это такое?

— Н-да, — вздохнул де Бурви.

— Идите, идите, он уже съел третью куропатку.

Почитатель Тивериадской Эсмеральды с самым неохотным видом снова пересек харчевню и выложил пожирателю куропаток все, что ему было велено. Но, поскольку, борьба с икотой не была доведена им до конца, подлая контратака этого коварного врага началась в тот момент, как он окончил свою заносчивую и пышную речь. Она увенчалась громким, можно даже сказать истошным иканием.

Это развеселило Рено и он спросил.

— Чьи, чьи достоинства бледнеют при появлении донны Эсмеральды?

— Достоинства принцессы Изабеллы, — перебарывая очередной приступ заявил красный, как рак, маркиз.

— И тот, кто захочет держаться противоположного мнения, обязан будет обнажить меч и доказать свои права на такое направление мыслей.

Рено весело вздохнул.

— Вам не повезло, мой икающий друг, придется вам поискать противника в другом месте, ибо мой взгляд на достоинства этой Тивериадской барышни полностью совпадает с вашим.

Икнув еще раз, теперь уже растеряно, де Бурви медленно развернулся и отправился восвояси. Он чувствовал себя совершенно оплеванным, но никак не мог сообразить как это случилось.

Де Созе чувствовал себя не лучше.

— Не получится благородного поединка, — констатировал де Кинью и у него снова возник интерес к еде.

У Рено тоже. Он принялся за пятую куропатку и с наслаждением выпил чашу вина.

— Сейчас он уйдет, сейчас он уйдет… — панически шептал де Созе.

Де Бурви, отдуваясь, вытирал пот со лба, почти полностью занятого бровями.

— Легче махать мечом, чем болтать языком.

— Сейчас вы подойдете к нему, — возбужденно зашептал де Созе ему на ухо.

— Нет, — испуганно отмахнулся умученый икотой рыцарь, — я больше не могу. У меня все подвязки мокрые от пота. И потом, у меня ничего не получается, вы же сами видите.

Де Созе вскочил, закусив губу, отхлебнул вина, закусив губу снова, с грохотом, весьма воинственным, поставил чашу на стол и почти бегом преодолел расстояние до ненавистного столика.

— Меня зовут барон де Созе, и я не позволю, чтобы в моем присутствии оскорбляли имя принцессы царствующего дома!

Откинувшись на стуле, Рено спокойно посмотрел на него и рассудительно сказал.

— Тогда обратите ваши претензии в сторону своего товарища, это он не в самых благопристойных выражениях отзывался о принцессе Изабелле. Я всего лишь не спорил с ним.

— Этого достаточно!

— Для чего?

— Для того, чтобы потребовать у вас удовлетворения.

Рено зевнул и отхлебнул вина.

— Вы могли бы сразу сказать, что вам хочется подраться, зачем было устраивать этот балаган и трепать имена ни в чем не виноватых дам.

Де Созе одним, весьма надо сказать, умелым движением вытащил свой меч и крикнул.

— Представьтесь, сударь! Я хочу знать с кем скрещиваю свой меч, может быть вы недостойны поединка со мною.

— Да полно вам, вы прекрасно знали к кому пристаете.

Рено встал и сделал шаг назад к стене и мгновенно, последняя из заказанных им куропаток, была разрублена и порхнула в разные стороны.

Посетители молча, но очень торопливо, кинулись вон из харчевни. Хозяин, вздохнув, поспешил в сторону кладовой и закрылся там.

Поединок начался.

Рено применил в нем древнеримскую тактику Горациев против Куриациев, скорее всего даже и не зная, что вышеназванные римляне существовали некогда на свете. Один боец, даже такой как он, тем более лишений доспехов, вряд ли смог бы справиться с тремя профессиональными фехтовальщиками, которыми, безусловно, были трое нападавших. К тому же, они были вооружены до зубов и заранее согласовали свои действия. Указанная древнеримская тактика заключалась в том, чтобы имея против себя нескольких противников, драться с каждым один на один.

Таким образом, пока де Кинью и де Бурви вставали из-за стола, выволакивали из-за спины ножны и, бешено сквернословя и путаясь в поваленных стульях, спешили к месту схватки, Рено успел обменяться с де Созе пятью-шестью ударами. Одним он разрубил ему правый наплечник и обездвижил основную рабочую руку.

Наемник иоаннитов упал на колено, кряхтя от боли. В этот момент не давая его добить, на поле боя выскочил де Бурви, разъяренный своими унижениями. Рено предпочел не встречаться с ним грудь в грудь, и рыцарь, по инерции, пролетел дальше, вломился на полном ходу со всем весом своих доспехов в ветхую дверь кладовки и оказался, в конце концов, в объятиях трактирщика. Пока он, взревывая от нетерпения и ярости, выкарабкивался из них и из обломков двери — меч, ножны, шпоры все это застревало, цеплялось — Рено бился с де Кинью, с наиболее рассудительным из нападавших, быстро сообразив, что в короткое отведенное ему время обычным фехтовальным образом с противником не справиться, он начал теснить его спиной к лестнице, что вела на второй этаж здания. Де Кинью легко поддался на эту уловку, ему было отлично видно, что де Бурви вот-вот выберется из кладовой и, что де Созе левой рукой вытаскивает кинжал из-за голенища. Де Кинью отступал, аккуратно отражая тяжелые удары Рено, но он не видел, что за его спиной начинаются ступени. Никто его не предупредил. Еще шаг назад, еще. Он рухнул гремя железом. Встать ему уже не пришлось, из раскроенного черепа густо хлынула кровь, смешанная с хиосским вином.

Рено уже несся в обратном направлении, походя выбил кинжал из руки де Созе и на полной скорости продырявил выпрямившегося, наконец, в дверном проеме де Бурви. Судя по раздавшемуся крику, пронзен был не только маркиз, но и трактирщик.

Древнеримская тактика полностью восторжествовала.

Когда Изабелле доложили о случившемся, она пожелала немедленно и лично допросить виновника погрома, устроенного в «Белой Куропатке». Нетерпение ее подогревалось в частности тем, что слух о драке дошел до нее в самой общей форме. Было известно, что в портовой харчевне кто-то попытался задеть честь принцессы, кто-то был этим возмущен. В результате пролилось много крови. Трое убиты, один изувечен. Один из главных участников события — Рено Шатильонский. Изабелла поспешила сделать следующий вывод из услышанного. Три благородных негодяя только что прибывших в Яффу, решив что им отказано в аудиенции, напились и стали вслух возмущаться по поводу высказанного им, якобы, презрения. Находившийся поблизости Рено, не мог позволить публичного поношения имени высокородной дамы. Завязалась перепалка — результат известен.

По законам Иерусалимского королевства, участники поединка, закончившегося пролитием крови, забирались под стражу до выяснений обстоятельств дела и вынесения высочайшего вердикта. Изабелла решила этого не делать.

— Как же так?! — развел руками Данже, который не удивлялся никогда, — закон требует, чтобы его арестовали.

Изабелла рассмеялась.

— Не забывай, что он находится на свободе, будучи приговорен к смертной казни. Хороши же мы будем, если попытаемся арестовать его за драку.

Мажордом уже овладел собой и не стал указывать госпоже на явный недостаток логики в ее рассуждениях.

— Но, что нам тогда делать, Ваше высочество, если мы считаем, что лишены морального права его арестовывать?

— Велите ему явиться. Я сама допрошу графа Рено Шатильонского и определю насколько он виноват.

Данже повиновался с молчаливою неохотой.

Граф Рено явился во дворец по первому же требованию. Держался он спокойно, но не вызывающе. Вчерашнюю победу в харчевне он, судя по всему, не приравнивал к античному подвигу, и кичиться ею не собирался.

Мажордом, умевший улавливать малейшие душевные движения госпожи, при появлении Рено удалился, оставив следователя и подследственного один на один.

Изабелла долго обдумывала какой наряд был бы уместнее всего в данной ситуации. Поверх обычных шенса она надела жипп из тонкой ткани, по особому гофрированной, имитирующей своим рисунком рыцарскую кольчугу. По краю фигурного выреза жиппа был проложен широкий узорный галун, скрепленный большой заколкою «афиш».

Пояс состоял из чеканных пластинок, а мягкий пояс блио был слегка приспущен и располагался почти на бедрах. Спереди он был завязан сложным узлом и концы его спускались до самых щиколоток. Принцесса чувствовала себя во всеоружии и располагалась в независимой позе в своем обычном кресле с очень высокой спинкой.

Рено был облачен в свой обычный наряд, блио, украшенное многочисленными крестами поверх тонкой тверской кольчуги. Он стоял ослабив левое колено, держа свой шлем на сгибе железной руки. Лицо его было невозмутимо.

— Итак, я жду, граф, что вы захотите рассказать мне о вашем вчерашнем приключении.

— Считаю своим долгом заметить, что приключение это носило отнюдь не романтический характер, и боюсь рассказ о нем оскорбит слух вашего высочества.

— И тем не менее.

Граф слегка переменил позу, теперь было ослаблено правое колено.

— Есть и еще одно обстоятельство, которое мешает мне изложить все как было.

— Не понимаю вас.

— Мне пришлось бы говорить о собственной персоне только в превосходных степенях.

— Вы так скромны? — принцесса приподняла свои великолепно изогнутые брови. — Зарезать троих человек для вас легче, чем рассказать об этом.

— Именно это я и имел в виду, Ваше высочество.

— Но на сей раз вам придется изменить своему обыкновению. По закону, история, имевшая место в «Белой куропатке», подлежит расследованию.

— Вы решили ее расследовать самостоятельно? — спросил Рено и его брови тоже в свою очередь поднялись.

— Да, сама. И натолкнувшись на вашу непреодолимую стыдливость, я попытаюсь вам помочь. Чтобы не вытаскивать из вас клещами каждое слово, говорить буду я, а вы только отвечать да, или нет. Согласны?

Рено поклонился.

— Меня устроит все, что может исходить от вас, Ваше высочество.

Комплимент носил откровенно дежурный характер.

Это был даже не комплимент, а вежливый оборот речи. Но увлекшаяся — пусть даже в самой малой степени, — женщина склонна все детали взаимоотношений с предметом увлечения, трактовать в свою пользу. Этот дежурный комплимент вдохновил ее, как явный знак внимания и симпатии.

— Итак, начнем.

Рено кивнул.

— Вы зашли в харчевню…

— Да, уйдя с вашего обеда.

Это замечание принцесса сочла возможным пропустить мимо ушей.

— Там вы…

— Заказал себе полдюжины куропаток и кувшин вина.

— И когда вы наслаждались своими куропатками… какой вы, однако, обжора, после обеда еще шесть куропаток… ну да, ладно. Наслаждались вы…