Трудясь над ним, мы заботились как бы о приятном; Фриц напомнил нам предприятие полезное: - постройку караульни и постановку пушки на возвышенной площадке острова Акулы. Предприятие было трудное; однако мы выполнили его, хотя не без продолжительных и стеснительных усилий. Я начал с того, что устроил на скале возможно крепкий ворот и сложный блок, которые дали мне возможность поднять на скалу снятую с лафета пушку. Эта работа заняла нас в течение дня, потому что высота площадки была от пятидесяти до шестидесяти футов.
      Позади пушки, вновь положенной на лафет, мы построили большой шалаш из досок и бамбуковых стеблей; подле него была поставлена мачта с бечевкой для поднимания флага, по условию, белого в спокойное время и красного - в случае тревоги. Когда и починка нашего воздушного жилища, и постройка караульни, и постановка пушки были успешно окончены, то есть по прошествии двух месяцев, мы были до того довольны, что решили отпраздновать окончание работ с некоторой торжественностью, при чем в первый раз подняли на мачту швейцарский флаг, при громе пушечного выстрела.
      XXXVII
      СОСТОЯНИЕ КОЛОНИИ ПО ПРОШЕСТВИИ ДЕСЯТИ ЛЕТ.
      ПОЕЗДКА ФРИЦА НА КАЙЯКЕ. ГНЕЗДА.
      ЖЕМЧУЖНАЯ БУХТА. ТЮЛЕНИ. АЛЬБАТРОС
      В моем дневнике глава сменяется главой так же незаметно и однообразно, как на деле годы сменялись для нас годами. И немудрено: - я рассказываю о своей жизни, или, точнее, о жизни моей семьи в течение десяти лет, проведенных вдали от родины и людей, без других средств к существованию, кроме нашего собственного труда, без иного утешения, кроме нашей искренней веры в благость Бога и нашей взаимной привязанности, укрепленной всякими испытаниями.
      В течение этого десятилетия сколько совершилось важного для нас и ничтожного! сколько наш маленький мир испытал важных и ничтожных событий! Каждый день приносил свои заботы и свои удовольствия, потому что труд, наиболее тяжелый для рук, дарил нас и наибольшей радостью, и потому что мы никогда не проклинали труда, доставлявшего нам и насущный хлеб, и покой души. Каждый вечер, перед сном, вспоминая протекший день, мы благодарили Бога за Его неисчерпаемую милость к нам. Каждое утро, готовясь приступить к тяжелым дневным работам, мы просили Бога благословить наши усилия, укрепить наше здоровье, единственное богатство, и любовь к труду, единственную нашу гордость.
      И в течение этих десяти лет, столь долгих для людей незанятых или больных и столь коротких для тех, кому, как мне, предстояло прокормить семью, воспитать детей, беречь их, любить, - все способствовало благосостоянию нашей маленькой колонии. При наших возобновлявшихся усилиях, при постоянном труде, все наши начинания венчались блестящим успехом. Что было совершено здесь помощью моих четырех детей того, я думаю, в Европе, при тамошней обстановке, не выполнили бы сто искусных работников. Каждый год сопровождался каким-либо усовершенствованием, расширением наших владений, увеличением нашего благосостояния. Мы жили, в точном смысле, среди дел рук наших. После Бога, мы сами были творцами нашего маленького мира. Как велико могущество человека, когда он повинуется закону труда! Помимо нескольких неизбежных ошибок и промахов, помимо нескольких также неизбежных припадков нездоровья, все вокруг нас развивалось и крепло, растения наших плантаций и наши дети. Орлята стали орлами. Все четверо были, или, по крайнем мере, казались мне, прекрасными и добрыми, конечно, с различиями, вытекавшими из их природы и характера. Они нежно любили друг друга, в то же время детски и мужественно работали как взрослые, играли как дети. Фрицу исполнилось двадцать три года, Эрнесту двадцать один, Жаку девятнадцать, Франсуа шестнадцать. Время едва коснулось лица моей подруги, которая оставалась ангелом нашей пустыни; прекрасная душа жены по-прежнему отражалась в ее кротком взоре. Дети обожали свою мать и соревновались друг перед другом в осыпании ее ласками. Всякий старался предохранить ее от неприятности и утомления, доставить ей удовольствие, поразить ее приятной нечаянностью. "Никогда не бывала я так счастлива, - говаривала она мне иногда: - это более чем счастье, и если б нам суждено было жить для этих детей вечно, если б смерть не должна была разлучить нас с ними, если б нам не суждено в этой пустыне исчезнуть одному за другим, оставляя пережившим нас печаль и одиночество, то я благословляла бы небо, создавшее для нас весь этот рай на земле. Но, увы, увы, придет день, мой друг, когда глаза наши закроются навсегда.
      Я старался ободрить жену мыслью, что Бог, оберегавший нас доселе, не покинет и впредь, что Он завершит Свою милость и что Ему следует доверить заботу о дальнейшей судьбе нашей и наших детей.
      - Ты прав, - отвечала она, - мои жалобы богохульство. Да простит мне их Бог, и да оправдает Он твое упование на Него.
      Что касается меня, то волосы мои побелели, но я сохранил здоровье и силу, старость не ослабила ни одной моей способности, и моя вера в Бога сохранилась всецелой. Я сознавал себя под Его защитой.
      Наши домашние животные, то есть наши товарищи, друзья, тоже благоденствовали. Мычок достиг полного своего роста; корова наша каждый год телилась, и из этого приплода мы сохранили две особи: - одна стала доброй дойной коровой, другая - сильным быком. Корову, по ее светлой шерсти, мы назвали Белянкой, а быка - Ревком, по его грозному голосу. Ослица дала нам двух осленков, из которых одного мы назвали Стрелой, а другого Живчиком. Наконец, от многочисленного приплода шакала мы сберегли только одного детеныша, который становился отличной ищейкой и которому Жак дал шуточное имя Коко. Конечно, я не упоминаю ни о нашем мелком скоте, который также размножился, ни о нашей живности, которая изобильно снабжала наш стол мясом и яйцами. Словом, не было фермера богаче меня, и наше счастье было бы полно, если б, как говорила жена в минуты слабости, мы жили не вдали от людей, наших ближних, и если б дети наши могли пользоваться сельской роскошью в населенном крае.
      Однажды, когда Фриц уехал на своем кайяке с самого утра, мы после обеда отправились к караульне, чтобы оттуда взглянуть на море и попытаться увидеть нашего искателя приключений. На мачте развевался швейцарский флаг, и пушка была заряжена, готовая потрясти даль своим грозным гулом. Мы озирались, ждали; но ничто не появилось вдали. Наконец, по прошествии довольно долгого времени, я, при помощи подзорной трубки, различил черную точку, которая скоро приняла очертания: - то был наш дорогой Фриц. Он работал веслами, но, сколько я мог судить на далеком расстоянии, медленнее обыкновенного, направляясь к заливу Спасения.
      Жак подошел к пушке с зажженным фитилем в руке.
      "Пли!" - скомандовал Эрнест в качестве артиллерийского офицера.
      Жак поднес фитиль к затравке, и вслед за громом орудия наш мореходец мог слышать наши радостные "ура", приветствовавшие его возвращение. Затем все мы поспешно спустились на берег, чтобы опередить Фрица и принять его на земле, подле нашего жилища. В это время я разглядел причину медленности кайяка. На носу челна, то есть на бивнях моржа, я увидел большую вязку, по-видимому, всклоченных перьев. К корме также был привязан большой мешок, свободно полоскавшийся в воде. Наконец, на одном боку кайяка висела большая масса, которую мы еще не могли разглядеть.
      - Добро пожаловать, Фриц! - крикнул я ему. - Откуда плывешь? Не подвергался опасности?
      - Нет, папа, слава Богу! - ответил Фриц. - Напротив, это путешествие было самое счастливое, как вы узнаете это.
      Когда кайяк был вытащен на берег и разгружен, мы подошли к Фрицу в ожидании рассказа об его похождениях, которые ему и самому хотелось сообщить нам.
      - Прежде всего, папа, прошу простить меня за то, что я уехал сегодня утром без твоего разрешения. С тех пор, как у меня такое легкое и удобное судно, я не умею противиться желанию выезжать на нем на приключения. Уже давно хотелось мне ближе познакомиться со страной к западу от пещеры и с местностью, на которой я убил моржа. Если б ты запретил мне эту поездку, то я не захотел бы ослушаться тебя, и потому сегодня утром я отправился без твоего ведома. На случай непредвиденных встреч, которые могли продолжить мою поездку, я захватил с собой, кроме готовой пищи, багор, гарпун, удочки, топор, ружье, пистолеты, компас и моего орла.
      Погода благоприятствовала моему предприятию: - море было спокойно, и небо безоблачно. Я воспользовался минутой, когда вы были заняты в пещере, сел в кайяк и отдался течению ручья, который скоро унес меня из ваших глаз. На том месте, где десять лет тому назад погиб наш корабль, чистота воды дозволила мне рассмотреть на некоторой глубине большие пушки, ядра, полосы железа и другие предметы, которые мы можем вытащить, когда построим водолазный колокол, который, как кажется, ты, папа, намерен это сделать. Отсюда я поплыл на запад, к берегу, и, обогнув мыс, состоящий частью из груды скал, наваленных одна на другую, частью из обломков, едва торчащих из воды, я увидел бесчисленное множество птиц и, на некотором из них расстоянии, значительное число морских млекопитающих, нерепух, моржей и других.
      Так как мне не особенно нравилось соседство этих чудовищ, то я поспешил удалиться от них через проходы между скалами, и по прошествии, приблизительно, часа, я неожиданно очутился перед настоящими триумфальными воротами, построенными случаем из огромных скал. Под этим сводом, способным, по-видимому, вечно противостоять самым страшным бурям, поселилась туча ласточек. Они летали вокруг меня сотнями, кричали как бы с целью испугать меня, но мое любопытство было сильнее их гнева, и я на досуге долго наблюдал их. Ласточки были величиной с корольков; брюшко их было ослепительной белизны, спинка же совершенно черная, а крылья пепельно-серого цвета. Что же касается гнезд, построенных весьма искусно и прикрепленных ко всем выступам скал, то их были тысячи. Каждое из них опиралось на прикрепленную к скале подставку и довольно близко походило на ложку без ручки. Я оторвал несколько гнезд и привез их, и, если хотите, вы можете отведать их. Я предполагаю, что это знаменитые гнезда ласточек-саланганов, до которых китайцы так лакомы. Говорят, что гнезда эти, построенные из студенистых водных растений, очень вкусны и питательны.
      Я продолжал плыть и, миновав высокий свод скал, очутился в великолепном заливе, по берегу которого расстилалась в неоглядную даль травянистая степь: только местами виднелись рощи зеленых деревьев и массы скал, а посредине причудливо вился ручей, по берегу которого стоял кедровый лес. Плывя вдоль берега, я увидел на глубине воды, прозрачной как кристалл, огромные пласты раковин, переплетенных между собой и прикрепленных к скале связками, похожими на пряди волос. Мне подумалось, что эти слизняки могут быть вкуснее маленьких устриц, которых мы ловили в заливе Спасения, и я отломил несколько раковин багром и вытащил их при помощи удочки. Я выбросил несколько штук на берег, намереваясь выйти на него и съесть их, а остальные, предназначенные мною для вас, положил в мешок, которому дал полоскаться в воде сзади челна. Затем я пристал к берегу, чтобы отдохнуть, и вскрыл свои устрицы. Они показались мне очень неприятного вкуса; но в них я нашел несколько круглых телец, величиной с горошину, с перламутровым отливом, которые очень похожи на жемчужины, как ты, папа, увидишь сам. Вот они: рассмотри их и скажи мне, обманулся ли я.
      Услышав эти слова Фрица, Эрнест, Жак и Франсуа жадно наклонились над переданным мне перламутровым горохом, который, действительно, оказался жемчужинами чрезвычайной белизны, нежности и чистоты. Некоторые жемчужины были довольно велики.
      - Ты открыл сокровище, дорогой мой, - сказал я Фрицу, - целые народы позавидовали бы нам в нашей драгоценной находке, потому что этот пласт раковин может заключать в себе жемчугу на миллионы. Но на беду нам так же невозможно воспользоваться им, как и твоими ласточкиными гнездами, потому что мы не можем вступить ни в какие сношения с остальным миром. А для нашего собственного употребления эти неисчислимые богатства не стоят мешка гвоздей или меры хлебных зерен. Но так как не должно пренебрегать подарками Провидения, которое, может быть, когда-нибудь сведет нас вновь с людьми, то мы на днях воспользуемся этим источником мнимых богатств. Кто знает? может быть, бесполезное нам теперь сокровище когда-нибудь обеспечит нам всем достаток. А теперь, друг мой, продолжай свой рассказ.
      Фриц продолжал:
      - После короткого обеда, восстановившего мои силы, я продолжал плыть, почти бесцельно, вдоль живописного берега, иззубренного окаймленными зеленью бухтами, которые как бы приглашали меня остановиться на них. Наконец я достиг устья реки, о которой говорил, и окраины которой поросли водными широколиственными растениями, по которым, как по земле, бегали длинноногие птицы. На минуту я вообразил себя на берегах реки Сан-Жана, во Флориде, описание которой я когда-то читал.
      Возобновив запас пресной воды, я поплыл дальше и скоро достиг мыса, замыкавшего Жемчужный залив, почти прямо против свода с ласточкиными гнездами и на расстоянии от него около двух или трех верст. Невозможно было бы найти местность, более удобную для устройства приморской гавани.
      Когда я хотел выйти из этого прохода, то был неожиданно задержан морским течением и должен был плыть вдоль мыса, чтобы отыскать проход, подобный найденному мной на другой стороне залива. Но поиски мои были тщетны. В это время я и увидел стадо животных, величиной с тюленей, которые играли на воде и скалах, попеременно ныряя и всплывая на поверхность воды. Они находились слишком далеко, чтобы стрелять в них; однако мне очень хотелось поохотиться. И потому я подплыл немного и выпустил своего орла, который тотчас же ринулся на играющее стадо. Выскочив из челна, я побежал, перескакивая со скалы на скалу, и поспел как раз во-время, чтобы овладеть добычей, в которую орел вонзил свои мощные когти. Остальное же стадо исчезло, как бы по волшебству.
      - Но каким же образом, - спросил я Фрица, - удалось тебе увезти добычу? Она должна быть очень тяжела.
      - Это стоило мне большого труда, - отвечал он. - Мне отнюдь не хотелось бросать тюленя, а я понимал, что если не придумаю средства сделать его более легким, то не смогу захватить его с собой. Рассуждая об этом, я был поражен множеством летавших и кричавших вокруг меня птиц: морских ласточек, чаек, фрегатов, альбатросов и прочих. Они кружились около меня до того назойливо что я, с целью отогнать их, стал отбиваться багром. Одна из птиц упала к моим ногам, оглушенная и с распростертыми крыльями. То был альбатрос из породы, которую моряки Западной Европы называют военным кораблем. Тогда, вспомнив способ гренландцев, я вырвал у птицы одно из ее больших перьев. Оно послужило мне трубочкой для надувки тюленя, которого я привязал потом позади кайяка. Между тем наступило время возвратиться, и я уже нигде не останавливался. Я прошел невредимо между скал и, при усиленной гребле, скоро очутился в знакомых водах, увидел издали наш белый флаг и услышал гром нашей артиллерии.
      XXXVIII
      ДОВЕРЕННАЯ ТАЙНА. АНГЛИЧАНКА НА ОСТРОВЕ ВУЛКАНА.
      ОТПРАВЛЕНИЕ НА ЛОВЛЮ ЖЕМЧУГА.
      ДЕЛЬФИНОВЫЙ МЫС. ЛОВЛЯ ЖЕМЧУГА. ПРИЕЗД ДОМОЙ
      Фриц окончил свой рассказ. Но пока его братья и даже мать с любопытством рассматривали его добычу, он таинственно отвел меня в сторону, к отдаленной скамье и, когда мы оба уселись, дополнил свой рассказ следующим обстоятельством.
      - Теперь, папа, выслушай еще одну загадочную подробность. Когда я поворачивал оглушенного мною альбатроса, ища пригодного пера, я заметил, что одна из его лап была обвязана куском полотна. Я поспешно снял это полотно и увидел, что на нем было написано какими-то красными чернилами, по-английски: "Кому бы в руки ни попало это письмо несчастной женщины, молю отыскать вулканический остров, заметный по пламени, выходящему из его жерл, и спасти несчастную пустынницу с Огненной скалы".
      Пораженный изумлением, я перечитывал эти слова раз десять и едва верил, что делаю это наяву. Возможно ли, - спрашивал я себя, - чтоб в этой пустынной стране находилось еще живое человеческое существо? Как попала сюда эта женщина? Вероятно, как и мы, вследствие крушения. Ах, если б мне удалось вовремя найти ее и спасти!
      Однако я старался помочь птице, которая была только оглушена. С этой целью я влил ей в клюв несколько капель меда. Затем, обмакнул перо в кровавую рану тюленя, я написал на куске моего платка: "Надейтесь на Бога: его помощь, может быть, близка!" И, привязав обе тряпочки к ногам альбатроса, который между тем совершенно оправился, я дозволил ему испытать силу своих крыльев и улететь. Он направился по направлению к западу с такой быстротой, что она меня опечалила: я надеялся, что он полетит медленно, и что я, следя за его полетом, увижу Огненную скалу.
      - Вот что я хотел рассказать тебе одному, папа. Дойдет ли мое обнадеживающее письмо к ожидающей его несчастной женщине? Где она? Как мне найти ее?
      - Дорогой мой, - ответил я Фрицу, - меня чрезвычайно радует благоразумие, с которым ты поступил в этом деле. Ты понял, что должен сообщить этот загадочный случай одному мне, потому что, рассказав его братьям и матери, ты поверг бы их в беспокойство, от которого, по долгу брата и сына, должен оберегать их. Может быть, письмо, привязанное к лапам альбатроса, уже давнее. Может быть и то, что несчастная, которую ты хочешь спасти, находиться от нас на расстоянии недоступном, потому что альбатрос быстр и неутомим и в несколько дней пролетает огромнейшие расстояния, следовательно, местность, откуда он прилетел и куда возвратился, может отстоять от нашей колонии на большое число миль. Но мы поговорим об этом потом, а теперь возвратимся к семье, которая дивиться нашей таинственной беседе.
      Говоря это, я встал. Фриц последовал моему примеру. Мы отправились, рука об руку, к жене и детям, которые действительно, уже недоумевали относительно нашего разговора.
      - Дорогая жена, - сказал я с некоторой торжественностью, - дорогие дети, обратился я к Эрнесту, Жаку и Франсуа, - Фриц отвагой и благоразумием уже так давно заявил себя достойным полной свободы, что я считаю своим долгом объявить, что с сегодняшнего дня он может вполне сам располагать собой и свои временем. Конечно, он останется нашим сыном и вашим братом; но он сам себе хозяин, и впредь я буду давать ему лишь советы, как отец и друг, а не приказания: ребенок стал мужчиной.
      Как я заметил, слушавшие меня были по различным причинам тронуты моим заявлением. Мать обняла Фрица со слезами на глазах и, горячо благословив его, быстро удалилась, под предлогом приготовления ужина, а на деле для того, чтобы, уединившись, отдаться возбужденному в ней нежному чувству. Со своей стороны, трое детей бросились обнимать Фрица, произнося невинные шутки, которыми также хотели скрыть свое волнение.
      - От всего сердца желаю тебе радостей и счастья, - сказал Фрицу Эрнест. - Ты скидаешь претексу (римскую одежду отроков) и облекаешься в toga pura et libera взрослых граждан.
      - Покрывай меня иногда твоей тогой, когда мне случиться что-нибудь нашалить, - прибавил Жак.
      - Бери меня иногда с собой, чтобы я мог быть твоим товарищем, и также пользоваться свободой, - сказал по-прежнему маленький Франсуа.
      Фриц молча улыбался, и мы сели за ужин. Во время еды разговор касался, естественно, жемчужных раковин, и я должен был рассказать, как образуется жемчуг, ловлю его, труд водолазов, опасности, которым они подвергаются, и прочее и прочее. Разговор этот привел к решению, что так как мы располагаем целым пластом жемчужных раковин, то на всякий случай нам следует собрать содержимые им сокровища. Но у нас не было необходимых для этой ловли орудий, и изготовление их мы должны были распределить между собой. Я выковал четыре железные крючка, два большие и два маленькие, и насадил их на крепкие палки, которые мы намеревались прикрепить к лодке таким образом, чтоб во время гребли крючья зацепляли за дно залива и отрывали раковины. Эрнест изготовил, по моему рисунку, согнутый инструмент, которым можно бы было отрывать от скал прикрепленные к ним ласточкины гнезда, которых я хотел собрать большой запас. Жак устроил легкую лестницу об одной веревке, с железным крюком на конце. Франсуа помог матери изготовить мешки для складывания оторванных устриц. Фриц же занимался исключительно лишь устройством в своем кайяке, именно в покрывавших его кожах, второго отверстия. Братья Фрица думали, что это второе отверстие и предназначается для кого-либо из них, как товарища в морских поездках. Я угадывал тайное назначение отверстия, но, конечно молчал.
      Решив отправиться на ловлю жемчуга, мы стали готовиться к этой поездке. Путевых запасов было у нас довольно: свежий пеммикан, лепешки из кассавы, кукуруза, миндаль, даже бочонок жидкого меда. Все это было нагружено на нашу пирогу, вместе с оружием и утварью, и в благоприятную для поездки погоду мы отправились, оставив дома мать, в сообществе и под защитой маленького Франсуа. Нас сопровождали: Кнопс второй (Кнопс первый давно умер); Жаков шакал - правду сказать, уже состарившийся для подобного дальнего путешествия; Билль, также уже довольно дряхлая, и наконец наши два бульдога, Бурый и Рыжий; климат и хорошая пища помогли последним развиться до того сильно, что я охотно сравнивал их с собаками, которых царь Пор подарил Александру и которые храбро вступали в бой со львами и слонами.
      Жак выпросил себе место на кайяке брата и, поместившись во втором отверстии, намеревался служить нам лоцманом, - конечно, под наблюдением Фрица.
      Мы плыли за кайяком и подобно ему отважно прошли между скал Моржа, о которые с пеной разбивались волны. Местами мы видели на берегу выбеленные временем остовы морских животных, один из которых мои молодые спутники охотно захватили бы с собой для нашего музея. Выехав на спокойную поверхность большого залива, мы любовались плававшими на его блестящем зеркале красивыми тонкочерепными ботиками, и наши лоцмана словили несколько штук раковин, которые мы бережно сложили в нашу лодку.
      Скоро мы достигли плоского мыса, который, по его виду, называли мысом Дельфина. Обогнув его, мы увидели вдали, за мысом Арки, интересовавшую нас губу Жемчужных Раковин.
      Исполинский свод, под которым мы прошли, действительно заслуживал восторга, с которым отзывался о нем Фриц, и как последнего, так и нас облетали, подобно летней стае комаров, тысячи морских ласточек. Впрочем, мы не долго предавались созерцанию красоты свода: под ним мы видели богатства, которыми мы, рано или поздно, могли воспользоваться, и каждый из нас принялся добывать гнезда, при чем изготовленная Жаком веревочная лестница давала нам возможность взбираться до трещин в скалах. Но так как дерзкие попытки детей внушали мне опасения, то я прекратил их. Добыча была сложена в большой мешок, помещенный нами затем в лодку, и мы продолжали плавание, подкрепив себя предварительно пищей.
      Прилив помог нам беспрепятственно пройти этим опасным ущельем, и мы очутились вскоре в прекраснейшей бухте, какую мне когда-либо удавалось видеть. Окружность ее была от семи до восьми миль. Вид ее разнообразили рассеянные местами маленькие острова. Со стороны моря она была ограждена от бушующих волн поясом высоких и низких скал, по средине которых оставался свободный проход, довольно широкий для самых больших кораблей. Единственное неудобство, которое заметил бы в этой природной гавани моряк, состояло в том, что в ней было несколько отмелей. Но отмели эти, состоящие частью из раковин, подымались до уровня воды, были видны и потому не представляли опасности.
      Мы с чрезвычайным удовольствием плыли по этой красивой водной поверхности, близко держась берега, который изумлял и очаровывал нас своими тенистыми лесами, разнообразного вида холмами и живописной рекой. Местом стоянки мы выбрали довольно вместительную бухточку в двух шагах от мели с жемчужными раковинами. Наши собаки, которым мы во время плавания лишь скупо уделяли пресную воду, не ожидая нашего выхода на берег, скакнули через борт и побежали утолить жажду в недальнем чистом ручье. Обезьяна, вероятно, также почуявшая близость пресной воды и также томившаяся жаждой, презабавно гримасничала, перебегая с носа на корму и обратно, смотря то на море, то на небо, то на людей, намереваясь и не решаясь скакнуть в воду. Сначала я смеялся над ее ужимками, но потом мне стало жаль ее, и я перебросил на берег толстый канат, к концу которого был привязан обрубок бревна. Этим я хотел облегчить бедному животному выполнение его законного желания. И действительно, обезьяна пошла по этому мосту, по инстинкту удерживая равновесие при помощи данного ей в руки шеста и, подобно товарищам своим, достигла берега, хотя по дороге несколько раз беспокойно подергивала головой.
      За обезьяной вышли на берег и мы. День кончался, и нам следовало позаботиться об ужине и ночлеге. Приготовление ужина заняло не много времени: он состоял из отвара пеммикана, вареного картофеля и кукурузных лепешек. Собрав по берегу выброшенные морем и высушенные солнцем щепы, мы зажгли большой костер, собак оставили на берегу, а сами возвратились спать на шлюпку, которую укрепили на якоре и на которой раскинули свою палатку.
      XXXIX
      ИСПУГ ЖАКА. КАБАН. ТРЮФЕЛИ.
      НАНКИНСКИЙ ХЛОПЧАТНИК. ЛЬВЫ.
      СМЕРТЬ БИЛЛЯ. ПОЕЗДКА ФРИЦА. КАШАЛОТ
      В начале ночи мы были немного потревожены дальними завываниями шакалов, которым и наш шакал вздумал было вторить. С рассветом все поднялись и после хорошего завтрака отправились к раковинной отмели. Сбор раковин был до того обилен, что я решился продолжить его еще на три дня. Заботу вскрыть раковины и убыстрить их гниение мы предоставили солнцу, разложив устрицы толстым слоем на берегу. В то же время мы насушили некоторое количество собранной нами по соседству солянки-соды и солянки-кали, которыми я хотел воспользоваться для приготовления мыла и очистки сахара.
      Каждый вечер, приблизительно за час до приготовления ужина, мы обыкновенно совершали пешком небольшую прогулку по окрестности и всегда приносили с нее либо какие-нибудь растения, либо птиц. В последний день сбора раковин нам захотелось проникнуть в небольшой лесок, из которого раздавались крики индейских петухов и павлинов. Впереди шли Эрнест с отважным Рыжим. За ними следовали Жак и шакал, лениво пробираясь среди высокой травы. Фриц и я остались на берегу, приводя в порядок наши охотничьи рыболовные орудия. - Внезапно раздался выстрел, потом страшный крик, а за ним второй выстрел. Тотчас же Билль и Бурый понеслись на шум, а за ними и Фриц с орлом. Я также побежал узнать, что случилось.
      Вскоре после крика отчаяния раздались стоны, и между деревьями я увидел Жака, хромающего, стонущего и поддерживаемого на ходу братьями.
      - Что случилось? Жак, дитя мое, что с тобой? Ранен ты? - спрашивал я в испуге.
      - Мне больно здесь, - охал Жак, почти падая, - больно и тут, везде... Я весь изломан!
      Я тотчас приступил к тщательному осмотру, но не находил ни перелома, ни какой-либо раны, к великому недоумению Жака, который продолжал охать и стонать, утверждая, что он должен быть изломан. Только местами виднелись красные пятна, означавшие легкие ушибы.
      - Для охотника, дорогой мой, ты кажешься мне большим неженкой, сказал я совершенно успокоенный.
      - Неженкой! - вскричал он с комическим негодованием, - когда это проклятое животное избило меня, истоптало ногами, когда оно чуть не вспороло мне живот. Да если б не подоспели наши собаки и Фрицев орел, чудовище убило бы меня...
      - Да о каком же, наконец, чудовище говоришь ты?
      - То был кабан, огромный кабан, - отвечал Эрнест. - У него были клыки длинною в полфута и рыло шириной с ладонь. Мы застали его жадно взрывающим землю, по которой он проводил настоящие борозды, и если бы мы не всадили ему две пули, Жак, уже опрокинутый им, был бы изорван.
      - Благодаря Бога, - продолжал я, - несчастье минуло нас, и Жак отделался страхом, который, впрочем, вещь тоже далеко неприятная.
      Говоря это, я подал неосторожному охотнику рюмку нашего Канарского вина; тем же вином я вытер ушибленные члены мальчика; затем я отнес его на шлюпку, где он не замедлил уснуть.
      Этот случай, который, к счастью, не сопровождался никакими тяжелыми последствиями, указал нам присутствие трюфелей. Кабан, так сильно напугавший Жака, был застигнут им именно за отрыванием из земли этих грибов и, конечно, вознегодовал за помеху этому приятному для него занятию.
      Хотя мы и не придавали трюфелям большой цены для нашей кухни, однако думали обрадовать ими мать, и потому собрали их и уложили в корзину на дне пироги. Дети попросили у меня некоторых объяснений относительно этого произведения земли. Я сказал им, что натуралисты причисляют трюфели к растительному семейству грибов, и что трюфели растут без листьев, стволов и корней.
      - Для отыскания их пользуются чутьем собак или свиней. Эти животные, руководимые обонянием, находят места, где растут эти шарики, и вырывают их из земли, собаки лапами, свиньи рылом. Трюфели произрастают в большом количестве во Франции, Италии и других странах. Их очень ценят, может быть, больше по причине их запаха, чем по их вкусу, который, по моему мнению, не особенно хорош.
      Нужно было подумать об отдыхе; мы, как и накануне, расположились ночевать на судне и провели ночь также спокойно, как если бы спали в Пещере.
      На рассвете следующего дня я отправился к убитому кабану. Со мной пошли и два старших сына. Жак, еще не отдохнувши от происшествий предшествовавшего дня, предпочел остаться на постели и снова заснул. Дойдя до опушки леса, мы увидели собак и шакала, которые ночевали подле кабана и, приветствовав нас прыжками и ласками, подвели к убитому животному. Оно поразило нас своей чрезвычайной величиной.
      - Отличный случай пополнить наши вестфальские окорока! - сказал Фриц, осматривая огромные задние ноги кабана.
      - А голову хорошо было бы поставить в наш музей, - заметил Эрнест. Но прежде всего нужно перенести труп на берег, где удобнее будет потрошить его.
      - Это не трудно будет сделать, - ответил Фриц, - если папа позволит.
      - Я отнюдь не противлюсь этому, - сказал я, - но предупреждаю вас, что, за исключением ляшек и морды, мясо этого животного очень жестко. И потому лучше будет взять эти части, а остальное огромное тело бросить здесь.