Под нижним из килей, которые я покрыл резиной, я сделал три вырезки, а в них вставил колеса, которые облегчали бы нам передвижение челна по суше. Оба киля я скрепил бамбуковыми тростями и листовой медью, а борты соединил китовым усом. Бока постройки я одел расщепленными бамбуковыми тростями, изогнутыми по длине челна. Над всем челноком я настлал палубу, в середине которой вырезал дыру такой ширины, чтобы плащ гребца мог быть плотно обвязан около возвышающегося по ее краям обода и не пропускать воды в челнок. Гренландцы стоят в своих челнах на коленях, но это утомительно; я приделал под отверстием подвижную скамейку, на которой гребец мог по произволу отдыхать.
      Остов нашего челнока был готов. Может быть, вследствие приделанной в нем скамьи, он был слишком высок; но казалось, что это изменение в размерах челна не лишит его ни легкости, ни упругости.
      Однако остов челна составлял только половину дела. Тщательно замазав все щели остова резиной, мы обили челн внутри и снаружи двумя самыми большими из наших тюленьих шкур. Такими же шкурами мы покрыли и палубу.
      Я забыл сказать, что отверстие для гребца было сделано не посредине, а немного позади, потому что на передней половине челна я намеревался поставить со временем мачту с парусом. А пока челн приходилось двигать двулопатчатым веслом, немного длиннейшим, чем обыкновенные весла.
      Наконец, к общему удовольствию, челн был готов. Испытать его я предоставил Фрицу, подавшему первую мысль к постройке. Но еще не имея опыта, я попросил жену как можно искуснее изготовить нам гребные плащи. Эти плащи следовало сшить из тюленьей шкуры так, чтобы, не стесняя движений гребца, плащ плотно охватывал обод отверстия в челноке. Кроме того, для предупреждения всякой случайности, плащи следовало изготовить двойные, чтобы внешнюю их оболочку можно было надувать воздухом при помощи небольшой трубки, затыкаемой пробкой. При таком устройстве плаща гребцу доставлялась возможность надуть его как пузырь и тем держаться на воде.
      Эти любопытные занятия и другие более или менее важные работы сократили нам время дождей. Но как ни быстро, казалось нам, прошло оно, тем не менее мы с восторгом встретили возврат хорошей погоды, потому что с ней наступили и прогулки на чистом воздухе, по лесам и степи. Фриц горел нетерпением испытать свой гренландский челн; да и меня одолело любопытство посмотреть, в какой степени произведение моих рук окажется годным.
      И так, однажды после обеда, в чудную погоду, наш челнок был спущен на море. Фриц облекся в изобретенный мною костюм, сел в челн, надул свой плащ и стал плавать в челноке так же легко и с такой же уверенностью, как если бы по суше, вызывая взрывы хохота со стороны братьев, которые, по причине украшавших Фрица, спереди и сзади, горбов, прозвали его полишинелем. Фриц, не обращая внимания на их насмешки, быстро продвигался вперед и достиг острова Акулы, при рукоплесканиях моих и жены, так как мы на всякий случай сопутствовали Фрицу на пинке.
      Мы посетили наших козочек и оставили им смесь тертой кукурузы, желудей и соли. Слежалая подстилка животных в построенном нами для них маленьком сарае удостоверила нас, что они часто посещают это убежище, и это успокоило нас насчет дальнейшего пребывания на острове.
      Перед отъездом с острова мы обошли его кругом, по берегу, собирая кораллы и раковины для нашего музея. Заметив большое количество водорослей, жена попросила детей набрать некоторые виды этих растений.
      По возвращении нашем в залив Спасения она выбрала какие-то зубчатые листья длиной в шесть или семь дюймов, тщательно вымыла их, разложила на солнце, дала им высохнуть и с важностью спрятала. Я стал трунить над ней, но не добился разгадки ее тайны. Несколько дней спустя, когда мы возвратились к пещере из похода к Соколиному Гнезду, усталые, голодные, истомленные жаждой, жена подала нам, в небольшой тыквенной чашке, великолепное желе, вываренное из собранных и высушенных водорослей.
      Мы с наслаждением стали истреблять это новое для нас и чрезвычайно вкусное кушанье. Тогда жена рассказала нам, что, во время нашей поездки на остров Акулы, она увидела, между прибрежными водорослями, листья, совершенно сходные с теми, из которых, во время одной стоянки нашего корабля у мыса Доброй Надежды, тамошние хозяйки готовили желе, прибавляя к нему сахару и лимонного или апельсинового соку. Вместо недоставшегося ей лимона жена употребила медовый уксус, мед, голуболистник ароматический и немного корицы.
      Найдя в хорошем виде наши плантации на острове Акулы, мы могли надеяться увидеть в таком же удовлетворительном состоянии посадки на острове Кита, к которому направились. Но по прибытии на место я увидел, что кролики расплодились, обгрызли кору посаженных нами молодых деревьев, совершенно истребили ростки, вышедшие из кокосовых орехов, и не тронули только отводков сосен, вероятно вследствие их смолистого запаха. И потому для ограждения нашего питомника мы вынуждены были окружить его изгородью из колючих растений.
      Остов кита был до такой степени очищен хищными птицами и выбелен воздухом и солнцем, что я захватил с собой части его, которые надеялся употребить на что-нибудь, например, спинные позвонки. В то же время я захватил и по несколько особей двух морских растений, которыми при мне питались наши кролики; одно из них, с неприятным болотным запахом, показалось мне пластиночницей сахаристной, а другое, с очень заметным запахом фиалки, - фикусом дланевидным.
      Затем мы возвратились в предпочитаемое нами жилище, пещеру, каждый занятый каким-либо новым предприятием.
      XXXIII
      ОТПРАВЛЕНИЕ МАЛЬЧИКОВ НА ОХОТУ ЗА КРЫСАМИ.
      ИЗБИЕНИЕ ПОРОСЯТ-ОПУСТОШИТЕЛЕЙ.
      ВОЗВРАЩЕНИЕ МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ.
      ПОЯВЛЕНИЕ СЕЛЬДЕЙ И ТЮЛЕНЕЙ
      Однажды утром, когда младшие дети отправились с ловушками на крыс, для добывания сырого материала на береты, я пошел выбрать дерево известных размеров, в котором нуждался для устройства мельницы с толчеей, и запастись не менее необходимой глиной. Я запряг Вихря в наши старые сани и, сопутствуемый Биллем и Бурым, направился к лесу, ближайшему к ручью Шакала.
      По ту сторону моста, осмотрев картофельное и мандиоковое поля, вправо от ручья, я увидел страшные опустошения, учиненные свиньями, как я заключил по следам на мягкой земле. Я пошел по этим следам, и они привели меня сперва к стене скал, а затем, сквозь рощу, к нашему прежнему картофельному полю, недалеко от Соколиного Гнезда.
      Размеры причиненного вреда доказывали многочисленность опустошителей. Однако ни одного из них не было видно, и я уже отчаивался открыть их, чтобы наказать, когда неистовый лай собак и ответившее ему вскоре хрюканье утешили мое нетерпение. Я побежал на лай и увидел, защищающеюся от собак, нашу старую свинью, почти одичавшую, в сообществе восьми поросят, приблизительно двухмесячных, и годовалого кабана первых родов, которого мы пустили на волю для расположения и который отлично вырос и выровнялся. Отуманенный злобой за виденные мною опустошения, я выстрелил из обоих стволов моего ружья по находившемуся передо мной стаду, которое хрюкало и скалило зубы на собак. Три поросенка пали, а остальные кинулись в кусты, преследуемые собаками, которых я, однако, тотчас же позвал. Дотащив туши до саней, я продолжал искать пригодного дерева. Я нашел его в нескольких шагах от ямы, из которой мы брали глину. Ствол его, футов двух в диаметре, был прям и гладок. Отметив его по обычаю дровосеков, я возвратился к пещере.
      Наши охотники за крысами еще не приходили. В пещере я застал только жену и Эрнеста, который провел часть дня в библиотеке.
      Под вечер, когда мы уже начали беспокоиться об отсутствующих детях, они явились. Впереди других ехал Жак на своем страусе. Фриц и Франсуа шли по бокам Мычка, нагруженного двумя большими мешками, в которых оказались: четыре утконоса, двадцать ондатр, одна кенгуру, одна обезьяна, два животных из породы зайцев и с полдюжины крыс, вида, отличного от ондатр. Кроме того, Фриц нес пригоршню больших головок ворсянки, на которые мы не обратили сначала внимания, привлеченные содержанием двух мешков.
      - Ах, папа, какой чудный бегун мой страус! - воскликнул Жак. - Он несется как ветер. Раз двадцать мне захватывало дыхание, и я думал, что упаду в обморок. Быстрота его бега, можно сказать, ослепительна. Для будущих поездок, папа, ты должен мне сделать маску с очками.
      - Как ты разгорячился! Маски я не стану делать!
      - Отчего?
      - Во-первых, оттого, что не дозволю тебе сообщать нам свои желания в виде приказаний, а во-вторых, потому, что для общей пользы должен заняться вещами более важными, чем изготовление маски с очками для молодца, который отлично может изготовить ее сам, хоть бы для того, чтобы привыкнуть обходиться без чужой помощи.
      Жак замолк.
      - Папа, - сказал Фриц, - сегодня нам было очень весело; мы питались от собственной охоты, добыли много дичи и, однако, охотно променяли бы ее всю на небольшое количество вина, если только цена его не слишком высока для нас.
      - Охотно разрешаю каждому из вас выпить по рюмке вина: вы их вполне заслужили. Только, друзья мои, прошу вас, в другой раз не выезжайте из дому, не предупредив маму и меня. А теперь расседлайте животных: добрый всадник заботится о себе не раньше, как позаботившись о своем коне.
      Когда вся семья собралась к ужину, жена подала одно за другим несколько кушаний, шутя провозглашая их с комической важностью:
      - Вот, господа, европейский поросенок, который прикидывается американским. Вот, - продолжала она, - свежий и вкусный европейский салат, посаженный и выросший в моем саду, который, как вы знаете, находится на стороне земли, противоположной Европе; следовательно, в моем саду салат этот пускает корни в ту сторону, в которую обыкновенный европейский салат пускает листья. Наконец, - провозгласила она, открывая тыквенное блюдо с желе, - вот прекрасное готтентотское желе, добытое на огороде в море.
      Шутки хозяйки были покрыты рукоплесканиями. Такие же рукоплескания раздались, когда жена вынесла к десерту лепешки из кассавы и бутылку нашего меда. Никогда ужин не казался нам столь вкусным и веселым.
      Во время его Фриц рассказал нам похождения детей в течение того дня, как его братья и он весь день пробыли в окрестностях фермы, ставя силки и ловушки; как они изловили ондатр при помощи моркови, а других мускусных крыс на рыбок; как на ту же приманку попались и утконосы; как, наконец, братья пообедали несколькими свежими рыбами, жареным гинзенгом и корнями аниса.
      - А о моем шакале ты и не рассказал! - заметил Жак. - Он поднял передо мной двух зайцев, а перед Фрицем кенгуру, который в первый и последний раз в жизни понюхал пороху.
      - Бродя около фермы, - продолжал Фриц, - я нашел эти большие головки ворсянки, которые, как мне кажется, своими упругими деревянистыми прицветниками могут служить нам для расчески войлока и наведения на нем ворсы. Кроме того, между тамошними растениями я открыл маленькие коричневые яблони; мы вырыли и привезли их. Наконец, выстрелом из ружья я положил назойливую обезьяну, которая швыряла мне в голову кокосовые орехи.
      Мать поблагодарила Фрица за его добычу.
      Снимание шкур я принял на себя одного. В корабельном лазаретном ящике я отыскал клистирную трубку; просверлив дыру в поршне и приделав к нему два клапана, я изготовил из трубки сгустительный воздушный насос, который при всем своем несовершенстве мог служить моей цели. Когда я выдвигал поршень из трубки, воздух проникал в нее чрез оба клапана, а когда я вталкивал поршень обратно в трубку, клапаны закрывались, и сгущенный воздух выходил из клистира со значительной силой.
      Когда дети, окончив неприятные приготовления к сниманию шкур, увидели меня приближающимся с этим знакомым инструментом, они захохотали и стали спрашивать, что я намерен делать.
      Вместо всякого ответа я взял кенгуру, подвесил его задними лапами на дереве, прорезал в шкуре дыру, вставил в нее конец моего инструмента и стал сильно гнать под шкуру воздух. Мало-помалу кенгуру чудовищно вздулся. Я продолжал вгонять воздух и скоро убедился, что, за исключением двух или трех небольших мест, шкура везде отстала от мяса. Потом я предоставил удивленным детям самим снять шкуру, что они и исполнили без всякого труда.
      - Чудесно! - воскликнул Жак и Франсуа.
      - Папа кудесник.
      - Забавная волшебная палочка! - заметил Эрнест.
      - Да как же папа отделил шкуры? - спросил Жак.
      - Очень просто, дети мои, - ответил я, - и всякий дикий народ знает этот способ снимания шкур, основанный на том, что между шкурой и мясом находится слой клетчатки. Жирная клетчатка эта, будучи наполнена воздухом, раздувается, растягивается и наконец разрывается, так что шкура свободно отделяется от мяса. Вот и вся тайна этого способа.
      Я снова взялся за клистирную трубку, и работа быстро продвигалась. Однако, так как добычи было много, то на это занятие ушел весь остаток дня.
      На рассвете следующего дня мы отправились срубить отмеченное мною дерево. Необходимые для этого веревки, топоры, клинья мы отвезли на наших санях. По пути я указал детям опустошения, произведенные свиньями, и место, на котором они были наказаны. Достигнув дерева, я попросил Жака влезть на него и обрубить ветви, которые, при падении дерева, могли задеть за соседние деревья. Жак привязал к стволу две веревки, свободные концы которых мы привязали на значительном расстоянии от оголенного ствола, чтобы не подвергаться опасности при его падении. Затем, при помощи пилы, мы сделали в стволе, с противоположных сторон, два глубоких надреза, один повыше другого. Наконец, мы сильно потянули за веревки, в сторону нижнего надреза. Дерево издало треск, заколебалось и рухнуло, не задев ни соседних деревьев, ни нас. Ствол был распилен на чурбаны в четыре фута длиной. Остальные части его мы оставили на месте, чтобы они высохли и впоследствии могли послужить нам топливом.
      Для нас, непривычных к работе дровосека, этот труд был очень тяжел, и мы успели окончить его лишь на другой день. Но я приобрел-таки материал, необходимый мне для устройства мельницы с толчеей.
      Построив мельницу, мы, для первого опыта, ободрали на ней некоторое количество риса, и провеянный нами на другой день рис мог прямо поступить на кухню. Обдирка продолжалась несколько дольше, чем на мельнице с жерновами, но все-таки удалась, а это-то и было существенной задачей.
      Наблюдая за работой мельницы, я заметил, что наша живность особенно часто посещала соседнее поле и всегда возвращалась с него с полными зобами и, по-видимому, очень довольная прогулкой. Посетив поле, я убедился, что посеянный на нем хлеб уже созрел, хотя со времени посева прошло не более четырех или пяти месяцев. Из этого я заключил, что на будущее время мы можем рассчитывать на две жатвы в год.
      Эта надежда была очень приятна; однако она поставила нас в некоторое затруднение, потому что представившийся неожиданно труд по второму посеву совпадал с приходом сельдей и тюленей. Это затруднение едва не вызвало жалоб нашей хозяйки, которая, из сострадания к нам, пугалась количества предстоявшего труда и не могла представить себе, как мы справимся со вторичной пахатой, одновременно с первой жатвой и ловом сельдей и тюленей.
      - Согласись, друг мой, - сказала она мне, - что судьба даже расточительна к нам. Мы никогда не были так богаты.
      - Конечно, - возразил я улыбаясь, - мы не знаем недостатка в деньгах.
      - А ведь правда, - сказал Жак, - здесь мы не думаем о деньгах. Помнишь, папа, как ты нам каждое воскресенье давал по пятачку и как мы, получая эти пятачки, прыгали от радости? Ведь теперь никто из нас не обрадовался бы и четверикам пятачков.
      С радости от действительных богатств наших жена перемешивала слова и говорила о ловле риса и жатве тюленей, солении картофеля и копчении сельдей.
      Я успокоил жену в ее тревоге относительно предстоявшего нам непомерного труда. Для уменьшения его я решил собрать хлеб по итальянскому способу, менее бережливому, но зато быстрому. После жатвы мы могли заняться ловлей сельдей и тюленей, без всякого неудобства, отложив на несколько дней сбор картофеля и мандиоковых корней.
      Чтобы иметь возможность со следующего же дня приступить к жатве, я распорядился устройством под открытым небом чистого тока, чтобы свезти на него собранный хлеб и обмолотить его ногами наших верховых животных. После этого мы намеревались дополнить молотьбу ударами весел и досок.
      На другой день мы, вооруженные серпами, отправились на поле, которое предстояло сжать, и, придя на место, каждый из нас принялся за работу, состоявшую в том что, захватив левой рукой несколько колосьев, мы срезали их правой и, связав первым попавшимся под руку пучком соломы, бросали стебли с колосьями в корзину. Занятие это, по новизне своей, понравилось детям, так что вечером поле было сжато, а в течение дня корзины то и дело относились на ток и опоражнивались.
      - Хорошо хозяйство! - печально воскликнула жена, - вся солома и все недоросшие стебли с колосьями останутся на жниве и пропадут.
      - Ты ошибаешься, друг мой - возразил я. - Итальянцы не так сумасбродны, какими ты их выставляешь.
      Что ты считаешь пропащим - не пропадет; но вместо того, чтобы есть остающееся на жниве зерно, итальянец пьет его.
      - Это что за сказка? - спросила жена, - как же можно пить солому и колосья?
      - Однако итальянцы умудрились пить их. Так как вина Италии представляет лучшие поля, чем пастбища, но итальянцам недоставало бы травы и сена, если бы они не придумали жать хлеб именно таким способом, каким жнем его мы. По прошествии недели или двух, на жниве между оставшимися стеблями пробивается свежая трава, и итальянцы скашивают эту траву вместе с соломой вплоть до земли. Недостаток питательных веществ в соломе вознаграждается попадающимися в этом сене колосьями, и, питаясь ими, скот дает обильный удой.
      Хотя жена и переставала находить наш способ жатвы очень небережным, но уступила моим убеждениям.
      Затем предстояло обмолотить собранные колосья. Это было праздником для детей, которые, усевшись каждый на свое любимое верховое животное, ездили по колосьям, чтобы выбить из них драгоценные зерна. Жена заметила мне, что этот итальянский способ молочения давал животным возможность взимать десятину с обмолачиваемого хлеба, и я должен был напомнить жене текст священного писания, воспрещающий завязывать рот молотящему животному. Этот довод успокоил жену. Нужно добавить, что по окончании молотьбы оказалось, что мы сложили в амбар более ста мер пшеницы и почти столько же ячменя.
      Чтобы получить в том же году второй сбор, нужно было спешить с посевом. Для вернейшего сбора мы прибегли к швейцарской плодопеременной системе. Мы собрали ячмень и пшеницу, и потому на этот раз посеяли полбу, рожь и овес.
      Не успели мы кончить этот важный труд, как наступил проход сельдей. Но по поводу его отвлеклись от посева лишь ненадолго, так как жена объявила, что ей будет достаточно двух малых бочонков. Что же касается до тюленей, то мы убили несколько штук, с которых, пользуясь моим нагнетательным инструментом, сняли шкуры гораздо быстрее, чем в первый раз.
      XXXIV
      ИСПЫТАНИЕ КАЙЯКА. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ФРИЦА.
      МОРЖ. БУРЯ. ТРЕВОГА О ФРИЦЕ.
      СПАСЕНЫ! ПОДЪЕМНЫЙ МОСТ. СОЛОНЧАК
      Кайак был уже давно готов, и Фриц, названный его капитаном, горел желанием оправдать свое звание. И так как самые важные и спешные работы наши исполнены, то ничто уже не мешало нам доставить себе это зрелище и удовольствие.
      В назначенный день все мы вышли на берег. Фриц должен был подвергнуться торжественному облечению его в новое звание, прежде нежели сесть в челн. Все мы хлопотали около него, в роли оруженосцев, одевая и вооружая его. Изготовившись в путь, наш гренландский герой вооружился двойным веслом и гарпунами, произнося угрозы морским чудовищам, сел в челн.
      Пролезши в отверстие палубы, он стал на колени. Стянув плащ вокруг ободка этого отверстия и расположив гарпуны по назначенным для них местам, Фриц принялся надувать свой плащ и скоро стал похож на исполинскую лягушку. Остальные дети столкнули челн на воду, и Фриц, предоставленный самому себе, затянул победную песню. Меня радовала решительность, с которой он управлял своим челном, и я вполне разделял восторг остальных трех детей, отвечавших на песнь брата взрывами хохота. Напротив того, сердце матери сжималось при мысли об опасностях, ожидавших одно из дорогих ей существ. Для успокоения ее я, несмотря на все мое доверие к искусству Фрица, снарядил другой челн, чтобы плыть за кайяком и, в случае нужды, подать сыну нужную помощь.
      Пробыв несколько минут на тихих водах нашего маленького залива, Фриц стал испытывать кайяк на различных движениях. То, при помощи двойного весла, он гнал челн, с быстротой стрелы, по прямому направлению, то заворачивал вправо или влево, то, для доказательства, что не может потонуть, он опрокидывал челн, к ужасу матери и живому восторгу своих братьев.
      Может быть, несколько опьяненный нашими шумными знаками одобрения, Фриц, не обращая внимания на крики и просьбы матери, боявшейся какого-либо несчастья, решился направить кайяк в течение ручья Шакала, которое, прежде чем он успел оглядеться, вынесло его в открытое море.
      Эта неосторожность напугала и меня. Я поспешно сел в свой челнок, в сопровождении Жака и Эрнеста, и пустился в погоню за беглецом, крикнув матери, чтобы она не пугалась шалости Фрица, но сам я решился побранить его.
      Между тем Фриц скрылся из виду, и мы могли надеяться увидеть его лишь в открытом море.
      Челнок наш, при помощи шести весел, летел по воде с быстротой ласточки. Мы не замедлили достигнуть отмели, на которой некогда разбился корабль и на которую, как мне думалось, течение должно вынести Фрица. Здесь выступали на поверхность воды низкие скалы, о которые она разбивалась с пеной. Отыскивая место, через которое мы могли безопасно пройти, мы попали в лабиринт скал, закрывавших от нас окрестность.
      Мы толкались в этом подобии архипелага, не умея выйти из него и тревожась положением нашего опрометчивого беглеца, когда я увидел, на значительном расстоянии, поднимавшийся столб дыма, а секунды через три услышал и слабый звук, который признал за отдаленный выстрел.
      - Фриц там! - радостно воскликнул я.
      - Где, где? - спрашивали Жак и Эрнест, тревожным взглядом окидывая горизонт.
      В это мгновение я услышал звук, подобный первому, и выстрелил из пистолета. Мне ответил третий отдаленный выстрел. Я уверил моих спутников, что Фриц от нас не далее как в одной версте, и попросил их приналечь на весла. Несколько минут спустя мы нагнали нашего беглеца.
      Осмотрев моржа, убитого Фрицем и лежащего на ближнем обломке скалы, я стал выговаривать Фрицу за беспокойство, которое он причинил нам своим опрометчивым поступком. Он извинился, сваливая вину на силу увлекающего его течения и умалчивая о своем желании испытать кайяк и гарпуны в открытом море. Счастливый возможностью привезти его невредимого к матери, я простил Фрицу, отрубил моржу голову, выломал из нее бивни, которыми намеревался украсить нос кайяка, и предложил детям пуститься в обратный путь под предводительством Фрица.
      На пути Эрнест спросил меня, на чем основывал я свой расчет, когда услышал выстрелы Фрица, утверждая, что он от нас не дальше как в одной версте.
      - Физика учит нас, - ответил я, - что свет проходит в секунду семьдесят тысяч четырехверстных миль, а звук пробегает в секунду лишь триста тридцать приблизительно полуторааршинных метров. Насчитав три секунды между временем, когда я увидел дым от выстрела, и временем донесшегося звука, я заключил, что Фриц должен находиться от нас на расстоянии тысячи метров, то есть версты.
      - Применяли ли этот расчет к свету звезд? - спросил Эрнест.
      - Да, солнечный луч достигает земли в восемь минут и семь с половиной секунд, а существуют неподвижные звезды, находящиеся от нас на таком громадном расстоянии, что их свет достигает земли лишь в тысячи лет, так что если б они внезапно перестали светиться, то человек видел бы их еще в течение тысячи лет.
      - Ах, папа, какая бездна - наука! - воскликнул Эрнест, - и как хорошо бы было знать все, чему она учит.
      - Хорошо знать хоть немногое, дитя мое, - ответил я, - тайна всего для нас непроницаема.
      Разговаривая таким образом, мы успели проехать только треть пути, когда над нами разразилась гроза, которую я, правда, предвидел, но отнюдь не ожидал в таком скором времени.
      К несчастью, Фриц настолько опередил нас, дождь так густо застилал окрестность, а шум волн и ветра до такой степени заглушил крик, что нам невозможно было ни видеть Фрица, ни подать ему знак, чтоб он пересел в наш челн. Страшное беспокойство давило мне сердце. Но на моей заботе оставались другие, не менее дорогие существа, и потому я велел своим юным спутникам одеть спасательные пояса и крепко привязать себя к челну, чтобы не быть унесенными волнением, затем я принял те же предосторожности относительно самого себя, и мы поручили жизнь свою благости Божией.
      Буря постоянно усиливалась. Яростные волны вздымались горами и заслоняли от нас окрестность. Затем они обрушивались при блеске молний и раскатов грома. Нам ежеминутно казалось, что море поглощает нас и с утлым челноком нашим, и вслед затем нас, к не меньшему ужасу, вскидывало наверх.
      К счастью, челн хорошо выдерживал удары волн; накоплявшуюся в нем воду мы постоянно выливали; челн снова прыгал по волнам, но я тщетно старался управлять им при помощи руля.
      Но ужас нашего собственного положения был ничтожен в сравнении со страхом, который ощущал я по поводу несчастного виновника этого положения. Он должен был испытывать ту же бурю, потому что, несмотря на быстроту кайяка, по моему расчету, не мог еще достигнуть берега. Что сталось с ним? Он представлялся мне то разбитым, вместе с утлым челноком, о какую-нибудь скалу, то погружающимся в глубь моря, то добычей какого-либо морского чудовища, против которых пустился на охоту. Сердце мое страдало, но я молчал, чтобы не пугать детей, которых должен был оберегать, и которые, может быть, пугались менее, чем я, вследствие простодушного и святого доверия, которое внушало им мое присутствие. Они надеялись на меня, который сам надеялся только на Бога.
      Когда меня терзали эти мысли, я, сквозь окружающий мрак и поверх волн, увидел, что мы находимся в виду залива Спасения. Тогда я схватил весло, и мы стали грести так сильно, что скоро вошли в ведший к заливу проход. Мы были спасены.
      Как описать мне восторг, который овладел мною, когда я увидел на берегу жену, Фрица и маленького Франсуа, стоящими на коленях и молящимися о нас, которых они имели основание считать погибающими. Я не стану пытаться описывать ту радость, с которой мы были встречены и сами обнимали дорогие нам существа. Жена и я были до того счастливы в объятиях наших детей, что всякий упрек кому бы то ни было за опрометчивость замер на наших устах.
      После жаркой молитвы Предвечному и после быстро поданного женой обеда мы вытащили на берег кайяк и челн и вместе с их грузом дотащили до пещер.
      Ливень дождя до такой степени переполнил стекавшие со скал ручьи, что в нескольких местах и преимущественно у Соколиного Гнезда они вышли из берегов, разлились и причинили опустошения, требовавшие немедленных забот, Ручей Шакала переполнился до такой степени, что едва не снес наш мост и значительно расшатал его.
      Потребованные этим обстоятельством работы, а равно ловля семги и осетров заняли несколько дней, которые успокоили нас от тревог нашего морского путешествия.
      Однажды, в прекрасную лунную ночь, я был разбужен лаем наших собак, которому отвечало какое-то беспокоившее меня хрюканье. Опасаясь нового нападения шакалов, я поспешно встал, взял ружье и выглянул в окошко над дверьми, которое летом мы всегда оставляли открытым для очищения воздуха в нашем жилье. Я озирал местность перед пещерой, когда услышал подле себя голос Фрица.
      - Что такое, папа? - спросил он.
      - А вот посмотрим, - ответил я, - пойдем вместе.
      Мы отправились по направлению к шуму, чтобы открыть причину его, и скоро увидели, что наши собаки отражали наступление стада свиней. Сколько я мог угадать, это были наши же одичавшие свиньи; они, думал я, перебрались через мост Шакала, пользуясь тем, что дети забыли снять с моста доски, как мы делали это со времени посещения боа.
      Нам стоило немалого труда отозвать собак. Преследуя свиней по ту сторону ручья, я убедился, что они пробрались к нашему жилищу не вследствие забывчивости детей, а благодаря собственной ловкости, так как они перешли ручей по трем бревнам, служившим опорой мосту. Это вызвало во мне желание переделать лежащий мост в подъемный, и со следующего же дня дети мои и я принялись за эту работу.
      Мы поставили два толстых бревна, вверху и внизу соединенные перекладинами. Вдоль столбов мы прикрепили ряд ступеней, по которым было легко забраться наверх. Перекинутая через блок веревка была привязана одним концом к железному кольцу, крепко вбитому в конец моста, и при помощи ее и очень простого коромысла мост поднимался и опускался. Таким образом мы вполне обеспечили себя от набегов, подобных потревожившим нас.
      В первые дни по окончании этого труда дети забавлялись тем, что поднимали и опускали мост или влезали на бревна, с которых они могли видеть, по ту сторону ручья, пасшихся стадами и в одиночку антилоп и газелей, которые убегали, как только мы переходили мост.
      - Как жаль, папа, - сказал однажды Фриц, - что эти красивые животные не приручены нами. Как приятно было бы, если б они, подобно нашим домашним животным, бродили вокруг нас, не пугаясь шума наших работ.
      - Правда! Нам следовало бы устроить здесь солончак, такой, какие есть в Георгии, - заметил Эрнест. - Тогда газели сами приходили бы к нам.
      - О каких это солончаках рассказывает Эрнест? - спросил меня Фриц.
      - Он говорит о природных солончаках, существующих в Новой Георгии, ответил я, - части теперешней Британской Колумбии, английской колонии в Северной Америке. Там местами почва пропитана солью, вследствие чего жвачные животные, как домашние, так и дикие, с удовольствием лижут эту землю. Оттого-то в посещаемых скотом местах видны вырезанные им углубления. Такие солончаки устроены искусственно и в некоторых странах Европы, например на горах нашей родины.