Маршал Тимошенко, сдвинув брови, внимательно вслушивался в сжатые фразы командарма, в его внешне спокойный голос. Лукин сидел напротив, у приставного стола, повернувшись к маршалу вполоборота. Дивизионный комиссар Лобачев и генерал Власов примостились на дерматиновом диване в простенке между окнами, и слепившее из окон раннее солнце не позволяло Семену Константиновичу всмотреться в их лица. В конце своего доклада, подбирая завершающую фразу, Лукин вопросительно, с горьковатой улыбкой посмотрел на маршала, вздохнул и сказал:
      - Вот будто и все, товарищ маршал... Сил мало... А насчет моих решений... - Он развел руками.
      - Да, мне по долгу службы судить о них. - Семен Константинович тоже вздохнул. - Насчет подвижных отрядов - это то, что нужно. Надо только повысить их мобильность и активизировать работу разведки на них. Замысел действий отрядов - удачный.
      - К сожалению, с нашими силами даже самые удачные замыслы не всегда приводят к успеху.
      - Зато каждый неразумный замысел всегда и наверняка приведет к неуспеху. - Маршал засмеялся своей не очень веселой шутке.
      Сдержанно засмеялись и все, кто был в кабинете.
      В последние дни здесь, в Гнездове, уже отчетливо слышалась орудийная пальба, доносившаяся то с запада, то с севера. Временами казалось, что она отдаляется, будто уносимая ветром гроза. А сегодня орудийный рев звучал явственнее, в нем уже различались более гулкие и тупые обвалы. Вот и сейчас мелко задрожал под ногами пол, побежала зыбь по воде в графине. Донеслись тяжкие и звучные удары, словно где-то недалеко рушились горы.
      - Бомбят Смоленск, гады, - тихо, словно самому себе, сказал Семен Константинович.
      - Там уже и бомбить нечего - одни развалины, - горько добавил Лобачев.
      - Смоленск - ворота к Москве, - вдруг сурово произнес Семен Константинович. - Пусть там останутся хоть одни камни, но его надо удержать!.. Это воля Государственного Комитета Обороны. - Маршал обвел всех твердым взглядом и продолжил: - Я отдаю сегодня приказ по Западному фронту об упорядочении управления обороной подступов к Смоленску. Вам, Михаил Федорович, - он остановил взгляд на генерале Лукине, - подчиняю все части Смоленского гарнизона и части, обороняющие подступы к городу.
      - И части девятнадцатой армии? - кажется, с недоверием спросил Лукин, видимо, потому, что этой армией командовал Конев, бывший его начальник.
      - Отходящие части! - уточнил маршал и чуть возвысил голос: - Оборона города должна быть в одних руках!.. Все подчиняется вам... И части, которые с востока будут прибывать в Смоленск по железной дороге.
      Водворилась напряженная тишина. Стал слышен стрекот телеграфного аппарата на первом этаже, где размещался узел связи. В эти мгновения Лукин и его соратники всей остротой своих чувств и мыслей постигали масштабы ответственности, которая на них возлагалась. Но вряд ли их воображение могло распалиться до той невыразимо тяжкой реальности, которая ждала их впереди... Где-то уже подвозили к немецким передовым частям снаряд, от осколка которого сложит голову генерал Власов Трофим Леонтьевич...
      А пока продолжался разговор.
      - Я понимаю, - прервал тишину Семен Константинович, - с какими непосильными трудностями вы встретитесь. - Голос маршала зазвучал глухо, глаза его сверкнули из-под нахмуренных бровей болезненно: - Противник забил танковые клинья, охватив вашу, Михаил Федорович, и взяв в клещи отходящую с боями к Смоленску двадцатую армии. Клещи будут сжиматься. Если смотреть правде в глаза... а мы, коммунисты, привыкли только так, возможно, все вы останетесь здесь на погибель... Но не теряйте самообладания. Смоленск надо удержать. А мы будем принимать все меры, чтобы помочь вам...
      В это время коротко взгуднул зуммер внутреннего телефона. Маршал Тимошенко взял трубку. Звонил генерал-лейтенант Маландин.
      - Вернулась авиаразведка, - докладывал он. - Демидов действительно в руках противника, а главное - под угрозой Духовщина, а значит, и штаб фронта... Разрешите поднять штаб по тревоге...
      - Обойдитесь, пожалуйста, без тревоги, - хмуро сказал в трубку маршал, устремив глаза на карту. - Отдайте распоряжение о передислокации штаба... С начальниками оперативного и разведывательного прошу ко мне...
      Положив трубку, Тимошенко встал, дав понять присутствующим, что разговор закончен. Прощаясь со всеми за руку, невесело заметил:
      - Рвется немец к Ярцеву... - И сообщил последние грозные новости: Это, сами понимаете, огромный котел во главе со штабом фронта. Будем сейчас принимать меры, а штаб уходит в район Ярцева... Ваша задача - без изменений...
      8
      Выйдя из кабинета Тимошенко и спускаясь по деревянной лестнице на первый этаж, генерал Лукин мыслями все еще оставался там, рядом с маршалом. Сзади шли Лобачев и Власов, и сквозь тихие взвизги деревянных ступенек под их сапогами Михаилу Федоровичу будто слышались сурово приглушенные слова:
      "...Возможно... останетесь... на погибель... Но не теряйте самообладания..."
      Все предельно ясно по главной сути, однако Лукин не мог вообразить себе, как именно сложатся события. Да и невозможно было поверить, что действительно близится тот страшный час, когда, кроме гибели, не будет другого выхода.
      Враг, конечно, могуч: непрерывно давит огнем и моторами с воздуха и на земле; превосходство в силе и инициатива - на его стороне. Но и армия генерала Лукина, пусть ее раздергали по частям и в ней осталось всего лишь две дивизии, все-таки представляет собой не видимость силы, а силу. Одна 152-я дивизия полковника Чернышева Петра Николаевича чего стоит: в ее полках - металлурги Магнитогорска и тракторостроители Челябинска! С такими людьми можно дьяволу шею свернуть, прежде чем сложат они головы. И смутно надеялся Лукин на самого себя, на свой штаб и на какие-то еще пока неизвестные ему обстоятельства. Ведь как туго пришлось на Юго-Западном фронте в первые недели войны! Не сплоховал генерал Лукин! Хотя основные силы армии так и не вступили там в бой, а были переброшены под Смоленск...
      Два генерала и дивизионный комиссар шли цепочкой по асфальтированной дорожке, которая вела к выходу с территории штаба. Дорожка была засыпана хвойными иголками, забросана мелкими ветками и крошевом земли: где-то поблизости взорвалась бомба. Справа и слева от дорожки, между елями и соснами, виднелись глубокие щели с покрытыми дерном взбугрившимися краями.
      Впереди размашисто шагал Михаил Федорович Лукин, стараясь быстрее прийти к машине, чтобы мчаться в свой штаб, в Жуково. Уже на подходе к шлагбауму, за которым стояли в тени деревьев машины, Михаил Федорович обратил внимание на военного в командирской форме, без пояса, сидевшего на краю придорожной канавы; за его спиной, в лесу, виднелась просторная брезентовая палатка с откинутым пологом. Военный сидел как-то неуклюже, вполоборота к дорожке, склонив голову в глубокой задумчивости. Что-то знакомое показалось Лукину в фигуре военного. Чуть в стороне от него топтался красноармеец с карабином в руках, в полинявшей до белизны гимнастерке и с черным от загара широкоскулым лицом.
      Михаил Федорович, не успев еще ничего понять, ощутил, как похолодело у него в груди и как тоскливо заныло сердце: в военном он узнал родного младшего брата Ивана - полковника Лукина Ивана Федоровича.
      Жаркой волной окатила догадка: что-то страшное случилось с братом.
      - Иван! - тихо, но сурово позвал Михаил Федорович.
      Военный и не шевельнулся в ответ; только охранявший его красноармеец, вытянувшись в струнку, ел глазами начальство.
      - Полковник Лукин!
      Тот вздрогнул, затем медлительно, будто с неудовольствием, повернул голову на оклик, устремив на Михаила Федоровича застывший сумрачный взгляд. В этом взгляде, затем во всем лице на мгновение зажглась светлинка, но тут же угасла. Иван неторопливо встал, одернул неподпоясанную гимнастерку.
      Михаил Федорович заметил на петлицах брата полковничьи прямоугольники и обратил внимание, что на рукавах не спороты золотые шевроны, и от этого почувствовал, что в груди словно чуть ослабла сжавшая сердце тяжесть, хотя по-прежнему ничего не понимал.
      А рядом застыли в недоумении Лобачев и Власов.
      - Ты что, под арестом?! - изменившимся голосом спросил Михаил Федорович у брата, немигающим взглядом всматриваясь в посеревшее, небритое и вместе с тем такое родное лицо.
      - Выходит, что так, - вяло, с безнадежностью в голосе ответил Лукин-младший.
      - Струсил в бою?
      Лицо Ивана передернулось в гримасе, словно от удара, а глаза потемнели, стали колючими. Он молчал, и от этого молчания Михаилу Федоровичу стало невыносимо тяжело.
      - Струсил? Отвечай! - Сам того не желая, Михаил Федорович повысил голос и больше всего боялся услышать от Ивана утвердительный ответ.
      Иван переступил с ноги на ногу, окатил старшего брата возмущенно-угрожающим, почти ненавидящим взглядом.
      - Ты разве видел в нашем роду трусов? - И глубоко вздохнул, почти всхлипнул.
      - Что же случилось? - Михаил Федорович вплотную подошел к брату и как-то неуверенно положил руку на его плечо. - Где твои курсанты?
      Незадолго до войны полковник Иван Федорович Лукин был назначен начальником Виленского пехотного училища - об этом Михаил Федорович знал из его письма, полученного еще в Забайкалье.
      - Где твое училище? - опять спросил, не дождавшись ответа на первый вопрос.
      Иван горестно покачал головой и, глядя в землю, заговорил:
      - В первый день войны поднялись по тревоге и с полной боевой выкладкой двинулись к границе... На второй день вступили в бой... Хорошо дрались - оборонялись, контратаковали... Я только теперь знаю, что такое настоящий штыковой бой... Затем в район обороны Литовского батальона, он был во втором эшелоне, пробрались переодетые в нашу форму фашисты... Уничтожили несколько пулеметных расчетов и в критическую минуту, когда немцы при поддержке танков пошли в атаку, ударили из станкачей в спину двум нашим батальонам первой линии...
      Далее полковник Лукин поведал, как собирал по горстке курсантов, командиров и пробивался с ними из окружения. Сегодня с группой командиров и преподавателей прибыл в штаб фронта, а здесь кому-то из начальства показалось, что потери училища не оправданы, и его арестовали, грозят судом военного трибунала.
      - Кто с тобой беседовал? - строго, словно угрожая кому-то, спросил Михаил Федорович.
      Иван ответить не успел. Прямо над верхушками леса послышался знакомый нарастающий свист "мессеров", а затем на землю упала кипящая пулеметная дробь; немецкие истребители, строча из пулеметов, мелькнули желтыми брюхами над деревьями и унесли пальбу и свистящий вой моторов к железнодорожной станции Катынь.
      Когда шум стих, генерал Лукин, вспомнив, что ждут его неотложные дела, заторопился:
      - Пошли к маршалу Тимошенко! - Он решительно взял брата за локоть. Расскажи ему все, как было. Где твой ремень?
      И тут Михаил Федорович услышал чей-то спокойный голос, обращенный к караульному:
      - Принесите полковнику Лукину пояс.
      Широкоскулый и темнолицый красноармеец проворно затопал кирзовыми сапогами в глубину леса к недалекой палатке, генерал Лукин с вопрошающим недоумением рассматривал откуда-то подошедшего старшего батальонного комиссара - грузноватого и полнолицего, с дымчатой сединой в висках.
      - Старший батальонный комиссар Ивановский, - представился он, благожелательно глядя на генерала Лукина. - Мне думается, товарищ генерал, вы преждевременно обращаетесь к наркому обороны. Мы еще определяем степень виновности полковника Лукина.
      - Раз есть степень, то при желании найдется и виновность. Я должен знать все немедленно! - не проговорил, а будто отрезал генерал Лукин. Ведь вы, товарищ Ивановский, не хуже меня понимаете, что на войне, особенно в таких условиях, как сейчас, суд вершится быстро и без излишних антимоний!
      - Но мы еще не готовы докладывать Военному совету дело полковника Лукина, - продолжал урезонивать генерала Ивановский.
      - Важно, что "дело" заведено. А чем это кончается, знаем - читали в приказе о бывшем руководстве Западного фронта.
      - Это разные вещи, - ответил Ивановский со вздохом: ему, видимо, припомнилось, что когда начинал он предварительное следствие по делу генерала армии Павлова, то и не предполагал, сколь суровая мера наказания ждала арестованного.
      - Не знаю, разные или нет, но я своему брату верю и несу за него ответственность! - стоял на своем Михаил Федорович.
      - Тогда разрешите и мне с вами. Я должен доложить маршалу мотивы ареста полковника Лукина.
      - Это ваше право, - уже с откровенным чувством недружелюбия ответил генерал Лукин и обратился к дивизионному комиссару Лобачеву и генералу Власову, которые были молчаливыми свидетелями столь неожиданной и необычной встречи двух братьев: - Извините, товарищи, что задержал вас. Иначе какой из меня будет командарм с таким камнем на сердце?
      - Я обожду, - откликнулся Лобачев.
      - А я, с вашего позволения, поеду давать распоряжения о перегруппировке. - Генерал Власов хлопнул ладонью по планшетке, где у него лежал план боевого распределения артиллерии.
      - Езжайте, Трофим Леонтьевич, - согласился генерал Лукин, а затем обратился к Лобачеву: - И ты езжай, Алексей Андреевич. Я скоро буду в штабе.
      - Тогда я поеду в направлении Красного, к Буняшину. Там сейчас очень тяжело.
      - Хорошо. - Михаил Федорович утвердительно кивнул.
      Еще стояло солнечное утро, блестела на растопленных газонах, на цветах не успевшая испариться роса, откуда-то из-за хозяйственных построек бывшего дома отдыха тянуло дымом - видимо, что-то подожгли недавно пролетевшие "мессершмитты". К недалекому жилому корпусу, где размещались какие-то отделы и службы штаба фронта, подкатывали машины - грузовые, легковые, автобусы. В них спешно грузили ящики с документами и картами, сейфы, чемоданы. Даже неопытный глаз легко мог определить, что штаб фронта перемещается в другое место.
      Генерал Лукин, занятый томившими его мыслями и безучастный к окружающему, прохаживался перед парадной дверью двухэтажного дома с мезонином, в котором сейчас решалась судьба его брата Ивана. Сам Михаил Федорович в последний момент раздумал идти к маршалу Тимошенко. Встретившийся им на пути генерал Белокосков, которому Лукин взволнованно рассказал причину своей задержки в штабе фронта, согласился проводить Ивана и старшего батальонного комиссара Ивановского к маршалу. Какое же решение примет Семен Константинович? И как прозвучат в изложении представителя военной прокуратуры мотивы ареста полковника Лукина? Хотя невозможно в это поверить, но вдруг Иван действительно оплошал в бою струсил или проявил нераспорядительность? Тогда не миновать трибунала...
      Перед законом все должны быть равны. Но как тяжко сознавать, что дорогому тебе человеку грозит суд, а может быть, и расстрел. Легче взять его вину на себя. Росли же вместе... Михаил Федорович на восемь лет старше Ивана, был его наставником в малолетстве и в юности, значит, в ответе за него и сейчас.
      В эти тревожные минуты ожидания генерал Лукин будто вернулся в свое детство, в родное село Полухтино, затерянное среди милых сердцу тверских лесов... Их у отца было шестеро детей. Жили голодно и холодно при трех десятинах земли, одной лошади и одной корове. Вспомнилось, как, будучи подростком, провожал он в Зубцовске отца на поезд, потом бродил по городку, по берегам Волги и впадающей там в Волгу Вазузы, ночевал на пристани... И все размышлял тогда о сказочном Царском Селе, куда отец время от времени уезжал на заработки. Не хватало фантазии, чтобы услышанное от него сложилось в явственную картину. Представлялись улицы с золотыми домами, парки с невиданными деревьями, толпы важных господ, гуляющих с зонтиками в руках и евших мороженое, которое разносил им отец в белом халате и с лотком на груди...
      Когда Миша Лукин закончил пять классов сельского народного училища, отец и его увез в Петроград - пристроил на работу "мальчиком" в трактире "Пятерка". Поднаторев там в обращении с посудой и с посетителями, Миша перебрался в ресторан "Золотой колос", где несколько лет работал официантом. Подзаработав денег и приодевшись, подал прошение о приеме в учительскую семинарию. На вступительных экзаменах показал хорошие знания и был принят.
      Но закончить семинарию не позволил призыв на военную службу. В 1913 году он уже рядовой Усть-Двинской крепостной артиллерии, а через год, после прохождения службы в учебной команде, фейерверкер Михаил Лукин участвует в боях...
      И будто все это далеко было не с ним: бои, ранения, госпиталь в Москве, школа прапорщиков... В 1917 году поручик Лукин становится красногвардейцем, а через год - курсантом разведки и военного контроля при Полевом штабе Красной Армии... И опять бои - за молодую Советскую Республику... Он уже коммунист... Царицынская эпопея, Польский фронт, на котором командир бригады Лукин опять ранен... Первые награды - два ордена Красного Знамени, серебряный портсигар и золотые часы с монограммой. "Честному воину РККА от ВЦИК" - вычеканено на портсигаре... И пошел шагать по ступеням военной иерархии и аудиториям академических курсов Михаил Федорович Лукин... Начальствовал на командных курсах в Лубнах, затем шесть лет был во главе стрелковой дивизии в Харькове; его полки не только обучались военному делу, но и принимали участие в строительстве тракторного завода, помогали крестьянам в поле... Проходило время, внося поправки в его судьбу. Вот он военный комендант Москвы, а вот уже и командующий армией... Но не гладкой была его дорога. Иногда за взлетами следовало падение; были периоды отчаяния, когда ошибался в людях, когда узнавал об измене друзей или подвергался несправедливым наказаниям. Но никогда не опускал рук, не терял веры, не расслаблял волю. И в конечном счете правда и справедливость оборачивались к нему лицом.
      Воспоминания роем клубились в голове генерала Лукина, сменяясь одно другим, врываясь в сегодняшний день и вновь унося мыслями в родную деревню, откуда удалось в давние годы вывести брата Ивана на желанную ему стезю военной службы.
      Откуда-то из-за Красного бора донеслись гулкие удары, будто там падало на землю само небо. Оттуда же послышались резкие и сердитые выстрелы зенитных орудий. И Михаил Федорович, вырвавшись из плена воспоминаний, ощутил холодок в груди: ему немедленно надо быть северо-западнее Смоленска, оттуда тоже явственно, если прислушаться, докатывался пушечный гром. И в это время его кто-то окликнул:
      - Михаил Федорович!
      Оглянулся на голос и увидел Ивана, который стоял на нижней ступеньке парадного крыльца. По его смущенной улыбке и какой-то энергичности в лице, по подобранности в фигуре понял, что беда миновала. Быстро пошел ему навстречу, всем своим видом выражая нетерпение:
      - На чем порешили?
      - Дал маршал чертей, но вину снял с меня.
      - Куда ты сейчас?
      - В отдел кадров к полковнику Алексееву за назначением.
      - В мою армию не хочешь?
      - Нет, Миша. Будем воевать с немцами порознь.
      - Правильно!
      Братья обнялись на прощание и расцеловались. Это была их последняя встреча. Скоро Михаил Федорович узнает, что его брат полковник Лукин геройски погиб в бою.
      9
      В начале дня штаб Западного фронта спешно покинул Гнездово. В бывшем доме отдыха остались только связисты - для демонтажа и погрузки на машины аппаратуры узла связи.
      Маршал Тимошенко ехал в своем бронированном "зисе" один, наблюдая за оживленной и пыльной дорогой, ведущей к Смоленску. Но перед его глазами стояла все-таки не дорога, а оперативная карта, по которой он только что отдавал армиям фронта приказ уничтожить прорвавшиеся группировки противника в районы Демидов, Горки, Быхов и упрочить положение по рубежу рек Западная Двина (в районе Полоцкого укрепленного района) и Днепр. Видимо, так преследуют воображение мастеров кисти создаваемые ими картины живописи, с той лишь разницей, что на картине живописца рождается обобщенная реальность, а карта военачальника символами передает боевые и тоже вполне реальные события, которые пребывают в постоянном движении и таят в себе неисчерпаемый океан человеческих страстей на грани жизни и смерти. И если художник каждым новым мазком кисти приближает картину к завершенности, то на карте последующие обозначения уже будут итогом не только творчества полководца, но и боевых усилий войск - успешных или безуспешных. И это - последнее, как грядущий приговор суда, постоянно и немилосердно тиранит душу полководца.
      Но по мере приближения автомобиля к Смоленску мысль маршала постепенно переключилась на все то, что могло сейчас происходить там, в каменном хаосе развалин и пожарищ... Под густой сенью деревьев Лопатинского сада вырыты землянки, где разместился областной комитет партии. По просьбе первого секретаря обкома Попова маршал Тимошенко позавчера присутствовал на заседании бюро, где решался вопрос о создании подпольного обкома партии, а в городе - подпольного партийного центра, об организации боевых подпольных групп и развертывании в области партизанского движения. Пришлось маршалу для этого важного дела выделять из скупых запасов легкие радиостанции, электробатареи, личное и автоматическое оружие...
      Автоколонна штаба фронта пробиралась по Заднепровью. Справа раскинулась территория железнодорожной станции. Из окна автомобиля маршал Тимошенко видел клубы дыма, языки пламени, вздыбленные над воронками рельсы, остовы сгоревших вагонов, захламленные междупутья, развалины станционных построек... И встревоженный людской муравейник: железнодорожники восстанавливали пути, грузили на платформы станки, ящики с заводским оборудованием и еще с чем-то, отправляли на восток эшелоны.
      А с заднепровских холмов скорбно смотрел Смоленск, укоряюще глядели пустыми глазницами окон каменные глыбы его обгоревших, с обрушенными внутрь крышами домов. Тонули в задымленном небе купола Успенского собора. По днепровскому мосту текла в Заднепровье река беженцев...
      За городом, куда с трудом пробилась автоколонна, дорога тоже была запружена машинами, повозками, тачками, детскими колясками, велосипедами. Люди, изнывая от жары, задыхаясь в пыли и гари, несли рюкзаки, чемоданы, узлы, шли по обочинам, по полю вдоль шоссе. В этом пестром и печальном потоке - большинство женщин, детей, стариков. Кое-где виднелись группы раненых красноармейцев с серыми от усталости лицами и потерявшими белизну повязками. Тяжкое это зрелище: сколько порушено человеческих судеб, сколько выпадет на долю этих людей лишений и страданий; и томило сердце маршала чувство собственной вины за все, что видели его глаза...
      Людской поток устремился по старой Смоленской дороге, а автоколонна штаба фронта свернула на север, к недалекой автостраде Москва - Минск. Автострада оказалась почти свободной, и минут через сорок быстрой езды машины втянулись в лес - не доезжая Ярцева, близ того места, где с автострадой сливалась шоссейная дорога, идущая от Духовщины. В лесу развернулись радиостанции, настраиваясь на связь с Москвой и со штабами армий. На автостраде встал контрольный пост для остановки и ориентирования наших делегатов связи.
      То были тревожные и томительные часы. Ожидались распоряжения Ставки Верховного Командования и возвращение с рекогносцировки квартирьеров, посланных в тыл Западного фронта для выбора нового места под штаб. Намеченный прежде запасной командный пункт в районе Ярцева, известный Ставке, находился в зоне, уже слишком близкой к противнику. И Тимошенко не был готов принять решение: где при создавшейся обстановке лучше расположить свой штаб и КП? Если впереди ранее указанного Ставкой и, наверное, строящегося рубежа Фронта резервных армий, то это бессмысленно: боевые действия вплотную придвинулись и к этому рубежу; в таких условиях нельзя обеспечить сколько-нибудь четкого управления войсками. А уйти за линию этого фронта, значит, штаб Западного фронта будет иметь перед собой "чужие" армии, что неизбежно приведет к неразберихе. Да и вообще, хотя резервные армии были только на подходе, складывалось, по мнению маршала, не лучшее стратегическое построение войск: в одной фронтовой полосе образовалось два фронта, управляемых двумя штабами, пусть даже они подвластны одному главкому Западным направлением - ему, маршалу Тимошенко.
      Ни указаний Ставки, ни возвращения квартирьеров дождаться в лесу под Ярцевом не удалось. События неожиданно приняли опасный оборот. Только потом узнал маршал, как они начинались.
      ...С Духовщинского шоссе выскочили на автостраду Москва - Минск два санитарных автобуса с ранеными красноармейцами. В боковой стенке передней машины, почти в том месте, где на белом круге был нарисован красный крест, зияла овальная дыра с рваными закраинами.
      На контрольном посту автобусы были остановлены. Из кабины переднего выскочила маленькая рыжеволосая девушка с эмблемами медика на зеленых петлицах гимнастерки. Ее бледное лицо, трясущиеся губы, помертвевшие серые глаза выражали крайний испуг.
      - Сзади нас - немецкие танки! - осипшим голосом сообщила она. - Вон попали снарядом-болванкой... Одного раненого надвое перерубило... Кровищи полный автобус. - И девушка навзрыд заплакала.
      Тем временем в глубине леса маршал Тимошенко беседовал с начальником войск связи фронта генерал-майором Псурцевым. Они стояли под зеленой ольхой в бликах солнечных лучей, дробившихся в ветвях деревьев. Среднего роста, смуглолицый, Николай Демьянович Псурцев немногословно докладывал, что узел связи фронта в Гнездове демонтирован, последние машины с оборудованием уходили оттуда уже под артиллерийским обстрелом врага. В сдержанности голоса Псурцева, в тоскливом выражении глаз угадывались казнившие его душу мысли: обстановка на фронте хуже быть не может... Многое зависит от связистов, а их - кот наплакал. Части связи 3, 4 и 13-й армий понесли потери от 50 до 100 процентов. Прибывшее управление 16-й армии потеряло свой батальон связи при изменении маршрута следования. Части Народного комиссариата связи не отмобилизованы.
      2 июля Псурцев дал начальнику штаба фронта генералу Маландину подписать телеграмму в Генеральный штаб, в которой объяснялась необходимость срочно подать из центра четыре линейных батальона связи, восемь линейных батальонов армейских управлений и, соответственно плану развертывания, - необходимое количество кабельно-шестовых, телеграфно-экплуатационных и телеграфно-строительных рот. Москва пока не отвечает...
      Но сейчас главная боль сердца - сегодняшний день. К прибытию штаба фронта на новое место узел связи должен быть готов к действию... Но куда, в какой пункт посылать машины?..
      Они понимали друг друга с полуслова. Ведь и в финскую войну Псурцев был начальником войск связи фронта, которым командовал Тимошенко. А сюда, на Западный фронт, прибыл из Генерального штаба тоже по его приказу сразу же после того, как Военный совет сместил бывшего начальника связи генерала Григорьева с поста и вместе с прежним руководством Западного фронта отдал под суд военного трибунала.
      - Надо держаться, - невесело сказал Псурцеву маршал и с нервной нетерпеливостью взглянул на часы. - А насчет узла связи... Видимо, придется потеснить в Касне штаб Фронта резервных армий. Там узел задействован... Другого выхода пока не вижу.
      И только сказал маршал последние слова, как со стороны автострады послышался чей-то напряженно-высокий и взвинченный голос, от которого у всех дрогнуло сердце:
      - Общая команда!.. В ружье-о!.. Приближаются танки противника!.. По машинам!.. Заводи моторы!..
      Тут же на просвечивающейся опушке, обращенной в сторону Духовщинского шоссе, в кронах деревьев с ужасающим грохотом начали рваться снаряды.
      Когда Тимошенко и Псурцев выбежали на опушку, то увидели, что за дорогой, над недалеким бугром, клубится пыль, поднятая гусеницами и орудийными выстрелами. В живом сером мареве виднелись движущиеся темные сгустки. Сомнений не было: немецкие танки - наверное, разведка одной из тех двух дивизий, - которые прорвались со стороны Демидова.
      По танкам из подступавшего к автостраде угла леса ударила батарея сорокапяток, охранявшая штаб...
      - Товарищ маршал, машина подана! - взволнованной скороговоркой доложил подбежавший начальник охранной группы. И наверное, для убедительности добавил: - Товарищ маршал, ранен осколком генерал Белокосков!
      - Тяжело ранен? - встревоженно спросил Семен Константинович.
      - Тяжело. - Начальник охраны кивнул головой в глубину леса: - Там ему оказывают помощь.
      Взглянув еще раз в сторону танков, маршал сумрачно бросил:
      - Штабу фронта, конечно, здесь делать нечего. - Затем повернулся к торопливо подошедшему генерал-лейтенанту Маландину, требовательно посмотрел в его серое от недосыпания лицо, распорядился: - Сориентируйте по радио Лукина, где находятся эти танки. Надо прикрыть автостраду. Пусть выдвигается сюда и сто десятая мотострелковая... А из Фронта резервных армий... Какая танковая поближе?
      - Шестьдесят девятая, - ответил Маландин.
      - Наметьте рубеж развертывания шестьдесят девятой танковой... По речке Вопь занять оборону сорок четвертому стрелковому корпусу генерала Юшкевича. Задача - прикрывать Ярцево. Все подходящие по автостраде части тоже на Вопь...
      10
      В живой, полной сил армейской среде встречаются столь одаренные военачальники, коим в определенное время становится тесно и скучно в штабах и за оперативными картами, в академических аудиториях и даже на полях крупных войсковых учений. Их опыт и их знания как бы рвутся на волю, стремясь обрести голос и практическое действо. Это потому, что, когда дремлют громы войны, когда царит мир, армия живет жизнью, уложенной в строгие границы предписаний. И как бы ни были широки эти границы, как бы ни наполненно пульсировали артерии, соединяющие Генеральный штаб через нижестоящие штабы с войсковыми организмами, творческая мысль, которая постоянно обогащает существующую науку о войне, на каком-то этапе неизменно теряет упругость и активность, жрецы этой мысли, где бы они ее ни извлекали - на академической ли кафедре, находясь ли во главе войскового соединения или оперативного объединения, - устают оценивать умозрительно созданное ими и выверять его в условных обстоятельствах. Точнее - у военачальников мирной поры мало возможностей испытывать синтезирующие способности своего полководческого интеллекта, ибо, как известно, без анализа нет синтеза. А мышление людей, в том числе и военных, состоит из разложения специфических объектов сознания на их элементы и слияния родственных между собой элементов в единое целое.