Война (Книга 3)

      - Так что будем предпринимать, товарищ нарком обороны?
      Семен Константинович уловил в вопросе Шапошникова скрытый упрек: мол, арестами дело не поправишь... Но упрек не уязвил его: сложилось все слишком серьезно, обстановка обострилась до крайности, до абсурда.
      - Будем воевать! - сумрачно бросил Тимошенко.
      - Верно, голубчик, - как-то буднично и устало произнес маршал Шапошников. - Надо выбить фашистов из Смоленска.
      Все расходились из кабинета Тимошенко молча, не глядя друг на друга. Семен Константинович, оглушенный вестью о падении южной части Смоленска и взрыве мостов через Днепр, заспешил вместе с генералами Маландиным и Псурцевым на узел связи, еще не зная, какие новые распоряжения отдать командующим армиями, действующими на смоленском направлении, и тая в глубине души надежду, что доклад Лукина по какой-либо случайности не совсем соответствует истине.
      Член Военного совета Булганин попросил у Тимошенко разрешения сесть за его стол, чтобы по телефону ВЧ связаться с Политуправлением РККА. И когда Булганин остался в кабинете один и взялся за телефонную трубку, аппарат зазвонил: на проводе был Сталин. Услышав голос Председателя Государственного Комитета Обороны, Булганин покрылся холодным потом, поняв, что именно ему выпала тяжкая участь сообщить в Политбюро о том, что враг уже в Смоленске...
      20
      Как же все случилось?
      Полковник Малышев Петр Федорович был высокообразованный в военном отношении человек, и, несмотря на круговерть суматошных дел, которые непрерывно мяли и давили его как начальника гарнизона, он в отрывочные минуты отдыха или сидя в мчавшейся машине пытался объемно постигнуть происходившее. Да, были неразбериха, сумятица, даже паника, через Смоленск непрерывно лилась река беженцев и раненых, а на запад шли маршевые роты войск, двигались колонны техники; город жестоко разбомблен с воздуха; немецкая авиация продолжает налеты днем и ночью; госпитали и больницы набиты битком искромсанными пулями и осколками, изломанными в обрушенных домах людьми; железнодорожный узел непрерывно отправляет на Вязьму и на Спас-Деменск составы с ценными грузами, а с востока принимает воинские эшелоны. Словом, война как война - начальнику гарнизона прифронтового города надо постоянно быть как патрону в патроннике ружья со взведенным курком. Забота о противовоздушной обороне, охрана объектов города, вылавливание вражеских диверсантов и радистов, задерживание и приведение в боевое состояние отбившихся от своих частей красноармейцев и младших командиров, пресечение паники, дезертирства, трусости - все на нем, как на боге, творящем жизнь.
      И в этом адском кипении военной повседневности Малышев пытался заглянуть вперед и угадать, как все сложится и что ждет его хотя бы в ближайшем будущем. Появление в районе Смоленска новых армий уже само по себе говорило ему о многом (по долгу службы он обязан был знать, где разместились их штабы и где выставлены "маяки", обязан был ведать о приходе воинских эшелонов и принимать меры не только к их быстрейшей разгрузке, но и к отправке людей и техники в нужные места). Становилось ясно главное - советское командование стремится успеть разгромить врага на Немане, Друти, Соже... Днепр поначалу виделся Малышеву недосягаемой для врага преградой... В своих размышлениях он приходил в конечном счете к выводу, что Смоленск пока в безопасности, а лично ему, полковнику Малышеву, опять чертовски не повезло (он давно считал себя невезучим в военной службе по сравнению с товарищами, с которыми учился в академии). Дивизию, стоявшую в Смоленске (он был заместителем по строевой части ее командира полковника Иовлева), подняли в первые дни войны по тревоге и бросили на оборону Минска, а ему и полковому комиссару Гулидову приказали оставаться в городе и формировать новую дивизию из "приписного состава". Вначале это несколько утешило Петра Федоровича - перед ним открывалась перспектива стать командиром дивизии.
      Но, как говорят, бог задумал, а черт загадал - по его и вышло. После того как немецкая авиация превратила центр Смоленска в развалины и разбомбила казармы военного городка, поступило распоряжение - полковому комиссару Гулидову ехать в Вязьму и там, а не в Смоленске развертывать новую дивизию, а полковнику Малышеву оставаться в городе начальником гарнизона и тянуть немыслимо тяжелую телегу нескончаемых военных дел.
      А гарнизон-то - всего лишь три батальона ополченцев и батальон милиции и курсантов милицейской школы, не считая нескольких батарей противовоздушной обороны. Лавров славы с таким войском не пожнешь. Но полковнику Малышеву в высшей степени было присуще чувство долга, и он со всей энергичностью, правда, может, с чрезмерной суровостью (на службе он всегда был строгим и суровотребовательным) взялся за наведение и поддержание порядка в прифронтовом Смоленске.
      И вдруг в одном из поступивших приказов части Смоленского гарнизона стали именоваться стрелковой бригадой, а ее командиром значился полковник Малышев Петр Федорович... Бригада, конечно, не дивизия, но все-таки воинское соединение, и если оно будет, как полагал Малышев, укомплектовано людским составом и техникой согласно штатному расписанию военного времени, то это тоже внушительная сила, способная решать серьезные боевые задачи.
      Не сбылись надежды Петра Федоровича. Никакого пополнения ему никто не дал. Бригада так и осталась в четырехбатальонном составе, а если смотреть правде в глаза, то, вместе взятые, эти батальоны могли бы сойти всего лишь за один более или менее полнокровный батальон, но очень слабо вооруженный. Правда, полковнику удалось сколотить для патрульной и охранной служб крепкую комендантскую команду из выздоравливавших легкораненых или отставших от своих частей, задержанных на контрольных постах, дотошно проверенных бойцов и сержантов.
      Когда гарнизон полковника Малышева стал именоваться бригадой, поступил приказ о том, что бригада как войсковое соединение вливается в состав 16-й армии генерал-лейтенанта Лукина. Затем начали следовать боевые приказы и распоряжения, в которых ставились конкретные боевые задачи по прикрытию подступов к Смоленску. Это встревожило Петра Федоровича: что могла значить в нынешнем составе его "бригада" в сравнении с армиями, которые прикрывали город? С запада и юго-запада вела упорные оборонительные бои 20-я армия, с северо-запада и севера защищались 19-я и 16-я армии, с юго-запада и с юга контратаковали 13-я армия да еще отдельная войсковая группа генерал-майора Чумакова. И хотя полковник Малышев знал, что 19-я армия генерала Конева и 16-я генерала Лукина только-только прибыли в район Смоленска и бросались навстречу врагу разрозненно, а 13-я армия состояла главным образом из штабов и штабных подразделений, ему стало ясно, что его четыре батальона не могли заметно повлиять на сложившуюся в районе Смоленска обстановку. В самом городе для них хватало дел - не только по прикрытию мостов через Днепр, охране электростанции, железнодорожного узла и многого другого, но и по подготовке города к уличным боям.
      Однако, как говорят, начальству виднее, тем более что действительно бывают на фронте моменты, когда самый небольшой перевес в силах на отдельном участке в конечном итоге меняет всю обстановку в пользу добившихся этого перевеса. И полковник Малышев, как и полагалось истинному военному, приказы выполнял неукоснительно (бригада стала даже фигурировать в боевых донесениях, поступавших из 16-й армии в штаб фронта: то ставили ей задачу держать оборону севернее автомагистрали Минск - Москва, то перебрасывали на юг - прикрывать шоссе Красный - Смоленск). А ведь своего штаба у Малышева не было. Управлял он бригадой при помощи связных, посыльных и порученцев. Сам метался на автомобиле или мотоцикле между городом и командными пунктами батальонов...
      Прежние надежды Малышева на то, что противнику из-за стольких водных рубежей да при таком активном сопротивлении наших армий не дотянуться до Смоленска, стали развеиваться окончательно. Реальную угрозу, нависшую над городом, подтвердил приказ командующего 16-й армией генерала Лукина, в котором указывалось, что на него, Лукина, возложена оборона Смоленска и что все воинские части, находящиеся в районе города, переходят в подчинение командования 16-й армии. Вслед за этим приказом полковник Малышев получил распоряжение отвести свои батальоны в черту города и включиться в подготовку Смоленска к уличным боям, которая велась до этого силами гражданского населения.
      За все время, когда полковник Малышев возглавлял Смоленский гарнизон, у него, пожалуй, не было более важной и тревожной заботы, чем охрана двух каменных мостов через Днепр, соединявших главную, южную, часть города с заречной. Мосты прикрывались двумя зенитно-артиллерийскими батареями и непрерывно охранялись нарядами гарнизонных караулов. Петр Федорович был убежден, что если немцам не удастся разбомбить мосты с воздуха, то они, несомненно, попытаются взорвать их, забросив в город диверсантов.
      Но ни того, ни другого пока не случилось. "Юнкерсы", разбомбив вокруг почти все строения, мостов не тронули, как, впрочем, оставили в целости некоторые административные здания, например добротные постройки бывшего штаба Белорусского военного округа* и городок Военно-политического училища. Это навело Малышева на мысль, что немцы неспроста "щадят" некоторые объекты. С ней, этой мыслью, особенно о мостах, он помчался в штаб 16-й армии - в лес, что близ совхоза Жуково за Московско-Минской магистралью.
      _______________
      * До создания Западного Особого военного округа существовал
      Белорусский военный округ, штаб которого находился в Смоленске.
      (Прим. авт.)
      Начальник штаба армии полковник Шалин Михаил Алексеевич, многоопытный, рассудительный штабист, участник гражданской войны, крайне удивился, узнав, что смоленские мосты до сих пор не заминированы. Прежнего убеждения Малышева, что заложенная в фермы мостов взрывчатка могла бы облегчить диверсию немецких агентов, Шалин не разделял и вызвал к себе в автобус начальника инженерной службы армии. Они тут же сочинили проект приказа, адресуя его начальнику Смоленского гарнизона полковнику Малышеву. В приказе, написанном красным карандашом на полулисте бумаги, категорически требовалось немедленно подготовить мосты через Днепр к взрыву, усилить их охрану и, если нависнет опасность захвата мостов противником, взорвать без промедления. Приказ этот выходил за рамки компетенции одного военачальника, и его решили совместно подписать командующий армией генерал-лейтенант Лукин, член Военного совета генерал-майор Лобачев и начальник штаба полковник Шалин.
      Когда пришли с проектом приказа в землянку Лукина, то застали там и Лобачева. Прочитав подготовленный документ, оба генерала озабоченно переглянулись. Лукин спросил у Шалина:
      - Но вы-то понимаете, что мосты эти стратегического значения?
      - Понимаю, товарищ командующий, поэтому нельзя медлить ни минуты с подготовкой их к взрыву.
      - Нужна санкция штаба фронта, - напомнил Лобачев.
      - К утру санкция будет, - пообещал Шалин и объяснил Малышеву: Взамен линий связи, перехваченных немцами, связисты сейчас прокладывают обходную - через дорогобужские леса.
      - Сделайте запрос по радиотелеграфу, - приказал Шалину Лукин и подписался под приказом. Передавая бумагу на подпись генералу Лобачеву, Лукин сказал стоявшим рядом Малышеву и начальнику инженерной службы армии: - Заложите в фермы взрывчатку и подготовьте все к взрыву. В случае опасности звоните мне... Пока штаб фронта не даст "добро", эта бумажка не имеет силы. - Он указал пальцем на приказ, который уже подписал и Шалин. Даем вам ее, как говорят, авансом, на аварийный случай.
      - Ясно, товарищ командующий!
      - Без согласия с нами мостов не взрывать! - уточнил генерал Лобачев и удрученно засмеялся: - Вот ситуация! Как у голодного, которому поднесли миску каши, а рот завязали.
      Уезжая из штаба армии, полковник Малышев не ведал, что лежавшая в его полевой сумке небольшая бумажка, исписанная красным карандашом, спасет ему жизнь...
      К вечеру 15 июля смоленские мосты были заминированы...
      Части войсковой группы генерал-майора Чумакова истекали кровью, но рубеж на возвышенностях вдоль речки Лосвинки удерживали с самого утра. Разумно расставленные и закопанные в землю танки, кочующие батареи остатки бывшей артиллерийской бригады - оказались главной ударной силой в отражении атак немецких танков и мотопехоты. И еще залповый ружейный огонь, которому начали обучать бойцов перед самой войной. После двух безуспешных атак немцы будто бы угомонились, но это могло значить, что они ищут пути обхода закопавшихся в землю наших войск или ждут, пока им окажут помощь с воздуха.
      В минуту затишья к генералу Чумакову прибежал на командный пункт командир радиовзвода - щупленький белобрысый младший лейтенант.
      - Товарищ генерал, вас требует к радиотелеграфу штаб фронта! возбужденно доложил он.
      Федор Ксенофонтович заторопился в овраг, к замаскированной радиостанции, и застал ее экипаж во всеоружии: были наготове сменные позывные, ключи к переговорным таблицам паролей, а главное, на волне был тот, кто вызывал генерала.
      Радисты - красноармейцы второго года службы, все в выцветшем обмундировании, - споро делали свое дело, и Федор Ксенофонтович через минуту уже знал, что с ним разговаривает начальник разведотдела штаба фронта. Оказывается, фронтовая радиоразведка подслушала открытые переговоры немцев об исчезнувшем, видимо попавшем в плен к русским, некоем полковнике Шернере; с ним были важные документы. И сейчас штаб фронта запрашивал Чумакова, не известно ли ему что-нибудь об этом Шернере, ибо, по всей вероятности, исчез он в полосе действий чумаковской войсковой группы.
      Федор Ксенофонтович доложил о прямом попадании немецкой авиабомбы в автобус, где были полковник Шернер и полковник Карпухин, и о том, что предварительно изъятые у пленного документы отправлены в штаб фронта с нарочным-мотоциклистом. И тут же получил ответ, что мотоциклист в штаб фронта не прибыл и вряд ли прибудет, так как дорога между Смоленском и Ярцевом оседлана противником. Поэтому начальник разведотдела попросил прислать в штаб фронта запись допроса Шернера, если таковая есть, а также по возможности сообщить содержание изъятых у немецкого полковника документов.
      Федор Ксенофонтович начал вспоминать документы Шернера, с которыми он знакомился, и решил, что, может быть, заслуживает внимания приказ командиру 29-й немецкой моторизованной дивизии генералу фон Больтерштерну. В нем требовалось от генерала принять меры к захвату мостов через Днепр в Смоленске. Значит, надо бы сперва сообщить об этом документе генералу Лукину, который отвечает согласно полученному Чумаковым приказу за оборону Смоленска, а потом послать шифровку в штаб фронта, если уж трофейные документы туда не попали.
      Погибшего полковника Карпухина заменил подполковник Дуйсенбиев, и Федор Ксенофонтович заспешил на командный пункт, чтобы поручить Дуйсенбиеву составить шифровку в штаб 16-й армии. Но только вышел из радиостанции, как невдалеке, в тени кустов разросшейся бузины, увидел полкового комиссара Жилова и капитана Пухлякова, начальника особого отдела, которого бойцы прозвали Поэтом. Пухляков носил рыжеватые, закрученные вверх усы, был по-гусарски брав, подтянут и всегда кидался в самое пекло.
      Перед Жиловым и Пухляковым навытяжку стоял и о чем-то говорил незнакомый командир в запыленном танкистском комбинезоне, поверх которого было надето полевое снаряжение - ремень с портупеями, кобура с пистолетом и полевая сумка. Чуть сдвинувшись, ремни снаряжения вытемнили незапыленные полосы на синем комбинезоне. Рядом, под самыми кустами, стоял мотоцикл с коляской, в которой дремал красноармеец за ручным пулеметом, закрепленным поверх коляски в турельной вилке; красноармеец свесил во сне плотно забинтованную голову, и было похоже, что на нее надели белую шапку.
      - Гонцы от генерала Лукина! - сообщил Жилов, увидев вышедшего из фургона радиостанции Федора Ксенофонтовича.
      Командир в танкистском комбинезоне оказался старшим лейтенантом. Повернув к генералу серое от пыли и от усталости лицо, он посмотрел на него скорбно-строгими темными глазами, будто удостоверяясь, что перед ним был не кто-нибудь другой, а именно Чумаков, протянул ему зеленый, в сургучовых печатях, пакет. В пакете был приказ генерал-лейтенанта Лукина.
      Приказ требовал от генерал-майора Чумакова немедленно отвести свою войсковую группу к Смоленску и занять оборону на ближних подступах к городу - с задачей прикрыть Рославльское шоссе. В приказе указывались рубеж и время его занятия, а сам генерал Чумаков вызывался в штаб армии для получения более точных указаний.
      Будто все ясно и просто. Есть приказ - надо его выполнять. Но не так легко оторваться от противника в дневное время, когда на тебя нацелены его пушки, пулеметы, когда вслед за тобой могут устремиться танки. Да еще в такой запутанной обстановке: прибывший с пакетом офицер связи предупреждал, что все шоссе Красный - Смоленск, до деревни Хохлово, забито немецкими войсками, и потому надо пятиться левее, по полевым и лесным дорогам, да при сильных головных и боковых походных заставах.
      Когда Чумаков направился по склону оврага вверх, к замаскированным блиндажам и траншеям командного пункта, чтобы отдать командирам штаба нужные распоряжения, его окликнул начальник особого отдела капитан Пухляков:
      - Товарищ генерал, извините меня, пожалуйста, что не в подходящую минуту беспокою, но служба... - Пухляков щелкнул верхним клапаном желтой полевой сумки, извлек из ее кожаных глубин невзрачную голубую бумажку, исписанную фиолетовыми чернилами. - Тут мое начальство шифровку прислало... Просит вас срочно, даже безотлагательно, написать для Москвы объяснительную записку...
      - Действительно, выбрали время. - Федор Ксенофонтович досадливо и озабоченно засмеялся. Затем, посерьезнев, спросил: - Что и кому надо объяснять?
      - Запрашивают тут о каком-то майоре Птицыне, - с готовностью ответил Пухляков. - Я уже наводил справки...
      - Птицыне? - удивился Федор Ксенофонтович, остановившись.
      Фамилия эта была ему будто знакома, но сразу не вспоминалось, кому именно она принадлежит. А капитан Пухляков не мог подсказать, ибо заменил погибшего начальника особого отдела группы уже после того, как майор Птицын, получив ранение, был отправлен в госпиталь.
      - В шифровке указывается, что вы передали с ним письмо своей семье.
      - Верно! - Федор Ксенофонтович сразу вспомнил все: и как он в ночь перед войной, когда ехал в Крашаны, встретил на почте незнакомого городишка майора инженерных войск. Майор назвал себя "дорожником фронтового подчинения", хотя войны еще не было... Потом, когда уже шла война, этот майор, будучи раненным в ногу, оказался в его, Чумакова, группе, пробивавшейся на восток, и был неплохим инструктором по подрывному делу. После выхода из окружения и кратковременного лечения в полевом госпитале майор Птицын что-то делал, кажется, в инженерной службе дивизии полковника Гулыги, затем вновь был ранен, и Чумаков, случайно увидев его в санитарном поезде на Могилевском вокзале, действительно попросил отнести в Москве на 2-ю Извозную улицу письмишко для семьи, переехавшей туда из Ленинграда.
      Все это Федор Ксенофонтович бегло рассказал капитану Пухлякову, но писать объяснительную записку ему было некогда. Капитан, впрочем, и не настаивал на записке, а торопливо строчил карандашом по чистой странице блокнота вслед за рассказом генерала.
      - Но в чем дело? Что с этим Птицыным? - не без тревоги спросил Федор Ксенофонтович у Пухлякова.
      - Не знаю, товарищ генерал, - откровенно ответил капитан. - Наверное, назначают его на какую-то важную должность... Война... Надо проверять людей...
      И все-таки подсознательное беспокойство запало в душу Федора Ксенофонтовича. Не случилось ли что-нибудь дома?..
      Но этот день, как и многие прежние, был наполнен столь мучительным напряжением и столькими опасностями, что все не связанное с отводом еще больше поредевших и до крайности измотанных частей к Смоленску улетучилось из его головы и сердца. К тому же генералу Чумакову не удалось самому до конца выполнить эту непростую операцию, проводившуюся под обстрелом, бомбежками и при нападениях немецких танков и мотоциклистов. Когда полуторка, в кабине которой Федор Ксенофонтович ехал рядом с шофером, миновала мосток через речку Сож и затем приблизилась к Рославльскому шоссе, слева, в продолговатой низине, над которой петляла дорога, взметнулись гигантскими черными метлами взрывы тяжелых снарядов. Затем взрыв огненной стеной вдруг закрыл все небо рядом с машиной, и Федор Ксенофонтович, успев ощутить тугой, горячий удар в машину и во всего себя, будто растворился в страшном грохоте.
      Командование сводной войсковой группой принял полковник Гулыга. Федора же Ксенофонтовича, вторично раненного, отправили санитарным автобусом в Смоленск, в военный госпиталь... Федор Ксенофонтович пришел в себя в пути. Ощутил толчки мчавшейся по щербатой дороге машины, догадался, что он лежит на подвесных носилках, и, не открывая глаз, стал прислушиваться. Рядом слышался мужской разговор двоих - у одного голос густой, ворчливый и даже озлобленный, у другого ломкий, юношеский, с нотками недоумения и наивности. Это вели свой постоянный спор сержант Чернега и красноармеец Алесь Христич, которым полковой комиссар Жилов приказал сопровождать раненого генерала Чумакова в госпиталь - в Смоленск ли, Вязьму или хоть в самое Москву, куда прикажут врачи, - и отвечать за него головой. Алесь Христич, наученный горьким опытом, потребовал себе документ с печатью, подтверждающий суть приказа полкового комиссара, и такой документ действительно был написан, но вручен не Алесю, а сержанту Чернеге как старшему - один на двоих; и Алесь Христич канючил сейчас, чтоб Чернега все-таки отдал бумагу с печатью ему, ибо сержанту, в случае чего, и без бумаги поверят, что не дезертир он, а Христич, как известно, настолько невезуч, что может расшибить лоб о перину - опять влипнуть в какую-нибудь историю, подобную той, когда по своей глупости ни за что попал он под трибунал и чуть не был расстрелян.
      - Жалко, что не шлепнули тебя, зануду, - ворчал Чернега. - Мне бы легче жилось!
      - А что я тебе плохого сделал? - обидчиво огрызался Христич. - С любым может случиться!
      - С тобой каждый день случается! То за дезертира его приняли, то чуть не шарахнул связку гранат в броневик маршальской охраны!..
      - "Чуть" не считается! - довольно засмеялся Христич. - За "чуть" взятки гладки!
      - С тебя гладки, а с меня начальство такую стружку сняло, что век не забуду!
      - Зато сержантское жалованье получаешь!
      - Подавись ты этим жалованьем! - все больше распалялся Чернега. Командовать такими олухами, как ты, я б за золотые горы не стал, если б не война.
      - Почему это я олух? Почему?
      - А кто поднял панику, что вода отравлена, когда те два чудика обожрались немецкой шипучки?! Я, что ли?! Не твоя разве работа?
      - Ну моя! Но кто обожрался, тот и олух!
      - Жалко, темную тебе не устроили. Ребята по твоей вине голодали до обеда - послушались психа, что завтрак на отравленной воде приготовлен, и все кусты облевали!
      - Ничего, зато трава там расти лучше будет! - Христич по-мальчишечьи хихикнул.
      Чернега снисходительно помолчал, вздохнул, затем заинтересованно спросил:
      - Что у тебя в противогазной сумке вздулось?
      - Это гранаты, - охотно и даже весело ответил Алесь. - Те самые!.. Может, в музей когда-нибудь сдам.
      - А пожевать ничего нет?
      - Про жратву начальство должно было побеспокоиться! - с укоризной заметил Христич. - У меня самого кишки к позвонку прилипают.
      - Потерпишь. А мне надо поесть - я диабетик.
      - Диабетик? - удивился Христич. - А что это за профессия?
      - Дурак ты, Христич! - Чернега зло засмеялся. - Диабетик профессия... Ха-ха. Если бы ты сказал, что сифилитик - профессия, то я, может быть, и согласился.
      Федор Ксенофонтович с самого начала не без интереса прислушивался к этой перебранке, а при последних словах Чернеги не выдержал и зашелся смехом, похожим на стон. И тут же в тело ворвалась боль. Он почувствовал, что плечо и шея его плотно и многослойно перебинтованы и что сделана свежая повязка на уже заживающей, но еще болезненной ране на челюстной кости.
      - Куда мы едем? - спросил он у притихшего при его смехе сержанта Чернеги.
      - Уже в Смоленске. В госпиталь едем. - И Чернега начал усердно тормошить уснувшую в углу автобуса молоденькую санитарку. - Проснись, тютя, да подскажи дорогу в больницу!
      Но девчонка, видать не спавшая много ночей подряд, только вяло мотала головой, а проснуться не могла.
      - Стойте! Стойте! - заорал вдруг Алесь Христич, что-то увидев в раскрытое окно на улице, по которой их санитарный автобус ехал уже медленно, лавируя между обломками рухнувших стен, грудами кирпича и щебенки. - Остановитесь! Вон Иванютич голосует! - Христич тут же поправился: - Наш младший политрук Иванюта!..
      На противоположной стороне улицы, у перекрестка, действительно стоял младший политрук Миша Иванюта. Рядом с ним, на захламленном тротуаре, высился тюк - хорошо упакованные в серую бумагу и обвязанные крепким типографским шпагатом свеженапечатанные листовки. Миша надеялся остановить какую-нибудь машину, которая направлялась в сторону Красного.
      Появление "своего" санитарного автобуса, пусть и шедшего пока в противоположную сторону, обрадовало его несказанно. Но, когда увидел забинтованного Чумакова, сразу скис: и сердце дрогнуло от страха за доброго человека, и рухнула надежда, что "санитарка" скоро пойдет обратно.
      - Давай сюда свои листовки, и двинулись, - мрачно приказал ему Федор Ксенофонтович. - Нет уже там наших, где были...
      - А мы куда? - спросил Иванюта, когда затолкал тюк с листовками под носилки, на днище машины.
      - В госпиталь, - ответила проснувшаяся наконец молоденькая медичка в мужском красноармейском обмундировании. Поправляя под сбившейся пилоткой рыжие волосы, она спросила: - Не знаешь, где он тут?
      Все остальные в автобусе тоже вопросительно посмотрели на Иванюту.
      - Нет... Знаю только, где комендатура, - как бы оправдываясь, ответил Миша.
      - Давай в комендатуру! - распорядился генерал Чумаков. Его не покидала мысль хотя бы по телефону доложить командарму Лукину о документах полковника Шернера, да и обо всем остальном...
      Федор Ксенофонтович чувствовал, что у него кружится голова, болит левое плечо и жжет шею ниже левого уха. Но, когда они подъехали к комендатуре, встал с носилок довольно бодро и, не обращая внимания на протесты санитарки, сошел при помощи Иванюты и Чернеги с автобуса.
      Иванюта в присутствии генерала Чумакова держал себя на территории комендатуры как хозяин. За минуту он выяснил, что начальник гарнизона полковник Малышев только что откуда-то приехал и у него в приемной битком военного и гражданского люда.
      - Дорогу генералу! - скомандовал Иванюта, когда они вошли в переполненную людьми приемную комнату.
      Протиснулись к двери и без стука вошли в кабинет все трое. Сидевший за столом полковник Малышев, увидев появившегося генерала в бинтах, встал, но продолжал распекать стоявшего перед ним мужчину средних лет в очках, с бородкой, в белом парусиновом костюме за неработающий телефон.
      - Чем могу быть полезен, товарищ генерал? - спросил Малышев, отпустив мужчину.
      Федор Ксенофонтович ничего не успел ответить, так как внимание Малышева отвлек раздавшийся на улице шум. Прямо напротив распахнутого в его кабинете окна резко, с визгом тормозов остановился на брусчатке мощный восьмитонный грузовик "Ярославка", в котором на скамейках плотно сидели бойцы в касках и новеньком обмундировании, зажав между коленями автоматы и ручные пулеметы.
      - Вот это силища! - с завистью в голосе сказал Малышев и, подойдя к окну, крикнул: - Убрать машину в тень!
      Последние слова полковника были адресованы медлительно вышедшему из кабины грузовика плотному, несколько обрюзгшему майору в форме инженерных войск. На его груди тоже сверкал лакированным прикладом автомат ППШ. Когда машина проехала дальше, под кроны деревьев, майор, сделав шаг к окну, спросил:
      - Будьте любезны, где можно найти полковника Малышева?!
      - Я Малышев, заходите! - И полковник, наконец повернувшись к генералу Чумакову, повторил свой вопрос: - Так чем могу служить?.. - Но, увидев, что у того на побледневшем лбу выступили крупные капли пота, осекся и уже с участием и виноватостью продолжил: - Вам плохо?..
      Федора Ксенофонтовича усадили на диван: у него действительно закружилась голова и остро заболело сердце.
      - Позвать медсестру? - встревоженно спросил младший политрук Иванюта и требовательно посмотрел на стоявшего рядом сержанта Чернегу.
      - Не надо, минутку передохну... Пройдет.
      - Рюмку коньяку, товарищ генерал?! Поможет! - Малышев кинулся к шкафу, взял там распечатанную бутылку армянского коньяку, налил полстакана и поднес Чумакову.
      Федор Ксенофонтович крупными глотками выпил коньяк, с облегчением перевел дух.
      В это время в кабинет зашел майор. Придерживая левой рукой висевший на шее автомат, правую вяло вскинул к козырьку фуражки с черным околышем и доложил:
      - Майор Ильивский! Командир отдельного саперного батальона фронтового подчинения! Прибыл с приказом принять под охрану мосты через Днепр!
      - Слава богу! - с облегчением вырвалось у Малышева. - Эти мосты в печенках у меня сидят!.. Прошу документы.
      Полковник Малышев внимательно изучил предъявленные ему майором бумаги с приказом о передаче мостов, а Федору Ксенофонтовичу будто холодную иглу воткнули в еще раньше заболевшее сердце. "Немец?!" - обожгла его полудогадка, и он покосился на Иванюту, который о чем-то перешептывался с сержантом Чернегой.
      - Товарищ майор, вы из штаба фронта давно выехали? - безразличным тоном спросил Федор Ксенофонтович, откинувшись на спинку дивана и устало прикрыв ладонью глаза.
      - Часа три, ну, может, четыре назад, - ответил майор, взглянув на наручные часы. - Собственно, мы не из самого штаба, а из Вязьмы...
      - Немцы не достают огнем из Ярцева до автострады?
      - Издали обстреливают шоссе. Там мы и задержались, - охотно ответил майор.
      - А вообще-то от Ярцева до Смоленска дорога не очень забита? Спрашивая это, Федор Ксенофонтович понял, что в пятнадцати километрах от Смоленска немцы сегодня перехватили шоссе. - А то я хочу махнуть в госпиталь прямо в Вязьму.