Война (№3) - Меч над Москвой

Кольцевые пулеметы ведут огонь по целям до 500 м в высоту.

Наблюдением во время воздушных налетов английской авиации на Берлин замечено, что, несмотря на большую насыщенность зенитных средств вокруг резиденции Гитлера, огонь ведется ими беспорядочно, что объясняется низким качеством подготовки зенитчиков, поэтому малоэффективен.

Для наблюдения за появлением самолетов противника около северной части здания резиденции в центре дворика установлен подвижной наблюдательный пост высотой до 15 м. Наблюдательный пункт устроен по типу пожарных лестниц. Во время больших налетов пост наблюдения убирается.

Несмотря на мощную заградительную зону огня, отдельным английским самолетам удавалось прорваться к резиденции Гитлера, но хорошо продуманная немцами маскировка объекта, о чем было сказано выше (искусственно создаваемое облако, появление ложных ориентиров и т. д.), сбивала английских летчиков и вынуждала их быстро выходить из огневого шквала, не достигнув желаемых результатов.

Однако система заградительного огня, построенная по принципу обеспечения поражаемой площади непосредственно над самим кварталом, создает мертвые зоны на подступах к цели… которые хотя и компенсируются подвижными зенитными установками калибра 20 – 45 мм с небольшим углом возвышения и малой скорострельностью, но недостаточно эффективны, что дает возможность летчикам самолетов нападающей стороны заходить боевыми курсами с этих направлений, не подвергая себя большому риску.

Промышленные объекты Берлина.

В юго-западной части Берлина – в районе Вильмерсдорф, около железнодорожной ст. Шмаргендорф, находится крупный машиностроительный завод, производящий авиационные бомбы и торпеды…

Завод имеет в плане прямоугольную форму площадью 200 X 600 м с застекленными крышами, двумя высокими трубами и большим подъемным краном.

Основные цеха завода – сборочный трехэтажный и механический двухэтажный – выходят к зеленому массиву на Гинденбургштрассе, у пересечения с большой магистралью Мекленбургштрассе.

Участок завода окружен с севера кладбищем и зеленым массивом Гинденбургпарка, с запада и юга – железной дорогой Бильмерсдорф – Инсбург и с востока – Кайзераллее.

Стационарных зенитных установок в непосредственной близости завода не замечено.

В восточной части Берлина – в районе Пренцлауерберг на Франкфуртерштрассе, между зеленым массивом со стадионом с севера и рекой Берлинер-Шпрее с юга, расположен завод «Аргус и Сименс», изготовляющий авиационные моторы…

В районе завода проходит густая сеть городского электротранспорта.

В плане завод представляет прямоугольник площадью 850 – 320 м.

Основные цеха завода – штамповочный, сборочный и лаборатория выходят на улицу Франкфуртерштрассе. Корпуса зданий четырехэтажные, с застекленными крышами.

С южной части территории завода проходит Варшавская железная дорога.

Более рельефных ориентиров не установлено.

Стационарных зенитных установок в непосредственной близости от завода не замечено. Мелкая зенитная артиллерия установлена на крышах заводских зданий.

Завод «Фридрих Круппа в г. Эссене.

Военный завод «Фридрих Крупп» в Эссене, изготовляющий все виды артиллерийских орудий, корабельные башенные установки снаряды и другие виды вооружения, расположен в северо-западной части города в районе Старого Эссена.

Территория завода занимает площадь до 17 кв. км, обрамленную кольцом железных дорог: с севера – Кёльнской, с запада – заводской веткой и с юга – Берлинской магистралью.

Важнейшие цеха завода – механической обработки деталей, кузнечно-штамповочный и проката, конвейерной сборки электроаппаратуры и сборки корабельных башенных установок – расположены в северной части территории завода и непосредственно выходят на улицы Франц-Кайзерштрассе, Цайменштессераллее и Флендорферштрассе. Рядом с кузнечным цехом расположены специальные установки по переработке угля в бензин.

В центре этих корпусов стоит высокая железная газовая вышка цилиндрической формы, темного цвета, сверху замаскирована железными стружками под зелень.

В западной части этих корпусов находится кладбище, большой двухпролетный мост из железных конструкций, перекинутый на насыпях через Флендорферштрассе и Берлинскую железную дорогу. В юго-восточной части стоит высокий собор с многогранным куполом серебристого цвета.

Зенитные установки калибров 45, 88 и 105 мм расположены в северо-западной части этих корпусов между кладбищем и кузнечным цехом на пустыре в 500 м на запад от цеха и в юго-восточной части, в непосредственной близости от южной стороны собора.

Кроме того, заводу приданы самолеты-истребители, патрулирующие во время тревог над заводской территорией…»

Молотов терпеливо и улыбчиво наблюдал чтение Сталиным документов разведки, догадываясь, как возбуждено сейчас его воображение и как мысленно «гвоздит» он из поднебесья Берлин.

Когда Сталин кончил читать и, закрыв зеленую папку, отодвинул ее на край стола, Молотов спросил у него:

«Ну, не промахнулся по резиденции Гитлера?»

Сталин, понимающе взглянув на Молотова, коротко засмеялся и ответил:

«Бросил самую крупную бомбу… Торпеду в тысячу килограммов!»

«И поделом фюреру!»

«А разведчика нашего надо достойно наградить. Хорошо поработал!»

«Верно, – согласился Молотов. – Теперь слово за советской авиацией».

«И я об этом все время думаю». – Сталин положил руку на телефонный аппарат.

«А Генеральный штаб?»

«Сейчас спросим у маршала Шапошникова. – Но трубку снять не успел, аппарат под его рукой коротко звякнул. – Слушаю!» – сказал Сталин, сняв трубку.

Звонил маршал Шапошников… Оказывается, главные потребности времени вторгаются в одночасье во многие умы. Борис Михайлович докладывал:

«Товарищ Сталин, командующий авиацией Военно-Морского Флота генерал-лейтенант Жаворонков Семен Федорович разработал план операции бомбового удара по Берлину…»

«Очень кстати! – воскликнул Сталин, и его глаза, сузившись в улыбке, сверкнули золотинками. – Как к этому относится адмирал Кузнецов?»

«Нарком Военно-Морского Флота Кузнецов у меня с планом операции. Генштаб одобряет план… Крайне нужен, товарищ Сталин, ответный удар по Берлину».

«Приезжайте с товарищем Кузнецовым. Будем советоваться. – Положив трубку на аппарат, Сталин весело посмотрел на Молотова и, будто упрекая его, сказал: – А ты говоришь, чтоб Сталин сам бомбил Гитлера! Есть более умелые люди! Думают вместе с нами!»

«Да, задача архитрудная. Интересно, как они будут ее решать? – Молотов повернулся к политической карте Европы, висевшей на стене кабинета. – Ведь от Ленинграда до Берлина вряд ли можно дотянуться…»

Вскоре в кабинет Сталина вошли маршал Шапошников и нарком Военно-Морского Флота Кузнецов. Здороваясь с ними, Сталин и Молотов залюбовались по особому ладной фигурой Кузнецова, его черной морской формой. Тридцатидевятилетний нарком выглядел моложе своих лет, хотя его лицо было усталым и напряженным. Ведь предстояло принять решение, которое выполнить далеко не просто.

Сталин высоко ценил адмирала, особенно после того, как тот сумел уберечь Черноморский военный флот от первых налетов немецкой авиации. И, подчеркивая свое душевное расположение к нему, с мягкостью в голосе сказал:

«Ну докладывайте, товарищ Кузнецов. Будем внимательно слушать и взвешивать».

Кузнецов вначале сделал краткий обзор положения на флотах, а затем развернул на столе карту Балтийского моря. На ней была прочерчена красным карандашом жирная прямая линия, соединявшая остров Эзель и Берлин.

«Далеко смотрел в будущее Петр Великий, – словно про себя сказал Сталин, – добиваясь присоединения к России Моонзундского архипелага. Очень важный форпост нашего западного побережья!»

«Жалко, не успели мы, товарищ Сталин, завершить там строительство береговой обороны, – сказал Кузнецов. Отстегнув от жесткого угла карты целлулоидную линейку с насеченными на ней сантиметрами и дюймами, он постучал ею по побережью Эзеля, очертания которого напоминали черепаху. – Сейчас изо всех сил стараемся наверстать упущенное».

«Много у нас упущений». – Сталин подавил вздох, понимая, что на слабо защищенных островах Моонзунда базировались советские подводные лодки, эсминцы, торпедные катера, самолеты.

Они были для Германии костью в горле, мешающей снабжению ее войск группы армий «Север». Поэтому немцы спешно опоясали Моонзундский архипелаг минными заграждениями, используя силы своего легкого флота, а сейчас готовились к решительной операции по овладению островами. Разведка доносила, что для решения этой задачи кроме пехотных соединений, артиллерии и авиации были подготовлены немецкие крейсеры «Эмден», «Лейпциг», «Кельн» и финские броненосцы береговой обороны «Ильмаринен» и «Вейнемайнен». Надо было спешить с воздушным нападением на Берлин!

«Генерал Жаворонков предлагает сгруппировать наши дальние бомбардировщики на аэродроме Когул, – начал пояснять адмирал Кузнецов, указывая линейкой на остров Эзель. – Взлетная полоса там, правда, грунтовая, длина ее не вполне подходящая, но есть возможность удлинить полосу… От Когула до Берлина и обратно – 1760 километров – расстояние для ДБ-3 вполне преодолимое…»

«Дерзко, очень дерзко задумано, – произнес Шапошников, глядя на карту с противоположной стороны стола. – Учитывая, что немцы охватили Таллин, и остров Эзель, в общем-то, находится у них в тылу!»

В кабинете на минуту воцарилась знобкая тишина. Ее нарушил адмирал Кузнецов:

«Разрешите продолжать? – Не дождавшись ответа, он заговорил: – Для осуществления первого удара по Берлину генерал Жаворонков решил взять из состава военно-воздушных сил нашего флота две эскадрильи лучших экипажей, летающих ночью».

«Предполагаются и последующие налеты?» – хмуро, но с надеждой спросил Сталин.

«Конечно, товарищ Сталин, если задуманное нами окажется осуществимо. Первая попытка покажет…»

«Тогда надо готовить и другие экипажи, хотя бы еще две-три эскадрильи, – сказал Сталин и, отойдя от карты, взял со своего рабочего стола зеленую папку с донесениями разведки. Подавая документы маршалу Шапошникову, сказал: – Тут точно обозначена часть военных объектов Берлина, которые следует бомбить. А что касается крупповского завода в Эссене, то он для нас пока недосягаем. Может, англичанам пригодится?.. – Затем остановился перед Кузнецовым: – Ставка утверждает ваше предложение о бомбардировках Берлина… Вам же лично и отвечать за выполнение операции… А руководить ею вы должны поручить, полагаю, товарищу Жаворонкову».

«Конечно, товарищ Сталин. Жаворонков – автор плана операции…»

12

Самолет приземлился на посадочную полосу Архангельского аэропорта и, развернувшись, подрулил к железным воротам, за которыми начиналась дорога в город. Молотов увидел в иллюминатор, что его встречала небольшая группа военных в армейской и морской форменной одежде. Порывистый ветер заламывал полы их шинелей, срывал с голов фуражки, и военные придерживали их руками, будто отдавая честь приближающемуся воздушному кораблю.

Когда Молотов вышел из самолета и ступил на трап, ветер и с ним сыграл злую шутку, смахнув с головы шляпу, и она, упав на землю, стремительно покатилась к военным. Ее успел перехватить низкорослый, с багровым лицом адмирал…

Первому Молотов протянул руку генералу Романовскому Владимиру Захаровичу – командующему войсками Архангельского военного округа. По его растерянному, изумленному лицу догадался, что военные не знали, кого встречают. Но Романовский тут же овладел собой и четко отдал рапорт, обращаясь к Молотову, как заместителю Председателя Государственного Комитета Обороны СССР. Моряки, как оказалось, только сейчас начали понимать, что прилет Молотова в Архангельск связан с входом в Белое море и приближением к устью Северной Двины английского крейсера «Лондон», о чем они были уже уведомлены.

Далее все происходило по плану и почасовому графику: небольшая кавалькада закамуфлированных легковых автомашин помчалась к архангельскому морскому порту. В порту Молотов в сопровождении нескольких работников наркомата иностранных дел, генерала Романовского и двух адмиралов пересел на эскадренный миноносец, который тут же устремился вниз по течению Северной Двины. Надо было пройти двадцать миль и взять с борта крейсера «Лондон» английскую и американскую делегации во главе с Бивербруком и Гарриманом.

Военные корабли встретились в устье могучей северной реки, бросили в недалеком расстоянии друг от друга якоря, отдали взаимные салюты флагами, спустили трапы и катера. Вскоре английская и американская делегация оказались на борту советского эсминца.

Была вторая половина дня 27 сентября. Молотов принимал гостей в каюткомпании эсминца за щедро накрытым столом. Банкет начался с его приветственного слова в честь делегаций. Произносились тосты за союзничество, за падение нацизма, за будущую победу. Подняли бокалы даже за Международный Красный Крест, который был представлен здесь с американской стороны Алленом Вордвеллом, известным нью-йоркским адвокатом и близким другом Гарримана.

Как условились со Сталиным, Молотов старался уклоняться от разговоров, связанных с межгосударственными отношениями, взаимными поставками и событиями на советско-германском фронте, дабы в Москве сформулировать все, вместе взятое. Но Аверрел Гарриман, стройный и моложавый, со свойственной ему деловитостью вдруг спросил у Молотова, устремив на него острый, с прищуром взгляд и чуть склонив набок свое худощавое, продолговатое лицо:

– Господин Молотов, почему вы вместе с Иосифом Сталиным не принимали во внимание неоднократные предостережения с нашей стороны, – он указал взмахом руки на лорда Бивербрука, – о надвигавшемся на вас нападении Германии?

Пока переводчик, щуплый джентльмен, сидевший между Гарриманом и Бивербруком, тщательно переводил им на русский заданный вопрос, Молотов, успевший понять суть вопроса сразу же, уклончиво, с иронической усмешкой ответил:

– Мы исходили из многого. А вот как вам мыслится, господин Гарриман, наша былая пассивность? Как виделась она вашими глазами из-за океана и как понималась?

Наклонившись над столом, Гарриман озадаченно посмотрел в круглое, дрябловатое, с морщинами на подбородке и на лбу лицо лорда Бивербрука, который, загадочно и как-то по-доброму улыбаясь, гладил рукой свою полуоблысевшую голову, стал отвечать как бы от двоих вместе:

– Нам виделись разные причины. Одна из них – горький опыт вашего царя Николая в четырнадцатом году. Царя, вопреки его намерениям, уговорили тогда провести мобилизацию против Австро-Венгрии и Германии за пять дней в конце июля месяца. Он согласился и в то же время отправил личное послание кайзеру, обращаясь к нему «дорогой друг Вилли»; в этом послании царь Николай объяснял кайзеру, что мобилизация русских сил задумана не как враждебный акт… А немецкий генерал Штаф тем не менее потребовал контрмобилизации, и… война стала неминуемой… Возможно, господин Сталин, исходя из опыта царя, старался избежать новой провокации против немцев?

– Вы будете иметь возможность задать этот вопрос лично господину Сталину, – уклонился от прямого ответа Молотов, но при этом добавил: – Мы делали все мыслимое и немыслимое, чтоб избежать войны… Не получилось.

– Тогда бы Англию постигла ваша участь, – мрачно заметил Бивербрук…

И вновь пошли тосты: за русский народ, английский, американский. Выразив надежду в непобедимости Советского Союза, лорд Бивербрук, разведя руки над столом с закусками и разнообразием вин, восторженно заметил, что и в этом обилии он тоже усматривает доброе предзнаменование. Кряжисто-плотный, в потертом – и мятом костюме, Бивербрук держал себя просто, без всякой чопорности; даже не верилось, что он – один из крупнейших капиталистов Англии, владелец газетного концерна, который контролирует значительную часть английской прессы. Посмеиваясь, лорд рассказал о том, как ошеломлены были англичане сообщением лондонских газет о первых бомбардировках Берлина советской авиацией; до этого они ведь писали, что немцам удалось в первые же дни войны полностью уничтожить русский воздушный флот. В рассказе Бивербрука Молотову слышалось скрытое недоумение по этому поводу и обращенный к нему вопрос, замаскированный в разглагольствованиях о том, что обитателям лондонских пресс-офисов до сих пор не верится, что у русских летчиков есть возможность преодолевать столь большое расстояние до Берлина и обратно, какое образовалось после стремительного продвижения немецко-фашистских войск на восток. Но поскольку Бивербрук не задавал об этом прямого вопроса, Молотов ответил в шутливой форме: мол, территория Советского Союза настолько неохватна, что немцам не так просто угадать, откуда можно ждать ударов.

– Но откуда?! – не утерпел Бивербрук. – И как это вам удалось?..

13

Человек испытывает удовлетворение и даже счастье, если воспринимает свою жизнь, как продолжение той, которая была до него, до его рождения – недавно, давно или очень давно. И если при этом он еще и рассматривает собственную жизнь, как звено, соединяющее бытие прошлого с жизнью будущего, берущего или не берущего начало в днях сегодняшних. Сие звено, связующее прошлое, настоящее и будущее, должно быть отлито из прочного человеческого материала (физического и духовного) и являть собой высшую степень крепости характера личности, ее целеустремленности в становлении собственной судьбы и в осуществлении возвышенных, возложенных на него задач современной эпохи.

Таких людей немало на белом свете, в том числе и среди военачальников, хотя, может, не все и не всегда размышляют они о себе именно в столь четко окантованном понимании. Чаще это нравственное естество человека обитает в нем подсознательно, выражаясь в верности долгу и преданности делу, которому он служит.

Трудно сказать, вторгался ли так мыслью сорокадвухлетний генерал-лейтенант авиации Жаворонков Семен Федорович в свое предназначение в жизни, но чувство воинского долга было развито в нем в высшей степени. То, что именно ему поручили лично руководить первыми бомбардировками Берлина, он воспринял как задачу историческую и делал все сверхвозможное для ее выполнения. При сем не забывал, что он еще и в ответе за действия всей военно-морской авиации государства. Иногда спрашивал сам себя: как же случилось, что он, крестьянский сын из Ивановской области, достиг таких высот, которые не снились ни ему, ни его родителям? Но когда всматривался в биографию других военачальников высоких рангов, приходил к пониманию, что ничего удивительного нет и в его собственной судьбе: всем открыла дороги Октябрьская революция. После службы в Красной гвардии и участия в гражданской войне он, как и многие, пошел в науку… Позади годы учебы в Военно-политической академии, затем на курсах усовершенствования командного состава при Военно-воздушной академии им. Жуковского и в Качинской военной авиашколе. Как лучшего выпускника школы Жаворонкова вновь послали в военно-воздушную академию, но уже на оперативный факультет, где окончательно определилась его будущность на командных постах в военно-морской авиации.

Случается, конечно, что науки, питающие человеческий ум, своим избытком истощают его, и в то же время нравственная польза наук кроме возвеличивания в практической деятельности состоит в том, что делает умного человека еще более человечным, лишенным высокомерия и спесивого чувства собственной исключительности. Именно это, последнее, как само собой разумеющееся, было присуще Жаворонкову и даже выражалось в его внешности. Лобастый, с восточным прищуром глаз под взметнувшимися бровями, со спокойной и широкой улыбкой, он явственно источал понимание людей и веру в них, хотя, когда улыбка Семена Федоровича угасала, глаза его уже будто видели нечто объемное, не менее важное, выплескивали какую-то родившуюся мысль, новую надежду ли, тревогу, или озадаченность… Впрочем, хороший характер человека более поражает в итоге его деяний, чем хорошая книга впечатляет своим финалом…

Возложенная в те дни на генерала Жаворонкова задача, которую он сам и породил ищущей мыслью, легла на него тяжкой глыбой и в то же время придала его энергии стремительность, готовность исчерпывать свои силы до крайнего предела.

Было это еще в первой половине сентября…

Генерал Жаворонков, расстегнув ремень на гимнастерке, лежал на узкой и жесткой казарменной кровати поверх одеяла. Сапоги не снимал, положив ноги на расстеленную газету. У Семена Федоровича болела голова от многодневного недосыпания и от длительного нервного напряжения. На душе было муторно, неспокойно; ощущал, что, несмотря на, в общем, пока удающиеся бомбовые удары по Берлину, он чего-то недодумал, не все сделал так, как надо бы… Да, понесены потери… Но война есть война, хотя гибели некоторых экипажей можно было избежать.

Холодок тревоги поселился в нем, казалось бы, по незначительному поводу после первого налета наших дальних бомбардировщиков на германскую столицу и после доклада об этом наркому Военно-Морского Флота адмиралу Кузнецову Николаю Герасимовичу. Нар-ком, приняв доклад по радиотелеграфу, отдал новые оперативные распоряжения и, как бы между прочим, сообщил, что видел на столе в кабинете у Сталина справочник о летно-тактических данных самолета Ильюшина ДБ-ЗФ.

Жаворонков знал адмирала Кузнецова, как человека сильного и трезвого ума, умевшего видеть и оценивать всякие, даже незначительные, явления в их истинном смысле. Впустую он никогда словами не бросался. Значит, надо было думать о смысле его сообщения, искать разгадку.

Семен Федорович тут же начал листать справочник, как бы вникая в его содержание, поставив себя на место Сталина. Разгадка сверкнула в уме, когда перечитывал страницу со сведениями о грузоподъемности самолета ДБ-ЗФ. Там указывалось, что нагрузки бомбардировщика – одна тысяча килограммов. А его самолеты шли на Берлин с недогрузкой – с бомбами общим весом в восемьсот килограммов – из-за изношенности моторов…

Жаворонков не ошибся, но не мог предположить, что именно по этому поводу последуют из Москвы указания, и он вынужден будет их выполнять, а результаты окажутся трагическими…

И сейчас с нетерпением ожидал приезда генерала Елисеева.

Генерал-майор Елисеев Алексей Борисович – начальник береговой обороны Балтийского района. Жаворонков знал его еще по совместной службе на Тихоокеанском флоте, где Елисеев тоже возглавлял береговую оборону, а он, Жаворонков, командовал военно-морской авиацией.

Радиосвязь с Большой землей авиагруппой особого назначения, за действия которой отвечал Жаворонков, осуществлялась с Эзеля через штаб генерала Елисеева. Полковая радиостанция обслуживала только самолеты, пребывающие в воздухе. Правда, было сделано все возможное, чтобы иметь свою собственную связь с тем же адмиралом Кузнецовым, но немцам удалось перехватить и потопить наш транспорт, вышедший с радиооборудованием из Кронштадта и взявший курс на Моонзундский архипелаг. И после того что случилось вчера на аэродромах Когул и Аста, Семен Федорович ждал новых распоряжений наркома Военно-Морского Флота, которые вот-вот должен был привезти Елисеев. Жаворонков понимал, что налеты на Берлин могут прерваться в любой день, ибо немцы, как доносила разведка, готовятся к решительному штурму Моонзундского архипелага, и аэродромы Когул и Аста окажутся под непосредственным ударом, отразить который немыслимо, ибо нет на островах достаточных сил.

Надо, видимо, готовиться к отчету в Москве. Если так, то придется делить ответственность с командующим Военно-Воздушными Силами Красной Армии Жигаревым Павлом Федоровичем за упущения при формировании и подготовке сводной морской и армейской авиагруппы особого назначения за то, что изношенные двигатели бомбардировщиков вовремя не заменили новыми… Погибли люди, потеряна техника… Сталин умеет строго взыскивать за ошибки даже при тех обстоятельствах, что задание в целом выполняется успешно.

И Жаворонков, словно переведя стрелку часов назад, просеивал сквозь память все, что произошло на островах после его прилета сюда из-под Ленинграда, с аэродрома Беззаботное…

Мысленно вернулся в дни начала августа, которые были над Балтикой то жаркими, то хмурыми, облачными. Операцию надо было тщательно готовить, и эта подготовка слагалась из множества дел и колоссального напряжения сил причастных к ней людей. Моонзундский архипелаг со своим 800-километровым побережьем состоял из островов Эзеля (Сарема), Хиума (Даго), Муху (Моон), Вормси и большого количества мелких островков. Чтобы не позволить высадиться на них врагу, требовалось немало сил разных родов войск, особенно на главных островах. Начальник береговой обороны Балтийского района генерал-майор Елисеев – знаток своего дела, энергичный до самозабвения. С седой бородкой, коричневым от солнца и ветров лицом, он своей строгой требовательностью держал штаб и гарнизон островов в постоянной боевой готовности, люди ни на час не прекращали работ по укреплению побережья. Гарнизоны на Эзеле и Муху в целом были хлипкими. Кроме шести береговых батарей калибром 152 – 180 миллиметров и четырех 76-миллиметровых зенитных батарей там имелись отдельная стрелковая бригада, два инженерных батальона, саперная рота и небольшое число подразделений обслуживания аэродромов и морских причалов. Северный сектор укреплений на островах Хиума и Вормси защищали всего лишь два стрелковых и два инженерных батальона, шесть береговых и две зенитных батареи.

Всего этого было недостаточно, чтоб прикрыть тот же аэродром Когул с воздуха – особенно, если немцам стало известно, что туда 4 августа прилетела для базирования группа дальних бомбардировщиков-торпедоносцев ДБ-ЗФ в количестве 12 самолетов. Наличие же вражеской агентуры на островах не исключалось, и надо было сделать многое, чтобы не обнаружить подготовку операции и защитить Когул от вражеских бомбовых ударов. Но не только Когул. На острове Муху строился второй аэродром, куда должны были прилететь еще двадцать тяжелых бомбардировщиков из состава Военно-Воздушных Сил Красной Армии.

В борьбу со шпионами и диверсантами включились усиленная рота эстонского оперативного батальона и эстонский истребительный отряд, созданные усилиями секретаря Курессарского уездного комитета партии Александра Михайловича Муя. Сухощавый, с высоко убегавшей под фуражку залысиной, в очках, он был известен всем проживающим на Эзеле и почитаем всеми как руководитель, у которого слово никогда не расходилось с делом, а энергия направлялась только на добро людям. И когда генерал Жаворонков попросил Муя привлечь трудоспособное население острова для помощи в расчистке и выравнивании рулежных дорожек от взлетной полосы аэродрома Когул к ближайшим хуторским постройкам, впритык с которыми было задумано ставить бомбардировщики и маскировать их сетями, Александр Михайлович сделал это немедленно и, казалось, без всяких усилий. К намеченному сроку дорожки были готовы, и самолеты «поселились» на хуторах. Из Ораниенбаума к Эзелю уже шли тральщики с горючим и авиабомбами.

Прикрывать Когул с воздуха Жаворонков поручил авиаэскадрилье майора Кудрявцева, имевшей в своем составе пятнадцать «Чаек», и трем зенитным батареям. Теперь главное слово было за авиаторами. Выбор генерала пал на 1-й минно-торпедный полк 8-й бомбардировочной авиабригады Балтфлота полковника Евгения Николаевича Преображенского, и пал не случайно. Уже на третий день войны 1-й минно-торпедный и 57-й бомбардировочный полки объединенной авиационной группой в 70 самолетов обрушили на порт Мемель – его причалы, портовые сооружения, на корабли и транспорты с боевой техникой врага – весь свой бомбовый и торпедный груз. Еще через два дня объединенная группа в составе 230 бомбардировщиков под прикрытием 220 истребителей атаковала аэродромы в Финляндии и Норвегии, на которых базировались самолеты 5-го воздушного флота Германии. 130 самолетов неприятеля были уничтожены. Это явилось только началом обретения опыта, пробой сил, выверкой техники и бойцовских качеств летного состава.

Кроме того, тридцатидвухлетний Евгений Николаевич Преображенский, один из самых одаренных выпускников Военно-воздушной академии им. Жуковского, прошел на Балтике все ступени становления опытного авиационного военачальника – от командира тяжелого воздушного корабля ТБ-3 до командира 57-го бомбардировочного авиационного полка, а затем командира 1-го минно-торпедного авиационного полка. В его послужном списке – и участие в советско-финской войне. В общей сложности он уже налетал свыше полумиллиона километров.

Кажется, прошла целая вечность с 30 июля, когда Жаворонков прилетел из Москвы под Ленинград, на аэродром Беззаботное. Его встречал там полковник Преображенский и батальонный комиссар Оганезов. Официальный рапорт командира полка, дружеские рукопожатия… Затем на окрашенной в зеленый цвет эмке поехали в штаб, размещавшийся в домике лесника в трех километрах от аэродрома. Жаворонков пытливо всматривался в молодое красивое лицо Преображенского. Чуть курносый, улыбчивый, с весьма роскошной густой шевелюрой, он, кажется, больше был похож на «первого парня на деревне», чем на строгого, требовательного командира полка; тем более, как знал Жаворонков, Преображенский часто в свободную минуту брал в руки баян… Комиссар полка Оганезов Григорий Захарович в облике своем, в жестах, в манере говорить запечатлел многие черты мужчин армянского происхождения – орлиные глаза под темными бровями, прямой нос, полные жестковатые губы. И будто в противовес Преображенскому – бритоголовый, по особому крепкий и гордый своей силой.

Жаворонков объяснил им цель своего прилета и распорядился приступить к разработке маршрута на Берлин, подготовке штурманских расчетов и отбору двенадцати лучших экипажей. Преображенский и Оганезов при этом загадочно, с притушенными улыбками переглянулись, что удивило Жаворонкова. Он тут же спросил, кто возглавит новую группу и кто будет флагманским штурманом. Преображенский, как само собой разумеющееся, назвал командиром себя, а флагманским штурманом – капитана Хохлова Петра Ильича. Жаворонков и не сомневался, что услышит другое предложение. Он сам бы лично повел самолеты на Берлин, но на бомбардировщике ДБ-ЗФ летать ему не приходилось. Поразило неожиданное признание Преображенского: они с Хохловым уже разработали план налета на логово Гитлера; почти во всех деталях этот план совпадал с замыслами Жаворонкова. Хохлов даже проложил и рассчитал маршрут между Эзелём и Берлином, взяв за исходную точку маяк на южной оконечности полуострова Сырве…