Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Война (№3) - Меч над Москвой

ModernLib.Net / Историческая проза / Стаднюк Иван Фотиевич / Меч над Москвой - Чтение (стр. 6)
Автор: Стаднюк Иван Фотиевич
Жанр: Историческая проза
Серия: Война

 

 


Иванюта оглянулся вокруг, но спасительных щелей поблизости не увидел. Рядом стоял только замаскированный грузовик. Кинулся к нему, под крутизну стенок капонира, вырытого в склоне оврага. Тут же увидел в небе шестерку немецких «юнкерсов», проходивших стороной над лесом.

«Зря запаниковали, – подумалось Мише. – Куда-то в тыл летят».

Но бомбардировщики вдруг круто развернулись и один за другим стали пикировать прямо на овраг. Послышался знакомый, нарастающий вой бомб, кинувший Мишу на землю в угол капонира.

Взрывы начали сотрясать лес, стал раздаваться треск поверженных деревьев, а затем гулкие их удары о склоны оврагов. Донесся истошный человеческий вопль – кого-то тяжело ранило или придавило; недалеко протяжно заржала лошадь… А взрывы продолжали оглушать все живое. Миша услышал, как рядом заскрипела подсеченная крупным осколком сосна, затрещала обламывающимися ветвями и рухнула на капонир, воткнувшись сучьями в крышу кабины грузовика и обвалив на Иванюту глыбу земли…

«Юнкерсы» ограничились одним заходом, видимо не заприметив крупной цели в оврагах, и затем понесли оставшийся груз бомб в сторону станции Вадино.

Миша выбрался из капонира, отряхнулся от земляного крошева и мелких веток. Увидел, что будто пронесся над оврагами могучий смерч. Вокруг клубились дым и пыль, в которых уже явственнее слышались крики раненых, ржание покалеченных лошадей и перекличка приступивших к своему делу санитаров. На склонах безобразно громоздились зелеными копнами ветви сваленных, упавших друг на друга деревьев.

Что-то заставило Иванюту вернуться к землянкам разведотдела, будто знал, что бомбы упали и туда. Не ошибся… С ужасом увидел разметанную землянку и свежие, еще дымящиеся воронки вокруг нее. Даже не почувствовал, как подломились под ним ноги. Уже сидя в траве, заметил на ветвях устоявших деревьев обрывки военной одежды – нашей и немецкой… Понял – бомбы прямым попаданием разорвали всех в клочья… Почувствовал тошноту и тоскливо, с болью в груди, подумал о том, что майор Кошелев перед своей смертью прогнал его от верной гибели…

10

Совсем близко под самолетом величественно громоздились пышными сугробами облака – белесые и пепельно-голубые. Они простирались в бесконечность, местами вздыбливались как застывшие клубы дыма и, просвечиваемые солнцем, ярившимся где-то справа над самолетом, излучали белизну, резавшую глаза.

Молотов сидел в кресле по левой стороне салона, задумчиво глядел сквозь стекло иллюминатора на менявшие очертания облака. Иногда устремлял взгляд в блекло-голубую высь, где шли два истребителя. Знал, что еще два истребителя охраняют самолет, в котором он летел в Архангельск, со стороны солнца.

Перед ним, на квадратном столе, покрытом красно-оранжевым бархатом, лежали сегодняшние московские газеты. Но читать не хотелось: он давно не ощущал такой расслабленности, неустойчивости равновесия чувств и ума. Разумно было бы поспать, но, несмотря на усталость, на прошлые бессонные ночи, которые следовали одна за другой почти с самого начала войны, не мог принудить себя ко сну. Вспомнил, как Полина, жена его, собирая ему в дорогу чемодан, с напускной строгостью наказывала: «Вече, будь умницей – отоспись в полете. А то у тебя уже не лицо, а маска. Я иногда пугаюсь твоей угрюмой усталости… Хочешь, заклею стекла запасного пенсне черными бумажками? Наденешь в самолете и тут же убаюкаешься?..» Шутница Полина Семеновна-Заботливая. Сама устает на своей работе до полного изнеможения, а чувства юмора не теряет.

Да, перешагнул он в усталости какой-то рубеж и, кажется, лишился возможности повелевать самому себе: не мог уснуть, не мог читать, и мысли делались порой своевольными, неизвестно откуда бравшими начало и куда исчезавшими. Вот и сейчас почему-то вспомнились Молотову дореволюционные времена… Пребывание в ссылке в Иркутской губернии… Его побег из ссылки в Казань. Почему в Казань?.. И память вдруг высветлила лицо Самуила Марковича Браудэ – присяжного поверенного из Казани. Он приехал в Иркутскую губернию, в чалдонское село, к сосланной туда жене-эсерке, ставшей потом коммунисткой. Браудэ отважился предложить Молотову (тогда еще Вячеславу Скрябину) свой паспорт для побега… Из Казани пробрался Скрябин в Петроград, где стал работать на нелегальном положении, участвуя в подготовке революционного восстания.

Ссылки… Тяжкие изломы судьбы. Жизнь там пусть не горела – теплилась, но продолжалась… Опять вспомнилось то далекое чалдонское село. Большой рубленый дом, встреча Нового, 1916 года; Собралось человек двадцать ссыльных – кто отбыл каторгу, кто прислан на вечное поселение. Кроме большевиков пришли эсдеки, эсеры. Пили местное пиво, дравшее горло (потом узнали, что оно настояно на курином помете), говорили тосты, вкладывая в них и свои противоречия. Но все-таки надо было праздновать Новый год, и решили «объединиться» хотя бы песней. Не получилось; молодежь запела «Интернационал» – международный пролетарский гимн, а старики затянули «Марсельезу» – гимн буржуазно-освободительных движений. На «пустом месте» вспыхнула ссора, и рассерженные старики покинули дом.

Вспомнился еще один соратник по другой ссылке – Сергей Иванович Малашкин… И еще один Новый год – уже в Москве… Малашкин – активный и бесстрашный участник боев с жандармами И солдатами на Пресне во время декабрьского вооруженного восстания в 1905 году. Неутомимый спорщик и говорун, всегда смотревший на собеседника с критическим прищуром глаз, над которыми топорщились косматые брови. Ссылка сдружила их. После Октябрьской революции Малашкин стал довольно известным писателем, но давно почему-то замолчал, хотя его романы и повести двадцатых годов вызывали необычный интерес у читающей публики, поддержку со стороны одних критиков и острые нападки других. Давненько они уже не встречались, не перезванивались.

Молотову вдруг стало весело, он даже беззвучно рассмеялся, вспомнив, как в двадцатых годах… Когда же это было?.. Да, подводит память… Наступил тогда очередной Новый год. Обитатели Кремля встречали его по-семейному – с женами, с детьми. Большинство мужчин и женщин были еще молодыми да озорными – в едином застолье произносили шутливые тосты и каламбурили, пели песни, плясали под патефон или гармошку, на которой мастерски играл Семен Буденный.

Во второй половине ночи застолье начало редеть – первыми разошлись жены и дети. А в Сталина как бес вселился! Возбужденный, он сидел рядом с Буденным напротив Молотова.

«Я бы не прочь сейчас куда-нибудь завалиться, сменить обстановку», – с веселой дерзостью, но тихо сказал Сталин, обращаясь к Молотову.

«Интересно?! – с ухмылкой отозвался Молотов. – Появится сейчас генсек с компанией, скажем, в ресторане «Националы»! Во будет пассаж!»

«Нет, куда-нибудь бы на нейтральную территорию, без соглядатаев», – ответил Сталин.

«Махнем на конный завод, – предложил Буденный. – Я сейчас позвоню, и, пока доедем, там стол накроют».

«А чем будут угощать – овсом или сеном?» – с напускной серьезностью спросил Молотов.

«Возьмем с собой, что требуется», – не принял шутки Буденный.

«Тогда я согласен, – сказал Молотов. – Только поедем не к лошадям, а давайте к моему другу Сергею Малашкину. Ты, Коба, его знаешь».

«Ну как же! Знаю этого романиста и спорщика».

«Он живет совсем рядом. А жена его, Варвара Григорьевна, – воплощение гостеприимства», – напомнил Молотов.

Минут через двадцать взволнованный Сергей Малашкин открывал дверь неожиданным гостям, хотя Молотов успел позвонить ему по телефону о приезде. В столовой уже проворно хлопотала Варвара Григорьевна, расставляя на столе посуду, закуски. Но гости приехали со своей «королевской» закуской и выпивкой – бочонком соленых арбузов и оплетеной бутылью грузинской чачи. На плече Буденного висела гармошка.

Новогоднее веселье продолжалось. Малашкин, произнося приветственный тост в честь гостей, от волнения назвал Буденного не Семеном Михайловичем, а Михаилом Семеновичем. Это дало повод для шуток. Затем новые тосты, песни и пляски под гармошку. Новогодняя ночь позволяла, по обычаю, не особенно соблюдать тишину, если бы не одно обстоятельство. Сталин, как бывший студент духовной семинарии, любил церковные песнопения и знал духовные обряды. Его репертуар давно был знаком и Молотову, и Буденному. И в квартире, словно на клиросе, зарокотал слаженный хор, над которым властвовал высокий и резкий голос Сталина…

На второй день Сергея Ивановича вызвали в домоуправление, где его ждал строгий участковый милиционер с чьей-то письменной жалобой на то, что в новогоднюю ночь в квартире писателя-коммуниста Малашкина до рассвета продолжалось буйство с гармошкой, плясками и песнями, да не простыми, а религиозными, которые поются только в церквах. Малашкин не мог сказать милиционеру, уже составлявшему протокол, правду о том, каких именитых гостей он принимал. Ему бы не только не поверили, но и «привлекли» бы к ответу за «клевету» на руководителей партии и правительства… Да и не хотелось Сергею Ивановичу давать повода для вздорных разговоров… А через неделю старого, с 1906 года, коммуниста Малашкина обсуждала партячейка и, кажется, объявила какое-то взыскание.

Только в канун очередного Нового года Сергей Иванович, опасаясь, что ему вновь окажут честь высокие гости, напросился на встречу с Молотовым. Встретившись, они гуляли по территории Кремля, разговаривали о литературе. Тогда Малашкин и рассказал Молотову о постигших его неприятностях вследствие новогоднего их визита к нему. Молотов, не склонный к бурным вспышкам веселья, на этот раз хохотал без удержу, захлебываясь на зимнем ветру, который гонял по кремлевской брусчатке снежные вихри.

В это время мимо них проезжал в автомобиле Сталин. Увидев сквозь стекло неуемно хохочущего Молотова, он так изумился, что остановил машину и присоединился к гуляющим. Малашкину пришлось повторить свой горестно-веселый рассказ. Сталин тоже стал посмеиваться, а потом шутливо изрек:

«Товарищ Малашкин, мы сердечно благодарим вас, что не дали в обиду и не посрамили членов Политбюро. А то пришлось бы нам с Молотовым и Буденным платить штраф в милицию и держать ответ перед партийной комиссией».


… От воспоминаний оторвал Молотова резкий крен самолета, а затем его крутое снижение. Через минуту за стеклом иллюминатора начала проноситься белесая муть, в салоне стало пасмурно, а самолет начало трясти, будто его волокли по бугристой, с колдобинами дороге. За шумом моторов Молотову не были слышны пулеметные очереди: где-то над облаками наши истребители вступили в бой с двумя «мессершмиттами»…

Вскоре самолет вновь вынырнул из облаков и стал утюжить их верхние кромки. В салоне рассвело. Молотов взял со стола газету и прочитал сообщение Совинформбюро об очередной бомбардировке нашими самолетами Берлина. В памяти возникло желтоватое, ротастое лицо Геббельса, его тощая и укороченная природой фигура, вспомнились берлинские переговоры в ноябре прошлого года, ночная бомбежка германской столицы английской авиацией; вместе с Герингом и Геббельсом ему пришлось тогда отсиживаться в бомбоубежище и задавать руководителям немецкого рейха саркастические вопросы, связанные с тем, что Германия преувеличивает свою военную неуязвимость. Вспомнилось совсем недавнее заявление Геббельса, сделанное им перед своими и зарубежными корреспондентами. Геббельс с надменной хвастливостью заявил, что ни один советский самолет не появится над Берлином, ибо советская авиация полностью уничтожена.

Вот тебе и уничтожена! А ведь английские и американские газеты охотно разрекламировали это хвастовство немецкого обер-пропагандиста. Затем же, будто и не было прежних публикаций, в Англии, да и во всем мире, буржуазная пресса будто ударила в колокола, извещая свои народы, что Советы начали чуть ли не каждую ночь бомбардировать с воздуха военные объекты Берлина!

Так с чего же все, связанное с нашими бомбардировками Берлина, началось? Ведь советская дальнебомбардировочная авиация могла гораздо раньше наносить бомбовые удары по Берлину, когда по расстоянию он был ей доступнее… У Сталина на сей счет имелась своя точка зрения. Кроме прочего, он, как и Молотов, помнил, что 27 сентября 1939 года 1150 немецких самолетов превратили в сплошные руины Варшаву, под которыми погибло мирного населения в пять раз больше, чем польских войск, оборонявших свою столицу. А варварская бомбардировка немцами английского городка Ковентри? Ведь не военные объекты!.. Но когда Геринг бросил свои воздушные эскадры на Москву!.. Надо было ответить ударом на удар. И сейчас, когда Молотов летел в Архангельск встречать крейсер «Лондон», на котором прибывали для переговоров и подписания союзнических документов полномочные представители Рузвельта и Черчилля, у Молотова имелся еще один важнейший аргумент в пользу Советского Союза – краснозвездные самолеты над Берлином!

Так с чего же все началось? Ведь каждое событие имеет свои причины и имеет свое начало. Любое же военное событие является отдельным звеном всей цепи войны. Первое ее звено обычно висит на крюке, прочно вбитом в плотную политическую стену межгосударственных отношений. Он, Молотов, всегда напряженно размышляет об этом, часто устремляя мысль о войне к началу всех начал. Думает он и сейчас об аргументах, которые, при необходимости, надо будет выложить на стол переговоров с Гарриманом и Бивербруком.

Лететь до Архангельска было еще долго, и здесь, в поднебесье, мысли его вдруг запарили свободно и неторопливо.


Для руководителей государства и его вооруженных сил война заключает в себе множество тайн, непредвиденностей, случайностей и опасностей. Разобраться в их нагромождениях и противоречиях, рассмотреть подлинный смысл ставшего известным сегодня, предугадать завтрашний день с его военными, политическими и дипломатическими загадками, заглянуть в ближайшее будущее и, не впадая в отчаяние, принять, по возможности, верные решения – вот главная боль их души и томящее ощущение трагичности от бессилия побороть сомнения и утвердиться в истинности вызревающих предположений.

Народный комиссар иностранных дел СССР Вячеслав Молотов часто возвращался мыслью к главному: агрессия фашистской Германии против Советского Союза начата Гитлером с надеждой опереться в ней на «пятую колонну», которая, по сведениям фашистской разведки, существовала в Москве и в советских республиках, а также на вступление в войну против СССР кроме сателлитов Германии еще и Японии, Турции и, возможно, Англии. Да-да, именно Англии! Она, Англия, с ее тайными упованиями, как предполагал Молотов, держала в своих руках ключ от главных событий второй мировой войны. События эти вызревали до сих пор, внешне маскируясь благожелательной по отношению к СССР политикой английского правительства, двоедушие которой наиболее прозрачно обнаружилось еще летом 1939 года, когда усилиями Англии, при согласии французского правительства, были сорваны московские переговоры, несмотря на то что советская сторона выдвинула конкретный план совместных действий СССР, Великобритании и Франции. Советский Союз предлагал выставить на фронт в случае агрессии в Европе 120 пехотных и 16 кавалерийских дивизий, 5 тысяч тяжелых орудий, 9 – 10 тысяч танков, от 5 до 5, 5 тысячи боевых самолетов… Переговоры не увенчались успехом, что и вынудило Советское правительство подписать с Германией пакт о ненападении, в то время как Чемберлен – тогдашний английский премьер-министр – упорно добивался соглашения между Англией и гитлеровской Германией, толкая последнюю на агрессию против СССР. Однако завоевательные аппетиты Гитлера были куда более масштабными. Это привело к тому, что после нападения на Польшу Германия оказалась в войне еще и с империалистической коалицией, состоявшей из Британской империи и Франции.

Сии события далеко позади, как и все, связанное с полетом 10 мая 1941 года в Англию заместителя Гитлера по нацистской партии Рудольфа Гесса. Советское руководство тогда же разгадало цель этого полета, зная, что лорд Данг Гамильтон, близ имения которого приземлился на парашюте Гесс, являлся одним из приближенных английского короля Георга VI и активным участником влиятельной профашистской группировки в политических кругах Англии. Но пока не знало очень важного…

Оказалось, что задолго до своего полета в Англию Гесс тайно направлял лорду Гамильтону письма и получал дружественные ответы. При этом Гесс не подозревал, что его письма попадали не лорду, а в английскую разведку Интеллидженс сервис, которая от имени Гамильтона писала Гессу письма и таким образом заманила его в Англию. Зачем? Конечно же, не в гости, а для переговоров… Вскоре закордонный агент НКВД СССР подтвердил это своими донесениями, и сейчас уже стало наконец точно известно: Рудольф Гесс заявил тогда представителям английского правительства, что прибыл к ним с предложением мира, выдвинув от имени Гитлера требования: признать германскую гегемонию в Европе, возвратить бывшие германские колонии в Африке, узаконить германское господство в некоторых других районах и признать захватнические претензии фашистской Италии. Надеялся Гесс и на то, что сумеет склонить Англию к совместной борьбе против СССР, которая, в свою очередь, опасалась, как бы Советский Союз не пошел против нее в поддержку Германии.

Но еще раньше стало известно советской разведке и о другом, в том числе о тайных переговорах немцев с англичанами по смежным каналам. Эти переговоры велись еще накануне вступления Англии во вторую мировую войну. Источником такой информации стал британский посланник на Кубе Джордж Оджильви Форбес, в прошлом советник английского посольства в Берлине. По поручению английского правительства, в чем-то не доверявшему своему послу в Берлине Невилю Гендерсону, он за спиной посла секретно общался с немцами. За несколько дней до нападения гитлеровских войск на Польшу, о сроках которого хорошо было известно английскому правительству, с Форбесом связался человек, назвавшийся шведом Далерусом. Швед сообщил Форбесу, что имеет поручение наладить переговоры между представителями правящих кругов Англии и Герингом как самым приближенным лицом Гитлера. Переговоры велись на берлинской квартире Далеруса. Последний на своем личном самолете ежедневно летал из Берлина в Лондон, докладывал там о результатах переговоров и возвращался с ответами английского правительства. Геринг, как сообщал закордонный агент НКВД, уже был готов «поладить с англичанами, но переговоры сорвались из-за его непримиримости в вопросе о Польше».

Если Молотов каждое из подобных секретных донесений воспринимал как факт, из которого нужно было делать выводы и учитывать их в дальнейших взаимоотношениях с английским правительством и английскими дипломатами, то Сталин еще и очень интересовался обстоятельствами, при которых те или иные сведения были добыты. Конечно же, не ради любознательности – он очень остерегался дезинформации. Иногда ему удавалось получить интересовавшие его подробности, удовлетвориться ими, но чаще не удавалось из-за сложностей конспиративной деятельности советской разведки. Тогда между ним и Молотовым начинались «взвешивания» – Сталину необходимы были логические доказательства неоспоримости полученных от разведки сведений и убедительная мотивировка вытекающих из них решений и предположений. Это подчас оказывались нелегкие для Молотова дискуссии, ибо, как он понимал, Сталин выверял его суждениями свое видение событий в мире, свои тревоги, сомнения, догадки. Может, только сейчас Сталину и ему, Молотову, окончательно прояснились причины того, почему Германия вновь решилась воевать на два фронта, хотя история в лице великих немцев строго предупреждала ее от этого.

Письмо военного историка профессора Нила Романова, написанное Сталину в самый канун немецкой агрессии, в которое внимательно вчитывались все члены Политбюро, тоже дало толчок к поискам ответов на многие вопросы. Главный из них Сталин сформулировал конкретно и точно: немедленно, любой ценой, добыть последние цифры, которые бы отражали сегодняшний военно-экономический потенциал фашистской Германии, чудовищно раздувшейся от переизбытка сил за счет ограбления порабощенных ею европейских государств. Вновь и вновь перетряхивали свои папки работники разведывательного управления Генштаба, сотрудники НКВД, ведавшие агентурной разведкой. В разные страны полетели радиошифрограммы засекреченным адресатам. Пришлось прибегнуть к помощи перевербованных агентов иностранных разведок…

Результаты всего проделанного оказались чудовищно удручающими, еще раз напомнив истину, что время есть последовательная смена событий; длительность этой смены, время, находясь в одном измерении, необратимы. Время сработало на Германию…

Ф. Энгельс писал в «Диалектике природы», что «уже разбивание ореха есть начало анализа».

«Тут даже и орех не надо разбивать – все ясно без анализа», – хмуро сказал Сталин, когда Молотов положил на его стол два листа бумаги с машинописным текстом. Один текст был озаглавлен: «Германия», второй – «СССР».

Сталин строго посмотрел на Берию, сидевшего в конце стола для заседаний. Поблескивая пенсне и вытирая смятым платком обвисшие пористые щеки, тот выглядел виновато, догадываясь, что Сталин сейчас начнет его распекать. Так и случилось.

«Вы, товарищ Берия, должны были представить нам эти уточненные сведения о Германии еще задолго до начала войны! – Сталин не отрывал сумрачного взгляда от листа бумаги. – Ваши разведчики лодырничали, а вы не требовали от них того, что нам надо! Почему Сталин сам должен обо всем думать, напоминать, кому и что следует делать?! Это же элементарные сведения! – Он стал зачитывать вслух, переводя взгляд с одного листа бумаги на другой: – «Германия, ее союзники и оккупированные ею страны имеют населения 283 миллиона человек, СССР – 194 миллиона человек. Электроэнергии Германия выдает ПО миллиардов киловатт часов в год, СССР – около 49-ти. Стали – 43, 6 миллиона тонн, СССР – 18, 3. Угля – 348 миллионов тонн, СССР – 165».

«Товарищ Сталин, примерные сведения о Германии имелись в Генеральном штабе», – обидчиво стал оправдываться Берия.

«Они должны были быть точными и лежать у меня на столе!.. У каждого члена Политбюро!.. У заведующих отделами ЦК!.. А почему мы только сейчас узнаем и об этих цифрах?! – Сталин постучал тыльной стороной руки по документу. – Вдуматься только в них! Немецкие фашисты перед нападением на СССР, оснащая свою армию вооружением и запасами, взяли их и у 30-ти чехословацких дивизий! Еще год назад они вывезли в Германию вооружение 6-ти норвежских, 12-ти английских, 18-ти голландских, 22-х бельгийских и 92-х французских дивизий!.. Утаить такую силищу было немыслимо! Почему вы не знали об этом, товарищ Берия?!»

«Кое о чем знали…»

«На базе трофейного транспорта, особенно за счет французских машин, гитлеровцы сформировали 90 своих дивизий!»

Сталин распалялся все больше. В этом его гневе были досада, боль, негодование. Но был и поиск мысли…

«Товарищ Коба, по-моему, ты забываешь одно обстоятельство, сопутствующее тому, что мы сейчас услышали от тебя», – спокойно проговорил Молотов.

«Какое еще там обстоятельство?!»

«Забываешь, что именно эта сверхмощь Германии, перед которой пало на колени столько европейских государств, и напугала Англию и США, обратила их в наших союзников…»

«Этого никто не отрицает! Уже приезд к нам Гарри Гопкинса, как посланца не только Рузвельта, но и Черчилля, кое о чем говорит».

«И, окажись мы сейчас перед лицом Германии более сильными в военном и экономическом отношениях, – невозмутимо продолжал Молотов, – кто знает, с кем бы они были».

«Ты имеешь в виду Англию и Америку?»

«Разумеется».

«Полагаешь, мы именно поэтому не стали переводить всю нашу экономику на военный ход в тридцать девятом, когда Гитлер развязал вторую мировую войну? Верно, они могли бы тогда найти с ним общий язык и направить объединенные силы для уничтожения единственного в мире социалистического государства».

«Ну, не только поэтому. – Молотов, кажется, не возражал Сталину, а уточнял его мысль. – Тогда, в тридцать девятом, у народа нашего еще не отболело прошлое – потери на фронтах гражданской войны, а это – миллионы и миллионы людей… А белый и красный террор?.. А разруха, вызванная войной, голод, коллективизация с ее безобразными гримасами и опять голод… Потом тридцать седьмой и восьмой годы…»

«А главное упускаешь, товарищ Молотов, – недовольно перебил его Сталин. Заметив, что в кабинете стало сумрачно, он поднялся из-за стола и зажег люстру под потолком. – Забываешь нашу борьбу за ленинские идеи против троцкистов, правых оппортунистов, буржуазных националистов… А чего нам стоили происки капиталистического окружения?..»

«Каждый человек носит в себе все прожитое человечеством не только в его бытность, но и до него… Всего сразу не скажешь, когда оглядываешься назад. – Молотов посмотрел на молчавшего Берия. – Можно еще вспомнить, как предшественники Лаврентия до безобразия раскачали при нашем попустительстве борьбу с врагами народа, начав искать врагов и там, где их не могло быть, могли быть только предположительно или…»

Что стояло за этим оборвавшем фразу «или…» – ответить истории…

«Да-да, – согласился Берия. – Я до сих пор расхлебываю».

«Он расхлебывает, – проворчал Сталин и начал раскуривать трубку. – Все мы расхлебываем… еще долго будем расхлебывать… а может, и захлебнемся… – Затем вновь обратился к Молотову: – Давай не будем обманывать хоть себя: переводили мы экономику на военные рельсы медленно из-за своей слабости… Двадцать лет после Октябрьской революции – срок очень мизерный, чтоб набрать силы… И сейчас у нас колоссальная нехватка оружия».

«Да, проблем много», – согласился Молотов и, видя, что Сталин, достав из ящика стола пузырек, начал накапывать из него в стакан лекарство, придвинул к нему бутылку с боржоми.

Выпив капли, Сталин подержал руку на левой стороне груди, не без удрученности сказал:

«Вот умру я, а вы в Политбюро и в правительстве наверняка передеретесь, как мальчишки. Будете искать виноватого в наших общих ошибках… Да, много ошибок, много трудностей. Виноватым окажусь я один, и могилу мою загребете мусором… Но ничего… ничего, возможно, ветер истории со временем развеет этот мусор… Возможно».

«Всякое может быть. – Молотов вздохнул. – Но не будем заглядывать далеко вперед!.. Воевать надо».

11

Новый всплеск остроты дискуссий в кабинете Сталина ощутил Молотов после первого массированного налета немецкой авиации на Москву, когда столичная противовоздушная оборона сумела весьма эффективно отразить этот пятичасовый налет и нанести особой авиационной группе генерал-фельдмаршала Кессельринга, состоявшей из 250 бомбардировщиков, внушительный урон. Бомбового удара немцев по Москве ждали во всем мире: одни – с тревогой, другие – с надеждами. Ведь до сих пор ни одна столица европейских стран, на которые обрушивала свои удары немецкая авиация, не смогла защититься. Москва, по замыслу правителей рейха, тоже должна была в одну ночь превратиться в сплошные руины и пепелища. Но этого не получилось у немцев, хотя мир забурлил известиями, будто от Московского Кремля и Москвы в целом ничего не осталось…

Сталин изучал зарубежные известия о бомбардировке Москвы очень внимательно, пытаясь угадать истинное отношение к Советскому Союзу главарей буржуазного мира. Молотова же интересовала прежде всего реакция Лондона и/ Вашингтона на неудачу немцев, которая в конечном счете весьма усиливала позиции Советского правительства в переговорах с союзниками. И в Кремле начались острые дебаты по поводу того, как в этой обстановке еще больше повысить военный престиж Советского Союза.

В ряду других мер все сходились и на том, что надо нанести ответный бомбовый удар по Берлину, и обязательно успешный. Эта идея с особой силой воспламенила воображение Сталина да и Молотова, когда на их рабочие столы легла разведывательная сводка о наиболее важных объектах и промышленных предприятиях Берлина и Эссена. Вот что в ней сообщалось:

«Резиденция Гитлера в Берлине.

Правительственный квартал Берлина, где помещается и резиденция Гитлера, расположен в центре города на пересечениях магистралей с запада – Герман-Герингштрассе (бывшая Фридмах-Эбертштрассе), с юга – Фоссштрассе, с востока – Вильгельмштрассе и с севера – Парижской площадью, упирающейся в аллею Унтер-ден-Линден…

Сама резиденция Гитлера и его рабочий кабинет помещаются в здании новой канцелярии, расположенной в южной части правительственного квартала, выходящего на Фоссштрассе. Рабочий кабинет Гитлера расположен на втором этаже центрального трехэтажного корпуса…

Резиденция тщательно маскируется от воздушных налетов путем:

1) частой смены камуфляжных сеток различной окраски и форм, сбивающих габариты здания;

2) установления на здании искусственных деревьев, чем достигается иллюзия скрытия самого объекта (он как бы сливается с расположенным рядом с западной стороны парком Тиргартен);

3) передвижки деревьев (растущих в кадушках) вокруг здания резиденции Гитлера и всего правительственного квартала. Передвижкой деревьев достигается изменение габаритов и расположения прилегающих к зданию улиц, создание «новых» скверов и т. д.;

4) создания над всем кварталом искусственного облака, скрывающего от взора летчика сам объект бомбардировки. Искусственное облако сбивает летчика с определенного ориентира и завлекает его в поражаемую зенитными установками зону.

Наличие большого количества и разнообразие зенитных средств, расположенных в непосредственной близости от объекта, создают мощную полосу заградительного и шквального огня, покрывающего площадь над правительственным кварталом до 1700 м в поперечнике и до 5500 м в высоту, что позволяет вести огонь по воздушным целям на больших, средних и малых (бреющих) высотах.

Наиболее мощная огневая площадь заградительного и шквального огня находится на высоте около 1300 – 1500 м.

Огонь ведется во взаимодействии с истребительной авиацией и прожекторами, направляемыми звукоулавливателями.

Зенитные батареи в основном состоят: из автоматических малокалиберных пушек 20 – 45 мм скорострельностью от 120 до 150 выстрелов в минуту, ведущих огонь на небольшую высоту; из пушек калибра 88 и 105 мм скорострельностью до 20 выстрелов в минуту и досягаемостью по высоте до 12 км.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16