В 11 часов утра телеграфная связь Ставки с Царским Селом была прервана, прервано и радио, по распоряжению полковника Энгельгардта. Все телеграммы из Ставки для Ц. Села и Петрограда приказано было направлять в Гос. Думу по прямому проводу, где был установлен аппарат Юза.
      Около часу в Управлении железных дорог, у генерала Тихменева, переговорами со Псковом узнали, наконец, что литерные поезда, повернув обратно, идут к Пскову.
      В 4 ч. 5 м. дня помощник Алексеева, генерал Клембовский, получил телеграмму из Пскова от генерала Данилова о том, что ввиду ожидающегося через два часа проследования через Псков поезда Лит. А, генерал Рузский просит ориентировать его срочно - откуда у Алексеева сведения, заключенные в телеграмме 1833. Понимая всю лживость успокоительной телеграммы No 1833, Рузский, не любивший Алексеева, не постеснялся дать понять Ставке его недоверие к сообщенным сведениям.
      Узнав теперь, где находится Государь, Алексеев начинает действовать непосредственно на Государя в направлении, желательном для возглавителей революции. Алексеев и Лукомский теперь главные пособники революции.
      В 3 ч. 58 м. дня от генерала Алексеева была принята во Пскове телеграмма для Государя (No 1847). Сообщив в ней донесение генерала Мрозовского о начавшихся в Москве беспорядках и забастовках, Алексеев докладывал:
      "Беспорядки в Москве, без всякого сомнения, перекинутся в другие большие центры России, и будет окончательно расстроено и без того неудовлетворительное функционирование железных дорог. А так как армия почти ничего не имеет в своих базисных магазинах и живет только подвозом, то нарушение правильного функционирования тыла будет для армии гибельно, в ней начнется голод и возможны беспорядки. Революция в России, а последняя неминуема, раз начнутся беспорядки в тылу, - знаменует собой позорное окончание войны со всеми тяжелыми для России последствиями. Армия слишком тесно связана с жизнью тыла, и с уверенностью можно сказать, что волнения в тылу вызовут таковые же в армии. Требовать от армии, чтобы она спокойно сражалась, когда в тылу идет революция, невозможно.
      Нынешний молодой состав армии и офицерский состав в среде которого громадный процент призванных из запаса и произведенных в офицеры из высших учебных заведений, не дает никаких оснований считать, что армия не будет реагировать на то, что будет происходить в России. Мой верноподданнический долг и долг присяги обязывает меня все это доложить Вашему Императорскому Величеству. Пока не поздно, необходимо принять меры к успокоению населения и восстановить нормальную жизнь в стране.
      Подавление беспорядков силою, при нынешних условиях, опасно и приведет Россию и армию к гибели. Пока Государственная Дума старается водворить возможный порядок, но если от Вашего Императорского Величества не последует акта, способствующего общему успокоению, власть завтра же перейдет в руки крайних элементов и Россия переживет все ужасы революции. Умоляю Ваше Величество, ради спасения России и династии, поставить во главе правительства лицо, которому бы верила Россия и поручить ему образовать кабинет.
      В настоящее время это единственное спасение. Медлить невозможно и необходимо это провести безотлагательно.
      Докладывающие Вашему Величеству противное, бессознательно и преступно ведут Россию к гибели и позору и создают опасность для династии Вашего Императорского Величества. 1847. Генерал-адъютант Алексеев".
      Из Ставки просили доложить Рузскому, не будет ли признано возможным, послать навстречу офицера генерального штаба, который бы мог доставить эту депешу.
      В 5 ч. 40 м. генерал Клембовский передал по проводу ген.-квартирмейстеру Болдыреву следующее:
      "Наштаверх и В. К. Сергей Михайлович просят Главнокомандующего всеподданейше доложить Его Величеству о безусловной необходимости принятия тех мер, которые указаны в телеграмме генерала Алексеева, Его Величеству, т. к. им это представляется единственным выходом из создавшегося положения.
      Так как главнокомандующий, по-видимому, держится тех же взглядов, как и Наштаверх, то исполнение просьбы их не представит затруднений для него и, может быть, закончится успешно.
      Вел. Князь Сергей Михайлович, со своей стороны, полагает, что наиболее подходящим лицом был бы Родзянко, пользующийся доверием. Передайте, пожалуйста, всё это на вокзал главнокомандующему, по возможности безотлагательно до прихода поезда".
      В Ставке, у высшего командования, была паника. Ставка, не сумевшая поставить, хотя бы только удовлетворительно, дело внутренней разведки и информации, продолжала пребывать в полном незнании и непонимании того, что происходит в Петрограде. Мы уже видели, что ее несколько дней "верноподданнически" обманывал Беляев. Теперь ее уже революционно морочил Родзянко. Ставка не имела никакого понятия, что представлял собою в это время Родзянко и верила в его искренность и деловитость, в чем Алексеев раскается (и засвидетельствует это) на следующий же день после отречения.
      В 4 ч. 59 м. из Ставки сообщили для доклада Государю, что в Кронштадте беспорядки, а Москва охвачена восстанием и войска переходят на сторону мятежников. Что начальник Балтийского флота адмирал Непенин признал Временный Комитет. Ставка сообщала также, что сведения телеграммы No 1833 (известная идиллия о спокойствии в столице: составлены по различным источникам, "считающимися достоверными").
      В 5 ч. 53 м. из Ставки была передана для Государя телеграмма адмирала Русина, что в Кронштадте анархия, славный командир порта убит, офицеры арестованы. Русин передавал телеграмму Непенина, в которой последний докладывал Государю "свое искренне убеждение в необходимости пойти навстречу Гос. Думе, без чего немыслимо сохранить в дальнейшем не только боевую готовность, но и повиновение частей".
      Таковы были доклады и сведения, сообщенные из Ставки во Псков генералу Рузскому, перед приездом туда Государя Императора.

***

      Генерал-адъютант Рузский считался либералом. То был любимец оппозиции и ее печати. Последней он много обязан своей славой по Галиции, которую многие военные тогда оспаривали. К Государю, как монарху, Рузский относился критически, к Государю, как Верховному Главнокомандующему, еще больше. Последнее во многом объяснялось его неприязнью к генералу Алексееву. Назначение Алексеева Наштаверхом до самой смерти обижало Рузского.
      Либералы-заговорщики, мечтавшие о дворцовом перевороте, старались своевременно обеспечить себе свободу действий со стороны генерала Рузского, которому до начала февраля подчинялись все войска Петрограда. Приезд Рузского зимою в Петроград был умно использован теми, кому то было нужно.
      На фронт к Рузскому ездил сам великий авантюрист А. И. Гучков и имел с ним важные переговоры. Ездили к Рузскому и те представители думских и общественных кругов, которые посетили Алексеева в Севастополе и спрашивали его мнение по поводу подготовлявшегося переворота. Алексеев рассказывал позже генералу Деникину, что он просил этих представителей "во имя сохранения армии не делать этого шага" и представители обещали. Но, по словам Алексеева: "те же представители, вслед затем посетили Брусилова и Рузского и, получив ответ противоположного свойства, изменили свое первоначальное решение; подготовка переворота продолжалась" (Деникин. "Очерки Русской Смуты" ч. I).
      О таком настроении Рузского знал Протопопов. Царица Александра Федоровна к концу 1916 г. уже не доверяла Рузскому, была уверена, что "он предаст", хотя раньше, перед вторым назначением его на Северный фронт, за Рузского "усердно молился" Распутин.
      Это недоверие к Рузскому и было главной причиной изъятия из его командования Петрограда и назначения туда Хабалова. Мера, обидевшая сильно Рузского и настроившая его еще больше против Их Величеств и возненавидевшего уж окончательно Протопопова.
      В штабе Рузского, более чем где-либо, вырисовывалось двоякое направление штабных офицеров и генералов того времени.
      Одни, большею частью чины Генерального Штаба, были настроены либерально. Они симпатизировали Гос. Думе, считали необходимым введение конституции. В их глазах (в интимных, конечно, беседах), Государь был лишь "полковник", не окончивший Академию Генерального Штаба, и, потому непригодный быть Верховным Главнокомандующим. Эту должность должен был занимать кто-либо из генералов. По их мнению, это было необходимое условие для успешного окончания войны, хотя они отлично знали, что всеми операциями руководит, конечно, Алексеев и что Государь является лишь символическим Верховным и помогает Алексееву и способствует успеху дела своим царским авторитетом.
      ы
      Другая часть штабного офицерства и генералитета, вообще, была предана Государю беззаветно, без критики и рассуждений. Однако, в порядке службы, перед революцией, все офицеры и генералы были верны Государю Императору по долгу присяги, исключая самого генерала Рузского. Рузский, узнав о подготовлявшемся государственном перевороте с отречением Государя, узнав до начала беспорядков, не предупредил о том Государя, хотя и мог то сделать непосредственно, как генерал-адъютант Его Величества и главнокомандующий.
      Не предупредил таким же преступным образом, как не предупредили Государя его генерал-адъютанты Алексеев, Брусилов, Эверт.
      Помимо традиционной честности солдатской, чем гордились наши отцы, деды и прадеды, эти генерал-адъютанты не чувствовали, не сознавали, к чему их обязывает это особенное звание по отношению к монарху.
      Начавшаяся революция вскрыла настоящее лицо генерала Рузского. Получив 27 февраля телеграмму от Родзянко с просьбой поддержать перед Государем его ходатайство о сформировании нового правительства, Рузский в тот же день послал Государю депешу, в которой высказывал соображения, приведенные в главе 36, и говорил: "Позволяю себе думать, что, при существующих условиях, меры репрессий могут скорее обострить положение, чем дать необходимое удовлетворение".
      С тех пор Рузский еще больше утвердился в мысли о необходимости идти на уступки. Исполняя в точности все полученные из Ставки приказания по командировке войск в Петроград, Рузский был против подавления революции вооруженной силой. Такого же мнения держался и его начальник штаба генерал Юрий Данилов. Оба генерала, рискуя на фронтах тысячами жизней честных воинов (а Ставка с генералом Даниловым погубила в свое время, благодаря оплошности, целый корпус Самсонова), по какому-то странному умозаключению, жалеют применить оружие против банд разнузданных бунтовщиков и щадят их.
      Получив все указанные выше документы и сведения, Рузский решил доказать Его Величеству необходимость дарования ответственного министерства. Таково было настроение Рузского, когда, в 7 ч. 10 м., он входил в салон Государя Императора. Государь в черкеске, с кинжалом и с Георгием па груди, как всегда, встретил его спокойно и приветливо.
      Выслушав краткий доклад о положении на фронте, Государь спокойно рассказал как его поезд задержали в Малой Вишере, как решили повернуть и проехать в Ц. Село через Псков.
      Сообщил, что вызвал для переговоров Родзянко. Рузский просил разрешения сделать доклад о Петроградских событиях, согласно полученным документам, и Государь назначил ему доклад на 9 часов вечера, после обеда.
      Получив приглашение к высочайшему столу, Рузский, в ожидании обеда, прошел в одно из купе свиты. В изнеможении он опустился на мягкий диван. Свита забросала генерала вопросами. Рузский раздраженно отвечал, что теперь уже трудно что-либо сделать. Генерал с досадой и горечью говорил о потерянном времени, о Распутине, о Протопопове, о том, что посланные в Петроград войска надо отозвать. На повторные тревожные вопросы Рузский даже бросил фразу что, может быть, придется "сдаваться на милость победителей".
      Фраза эта больно ударила по присутствующим. Сразу установилось враждебное отношение к Рузскому. Все решили, что Рузский уже "на их стороне". Попросили обедать. К обеду были еще приглашены: губернатор, генералы Данилов, Савич и Ежов. Обед прошел тягостно для всех и казался бесконечным. Государь спокойно разговаривал с сидевшими по сторонам его Рузским и Фредериксом.
      После обеда Государь прошел в свой вагон и принял губернатора Кокшарова. Государь был мил, спокоен, ни одним словам не обмолвился о текущих событиях и лишь расспросы о губернаторском доме были так подробны, что губернатор даже подумал не предполагает ли Государь приехать жить из Могилева во Псков.
      Генерал Рузский, после обеда, придя к докладу, оставался в одном из купэ с некоторыми лицами свиты и с Воейковым. Взорвала ли Рузского неуместная напускная веселость, которой Воейков старался скрыть свое волнение, и его шутки при развешивании каких-то картинок у себя в купе, как говорил позже Рузский, или раздраженный тем, что ему приходится ждать долго приема, но только Рузский позволил себе довольно резко обратиться к Воейкову с упреками.
      - Вот что вы наделали, вся ваша распутинская клика... до чего теперь довели Россию...
      Не будучи никогда поклонником Распутина и зная хорошо как в свое время он, Рузский, прибегал телеграммами к молитвам "старца", Воейков и как воспитанный человек, и младший в чине военный, отвечал корректно и сдержанно, но сцена произошла неприятная. А Рузский еще более разнервничался. Его попросили к Государю.
      До его прихода Государю уже была доложена Фредериксом телеграмма, полученная им от генерал-адъютанта Брусилова, который просил доложить Государю его "прошение признать совершившийся факт и мирно и быстро закончить страшное положение дел". Что считал он совершившимся фактом - трудно сказать.
      Рузский вошел к Государю. Его Величество предложил ему сесть. Начался доклад. Встретились два противника: Государь, деликатный, спокойный, редкого самообладания человек, но усталый и поколебленный в два последних дня в своих политических взглядах, и генерал Рузский, нервно расстроенный, таящий обиду на Монарха, охваченный революционным психозом и дерзающий спорить с Монархом о чуждых его пониманию и знанию делах государственного управления.
      Спорить смело, дерзко и даже минутами со свойственной некоторым военным солдатской грубостью.
      Доложив Государю все полученные телеграммы, Рузский стал горячо доказывать необходимость дарования ответственного министерства. Государь возражал, доказывая, что он, по силе основной клятвы перед Богом, не может предоставить управление страной случайным людям, которые сегодня могут принести России необычайный вред, как правительство, а завтра отойдут от власти, как ни в чем ни бывало. Рузский горячился, доказывая необходимость реформы.
      Разговор был прерван срочным вызовом Руского к приехавшему из города начальнику штаба генералу Данилову.
      Последний привез полученную для Государя в 10 ч. 20 м. телеграмму от генерала Алексеева следующего содержания:
      - Е. И. В. Ежеминутно растущая опасность распространения анархии по всей стране, дальнейшего разложения армии и невозможность продолжения войны при создавшейся обстановке настоятельно требуют немедленного издания высочайшего акта, могущего еще успокоит умы, что возможно только путем призвания ответственного министерства и поручения составления его председателю Государственной Думы. Поступающие сведения дают основание надеяться на то, что думские деятели, руководимые Родзянко, еще могут остановить всеобщий развал и что работа с ними может пойти. Но утрата всякого часа уменьшает последние шансы на сохранение и восстановление порядка и способствует захвату власти крайними левыми элементами. Ввиду этого усердно умоляю Ваше Императорское Величество соизволить на немедленное опубликование из Ставки нижеследующего манифеста:
      "Объявляем всем нашим верным подданным. Грозный и жестокий враг напрягает последние силы для борьбы с нашей родиной. Близок решительный час. Судьба России, честь геройской нашей армии, благополучие народа, все будущее дорогого нашего отечества требует доведения войны во что бы то ни стало до победного конца.
      Стремясь сильнее сплотить все силы народные для скорейшего достижения победы, я признал необходимым призвать ответственное перед представителями народа министерство, возложив образование его на председателя Государственной Думы Родзянко, из лиц пользующихся доверием всей России.
      Уповаю, что все верные сыны России, тесно объединившись вокруг престола и народного представительства, дружно помогут доблестной нашей армии завершить ее великий подвиг.
      Во имя нашей возлюбленной родины, призываю всех русских людей к исполнению своего святого долга перед ней, дабы вновь явить, что Россия столь же несокрушима. как и всегда, и что никакие козни врагов не одолеют ее.
      Да поможет вам Господь Бог. 1865. Ген-ад. Алексеев."
      Взяв телеграмму и поручив Данилову вызвать к прямому проводу Родзянко, Рузский вернулся к Государю. Государь стал читать присланное. Манифест был красив, прост и понятен. Государь стал склоняться к уступке. Затем он прервал доклад, сказав, что составит телеграмму Родзянко и через несколько минут попросит Рузского.
      Рузский прошел в купе Фредерикса. Вскоре Государь пригласил Воейкова и передал ему телеграмму для отправки Родзянке. Выйдя с телеграммой и увидав генерала Данилова в соседнем купе, Воейков обратился к нему с просьбой дать ему возможность переговорить с Родзянко. На этот разговор вышел Рузский и резко заявил Воейкову, что не допустит его говорить с Родзянко.
      Что здесь во Пскове все переговоры должны вестись через него, как через генерал-адъютанта. На этот резкий разговор вышел из купе Фредерикс. Узнав в чем дело, он взял телеграмму и пошел с Воейковым к Государю. Фредерикс доложил Государю о случившемся инциденте. Государь печально улыбнулся, махнул рукой и приказал отдать телеграмму Рузскому.
      Когда Фредерикс передал телеграмму Рузскому с просьбой переслать ее Родзянко, Рузский прочел ее и нашел, что в ней не сказано об ответственном министерстве перед Думой. Граф Фредерикс вновь пошел к Государю и телеграмма была исправлена по желанию Рузского.
      В 12 ч. 5 м. ночи Рузский вновь вошел к Государю. Теперь доклад касался подавления восстания вооруженной силою. Рузский сумел убедить Государя приостановить репрессивные меры против революции. Он убедил, прежде всего, приостановить действия генерала Иванова. Согласившись и на это, Государь в первом часу ночи послал Иванову, в Ц. Село телеграмму, приведенную в главе "38". Рузский же поспешил отдать распоряжение о возвращении на фронт взятых от него войск и телеграфировал Алексееву об отозвании войск, посланных с Западного фронта.
      Так, по докладу генерала Рузского, был ликвидирован вопрос о вооруженном подавлении революции.
      Во втором часу ночи ( на 2 марта) Рузский вышел от Государя. Генерал был взволнован. Он поехал с Даниловым в штаб, где предстоял разговор с Родзянко.
      Государь долго не ложился спать. Было около пяти часов утра, когда Государь дал для отправки генералу Алексееву, в Ставку, следующую телеграмму: "Можно объявить представленный манифест, пометив его Псковом. НИКОЛАЙ".
      В тот вечер Государь был побежден. Рузский сломил измученного, издерганного морально Государя, не находившего в те дни около себя серьезной поддержки.
      Государь сдал морально. Он уступил силе, напористости, грубости, дошедшей один момент до топания ногами и до стучания рукою по столу.
      Об этой грубости Государь говорил с горечью позже своей Августейшей матушке и не мог забыть ее даже в Тобольске. (Об этом случае вдовствующая Императрица Мария Федоровна говорила графине Воронцовой-Дашковой, графу Гендрикову, князю Долгорукову, графу Д. Шереметьеву. Трое последних лично передавали это автору настоящих строк. Граф Гендриков писал о том в журнале "Двуглавый Орел" No 29.).
      Уступив Рузскому и Алексееву, Государь как бы признал свою ошибку в прошлом и тем уронил в их глазах свой авторитет правителя и самодержца. Почва для утренней атаки на Государя была подготовлена.
 
 

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ.