Государь пил чай с Вел. Князем Михаилом Александровичем. Братья говорили о текущем моменте, а после Государь принял Щегловитова.
Горячая кампания, поднятая против проектов Маклакова и Протопопова возымела успех. Когда 11 февраля Маклаков лично привез Государю проект манифеста о роспуске Гос. Думы, Государь взял проект, но заметил, что этот вопрос надо обсудить всесторонне и этим дело закончилось. Перемена Государя по отношению Гос. Думы была в те дни настолько ярко выражена, что около Родзянко говорили, будто Государь намерен приехать на открытие Гос. Думы, дабы объявить о даровании ответственного министерства. Говорили, что слухи шли от премьера князя Голицына. Вопрос о комбинации правительства Маклаков и Протопопов заглох совершенно.
***
Спасая Гос. Думу от вмешательства толпы, лидер Прогрессивного блока, Милюков обратился к прессе с открытым письмом, убеждая рабочих не поддаваться агитации и оставить мысль о демонстрации у Думы в день ее открытия. Этим актом разбивался слух, что Дума ищет поддержки рабочих и хочет использовать их 14 февраля.
Генерал же Хабалов, с своей стороны, сделал воззвание, приглашая не устраивать демонстрации. И день открытия Гос. Думы, 14 февраля прошел спокойно. Проектированное шествие не состоялось. Бастовало лишь до 20 тысяч рабочих. На двух заводах вышли было рабочие с пением революционных песен и криками: "долой войну", но были рассеяны полицией. На Невском студенты и курсистки собирались толпами, но тоже были разогнаны.
Дума открылась, как выражался депутат Шульгин, ,,сравнительно спокойно, но при очень скромном внутреннем самочувствии всех". От Прогрессивного блока было сделано заявление о непригодности настоящей власти. Чхеидзе, Ефремов, Пуришкевич по-разному поддерживали это положение. Так начала свое наступление на власть Гос. Дума.
15 февраля социалист-революционер А. Ф. Керенский произнес речь против Верховной Власти. Он заявил, что "разруха страны была делом не министров, которые приходит и уходят, а и той власти, которая их назначает, т.е. Монарха и Династии".
Слух об этой речи распространился по городу. Премьер Голицын по телефону просил Родзянко прислать ему текст сказанного. Родзянко отказал в присылке текста и заверил премьера, что речь ничего предосудительного в себе не заключала. Голицын поверил и был рад, что не надо начинать нового "дела". Протопопов же, по обыкновению, перетрусил и выпад Керенского замолчали. Государю даже не доложили во время и он узнал о том уже после и не от Протопопова.
Спустя два дня Коновалов, Чхеидзе (с.-д.) и Керенский, официально "трудовик", вновь атаковали правительство. Вновь речь Керенского по нецензурности не могла быть напечатана, и вновь Родзянко прикрыл ее своим авторитетом.
Но слух о ней распространился. Вновь говорили о Керенском. Это было началом революционной славы Керенского. Кроме своей смелости, он обязан ею трусости министра Внутренних дел Протопопова и попустительству Директора Департамента Полиции Васильева. Только Императрица женским чутьем угадала тогда всю опасность Керенского и стала твердить, что Керенского надо убрать.
Настроение же в Государственной Думе, при виде трусости правительства, повышалось, смелость депутатов увеличивалась. Дума сделалась настоящей революционной трибуной. А, между тем, едва ли кто из буржуазных депутатов хотел революции. Революции в Думе боялись. Ни одна партия к ней не была готова. Незадолго перед тем на одном конспиративном совещании революционных организаций Петрограда представители рабочих заявляли, что для революции они не готовы.
- Они, революционеры, не были готовы, но она, революция, была готова, говорил позже депутат В. Шульгин. Они, думцы, сами раскачивали массы на революционное выступление. Вся серая толпа, вся средняя интеллигенция, многие военные, бывшие военными только по одежде, все смотрели на Гос. Думу с каким-то упованием. Все радовались ее нападкам на правительство и сами приходили в волнение. Создавалось общее революционное настроение. Было ощущение близости революции. Революционный микроб отравлял столицу, заражал толпу на улице, проникал на заводы и фабрики, в казармы и канцелярии, в частные дома обывателей.
***
За три недели февраля, до отъезда в Ставку, Государь принял до ста лиц в деловых аудиенциях. Принял пять представителей иностранных держав, Великих Князей с деловыми докладами - Бориса Владимировича, Павла Александровича (2 раза), Сергея, Георгия и Александра Михайловичей и герцога Александра Лейхтенбергского.
К завтраку приглашались: граф Фредерикс, графиня Воронцова-Дашкова (жена покойного Наместника), Вел. Князь Михаил Александрович (2 р.), Георгий Михайлович и княгиня Елена Петровна; дежурные флигель-адъютанты: Мордвинов, Свечин, Линевич, Петровский, гр. Замойский и гр. Воронцов-Дашков, по разу. По два раза: Саблин, Вилькицкий, герцог Лейхтенбергский и гр. Кутайсов. К чаю были приглашены: г-жа Ден, Вел. Кн. Александр Михайлович и дважды Вел. Кн. Михаил Александрович.
К обеду приглашались по разу дежурные флигель-адъютанты: Свечин, гр. Д. Шереметев, Линевич, гр. Воронцов-Дашков, А. Вилькицкий. По два раза Мордвинов, Кутайсов, Петровский, герцог Лейхтенбергский. Три раза был приглашен Саблин. Один раз обедала А. А. Вырубова.
Обычные прогулки Государь совершал с кем-нибудь из дочерей. 5 и 12 февраля Царская семья была в гостях у А. А. Вырубовой. Были приглашенные, знакомые, играл румынский оркестр Гулеско, смешил рассказами артист Лерский. Слухи об этих вечерах проникли в Петроград и была пущена легенда об "оргиях". Чего только не выдумывали в петроградских гостиных, чтобы бросить грязью в Царский дворец.
Как всегда, днем, между докладами, Государь много занимался. Присылавшихся и оставляемых министрами докладов было так много в этом месяце, что Государь даже ни разу не читал вслух вечером семье, что было для него всегда большим отдыхом. Государь был полон энергии и работал много.
Никакой апатии, о чем так много говорили, особенно в иностранных посольствах, в Государе не было заметно. Была заметна иногда усталость, особая озабоченность, даже тревога, но не апатия. Комментировали тогда много тот факт, что Государь не приехал на собрание Комитета обороны, что очень обидело Родзянко и то, что Государь отклонил личный доклад вернувшейся из Румынии Вел. Кн. Виктории Федоровны.
Что руководило первым обстоятельством - неизвестно, Второе же объяснялось тем, что пред Государем только что прошли все совещания приезжавших принца Карола, Братиано с Гурко и министрами. Его Величеству всё было ясно относительно Румынии. Играли роль, конечно, и натянутые отношения с возглавлявшей "Владимировичей" Вел. Кн. Марией Павловной. В половине февраля Вел. Кн. Мария Повловна сочла за лучшее уехать на Кавказ. Но до дворца доходили слухи, что и взгляды Вел. Кн. Виктории Федоровны не были в пользу Императрицы. Отклонив личный доклад, Государь просил прислать письменный, что и было исполнено.
На этот доклад Государь ответил Вел. Кн. Виктории Федоровне очень любезным личным письмом. Государь писал между прочим, что он по-прежнему любит Вел. Кн. Кирилла Владимировича и его братьев, безусловно верит им и не сомневается в их к нему верности и преданности. Автор слышал это последнее лично от Вел. Кн. Виктории Федоровны. Рассказав это, Вел. Княгиня прибавила, что это историческое письмо сохранялась, как реликвия в их семье, даже при большевиках. Оно было приколото кнопками снизу к обеденному столу.
Во второй половине февраля заболели простудой и слегли Цесаревич и Вел. Кн. Ольга Николаевна, а затем и Вел. Кн. Анастасия Николаевна.
На первой неделе Великого поста Государь с семьей говел. 17 числа все исповедывались, а 18-го Их Величества с Вел. Кн. Татьяной и Анастасией Николаевнами причащались. А затем отец Александр причастил в их комнатах Цесаревича и Вел. Кн. Ольгу и Марию Николаевен.
19 февраля Государь, пригласив Дворцового коменданта, сказал о своем решении ехать в Ставку. На осторожно выраженную Воейковым мысль о переживаемом времени, Государь ответил, что Протопопов не предвидит никаких осложнений и просил сделать все распоряжения к отъезду на 22 число.
Вечером, Императрица, узнав, что у А. А. Вырубовой собрались несколько офицеров, прибывшего на охрану Гвардейского экипажа, пригласила Анну Александровну со всеми гостями в свои апартаменты. Собралась вся Царская семья, кроме больных. В числе приглашенных были: г-жа Ден, Н. П. Саблин, командир прибывшего батальона Месоедов-Иванов и офицеры Родионов и Кублицкий.
Батальон прибыл с фронта лишь 15 числа и расположился в деревне Александровке. Он по охране выходил из прямого подчинения Вел. Кн. Кириллу Владимировичу и подчинялся Дворцовому коменданту. Их Величества были очень довольны прибытием моряков. Царские дети были в восторге. Командир батальона, Месоедов-Иванов, при прибытии батальона собрал офицеров и просил быть осторожней при разных встречах и парировать должным образом, если бы кто-либо позволил себе непозволительное по адресу Царской семьи. Обращение командира встретило самый горячий отклик у офицеров.
И в этот вечер, в гостиной Императрицы, прощаясь с офицерами, Государь сказал Месоедову-Иванову, что он уезжает совершенно спокойно, так как оставляет семью под их охраной.
20 числа Государь принял премьера князя Голицына, предупредил об отъезде и напомнил ему, что в его распоряжении находится подписанный Его Величеством указ о роспуске Гос. Думы, которым Государь уполномочивает Голицына воспользоваться в случае экстренной надобности, проставив лишь дату и протелеграфировав о том в Ставку.
21 числа Государь принял министров Беляева и Покровского, принял Щегловитова, а вечером Протопопова. Протопопов уверял Государя в полном спокойствии в столице, желал хорошего путешествия и скорейшего возвращения. После доклада Протопопова был принят Императрицей. Уходя из Царских покоев, Протопопов сказал весело скороходу Климову: - Вот, Климов, ваши генералы уговаривают Его Величество не уезжать в Ставку и говорят, что будут какие-то беспорядки. А я вам говорю: - можете ехать, всё в порядке, берегите Государя. И, похлопав по плечу Климова, министр быстро прошел к выходу. Позже эти заверения Протопопова не раз будет вспоминать царская прислуга.
22 февраля. В Царском Селе ясный, солнечный, крепкий, морозный день. Государь с утра укладывался в дорогу. Принял Мамонтова, которому повелел через неделю приехать с докладом в Ставку, Кульчицкого и Добровольского.
К завтраку приехал Вел. Кн. Михаил Александрович. Он был очень доволен поездкой Государя. Распрощавшись после завтрака с семьей и А. А. Вырубовой, Государь выехал из дворца с Императрицей. Дружно крикнули: "Здравия желаем Ваше Императорское Величество" стоявшие у главных ворот чины Конвоя, Собственного полка, Дворцовой полиции. Проехали в церковь Знамения. Приложились к чудотворной иконе Божией Матери. Поехали к Царскому павильону. Белая пелена расстилалась кругом. Блестел на солнце купол Федоровского собора. Переливался веселый звон его колоколов. Там только что окончили напутственный молебен.
В два часа Императорский поезд тронулся в путь. По сторонам, как вкопанные, часовые Железнодорожного полка. Вдали на лыжах "охрана второй линии". Царский поезд скрылся, повернув на Гатчину.
Царица в красных пятнах от волнения вернулась во дворец. Неясное предчувствие чего-то нехорошего угнетало ее. Ее Величество долго молилась и плакала. Плакали и на детской половине. Вечером слегла в постель А. А. Вырубова.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
- Начало 1917 года в Ялте. - Открытие Военного дома и телеграмма Его Величества. - Экстренный вызов меня в Петроград. - Приезд в Петроград 20-го февраля. - Настроение в Петрограде. - Вторник 21 февраля. - У генерала Д. Н. Дубенского. - Беседа с сенатором X. - Свидание с Дворцовым комендантом. Разговор ген. Воейкова с министром Протопоповым. - Взгляд Протопопова на отъезд Государя в Ставку. - Обед у генерала Секретева, оптимизм петербуржцев. - Тревожное размышление о советчиках Государя. - Среда 22 февраля после отъезда Государя в Ставку. - На чае с членом Гос. Думы. - Общественное мнение об Их Величествах. - Упадок престижа.
Тот последний год Царского режима начался для меня в Ялте беспокойно. Была какая-то необъяснимая, безотчетная тревога. В день Нового Года, по моей инициативе, мы все, кто хотел поздравить друг друга, собрались с дамами в городском Собрании часа в 3 дня. Новый портрет Государя Императора в форме Гродненского гусарского полка, в рост, отлично исполненный, по моему заказу, служившим в том полку, Ковако, смотрел на нас добрыми глазами, отлично удавшимися художнику-любителю. Для многих это была новость видеть портрет Его Величества в Собрании. Его рассматривали с любопытством, говорили комплименты художнику. Мы поздравили друг друга, целовали дамам ручки, высказывали всяческие хорошие пожелания, не подозревая, что произойдет со всеми нами ровно через два месяца.
Говорили о Щегловитове и князе Голицыне, премьере, о котором узнали впервые. У меня спрашивали про него, считая, что я должен знать больше других.
В январе я получил несколько писем из Петрограда, в которых друзья, по-разному, предупреждали меня о вероятном назначении меня в Петроград. С другой стороны, тоже по-разному, сообщали о готовящихся чрезвычайных событиях. В письме из Гатчины один из моих младших бывших подчиненных, сообщал мне, что в Гатчине, где жил Вел. Кн. Михаил Александрович, много говорят о том, что на престоле скоро будет Цесаревич Алексей Николаевич, а Великий Князь будет Регентом. Письмо пришло с обыкновенной почтой и я был тем более удивлен, что в нем были подробности "неприемлемые". И я тем более удивлялся, что в Императорской резиденции так просто говорят о предстоящей перемене Монарха.
Тем энергичнее подгонял я работы по оборудованию "Военного дома" для раненых офицеров, который хотел связать с именем Государя Императора. Наконец, Дом был закончен. Он включал номера для обер-офицеров, столовую, биллиардную, карточную комнаты. Отслужили молебен, на который я пригласил представителей всех сословий. Освятили все помещения. Картина художника Аитова: "Яхта Штандарт подходит к Ялте" символически связывала нас с Царской семьей. Я отправил телеграмму Его Величеству от всех нас, участвовавших в открытии Дома, нарочито подчеркнув общность работы местного общества.
Я был счастлив получить 25 января в ответ следующую телеграмму Его Величества: "Ялта. ГРАДОНАЧАЛЬНИКУ. Очень обрадован известием об открытии военного дома для наших раненых героев и благодарю всех присутствовавших на торжестве за их молитвы и выраженные чувства преданности. НИКОЛАЙ."
Телеграмму воспроизвели в местных газетах. Она произвела отличное впечатление.
Время бежало и, вдруг, 16 февраля я получил телеграмму от министра Протопопова прибыть немедленно в Петроград. Сдав спешно все казенные деньги, денежные книги, разные документы коменданту полковнику Ровнякову, я, почему-то, запечатал всё это в один большой пакет предварительно, чего обычно не делается, опять-таки, как будто, что-то безотчетно предчувствуя. Мы составили о сдаче протокол и оба подписали его. Каждый взял экземпляр протокола.
На другой же день я выехал на Север, взяв с собою, на всякий случай, целый ряд дел, по которым нужно было добиться благоприятных разрешений по благоустройству нашего южного берега Крыма.
Мне рисовалось, что с помощью Их Величеств я проведу все эти вопросы быстро и с пользою для Края. Ялтинская Дума снабдила меня всеми нужными документами и в том числе очень красивыми акварелями, на которых была изображена Ялта современная и Ялта в будущем.
Алушта, Алупка, Гурзуф также нагрузили меня своими ходатайствами к центральной власти. Я ехал ходатаем от нашей Ривьеры, не зная, для чего меня вызывают.
***
20 февраля я приехал в Петроград. Мой заместитель по должности в Царском Селе предложил мне остановиться в Петрограде на моей бывшей казенной квартире, Фонтанка No 54, недалеко от Невского, чем я, конечно, и воспользовался с большим удовольствием. Приятно было очутиться в своей старой уютной квартире, где было так много пережито, хотя и тревожного, но хорошего. Тут были и дворцовый и городской телефоны. Я протелефонировал в Царское, дабы доложили Дворцовому коменданту о моем приезде. Я поблагодарил генерала Воейкова за разрешение остановиться в их казенной квартире. Генерал поздравил меня с приездом и обещал протелефонировать, когда и где мы можем свидеться, так как он очень занят приготовлением к отъезду в Ставку. Из его слов я понял, что вызван я по повелению Его Величества и только.
Я начал мои деловые и личные визиты. Побывал в Департаменте общих дел. Бывший одесский градоначальник, милейший и симпатичный Сосновский, которого иначе и не звали как Ванечка, с которым так много приходилось встречаться и работать в Одессе, встретил меня так важно по-петербургски, что, выходя из его роскошного кабинета, я подумал, смеясь: ну, как меняет человека сразу министерский климат...
Я записался на прием к министру. Начальник первого Отделения, всё и вся личного состава, очаровательный H. H. Боборыкин встретил радушно, обаятельно любезно, но ничего о причине моего вызова не сообщил. То был отличный столичный чиновник, умный и притом большой философ.
В министерстве шла обычная спокойная работа и я условился, когда и как начнем рассматривать некоторые, касающиеся Края вопросы.
В Департаменте Полиции, где внушительно сидели когда-то такие господа, как умный Зволянский, ловкий Трусевич и всезнающий Белецкий, к которым губернаторы входили с некоторым трепетом, хотя и не были, в сущности, им подчинены, меня встретил беспомощный, жалкий Васильев, встретил сухо подозрительно. Он находил, что всё идет хорошо, в столице полный порядок, министр очаровательный человек и работать с ним одно удовольствие. О причине моего вызова он ничего не знал.
Повидав кое-кого из Охранного Отделения понял, что они смотрели на положение дел - безнадежно. Надвигается катастрофа, а министр видимо не понимает обстановки и должные меры не принимаются. Будет беда. Убийство Распутина положило начало какому-то хаосу, какой-то анархии. Все ждут какого-то переворота. Кто его сделает, где, как, когда - никто ничего не знает. А все говорят и все ждут.
Попав же на квартиру одного приятеля, серьезного информатора, знающего всё и вся, соприкасающегося и с политическими общественными кругами, и с прессой и миром охраны, получил как бы синтез об общем натиске на правительство, на Верховную Власть. Царицу ненавидят, Государя больше не хотят.
За пять месяцев моего отсутствия как бы всё переродилось. Об уходе Государя говорили как бы о смене неугодного министра. О том, что скоро убьют Царицу и Вырубову говорили так же просто, как о какой-то госпитальной операции. Называли офицеров, которые, якобы, готовы на выступление, называли некоторые полки, говорили о заговоре Великих Князей, чуть не все называли В. К. Михаила Александровича будущим Регентом.
Я был поражен несоответствием спокойного настроения нашего министерства Внутренних Дел и настроения общественных кругов.
***
21 число принесло мне ряд самых разнообразных впечатлений, дополнивших мою ориентировку о настроениях в столице. Утром мне протелефонировал Дворцовый Комендант, прося приехать к нему в 7 часов вечера на его Петроградскую квартиру. Пожалуйста запросто - предупредил он. - "Мы завтра уезжаем". Я понял.
Сговорившись по телефону, я сейчас же после того поехал к генералу Д. Н. Дубенскому. Выше я много говорил о нем. Он был как бы историографом при поездках Его Величества во время войны. Встретились по-дружески, обнялись, расцеловались. Вспомнили наши совместные путешествия в Царском поезде. Димитрий Николаевич был растроган. Настроен он был крайне пессимистически. На 22-ое назначен отъезд Государя в Ставку, а в городе неспокойно. Что-то, подготовляется. В гвардейских полках недовольство на Государя. Почему - трудно сказать. Царицу все бранят... и генерал махнул с горечью рукой. Я знал, что у него два сына в гвардии. Один дружил с В. К. Дмитрием Павловичем. Его слова меня очень заинтересовали. Мы разговорились.
Вот как записал нашу беседу Дмитрий Николаевич, напечатав ее позже в "Русской Летописи". (Книга III, Париж. 1922).-,,21 февраля часов в 10 утра, ко мне на квартиру приехал генерал А. И. Спиридович, в то время Ялтинский Градоначальник. До сентября 1916 г. он был начальником Секретной охраны Государя, состоя в этой должности десять лет. Спиридович всегда неотлучно охранял Государя в Царском, Петрограде и во всех поездках, а во время войны находился в Царской Ставке.
Охрана Царя поставлена была у генерала Спиридовича серьезно... он все знал, все видел... А. И. Спиридович изучил дело сыска и охраны во всех подробностях и, мало того, изучил революционное движение в России за последние 30-40 лет, начиная с семидесятых годов.
Об этом им написана очень содержательная книга... Имена Л. Бронштейна, Ленина, Луначарского и других, программа большевиков - известны были Спиридовичу давно, когда еще все плохо разбирались в значении этих лиц и осуществимости их идеалов... Несомненно было большой ошибкой со стороны Дворцового Коменданта ген. Воейкова, что он не удержал у себя такого выдающегося знатока революционного движения в России и Спиридович, находившийся у него в прямом подчинении, в дни уже назревающей у нас смуты, ушел на тихий пост Ялтинского Градоначальника во время войны, когда Царская Семья даже не жила в Крыму.
"А. И. Спиридович только что приехал из Ялты. Он был возбужден и горячо начал передавать свои впечатления о современных событиях. Он то вставал и ходил по комнате, то садился.
- "Вы все здесь мало знаете, что готовится в Петербурге, Москве, России. Вы здесь живете как за стеной. Возбуждение повсюду в обществе огромное. Все это направлено против Царского Села. Ненависть к Александре Федоровне, Вырубовой, Протопопову - огромная. Вы знаете - что говорят об убийстве Вырубовой и даже Императрицы. В провинции ничего не делается, чтобы успокоить общество, поднять престиж Государя и Его Семьи. А это можно сделать, если приняться за дело горячо и умно. Я у себя уже начал кое-что делать в этом отношении. Я нарочно приехал сюда, чтобы все это передать кому следует и, прежде всего Дворцовому Коменданту, но я боюсь, что к моим словам отнесутся равнодушно и не примут необходимых мер". В таком роде шла его речь о надвигавшихся событиях. Видимо А. И. тревожился за будущее и стремился помочь, поправить создавшееся положение.
"Спиридович понимал опасность надвигающейся революции. Он знал революционных деятелей.
"Беседа с А. И. Спиридовичем оставила на меня сильное впечатление. Я знал, что лучше А. И. никто не может оценить действительную опасность надвигающегося революционного движения и ужаснулся той картине, которую он мне нарисовал"....
Так записал в своем дневнике нашу беседу генерал Дубенский, прибавив еще много лесного про мою бывшую Охранную Агентуру.
Мы оба с ним волновались. Дмитрий Николаевич жаловался, что из близких к Государю лиц свиты никто не понимает всего ужаса создавшегося положения. Что один адмирал Нилов смотрит на дело верно, но его не любит Царица, да и смотрят на него прежде всего, как на любителя сода-виски и только.
- Министра Двора нет. Граф - дряхл. Это руина, - чеканил Дмитрий Николаевич. - "На его честные слова просто не обращают внимания... Дворком, но вы сами знаете лучше меня чего он стоит. И вот в такой момент около Государя нет никого, кто бы АВТОРИТЕТНО сказал Государю всю горькую правду... Нет, нет и нет... Протопопов все и вся, а он сумасшедший... И это в такое-то время, в такое то время..." И Дмитрий Николаевич грустно покачал головой и заходил по комнате вразвалку, засунув руки за кожаный пояс своей защитной рубахи.
И жизненный опыт Дубенского, его почтенные года, и долголетняя его журнальная и издательская работа, и знание военных кругов и Петрограда вообще - все это увеличивало ценность его суждений.
Дубенский был большой патриот и если иногда брюзжал по-стариковски и говорил не совсем ладные вещи (на то он журналист) все это искупалось его преданностью Царю и любовью к родине. Вот у кого девиз: "За Веру, Царя и Отечество" был не только красивыми словами, но и делом.
Мы расстались, крепко расцеловавшись, надеясь встретиться после его возвращения из Ставки.
***
Ко мне заехал один из сенаторов, бывший губернатор, с которым мы согласно работали в одном из городов при поездке Государя в 1913 году. Человек не глупый, опытный, ловкий. Он рассказал поразительные вещи о легкомыслии и о полном незнании своего дела Протопоповым. Он просил при случае сказать Дворцовому Коменданту, что он весь в полном распоряжении Его Величества и желал бы еще послужить активно. Сенатор не находил ничего угрожающего в настоящем положении и смотрел на будущее совершенно спокойно. Я обещал исполнить данное мне поручение в точности. Признаться, такое желание получить пост Министра Внутренних Дел (я так понял мысль сенатора) в настоящий момент меня весьма удивило. И своими смелостью и оптимизмом, с которыми сенатор смотрел на всё происходящее. Неужели же, думалось мне, в Петрограде много таких сановников-оптимистов. Неужели правы именно они.
Но, заглянув в здание Департамента Общих Дел справиться о приеме у министра, я нашел, то же самое спокойствие. Оказалось, что приема мне еще не назначено. Что за странность, думалось, вызвали срочно, а приема нет. Ну что же, подождем. А кругом шла тихая, спокойная, по-видимому, работа.
***
В 7 часов вечера, в мундире при всех орденах и в ленте, я входил к Дворцовому Коменданту, в его казенную квартиру на Мойке. Генерал хлопотал, устанавливая что-то в большой белой комнате. Он любил белую окраску комнат с красными шелковыми занавесами. Целый полк всяческих сапог был выстроен около одной стены.
Как всегда самоуверенный, полный здоровья и энергии, генерал встретил меня более чем радушно и любезно, и попросту. Он только что приехал из Царского и собирался на обед к тестю, графу Фредериксу. Обменявшись личными фразами, разговорились о текущем моменте. Я излил всё накопившееся на душе, также откровенно, как привык говорить ему правду, когда был ему подчинен.
Наконец, я высказал удивление, что Государь уезжает в такой тревожный момент и передал все слухи, как все чего-то беспокоятся и ждут чего-то нехорошего. Делая свое дело, генерал слушал меня внимательно, иногда взглядывал на меня и, наконец, остановился и начал очень серьезным тоном: "Александр Иванович, Вы за вашу долголетнюю службу в охране Государя знаете, что Дворцовый Комендант живет информацией Министра Внутренних Дел.
Дворцовый Комендант политики не делает. Это не его дело. Моя обязанность охрана Государя. Хотите, я сейчас протелефонирую Протопопову и вы сами услышите его мнение о текущем моменте. И не ожидая моего ответа, генерал взял быстро телефонную трубку, вызвал Протопопова и передал мне вторую трубку для слушания, начал разговор. Генерал спросил Протопопова о положении дел в столице и его мнение о возможности отъезда Государя в Ставку. Разговор происходил по дворцовому проводу. Протопопов отвечал весело. Он уверял, что в столице полный порядок и полное спокойствие, что никаких беспорядков или осложнений не предвидится. Что Его Величество может уезжать совершенно спокойно. Что уже если что и намечалось бы нехорошего, то, во всяком случае, он, Дворцовый Комендант, будет предупрежден об этом первым.
Протопопов, как говорится, рассыпался в телефон и видно было, что он очень заискивал в генерале, что меня не удивило.
Генерал слушал министра с улыбкой и, глядя на меня, поднимал иногда брови, как бы говоря - "Слышите, я вам говорил".
Условившись затем с Протопоповым где он подсядет в Императорский поезд, если Государю угодно будет принять его с докладом, генерал распрощался с Протопоповым. Трубка повешена. Вопрос исчерпан. Мы стали говорить о Ялте. В общих чертах я рассказал ему о своих предположениях, планах. Я передал акварели, дабы их показать Их Величествам. Широкий по размаху во всех делах, генерал отнесся очень сочувственно к моим проектам. Генерал сказал мне, что о причине вызова меня я узнаю от Его Величества. А о том, когда и где Государю будет угодно меня принять, генерал завтра утром спросит Его Величество и утром же протелефонирует мне.
Мы расстались. А на следующее утро генерал Воейков протелефонировал мне из Царского Села следующее. По его докладу Государю о моем приезде, Его Величество повелел, дабы я оставался в Петрограде до возвращения Государя из Ставки, после чего Государь и примет меня. Переданные мною генералу документы пересланы мне на квартиру.
***
После интересной беседы с Дворцовым Комендантом я отправился на обед к генералу П. И. Секретеву. В отдельном кабинете у Пивато собрались: лейб-хирург С. П. Федоров, его брат - Николай Петрович, сенатор Трегубов и С. П. Белецкий. С. П. Федоров уезжает завтра с Государем. Сенатор Трегубов назначался на какую-то политическую должность в Ставке. Белецкому что-то предстояло получить очень важное. Предприимчивый, молодой генерал, Петр Иванович, почему-то решил нас объединить за этим обедом.
Все, очевидно, знали в чём дело, кроме меня, провинциала. В начавшихся разговорах вскоре выяснилось, что Белецкий получит назначение на пост генерала Батюшина по заведыванию и контр-разведкою, и борьбой со спекуляцией, и еще с чем-то очень важным. Видно было, что Белецкий вновь забирал ход. Около Протопопова, с уходом Курлова, было пустое место. Конкуренция исчезла. На женской половине дворца фонды Белецкого стояли высоко. Его недолюбливали как человека, но верили в его деловитость и всезнание. Когда-то А. А. Вырубова была в восторге от него.
Если бы был он - Распутина бы не убили. Так думали. Он умел охранять. Вино развязало языки. В уютном кабинете все были веселы и довольны. Петр Иванович подсмеивался над думцами-революционерами. Они что-то говорят. У них даже списки составлены кого они будут арестовывать.
- "Все мы, дорогой Александр Иванович, все мы записаны на этот списочек. Записаны и вы там, хотя вы и Ялтинский Градоначальник. Там есть у них такой господин Некрасов. Вот он всех нас и зарегистрировал. Всех, всех голубчиков... Но ведь и мы не дураки, - потирал руки Петр Иванович. - Мы тоже не дураки. Мы как выкатим наши грузовички, да как поставим на них пулеметики, так все сразу и будет прикончено..."
