Его сведения о причастности Распутина к шпионажу требует немедленного разъяснения и обследования. Ведь Распутин иногда посещает дворец. Генерал Воейков слушал очень внимательно. Он при мне же вызвал одного из высших чинов своей канцелярии и приказал немедленно же, сославшись на доклад генерала Спиридовича, запросить официальным письмом Министра Внутренних Дел: какие у него имеются данные о причастности Распутина к шпионажу и какие он, Министр Внутренних Дел, принял по этому поводу меры.
Хвостов ответил Дворцовому Коменданту, что никаких сведений о причастности Распутина к шпионажу у него не имеется. Что, очевидно, генерал Спиридович что-то не понял, или перепутал, почему и произошло видимое недоразумение. Воейков удовольствовался ответом. Он понял все и даже не осведомил меня о нем.
Но после революции, когда генералы Спиридович и Воейков сидели арестованными в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, это обстоятельство было обследовано одним из следователей Чрезвычайной Следственной комиссии Временного правительства, т. к. в бумагах Воейкова нашли ту переписку. Меня, Воейкова, Хвостова следователь допрашивал. Расследование лишь подтвердило вздорную болтовню Хвостова. В свое время эта клеветническая болтовня министра, лидера правой фракции Государственной Думы, принесла много вреда.
27-го февраля, в субботу, отговев на первой неделе Великого поста, Их Величества с детьми причащались в Федоровском соборе. Все они причастились на солее, как обычно, перед царскими вратами. Когда же отец Василий вернулся со Святыми Дарами в алтарь, он причастил стоявшего в алтаре в течение всей обедни Распутина. До службы он был проведен туда ктитором собора полковником Ломаном, который даже не предупредил о том Дворцового Коменданта.
После службы, по переданному через полковника Ломана приглашению, Распутин был проведен во дворец для беседы, где и принес поздравление Царской Семье. Его угостили чаем. О факте причащения Распутина за одной службой с Их Величествами узнали, конечно, в Петрограде и досужие сплетники или сплетницы исказили то, что было. В некоторых светских гостиных с ужасом передавали, что, в отсутствие Государя, Царица и Вырубова причащались с Распутиным при какой-то особенной обстановке. Сенсационную сплетню принесли даже иностранным послам.
Сам же Распутин, вернувшись после причастия из Царского Села в Петроград, с гордостью рассказывал о причастии за одной службой с Государем. Как поздравлял Царскую Семью и как за чаем просил Государя защитить его от Хвостова, который хочет его убить. Государь успокаивал Григория, (как он называл его) и сказал, что предполагает уволить Хвостова от должности Министра Вн. Дел. Сенсационная новость дошла до Хвостова, и он полетел к Штюрмеру и убедил его начать действовать, дабы Старец уехал на родину. В его отсутствие Хвостов надеялся вновь упрочить свое положение. По совету Хвостова Штюрмер решил действовать на Распутина через митрополита Питирима.
1-го марта Государь ездил, по обыкновению, в Петропавловскую крепость на панихиду по деде, убитом революционерами, Императоре Александре II. После панихиды Дворцовый Комендант предложил мне сесть с ним в автомобиль. Он был встревожен тем, что делается в Петрограде и просил меня по отъезде Государя остаться в Петрограде и разузнать, что делается около Хвостова. Я подумал, что, видимо, генерал говорил с Государем. Что-то поколебало его спокойствие и самоуверенность, которая так не нравилась Царице.
Едва я успел вернуться домой, проводив Его Величество, как зазвонил телефон. Белецкий и Мануйлов разыскивали меня и желали срочно повидаться. Это очень кстати подумал я, и просил их приехать. Через полчаса они оба были у меня и привезли с собой близкого митрополиту человека, его секретаря, Осипенко. Возбужденный, веселый, одетый с иголочки Штюрмер приехал в Лавру к митрополиту. Туда же вызвали Распутина, которого привез Мануйлов, исполнявший с этого времени, по поручению Штюрмера, роль начальника охраны Распутина. С уходом Белецкого Комиссаров был устранен. Началась беседа. Штюрмер стал уговаривать Распутина уехать на время из Петрограда. Распутин вспылил и стал кричать на Штюрмера:
- Вот ты каков. Вот ты каков. Мне папа и мама приказали здесь оставаться, сами приказали, а ты меня гонишь. Ты заодно с убийцами... Не поеду, слышь не поеду... Распутин бегал, как бешеный.
- Убить меня хотите по дороге. Как тогда. Всех моих друзей арестовать хотите... Не поеду. Папа, мама приказали остаться и останусь. Останусь... А ты, старый, слышь - смотри сам к весне полетишь... Я тебе, старому, покажу!..
Штюрмер пытался успокоить разошедшегося "Старца". Митрополит крестился и шептал какую то молитву. Распутин носился по комнате и продолжал кричать на Штюрмера. Успокоившись немного, попросил у владыки перо, бумаги и чернил. Осипенко принес все. Усевшись за столом и поставив на бумаге крест, Григорий заявил, что пишет письмо самому Папе. Он просил Государя "зищитить его от убийц", просил - "гнать всех убийц вон". Письмо вложили в митрополичий конверт и с нарочным, от имени митрополита, отправили в Царское Село Его Величеству.
Засунув руки в карманы шаровар, Распутин широко шагал по комнате, а затем, уставившись на Штюрмера, снова стал кричать на него и, наконец, схватив за рукав Мануйлова, с криком: - "Пойдем, ну их!" - выбежали из зала. Штюрмер бросился за "Старцем". Все стали успокаивать, уговаривать остаться. Он и остался было, сел, щипал бородку, но вдруг решительно встал и уехал с Мануйловым домой.
Живой, с интонацией и жестами, рассказ Мануйлова, подтверждал кивками головы, вставками нескольких слов Осипенко, бывший свидетелем всей сцены. Белецкий кивал головою, поглаживая бородку. Когда рассказ кончился, Белецкий мерным, бархатным голосом стал утверждать, что Хвостов сильно сплетничает по городу, не щадя Их Величеств и всюду афиширует тем, что его, мол, поддерживает генерал Воейков.
Белецкий просил меня, во имя старой дружбы (?!) доложить обо всем этом генералу Воейкову и предупредить его насколько сильно компрометирует его сейчас Хвостов. Я обещал доложить все слышанное, не ручаясь, конечно, за результаты. Гости уехали.
Повидав еще кое-кого, я протелефонировал генералу, когда могу его видеть. Он просил встретить его на вокзале т. к. он едет обедать к тестю. Мы встретились. Он взял меня в автомобиль. Я сделал ему доклад и особенно подчеркнул ему то, что Хвостов слишком связывает себя с ним.
Расставшись, я вернулся на Петроградскую квартиру. Вскоре мне протелефонировал некто X, деловой и почтенный человек, прося разрешения приехать с Григорием Ефимовичем. Он подчеркнул, что это "по срочному и нужному делу". Я был очень удивлен и ответил, что жду их. Я знал, что X. ведет с Распутиным дела, но только не по политике. Велел приготовить чай. Они не заставили себя долго ждать.
Распутин в голубой шелковой рубахе, в поддевке, черных бархатных шароварах, высоких лаковых сапогах, чистый и причесанный, казался встревоженным. Поцеловавшись трижды, он поблагодарил меня, что я сразу их принял. Сели в гостиной. Теребя бородку, "Старец" стал жаловаться, что ему не на кого положиться. - "Нет, паря, верных людей... Все убийцы". Он жаловался, что Хвостов хочет его убить. Он хотел и просил, чтобы я взял на себя его охрану и охранял бы его моими людьми. Тогда он будет спокоен, а то его убьют. "Все убийцы".
Я стал успокаивать его, что Петербургское Охранное Отделение очень хорошо охраняет. Но что ни я, ни мой отряд, мы не можем его охранять, не имеем права. Что у нас одна забота, одна обязанность - это охрана Государя и его семьи. Вы знаете это отлично, Григорий Ефимович. Ведь, кроме Государя с Семьей и Императрицы-матери, мы никого не охраняем. Даже великих князей и тех охраняет Петербургское Охранное Отделение. Я старался быть убедительным. Он слушал внимательно, впиваясь в меня пытливо. Казалось он хотел прочесть мои мысли. Глаза его кололи, как иглы. Казалось, он понял. Казак доложил, что готов чай. Пошли в столовую. Распутин попросил мадеры. Ее не оказалось. Случайно нашлась бутылка шампанского. Он обрадовался. Выпив стаканчик, два - повеселел, стал речистей. Рассказал, что у него произошло вчера со Штюрмером у митрополита. Все сходилось с тем, что мне уже было известно. Хотят чтобы он уехал, а он не уедет. Никуда. Ни за что.
- Они, милой, по дороге-то убьют меня! Беспременно убьют! А если не убьют, то так сошлют, что и сам Царь не узнает, куда упрятали. "Старец" разволновался. Он горячился по адресу Хвостова. Он рассказал, как Хвостов старался напортить мне у Государя, когда узнал, что Дворцовый Комендант выставил мою кандидатуру на пост Петроградского Градоначальника.
- Они (Хвостов) против тебя, милой. Он УБИДИЛ Папу против тебя, парень. Понимаешь ли - У-БИ-ДИЛ, подчеркивал он. Он много говорил, ну и У-БИ-ДИЛ...
И вновь посыпались упреки и жалобы на Хвостова. - ,,Нехороший человек. Обманщик. Все взял, что надо было и обманул. Совести нет. Жулик. Просто жулик. Ну и капут ему. Капут!
Распутин рассказал, что Государь приказал Штюрмеру указать трех кандидатов на место Хвостова. Что некоторые уже забегали к нему.
- А я сказал, - не мое дело. Папа сам знает. Буду вот звонить сегодня Папе: пусть не принимает завтра "Толстого". Он добивается... Пусть откажет... Гнать его надо убийцу. Убивец! Убивец!.
Старец осушил стакан, вскочил и засунув руки в шаровары, зашагал по комнате. Казак убирал со стола. - "Ишь ты, всю бутылку осушил один", - заметил он. - "Да, пьет здорово", - ответил я. А видимо, большой сумбур идет, приходило мне в голову, если Распутин так сильно перетрусил и обращается к нам за защитой. Не верит Петрограду. Все изолгались, изъинтриговались. Результат работы первого министра из рядов Государственной Думы.
Я спешил одеться и поехал в Царское в автомобиле. Было уже поздно. Миновали город. На душе нехорошо. Десять лет я в Царском Селе. Государь знал и ценил мою службу. Был высоко милостив. Верил. И вот является министр от ,,общественности", лжет, клевещет Государю и доверие колеблется... Так из-за чего же тогда служить... Пора уходить... Было уже очень поздно, когда добрались до Царского. Утром предстоял отъезд в Ставку, надо было собираться.
2-го марта, в 10 утра, я входил к Дворцовому Коменданту. Накануне, приглашая меня на этот час, генерал сказал, смеясь: -"И я вам дам отчет о моих свиданиях". Это была, конечно, только шикарная любезность. Генерал умел молчать.
- Ну, я был у них, начал он, торопясь и укладывая несессер. - Мне все говорили про внутреннее положение, точно это мое дело. Точно я могу тут что-либо сделать, чему-либо помочь... Ну, а Хвостов,... тут что-то очень не чисто... очень... Вот и все, что я услышал от генерала. Он укладывал маленькие бутылки "Куваки". Тон его был настолько прост, шутлив и неофициален, что и я позволил себе в том же тоне сказать ему попросту: - "Да не поддерживайте Вы его Ваше Превосходительство. Ведь дрянь же он чистейшая. Подведет вас. Вы сами видите, как он запутался, как увяз". Генерал расхохотался и со словами: - "Да, да, конечно" - стал прощаться, торопясь во дворец. Кургузкин уже подавал шашку.
А во дворце в это время решался вопрос о Министре Внутренних Дел. Об удалении Хвостова Государь уже решил твердо. Он так ясно видел всю некрасивую правду этого "дела", что держать Хвостова, при своей моральной чистоте, Государь просто не мог. Ведь он читал все документы до покаянных писем Ржевского и Илиодора включительно. Он знал "дело" лучше всякого Штюрмера. И еще накануне Штюрмер по требованию Государя дал список трех кандидатов на пост министра, вместо Хвостова: князя Николая Голицына, графа Алексея Бобринского и егермейстера Петра Стремоухова. Государь повелел быть Министром Вн. Дел Штюрмеру.
Ровно в полдень императорский поезд унес Государя в Ставку.
Оставшаяся в Царском Селе Царица была глубоко потрясена всем случившимся. У Нее начались невралгические боли головы. Пришлось прибегнуть к массажу и электризации головы. Морально Царица страдала очень, вполне сознавая свою вину в деле назначения Хвостова министром.
"Я в отчаянии, писала Она 2 марта Государю, - что мы через Григория рекомендовали Тебе Хвостова. Мысль об этом не дает мне покою. Ты был против этого, а я сделала по их настоянию...
Им овладел сам дьявол, нельзя этого иначе понять".
Однако и этот тяжелый, наглядный урок не остановил Царицу от советов своему Августейшему Супругу. Искренно веря, что она умно помогает Государю, она продолжает советы. Царица советует удалить адмирала Нилова, сменить Поливанова, Сазонова, Бонч-Бруевича. Выдвигает Иванова на пост Военного министра. Предостерегает Государя относительно Игнатьева и даже Воейкова и т. д. и т. д. Царица была искренно уверена, что весь круг преданных и верных людей Государю это: Распутин, Вырубова, Саблин да еще несколько человек и это всё. Все остальные на подозрении: кто больше, кто меньше.
Она верила в это и убеждала в этом Государя. Но Государь отлично это понимал и очень часто поступал против Ее советов, руководясь своим опытом. Но иногда его решения совпадали с желанием Царицы. Утверждать же огульно, что Государь делал по управлению (только то, что хотела Царица - это большая ошибка.)
Это значит - не знать фактов и не знать характера и Принципов Государя. Император Николай II вовсе не был так прост и бесхарактерен, как думали многие.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Март и апрель 1916 года. - На пути в Могилев. - Остановка из-за лопнувшего рельса. - Прибытие в Ставку. - Отношение Государя к Франции. - Французский посол Морис Палеолог. - Отъезд Пильца и его доклад про Распутина. - Моя поездка в Петроград. - Хвостовский скандал продолжается. - Разоблачение Белецкого в прессе. - Увольнение Белецкого. - Государственное значение скандала. - Главная вина Хвостова. - Распутин не был шпионом. - Хвостов и Белецкий нанесли тяжкий удар режиму. - Подготовка революции в Военно-Промышленных комитетах. - Гучков и Коновалов. - Генерал Поливанов, его тактика и увольнение. - Назначение следствия над Сухомлиновым. - Мой визит к Вырубовой. - Съезды Земского и Городского союзов в Москве. - Возвращение Государя в Царское Село. - Отъезд на фронт. - Назначение генерала Брусилова вместо Иванова. - Смотры в Каменец-Подольске. - Под угрозой неприятельских аэропланов. - Возвращение в Ставку. - Военный совет. - Страстная неделя в Могилеве. - Письмо Царицы Государю. - Пасха в Ставке. - Пожалование ген. Алексееву звание генерал-адъютанта. - Христосование Государя. - Возвращение 19 апреля в Царское Село. - Тревога за внутреннее положение. - Нехорошие слухи. Арест ген. Сухомлинова. - Возвращение Распутина. - Выезд Государя в Ставку 24 апреля.
Невесело было в нашем вагоне этот раз на пути в Могилев. Все разговоры вертелись на хвостовском скандале. Все ругали Хвостова. На одной из станций узнали про остановку императорского поезда. Путевой сторож Павел Орлов заметил во время лопнувший рельс и остановил поезд, в котором следовал Государь. Орлову Государь пожаловал часы с Государственным гербом и сто рублей. Не знаю, кто докладывал Его Величеству о той награде, чью оплошность покрыл Орлов своею бдительностью, но награда мне кажется очень недостаточной.
3 марта в Орше императорский поезд встретился с эшелоном Л.-Гв. Литовского полка. Государь пожелал видеть солдат. Те высыпали из вагонов веселые, радостные. Государь дважды обошел их, благодарил за службу, желал успехов. В 2 ч. 45 м. приехали в Могилев.
На вокзале среди встречавших новый губернатор Явленский.
Через час после приезда, Государь уже занимался с ген. Алексеевым. Вскоре на фронт уже передавались депеши о предстоящем наступлении. Приводился в исполнение план, выработанный на предыдущем военном совете, с целью помочь французам. События у Вердена интересовали Государя и всю Ставку. Государь горел желанием помочь союзникам нашим наступлением. Государь относился к Франции особенно сердечно. Мы ведь почти все, русские царского режима, сами не зная за что и почему, а любим Францию. Этому много способствовал тонкий дипломат французский посол Морис Палеолог. Прошедший хорошую школу, Морис Палеолог (его настоящая фамилия была другая) быстро разобрался в русском обществе, в партиях, завел, где надо было, агентуру, т. е. информаторов, отлично использовал некоторых дам русского высшего общества, как осведомительниц, и в результате ловко выбрал правильную линию поведения. И его любили. Любил и Государь. И как это ни парадоксально, но представитель Республики пришелся у нас больше "ко двору", чем представитель Королевской Англии. И республиканский посол сумел быть более лояльным по отношению Их Величеств, чем королевский посол. И в то время, как Бьюкенена вспоминают теперь с ненавистью, к Палеологу относятся с симпатией, хотя и он частенько дает "клюкву" про Россию.
27-го февраля Палеолог был приглашен во дворец на сеанс кинематографа. Показывали фильм обороны Вердена, а на другой день Государь на аудиенции обещал ему помочь Франции при первой возможности. И вот наше наступление началось 9-го марта, несмотря на неблагоприятные атмосферные условия. Наши войска имели большой успех, но несли и большие потери. Немцы должны были взять с французского фронта несколько дивизий.
Но наступившая 15-го марта оттепель заставила приостановить наступление. Дороги были испорчены. Окопы залиты водою. Не было возможности сражаться. Стихия побеждала волю человека. Приходилось ждать. В Могилеве стояли туманы. Днепр разлился. Был ледоход. Быстро неслись льдины, сталкивались с треском, наваливались одна на другую, громоздились в кучи и падали с грохотом. Нам петербуржцам вспоминалась Нева...
6-го марта старый губернатор Пильц, назначенный товарищем министра Внутренних Дел, вместо Белецкого, покинул Могилев. Хороший человек, честный службист, тактичный и образованный он сумел понравиться и Государю, и свите. Воейков был с ним в самых добрых отношениях. На последней аудиенции он дерзнул со слезами на глазах, предостеречь Государя относительно Распутина. Это было, конечно, несвоевременно, потому что он лишь ехал принимать должность, по которой и должен был познакомиться с значением "Старца". Это было преждевременно, почему и не могло иметь цены в глазах Государя. Делу это, конечно, и не помогло, а службе его в Петербурге помешало. Царица, узнав про то от Государя, очень на Пильца рассердилась. И как только через несколько дней открылась вакансия на пост генерал-губернатора в Иркутск, Пильц и был туда назначен.
Вскоре меня вновь послали в Петроград. Хвостов, получив 3-го марта отставку, будировал. Он имел нахальство рассказывать повсюду, что не знает, за что в сущности его уволили и даже написал в таком смысле письмо Его Величеству, но Государь переслал письмо Штюрмеру, положив резолюцию, что примет Хвостова, если он заслужит это своим дальнейшим поведением. Хвостов продолжал сплетничать, обвиняя по-прежнему во всем Белецкого и распространяя всякие вздорные слухи про Вырубову. Он даже имел нетактичность показывать в кулуарах Государственной Думы письмо, которое он получил от Вырубовой с вопросом правда ли, что он хочет арестовать Распутина.
Анна Александровна была в панике. Она боялась какой-либо новой выходки со стороны Хвостова и против нее и против "Старца". Государыня была расстроена. В конечном счете, все нарекания обрушились на нее. Штюрмер воображал, что он, благодаря Гурлянду, закончит все дело тихо и спокойно. Нельзя выставить на показ публике министра, как организатора политического убийства. Но, вдруг, произошел новый скандал. Редактор ,,Биржевых Ведомостей" - Гаккебуш-Горелов, в интимной беседе с Белецким, получил от него полную исповедь о "деле" со всеми именами и подробностями. Как истый журналист, Горелов и поместил в газете полностью интервью "с сенатором Белецким".
Сенсация была полная, так как публике преподносился весь скандал с организацией предполагавшегося убийства, как занятный бульварный роман. А через день или два появилось в газете и разъяснительное письмо самого Белецкого, которое косвенно подтверждало все сообщенное Гаккебуш-Гореловым. Дальше идти было некуда. Все дело Хвостова и Ко. было выброшено на улицу. Толпа ликовала. Но выходка Белецкого, вынесшего на страницы повседневной печати "дело", о котором еще производилось расследование, встретило самое горячее осуждение в правительственных и политических кругах. С выгодной позиции обвинителя он попал в обвиняемые. Он переинтриговал. Ему пришлось подать прошение об увольнении его с поста генерал-губернатора. С большим трудом удалось ему устроиться так, что его не лишили звания сенатора.
В конце концов, "дело" осталось в портфеле у Штюрмера, а Хвостову и Белецкому было предложено уехать на время из Петрограда.
А 13-го марта, по совету высоких друзей, уехал на родину и Распутин. Уезжал он неохотно, боясь, что по дороге его убьют. Перед отъездом он прислал во дворец фрукты и цветы. Один цветок и яблоко Царица послала Государю в Ставку.
Так закончился описанный колоссальный скандал. Он имел огромное влияние на увеличение настроения против правительства, против режима, против Их Величеств. Он вскрыл и выбросил в публику, на улицу всю закулисную кухню распутинщины.
Там не было разврата полового, но там в ярких красках выявился разврат моральный, в котором копались высшие представители правительства. Вина Алексея Хвостова усугубляется тем, что он первый пустил сплетню-клевету о том, что Распутин - немецкий шпион, что у него, министра, имеются на то доказательства. Сплетня была подхвачена во всех кругах общества и повторялась затем многими до революции и во время революции со ссылками на Алексея Хвостова.
Он, Алексей Хвостов, автор этой ужасной клеветы. Через голову Распутина эта гнусная клевета падала на голову Императрицы и позорила самого Государя. Сплетня-клевета повторялась из года в год и вошла даже в книгу Соколова об убийстве Царской семьи, как показание некоторых из опрошенных им лиц, опять-таки со ссылками, как на первоисточник, на министра Хвостова.
Чтобы покончить с этой легендой о шпионаже Распутина я рекомендую познакомиться с трудом генерала Спиридовича: "Распутин" Изд. Пайо. Париж 1935 г. Там этот вопрос разобран подробно. Здесь же ограничусь следующим доказательством.
После февральского переворота 1917 года, при Временном Правительстве была образована Чрезвычайная следственная комиссия для обследования действий высших чинов царского правительства. Следователи Чрезвычайной Комиссии с особым вниманием обследовали вопрос о государственной измене по отношению лиц, окружавших Их Величеств и, главным образом, относительно Распутина. И вот, что пишет по этому поводу бывший судебный деятель Гирчич, состоявший в той следственной комиссии.
"До конца сентября 1917 года, я заведывал 27-ою следственною частью комиссии, где были сосредоточены все указания, даже малейшие, на измену со стороны высших представителей в Империи и даже членов Императорского Дома. Все указания были проверены с исчерпывающей полнотой, полным беспристрастием и ясным сознанием, что в подобных делах непроверенное до конца подозрение как недорубленное дерево, по выражению Суворова, быстро отрастает и, что благо России и честь заподозренных требовали полного света на волновавшие общество обстоятельства".
"Среди близких к Царю людей было мало верноподданных в благородном значении этого слова, НО НЕ БЫЛО ИЗМЕННИКОВ".
"Распутин этот умный с огромной волей подтаежный мужик, после многолетнего аскетического стажа, сбитый с толку петроградским высшим светом - НЕ БЫЛ ШПИОНОМ и ИЗМЕННИКОМ". ("Вечерне Время" Париж.)
Таково едва ли не самое авторитетное, самое "категорическое опровержение этой легенды, пущенной впервые Алексеем Хвостовым. Она повторялась затем охотно всеми, кто хотел, так или иначе, ударить через голову Распутина по Их Величествам.
Никто не нанес Царскому режиму и престижу царской власти удара более предательского и рокового по своим последствиям, как нанесли - министр Внутренних Дел, лидер Монархической партии Государственной Думы, чин Его Величества Алексей Николаевич Хвостов, потомственный Дворянин Орловской губернии и его помощник Степан Петрович Белецкий. К ним, прежде всего, вопиет кровь всех погибших в революцию.
А пока высшие чины министерства Внутренних Дел занимались своими интригами, в Военно-Промышленном комитете в Петрограде подготовлялась революция. Ее подготовляла Рабочая фракция того комитета под председательством соц.-демократа меньшевика Гвоздева, чему покровительствовали А. И. Гучков и А. И. Коновалов. Они наивно воображали, что при перевороте, о котором они мечтали, рабочие явятся орудием в их руках...
Рабочая Группа состояла из десяти представителей от рабочих Центрального Военно-Промышленного Комитета, в котором председательствовал Коновалов и шесть представителей Областного Петроградского комитета, у коих председательствовал Гучков.
Сконструировавшись окончательно в конце предыдущего года, группа стремилась сделаться руководящим органом всего рабочего класса. Она выработала ряд резолюций с революционными требованиями и огласила их (безнаказанно) 3 декабря 1915 года на собрании Цент. Военно-Пром. Комитета. Тогда же она приняла ряд мер для организации подобных групп по всей России. Гучков и Коновалов содействовали работам Рабочей Группы. Первый поддерживал ее требования перед правительством, а второй помог образованию самостоятельной Рабочей группы при Московском Военно-Промышленном Комитете.
Характернее всего, что для Московской группы не нашлось иного секретаря, как Харьковский гласно-поднадзорный Соломон Моносозон. Москва - сердце России. Московская группа сразу же зарекомендовала себя, и 22 февраля на пленарном заседании Московск. Област. Воен.-Промышл. Комитета рабочий Черногородцев внес от имени Петроградских и Московских рабочих доклад с революционными требованиями. Там Государственной Думе рекомендовалось: "Решительно стать на путь борьбы за власть и добиваться создания правительства, опирающегося на организованные силы всего народа".
В том же феврале организовалась Рабочая группа в Киеве, где ее поддерживал Предс. Киевск. Военно-Промыш. Комитета миллионер Терещенко.
С 26 по 29 февраля в Петрограде состоялся Всероссийский съезд представителей Военно-Промышленных комитетов. На нем Гвоздев огласил декларацию революционного характера, где говорилось о МИРЕ без аннексий и контрибуций, о том, что спасение возможно при коренном изменении политических условий и вручении власти правительству, поставленному народом и ответственному перед народом. Ему аплодировали и горячо.
Представитель же от Самары, еврей Кацман, был еще откровеннее. Он закончил свою речь так: "Мы, рабочие, не только на словах призываем к борьбе за власть, но и умеем эго делать. Предлагаем вам предпринимателям поддержку со стороны рабочих, не считаясь с жертвами". Председатель Коновалов не протестовал против этих призывов к революции. Присутствовавшие аплодировали. Другие ораторы из рабочих говорили в унисон. Представители буржуазии говорили в рамках прогрессивного блока. И только представитель военного ведомства запротестовал, когда один из ораторов стал очень поносить армию. 29 февраля на общем собрании была принята резолюция, где в числе разных требований к Государственной Думе были и такие: - "полная амнистия по политическим и религиозным делам и восстановление в правах депутатов членов Соц. Дем. фракции". Это касалось большевиков, арестованных в начале войны и затем сосланных по суду. Резолюция предлагала Государственной Думе встать решительно на путь борьбы за власть. "Только этот путь приведет нас к миру без аннексий и контрибуций", говорилось там.
Так представители буржуазии помогали организации рабочих революционных кадров. Так в их присутствии оглашались резолюции о необходимости "мира без аннексий и контрибуций", в то самое время, когда те же господа Гучковы, Коноваловы, Некрасовы нападали на правительство за то, что оно, как клеветали на него, хочет заключить сепаратный мир. Такова была двойственная, лицемерная тактика Гучкова, Коновалова и Ко., мечтавших не о победе над немцами, а о победе над самодержавием. Капитал стремился к власти.
Победа русской армии ему была страшна, так как она лишь бы укрепила самодержавие, против которого они боролись, правда тайно, лицемерно. Так в недрах Военно-Промышленных Комитетов работали рука об руку на государственный переворот представители рабочих и буржуазии. Пока им было по пути.
Все это мне с горечью докладывали в Охранном Отделении, показывали документы. Начальник Отделения генерал Глобачев был хорошо осведомлен, что делается по подготовке революции. Но он был бессилен, так как на верхах министерства слишком были поглощены личными интригами и, в сущности, не понимали того процесса, который происходил в недрах общества, в его разных классах.
По Военно-Промышленным комитетам докладывал Поливанов и Алексеев. Государь считал, что за тактику комитетов ответствен Военный министр, т. е. Поливанов, почему и покарал за революционные выпады съезда именно Поливанова. Очень популярный в думских кругах, Поливанов не пользовался любовью Государя и был очень нелюбим большинством коллег, министров по кабинету. Мелочный, желчный, мстительный, антипатичной наружности, он мало с кем ладил. Надеясь на общественную поддержку, он позволял себе резкие выходки против Совета министров и самого Штюрмера. Государь знал это.
Не пользовался он симпатиями и среди лиц, окружавших Государя. От военных, которые разговаривали с Государем откровенно, Его Величество знал много нехорошего про Поливанова. Наконец, в самое последнее время, Государю стали известны факты, нехорошо рекомендовавшие Поливанова. Особенно много шума наделал случай с полковником К. Открылась вакансия на один очень важный по военному снабжению и по военным поставкам пост. Пост хлебный. По просьбе заинтересованного в том Гучкова и при большой поддержке Родзянко, который, кажется, даже не знал полковника К., Поливанов ходатайствовал перед Государем о назначении на тот пост именно полковника К. Между тем К. был изгнан официально из одного столичного клуба за неправильную, чтобы не сказать сильнее, игру в карты.
Жена его была большевичка и подвизалась в Швейцарии. Я был тогда в Петрограде. Предполагаемое назначение производило большой шум. Ко мне приехали два лица, знавшие хорошо за что был исключен К., возмущавшиеся предполагаемым назначением и тем более, что санкцию на назначение должен был дать Государь, значит и новые нарекания за позорное назначение пошли бы на Государя. А для войны тот пост в тылу был очень важен. Проверив факты мне сообщенные, я срочной телеграммой, шифрованной, предупредил о том генерала Воейкова. Воейков выполнил свой долг. Представленный Поливановым кандидат был Государем отклонен.
