— Большое спасибо.

— Я принесу к вам в контору. Размельченный.

— Прекрасно…

Рука Сары коснулась уже дверной ручки, когда он тронул ее за плечо.

— Сара… Я не очень умею говорить такие вещи, но… — Он стоял, переминаясь с ноги на ногу. — В общем, хочу сказать, мне было очень хорошо, когда мы пели с вами «Тихую ночь»…

— Да, мне тоже. У вас, правда, прекрасный голос, Ноа. Когда в городе появится церковь, возможно, вы будете петь в хоре, верно?

— Может быть. Если вы станете его руководителем.

Небо прояснилось, высыпало много звезд. В их свете он хорошо видел ее лицо, хотя его собственное скрывалось в тени полей от шляпы. Видел, как она улыбнулась, когда проговорила:

— Ну, я пошла.

— А я отправляюсь в свой обход. — Он отдал ей бумажный рулон.

— Спокойной ночи, Ноа.

— Спокойной ночи, Сара.

— Увидимся за завтраком…

Сара медленно готовилась ко сну. Душа ее была в полном смятении от столь резко изменившихся по отношению к Ноа чувств.

Уже надев ночную рубашку, она плотно завернулась в шаль и достала свой дневник, куда время от времени, по старой еще привычке, записывала все, что казалось ей важным и значительным в собственной жизни.

«Меня поцеловал, — начала она писать, — по-настоящему поцеловал мужчина, у которого были интимные отношения с моей сестрой. Мужчина, которого я еще недавно открыто ненавидела. В этом городе я, пожалуй, единственная одинокая и в то же время приличная женщина, и я пытаюсь честно разобраться, не в этом ли причина его внимания ко мне. Но все же, наверное, нет. Мне кажется, наши чувства по отношению друг и другу претерпели очень серьезные изменения, только вот до какой степени — на этот вопрос сейчас не могу ответить. В нашей семье женщины вели себя, увы, не должным образом: сначала моя мать, а теперь — Адди. Может быть, и у меня есть тайное предрасположение стать такой же, как они? Может быть, он полагает, я для него легкая добыча?.. Не хотела бы так думать, но как избавиться от сомнений и подозрений, если местом, где я впервые его встретила, был публичный дом? И должна ли я поощрять человека такого сорта? Что бы мне посоветовал мой отец… Если же предположить, что намерения у Ноа Кемпбелла честные, что он даже влюблен в меня и предложит выйти за него замуж… Нам ужасно будет иметь с ним дело, помня и зная, что до меня у него была моя сестра…»

Утром Сара по-прежнему чувствовала смущение. Сидя за столом напротив Кемпбелла, она разрывалась между желанием встретиться с ним взглядом и таким же сильным желанием избежать этого.

К счастью, он снова вел себя с ней точно так же, как со всеми остальными. Он придерживался этой линии поведения и за ужином в тот день, и на утро следующего дня. Вежливый, ничего не значащий разговор, такой же взгляд.

Во второй половине дня он, как и обещал, занес к ней в контору толченую слюду. В комнате был Патрик. Ноа зашел туда и положил на стол перед Сарой небольшой пакет.

— Ваша слюда, — произнес он немного торжественно.

— Благодарю.

К удивлению Сары, это простое слово она проговорила со стесненным сердцем. Взглянув на Патрика, который находился совсем близко от них, она добавила:

— Я уже сделала что-то вроде крыльев. Хотите взглянуть?

— Конечно. Почему нет?

Она повела его в другой конец комнаты, где три разного вида бумажных креста просыхали от клея, разложенные на бочках с краской. Спиной к Патрику, они склонились над ними.

— Вот это мне нравится больше, — указал Ноа на одно из крыльев. — Если бы они требовались настоящему ангелу, ручаюсь, он бы выбрал именно такие.

— А представляете, как они будут выглядеть, посыпанные слюдой? Спасибо еще раз, что исполнили свое обещание.

— Никакого труда… Вы сами будете все их делать?

— Нет. Эмма Докинс выразила желание помочь. Я сделаю только образцы…

Разговор иссяк. Наступила пауза. Сара не поднимала головы. Ноа чувствовал: что-то происходит у нее в душе, она далеко сейчас от того состояния, в котором оба они пребывали в этой же комнате два дня назад.

— Ноа, — еле слышно произнесла она, теребя веревку на пакете со слюдой.

— Да?

— Я думала…

— О чем?

— О вас… и об Адди.

Она взглянула прямо ему в лицо. На ней были очки, в них она выглядела сейчас особенно беспомощной и ранимой.

— …Во всем этом нет смысла, — снова заговорила она. — Вы… и я… Нет… — Она безнадежно махнула руной и снова перевела взгляд на пакет. — Это безвыходно…

— Сара, я не… — начал Ноа. Позади них раздался голос Патрика.

— Сара, на этом объявлении Тейтема… будем печатать лошадь и сани?

— Да, — ответила она, повышая голос. — Было бы хорошо. — И потом, тише, добавила: — Я должна заняться делом. Спасибо еще раз, шериф…

Несколько мгновений он угрюмо смотрел на нее… Значит, опять он только «шериф»… Ну что ж…

— Ладно, Сара, — сказал он после паузы. — Пусть будет так, как вы хотите…

Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он прикоснулся двумя пальцами к полям шляпы и вышел.

До самого Рождества он, как бы выполняя ее волю, старался почти не общаться с ней, что создавало неловкость в первую очередь, когда они встречались за столом, которую, впрочем, никто, кроме Сары, видимо, не замечал. Из-за стола они выходили в разное время, чтобы вместе не подниматься по лестнице в свои комнаты.

Как-то рано утром, когда снаружи еще было темно, Сара, покинув теплую постель и отворив дверь комнаты, почти столкнулась с Ноа, направлявшимся, по-видимому, туда же, куда собиралась она. Оба застыли на месте: еще не вполне проснувшиеся, непричесанные. У него из-под полушубка выглядывал ворот рубахи, она — в накинутом на халат пальто.

— Доброе утро, — пробормотал он наконец.

— Доброе утро.

Никто из них не двинулся первым, не улыбнулся.

После длительного неловкого молчания он предложил:

— Идите вы… Я подожду.

Он повернулся и быстро прошел и себе в комнату.

В канун сочельника, во второй половине дня, пошел снег. Сара сходила в городскую баню, потом щедро полила себя розовой туалетной водой, надела лучший костюм с жакетом «полонез». Дома сделала прическу, подложила дополнительный валик под волосы на затылке, тщательно разделила пробор, оставив часть волос небрежно виться, и как последний штрих — приколола медальон у горла белоснежной блузки с высоким воротником.

Она помедлила у небольшого зеркала, подняв кисть руки к кончику длинноватого носа, и в это же мгновение подумала вдруг о Ноа Кемпбелле, который через две двери от нее тоже, наверное, переодевается сейчас, готовясь к Рождеству.

« Мне все же не хватает его…»

Она взяла со стола приготовленный для Адди подарок — украшение в виде букета засушенных цветов, уложенное в пакет и перевязанное серой ленточкой. С грустью смотрела она на вещицу у себя в руке, думая о предстоящей встрече с сестрой все в том же доме Розы…

Сестра… Сколько еще таких же было там у Ноа Кемпбелла?.. Не только там…

Она вздохнула, посмотрела в окно, где густо валил снег и небо было того же цвета, что и лента, украшавшая пакет с подарком.

Последнее время она все чаще думала о них одновременно — о Ноа и об Адди, — и эти мысли бередили ее, как старая рана… Когда он виделся с Адди в последний раз? Продолжает ли ходить в этот дом? Целовал ли он ее сестру тогда же, когда целовал ее, Сару?..

В унынии она застегнула пальто, вышла из дома.

Все ущелье надело опушенную мехом горностая мантию. Рудокопы уже начинали спускаться с холмов, заполнять улицы, собираться в салунах, оставляя возле них своих мулов, привязанных к перилам веранд. Многие из мужчин здоровались с Сарой, окликая ее по имени.

В холле у Розы никого не было. Сара сразу поднялась наверх, постучала к сестре и вошла. Адди встала ей навстречу с кошкой в руках. Сердце у Сары защемило, когда она подумала, что, скорее всего, только в обществе этого животного предстоит Адди встретить сочельник.

— Счастливого Рождества, Адди, — проговорила она. — Могу я зайти на минуту?

Та отступила от двери, ничего не говоря.

— Я принесла тебе… вот.

Адди взглянула на перевязанный лентой пакет.

— У меня нет ничего для тебя, — сказала она.

— Мне ничего не надо… Возьми, пожалуйста.

Адди отпустила кошку, развернула подарок. Лицо у нее было печальное, измученное.

— Ты не хочешь оставить меня в покое? — спросила она.

— Наступает Рождество. Я хотела тебе подарить что-нибудь.

Адди молча смотрела на засушенные цветы.

— Ты, наверное, знаешь, — снова заговорила Сара, — о рождественском представлении, которое устраивается сегодня в театре Ленгриша. Между прочим, я управляю детским хором, если помнишь. Приходи туда, я тебя очень прошу.

— О чем ты говоришь?! Я не могу.

— Нет, можешь. Просто надень пальто, шляпу, и мы вместе пойдем вечером в театр.

— И там в меня начнут бросать камни!

— Никто в тебя ничем не кинет!

— Ты живешь в каком-то другом мире, Сара. Я не могу вернуться к нормальной жизни, даже если очень бы хотела.

— Поэтому ты и не хочешь?

— Да…

В который уже раз при подобном разговоре Сара была вынуждена переменить тему.

— Ты видишь Роберта? — спросила она.

— Почти каждый день. Он тоже не оставляет меня в покое.

— Тогда пойди ему хоть в чем-то навстречу. Станьте снова друзьями.

— Он тоже живет в выдуманном мире.

— Ты не права… Адди!.. Я хотела…

Впервые с момента их встречи в этом городе Саре показалось, что с сестрой стало все же немного легче говорить и ее можно даже спросить кое о чем… Задать вопрос, который давно вертелся у Сары на языке… Она была почему-то уверена, что если спросит сейчас, то получит правдивый ответ…

«Адди, шериф по-прежнему приходит сюда к тебе?»

Она уже раскрыла рот, но слова застряли в горле. В страхе перед возможным утвердительным ответом, она не произнесла ни звука.

— Нет, ничего… — выдавила она в ответ на вопросительный взгляд сестры. — Извини, мне надо торопиться в театр. Скоро начнут собираться дети.

Лицо Адди еще больше помрачнело.

— Веселого Рождества, — пожелала она.

— Тебе тоже.

Они стояли всего в нескольких шагах друг от друга, и каждая страстно желала того, чего другая не могла ей дать.

Внезапно Сара бросилась к сестре, сжала ее в объятиях, их щеки соприкоснулись.

— Ох, Адди, — проговорила она, — неужели мы снова не станем сестрами?

Какое-то мгновение руки Адди гладит спину сестры.

— Лучше не думать об этом.

— Приходи сегодня. Ну, пожалуйста!

— Не могу, но желаю тебе успеха.

Сара выскочила из комнаты, боясь, что расплачется прямо там… Кроме того, ей необходимо торопиться. Ее будут ждать шестнадцать мальчиков и девочек, взволнованных предстоящим праздником, шумливых, улыбающихся. Ее настроение никак не должно отразиться на них.

Театр Ленгриша был заполнен людьми, ожидающими начала первого в истории Дедвуда религиозного представления. Сцена украшена сосновыми ветками. Ясли для младенца устланы чистой соломой. Дети возбуждены, их матери нервничают. Участники спектакля уже в костюмах.

Шерифа в зале нет.

Сара настолько обеспокоена и разочарована этим, что позволяет себе время от времени выглядывать в щелку занавеса в надежде увидеть в толпе зрителей знакомые рыжеватые усы и серые глаза. Она видит и узнает многих: Роберта и Тедди Рукнера, миссис Раундтри, мистера Муллинса, мистера Тафта и десятки других. Но Кемпбелла среди них нет.

А ведь несмотря на внутреннее отторжение от него, именно о нем думает она больше всего в этот рождественский вечер; именно ему хочет показать, как складно поют дети в ее хоре; в его глаза хочет взглянуть, когда в конце представления повернется к залу, чтобы вместе со всеми спеть заключительную песню… Но, скорее всего, он уехал в Спирфиш, чтобы встретить Рождество со своей семьей.

Представление началось с исполнения всеми присутствующими рождественского гимна под аккомпанемент органа, на котором играл Элиас Пинкни, и с участием ксилофониста Джадда, извлекавшего мелодические звуки из восьми металлических треугольников. Потом выступил Джек Ленгриш. Его чтение иллюстрировалось сценками, изображавшими празднование Рождества в разных странах. Сара сидела с одного края сцены вместе со своим хором «ангелов» и не сводила глаз с двери, ведущей в зал. Чтение рождественских историй подходило к середине, когда дверь открылась и вошел Ноа.

Сердце Сары дрогнуло и гулко забилось.

Ищущий взгляд Ноа устремился на сцену, нашел там Сару и замер.

Я здесь…

Я здесь…

Их молчаливый союз был несомненен. Впервые с начала вечера она полностью ощутила дух сегодняшнего празднества.

Дети пели великолепно. Ребенок Робинсонов вел себя в колыбели Иисуса почти спокойно. Все были в восторге от имитации звона колоколов. Голос Джека Ленгриша звучал величественно, а его одежды были безукоризненны. Рудокопы быстро заполнили королевский ларец золотым песком. Его оказалось так много, что пришлось искать вторую шкатулку.

Когда Сара повернулась к залу, чтобы все вместе исполнили последнюю строфу «Тихой ночи», она и Ноа Кемпбелл пели ее исключительно друг для друга.

Раздался гром аплодисментов, когда представление окончилось. Все обнимались и обменивались рукопожатиями — на сцене, в зале. Поверх всех голов глаза Ноа и Сары все время искали и находили друг друга. Роберт поднялся на сцену и обнял Сару, но для нее сейчас его внимание не было таким приятным и необходимым, как раньше. Как до этого. Из-за его плеча она продолжала искать глазами Ноа.

Для взрослых был приготовлен пунш и печенье, для детей — жареные кукурузные зерна и леденцы. Толпа зрителей, состоявшая главным образом из мужчин, оторванных от своих семей, не торопилась расходиться: многие начали снова, под музыку органа, распевать рождественские песни. Артисты снимали сценические костюмы, переодевались в обычную одежду. Сара помогала юным певцам освободиться от ангельских одеяний, чего им не очень-то хотелось, и потом вместе с Джеком Ленгришем искала место, где можно сохранить все это до следующего года. Занимаясь делами, она все время думала, что Ноа может уйти.

Но он по-прежнему был в зале, и они стали пробивать себе путь сквозь толпу.

Группа норвежцев пела рождественские гимны на родном языке. Крутилось колесо рулетки; выигрышами на нем были подарки для детей. Среди всего этого шума и гама, песен и радостных восклицаний Сара и Ноа встретились посреди зала.

Некоторое время они молча, без улыбки смотрели друг другу в глаза.

Наконец он заговорил:

— Хорошее представление.

— Спасибо.

— Дети так же хорошо пели, как и выглядели.

— Правда? Им очень понравились крылья, которые вы помогли соорудить…

Оба сделали робкую попытку улыбнуться, это им в конце концов удалось. Норвежцы уже закончили петь, их почин перехватили шведы, они выводили рулады так громко, что заглушали все вокруг.

— Я уж думала, вы не придете, — произнесла Сара

— Что?

Он наклонился к самому ее рту, она уловила легкий запах его кожи, туалетной воды.

— Я сказала, что думала, вы не придете на праздник. Вы опоздали.

— Я стоял в очереди в бане.

— Ох!

— Кажется, весь город решил помыться именно сегодня.

— Я успела это сделать немного раньше. Без очереди.

— Вам повезло…

Снова молчание как будто отдалило их друг от друга; нужно было спешно подыскивать темы для продолжения разговора.

— Не вижу здесь ваших родных, — заметила она.

— Они не приехали. Я собираюсь к ним завтра в Спирфиш.

— Как хорошо. У большинства из тех, кто сейчас в зале, родные очень далеко отсюда.

— Сара…

Она выжидающе смотрела на него. Ее глаза, казалось, утонули в его взгляде.

— Я хотел спросить… Вы не поехали бы со мной?

— К сожалению, не могу. У меня другие планы. — Разочарование сквозило в глазах у обоих.

— Может быть, в другой раз… — добавила она с робостью.

Он нашел выход из новой неловкой паузы.

— Принести вам немного пунша?

— Да, пожалуйста.

Он скрылся в толпе и через некоторое время возвратился с двумя кружками темно-красной жидкости.

— Веселого Рождества! — Он поднял свою кружку.

— Веселого Рождества!

Они чокнулись. Осушив кружку, он стал оглядывать зал, двумя пальцами вытирая кончики усов. Когда снова повернулся, то поймал на себе ее внимательный взгляд. Она опустила глаза.

— Похоже, вы получите и школу, и церковь после сегодняшнего вечера, — сказал он, наклоняясь к ее уху. — Столько денег!

— Будем надеяться.

— Сколько в этих шкатулках, как думаете?

— Ума не приложу. Во всяком случае, немало…

К ним подошла Эмма Докинс со своими детьми.

— Мы отправляемся домой, — сообщила она. — Не видели Байрона?

— Он где-то здесь, — сказала Сара.

— Джош, сходи позови отца. Скажи, пора уходить. Счастливого Рождества, шериф.

— Того же и вам.

— Сара, значит, как уговорились, ждем вас завтра.

— Да, спасибо.

— Обед в четыре, не забудьте.

— Ни за что!..

Когда Докинсы удалились, Ноа спросил:

— Вы будете завтра у них?

— Да. А вы что, не верите?

Он пожал плечами и уставился в свою кружку.

— Почему вы не сказали мне раньше про Спирфиш? — проговорила вдруг Сара.

В голосе ее звучало разочарование, граничащее с отчаянием.

Он взглянул на нее с некоторым удивлением.

— Не был уверен, что вы захотите, — ответил он.

— Но спросить-то можно было, Ноа! Или нет?

— Вы не называли меня по имени все эти дни, с того вечера, когда я поцеловал вас.

— Я была в смятении.

Он очень серьезно посмотрел на нее.

— Не слишком-то легко мужчине с вами, — заметил он.

— Я знаю, — с горечью ответила она. — Извините меня.

Некоторое время он был занят поисками места, куда поставить кружки, потом небрежным тоном произнес:

— Завтра я хочу выехать пораньше. Мне пора идти.

— Конечно, — откликнулась она, не делая попытки двинуться с места и глядя на него тревожными глазами. А затем они заговорили одновременно.

— Сара…

— Ноа…

После последовавшего молчания она начала первой:

— Пойдем домой вместе?

— Где ваше пальто? — спросил он.

— В одной из гримерных за сценой.

— Подождите здесь.

Она кивнула и, стоя одна в унынии, подумала о том, какую тяжкую борьбу приходится ей вести с собой, со своими чувствами к человеку, от которого, она это твердо знает, ей следует держаться подальше. Но что могла она поделать, если вся радость от праздника улетучилась для нее, как только она узнала, что Ноа завтра уезжает и она не может уже принять его приглашения… И вообще, столько времени и усилий требовалось им, чтобы наладить дружеские отношения, а сейчас что получается?.. И что она хочет от него?.. От себя?.. Увы, ничего этого она не знала…

Ноа вернулся, помог ей надеть пальто, они направились к выходу, желая всем на пути счастливого Рождества и отвечая на добрые пожелания.

На улице все было покрыто снегом: пешеходные дорожки, крыши домов, седла и одеяла на спинах у мулов, привязанных к перилам.

Они шли в молчании, изредка случайно касаясь друг друга локтями. Когда свернули в проулок и начали взбираться по крутому склону, внезапный звон заставил их остановиться.

— Что это?

Звуки раздались снова, откуда-то сверху.

— Колокольный звон, — выдохнула Сара. Они подняли головы. Все ущелье наполняли мелодичные звуки, они вибрировали, отталкиваясь от каменных стен, падали в пропасти, вырывались оттуда и дрожали высоко в темном небе. Ночь жила этими звуками, эхо подхватывало их и разносило далеко по округе, небесный купол служил великолепным резонатором.

Сара и ее спутник стояли неподвижно, захваченные этим колокольным благовестом.

— Это Нед Джадд, — прошептала Сара.

— Где он, по-вашему? — спросил Ноа.

— Наверное, где-то на горе, возле одной из шахт… Какой подарок к Рождеству сделал он всем нам…

Колокола продолжали звенеть.

Ноа нашел руку Сары, прижал ее своим локтем. Они двинулись дальше, шагая почти в такт музыке.

На верхней площадке лестницы, возле дома, стояла миссис Раундтри и несколько ее постояльцев. Все, подняв головы, прислушивались к звукам, падавшим сверху — с неба, со скал, с ветвей сосен. Ноа отпустил руку Сары, они присоединились к остальным, стоявшим у входа.

Вскоре звуки умолкли, однако все продолжали обсуждать сегодняшний вечер — костюмы детей и других артистов, их песни и инсценировку рождественских историй. Звон колоколов возобновился, но все уже начали расходиться. Сара не увидела Ноа — он, вероятно, ушел раньше.

У себя в комнате она переоделась, не зажигая света, закуталась в толстый фланелевый халат, вынула шпильки и валик из волос, потом накинула на себя одеяло, открыла окно и села возле него в деревянную качалку.

Нед Джадд вызванивал уже четвертую рождественскую мелодию. Сара медленно расчесывала волосы щеткой, ей не хотелось ложиться в постель: ведь тогда она может уснуть, не дослушав музыку, несущуюся почти с неба.

Через две комнаты от Сары Ноа Кемпбелл тоже раскрыл окно. Он зажег лампу, сел и свернул сигарету. Закурил ее от лампы и так сидел, пуская клубы дыма и наблюдая, как они мельтешат возле окна, не решаясь уплыть наружу и возвращаясь в тепло комнаты.

Он выкурил две сигареты, вслушиваясь в мелодичный звон, наполнявший ущелье, пока у него не замерзли пальцы. Тогда он отошел от окна, потушил лампу и сел на кровать, укрыв ноги одеялом и спрятав под него руки.

Он думал. Думал о Саре Меррит. О том, как они пели одну и ту же песню, издали глядя друг другу в глаза и чувствуя, что они совсем рядом в эти минуты. Вспоминал, как избегали один другого… Как целовались у нее в редакции… Как потом старались уверить себя, что между ними ровно ничего не произошло…

Он встал, потянулся, снова подошел к окну.

Если бы она была, как ее сестра, одной из девиц у мадам Розы, он бы знал, как с ней обходиться. Но она была не такой, она из тех, с нем всегда одна морока…

Он постоял еще некоторое время у окна, прежде чем подошел к двери, тихо открыл ее и вышел в коридор, осторожно ступая ногами в теплых носках без ботинок, у двери Сары остановился, помешкал в раздумье. Потом тихонько постучал и замер в ожидании.

Почти сразу дверь приоткрылась. Через щель он увидел, что в комнате Сары совершенно темно, сама она почти сливалась с этой темнотой.

— Да? — прошептала она. — Кто это?

— Это Ноа.

— Что… что вы хотите?

— Я не могу уснуть. А вы?

Она подумала, прежде чем ответить:

— Я тоже.

— Что вы делаете?

— Сижу у окна и слушаю звон.

— Я тоже. Мы могли бы слушать вместе. — Ответом было молчание.

— Я могу войти, Сара?

— Нет, я переоделась, чтобы лечь в постель.

— Наденьте халат.

— Ноа, я не думаю, что…

— Ну, пожалуйста.

Она довольно долго стояла неподвижно, потом отступила в глубь комнаты. Он отворил дверь шире, беззвучно закрыл ее за собой. Благодаря снегу, белевшему за окном, он мог теперь различить, что она стоит, закутавшись в одеяло, которое сжимает у груди. Он подошел к ее кровати и сел там с края, в глубокой тени. Оттуда он смутно видел ее лицо, повернутое к окну, волосы, руки.

Некоторое время они слушали музыку металлических треугольников, имитирующих колокола. Это была мелодия гимна «О, самое святое…»

Наконец он произнес из темноты;

— Сара, я просто не знаю, как мне с вами быть… — Фраза прозвучала как некий конечный вывод, как результат долгих раздумий.

— Не понимаю, что вы хотите сказать.

— Нет, понимаете… Я дважды поцеловал вас, и мы оба были рады этому. А на следующий день я чувствовал испуг…

— Вы тоже это почувствовали?

— Да, тоже.

— Мне очень жаль. Я…

Она не знала, что сказать… как ответить. Он заговорил снова.

— Я много думал о вас… Вы на меня просто… как бы это сказать… нагоняете страху.

— Я?!

— Клянусь вам.

— Никогда не думала, — прошептала она.

— Но это в самом деле так. Вы лучше многих мужчин умеете работать. Умеете наладить дело. Вы и редактор, и музыкант, и…

Он замолчал.

— И что?.. — спросила она.

— И я хотел бы знать, что вы думаете обо мне.

Она ответила не сразу. Голос у нее был тихий, немного испуганный.

— Я тоже боюсь вас…

Она опять замолчала, но он ничего не говорил, и она продолжала:

— Я тоже думаю о вас. Больше, наверное, чем сама хотела бы. Вы… вы, в общем, не тот человек, который… — Она остановилась.

— Который что? — спросил он. — Продолжайте.

— Который должен мне нравиться…

Ну, вот и все… Она сказала эти слова. Произнесла их…

Ей казалось, что жар ее щек можно было различить в темноте.

— А какой же я? Говорите.

Она не хотела, но слова сами вырвались из нее:

— Вы из тех, кто посещает публичные дома.

— Я не был у Розы с того вечера, когда мы встретились там.

— Но факт остается фактом. Вы бывали там… и с моей сестрой.

— Сара, я очень сожалею об этом, только ничего изменить нельзя.

— И я не могу изменить своего отношения к этому. Оно всегда будет между нами.

— Говорю вам, я не ходил туда больше! Спросите у своей сестры.

— Я потеряла сестру из-за таких, как вы.

— Нет! Не я причина, что она стала тем, нем стала!

— Говорите тише.

Он повторил, умерив тон:

— Не моя вина, что она сделалась проституткой.

— Но чья же? Чья?! Если бы только я могла понять!.. — Она опустила голову к коленям. Какое-то время одни лишь колокольные звуки наполняли темное пространство комнаты. Когда он коснулся ее наклоненной головы, она резко и испуганно выпрямилась: она не слышала, как он подошел к ней так близко.

— Вам нужно уйти, — прошептала она.

— Да, — согласился он. — Нужно… Я познал вашу сестру, как о том говорится в Библии, и теперь должен уйти. И какое имеет значение все, что мы чувствуем друг к другу?.. Все должно быть отброшено из-за того, что произошло еще до той поры, когда мы встретились. Так получается?

— Да, — ответила она.

Глаза ее были широко раскрыты, в горле стоял ком.

Схватив ее за руки, он поднял ее со стула.

— Это чушь, Сара! И вы сами знаете.

Он склонил голову, нашел ее губы. Они оставались сомкнутыми. Он подождал, не отстраняясь. Она не ответила на поцелуй.

— Я не тороплю вас, — прошептал он, поднимая голову. — Но не решайте сразу. Подумайте…

Он опять прижал свои губы к ее губам, опять водил по ним языком — осторожно, ласково, умело. Его не отталкивала ее инертность.

Она дрожала всем телом и крепче прижимала к себе одеяло.

Он снова поднял голову и, не отнимая рук от ее плеч, глядел в темноте в ее широко открытые глаза, словно пытаясь что-то отыскать в них.

Потом его руки скользнули вниз, удержались в изгибе ее бедер. Он еще крепче прижал ее тело к своему. Пауза перед тем, как он вновь наклонился к ее губам, похожа была на промежуток между вспышкой молнии и ударом грома.

Она сопротивлялась, упирая руки ему в грудь, откидывалась назад. После нескольких попыток он признал свою неудачу и отступил. Теперь они стояли на некотором отдалении, не сводя друг с друга глаз.

— Разве вы не хотите, чтобы вам было приятно? — произнес он, протягивая руку, касаясь ее волос возле виска, от чего дрожь пробежала по ее телу. — Зачем же тогда…

Он медленно наклонился, легко поцеловал ее веки, мочку уха, щеку, подбородок; затем снова — более настойчиво — коснулся губ. Она ощутила запах табака, шелковистость усов. Его руки слегка скользили по халату, со спины, и складки одежды чуть слышно касались ее ножи: как занавески — подоконника. Потом он с силой сжал ее в объятиях.

С возгласом отчаяния она поддалась, прильнула к нему, словно тонущий к кромке берега, высвободив руки, но не выпуская из них одеяла и как бы накрывая им обоих. Тепло их тел, сами тела слились в одно. Они застыли в неподвижности, словно статуи, только сердца были живы и бешено колотились.

Никогда она не знала, даже не думала, что если вот так близко стоишь с другим человеком, то все, во что раньше верила, может сразу куда-то исчезнуть, улетучиться. В ее душе снова рождался крик — робкий, испуганный, полный трепета. Крик попавшего в ловушку.

Из-за окна донесся умирающий звук колоколов. Казалось, что звенит ее тело, которое сейчас так обнимал Ноа Кемпбелл.

Она высвободила рот.

— Ноа… — Глаза ее были закрыты. — Нам не надо так… Это очень плохо.

— Это человеческая природа, Сара, — настаивал он. — Так повелось у мужчин и у женщин выяснять, что они думают друг о друге.

— Но… но вам пора идти. — Голос ее был совсем еле слышен.

Он стал целовать ее шею. Его дыхание согревало ей грудь сквозь плотную фланель халата.

— Перестаньте! О… прошу вас… Я не могу… — шептала она, упираясь ему в плечи, пытаясь оттолкнуть.

Одеяло вырвалось из ее рук, упало на пол. Она сжала в кулаках складки его рубашки, отстранила его. По ее щекам текли слезы.

— Я не Аделаида! — выкрикнула она. — И не буду такой, как она… И как моя мать — тоже!.. Пожалуйста, Ноа, не надо…

Он застыл на месте. Его руки еще прикасались к ее телу, но в них не было ни силы, ни настойчивости.

— Пожалуйста… — повторила она шепотом.

Он отступил, охваченный внезапным чувством вины.

— Извините, Сара…

Она стояла, тоже неподвижно, со скрещенными руками — словно оберегая грудь.

— Уходите…

— Да, я уйду, но сначала обещайте, что не станете хуже о себе думать. Во всем только моя вина, я должен был уйти, когда вы сказали… Сара, я ничего не знал о вашей матери.

Она отвернулась к окну, обхватив себя руками, не отвечая ему.

Колокольного звона уже не было. Все очарование ночи исчезло.

Ноа поднял с пола упавшее одеяло, накинул на плечи Саре; не отнимая рук от ее плеч, начал говорить.

— Хочу, чтобы вы знали кое-что, Сара.