Если бы банковские злоупотребления не обсуждались в прошлом году так часто в нашей прессе, мы остановились бы на более основательном разборе этого дела, теперь же мы предполагаем, что относящиеся сюда факты всем известны, и ограничимся поэтому только несколькими к ним комментариями.
      По мнению одного из наиболее сведущих в этой области людей, директора акционерных банков редко оказывались виновными в прямом мошенничестве. За исключением нескольких всем известных случаев, общее правило заключается, по-видимому, в том, что директора не были непосредственно заинтересованы в поддержке тех спекуляций, которые оказались в такой степени разорительными для вкладчиков и пайщиков, и сами оказывались обыкновенно в числе наиболее пострадавших. Их вина, хотя и менее гнусная, но все же очень серьезная, заключалась, скорее, в небрежном отношении к своим обязанностям. Не обладая часто надлежащими сведениями, они оперировали над собственностью людей в большинстве случаев недостаточных. Вместо того, чтобы приложить к распоряжению этой собственностью столько же старания, как если бы это была их личная собственность, многие из них проявили преступную беспечность, отдавая вверенные им капиталы без достаточных гарантий или предоставляя своим товарищам полную свободу действий в этом направлении. В их пользу могут быть, конечно, приведены многие смягчающие вину обстоятельства. Прежде всего не следует упускать при этом из виду общих недостатков корпоративной совести, вызываемых разделенною ответственностью. К этому нужно прибавить, что если пайщики, руководствуясь исключительно уважением к богатству и внешнему положению, на должности директоров избирают не наиболее опытных, наиболее умных и испытанных в своей честности людей, а наиболее богатых и высокопоставленных, то порицание не может относиться только к избранным таким образом лицам, оно должно быть распространено и на тех, кто их выбирает. И даже более - оно должно быть распространено также и на публику, так как такое неразумное избрание отчасти обусловливается известной склонностью вкладчиков. Но после всех этих оговорок приходится, однако же, признать, что эти банковские администраторы, рискующие чужой собственностью, ссужая ею спекулянтов, по своей нравственности мало чем отличаются от этих самых спекулянтов: как эти последние рискуют чужими деньгами в предприятиях, которые кажутся им выгодными; так поступают и директора, которые предоставляют в их распоряжение чужие капиталы. Если последние скажут в свое оправдание, что снабжали их деньгами в расчете на хорошие проценты, так и первые могут сказать, что рассчитывают на то, что помещенные ими капиталы вернутся со значительным барышом. Во всяком случае, это одно из тех дел, вредные последствия которых падают не столько на самих действующих лиц, сколько на других, и если в отношении к директору можно сказать, что его действия имеют главным образом в виду интересы его доверителей, тогда как спекулянт руководится только своими личными интересами, то на это можно возразить, что вина директора не уменьшается оттого, что он делает опрометчивый шаг под влиянием сравнительно слабого мотива. На самом деле, если директор ссужает капиталами пайщиков лицо, которому он не доверил бы своих собственных капиталов, он злоупотребляет оказанным ему доверием. Устанавливая градацию преступлений, мы переходим от прямого воровства к воровству косвенному, на одну, две или несколько степеней удаленному от прямого воровства. Хотя человек, спекулирующий чужими деньгами, не может быть обвинен в прямом воровстве, но может быть обвинен в воровстве косвенном: он сознательно рискует собственностью своего ближнего, с намерением, в случае удачи, присвоить себе барыш, в обратном случае же предоставить ему нести убытки: его преступление заключается в случайном воровстве. Отсюда следует, что лицо, стоящее, подобно директору банка, в положении поверенного и предоставляющее вверенные ему капиталы в руки спекулянтов, должно быть названо соучастником в случайном воровстве. Если такой строгий приговор должен быть произнесен как относительно тех, которые ссужают вверенные им капиталы спекулянтам, так и по отношению к спекулянтам, которые их занимают, то что же должно сказать о гораздо более виновном классе людей, которые добиваются ссуды путем обмана, которые не только закладывают чужую собственность, когда получат ее, но которые получают ее под ложным предлогом? Ибо как иначе можем мы назвать тех, которые достают деньги при помощи аккомодационных векселей? Если А и Б согласятся между собою один выдать, другой акцентировать вексель на 1000 ф., "полученных сполна", тогда как на самом деле между ними не было ни продажи товара, ни передачи ценностей, то такая сделка является не только воплощенной ложью, но она становится ложью живой и активной. Тот, кто учитывает такой вексель, полагает, что Б, сделавшийся собственником 1000 ф., будет в указанный срок иметь для расчета 1000 ф. или что-либо равноценное. Если бы он знал, что ни у того, ни у другого нет в руках ценностей, потребных для уплаты по векселю, он не учел бы его, - он не дал бы человеку взаймы денег без обеспечения. Если А представил в банк фальшивую закладную и получил бы под нее ссуду, то совершил бы не больший проступок. В практическом отношении аккомодационный вексель есть подлог. Ошибочно предполагать, что подлог ограничивается составлением документов, вещественно фальшивых, т. е. содержащих подложные подписи или другие знаки; правильно понимаемый подлог обнимает собою также и составление документов нравственно фальшивых. В чем заключается преступность подделки кредитного билета? Не в одной только механической имитации, это только средство для достижения цели и само по себе отнюдь не преступно. Преступление заключается в обмане, во внушении людям ложного убеждения, что данная бумага якобы представляет известную сумму денег, тогда как на самом деле она не представляет ровно никакой ценности. Нужды нет, достигнут ли этот обман путем копирования букв и изображений, как в поддельном кредитном билете, или в копировании выражений, как в аккомодационном векселе. В обоих случаях предмету, лишенному всякой ценности, придан вид известной ценности, а в этом придании ложного значения и заключается сущность преступления. Правда, что акцептант аккомодационного векселя надеется обыкновенно уплатить по нему в означенный срок Но если тот, кто считает себя на этом основании правым, вспомнит ту массу случаев, когда, пользуясь фальшивыми документами, люди вступали в обладание деньгами, которые рассчитывали немедленно вернуть и были тем не менее признаны виновными в подлоге, они увидели, что доводы эти недостаточно убедительны. Мы утверждаем поэтому, что составители аккомодационных векселей должны быть признаны подделывателями, но чтобы в том случае, если бы закон подвел их под эту категорию, из этого получилась значительная польза, - этого мы не можем сказать; тут возникает целый ряд вопросов: не будет ли подобное изменение в законодательстве вредно в том отношении, что устранит целую массу безвредных сделок, устраиваемых под этою фиктивной формой людьми вполне кредитоспособными? Если бы употребление слов "получено сполна" признано было преступлением во всех тех случаях, когда получения в действительности не было, то не привело ли бы подобное постановление просто к возникновению нового рода документов, в которых эти слова были бы упразднены? Явится ли какая-нибудь польза оттого, что векселя будут своим внешним видом удостоверять, представляют ли они действительно реальные ценности или нет? Действительно ли последует ограничение неправильного кредита, когда банкиры и дисконтеры будут наблюдать за тем, чтобы некоторые из векселей, попадающих в их руки от имени спекулянтов или недостаточно солидных купцов, были признаны аккомодационными? Все это вопросы, которые не подлежат нашему обсуждению; нас занимает здесь только нравственная сторона вопроса. Однако же для того, чтобы правильно оценить размеры вышеупомянутого зла, мы не должны упускать из виду, что подобного рода мошеннические сделки многочисленны и что каждая из них порождает обыкновенно целый ряд других подобных же сделок. Первоначальная ложь является обыкновенно матерью дальнейшей лжи, которая, в свою очередь, производит обширное потомство и т. д. в нисходящих коленах в возрастающей прогрессии. Когда А и Б видят, что срок их векселя в 1000 ф. истекает, а предположенные результаты спекуляции еще не осуществились, они, как это часто бывает, находят, что дело вместо выигрыша привело к потере или что срок для реализации их предполагаемых барышей еще не наступил; или, наконец, что барыш, если таковой имеется, не соответствует тому расточительному образу жизни, который они себе между тем усвоили, - словом, они убеждаются, что вексель не может быть ими погашен, и прибегают к выдаче новых векселей для уплаты по первому.
      Придя к этому решению, они обыкновенно находят более удобным заручиться более крупной суммой, чем нужно для предстоящей им уплаты по обязательствам. И если они не достигнут на этот раз крупного успеха, который позволил бы им поправить свои дела, они снова возвращаются к этому средству. И пока не наступит денежный кризис, такой порядок вещей дает им возможность удерживаться без труда на поверхности; и действительно, внешний вид процветания, который придает им значительное число находящихся в обращении их векселей с почтенными бланковыми надписями, создает такое к ним доверие, которое открывает им еще более широкий кредит. И если, как это иногда бывает, эта процедура достигает таких размеров, что к участию в ней привлекаются люди в различных городах королевства и даже далеко за пределами его, эта видимость становится еще разительнее и весь этот пыльный пузырь достигает еще большего развития. Но так как все подобного рода сделки ведутся на занятый капитал, на который приходится платить проценты, и, с другой стороны, поддержание этого организованного обмана ведет за собой постоянные расходы и даже иногда значительные жертвы; затем, так как сама система по своему характеру непременно ведет к безрассудным спекуляциям, то все это здание лжи неминуемо должно в конце концов рухнуть и в своем падении разорить или запутать, помимо участников, также и многих других, которые вовсе не участвовали в предприятии.
      И это зло не кончается теми непосредственными карами, которые время от времени обрушиваются на честных коммерсантов. Эта система навлекает на них также и суровые косвенные бедствия. Эти люди, искусственно создающие для себя кредит, являются обыкновенно виновниками понижения цен ниже их нормального уровня, ибо в критические минуты они вынуждены по временам продавать свой товар с убытком, - иначе вся машина остановится - и хотя в каждом подобном деле это является только случайным казусом, тем не менее если принять в соображение число таких случаев в каком-нибудь предприятии, то окажется, что всегда имеются такие лица, которым приходится терпеть убытки, т. е. всегда имеются такие коммерсанты, которые искусственно угнетают рынок. Одним словом, часть капитала, полученного обманным образом от одних купцов, расходуется на то, чтобы понизить барыши других, вовлекая их часто в серьезные затруднения. Однако, чтобы быть справедливым, наше осуждение не должно ограничиваться этими вампирами коммерции, в известной степени оно должно быть распространено на гораздо более обширный класс людей. Между безденежным фантазером, который добивается возможности орудовать капиталом посредством подлогов, и честным купцом, никогда не заключающим обязательств, превышающих размеры его имущества, лежит целая лестница ступеней. От дел, которые ведут исключительно на чужой, приобретенный посредством подлогов капитал, мы переходим к предприятиям, в которых девять десятых капитала заняты и только одна десятая собственного; за ними следуют такие предприятия, в которых отношение действительного капитала к фиктивному более значительно; следуя таким образом далее и далее, мы дойдем до очень значительной категории людей, которые торгуют только немножко выше своих средств. Достигнуть большего кредита, чем тот, который был бы открыт, если бы положение дел было вполне известно, - вот цель, к которой стремятся все эти люди, и случаи, в которых этот кредит не вполне обеспечен, только степенью отличаются от тех, когда этот кредит совсем не обеспечен. Как многие уже начинают понимать, это преобладание косвенной нечестности не мало содействовало нашим коммерческим бедствиям. Говоря вообще, господствующее стремление каждого купца заключается в том, чтобы оперировать не только своим собственным, но также и чужим капиталом, и если А занимает, пользуясь кредитом В, В, в свою очередь, воспользуется кредитом С, который сам прибегает к кредиту А, - если во всем торговом мире каждый принимает на себя обязательства, которые в состоянии выполнить не иначе как при непосредственной или косвенной помощи других, если каждый может быть спасен от банкротства только благодаря чужой помощи, то крах неминуем. Возмездие за всеобщую недобросовестность может быть отсрочено, но его невозможно избежать.
      Средний уровень коммерческой нравственности не мог быть, разумеется, точно представлен на тех немногих страницах, которыми мы здесь располагаем. С одной стороны, мы могли привести только немногочисленные типические примеры тех предосудительных приемов, которыми позорится торговля; с другой - мы были вынуждены ограничиться только такими примерами, оставляя в стороне громадное количество честных дел, среди которых они рассеяны. Между тем при увеличении числа первых приговор был бы суровее; при растворении же их в громадной массе честных поступков приговор был бы смягчен. Приняв в соображение все смягчающие обстоятельства, приходится все же признать, что дело обстоит довольно плохо, причем наше впечатление в этом случае основывается не столько на приведенных выше фактах, сколько на мнении лиц, к которым мы за ними обращались. Во всех этих случаях нам пришлось встретиться с основанным на долголетнем личном опыте убеждением, что промышленность неразрывно связана с нравственной испорченностью. Это убеждение высказывалось то с отвращением, то с безнадежностью, то с озлоблением или насмешкой, сообразно характеру собеседника, но это было общее их убеждение. Оставив в стороне высший класс коммерсантов, а также несколько менее распространенных отраслей промышленности и те исключительные случаи, в которых удалось приобрести полное господство над рынком, общее свидетельство компетентных лиц согласно подтверждает, что успех тут несовместим со строгой честностью. Живя в коммерческом мире, приходится принять его этический кодекс: нельзя давать ни больше, ни меньше, быть более честным или менее честным, чем все те, которые опускаются ниже этого уровня, изгоняются те, которые поднимаются выше его, низводятся до его уровня или разоряются. И как при самозащите цивилизованный человек, попавший в среду диких, становится сам дикарем, так, по-видимому, и добросовестный коммерсант при самозащите должен стать так же мало добросовестным, как и его конкуренты. Говорили, что закон животного мира гласит: "Пожирайте и будьте пожираемы"; относительно нашего коммерческого мира мы можем перефразировать это изречение так"Обманывайте и будьте обманываемы". Система жестокой конкуренции, проводимая без соответствующего нравственного контроля, очень близко походит на систему коммерческого каннибализма. Она ставит перед человеком альтернативу: пользуйся тем же оружием, как и твой антагонист, или будь побежден и уничтожен.
      Из возникающих ввиду подобных фактов вопросов наиболее сложным является следующий: не оправдывается ли таким образом в полной мере предубеждение, которое существовало всегда против промышленности и промышленников? Не объясняется ли обычное неуважение к коммерсантам той низостью, той бесчестностью и нравственной деградацией, которые в них проявляются? На подобные вопросы ожидается быстрый утвердительный ответ, но мы сильно сомневаемся, чтобы такой ответ был действительно основателен. Мы более склонны думать, что эти проступки являются продуктом общих свойств характера, поставленного в специальные условия. Мы не имеем никакого основания предполагать, что промышленный класс по природе своей хуже других классов людей. Люди, взятые наудачу из высшего и низшего класса, поставленные в одинаковые условия, будут, по всей вероятности, действовать одинаково, и коммерческий мир мог бы очень легко ответить на обвинение обвинением. Кто протестует против их недобросовестности? Стряпчий? Но они могут заставить его замолчать, указав на бесчисленные темные пятна на репутации его сословия. Адвокат? Но распространенный среди них обычай браться за неправые дела и принимать плату за работу, которую не исполнили, делают его критику опасной для него самого. Приговор изрекается прессой? Приговоренный может заметить ее представителю, что высказывать положительные суждения о книге, которую не читал, на основании самого беглого просмотра нечестно, равно и восхвалять посредственные произведения приятеля и громить хорошую книгу, написанную врагом; они могут также спросить, не подлежит ли человек, пишущий под диктовку должностного лица то, чему сам не верит, тяжелому обвинению в желании обмануть общественное мнение? Кроме того, торговцы могли бы сослаться на то, что многие из их неблаговидных поступков навязываются им неразумением их покупателей. Они, и в особенности суконщики, могли бы указать на то, что вечное требование уступки предъявляется без всякого соображения о необходимой доле заработка продавца и что для ограждения себя от подобных попыток нажиться на их потере они вынуждены запрашивать больше, чем намерены взять. Они могут также привести, что затруднения, в которые их часто повергает проволочка в уплате больших сумм со стороны богатых покупателей, сами по себе являются причиной неправильных с их стороны действий, вынуждая их прибегать ко всевозможным средствам, законным и незаконным, для выполнения своих обязательств. И тогда, доказав, что эти люди, обнаруживающие такое неуважение к чужим нравам, не имеют для этого никакого оправдания, купцы могут спросить: одни ли они, могущие привести в свое оправдание необходимость борьбы с беспощадной конкуренцией, заслуживают осуждения и порицания, если обнаруживают подобное же неуважение, но в другой форме. И даже по отношению к блюстителям общественной нравственности членов законодательного собрания они могут воспользоваться аргументом tu quoque, спрашивая: действительно ли подкуп служащего у покупателя настолько хуже подкупа избирателя? Или не придется ли поставить на одну доску приобретение голосов путем громких и пустозвонных речей, произносимых перед избирателями и заключающих в себе неискренние заявления, приноровленные ко вкусам последних, с приобретением заказа на товар обманными заверениями относительно его качества? Нет, немногие классы, если только такие вообще существуют, совершенно свободны от упреков в такой же крупной недобросовестности, если только принять в соображение относительную силу соблазнов, которые мы выше представили. Понятно, что эти поступки не будут ни так мелочны, ни так грубы там, где обстоятельства не способствуют развитию мелочности или грубости, ни так постоянны и организованны там, где условия жизни данного класса не стремились сделать их обычными. Приняв во внимание все эти обстоятельства, мы должны будем, как нам кажется, прийти к заключению, что промышленный класс сам по себе не лучше и не хуже других классов и втягивается в свои гнусные обычаи большей частью внешними условиями.
      Другой вопрос, естественно здесь возникающий: не возрастает ли вышеописанное зло? Многие из приведенных нами фактов подтверждают как будто бы это предположение, тогда как многие другие явственно доказывают противное. Взвешивая доказательства, мы не должны упускать из виду, что само внимание общества, так усиленно в данный момент обращенное на эти вопросы, само по себе уже является источником заблуждения, так как оно способно возбудить мысль, что сознанные в настоящую минуту злоупотребления являются продуктом новейшего времени, тогда как на самом деле они до сих пор просто не замечались или мало замечались. Так было, несомненно, с преступлениями, с нищетой, с невежеством народной массы, и то же самое, по всей вероятности, произошло с торговой безвестностью. И как высота живых существ в шкале творения может быть измерена степенью развития их самосознания, так до известной степени может определяться и высота положения целых обществ. Более культурные общества отличаются от менее культурных развитием того, что заменяет социальное самосознание. В последние годы у нас, к счастью, замечался значительный рост этого социального самосознания, и мы полагаем, что этому обстоятельству должно быть главным образом приписано общее мнение, будто торговая недобросовестность возрастает. Известные нам факты, относящиеся к прошлому промышленности, подтверждают это мнение. В своем "Complete English Tradesman" Дефоэ среди других маневров розничных торговцев упоминает об искусственном освещении, которое они устраивали в своих лавках, чтобы придать товару обманчивый вид. Он упоминает о "лавочной риторике", о "потоке лжи", которые лавочники пускают обыкновенно в ход перед своим покупателем, и передает приводимое ими оправдание, что без лжи не проживешь. Он говорит, что в то время вряд ли существовал какой-либо лавочник, который не держал бы у себя ящика с фальшивыми или порчеными деньгами, которые он спускал при всяком удобном случае, и что люди даже наиболее честные торжествовали, если им удавалось проявить свое искусство в сбыте таких денег. Эти факты показывают, что коммерческая честность того времени ни в каком случае не превосходила нынешней; и, если мы припомним многочисленные парламентские акты, изданные в прежнее время с целью противодействовать обманам всякого рода, мы придем к тому самому заключению. То же самое может быть смело выведено и на основании общего состояния общества. В то время, когда в течение целого ряда царствований правительство все более и более обесценивало монету, нравственная высота среднего класса вряд ли могла быть значительнее нынешней. Среди поколений, у которых сочувствие к правам ближнего было так слабо, что торговля рабами не только считалась позволительною, но и инициатор ее в награду получал право сделать в своем гербе надпись, напоминающую об этом его подвиге, едва ли возможно было, чтобы люди более уважали права своих сограждан, чем в настоящее время. Время, отличавшееся таким способом отправления правосудия, что в самом Лондоне существовали целые гнезда преступников и на всех больших дорогах хозяйничали целые шайки грабителей, не могло отличаться честной торговой практикой. Тогда как, наоборот, время, видевшее, подобно нашему, столько справедливых социальных реформ, вынужденных у законодательства общественным мнением, вряд ли может оказаться эпохой, когда сделки между индивидами могли сделаться более несправедливыми. Между тем несомненно, что многие из описанных нами проделок современного происхождения. Значительная их часть установилась в последние тридцать лет, другие зарождаются только теперь. Как примирить это кажущееся противоречие?
      Это примирение не особенно трудно. Оно заключается в том факте, что, в то время как простой обман сокращался, косвенные виды его возрастали как в разнообразии, так и в числе. Это положение мы считаем вполне согласным с мнением, что уровень коммерческой нравственности в настоящее время повысился. Ибо, если мы оставим в стороне, как не подлежащие нашему рассмотрению, религиозные и легальные наказания и спросим, что составляет высшую нравственную преграду, удерживающую человека от причинения зла своему ближнему, мы должны будем ответить - сочувствие к причиненному ему страданию. Но степень этого сочувствия, обусловливаемая живостью, с какою мы представляем себе это страдание, изменяется не в зависимости от обстоятельств каждого данного случая. Оно может быть достаточно активно для того, чтобы остановить такого рода действия, которые очевидно должны причинить сильное страдание, и вместе с тем недостаточно активно, чтобы удержать от действий, которые могут причинить только легкое неудовольствие. Достаточно сильное для того, чтобы удержать человека от действия, которое причинит немедленный вред известному ему лицу, оно может быть недостаточно сильно для того, чтобы удержать его от поступка, который причинит отдаленный вред неизвестному ему лицу. Существуют факты, подтверждающие тот вывод, что нравственные преграды изменяются в зависимости от ясности, с какою человек представляет себе дурные последствия своего поступка. Многие, которые не решились бы украсть что-нибудь из чужого кармана, не задумаются прибегнуть к фальсификации своих товаров, и тот, кто никогда не помышлял о сбыте фальшивой монеты, смело принимает участие в проделках акционерных банков. Отсюда следует, как мы говорили, что увеличение числа более сложных и тонких форм обмана вполне совместимо с общим прогрессом нравственности, если только оно сопровождается уменьшением числа более грубых видов обмана.
      Но нас интересует здесь не столько вопрос, лучше ли стала торговая нравственность или хуже, сколько - почему она так дурна? Почему мы в нашем нынешнем культурном состоянии обнаруживаем так много черт, напоминающих своекорыстного дикаря? Откуда берется в нас, после неустойчивого внушения нам честных принципов во время нашего воспитания, в дальнейшей жизни так много плутовства? Каким образом вопреки всем увещаниям, которые наш коммерческий класс выслушивает каждое воскресенье в церкви, возобновляет он в ближайший понедельник свои подвиги? Каков тот могущественный фактор, который нейтрализует действие воспитания, законодательства, религии?
      Мы не будем останавливаться здесь на разнообразных побочных причинах и сосредоточим все наше внимание на главной причине. В более обширном изложении нужно бы сказать кое-что о легковерии покупателей, которое заставляет их доверять обещаниям невозможных барышей; кое-что и об их алчности, побуждающей их постоянно стремиться получить больше, чем они имеют право рассчитывать, и потому поощряющей продавцов к обманчивым уступкам. Возрастающая дороговизна жизни, обусловленная увеличением народонаселения, может быть, также приходит сюда в качестве побочной причины, так же как и большая стоимость содержания семьи, вызванная более высокими требованиями воспитания. Но главная причина этих торговых плутней заключается в интенсивности стремления к богатству. И если мы спросим: откуда это интенсивное стремление, - ответ будет: оно вызывается неразборчивостью уважения, вызываемого к богатству.
      Отличиться от толпы, быть кем-нибудь, приобрести имя, положение такова честолюбивая мечта всех и каждого, а самое верное и вместе легкое к тому средство - накопление богатства. И этому все научаются очень рано. Уже в школе особенное внимание, оказываемое тому, к кому родители приезжают в собственном экипаже, для всякого очевидно, и бедный мальчик, недостаточность гардероба которого свидетельствует о скудных средствах его семьи, очень скоро запечатлевает в своей душе тот факт, что бедность вызывает презрение. При вступлении в жизнь все те поучения, которые он, может быть, слышал о благородстве самопожертвования, об уважении к гению, удивлении перед высокой честностью, вскоре нейтрализуются собственным опытом, так как поступки людей ясно показывают, что не эти свойства служат им мерилом уважения. Он вскоре замечает, что многочисленные внешние знаки уважения со стороны сограждан легко приобрести, сосредоточивая всю свою энергию на накоплении богатства, тогда как они редко приобретаются другим путем, и что даже в тех немногочисленных случаях, когда они приобретены каким-либо другим путем, они никогда не имеют безусловного характера, но соединяются обыкновенно с более или менее явным желанием покровительствовать. И если молодой человек видит при этом, что приобретение богатства возможно и при его скромных дарованиях, а достижение отличий требует блестящих открытий, героических поступков или высокого совершенства в каком-либо искусстве, требует способностей и чувствований, которыми он не одарен, - не трудно понять, почему он предается душой и телом коммерции.
      Мы не хотим этим сказать, что люди действуют в силу подобных сознательно выработанных выводов, мы думаем только, что эти выводы являются бессознательно сложившимися продуктами их ежедневных наблюдений. С раннего детства слова и поступки окружающих их людей внушают им мысль, что богатство и почет представляют две стороны одной и той же вещи. Эта мысль, возрастающая и крепнущая вместе с ними, становится с течением времени тем, что мы могли бы назвать органическим убеждением, и это-то органическое убеждение и содействует сосредоточению всей их энергии на наживании денег. Мы утверждаем, что главный стимул составляет не страсть собственно к богатству, а к тому общественному одобрению, к тому положению, которые им создаются. И в этом пункте мы сходимся с мнениями многих интеллигентных коммерсантов, с которыми мы беседовали об этом вопросе. Нельзя поверить, чтобы все нравственные и физиологические жертвы, приносимые людьми, приносились единственно для приобретения тех материальных преимуществ, которые приобретаются посредством денег. Кто согласился бы взвалить на свои плечи лишнее бремя дел с целью приобрести погреб лучших вин единственно для своего собственного употребления? Это делается для того, чтобы иметь возможность угощать своими прекрасными винами гостей и вызывать их восхваления.
      Какой купец согласился бы проводить ежедневно лишний час в своей конторе исключительно с целью добиться возможности нанять квартиру в более аристократическом квартале? Если он жертвует интересами здоровья и комфорта, то только для приобретения более высокого внешнего положения, которое ему доставит новый дом. Где тот человек, который проводил бы бессонные ночи, раздумывая над средством увеличить свой доход настолько, чтобы иметь возможность приобрести для жены карету, если бы пользование экипажем было его единственным побуждением? Если он увеличивает таким образом свои заботы, то только ввиду того эффекта, который должен вызвать его экипаж. Эти истины так очевидны, так избиты, что мы не стали бы на них останавливаться, если бы этого не требовал ход нашей аргументации.