Порок Сердца

      – Эх, ваше величество, все балуетесь! Детство в заднице играет, а нам теперь новые двери вешать, – посетовал железнозубый.
      Эгор, развернувшись, метнул в него свой злобный взгляд, материализовавшийся огненным шаром. Но наглый гвардеец, вместо того чтоб разлететься ко всем чертям, поймал шар, как гандболист мячик, помял его в руках, уменьшив до размера снежка, а потом раздавил огромным ботинком, как хулиган хабарик.
      – Ну хватит, ваше величество! Остынь, брат! Мы лучшие воины из мертвых, зачем тебе тягаться с нами? Тем более что мы не враги тебе, брат. Да, мы рабы Маргит, но мы хорошие парни, – сказал железнозубый. – И чтобы доказать это, мы приглашаем тебя выпить. Хлебнуть нашего фирменного винца – «Ностальгии».
      – Ха, – сказал Эгор.
      – Да-да, – сказал второй, – мы серьезно. Делать тебе все равно больше нечего. Никто, кроме нас, с тобой в Эмомире общаться не будет. Ну, еще, может, Мания, но ты ее вроде отшил, она уже плакалась нам.
      – Ну-ка, ну-ка! Что вы про это знаете? – спросил Эгор, радуясь, что постепенно забывает о позорном поединке.
      – Все знаем, – сказал железнозубый, – ты изгой. Маргит пометила тебя феромоном врага, теперь все куклы, что эмо-киды, что барбикены, бегут от тебя как от огня. У них знаешь какая чуткая сенсорная система!
      – Не знаю.
      – То-то. Она у них, ни за что не догадаешься, в ресницах. Видал, какие длинные? Понял теперь, почему Мания с тобой может дружить? У нее же соматическое зрение, как и у нас. Она уже давно избавилась от этой сенсорной зависимости. Вырвала себе глаза вместе с ресницами, когда перебежала к эмо-кидам. А иначе не смогла бы с ними жить – феромоновое табу. А ты думал, почему барбикены эмо-кидов не переносят? Потому же, химическая несовместимость. А так и те и другие – бабочки-недоделки, куколки ходячие! – сказал красноглазый.
      – Опять куколки. Значит, Королева сказала правду и в них сидят имаго?
      – Стопудияк.
      – Но Мания сказала, что это всего лишь легенда.
      – Эх, – вздохнул красноглазый, – для них – да, конечно, легенда. Люди вон тоже не особо верят в ад. Я, например, считал, что это легенда… Пока сам там не оказался. Спасибо Маргит, что вытащила.
      – Да, слава Королеве, – сказал другой. – Мыто с Покойником хоть недолго там парились. Кстати, может, познакомимся? – Он протянул Эгору лопату-ладонь и представился: – Тру-Пак.
      – Рэпер, что ли, – пошутил Эгор, пытаясь взять реванш за поединок.
      Красноглазый довольно забулькал. А Тру-Пак, не обидевшись, сказал:
      – Да нет. Уличный боец.
      – Вижу, – улыбнулся Эгор, глядя на голый череп.
      – Давно это было, – сказал Тру-Пак.
      – Покойник! – протянул руку второй.
      – Хорошие у вас имена, – сказал Эгор, пожав гвардейцам руки, – говорящие.
      – Точно, – сказал Тру-Пак. – А чего стесняться? Вся гвардия Маргит – покойники. В жизни – беспокойники, теперь – успокойники. Такая судьба барабанщика…
      – А ты кем был? – спросил уже совсем расслабившийся Эгор у новоиспеченного мертвого друга.
      – Сначала бандитом, а потом, не поверишь, – Покойник покачал черепом, – продюсером.
      – Кем? – искренне удивился Эгор.
      – Я же говорил, не поверишь, – сказал Покойник. – Ладно, братва, – сказал Тру-Пак, – чего стоим-то, дверь открыта – пошли посидим.
      И они вошли в полумрак дворца. Гвардейцы уверенно шли в темноте, а Эмобой старался от них не отставать.
      – Ну вот, отличное место, – сказал Тру-Пак.
      Щелкнула, открываясь, «ZIPPO», и зажглись свечи, вставленные в подсвечники-черепа, на огромном столе где-то в большом темном зале.
      – Что-то я раньше этого стола здесь не видел, – сказал Эгор, усаживаясь на крепко сбитый трехногий табурет.
      – Братан, это наш стол. Зал большой, всего сразу не увидишь. Ну, за знакомство. – Покойник выудил из-за пазухи большую зеленую бутыль и ловко влил себе вино прямо в торчащую из воротника синюю трубку горла.
      Эгор при свете свечей разглядывал новых друзей и отметил, что головы-черепа торчали прямо из зарубцевавшейся вокруг позвоночника и трубок дыхательного горла и пищевода грубой соединительной ткани, как будто кто-то макнул гвардейцев головой в серную кислоту и подержал, пока череп не очистится.
      – Что, нравимся? – спросил Тру-Пак.
      – Красавцы, – сказал Эгор. – Я сам наполовину такой.
      Он поднял челку.
      – Знаем, – сказал Покойник, – поэтому и пьем с тобой. – Он передал ему бутылку. – Глотни, не бойся. Чистая «Ностальгия» по веселым девяностым. Не какая-нибудь там дешевая «Меланхолия» или бодяжный «Сплин».
      – Я «Сплин» люблю, – не к месту ляпнул Эгор и скорее глотнул. Вино оказалось мягким и обволакивающим. В девяностых он был ребенком и не на-шутку испугался, что сейчас впадет в детство. – А ты правда работал продюсером? – спросил он у Покойника и передал бутылку Тру-Паку.
      – Ну да. Я всегда тяжелую музыку любил. Ну вот, заработал я бабла, нашел молодую нюметаллическую банду и говорю им: «Вы, парни, рубите метал-кор, а я вам с клипами там, альбомами помогу, ну то есть денег дам на раскрутку».
      – Ну и как, раскрутил? Как банда-то называлась?
      – Нет, не раскрутил. Попсовые они какие-то оказались. Я им говорю: «На фиг это радио, это телевидение. Вы рубите, и все. Главное, чтоб приход ломовой на концертах». А они: «Да мы хотим известности, денег всяких». Стали попсеть. Я говорю: «Клипы надо снимать страшные, чтоб там трэш, кровища, бабы голые». А они каких-то модных клип-мейкеров стали выписывать. Раньше пьяные на сцену выходили, удолбанные, в ноты не попадали, зато драйв, веселуха. А как продюсер у них появился, то есть я, сразу играть научились, на сцене трезвые – скукотища. Еще мне говорят: «Давай завязывай с наркотиками, надоело нам тебя тянуть». В общем, не сошлись характерами. Пришлось мне всех их перестрелять. Прямо на репетиционной точке.
      – Что, правда? – спросил неожиданно окосевший от пары глотков Эгор.
      – Да слушай ты его больше, – сказал Тру-Пак, вытирая рот рукавом куртки, – это ж его любимая телега. Продюсер – это у него кликуха такая была. Он на входе стоял во всяких рок-клубах. Ну и подраться любил. Однажды не пустил пьяного скина на концерт, да еще и отметелил. Ну а скин привел команду – десять человек. Продюсера так от-кукумашили, что у него на голове шишка вскочила больше головы. Правда, Покойник?
      – Да, Тру-Пак, было дело.
      Бутылка, пройдя по кругу, опустела, и ее метнули куда-то в другой конец зала, где юна взорвалась, как жалобная граната. Достали другую.
      – То есть тебя, Покойник, убили скины? – спросил Эгор.
      – Если бы. Заснул я пьяный зимой на улице. А ночью минус тридцать долбануло. Проснулся в аду, хоть согрелся.
      – А как там в аду, парни? – Захмелевший Эгор уже не представлял, как он жил здесь раньше без этих отличных чуваков.
      – У каждого свой ад. У тебя вот в нем много бабочек, – сказал Покойник.
      – Не пойму, ты шутишь или нет?
      – Покойник всегда шутит. Братва привыкла, – сказал Тру-Пак, снял куртку и бросил ее на пол. Его торс мог бы украсить любой музей тату или бодибилдинга, на выбор.
      – А где ваши остальные? – спросил Эгор.
      – Да там… Спят в королевских покоях, – махнул куда-то за голову Тру-Пак. – Где же им еще спать, они ж покойники. – И друзья-гвардейцы дружно забулькали.
      – Н-да, – мечтательно призадумался Эгор, – вот, парни, мучит меня один вопрос. Как вы со мной разговариваете?
      – Отличный вопрос, – сказал Покойник. – И как же?
      – Слушай, Эгор, – Тру-Пак даже встал, – это очень хороший вопрос. То есть тебе все остальное понятно: живые куклы, дырка в твоей груди, человекообразные насекомые, ученые коты не вызывают у тебя вопросов?
      – Да, похоже, я затупил, извините. Вино у вас крепкое, – пошел на попятную Эгор.
      – Нет, подожди, я тебе отвечу, – не унимался Ту-Пак. – В Эмомире с тобой вообще никто не разговаривает. Все просто напрямую посылают тебе вербальные сигналы в мозг, на своих языках, а вот уже твой мозг расшифровывает их, причем так, что тебе кажется, что ты слышишь речь со всеми ее тональными и интонационными особенностями.
      – Ни фига себе! Респект, Тру-Пак. – Эгор привстал и хлопнул того по могучей ладони. – Не слишком ли круто ты загнул для уличного бойца?
      – У него два высших образования, брат, – сказал Покойник.
      – Да врет он все опять, – забулькал Тру-Пак. – Я в тюрьме много книжек прочитал. А эту телегу я прямо сейчас придумал. На самом деле, Эгор, человеческий мозг почти не изучен, а мозг Эмобоя еще вообще никто не трогал. И потом, скажи, ты, когда был человеком, не сильно парился из-за того, что цвет – он всего один, белый, а все остальные цвета – это всего лишь игра света на разных поверхностях? Думаю, нет. Вот и здесь не парься. Принимай этот мир таким, какой он есть.
      – Я могу его переделать! – пьяно похвалился Эгор. – Он тебя тоже, – сказал Покойник. – Ты вообще помнишь, зачем ты три часа назад сюда рвался, дверь выломал?
      – Мне Маргит нужна, она мне выход в Реал перекрыла, а мне срочно надо проведать кой-кого.
      – Понятно! – сказал Тру-Пак. – Пойдешь в Реал с нами, – и достал третью бутылку, – мы сегодня вечером идем на Реальный сэйшн. Мы с Покойником – лучшие мошеры в Эмомире. Сегодня «Jane Air». Не «Black Flag» конечно, но мошпит замутится классный.
      – Ничего не понял, – пьяно икнул Эгор. – Мош – это что-то типа слэма? Вы идете танцевать?
      – Слэм – это куча-мала для быдлопанков и металюг. Тоже, конечно, весело, но мы бойцы экстракласса. Мош – это танец настоящего мужчины, воина-индивидуалиста, – важно сказал Покойник. – Смотри, вот это – Пиццамейкер. – Он легко для своей комплекции вскочил на стол и стал с такой скоростью махать ручищами и ножищами, что Эгора чуть не стошнило.
      – А это – Пьяный мастер, – крикнул Тру-Пак, тоже запрыгнув на крякнувший стол, крутя конечностями рядом с Покойником и умудряясь его не задевать.
      – Круто! Виртуозы! Меня потом научите, – сказал Эгор и провалился в вязкий алкогольный туман.
      Вроде бы гвардейцы вытащили его на стол и учили делать «мельницу». А потом они снова пили и что-то пели, потом болтались по дворцу, потом куда-то долго шли по Эмотауну. Потом, горланя что-то непотребное, зашли в какой-то дом, Покойник распахнул неприметную дверь, и друзья оказались посреди клубного зала, в самой гуще месива веселого мошнита. Покойник и Тру-Пак сразу же присоединились к машущим ногами и руками ребятишкам, и слава богу, что они не могли ни до кого дотронуться, иначе зал бы переполнился трупами. Эгор же, оставшись один в беснующейся гуще людей, которые не видели его, сразу оглох от обрушившегося на пьяную голову рева гитар и грома барабанов.
      – Я – джанк! – орал со сцены бледный, худой, перекрашенный в черный цвет альбинос Бу, одетый во все белое.
      – Я – джанк, – вторила ему толпа фанатов. «А я-то кто?» – стучало в виске у Эгора. На какое-то время он потерялся, забылся и, ничего не понимая, пошел к выходу, рефлекторно стремясь подставить горячую, пьяную, раскалывающуюся голову под прохладу струи из крана в туалете. Он находился в Реале без розовых очков и беруш в ушах, и скачущие бешеные эмоции вокруг били его прямо в мозг, создавая вместе с алкоголем невыносимый взрывоопасный коктейль. Огненным колесом прокатился Эгор по фойе, шестым чувством ведомый к желанному «WC», но тут на глаза ему попалась такая неожиданная парочка, что он разом протрезвел. И вспомнил все. Они, наверное, только что пришли. Сначала Эгор увидел Кити, ее улыбающееся лицо с гвоздиком ностреллы в носу и лабреттами в губе, и сразу отметил, что насадки на пирсинге черные, как и вся одежда девушки. Кити соблюдала траур. Траур по нему. Но она пришла на концерт, она улыбалась, она держала за руку… Эгор врал себе, что не может сдвинуть взгляд чуть дальше, на самом деле он уже давно разглядел спутника Кити, но не хотел верить в это. Он закрыл и открыл свой одинокий глаз. Кити стояла одна и все так же улыбалась своей детской обезоруживающей улыбкой. Виктор, а это был именно он, в голубых джинсах и черной футболке, заходил в «дабл». Эгор и сам не понял, как оказался в туалете. Весь гвардейский хмель и все концертные эмоции, нагрузившие его, со свистом вылетели из его пор, вытесненные гневом. Эгор весь стал Гневом. Смерчем он пронесся по холлу туалета, из конца в конец, ожидая, пока Виктор выйдет из кабинки. «Почему я такой дурак? Почему я его не убил? Он убивает меня второй раз!» Эгор помнил, что ничего не сможет сделать Виктору сейчас, и это бесило его все больше и больше. Он вспомнил улыбку Кити и вырос в три раза. Глаз пылал огнем, от челки летели искры. Он кричал от боли и бессилия и вдруг увидел себя в зеркале над раковиной. Испугавшись от неожиданности, настолько он стал страшен, Эгор понял, что материализовался, и торжествующе захохотал.
      – Ну, прямо демон. Демон, который не держит слова, – сказал сзади слегка дрожащий голос.
      Виктор стоял у него за спиной и всеми силами старался держаться нагло и смело.
      – Умри! – прохрипел Эгор, зависнув в воздухе, не осознавая, что делает это при помощи развернувшихся крыльев, и выпустил молнию злобы из глаза. Правда, пока поверх белобрысой головы, лишь чуть опалив бандану. Зато в двери кабинки он прожег дыру размером с баскетбольный мяч.
      Виктора то ли разбил паралич от страха, то ли он действительно был нереально смелым человеком, но он не бежал, не кричал, не падал перед Эгором на колени. Просто стоял и смотрел на Эмобоя своими прозрачными глазами.
      – Ты и Кити, – выдавил, клокоча злобой Эгор, – ты опять сделал мне больно!
      – Ты все врал тогда во сне. Ты ее не любишь. Ты передал через меня, что просишь ее быть счастливой. Но тебя интересуют только твои чувства, твоя боль! – Виктор делал отчаянную попытку защититься нападением и, похоже, nonai в точку.
      Пышащий огнем демон стал потихоньку сдуваться.
      – Мне больно, – сказал Эгор. – Ты что, не мог найти себе другую девушку, придурок? Думал, тебе все сойдет?
      – Это она меня нашла. Мне пришлось брать пропуск в больницу, и она выпросила на вахте паспортные данные. Она затащила меня на этот концерт, потому что я напоминаю ей тебя.
      – Ты врешь! – не очень уверенно хрипел Эгор.
      Виктор, нахмурившись, замолчал, а потом сказал:
      – Она любит тебя, но за что-то очень обижена. Ее подруга ей в чем-то призналась, я не вникал. Если хочешь – убей меня. Я просто помогаю Кити прийти в себя, по твоей просьбе.
      – Заткнись, – крикнул Эгор, развернувшись лицом к зеркалу, – убирайся, пока я не передумал!
      Эмобой закрыл лицо руками. Виктор быстрыми шагами на дрожащих ногах покинул туалет, не глядя на плачущего демона. Как только он вышел, Эгор шарахнул кулаком по зеркалу, разнеся его вдребезги, потом крутанулся в воздухе и дико заорал, так громко, что на секунду заглушил в зале группу, певшую в это время песню про невесту. На свою беду, в этот момент в туалет зашли два ни о чем не подозревавших тусовщика. И нос к носу столкнулись с висящим в воздухе, ревущим, как сто милицейских сирен, чудовищем с горящим ненавистью глазом. Один парень упал в обморок, ударился головой о раковину, позже он умер в реанимации. А второй впал в кому и пришел в себя, с полной амнезией, только через полгода. Эгор увидел два тщедушных тельца, без движения лежащих перед ним, сразу сник и дематериализовался. В туалет набежала куча людей. Эгор в ужасе смотрел, как вокруг головы одного из юношей расползается красная клякса, и не хотел верить, что в этом виноват он. Тут его подхватили с двух сторон и молча потащили новые друзья Тру-Пак и Покойник. Ворвавшись с ним в гримерку, они через дверь стенного шкафа вывалились в Эмомир, и только тут Покойник, качая черепом, сказал:
      – Некоторым тварям абсолютно нельзя бухать! Ну и наломал ты дров, Эгор.
      А Трупак добавил:
      – Королева-то нам кислород теперь перекроет, как пить дать, перекроет. Отмошились мы, брат Покойник!

Глава 21
Мания и депрессия

      Прошла как минимум неделя с того злополучного вечера, когда Эгор сходил с гвардейцами на концерт. Честно говоря, Эмобой теперь не следил за временем. В Эмомире утро с вечером меняли друг друга слишком быстро, чтобы уследить за ними, а Реал практически перестал его интересовать. Думать о возвращении туда он перестал, про Кити вспоминать стало очень больно, а о том, что он убил невинных людей, Эгор старался забыть как можно скорее, впрочем, безрезультатно. Сначала он пытался анализировать случившееся, но результаты оказались настолько неприятными, что он быстро перестал мучить и без того истерзанный мозг. Проще всего было обвинить во всем злого гения его судьбы – Королеву Маргит, но это казалось ему верхом самоуничижения и малодушия. Нет, во всем виноват он сам. Он оставил в живых Виктора и сам послал его к Кити, он спас Риту, которая, похоже, рассказала Кити их секрет, он устроил дурацкую разборку в туалете, которая вылилась в смерть несчастных случайных свидетелей. В конце концов, это он никак не мог справиться со своими чувствами и эмоциями, постоянно перехлестывавшими через край, не мог попрощаться с прошлой, уже чужой жизнью.
      «Хватит, – решил он. – Надо оставить Реал в покое. Это больше не мой мир. И все, что я в нем делаю, сплошной вред и бред. Пусть живые занимаются живыми, а я займусь своей новой жизнью».
      Но одно дело решить, другое – осуществить свои планы. Один он никогда не справился бы с разъедающими душу страданиями, сомнениями, самокопаниями и самообвинениями. Ему повезло. У него была Мания.
      Вернувшись с Тру-Паком и Покойником в Эмомир, Эгор извинился перед новыми друзьями и пошел куда глаз глядел, лишь бы подальше от проклятого дворца. Он долго бродил по Эмотауну, не обращая внимания на разбегавшихся от него, как от чумы, кукол. Рассвет менял закат, и наоборот, но розово-черная унылая гамма вокруг не менялась, как не менялись и пыльные улицы с обшарпанными кукольными домами. Эгор страдал, болел душой и, как раненый зверь, хотел только одного: отлежаться где-нибудь в укромном тихом месте, наедине со своей болью. Он шел и шел, не разбирая дороги. Глаз туманили слезы обиды на все миры, а за спиной противно ныли сложенные крылья, которым он не позволял расправиться усилием воли. Наконец он больно стукнулся головой о стену, вытер глаз и посмотрел вокруг. Он стоял в глухом тупике. Дом, который перекрывал улицу, был не грязно-розовым, как остальные, а иссиня-черным, как тоска Эмобоя, и смотрел на мир пустыми глазницами оконных проемов. «Отлично, – подумал Эгор, – это то, что надо». Черная, треснувшая вдоль дверь подъезда болталась на одной петле. Эгор поднялся по лестнице, оставляя в пыли глубокие следы, как космонавт на Луне. Входы в квартиры зияли пустыми проемами. Эгор шагнул в ближайший, выбрал комнату поменьше и потемнее и лег на спину к противоположной от окна стене, положив под голову сумку.
      «Мне никто не нужен, – думал он. – Буду здесь лежать, закрыв глаз, пока не скроюсь под толстым слоем пыли. Если я не могу умереть, буду жить воспоминаниями. У меня было классное детство. Буду жить им. Может быть, когда я все повспоминаю, попрощаюсь с ним и смогу забыть, я начну жить новой жизнью. Может быть… А может быть, и нет. Главное, что я лежу здесь один и мне никто, никто не нужен. Меня никто, никто не найдет».
      Мягкий, обволакивающий поцелуй в губы наполнил Эгора электричеством, пропустив ток желания через все тело. Не успев испугаться, он открыл глаз и провалился в бездонные черные колодцы на лице Мании.
      – Но откуда ты? Как ты меня…
      Кукла нежно, но решительно не дала Эгору договорить, закрыв его рот еще более откровенным и продолжительным поцелуем. Рот Эмобоя, а затем и все тело наполнились теплым сладким спокойствием. Быстрые руки Мании неуловимыми движениями побежали по усталому телу Эгора, раздевая его, и не успел он опомниться, как понял, что занимается с куклой любовью на пыльном бетонном полу, а вокруг них распускаются тяжелым алым бархатом колючие розы наслаждения.
      Так началась новая жизнь Эмобоя, наполненная любовью Мании. Для безглазой куклы дарить свою любовь было так же естественно, как для Эгора плакать. Она любила Эмобоя во всех известных смыслах этого слова и ничего не просила взамен. Тело ее оказалось неожиданно мягким, податливым и жарким, оно ежесекундно менялось в руках Эгора и под его чреслами, стараясь доставить ему как можно больше удовольствия. Наконец-то Эгору открылось настоящее значение слова «отдаваться». И отдавалась кукла ему так ненавязчиво и деликатно, что казалось, что она боится, что любовник ее вот-вот прогонит. Иногда у Эгора возникало ощущение, что стоит ему махнуть на нее рукой, и Мания покорно поплетется прочь. Но ему вовсе не хотелось расставаться с ней. Мания наполнила его жизнь новым, простым и очень приятным смыслом и полностью отвлекла от дурных мыслей. Образ Кити еще витал где-то в далеких заоблачных высях памяти, но ее улыбка приносила все меньше боли. А потом Эгор научился вызывать в голове образ Кити без всяких душевных мук, обнимая и целуя при этом отзывчивую куклу. Они занимались любовью часами, а может быть, сутками. Эгор оказался неутомимым любовником, да и Мания не знала усталости. Созданное для любви кукольное тело идеальных пропорций всегда было готово ответить на ласки Эгора и принять в себя всю его боль и отчаяние, которые постепенно таяли, замещаясь в душе юноши прохладной пустотой.
      Шли дни. Они не знали, сколько прошло времени с первого поцелуя, они почти не отдыхали, им не нужны были еда и сон, и все их страстные соития сплелись в один тугой канат охрипших от оргазмического рыка связок Эгора. О прошедших днях напоминали лишь задубевшая, как подошва, кожа на любовном орудии Эмобоя и заросшая дикими цветами комната. Эгор и Мания теперь обитали не на пыльном бетоне, а в густой траве, среди маков, ромашек, васильков и незабудок. Стены и потолок поросли плющом и цепкими лианами, покрытыми дурманящими ярким цветом и немыслимым запахом тропическими цветами. Любовники постоянно царапались о колючки розовых кустов, все больше теснивших их к центру комнаты-поляны. И никаких насекомых, только цветы, цветы, цветы. Их пьяные зовущие ароматы слились в один афродизиачный поток, пропитавший тела и мысли. А какие красочные сочные цветы роняли на них свой нектар! Но ни один из этих цветов не притягивал взгляд Эгора так, как тот, что постоянно радовал его своим бесстыдным жаром и стыдливой нежностью, идеальной формой росистых лепестков и сладким дурманным благоуханием, кружащим моментально пустеющую голову, – великолепный цветок Мании, вершина совершенства. А как приятно было будить упругие бугорки обычно невидимых сосков куклы. О том, что он занимается любовью с куклой, Эгор старался не думать. Он вообще старался не думать, и это у него неплохо получалось. Он перестал обращать внимание на пустоты ее глаз и места сочленения головы, рук и ног с прекрасным туловищем. Мания просто была чудесным подарком судьбы, давшим ему возможность позабыть про страдания. Она зализывала его раны в прямом и переносном смысле, и Эгор начинал подумывать, что это и есть счастье. Они почти не разговаривали. То есть сначала совсем не разговаривали, а когда в комнате стало трудно дышать от ароматов удовольствий и цветов и нереальная реальность Эмомира смешалась с галлюцинирующим безумием вселенной запахов и чувств, они стали рассказывать друг другу коротенькие истории, которые всегда заканчивались ласками, по сути став неотъемлемой частью любовной игры.
      Например, Мания как-то раз рассказала Эгору очередную байку про барбикенов, над которыми она не уставала прикалываться:
      – Представляешь, многие барбикены считают, что они могли бы сделать карьеру в реальном мире. Мало того, у них существует целое течение, которое верит, что главные медийные суперзвезды реального мира на самом деле – барбикены, достигшие такой степени самовлюбленности, что смогли материализоваться. И теперь они каждые тридцать семь минут бегают туда-сюда. Все эти супермодели, телезвезды и киноактеры: «Ой, извините, мне срочно нужно в туалет попудрить носик» – и шасть с подиума, эфира, съемки в Эмомир и обратно. Вот прикол. А проблемные места, – Мания провела ладонью по гладкой кромке сочленения шеи с телом, – они всегда чем-нибудь драпируют: брильянтовые колье, высокие воротники.
      – Ну, или фотошоп, – сказал Эгор. – Вполне стройная теория. А почему вообще эмо-куклы зависят от Реала, почему просто не питаются эмоциями, которые выделяют сами?
      – Потому что они для нас несъедобны. Люди же тоже не питаются собственными выделениями.
      – Понято, – сказал Эгор и тихонько укусил Манию за тоннелизированную мочку.
      Так они и жили. В любви, цветах и согласии. Во всяком случае, Эгор в это верил. Пока Мания не ушла. Они лежали рядом, тяжело дыша и держались за руки, только что отлепившись друг от друга.
      – Я придумал стихи про тебя. Хочешь, прочту? – спросил Эгор.
      – Прочти, – сказала кукла.
      – Девушка с лицом слепца у воздушного дворца вся в предчувствии ответа. Девушка с лицом слепца в ожидании венца, как застывшая комета. Девушка с лицом слепца уж согласна на глупца, лишь бы был силен и нежен. Девушке с лицом слепца не видать вдали гонца – путь страданья неизбежен. Девушка с лицом слепца. В предвкушении конца сердце бьется сбитой птицей. Девушка с лицом слепца просит милости Творца. Но желаниям не сбыться.
      Когда Эгор закончил читать, Мания своим спокойным тихим голосом сказала:
      – Я ухожу, Эгор. Прости. Мне хорошо с тобой, но этого мало. Любви у нас так и не получилось. А это главное для меня. Ты не моя половинка.
      – Как это? – удивился Эмобой. – А эти цветы? А любовные стоны и конвульсии, а бездна удовольствия? – Да, ты прав, все это есть. Но я – эмо-кид, меня не обманешь. Удовольствие видела, радость видела, даже жалость, когда ты, видимо, вспоминал, что я кукла. Благодарность видела, а любви от тебя я все-таки не дождалась. И не дождусь. Ты любишь другую. Моей любви вполне бы хватило на двоих, но это меня не устраивает. Я ищу гармонию в любви, только она даст мне долгожданные плоды. Спасибо тебе за все, прощай!
      И она встала и ушла из цветущей комнаты, так же бесшумно и быстро, как когда-то здесь появилась. Эгор тихо оделся, лег на спину, подложив сумку под голову, и закрыл глаз. Ему стало больно, обидно, в горле колючим комом стояли слова, которые он не сказал Мании. Да и зачем, если все, что она говорила, чистая правда. Ему было хорошо с ней, но сердце сто по-прежнему висело на стене в комнате улыбчивой девчонки из другого мира. Так он и лежал, жалел себя и плакал, пока растения в комнате не стали гнить из-за высокой влажности. Поддавшись всеобщему тлену в комнате забытой любви, Эгор из солидарности с цветами тоже решил увять. Он перестал плакать, мысли его замедлили свой ход и перестали читаться, превратившись в серый телевизионный шум. Спина и конечности одеревенели, крылья-тряпочки, как осенние листья, прели под лопатками, волосы на затылке слиплись и спутались с погибающими растениями, челка упала на пол и пыталась пустить корни. Жизненные соки и токи в его организме теперь не бежали, а шли медленным шагом, совсем уже зажившая было рана на груди снова капельно закровоточила, как порез на березе весной. По его телу стали ползать короеды сомнений, мокрицы совести и черви сожалений. Его бы точно съели или превратили в нафаршированного насекомыми зомби, если бы однажды в комнату не вошли четыре здоровенных бугая.
      – Вот он, гад, загорает, – услышал Эгор знакомый басок Тру-Пака, но сил открыть глаз уже не нашлось. – Да тут же дышать нечем. Уф-фу.
      – Как его только ползучие твари не заточили? Вот ведь печальная картина полного морального разложения и физического истощения, – узнал он и Покойника.
      – Ладно, хватит базлать! Взяли – понесли, только аккуратно. Чтоб не рассыпался. Королева ждет. Повезло парню, что наша Маргит такая добрая и отходчивая…

Глава 22
Королевский секс

      Вот уже три дня все тридцать три тысячи королевских фрейлин дружно приводили в чувство и в форму так некстати ушедшего в депрессию жениха Королевы. Сама Маргит не отходила от любимого Эмобоя ни на шаг, не выпуская из виду его воскрешающееся тело, словно боясь, что строптивый жених опять что-нибудь выкинет. Королева простила Манию, потому что та покаялась и рассказала, где прячется беглый Эмобой, чьи феромоны изгоя заглушили мощные цветущие афродизиаки. А еще потому, что всегда тайно симпатизировала этой кукле-смутьянке: в роду Мертвоголовых все оставались диссидентами и революционерами. И вполне возможно, в Мании сидит имаго мертвой головы. Пусть живет эта чертова нимфоманка, главное, что герой, которого упустили тупоголовые гвардейцы, нашелся. Маргит простила Манию, но к процедурам исцеления Эгора не допустила – нечего ей здесь делать. И вообще хватит играть в куклы-наложницы! В этот раз она не будет миндальничать с Эгором. Маргит нужно потомство. И она его получит. Конечно, это не то, чего она ждала, и не то, что было обещано Великой книгой, где герой влюблялся в красавицу Королеву с первого взгляда и они улетали вместе на седьмое небо играть красивейшую свадьбу во Вселенной. Не суть. Главное – он здесь и вполне дееспособен. И сегодняшняя ночь будет ее ночью. Ночью любви и зачатия новой расы сверхсуществ. Тысячи оматидиев-глаз Маргит светились желанием и предвкушением счастья.
      Первые сутки Эгор в абсолютной фрустрации пролежал в знакомой ванне, наполненной розовой водой, а труженицы огневки, моли, бражники, медведицы дружно поливали его нектаром из своих хоботков, и из него, как из червивого белого гриба, повылезали и повсплывали все черви сомнений, слизни сожалений и клещи самообвинений. Ванна кишела паразитами угрызений совести. Душа Эгора очистилась, в ней осталось только жаркое раскаяние, и Эгор потихоньку приходил в себя, глядя на мир наливающимся осмысленностью глазом. Но Эмобой все еще был очень слаб. На следующий день его перенесли в другую комнату, побольше и посветлее, и положили в большую ванну из розовой яшмы, наполненную пенистым янтарным нектаром. Его поили жидким сиропом из счастья, любви и радости с добавками бодрости и вдохновения, пока Маргит не решила, что худое тело находится в достаточном тонусе, а в глазу хватает понимания жизни. На третий день Эгора снова перенесли. На этот раз он оказался в темной-темной комнате на чем-то мягком. Когда Королева зажгла свечи, он понял, что весь пол комнаты занимает огромная мягкая перина. Хотя правильнее ее называть «чешуйчиной», поскольку наполнена она была не пером, а волосками и мягкими чешуйками с крыльев бабочек.