Через несколько месяцев в своем интервью он подтвердил это: “Если бы я сказал, что Украина подпишет Союзный договор, Ельцин тоже подписал бы его”. Но в Вискулях националистический запал и честолюбивые амбиции, желание войти в историю на правах первого президента “самостийной” Украины взяли верх. Позиции украинского и российского президентов совпали в своем разрушительном замысле и сыграли роковую роль в судьбе Союза.
      Встреча в Беловежской пуще проходила в обстановке строгой секретности, и многое из проходившего там стало известно только позднее.
      Приведу некоторые детали, характеризующие происходившее, по книге А. Д. Шутова “На руинах великой Державы”: “Текст коллективно сочиняемых российско-украинско-белорусских Беловежских соглашений писался от руки сведущим в юридических делах С. Шахраем, затем, из-за его “корявого” почерка, переписывался Гайдаром. Готовился документ в обстановке цинизма и холодного равнодушия к происходящей драме. Чего стоит, к примеру, обсуждение “ритуального” вопроса после завершения проекта “бумаги”: как пить — за все соглашение сразу, постранично или построчно?!* И уже в четыре часа утра послали Козырева подсунуть родившийся текст под дверь комнаты, в которой спала машинистка. Но “министр” заплутал и сунул бумагу под дверь коржаковского охранника. Тот, спустя какое-то время, обнаружил “бумагу”, покрутил ее в руках, пытаясь понять, что это такое. Но увидев, что в ней написана какая-то галиматья, скомкал ее, пошел в туалет и бросил в корзину для использованной туалетной бумаги. Утром сочинители в большой тревоге стали искать “пропавшую грамоту”: уж не проделки ли это нечистой силы или, того хуже, КГБ? Машинистка уверяла, что под дверью ничего не было. Искали по всем углам, лазили под кровать — ничего. Потом все-таки отыскали “эпохальный” документ, извлекли его из мусорной корзины и коллективно вручили машинистке. Вот так вершилось событие, изменившее ход мировой истории.
      Днем 8 декабря, в воскресенье, президенты ознакомились с текстом, затем уселись на дешевые табуретки за двумя сдвинутыми типовыми “общепитовскими” столами облегченной конструкции, поставили перед собой по государственному флажку и со скучными, смурными лицами в 14 часов 17 минут скрепили подписями машинописный текст исторического документа, которым извещали мир, что “Союз как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование”.
      Совершив государственное преступление, заговорщики, боясь ареста, испытывали животный страх, которого не мог заглушить даже изрядно потребляемый алкоголь. “Мы смертники, — с тревогой говорил Ельцин. — Если ничего не получится, уйдем в отставку”.
      Верховная власть имела и законное право, и реальную силу, чтобы решительно и быстро нейтрализовать сепаратистскую выходку и, используя ситуацию, резко повернуть руль управления страной в сторону действительного восстановления политической стабильности. Народы СССР были бы за такие акции. Ведь только националистически настроенная верхушка некоторых союзных республик — и то не вся — да продажные до мозга костей “агенты влияния” Запада хотели развала Союза.
      Опасения за свои шкуры побудили сепаратистов сделать первый звонок министру обороны СССР Е. Шапошникову. Чтобы обеспечить себе безопасность, Ельцин, при согласии Кравчука и Шушкевича, объявил о его назначении главнокомандующим объединенными вооруженными силами СНГ.
      Затем, в расчете на поддержку “в случае чего” извне, Ельцин срочно доложил о содеянном американскому президенту Дж. Бушу (старшему). “Сегодня в нашей стране произошло очень важное событие, и я хотел бы лично проинформировать Вас, прежде чем Вы узнаете об этом из печати”, — торжественно произнес Ельцин. Он подчеркнул, рассказывает Буш в своих мемуарах, что “Горбачев еще не знает этих результатов”. А завершил разговор Ельцин уж совсем по-холуйски: “Уважаемый Джордж, я заканчиваю. Это чрезвычайно, чрезвычайно важно. Учитывая уже сложившуюся между нами традицию, я не мог подождать даже десяти минут, чтобы позвонить Вам”.
      По-моему, в этом разговоре как в зеркале отражается все ничтожество Ельцина как человека и государственного деятеля, всегда готового к любой подлости, интриге и предательству ради своих личных интересов.
      И снова отрывок из книги А. Д. Шутова:
      “Затем состоялся праздничный обед, во время которого Ельцин, ободренный словами Буша (идея “панславянского государства” ему нравится), надрался настолько, что ни о какой пресс-конференции, назначенной на 17 часов, не могло быть и речи. Она состоялась только в два часа ночи, причем Ельцина не сразу привели в чувство. Потом банкет, где Ельцин вновь быстро “дошел до кондиции”, упал на ковер и облевался”.
      После этой выразительной сцены я позволю себе сделать краткое отступление. Некоторые читатели моей книги задают мне вопросы: почему же вы (имеются в виду политики) не остановили Ельцина? Ни в коем случае не снимаю ответственности с тех политиков, в чьих руках тогда была реальная власть. Мы ещё будем говорить об этом. И всё же, думаю, правомерен будет встречный вопрос: а почему же общество, избиратели мирились с т а к и м президентом?
      Что до меня, то я не раз жестко сталкивался с Ельциным — и по вопросу разграничения полномочий между союзным и российским правительством, и по проблеме выбора общей стратегии развития страны. Более того, я вступил с ним в борьбу за пост президента РСФСР — как вскоре выяснилось, ключевой для судьбы всего Союза. Избиратели предпочли Бориса Николаевича. При том, что о его пьяных эскападах в Америке, мало чем отличавшихся от беловежских, было уже хорошо известно.
      Если продолжать тему, можно было бы вспомнить и о том, что значительное число избирателей (большинство или нет — вопрос спорный) вновь проголосовали за Ельцина в 1996 году, когда его недееспособность была уже всем очевидна… Повторю: я говорю об этом не для того, чтобы снять ответственность с политиков, но для того, чтобы представить эпоху конца 80-х — 90-х годов во всём драматизме и сложности, порой неприглядной.
      Но вернёмся к Беловежью.
      Ельцин так спешил выбить кресло из-под Горбачева, что не стал обсуждать многие жизненно важные для России вопросы.
      Совершенно не были защищены права русскоязычного населения в бывших союзных республиках. Обойдена проблема внешнего долга страны, составлявшего к тому времени 70 млрд долларов. Это тяжкое бремя Ельцин взвалил на плечи лишь одной обессилевшей России, несмотря на то, что заемные средства использовались всеми республиками. А, скажем, вопрос о Крыме можно было выпустить из поля зрения только спьяну или просто не имея царя в голове.
      Вот что рассказал об этом Кравчук через восемь лет после разрушения Советского Союза, при получении награды за то, что в Беловежье “отстоял Крым за Украиной”. По его словам, сохранить Крым за Украиной “было легко: Ельцин сильно ненавидел Горбачева и для того, чтобы его убрать, готов был пол-России отдать, а не то что Крым”. Насколько сейчас известно, украинская делегация, когда она ехала в Беловежскую пущу, не сомневалась: Россия будет стремиться оставить за собой Севастополь. Украинцы были готовы. Они были готовы согласиться, чтобы и Крым отошел к России. Однако каково же было их удивление, когда Ельцин ни разу даже не упомянул слов “Севастополь”, “Крым”!
      …Через четыре дня после событий в Беловежской пуще, 12 декабря 1991 года, Комитет конституционного надзора СССР отреагировал на Заявление глав трех государств и Соглашение о роспуске СССР с точки зрения законности этих актов. Было указано, что в соответствии с Союзным договором 1922 года Белоруссия, РСФСР и Украина, являясь одними из учредителей СССР, вместе с тем никакого особого статуса и каких-либо дополнительных прав по сравнению с остальными союзными республиками не имели. С того времени в конституционном законодательстве СССР стал действовать принцип равноправия союзных республик. Следовательно, Белоруссия, РСФСР и Украина были неправомочны решать вопросы, касающиеся прав и интересов всех республик, входящих в Советский Союз.
      Более того, без ратификации беловежские документы не обладали и политической силой. В спешке разработчики соглашений и их подписанты даже не отметили необходимость такого подтверждения и не определили, в какой форме это должно произойти. Все зависело от того, в каком качестве рассматривалось Беловежское соглашение: то ли как межреспубликанский договор трех субъектов Союза ССР, либо как “международный” договор между двумя уже объявившими себя “независимыми” государствами — Украиной и Белоруссией, с одной стороны, и субъектом Союза, в состав которого на тот момент еще входила Россия, — с другой, или же как международный договор, заключенный тремя суверенными государствами.
      Руководство Украины первым начало форсировать ратификацию Беловежского соглашения. 10 декабря 1991 года в повестку дня Верховного Совета республики был внесен вопрос о ратификации. Кравчук обвинил Центр в развале страны, в намерении вновь сконцентрировать власть в своих руках. “Кому-то хочется нас учить, — сказал он, — и заботиться о нашем народе больше, чем он сам”.
      Верховный Совет Украины без обсуждения ратифицировал Соглашение, но с оговорками. Они состояли из 12 пунктов и скорректировали многие статьи документа. Например, “открытость границ” была сужена и сопровождалась отсылкой к будущим актам. Беловежским (его называют также Минским) соглашением предусматривалась “координация внешнеполитической деятельности”, а киевским вариантом — лишь “консультации в области внешней политики”. Существенное дополнение содержалось в формулировках о Вооруженных силах. Парламент Украины добавил слова: “Государства — члены Содружества реформируют размещенные на их территориях группировки Вооруженных сил бывшего Союза ССР и, создавая на их базе собственные Вооруженные силы, будут сотрудничать в обеспечении международного мира и безопасности…”. Речь шла, таким образом, о разделе Вооруженных сил СССР между республиками. Воспользовавшись этим, Кравчук объявил себя Верховным главнокомандующим Вооруженными силами Украины в составе трех военных округов и Черноморского флота, оставив в центральном подчинении лишь стратегические силы.
      Беларусь юридически оказалась в несколько более сложном положении. Дело в том, что, в отличие от Украины, референдум о независимости здесь не проводился, что делало позицию Минска уязвимой с правовой точки зрения. 10 декабря состоялась сессия Верховного Совета Беларуси. После краткого сообщения Шушкевича об итогах работы глав трёх республик в Беловежской пуще неожиданно начались прения. Свои сомнения в том, надо ли утверждать соглашение о Содружестве, выразили и “правые”, и “левые”. Первые опасались “хитро поставленной ловушки”, которая, по их мнению, неизбежно заведет Содружество в прежнее унитарное государство. Вторые же имели в виду прямо противоположное: Содружество, полагали они, означает окончательный развал Союза и вызовет великий хаос в стране. Шушкевича упрекали в превышении полномочий. И все же, несмотря на то, что первоначально вопрос стоял лишь об одобрении концепции Содружества, многие депутаты потребовали немедленно ратифицировать Соглашение. Эта позиция победила, и 263 депутата при одном “против” и двух “воздержавшихся” проголосовали за ратификацию. Верховный Совет республики также денонсировал Союзный договор 1922 года.
      В самом же сложном правовом положении в связи с ратификацией Соглашения находилась РСФСР, власти которой не обладали никакими основаниями для подтверждения на законодательном уровне этого документа, подписанного в Вискулях Ельциным и Бурбулисом. Единственным органом, который мог принять законное решение, был Съезд народных депутатов РСФСР — высший орган государственной власти республики. Причем для этого было необходимо принять изменения и дополнения в Конституцию РСФСР. Но такой вариант был неприемлем для сторонников ликвидации СССР, так как они не имели квалифицированного большинства среди народных депутатов РСФСР. Поэтому Беловежское соглашение представили как «международный договор РСФСР», ратификация которого, согласно Конституции, входила в компетенцию Верховного Совета республики. Таким же образом преподнесли и Союзный договор 1922 года, что и позволило денонсировать его. И то и другое произошло на заседании Верховного Совета РСФСР 12 декабря 1991 года.
      В тот день с докладом выступил Ельцин. Переговоры он охарактеризовал как «закономерное следствие тех процессов, которые развивались в течение последнего времени». Еще два года назад, сказал он, стало ясно, что «союзные структуры неспособны к коренному обновлению. Наоборот, свои последние жизненные силы командная система бросила на сохранение своего всевластия, стала главным препятствием реформ».
      Ельцин подверг критике утверждение, что в Беловежской пуще лидеры трёх республик “ликвидировали Союз ССР”. “Союз, — сказал он, — уже неспособен играть позитивную роль по отношению к бывшим его членам. Мировое сообщество стало считать его банкротом… Только Содружество независимых государств способно обеспечить сохранение складывающегося веками, но почти утраченного сейчас политического, правового и экономического пространства… Положен конец главному препятствию к этому — союзному Центру, который оказался неспособным освободиться от традиций прежней системы, главная из которых — присвоенное право командовать народами, сковывать самостоятельность республик”.
      Голоса критиков Соглашения на сессии были редки. Залом владела какая-то эйфория беспредельной суверенности. Итоги поименного голосования были такими: “за” — 188, “против” — 6, воздержались 7 депутатов. После оглашения результатов в стенограмме сессии появилась запись: “Бурные аплодисменты. Все встают”. Так были “узаконены” государственный переворот и разрушение нашего великого государства.
      Что же мог и обязан был сделать в той ситуации президент СССР?
      Получив информацию, он должен был немедленно использовать все имевшиеся в его распоряжении средства. По словам А. Лукьянова, бывшего председателя Верховного Совета СССР, лидеры трех республик — участники беловежской встречи — с тревогой ждали, как поступит Горбачев. “Он оставался Верховным главнокомандующим, и было достаточно одного президентского слова, чтобы от “подписантов” и их документов не осталось и следа. Ведь речь шла о судьбе величайшей державы, о трехсотмиллионном народе, о глобальном равновесии мировых сил. Но не было этого твердого слова от человека, поклявшегося сохранять и защищать Союз”.
      Я тоже считал и считаю, что в критический момент Горбачев не выполнил своих законных обязанностей. Он должен был немедленно поставить в известность ООН, Совет Безопасности, Съезд народных депутатов СССР, Верховный Совет и опротестовать Беловежское соглашение. А перед Съездом вопрос надо было ставить предельно остро: решайте, распускаемся или сохраняем Союз.
      Вместо конкретных действий Горбачев избрал другой путь. Посыпались заявления и пресс-конференции. 9 декабря 1991 года он определил свою позицию. Было опубликовано Заявление президента, которое можно назвать, мягко говоря, спокойным. В нем он даже отметил некоторые позитивные моменты Беловежского соглашения. Однако, полагал глава союзного государства, документ настолько глубоко затрагивает интересы народов нашей страны, всего мирового сообщества, что требует всесторонней политической и правовой оценки;
      “В создавшейся ситуации, по моему глубокому убеждению, необходимо, чтобы все Верховные Советы республик и Верховный Совет СССР обсудили как проект Договора о Союзе суверенных государств, так и Соглашение, заключенное в Минске. Поскольку в Соглашении предлагается иная формула государственности, что является компетенцией Съезда народных депутатов СССР, необходимо созвать Съезд. Кроме того, я бы не исключал и проведения всенародного референдума по этому вопросу”.
      Горбачев, по-видимому, “запамятовал”, что вместе с лидерами союзных республик на V Cъезде народных депутатов своими руками похоронил Съезд народных депутатов СССР как высший орган государственной власти страны и передал эту власть Верховному Совету СССР. Народные депутаты СССР, не вошедшие в состав Верховного Совета, имели лишь право участвовать в его работе.
      И тем не менее многие из них не могли смириться с разрушением страны. 9 декабря мне по телефону сообщили, что создана депутатская инициативная группа по созыву Съезда народных депутатов СССР. 10 декабря 1991 года в депутатском здании на Новом Арбате состоялся сбор подписей сторонников созыва VI внеочередного Съезда народных депутатов СССР. Я тоже подписал этот документ. Как раз в это время организатору сбора подписей, депутату В. Самарину позвонил Горбачев. Самарин при нас проинформировал его, что уже собрано достаточно подписей для созыва Съезда. Затем он торопливо собрал подписанные листы и выехал к Горбачеву. Мне известно, что он вручил ему списки подписей и телеграммы общим числом более 500 и получил личное президентское обещание созвать Съезд.
      На второй день после этой встречи газета “Известия” на первой полосе опубликовала статью с броским заголовком: “Рыжков и Чебриков хотят созыва Съезда”. И эта газета, бывший печатный орган Верховного Совета СССР, и другие, еще недавно бывшие изданиями ЦК КПСС, выразили отрицательное отношение к новому предложению. Да и в целом СМИ заняли откровенно проельцинскую позицию.
      Какие причины повлияли на решение Горбачева не созывать внеочередной Съезд, мне неизвестно. Трудно сказать, что здесь сыграло основную роль: то ли желание окончательно не сжигать мосты, то ли вписаться в новые властные структуры, то ли элементарная трусость, то ли готовность в своем предательстве дойти до логического конца…
      12 декабря 1991 года, в день, когда проходила ратификация Беловежских соглашений в Верховном Совете РСФСР, в Ашхабаде открылось совещание глав республик Средней Азии и Казахстана. Инициатива его проведения принадлежала президенту Туркмении С. Ниязову.
      После долгих дебатов президенты приняли решение вступить в СНГ, но не в качестве “присоединившихся” к нему, а как “равноправные учредители”. Из Ашхабадского заявления вытекало, что азиатские республики не считают СНГ уже созданным. В документе прямо говорилось, что “необходима координация усилий по формированию Содружества независимых государств” и что “должно быть обеспечено равноправное участие субъектов бывшего Союза в процессе выработки решений и документов о Содружестве независимых государств; при этом все государства, образующие Содружество, должны быть признаны в качестве учредителей”. Отсюда вытекал и практический вывод о том, что вопросы формирования Содружества “должны быть рассмотрены на совещании глав суверенных государств”, то есть беловежские договоренности признавались лишь в качестве платформы для дальнейших шагов по созданию СНГ с более широким кругом участников.
      На Ашхабадском совещании было решено провести встречу глав государств Казахстана, Кыргызстана, Таджикистана, Туркменистана и Узбекистана, “на которую приглашаются президенты Беларуси, России и Украины”.
      21 декабря 1991 года в Алма-Ате собрались лидеры 11 бывших союзных республик (кроме прибалтийских и Грузии). На встрече глав прозвучало предложение о создании конфедерации. Но всякое упоминание об этом вызывало абсолютное неприятие со стороны Кравчука, который заявил, что Украина — суверенное государство и не войдет ни в какое сообщество даже с намеком на надреспубликанские органы. Видимо, с учетом этого в Декларацию, принятую в Алма-Ате, было включено положение о том, что Содружество независимых государств “не является ни государством, ни надгосударственным образованием”.
      Эта позиция привела к огромным трудностям, с которыми постоянно сталкиваются члены СНГ в их взаимоотношениях.
      В результате встречи произошла определенная ревизия Беловежских соглашений и были подписаны, в том числе и руководителями трёх славянских республик, по сути дела новые документы — Алма-Атинская декларация от 21 декабря 1991 года и серия дополнительных к ней соглашений и протоколов. Стала более точной и формулировка о судьбе Союза ССР:
      “С образованием Содружества независимых государств Союз Советских Социалистических Республик прекращает свое существование”. Лидеры 11 суверенных республик, образовавших Содружество независимых государств, приняли обращение к Горбачеву, в котором уведомили его о прекращении существования СССР и института союзного президентства.
      Итоги Алма-Атинской встречи не оставили надежд Горбачеву, и 25 декабря 1991 года, в 19.00 по московскому времени, страна услышала последнее его выступление в качестве президента теперь уже несуществующего государства.
      Во время его выступления огромное красное полотнище — флаг Советского Союза — дрогнуло над куполом Кремлевского дворца и поползло вниз. Его снимал, видимо, в награду за совершенное предательство, главный вдохновитель и организатор государственного переворота Бурбулис. Через несколько минут на флагштоке Кремля поднялся трехцветный флаг.
      Так закончилась вошедшая навсегда в историю человечества великая эра супердержавы — Союза Советских Социалистических Республик.
      Что же произошло с нашей Родиной? Какие веские причины привели к разрушению великой Державы? Это историческая неизбежность или злой умысел темных сил нашего государства?
      На эти вопросы можно ответить провидческими словами замечательного русского философа Ивана Александровича Ильина, написанными полвека назад: “Россия есть не случайное нагромождение территорий и племен и не искусственно слаженный “механизм” “областей”, но живой, исторически выросший и культурно оправдавшийся ОРГАНИЗМ, не подлежащий произвольному расчленению. Этот организм есть географическое единство, части которого связаны хозяйственным взаимопитанием; этот организм есть духовное, языковое и культурное единство, исторически связавшее русский народ с его национально-младшими братьями — духовным взаимопитанием; он есть государственное и стратегическое единство, доказавшее миру свою волю и свою способность к самообороне; он есть сущий оплот европейски-азиатского, а потому и вселенского мира и равновесия. Расчленение его явилось бы невиданной еще в истории политической авантюрой, гибельные последствия которой человечество понесло бы на долгие времена”.

Александр Вдовин, “Низкопоклонники” и “космополиты”