Особо следует сказать о лагерных помещениях, в которых содержались пленные. Самый бедный польский крестьянин не допускал, чтобы его скотина зимой находилась в помещениях, в крышах которых было видно небо, в дыры в стенах свободно пролезала рука. Поэтому объяснения, что у молодого польского государства не было материальных возможностей, хотя бы для латания дыр, просто несерьезны.
      В октябре 1920 г. представители Российского общества Красного Креста (РОКК) при осмотре лагеря в Стшалково отмечали: “Одежда и обувь весьма скудная, большинство ходят босые… В лагере большое число очень тяжелых отморожений (ног), которые зачастую у пленных оканчиваются ампутацией… Кроватей нет — спят на соломе… Большинство зданий — это землянки с продавленными крышами, земляным полом… Многие бараки переполнены…
      Одежда у всех старая, …производит она впечатление лохмотьев. Из-за недостатка пищи пленные, занятые чисткой картофеля, украдкой едят его сырым” (там же, с. 349-350).
      В ноте РУД от 29 декабря 1921 г. по поводу условий содержания пленных в лагере в Стшалково отмечалось, что “санитарное состояние лагеря до крайности неудовлетворительное… вода почти отсутствует… иногда не хватает для варки пищи. Отопления совершенно нет… Медицинской помощи почти нет вследствие отсутствия медикаментов.
      Обращение с заключенными со стороны администрации лагеря жестокое. Аресты на каждом шагу. Условия ареста невозможные. Ежедневно арестованных выгоняют на улицу и вместо прогулок гоняют бегом, приказывая падать в грязь… Если пленный отказывается падать или, упав, не может подняться, обессиленный, его избивают ударами прикладов или заставляют в наказание носить на спине интернированных петлюровцев” (там же, с. 695-696).
      В протоколе 11-го заседания Смешанной комиссии от 28 июля 1921 г. дается описание карцера в Стшалково. Карцер представлял собой “небольшие, менее двух кубических саженей, каморки, в которые сразу сажали от 10 до 17 человек, причем часто арестованных раздевают донага и дают горячую пищу через два дня” (там же, с. 644).
      Не будем описывать помещения для пленных в других лагерях, они аналогичны. Тем не менее рассмотрим ситуацию в одном из самых печально известных лагерей пленных — лагере N 7 в Тухоли.
 
      Тухоль — гнилой корень
 
      Польский лагерь военнопленных в Тухоли заслуживает отдельного разговора. Он является одним из основных аргументов в споре о количестве умерших в польском плену пленных красноармейцев. Польский профессор 3. Карпус в предисловии к сборнику “Красноармейцы в польском плену в 1919-1922 гг.” утверждает: “Вопрос, который вызывает наибольшие разногласия и сегодня, касается количества умерших большевистских пленных в лагере в Тухоли. Во многих публикациях утверждается, что в этом лагере умерло 22 тыс. красноармейцев, и поэтому этот лагерь везде называется лагерем смерти… Основываясь на сохранившихся источниках, можно с уверенностью утверждать, что в Тухоли за год умерло, в подавляющем большинстве от заразных болезней, 1950 большевистских военнопленных” (там же, c. 26-27).
      Активным защитником позиции проф. 3. Карпуса зарекомендовал себя Яков Кротов, который опубликовал 28 ноября 2000 г. в газете “Московские новости” статью “Компенсации не тшеба”, в которой он, ссылаясь на письма деда, бывшего узника лагеря в Тухоли Лазаря Гиндина, заявляет, что лагерь в Тухоли “не был курортом, но и не “лагерем смерти”. Для многих интересующихся польскими лагерями для военнопленных письма Л. Гиндина являются серьезным аргументом.
      Яков Кротов, однако, умолчал, что помимо писем деда существуют его воспоминания, надиктованные на плёнку. В них Л. Гиндин рассказал о плене без оглядки на лагерную цензуру. Тогда как в письмах он вынужден был “лакировать” действительность.
      Лазарь Борисович Гиндин попал в польский плен 21 августа 1920 г. и до своего побега из плена в декабре 1921 г. регулярно писал жене письма. Письма Лазаря Гиндина — это гимн любви человека к своей семье и близким, это гимн человеческой стойкости и достоинства. Ключом для понимания его писем являются фразы, обращенные к любимой жене: “Береги себя, голубка, не переутомляйся. У тебя ведь слабое сердце. Обо мне не беспокойся, цел буду” (письмо от 18 мая 1921 г.). “Олечка! Деточка! Береги себя и девочек. Помни, что ты дороже мне всего…” (письмо от 24 ноября 1920 г.). Как настоящий мужчина, Лазарь Борисович в каждом письме домой изо всех сил пытался ободрить свою семью, старался при этом лишний раз не волновать дорогих ему людей, поэтому очень скупо рассказывал о собственных злоключениях в польских лагерях. Его кредо: “…не волнуйтесь, цел буду!”. Пример, достойный подражания.
      Если письма Л. Гиндина с фронта, по понятным причинам, лишь слегка приукрашивали действительность, то его письма из плена, по тем же самым причинам, вообще не могли раскрывать реальное положение дел в польских лагерях. В целом ряде материалов, опубликованных в сборнике “Красноармейцы в польском плену в 1919-1922 гг.”, отмечается, что попытки пленных красноармейцев пожаловаться на бесчеловечные условия своего содержания в лагерях, как правило, имели весьма тяжкие последствия для жалобщиков. Об этом, несомненно, было известно Гиндину. И это он отмечает в своих воспоминаниях, когда рассказывает о визите в лагерь товарища из советского представительства в Варшаве: “Открыто жаловаться никто не осмелился, чтобы надзиратели не вымещали злобу после отъезда представителя”. Однако этот эпизод почему-то ускользнул от внимания Я. Кротова.
      Внимательный читатель сразу заметит, как резко изменился тон писем Л. Гиндина после попадания в плен. В письмах с фронта он подробно и красочно описывал свои впечатления и наблюдения. В письмах из лагерей он всячески старается избегать этого. Только мимолётные фразы свидетельствуют о тех жестоких испытаниях, которые ему довелось пережить в Польше в качестве военнопленного.
      23 марта 1921 г. Гиндин пишет из Осовца: “Питание хорошее. Только окончательно оборвался. Всё истрепалось”. О том, как дело обстояло на самом деле, написал в апреле 1921 г. в своём письме Ольге Гиндиной освободившийся из плена Яков Геллерштрем, сосед Гиндина по лагерю: “…Я также был в плену… по внешности потерял всякое человеческое достоинство, унижения неописуемые, и только благодаря случайности — я родился в Эстонии — был освобождён, спасён”. Какими же ужасными обстоятельствами и нечеловеческими условиями плена вызваны страшные в своей безысходности слова Геллерштрема “был спасён …только благодаря случайности”, написанные в письме жене ещё остающегося в плену друга! Но и у мужественного и сдержанного Гиндина в письмах жене тоже иногда проскальзывают страшные признания: “Думаю, что по приезде дадут все-таки немного отдохнуть дома, а то я стану совсем инвалидом…” (письмо от 18 мая 1921 г).
      Двумя месяцами позднее, чтобы успокоить жену, Л. Гиндин откровенно бравирует в своем письме от 23 июля 1921 г. Пишет о “рыбном спорте” (не рыбалке!) и в конце заявляет: “Вот видишь, как мало я могу сообщить тебе о моей жизни. Живу на всем готовом и не о чем заботиться…”. В феврале и начале мая 1921 г. Л. Гиндин тоже утверждал, что якобы вокруг все хорошо, самое скверное позади, и вдруг 5 августа того же года в письме из Белостока у него опять неожиданно вырывается: “Моя дорогая! Самое тяжелое осталось позади, и если я уцелел до сих пор, то, наверно, увидимся…”. Возникает вопрос — так как же на самом деле жилось пленному? Люди старшего поколения, по своему личному опыту знавшие, что такое военная цензура, лучше нас с вами могли ответить на такой вопрос, поскольку прекрасно умели читать “между строк” скрытый смысл писем своих близких. Им не надо было объяснять, почему это человек сначала бодро сообщает, что вокруг него “все хорошо”, а позднее осторожно намекает на то, что еще не до конца уверен в том, что ему вообще удастся выжить, и выражает удивление, как он в тех условиях “уцелел до сих пор”.
      Л. Гиндин был человеком подневольным. А вот что писали о Тухоли наблюдатели со стороны. Причём, подчеркну это, не русские, а поляки. Представитель Польского общества Красного Креста Наталья Крейц-Вележиньская в декабре 1920 года свидетельствовала: “Всего сейчас в Тухоли 5373 пленных. Лагерь в Тухоли — это т. н. землянки, в которые входят по ступенькам, идущим вниз. По обе стороны расположены нары, на которых пленные спят. Отсутствуют сенники, солома, одеяла. Нет тепла из-за нерегулярной поставки топлива… Нехватка белья, одежды во всех отделениях (“Красноармейцы…”, с. 437, 438).
      Польский генерал-поручик Ромер в своем отчете от 16 декабря 1920 г. о результатах проверки лагеря пленных в Тухоли отмечал: “Размещение пленных не совсем надлежащее. Пленные ослаблены, требуют поддержки, размещены в очень плохих землянках” (там же, с. 454).
      А вот как выглядел тухольский госпиталь: “Больничные здания представляют собой громадные бараки, в большинстве случаев железные, вроде ангаров. Все здания ветхие и испорченные, в стенах дыры, через которые можно просунуть руку… Холод обыкновенно ужасный. Говорят, во время ночных морозов стены покрываются льдом. Больные лежат на ужасных кроватях… Все на грязных матрасах, без постельного белья, только 1/ 4имеет кое-какие одеяла, покрыты все грязными тряпками или одеялом из бумаги” (там же, с. 376).
      В 1921 г. ситуация в Тухоли, как и в остальных польских лагерях для военнопленных красноармейцев, изменилась незначительно. Утверждения профессора З. Карпуса о том, что: “…в Тухоли за год умерло, в подавляющем большинстве от заразных болезней, 1950 большевистских военнопленных” и что якобы нет никаких документальных подтверждений сведений о высокой смертности пленных в Тухольском лагере, сомнительны и противоречат документам.
      В частности, статистика тухольского лагерного лазарета: “С момента открытия лазарета в феврале 1921 г. до 11 мая того же года в лагере было эпидемических заболеваний 6491, неэпидемических 12294, всего 23785 заболеваний… За тот же промежуток времени в лагере зарегистрирован 2561 смертный случай, за три месяца погибло не менее 25% общего числа пленных, содержавшихся в лагере” (там же, с. 671).
      Оказывается, что только за неполные три весенних месяца 1921 г. в Тухоли умерло на 550 человек больше того суммарного количества людей, что профессор 3. Карпус соглашается признать умершими в Тухольском лагере за целый год! В сборнике “Красноармейцы в польском плену в 1919-1922 гг.” есть и другие свидетельства, на основании которых можно сделать выводы о реальной смертности в лагере. Это чрезвычайно важно, так как известно, что в 1919 — 1920 гг. польские власти фактически не вели достоверного учета умерших в плену красноармейцев.
      В письме председателя РУД А. А. Иоффе председателю польской делегации Я. Домбовскому от 9 января 1921 г. сообщается: “По произведенным подсчетам оказывается, что если принять за норму смертности среди пленных в лагере в Тухоли за октябрь месяц минувшего года, то в течение 5-6 месяцев в этом лагере должно вымереть все его население. Эти цифры подтверждены официально польскими военными врачами” (там же, с. 467).
      Сведения, приводимые в сборнике “Красноармейцы в польском плену в 1919-1922 гг.”, позволяют с определённой степенью точности подсчитать данные о смертности в Тухоли за 171 день — из 420 дней существования лагеря. Следует подчеркнуть, что приводимые данные являются минимальной оценкой числа погибших.
      Получается 6312 умерших менее чем за полгода пленных, что более чем в три раза превышает цифру смертности за 14 месяцев, предлагаемую тем же З. Карпусом.
      Самое компетентное подтверждение смертности в 22 тысячи пленных Красной Армии в лагере Тухоли содержится в письме руководителя польской военной разведки (II отдела Генерального штаба Верховного командования ВП) подполковника Игнацы Матушевского, от 1 февраля 1922 г., в кабинет военного министра Польши (там же, с. 701).
      Заявление И. Матушевского о гибели 22 тысяч пленных красноармейцев широко известно с 1965 г. и уже ряд лет является объектом яростной критики. Утверждается, что сведения об огромной смертности в Тухоли И. Матушевский почерпнул из прессы и, несмотря на то, что эти сведения были неподтвержденными, включил в текст своего ответа военному министру.
      Что можно сказать по данному поводу? Прежде всего то, что письмо И. Матушевского является официальным ответом на распоряжение военного министра Польши N 65/22 12 января 1922 г.
      Начальник II отдела Генерального штаба Войска Польского И. Матушевский в 1920-1923 гг. был самым информированным человеком в Польше по вопросу о реальном состоянии дел в лагерях военнопленных и интернированных. Как шеф военной разведки, именно он являлся тем польским государственным чиновником, который по должности обязан был обладать полным массивом информации по всем лагерям, в том числе и закрытой — о внесудебных расстрелах военнопленных, о расправах над военнопленными по инициативе сотрудников лагерной администрации и о случаях массовой гибели пленных. Сбор, обработка и анализ подобной информации напрямую входили в обязанности его подчиненных.
      Напомним, что офицеры II отдела, то есть подчиненные И. Матушевского, руководили поступлением военнопленных в лагеря, обеспечивали их политическую “сортировку”, а также контролировали политическую ситуацию в лагерях. Реальное положение дел в лагере в Тухоли И. Матушевский просто был обязан знать в силу своего служебного положения.
      Поэтому не может быть никаких сомнений в том, что ещё задолго до написания своего письма от 1 февраля 1922 г. И. Матушевский располагал исчерпывающей, документально подтверждённой и многократно перепроверенной информацией о смерти 22 тысяч пленных красноармейцев в лагере Тухоли.
      Решение официально поставить высшее польское руководство в известность о массовой гибели пленных в Тухольском лагере созрело у И. Матушевского по причине того, что это перестало быть тайной для польской и иностранной общественности. При таких обстоятельствах дальнейшее сокрытие истинной информации от начальства грозило неприятностями уже лишь для самого И. Матушевского и всего его ведомства.
      Ещё раз особо подчеркнём — утверждение, что данные о смерти 22 тысяч пленных в Тухольском лагере И. Матушевский почерпнул из прессы, абсурдно изначально. Следует иметь в виду, что в любой стране мира руководитель такого специфического ведомства, как военная разведка, официально докладывает начальству информацию, даже чреватую серьёзными последствиями, лишь в том случае, если он совершенно уверен в надёжности источника этих сведений. При малейших сомнениях информация или не докладывается, или же докладывается с указанием источника и поясняющими комментариями о степени достоверности сведений.
      Можно предположить, что одним из последствий разгоревшегося тогда скандала явилось решение какого-то польского руководителя об уничтожении части архивных документов лагеря в Тухоли с компрометирующими Польшу сведениями, касающимися огромной смертности военнопленных. Например, немало людей видели официальную статистику о смертности в Тухоли за октябрь месяц 1920 г., но в архивах подобная статистика отсутствует. И не только она. На определённые размышления наводит факт, что даже в сборнике “Красноармейцы в польском плену в 1919-1922 гг.” документов по лагерю в Тухоли представлено значительно меньше, нежели по лагерю в Стшалково.
      Из вышеизложенного следует, что данные о смертности в Тухольском лагере, которыми оперирует проф. З. Карпус, явно занижены. Безосновательное игнорирование такого важного свидетеля, как И. Матушевский, является недопустимым и характеризует тенденциозность исследований польского профессора.
      Подводя итог, уместно сослаться на свидетельство Вальдена (Подольского): “…Вряд ли ошибусь, сказав, что на каждого вернувшегося в сов. Россию приходится двое похороненных в Польше… Передо мной стоит, бесконечно тянется цепь оборванных, искалеченных, изможденных человеческих фигур. Сколько раз я выравнивался вместе с товарищами по несчастью в обрывках этой великой цепи — на разных поверках и обходах, и в тон обычному “рассчитайсь — первый, второй, третий” слышится “покойник, покойник, живой, покойник, покойник, живой…” (“Новый мир”, N 6, 1931, с. 82).
      Не будем пытаться вывести общую цифру красноармейцев, погибших в польском плену. Для этого необходимы более тщательные исследования всего комплекса сохранившихся документов и свидетельств очевидцев. Главное в другом. Предлагаемые сегодня как польскими, так и некоторыми российскими историками цифры погибших в польском плену красноармейцев недостаточно корректны и явно занижены. Ясно, что проблема гибели красноармейцев в польском плену исследована недостаточно глубоко и ждет дополнительных исследований.
      Признавая значение и важность подготовленного российско-польского сборника документов и материалов “Красноармейцы в польском плену в 1919-1922 гг.”, необходимо расценивать его как начало большой работы по выявлению всех обстоятельств гибели красноармейцев в польском плену и, соответственно, по уточнению количества погибших. Потребуется еще немало усилий, чтобы выявить всю правду о событиях 1919-1922 гг.
      Однако уже сегодня, основываясь на вышеприведенных свидетельствах, можно сделать вывод о том, что обстоятельства массовой гибели красноармейцев в польском плену могут расцениваться как свидетельство их умышленного истребления. Напомню, что подобные действия в Нюрнберге квалифицировались как военные преступления. Убийства и жестокое обращение с военнопленными, с четко выраженной национальной направленностью, позволяет ставить вопрос о геноциде в отношении военнопленных русской и еврейской национальности. Несомненно, это явилось одной из причин, в силу которой часть польских военнопленных, имевшая отношение к репрессиям пленных красноармейцев, весной 1940 г. была расстреляна.
      Возникает вопрос, почему польская сторона отказывает российской в том, на чем сама, расследуя катынское преступление, настаивает последние двадцать лет? Стремление польской стороны найти виновных в расстреле польских военнопленных вызывает уважение. Почему же российская сторона не имеет право вести аналогичную работу? Должны быть осуждены (хотя бы морально) виновники не только Катынского преступления, но и геноцида русских военнопленных в польском плену в 1919-1922 гг.

СЕРГЕЙ БАБУРИН, МИРОВОЙ ПОРЯДОК КАК СИСТЕМА ОБЛАДАНИЯ ТЕРРИТОРИЯМИ