Голубое Сало

      – На чьих ломтях идем? – поинтересовался другой безногий. – Чай на каппелевцах?
      – На офицерье нынче далеко не угонишь! – урезонил его Бубнов. – Они свой белый жир на лютом страхе сожгли! С их костей срезать нечего!
      – Стало быть на буржуях прем? – оживился инвалид.
      – На них! – крикнул Бубнов.
      – А я однова из Костромы в Ярославль на тамошних кулацких ломтях ехал! – продолжал инвалид, с сочувствием подползая к ревущей топке. – Еще когда при ногах был! Так мы сто верст за полчаса сделали! Пар на версту свистел! Вот что значит – отъевшийся класс!
      Вдруг несколько кусков быстрого свинца ударили по кабине и по тендеру, пробив их насквозь вместе с телами двух инвалидов и бабы. Простреленные инвалиды повалились
      на жирный пол и долго дергались, неохотно расставаясь с нескучной жизнью. Баба без сопротивления умерла во сне, а ребенок из-за близости рельса продолжал глубоко спать в животе, не чувствуя потери матери.
      Бубнов высунулся из кабины и увидел впереди дрезину с людьми и пулеметом. Он потянул балансир и закрыл сифон. Ломтевоз стал яростно тормозить и тихо подполз к смертельной дрезине. Перегретый пар с бесполезным остервенением бил из дырявого котла во внешнее пространство-
      – Эй, братва, кто махоркой богат? – спросил с дрезины непонятный народ.
      – Вы чьих кровей, душегубы? – спросил Бубнов.
      – Красные мы, с разъезду! – определенно отвечал командир дрезины. – А вы сами какие?
      – Деповские, мать твою в богородицу! Что ж ты гад свинцом по своим харкаешь?
      – Да мы тут, такое дело, третьи сутки по махре обижаемся! – кривоного подошел командир. – Ни одна сволочь не остановится! А без дыму – воевать тошно! Вошь со скуки заест!
      Бубнов осмотрелся. У него самого махорки осталось на два закрута; Зажогин, судя по его мутным глазам, куревом не баловался. Выковыривать же золотую махорку у инвалидов было противно ширококостному естеству Бубнова.
      – Нет у нас махры, фулюган! – крикнул он кривоногому. – При за ней к белым!
      Командир безмолвно сел на дрезину и скомандовал красноармейцам: те навалились готовыми ко всему грудями на коромысло и дрезина легко покатила прочь. Живые слезли с ломтевоза и проводили дрезину долгими взглядами, в которых было больше зависти к беспрепятственному преодолению пространства, чем укора за убитых.
      – Надо б залудить, мастер! – простодушно посоветовал инвалид, глядя на дырявый тендер как на чудотворную икону с сочащейся водой.
      – Хреном твоим разве что залудим! – не обратил сурового внимания Бубнов, скучая из-за угрюмой неподвижности ломтевоза. Два выживших инвалида возбужденно ползали вокруг вставшей машины: внезапная гибель товарищей подействовала на них как самогон. Зажогин хозяйственно ковырялся в кромсальной, будто ничего важного не произошло. Наконец Бубнов придумал.
      – Вот что, огрызки мировой революции! – обратился он к инвалидам. – Надо ломтевоз с места сдвинуть, чтоб до Житной доползти. Там нам бак залудят и дальше пойдем!
      – Как же мы эдакую тяготу сдвинем? – радостно усомнился инвалид.
      – Я вас к шатунам привяжу с обеих сторон, будете колесам помогать! Без этого машине не справиться, пар тухлый, бак пробит!
      – Давай сперва убиенных товарищей земле предадим! – предложил инвалид.
      – Это можно! – согласился Бубнов. – Чего-чего, а лопат у нас много!
      В степи вырыли братскую могилу, в нее положили двух безногих и беременную. Что-то подсказало хоронившим, что беременную надо положить вместе с рельсом, который она продолжала прижимать к животу, даже мертвой заботясь о покое ребенка. Когда стали засыпать тела равнодушной землей, словоохотливый инвалид расчувствовался:
      – Мы же с ними вместе ноги ломтевозной флотилии «Коминтерн» пожертвовали! Тогда, слышь, под Бобруйском на пятьдесят верст ни одним ломтем не пахло! Все на фронт кинули! Ломтевозы стоят! Как раненых вывозить? Ну и три роты отдали нижние конечности в пользу выздоровления врагов капитала! На своих ногах мы мигом до Юхнова доехали!
      Его товарищ тоже собрался сказать что-то сердечное, но только зарычал из-за бедности человеческого языка, сильно усохшего на революционном ветру. Насыпав невысокий холм над могилой, в него воткнули совковую лопату, на которой Бубнов нацарапал куском щебня:
 
       Здесь лежат случайно убитые люди.
 
      В инструментальном ящике нашли моток проволоки, прикрутили инвалидов к шатунам ведущих колес. Инвалиды важно молчали, внутренне готовясь к необычному труду
      – Швыряй помалу! – предупредил Зажогина Бубнов. – А то до места не доползем – распаяемся!
      Зажогин стал кидать намасленные ломти в остывающую топку. Ломти затрещали, удивляя нутро раненого ломтевоза неожиданным теплом. Прошло немного медленного времени, ломтевоз тронулся и тихо покатил. Освоившиеся инвалиды перекрикивались друг с другом через бессловесно работающий металл
      – Товарищ Бубнов, а зачем они по нам с пулемета лупанули? – вспомнил Зажогин, распрямляясь.
      – Курить хотели! – Бубнов больно вглядывался в желтый степной горизонт.
      – Вот башибузуки! – удивился Зажогин. – Из-за вредного пережитка людей гробят!
      – Курево – не пережиток, а горчица к пресной говядине жизни! – урезонил Бубнов, сворачивая в доказательство козью ногу.
      Зажогин непонимающе скрылся в кромсальной, так как никогда не мог смириться с необходимостью втягивать в себя непитательный дым. Это не помещалось в его плоской, но интересующейся голове.
      Не успел ломтевоз с инвалидами устать, как по обеим сторонам полотна показались торопливые всадники на блестящих от пота лошадях. Хриплыми, уставшими от войны голосами они приказали ломтевозу остановиться.
      – Кто такие? – спросил их Бубнов, глотая ветер. Не отвечая, всадники достали заскорузлое в боях оружие.
      – Белые, товарищ Бубнов! – разглядел Зажогин. –« Неужели фронт прорван?
      – Да куда им! – успокоил его машинист. – Это огарки несущественные! От своего времени отстали, а новое им не по зубам! А ну-ка, Федя, копни в инструменте – там орудия уничтожения должны быть!
      Зажогин открыл инструментальный ящик и вытянул два обреза с неумеюшими удивляться дулами. Бубнов передернул затвор обреза, посылая в ствол сонный патрон и, высунувшись из кабины, стал крупно садить по белым. Зажогин, часто за последнее время имеющий дело с уничтожением чужой жизни, спокойно ждал пока враг приблизится на убойное расстояние. Пользуясь тихим ходом ломтевоза, белые вцепились в клепаное железо и полезли по нему, оттолкнувшись от измученных лошадей. Качающиеся на шатунах инвалиды приветствовали защитников угасающего класса отборным матом.
      – Федя, нас белая вша на абордаж берет! – констатировал Бубнов, переводя оружие на рукопашный бой. – Навертим им дырок в гнилых телах!
      – Ты кто таков, что приказу не подчиняешься? – спросил машиниста одноглазый кавалерист, первым проникнув в нутро ломтевоза-
      – Раб мирового коммунизма! – сознательно ответил Бубнов и снес ему из обреза пол-лица.
      Одноглазый исчез в быстром пространстве. Двое других навалились на Зажогина, уставшего ждать врага с честной стороны Один воткнул ему в спину аристократический кортик, другой вцепился кромсальщику в горло, не давая возможности искренне крикнуть от боли. Зажогин закричал в свое нутро и крик его, как перегретый пар в закрытом котле, утроил силы разрушаемого организма: Федор ударил одного из нападавших коленом в худой живот, а другому выстрелил в шею из обреза.
      – Во что палишь, дура? – гневно спросил беляк, садясь на пол и деловито затыкая кулаком рану. Зажогин передернул затвор и развалил череп второму, впавшему в сонную задумчивость. Взобравшиеся на крышу беляки, почуяв неладное, разом выстрелили вниз. Одна из пуль незаметно впилась Бубнову в плечо, остальные вошли в неодушевленные предметы
      – Федя, стереги дверь, я сейчас! – предупредил Бубнов и рванул балансир.
      Ломтевоз стал тормозить, так что искры из-под колес осветили вечернюю степь и тела белых, полетевших с крыши на рельсы.
      – Эго вам не за кобылу зацепиться – техника! – одобрительно заключил Бубнов, тоже валясь на пол по объективному закону Ньютона.
      Зажогина кинуло спиной на рычаги, отчего кортик еще сильнее вошел в плоть спины. Раненого беляка шваркнуло головой о балансир, и он быстро умер.
      Ломтевоз остановился.
      – Товарищ Бубнов, погляди, что там мне враг в спину сунул! – попросил Зажогин.
      Машинист вытащил из его спины белогвардейский трофей и показал ему.
      – Ишь, золотопогонники! Нет чтоб штык – по-простому! – затосковал Зажогин, и кровь, запертая ранее лезвием кортика, хлынула ему в легкие.
      – Жидкость поперек горла прет! – доложил он Бубнову, кашляя. – Попрощаться не даст!
      – А ты глазами попрощайся, браток! – обнял его Бубнов.
      Зажогин собрался, чтобы изо всех сил посмотреть в глаза машинисту, но неожиданно посмотрел сквозь них – в неземное пространство – и умер. Бубнов поднял белогвардейскую фуражку и положил на лицо кромсальщика.
      «И голос у него непролетарский, и голова ковригой, а умер, как Марат!» – сурово подумал Бубнов и спрыгнул с ломтевоза.
      Вокруг в сумерках умирали покалеченные белые. Бубнов не стал их добивать, а пошел отвязывать инвалидов. Но резкое торможение погубило их тоже: проволока слишком глубоко вошла в тела привязанных, перерезав важные вены. Инвалиды умирали в полусне, поливая дымящейся кровью молчаливое железо, не поблагодарившее их за помощь.
      – С кем же я победу разделю!? – осерчал Бубнов на безногих – Вы же не белой кости, чтобы так сломаться легко!
      Сзади из темноты высунулась рука и приложила серп к горлу машиниста, собираясь срезать его как переросший колос.
      – Отойди от ломтевоза! – приказал голос. Бубнов попятился назад – туда, где нагретая земля отдыхала от слепого солнца.
      – Теперь стой! – скомандовал голос.
      Бубнов остановился. Какие-то угрюмые люди подбежали к ломтевозу, покопошились и кинулись прочь. Послышалось змеиное шипение бикфордова шнура.
      – Что ж вы делаете, гады? Это же народное добро! – закричал машинист голосом матери, безвозвратно теряющей ребенка.
      В ответ полыхнуло напряженное пламя и куски ломтевоза полетели в степь. Бубнова и полуночников уложило волной на землю.
      – Белуга недобитая! – выплюнул песок изо рта Бубнов. – От горя совсем с ума спятили, холуи врангелевские!
      – Мы не белые, не кипятись! – ответили ему
      – Бандиты, значит?
      – И не бандиты!
      – Тогда – из партии исключенные?
      – Мы не красные! – настаивал голос.
      – Стало быть – махновцы?
      – Мы не анархисты! Анархия – новый опиум для народа: Иисус Христос с маузером!
      – Да кто ж вы такие? – вконец осерчал Бубнов.
      – Мы дети природы! – объяснил притемненный человек. – Против машин воюем! За полное и безоговорочное освобождение от механического труда! Ты читать умеешь?
      – До революции не умел! – гордо ответил Бубнов.
      – Как рассветет, я тебе свою книгу дам – «Власть машин», Там все написано. Моя фамилия Покревский. Сейчас испечем картошки, и я тебе все про машины словами расскажу
      – Чего мне про машины слушать! Я с четырнадцати лет в депо обживаюсь! Все двигатели знаю!
      – А сути – не ведаешь! С машинами человек к мировому счастью никогда не придет! Они его обуржуазят и рабом самого себя сделают! Какой уж тут святой коммунизм, когда за тебя железо землю роет! Это подлость мировая! С ней воевать надо до костей! Порушим машины и ихними обломками себе в красный рай дорогу вымостим!
      – А пахать – опять на кобыле?
      – Не на кобыле, темный человек! На себе самих и пахать, и сеять, и скородить будем!
      –Это не по мне! – зевнул уставший ехать, убивать и разговаривать Бубнов. – Я в хомут сроду не полезу! А без ломтевозов – жить не могу!
      По колебанию ночного воздуха он понял, что люди переглянулись.
      – Убивать будете? Тогда уж быстро валяйте – я болеть не люблю!
      – Мы людей не трогаем! – ответили невидимые и скрылись.
      Бубнов лег на теплую землю и заснул, Ему приснилось что-то мучительно родное и огромное, от чего нечем заслониться, что нельзя убить, забыть или похоронить и с чем невозможно навсегда слиться, а можно только любить безответной любовью сироты. Потом это огромное и родное сжалось до сияющей водяной капли и капнуло ему на плечо. Бубнов проснулся. Солнце стояло в зените и глупо грело землю и лежащего на ней Бубнова. Кругом лежали куски взорванного ломтевоза. Рядом с ногами машиниста валялся несожженный ломоть буржуазной плоти, так и не превратившийся в пролетарский пар. Бубнов посмотрел на свое плечо и увидел в нем торец белогвардейской пули.
      «Зацепило, все-таки! А я боялся богородицей небеременной остаться!» – весело подумал Бубнов и вытащил пулю из плеча. Черная кровь, скопившаяся под пулей, лениво потекла из раны. Бубнов поднял ломоть и приложил его к плечу Надо было идти куда-то.
      «Дойду хоть до Житной! Там телеграмму в депо отстучат: ломтевоз взорвали антимашинные люди!» – подумал Бубнов.
      Он выбрался на полотно и двинулся по черным шпалам.
      На ходу Бубнов думал о новом ломтевозе, который, как конь седока, где-то в темном пространстве спокойно дожидается его.
      «Не буду же я теперь пехом по земле драть! – рассуждал машинист. – На ломтевозе жить интереснее. И думать медленно не надо, как во время хотьбы. Там за тебя механика думает железными мыслями».
      Верст через шесть показалась Житная.
      Бубнов устал от скучной хотьбы и от прижимания буржуазного мяса к раненому плечу, поэтому не пошел на станцию, а стукнул в ворота самого первого двора: воды напиться. Ворота были не заперты. Бубнов вошел на двор. Лежащая на перегретой соломе собака сонно посмотрела на него.
      – Хозяин! – позвал Бубнов.
      – Чиво надо? – отозвался из сенного сарая женский голос.
      – Воды попить!
      – Чиво? Зайди, не слышу!
      Бубнов вошел в полупустой и полутемный сарай и с трудом разглядел невероятно толстую голую женщину, лежащую на сене и лузгающую семечки.
      – Воды, говорю, попить! – произнес Бубнов, удивляясь белым формам необычного человеческого существа.
      – Говори громче, чего пищишь как комар! – посоветовала женщина.
      Бубнов шагнул вперед, чтобы крикнуть, и провалился в глубокий, клином сужающийся погреб, вырытый не для сохранения продуктов. Очнувшись, машинист глянул наверх. Толстая женщина внимательно смотрела на него.
      – Поживи здеся, – сказала она.
      – Ты что, вдовая? – спросил Бубнов, не понимая.
      – Я цельная, – ответила женщина и сплюнула шелуху.
      – У меня предписание. Меня люди ждут, – зашевелился на земляных комьях Бубнов.
      – Покажь! – женщина бросила ему кузовок на веревке. Бубнов достал предписание, вложил в кузовок. Женщина подтянула кузовок к себе и долго читала предписание, шевеля толстыми губами.
      – Ничиво! – она спрятала предписание у себя между громадных ляжек. – Спи! Я на тебя типерь часто пялиться буду!
      Дубовая крышка захлопнулась над головой Бубнова.

 
      По шкале Витте в этом тексте 79% L-гармонии.
      It's hard to believe, рипс нимада табень?
      Платонова-3 инкубировали питерские чжуаньмыньцзя семь месяцев назад после двух dis-провалов, сильно подорвавших авторитет школы Файбисовича и Со. В генсреде к питерцам отношение похожее на юйван синвэй твоего чоуди Мартина на свадьбе у Саввы: бить по гаовань парализованного Илью Муромца способен каждый посредственный байчи. А Файбисович сумел доказать всем неблагородным ванам, что он не лаовай в генинже и способен не раскрасить носорога с RK.
      Что и продемонстрировал живой стол Платонов-3.
      Ждем от него не более 2 кг голубого сала. Места отложения – локтевые и коленные сгибы, пах, простата (sic!), защечные мешки,
      Ликуй, ЦИКЛОПик.
 
       Boris.

16 января.

      Все-таки военные – свиньи не только по определению.
      Вчера напились с полковником (остальные потащились
      на охоту). И этот пеньтань шагуа полезко мне. Поначалу
      начал издалека, как типичный фиолет:
      – Борис, вы не представляете, как мне надоел запах живородящих сапог в казарме. Я забыл, как пахнет чистая мужская кожа.
      Ты знаешь, я всегда волосею от такого razbega. Мои ритуальные усмешки не помогли, этот ханкун мудень двинул прямо в LOB:
      – Борис, вы пробировали 3 плюс Каролина?
      – Нет. И вряд ли пробирую.
      – Почему?
      – Я предпочитаю чистыймультисекс.
      – Откуда такой квиетизм?
      – От моего психосомо, полковник.
      – Вы обкрадываете себя.
      – Ничуть. Просто не хочу дисгармонировать мой LV.
      Пауза.
      Рипс, для каждого шагуа упоминание LV – удар по темному темени. Помолчали. Полковник глотнул «Кати Бобринской» и надолго уперся в меня ежинымиглазами:
      – Борис, я спрашиваю не просто так.
      (Будто я не DOGадался, рипс табень тудин.)
      Оказывается, несмотря на свой ADAR, этот муравьед пробирует после отбоя вонючий 3 плюс Каролина. С сержантами. И еще жалуется на солдатский запах. Серый лянмяньпай. Как и все его поколение. Но это все – хушо бадао, мальчик мой прозрачноухий.
 
      Чехов-3: без сюрпризов, но и без соплей.
      Объект сильно изможден процессом и ееееееееле дышит.
      Почитай.
 

Чехов-3
Погребение Аттиса

драматический этюд в одном действии

 
Виктор Николаевич Полозов, помещик.
Арина Борисовна Знаменская, молодая актриса.
Сергей Леонидович Штанге, врач.
Антон, пожилой лакей.
 

I

       Часть яблоневого сада в имении Полозова. Антон роет яму меж двух старых яблонь. Вечереет.
      АНТОН ( тяжело дыша). Господи… Иисусе Христе… помилуй нас, грешных. Это надо же такое удумать – в саду хоронить. Будто других мест нет. До чего же мы дошли, прости, Господи. А мне-то грех на старости лет. Да и барину-то стыдно… ой, как стыдно-с! Жаль, старый барин помер, а то б сказал, как бывало, – выкинь ты, Витюша, эти кардыбалеты из головы.
       Входит Знаменская с веткой сирени; на ней забрызганный грязью плащ и испанская шляпа с широкими полями.
      АНТОН. Господи, Арина Борисовна!
      ЗНАМЕНСКАЯ. Ты узнал меня, Антон. Как это славно! Здравствуй.
      АНТОН ( кланяется). Желаю здравствовать! Как же – не узнать! Как же – не узнать! ( Суетится, бросает лопату.) Помилуйте, позвольте, я сию минуту доложу.
      ЗНАМЕНСКАЯ. Не надо никому ничего докладывать.
      АНТОН (торопится идти в дом). Как же! Как же!
      ЗНАМЕНСКАЯ ( останавливает его). Постой. Я говорю – не надо.
      АНТОН. Да барин ведь, поди, давно ждет вас.
      ЗНАМЕНСКАЯ. Милый, хороший Антон. Меня здесь давно уже никто не ждет. ( Осматривается.) За два года ничего не изменилось. И дом все тот же. И сад. И даже флюгер над мезонином все такой же ржавый.
      АНТОН. Да кто ж туда полезет красить-то, барыня, голубушка! Я уж в летах, а работников барин нанимать не желают-с, потому как денег нет. Уж и управляющего рассчитал, и горничную. Один я остался. Что уж тут до флюгера – крыльцо поправить не на что!
      ЗНАМЕНСКАЯ. А где качели? Они висели вон на той яблоне.
      АНТОН. Веревки сопрели, вот я и срезал. А барин и не заметили-с, кому ж качаться теперь? Наталья Николавна с детьми больше не приезжают. ( Спохватывается.) Барыня, голубушка, вы же все сзади забрызгаться изволили! Позвольте плащик!
      ЗНАМЕНСКАЯ ( облокачивается на ствол яблони). Оставь.
      АНТОН. Вы, чай, со станции?
      ЗНАМЕНСКАЯ. Да. Я постою здесь немного и пойду. А ты не говори ему ничего. Слышишь?
      АНТОН. Да как же это?
      ЗНАМЕНСКАЯ. Ответь мне, что, он по-прежнему… ( Задумывается.)
      АНТОН. Чего изволите?
      ЗНАМЕНСКАЯ. Нет, ничего. Прощай. ( Бросает ветку сирени, идет прочь, но сталкивается с Полозовым. Он во фраке и белых перчатках, держит на руках мертвую борзую собаку.)
      ПОЛОЗОВ. Арина… Арина Борисовна.
      ЗНАМЕНСКАЯ ( отворачивается). Виктор Николаевич.
      ПОЛОЗОВ ( в оцепенении). Я…
      ЗНАМЕНСКАЯ, Простите за беспокойство.
      ПОЛОЗОВ ( с трудом говорит). Вы… нисколько. Позвольте. Это так…
      ЗНАМЕНСКАЯ. Я зашла посмотреть на ваш сад. Просто так. У вас умерла собака? Постойте, неужели это та самая? На руках она такая маленькая.
      ПОЛОЗОВ ( кладет собаку на землю). Я очень рад вас видеть. Это так неожиданно, но очень хорошо. Очень хорошо
      ЗНАМЕНСКАЯ. Что – хорошо?
      ПОЛОЗОВ Что вы здесь.
      ЗНАМЕНСКАЯ. Так странно… Когда я шла со станции через рощу, меня обогнал пьяный мужик на лошади. Голый по пояс, с какой-то механической вещью в руке, наверно отломанной от какой-то машины. Он ей стучал по стволам берез и кричал: «На постой, на постой!» Сумасшедший мужик. На какой постой? Совсем сумасшедший мужик И очень злобный.
      АНТОН ( качает головой) Это, видать, востряковские озоруют.
      ПОЛОЗОВ ( Антону). Поди, собери нам чаю.
      АНТОН. Сию минуту, батюшка.
      ( Уходит.)
      ЗНАМЕНСКАЯ ( наклоняется к собаке, гладит ее). Да. Это тот самый пес. Древнегреческий, как говорила ваша сестра. А я забыла, как его звали: Ангиной? Орест? Алкид?
      ПОЛОЗОВ. Аттис.
      ЗНАМЕНСКАЯ. Аттис! Милый Аттис. Да-да. Я вас еще тогда спрашивала – кто это – Аттис? А вы отвечали – любовник Кибелы. Но я не знала историю Кибелы. А признаться в этом стеснялась. А теперь – вовсе не стесняюсь. Мы брали Аттиса всегда с собой на прогулки. Он был таким быстрым, красивым. А однажды кинулся трепать барана. И вы так накричали на него. Виктор Николаевич, что у вас с лицом?
      ПОЛОЗОВ. Ничего. Кажется – ничего.
      ЗНАМЕНСКАЯ. Скажите, это ужасно, что я здесь?
      ПОЛОЗОВ. Это очень хорошо.
      ЗНАМЕНСКАЯ. Я вам признаюсь – я не прочла ни одного вашего письма.
      ПОЛОЗОВ. Я догадался.
      ЗНАМЕНСКАЯ. Все восемнадцать писем я сожгла в камине. Это гадко, я знаю. Но мне что-то мешало их прочесть. Я очень скверная?
      ПОЛОЗОВ. Арина Борисовна, пойдемте в дом. Здесь сыро.
      ЗНАМЕНСКАЯ. Нет, нет. Останемся, останемся. Я так любила ваш сад. В мае особенно. Помните, когда приехали Панины? И вы с Иваном Ивановичем стреляли по бутылкам. А вечером мы катались на лодке. И Кадашевский упал в воду. А на следующее утро все яблони зацвели. Все сразу И вы сказали, что это оттого, что я здесь. А Панин сказал, что это к войне.
      ПОЛОЗОВ. Да… припоминаю.
      ЗНАМЕНСКАЯ. Но войны не случилось. Только в Коноплеве мужик зарубил свою семью.
      ПОЛОЗОВ. Это я тоже помню ( берет ее за руку). Пойдемте в дом. Вам надо отдохнуть и прийти в себя.
      ЗНАМЕНСКАЯ ( смотрит на мертвую собаку). Странно все-таки.
      ПОЛОЗОВ. Что?
      ЗНАМЕНСКАЯ. Мертвые собаки похожи на живых собак. А мертвые люди вовсе не похожи на живых. Когда я хоронила своего отца, я знала, что это не он лежит в гробу, а совсем другой человек. Поэтому я до сих пор не верю, что мой отец умер. Он жив. Да и вообще, то, что лежало в гробу, не было похоже на человека. Вы не согласны?
      ПОЛОЗОВ. Да-да. Вы правы. Хотя…
      ЗНАМЕНСКАЯ. Что?
      ПОЛОЗОВ. Вон отсюда!
      ЗНАМЕНСКАЯ ( непонимающе смотрит на него). Что?
      ПОЛОЗОВ ( кричит). Вон отсюда! Вон! Сейчас же – вон!
       Знаменская делает два шага назад, неотрывно глядя ему в лицо, затем поворачивается и убегает. Появляется Антон.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.