Дмитрий Сорокин
      Виниловый теремок
      We've flying high
      We've watching the world pass us by
      Never want to come down
      Never want to put my feet
      Back down the ground.
      Depeche Mode. "Never let me down again"
      Все названия глав являются либо переводом названий произведений любимых автором музыкантов, либо ассоциациями с такими произведениями. Полный список с указанием авторов и так далее см. в конце книги.
      0. Цифровая философия
      Спалось ей сладко. Так уютно, вкусно. "Вероятно, это оттого, -- думала Инга бодрствующим краешком сознания, -- что вокруг меня сплошной уют и комфорт... Огромная кровать, шелковые простыни, кондиционер в комнате... Вот и сны такие... Куда слаще реальности...". А снилось ей теплое Карибское море, Ямайка, пляж, пальмы, и мускулистый, но нежный чернокожий ямаец с десятками смешных косичек на голове. Идиллия была вялотекущей и долгоиграющей, ничего принципиально нового не происходило, но было очень приятно, и потому просыпаться желания не возникало.
      Ямаец, -- а звали его Питер, -- отставил недопитый коктейль в тень от пальмы, легко подхватил Ингу на руки и потащил в море. Оно было горячим и живым, как вода в гидромассажной ванне. Инга жмурилась и постанывала от удовольствия, а Питер, казалось, был везде и повсюду, он обволакивал собой Ингу. Его губы, его руки, его язык, его... Стоп, а откуда в море, в полосе прибоя, вдруг взялся телефон? Наигрывает, подлец, "Токатту и фугу ре-минор" Баха... А, это же мой мобильный... Блин, придется проснуться.
      Инга проснулась. Зашарила рукой по тумбочке в поисках очков. Телефон нашелся быстрее.
      -- Алло.
      -- Ты что, еще спишь?! Не, я че-то не понял... Быстро тащи свою задницу ко мне в офис! Мы все через два часа в баню идем!
      -- Никита, я же сто раз говорила тебе, я не хочу...
      -- А кто тебя спрашивает, дура?! Я сказал -- пулей сюда. Вот и лети. Понятно?
      -- Да пошел ты...
      -- Ну-ну. И куда это я пошел?
      Инга без колебаний предложила ему самый распространенный в России маршрут. Ответил Никита на удивление спокойным голосом.
      -- Ну, все, сука, мое терпение лопнуло. Молись. Я уже еду.
      Вот теперь Инга испугалась. Плевать она хотела на все "понты" и истерики мужа, но когда он вдруг в разгар скандала вот так затихал, надо было срочно спасаться бегством: дело пахло рукоприкладством. Она вскочила, заметалась по комнате, ища очки. Очков не было нигде. Без них -- погибель, потому что видела Инга очень плохо. Никита денег на операцию не давал: "Мне тебя видно, остальное не имеет значения", -- говаривал он.
      Через четверть часа она, наконец, нашла пропажу, случайно на нее наступив: оказывается, очки упали с тумбочки на ковер.
      Мир обрел четкость. Инга поспешно натянула джинсы, и в этот момент Никита ворвался в комнату.
      -- Ты дура. Ты моя. Без меня ты -- никто. Понятно? -- С каждой фразой он отвешивал ей оплеуху. Инга кричала, плакала, пыталась закрыться... Бесполезно. Он бил неспеша, с наслаждением, смакуя каждый удар. Схватил ее левую грудь, сжал до непереносимой боли. Инга уже даже не кричала -- так, тихо подвывала. От боли, страха и унижения. -- Сейчас я тебя научу, кто здесь хозяин. Забыла? Забыла, тварь? Снимай штаны!
      Инга, плача, подчинилась.
      В этот момент зазвонил его мобильный телефон.
      -- Ну? Ну? Че?! Да че за байду ты мне тут гонишь?! Да вы совсем там нюх потеряли, козлы? Там же такие конкретные бабки! Папа с вас головы за такое поснимает! И с меня заодно. Я ща в баню с Корявым и Лысым, тащите этого козла туда. Перебазарим по-плохому, если по-хорошему не понимает... Блин, ну, подстава... Что за день, я не понял... Лады, лады, завтра утром поедем туда. Перекантуемся у Лысого на даче, и поедем. Водилу возьми запасного. Все, жду.
      Он выключил телефон, окинул комнату налитыми кровью глазами. Инга съежилась за кроватью, куда забилась за время телефонного разговора.
      -- Повезло тебе, сука, -- процедил Никита, застегивая брюки. -Вовремя, блин, меня кинули. Я уезжаю. Надолго. Вернусь -- чтоб как шелковая была, понятно? И только посмей телефон вырубить. Проверю в любой момент. -Хлопнула дверь, Никита ушел. Инга повалилась на кровать.
      Она никогда не любила мужа. Наоборот, она его ненавидела. А еще -презирала и боялась. И она на самом деле была его вещью. Потому что он ее купил. За деньги. Ингин брат, пытаясь спасти свою фирму от разорения, взял кредит в банке. Отдать вовремя не смог, потому как фирма все-таки разорилась. А когда к нему в квартиру вломились громилы с пистолетами, он купил свою жизнь, отдав машину, квартиру и красавицу сестру. Удивительно, что мать не отдал.
      Прошел час. Инга встала, подошла к зеркалу. Лицо болело, но, как всегда, синяков и ссадин не было. Приняв успокоительное и хорошенько отмокнув в ванне, Инга достала из сумочки вырезанное из журнала рекламное объявление. Набрала номер.
      -- Здравствуйте. Это фирма "Грезы"? Я вас по объявлению беспокою. Да, видела вашу рекламу в журнале "Домовой". Скажите, вы действительно делаете то, о чем там написано? Да? А сколько это стоит? Ага, хорошо... Кредитные карточки принимаете? Отлично. Как к вам проехать? Так... да, записала... дом двадцать шесть, со двора. Спасибо. Через час к вам подъеду.
      Через час она вошла в бывшую парикмахерскую, находящуюся в острой стадии капитального ремонта. Тут и там сновали озабоченные рабочие с ведрами краски и рулонами обоев и линолеума. Отовсюду слышался шум. Очень сильно пахло краской и какими-то растворителями, так, что голова закружилась. Охранник указал Инге на четыре фанерные кабинки в дальнем конце зала. Она кивком поблагодарила его, и направилась к правой, единственной открытой кабинке.
      -- Компания "Грезы" приветствует вас. Чем можем услужить? -- улыбнулась ей высокая рыжеволосая красавица с проницательными, чуть уставшими зелеными глазами. Глаза выдавали если не возраст, то опыт -- точно. Во всем остальном она выглядела, как Ингина ровесница.
      -- У меня проблемы с мужем, -- нерешительно начала Инга. -- Большие проблемы.
      -- Чем можем, тем поможем. Садитесь. -- Рыжая закрыла дверцу, что мало спасло от шума и запахов. -- Для начала давайте познакомимся. Меня зовут Катя.
      -- Инга.
      -- Очень приятно. Инга, расскажите, пожалуйста, подробнее, как вы видите наше участие в вашей ситуации?
      -- Понимаете, Катя... Муж часто бьет меня, обращается, как с тряпкой... Ой, да что я... В общем, все плохо. Слов нет, как достал. Именно, что слов нет -- пытаюсь сформулировать -- получаются какие-то жалкие словечки... Простите, можно я закурю?
      -- Да, пожалуйста.
      -- Спасибо. Я бессильна с ним бороться. Убежать от него я тоже не могу -- найдет и убьет. В буквальном смысле. Единственное, что я могу -- это мелкие пакости. Но так, чтобы он не понял, что это моих рук дело.
      -- И какую же мелкую пакость с нашим участием вы задумали? -- печально улыбнулась Катя.
      -- Ночные кошмары. Неделю. Такие, чтоб его, мерзавца, насквозь пробирало. Вы ведь можете это?
      -- Да, разумеется. Самая несложная разновидность сновидений... А какого рода, или все равно?
      -- О, нет, не все равно! Мне надо, чтобы он в этих снах всегда был нищим. Нищим, больным или увечным, сумасшедшим, на фиг никому не нужным, и безумно одиноким. И еще, чтобы он очень плохо видел и носил очки!
      -- А кто он на самом деле?
      -- Бандит.
      -- Вот как бывает... -- пробормотала Катя чуть слышно, со вздохом; и было в этом вздохе и сочувствие, и облегчение одновременно. -- Хорошо. Неделя будет стоить двадцать одну тысячу долларов, включая налоги. Вы согласны?
      -- Да.
      -- Тогда заполните, пожалуйста, вот эти анкеты и договор.
      Инга справилась с анкетами достаточно быстро, принялась за договор. В соседней кабинке какой-то молодой человек горячился:
      -- ...полюбила меня, понимаете? По-настоящему полюбила! Нет, меня ей снить не обязательно. Главное, присните ей идею, что можно любить живого человека, а не героя мыльной оперы...
      -- Максим, постарайтесь говорить тише. У нас тут ремонт, но и в таких походных условиях мы стараемся сохранить конфиденциальность...
      -- Да к черту конфиденциальность! Я хочу вернуть ее в мир! Для любви! Хочу, чтобы Римма могла любить по-настоящему!
      Инга заполнила договор, и теперь в некотором обалдении разглядывала подпись директора "Грез" и ее расшифровку. В бумаге значилось: "Мендес Энрике Эстебанович, директор".
      -- Это что, розыгрыш? -- спросила Инга, указывая на подпись.
      -- Нет, он натуральный обрусевший мексиканец, -- ответила Катя. -Кстати, на моей памяти вы первая, кто обратил на это внимание. Так, посмотрим... Да, все заполнено правильно. Давайте карточку...
      -- А когда начнется... трансляция? -- спросила Инга, убирая в сумочку кредитку Никиты, ставшую на двадцать одну тысячу долларов легче.
      -- Этой ночью.
      -- А... а если он в это время не будет спать?
      -- Будет, никуда не денется, -- успокоила ее Катя, открывая фанерную дверцу. -- Фирма гарантирует.
      -- Катя... А... А как оно все происходит? Нет, я понимаю, что человек засыпает, и смотрит не тот сон, какой ему сам по себе приснился бы, а именно тот, какой надо... Но как? Как в многомиллионном городе сон находит человека?
      -- Инга, вы кто по образованию?
      -- Философский факультет МГУ пять лет назад закончила...
      -- А я -- кибенематик.
      -- Кто-кто?!
      -- Нечто среднее между кибернетиком и математиком. И, боюсь, я не смогу объяснить вам доступно, как все это происходит. Можно наговорить кучу терминов про токи головного мозга, нейронные технологии и транспьютеры, но...
      -- Да, это все я вряд ли пойму, -- вздохнула Инга.
      -- Ну вот. А с философской точки зрения... Давайте считать, что это просто несколько иной план бытия. Что-то вроде параллельного мира. Вы фантастику читаете?
      -- Редко...
      -- Ну, почитайте что-нибудь конца прошлого века: Звягинцева там, или Фрая... На самом деле все выглядит примерно так, как они описывали. Извиите, Инга, клиенты ждут...
      -- Да-да, конечно. Спасибо вам. До свидания.
      Утром Ингу опять разбудил Бах. Максим -- тот самый, из соседней кабинки, -- пошевелился, проворчал что-то, безуспешно попытался вытащить из-под Ингиной спины свою левую руку... но так и не проснулся.
      -- Да, алло.
      -- Будьте добры Воскобойникову Ингу Тимофеевну.
      -- Я слушаю.
      -- Вас беспокоят из центральной клинической больницы, главный врач Долохов Гектор Романович. Дело в том, что полчаса назад к нам поступил ваш муж, Никита Васильевич Плюхин.
      -- Что с ним?
      -- Он в коме.
      1. Прошлой ночью мне приснилось, что кто-то меня любит
      Древний черно-белый телевизор, умевший с грехом пополам принимать один-единственный канал, бодро докладывал о последних событиях в мире. "Отлично, значит электричество еще есть" -- с этой мыслью Римма разлепила глаза, посмотрела на часы: восемь вечера. Сколько же она проспала? Часов шестнадцать, никак не меньше. Зато что снилось! О, боже мой, наконец-то полноценный сон, который получилось запомнить! Нужно быстро записать его, пока мелкие подробности не стерлись из памяти, и, может быть, именно этот сон удастся наконец продать? Римма порывисто встала, привычно поморщившись от боли в неправильно сросшейся ноге. Подошла к столу, выдрала из старой тетради лист и принялась записывать. Дело было так:
      Она проснулась в странной квартире, явно это был дом старой постройки. Радио извергало ритмичные децибелы техно-музыки, за окном шел дождь. Это все не имело ни малейшего значения, потому что Он был рядом. Черты его расплывались, и запомнить, как Он выглядит, возможным не представлялось. Но все равно это был именно Он, тот, кого в давние времена именовали Принцем На Белом Коне. Она не придумывала ему никогда никаких имен, она просто смиренно ждала, когда Он появится в ее жизни. И вот он появился. Странно, она не испытывала ни малейшего волнения, только глубокое удовлетворение -- ожидание закончилось, и все будет хорошо...
      Римма оторвалась от письма, перечитала, нахмурилась: вроде бы, вот он, сон, еще ярок его след в памяти, а описать не получается. Такую слюнявую дребедень не продашь. Останется только умиленно вспоминать, что однажды приснилось счастливое завершение кошмарного одиночества, длящегося уже бог весть сколько лет. Неужели невозможно вспомнить хоть что-то еще? А, ну как же, можно! Он был обеспокоен: где-то над Канадой терпел бедствие самолет, в котором летели два его брата. И она прижималась к нему, стараясь согреть своим теплом, успокоить, все будет хорошо, милый... А телевизор -настоящий, цветной, многоканальный, со стереозвуком, -- голосом какого-то циничного лысого уверял, что самолет непременно упадет; и Он от этого нервничал и не знал, куда себя девать, и потому то крепко прижимал Римму к себе так, что она задыхалась от невообразимого счастья и просто оттого, что трудно было дышать в таких каменных объятиях, то вдруг вовсе переставал обращать на нее внимание...
      Она скомкала дурацкий листок с дурацкими словами, повалилась на кровать и разревелась. Почему, ну почему так происходит? Больше месяца не было нормальных снов, одни кошмары, но кто заплатит за кошмар больше десятки? С голоду она не умерла пока лишь благодаря этим самым кошмарам, которые Энрике всегда покупал, хотя и неохотно. А тут -- такой шанс! И ничего, решительно ничего не выходит!
      Поплакав с полчасика, Римма заставила себя успокоиться. В самом деле, нельзя же вечно предаваться отчаянию! Тогда уж лучше сразу повеситься, сигануть с балкона, или просто дождаться, когда рабочие все-таки взорвут эту давно выселенную пятиэтажку. Но Римма очень хотела жить, ведь в мире осталось еще немало интересных и славных вещей: шум ночного дождя, вечное воркование голубей в пустых квартирах вокруг той клетушки, где она ютилась вот уже второй месяц, запущенный парк за заброшенной железнодорожной веткой... Да что там говорить, много, много еще в этом мире интересного. Так что Римма вытерла слезы, снова встала, прошла в ванную.
      Так, вода тоже пока есть, хоть и холодная. Это добрый знак. Над давно прекратившей свое существование раковиной все еще висел узкий осколок зеркала, и Римма, конечно, не могла пройти мимо. "Боже мой, что со мной стало! -- думала она, стараясь извернуться так, чтобы как можно полнее отразиться в бывшем зеркале. -- Кожа да кости, хоть анатомию по мне изучай...". Римма все же была не совсем справедлива по отношению к себе. Худа -- да, но истинный ценитель женской красоты никогда не прошел бы мимо этой высокой, стройной девушки с большими изумрудными глазами. Ну и что из того, что грудь почти незаметна, и вообще, фигурка угловата, так что, если спрятать волосы, вполне можно сойти за мальчика-подростка? Красота -- она или есть, или ее нет, а Римма была красивой и в прошлой жизни, внезапно оборвавшейся какое-то смутное время назад, и она осталась красивой в этом бесконечном сне о снах и яви, дождях и парках, который все длился и конца ему не предвиделось.
      Клацая зубами от холода, она поспешно вымылась под душем, растерлась полотенцем и как могла быстро рванулась в комнату, чтобы юркнуть под одеяло. Под одеялом ей пришла в голову мысль: а что, если обмануть Энрике, и просто придумать яркий, красивый сон, за который он отвалит не меньше сотни, а то и все две? Со вздохом Римма отбросила идею подделки. Энрике, по его словам, некогда был психоаналитиком, так что наверняка распознает фальшивку. А если даже и не распознает, то дрим-рекордер уж точно не обманешь. Что ж, придется взять себя в руки, сесть, все снова вспомнить и написать. Тогда будут деньги. А иначе -- голодная смерть. А жить-то хочется. Сегодня ночью метеорологи обещали сделать дождь.
      2. Дикое желание улететь
      Никита сидел в своей будке, и в который уже раз думал, что все-таки судьба бесконечно милостива к нему: казалось бы, кому нужен вахтер, бдительно охраняющий проходную завода грампластинок днем и всю территорию ночью, если сам завод уже давно приказал долго жить? Кому нужен низенький тщедушный парнишка с огромной очкастой головой? Как говорится, дунешь-плюнешь -- вот тебе и весь вахтер. Ан нет, и он оказался востребован, и уже три года исправно нес вахту, причем, что самое удивительное, иногда даже получал за это деньги. Жил он здесь же, на заводе, оборудовав под немудреное жилище бывшую контору кладовщика на складе готовой продукции.
      Катастрофа произошла чуть больше года назад, когда в пятницу поздно вечером трудовой коллектив, поголовно пьяный, нестройными рядами покинул территорию завода, чтобы больше уже никогда не вернуться. Последним, как капитан с тонущего корабля, ушел директор с неизменным крокодиловым портфелем под мышкой. Уже от дверей он вернулся, посмотрел на Никиту бессмысленными пьяными глазами, сказал:
      -- Держись, Никитка, теперь уже -- все. Вот так. -- И ушел.
      Поначалу Никита не понял ничего. И когда в следующий понедельник на работу не явилась ни единая живая душа, он списал это на очередную забастовку. По прошествии недели, опять в понедельник, он снова не дождался никого и позволил себе удивиться: ничего себе забастовочка! Прикидывая возможные варианты и так и этак, он пришел к выводу, что в стране произошла новая пролетарская революция, затронувшая завод каким-нибудь историческим декретом, и потому весьма разволновался. В таком разволнованном состоянии Никита позволил себе должностное преступление: самовольно отлучился со службы на целых пять минут, которые понадобились ему для того, чтобы дойти до киоска, купить пару газет и вернуться обратно. Никакой революцией в прессе не пахло. Похожие слова, правда, встречались: "инфляция", "деградация", загадочная "реституция" и очень на нее похожая с виду "проституция". Естественным образом вымирающие от голода и холода производители тепла не высовывались из своих далеких шахт, на борьбу у них не было сил. Если верить газете, сил у них уже не оставалось даже на то, чтобы умереть. И вообще, революцию делать было некому. Некогда мощный класс-гегемон, судя по всему, давно уже выродился, или, как по-умному было написано в газете, "деградировал", в нечто с мерзким названием "люмпен". Это слово Никите решительно не понравилось, от него почему-то пахло помойкой, сивухой и мочой. Успокоившись насчет социальных потрясений, он честно досидел до шести вечера, затем запер все ворота и двери, включил ревуны сигнализации и пошел "домой".
      До сего дня он ютился в крохотной каморке в самом конце коридора, сразу за туалетом. Теперь же Никита рассудил, что, если уж он остался здесь совсем один, то, как последний защитник государственного имущества, он имеет право на улучшение жилищных условий. И, собрав свой более чем нехитрый скарб, отправился на поиски нового жилья. Кабинеты высшего руководящего состава он отмел сразу -- заслуг пока маловато, чтоб шиковать в таких хоромах. В цехах ему показалось не слишком здорово: огромные пространства, и посередине он -такой маленький, и совсем один... А вот в бывших владениях кладовщика оказалось хорошо и уютно. Дом в доме -- застекленный загон посреди огромного темного пространства, границы которого без освещения не просматривались... Получалось так, что во всех стенах были окна, и все они выходили в никуда -в бесконечную пустоту склада. Довольный своим выбором, Никита принялся обустраиваться. Первым делом он пристроил в уголке свою на честном слове держащуюся раскладушку. Потом положил в первый попавшийся пустым шкаф узелок с одеждой и двумя книгами, а также зубную щетку и бритвенные принадлежности. Огляделся: хорошо здесь! Прилег на раскладушку, закинул руки за голову, уставился в потолок. Прикрыл глаза, затем резко открыл их, вскочил, огляделся: море пространства вокруг, ни малейшего признака тесноты! Пробовал было снова задремать, но возбуждение не проходило, и он снова встал. Как бы невзначай открыл пару ящиков стола старшего кладовщика. В них было пусто. Перерыл все ящики, стеллажи, шкафы. Кое-где лишь попадались обрывки древних отчетов и подобная никому на свете не нужная макулатура, в основном же запустение царило в бывшей складской конторе. И вот тогда-то Никита и понял, что теперь -- действительно, все. Конец света. В дальнем правом углу остались еще два неисследованных громадных шкафа, но он махнул рукой -- что там могло быть, кроме как ничего? Он повалился на свою раскладушку, закрыл лицо руками. Как дальше жить, что делать? Мир-то рухнул! До середины ночи Никита скрипел ржавыми пружинами, думая единственную эту мысль. Под утро, измучив самого себя донельзя, он заснул. Снились ему в ту ночь исключительно одни кошмары. А проснулся вместо Никиты немного другой человек. Этот человек здраво рассудил, что, как бы там ни было, а жизнь должна продолжаться по заранее согласованной с кем-то (неважно, с кем) схеме. И потому надо вести себя так, словно ничего не произошло. А что? Заняться есть чем, жить есть где... А что касается еды и, как следствие, денег, -- так что ж, на этом огромном заводе еще немало разных железяк, пимпочек, кувыкалок и прочей ветоши, которые можно свинтить и загнать в пункте приема металлолома или просто на барахолке в Заречье. На самый распоследний случай следует оставить пятизарядную мелкокалиберную винтовку, доставшуюся по наследству от предыдущего сторожа. Подумав об этом, Никита осознал себя не то, что богачом, а даже супермиллиардером типа Ротшильдов или Гейтсов. И потому он умылся, тщательно побрился, перекусил парой бутербродов с сухой колбасой, заглотил стакан чаю, и отправился на работу.
      В первой половине дня никто не предпринимал попыток проникнуть на территорию завода, и маявшийся от безделья Никита решил починить радиотранслятор. Как чинятся подобные приборы, он не имел ни малейшего представления, но, между тем, транслятор заработал и сразу же после подключения к радиоточке принялся бодро врать о невероятном подъеме в экономике, фантастическом взлете производства и прочих абсолютно нереальных вещах.
      К вечеру, когда никто -- вообще никто! -- так и не пришел, Никита вновь загрустил. Уйдя с поста "домой", он поужинал, потом выпил зеленого чаю и лег на свою раскладушку. Страстно захотелось ни с того, ни с сего вдруг обрести крылья и воспарить надо всем. Над этим брошенным заводом, над этим никому не нужным Городом, который давно ничего не производил -- завод грампластинок был последним могиканином промышленности, -- над этой страной, запутавшейся в кризисах, долгах и политических амбициях многочисленных бездарей. Взлететь, раствориться в синеве летнего неба и больше никогда не возвращаться. Заснул он со слезами на глазах.
      3. Полчеловека
      Кошмар выручил. Без него -- все, кранты. А так хоть удалось купить хлеба и консервов и отложить полушку на самый черный день или, если повезет, на праздник. Можно жить. Тот светлый сон про Него Энрике решительно забраковал: дрим-рекордер, как ни тужился, никак не смог вытянуть из Римминой памяти хоть сколько-нибудь связный сюжет: одни лишь голые эмоции в розовых тонах. Кошмар следующей ночи, однако же, Энрике очень понравился, да и дрим-рекордер вывел его без сучка, без задоринки, и, надев шлем и просмотрев готовый материал, Энрике сам так перепугался, что, не придя еще толком в себя, дал Римме пятнашку вместо традиционной "кошмарной" десятки. А кошмар был вот какой:
      Римма (или Энрике, или человек, который увидит этот сон в дальнейшем) идет по узкой асфальтовой дороге. Поздний вечер, осень, дождь. Изредка в просветах между тучами мелькает ущербная луна. Холодно, темно. Впереди -развалины какого-то завода: множество ржавых металлических конструкций, полуобрушившиеся бетонные перекрытия, кирпичная крошка бывших стен. А в центре того, что некогда было цехом, Римму ждет человек в старом брезентовом плаще-палатке с капюшоном.
      -- Я ждал тебя, -- говорит человек бесцветным голосом и оборачивается. Лица под капюшоном нет. Нет там и оскала какого-нибудь бедного Йорика. Там нет вообще ничего. -- Пришла пора подвести кое-какие итоги, дружище. Что есть твоя жизнь, а? Задумайся. Вернее, подумай вот о чем: чем была твоя жизнь еще несколько лет назад, до Ветра Перемен, и чем она стала сейчас? Кем ты был? И кем ты стал? Что ты имел? И что имеешь сейчас? Что приобрел, что потерял? Подумай обо всем этом сейчас, время у нас есть.
      Ветер, до этого пронизывавший чуть не до костей, стихает. Дождь прекращается, тучи расходятся. Видно ослепительно звездное небо, серп ущербной луны. Звезды приходят в движение, и движение их хаотично. Созвездия расползаются, то тут, то там появляются черные дыры, звезды иногда сталкиваются, высекая яркие искры.
      -- Подумал? -- продолжает Безликий. -- Не знаю, к каким выводам ты пришел, но мне все ясно с самого начала. Просто в тебе сейчас два человека. Первый -- это тот, кто был до, а Второй -- это после, сейчас. Вам там тесно и неуютно, ребята. Вас просто двое в одном, и вы отчаянно мешаете друг другу жить. Один из вас увяз в прошлом, зубами цепляется за рухнувшую сказку безмятежности и панически боится не то, что будущего, но и настоящего, чем изрядно портит жизнь Второму, который очарован магией превращения вчера в сегодня и сегодня в завтра, и воспринимает вчера лишь как исходное вещество для сегодня. Первому страшно идти вперед, Второму -- вернуться назад. И каждый тянет в свою сторону. Получается этакий "тяни-толкай" с равносильными сторонами. Ничем хорошим это, друг мой, не кончится, потому что в итоге мы имеем индивида, которому страшно жить и вчера, и сегодня, и завтра. Страх -сильнейшее из чувств, и рано или поздно он подомнет под себя все остальные. Что тогда будет, подумай. Впрочем, можешь не думать, потому что я помогу тебе уже сейчас. Я освобожу в тебе и Первого, и Второго. Сейчас.
      С тихим свистом сверху падает огромное, очень острое лезвие и рассекает Римму пополам. Она чувствует, как чудовищный нож проходит сквозь нее, словно сквозь масло, рассекая кости, мышцы, сосуды, нервы... Никакого обещанного облегчения не наступает, только море невероятной боли.
      -- Все будет хорошо, -- вкрадчиво говорит Безликий. -- По крайней мере, до тех пор, пока вы не встретитесь снова. А теперь идите, -- и половинки только что бывшей целой Риммы неуклюже разбредаются в разные стороны. -- И вот ведь какой интересный парадокс, -- задумчиво говорит он им вслед, -было два человека в одном, а осталось две половинки одного. В два раза меньше. По полчеловека на Первого и Второго. Куда же делось остальное?!
      Энрике даже вскрикнул в тот момент, когда на него как бы упало лезвие. Долгих десять минут он пытался очухаться, и, боясь выдать свое состояние дрожанием голоса, молча протянул Римме деньги и указал глазами на дверь.
      Она сыто потянулась, выключила телевизор и залезла под одеяло. Пора на работу.
      4. Однажды в жизни
      Это утро обещало начало новой эры. Знамений было множество. Первое: в галерее, соединяющей цех №6 и склад готовой продукции, лопнуло от сильного ветра стекло. Никита проснулся от неприятного звука, вызванного этим явлением. Тут же в беззащитное окно влетела птица. И не голубь, воробей, ворона или галка, каких полным-полно в любом городе, а настоящая певчая птица с желтой грудкой и пестрой серо-коричневой спинкой с голубыми крапинками. Птица прилетела не куда-нибудь, а именно на склад, в центре которого гнездился Никита. Усевшись на застекленную перегородку, птица издала несколько переливистых трелей и вылетела вон. Больше Никита ее не видел.
      Второе знамение случилось часом позже, когда, побрившись и перекусив чаем с сухарями (прошло более месяца с момента исхода трудового коллектива, деньги почти совсем кончились), он шел на пост. Проходя мимо кабинета директора, Никита вдруг поскользнулся и упал. Еще несколько подобных происшествий (типа совершенно самостоятельно оторвавшейся от пиджака пуговицы) убедили Никиту, что назревает Нечто.
      Нечто произошло в обеденный перерыв. Никита давно уже договорился сам с собой, что будет измерять время, пространство и все прочее, что необходимо измерить, привычными категориями и мерами. Так вот, в обеденный перерыв вдруг пришел директор. Сел перед обалдевшим от такого гостя вахтером на стул и одарил его мягкой улыбкой.
      -- Ну, здравствуй, Никита, -- произнес директор.
      -- Здравствуйте, господин директор... -- промямлил Никита.
      -- Я рад, что ты все еще здесь. Как дела?
      -- С-спасибо, хорошо.
      -- Живешь все в той же каморке за сортиром?
      -- Нет, -- потупил взор вахтер. -- Я осмелился переехать.
      -- И куда же ты переехал? -- улыбка стала еще мягче. -- Небось, в мой кабинет?
      -- Нет, что вы... На склад продукции, в контору...
      -- Хороший выбор, молодец. Я к тебе ненадолго и по делу. Я принес твою зарплату. Продолжай работать, как работал и работаешь, если, конечно, хочешь. А не хочешь -- так и не надо. Впрочем, если я правильно помню и ничего не путаю, снаружи, тебе делать нечего? Ну, там, роскошный коттедж, жена-красавица, и все такое прочее?
      -- Нет, я потому здесь и живу... -- Никита совсем растерялся: и от радостной новости о зарплате, и от странных расспросов директора.
      -- Хорошо. Вот твоя зарплата за последние полтора месяца. К сожалению, она последняя. Завод действительно умер, Никита, такие вот дела. Можешь с чистой совестью продать здесь все, что под руку подвернется, потому что все равно это барахло на хрен никому не нужно. К тебе вскоре могут прийти люди. Имей в виду -- я их знаю. Ну, мне пора. Прощай.
      -- Прощайте, господин директор.
      -- Да, скажи мне, почему ты все-таки сидишь до сих пор на посту?
      -- Привык, -- пожал плечами вахтер.
      -- Забытый часовой, надо же... -- пробормотал директор, выходя.
      До конца обеда оставалось еще двадцать минут. За это время Никита успел добежать до гастронома, где купил кое-каких продуктов и традиционную бутылку портвейна. В день получки Никита всегда пил портвейн. Остаток дня он провел в томлении и предвкушении праздника. Без десяти шесть, когда праздник уже готов был постучаться в облупленные заводские ворота, в них действительно постучали. Вернее, некий человек просто вошел в проходную и подошел к Никите. Входную дверь от турникета и застекленной будки вахтера отделяло метров десять, и, пока незнакомец преодолевал это расстояние, Никита внимательно его разглядывал. Вошедший был невысок ростом -- метр семьдесят, не больше; лицо его было красиво и безмятежно спокойно, в профиль оно напоминало лицо индейца, какими их рисовали иллюстраторы в книжках, которые Никита читал в детстве.