— Мой дедушка, — сказала Хит. — Мне кажется, он не совсем умер. Когда я была у той женщины-медиума...

— У Симоны Арлета, — пояснила Петра Брайену.

— Мне было видение... мой дедушка... он полз по снегу... он превратился в фи красу! — Леди Хит издала нервный смешок, но Брайен видел, что она очень расстроена, хотя и пытается это скрыть. — Это такое мифологическое чудовище, — объяснила она. — Отрезанная голова, за которой тянется клубок внутренностей. Фи красу ползают по земле, отталкиваясь языком. Мы их проходили на антропологии в университете. А так я про них даже не слышала, хотя родилась в Таиланде. Наверное, я вообще мало знаю про свою страну.

Ей страшно, подумал Брайен. Она поэтому и говорит так много — пытается скрыть свой страх.

— Все нормально, — тихо сказал Брайен. — Нам всем сейчас страшно. — Он помолчал и добавил: — Однажды я уже через все это прошел. Я понимаю, что это противоречит всему, что мы знаем и во что верим... но это правда. Я видел, как мертвецы «оживали» и пили кровь тех, кого они раньше любили. Мне кажется, что иногда мир иллюзий и мифов может проникнуть в наш мир. Именно так появился Тимми Валентайн. Потом он ушел, но теперь хочет вернуться обратно. Я знаю. Мне это сказал вампир. Это правда. Вчера ночью я видел вампира. Я с ним говорил. С вампиром, который был самым обыкновенным ребенком, пока Тимми Валентайн не приехал в Узел. Он играл на игровых автоматах, гонял на велике — как и все остальные мальчишки в том маленьком городке в Айдахо. Мы с ним были вместе... собственно, это мы сожгли город. Я видел, как он забил кол в сердце своего брата-близнеца. Он прошел через ад, этот мальчик. А потом он и сам стал вампиром. Вчера ночью его лучший друг вбил кол ему в сердце, а сегодня мы похоронили его в горах по индейскому обряду.

Брайен и сам понимал, что у него получается истеричная и безумная речь. «Мне никто не поверит, никто, — думал он про себя. — Леди Хит сосредоточенно изучала содержимое своего стакана с ледяным чаем. Петра тоже отводила глаза. Они, наверное, думают, что я сошел с ума».

— Я тебе верю, — сказала наконец Петра.

— Мне страшно, — сказала Хит. — Как он вернется? И что будет делать, когда вернется?

— Не знаю, — сказал Брайен. — Но я знаю одно. Сам по себе Тимми Валентайн — не зло... то есть не абсолютное зло, как мы его себе представляем. К нему вообще не приложимы такие понятия, как добро и зло, в его вселенной их просто не существует. Но все, что он делает, оборачивается во зло. Такова его природа, которую он изменить не в силах. Он такой, какой есть. На самом деле по-своему он невинный.

Официантки за своим столиком вдруг оживились и заговорили все разом, обернувшись к телевизору над стойкой. Брайен, Петра и Премкхитра тоже заинтересовались. Запись была очень темной и смазанной. Сперва на экране возникла магазинная тележка у входа в круглосуточный супермаркет где-то в Пакойме. Камеру явно держали в руках, и увеличение на тележку происходило рывками: видеосъемка любителя — охотника за новостями.

Потом, безо всякого перехода, кадр стал светлее и четче. Кто-то светил фонариком на тележку — вернее, на то, что лежало в тележке. По первому впечатлению это была куча грязной одежды, но когда камера сфокусировалась, стало ясно, что это останки женщины-попрошайки. Тело напоминало трупы из «Техасской резни бензопилой»: рука тут, нога там, голова — поверх всей этой груды, в венке из вывалившихся внутренностей. Одного глаза не было вообще, второй болтался на ниточке нерва, свисая на щеку. Крови не было вообще. Как будто ее всю выпили.

Одна из официанток включила звук как раз вовремя, чтобы услышать слова диктора:

— ...жуткое сходство с жертвой вчерашнего убийства, бездомной девочкой Джейни Родригес... разорвана на куски как будто голыми руками... в теле не осталось ни капли крови...

Смена кадра. Судебный эксперт сухо и по-деловому излагает «персональный профиль» серийного убийцы...

— Это не серийный убийца, — сказал Брайен. — Это Терри Гиш. Получается, мы его не убили. Получается, мы... о Господи. — Он был уже на пределе. Еще немного — и он сорвется. Пожар в Узле... огонь... он по-прежнему полыхал в его памяти, этот огонь никогда не погаснет... он хорошо помнил, какое было лицо у Терри, когда он вбивал кол в сердце брата... может, Пи-Джею все-таки не хватило мужества, чтобы забить кол в сердце Терри? Они же были лучшими друзьями, Пи-Джей Галлахер и близнецы Гиши. Лучшими друзьями.

— Его можно остановить? — спросила Петра.

— Как?! Он же даже не человек. — Но Брайен знал, где искать Терри после рассвета. И на этот раз ему придется сделать все самому. Как когда-то он сделал с Лайзой, своей племянницей.

По телевизору рассказывали о вчерашнем убийстве бездомной девочки — у мусорных баков у пиццерии. Это было так мерзко, так мерзко...

Леди Хит сказала:

— Наверное, мне пора домой. Я остановилась в квартире родителей в Западном Голливуде... они там не живут... мне надо хотя бы немного поспать, утром я собираюсь ехать обратно в университет... хотя уже почти утро. И знаете... мне почему-то не хочется оставаться в квартире одной... наверное... да, наверное, мне страшно. До смерти, до усрачки. До усрачки! И мне еще нужно позвонить родителям в Таиланд и рассказать о том, что я видела у Симоны; я думаю, что они заходят провести полный обряд изгнания злых духов, в этом смысле они у меня старомодные. Ой, не много ли я болтаю?

— Мы все сейчас много болтаем, — сказал Брайен, а про себя подумал: «Наверное, потому что звук собственного голоса — это единственное, что как-то удерживает нас от срыва». — Знаете что, а давайте поедем ко мне, выпьем кофе, поговорим. Просто я живу ближе всех, только холм переехать — и все.

— Да, — согласилась Петра. — Пересидим ночь, дождемся утра.

— А утром все будет уже не так страшно, — сказала Хит, но неуверенно.

— Да, — сказал Брайен. Он подумал о том, что еще час назад предвкушал, как они с Петрой займутся любовью — на всю ночь. Хотя бы в память о прошлом. А потом вдруг нарисовалась эта таиландка... Господи, какая она красивая, подумал он. И так хорошо держится. Даже теперь, перепуганная до смерти, она выглядела роскошно — ни единого волоска не на месте. Это была женщина, которая привыкла быть в центре внимания. Он даже подумал, что, может, в ее нежелании провести ночь одной в пустой квартире было и некоторое кокетство.

Близость этих двух женщин, старой знакомой и незнакомки, слегка возбуждала, но и тревожила тоже — из-за картин смерти и расчлененки на телеэкране.

— Только у меня там бардак, — честно предупредил Брайен.

— Я уберусь, — вызвалась леди Хит. — Я знаю, как наводить порядок. Хотя, конечно же, у нас в доме всегда были слуги. — Она проговорила все это с таким искренним рвением. Только теперь Брайен понял, какая она хрупкая и ранимая, и сразу проникся симпатией к этой девушке. И когда он взглянул на Петру, он увидел, что в ее глазах не было ревности. Между этими двумя женщинами установилась глубокая связь. Может быть, потому что они обе побывали на одном из знаменитых сеансов Симоны Арлета.

• потерянные •

Ну все, блядь, четыре часа утра, подумал Мэт Льюис. Свобода! Запереть кухню, выкинуть в мусорку невостребованные заказы — и домой спать.

Он снял передник с дурацкой эмблемой тайской пиццерии «Мандарин» и белую форменную рубашку, под которой обнаружилась майка с «Danzig». Потом он осторожно снял кепку с той же эмблемой пиццерии, выдавил на ладонь побольше геля и уложил волосы так, как надо — в псевдомогавский[58] гребень. Глупо, конечно, делать прическу, когда ты через час завалишься спать, но, етить-колотить, он хотя бы почувствует себя человеком.

Тайская пиццерия «Мандарин» работала круглосуточно и закрывалась только на шесть часов с четырех утра в ночь с воскресенья на понедельник; в десять утра в понедельник заведение опять открывалось. Понятное дело, уборки было выше крыши, собрать все дерьмо за неделю, но Мэта это не напрягало. Ему нравилось оставаться в пиццерии одному, и он всегда с удовольствием выходил в «мертвую» смену.

Слава Богу, что он устроился на ночную работу в Голливуде. Теперь ему не приходится сидеть дома и выслушивать постоянные вопли предков насчет его прически, одежды и музыки. Когда он возвращался домой, они уже спали, а когда он просыпался, их уже не было. И здесь ему доверяли. Ему доверяли ключи и кассу, доверяли ему запирать эту гребучую забегаловку. А предки не доверяют ему даже самостоятельно вынести мусор. Вечно стоят над душой и бдят. Блин, надо от них отделяться. Придется, конечно, впахивать на двух работах, да еще в школе к экзаменам надо готовиться, но зато не придется выслушивать, какой он «тупица и лодырь».

Мэт выключил везде свет, собрал все невостребованные пиццы — их было меньше обычного, а это значит, что сегодня у мусорных баков дежурит поменьше бродяг, — еще раз проверил, как заперта касса. Потом проверил переднюю дверь. Он, как всегда, выйдет через черный ход и выкинет пиццы по дороге к машине, припаркованной в двух кварталах. Он еще раз подергал ручку передней двери, чтобы убедиться, что дверь действительно заперта. Вчера ночью у них в переулке случилось убийство — какая-то жуткая расчлененка на сексуальной почве, — и хозяин пересрал не на шутку. Почему — черт его знает. Здесь каждый день кого-нибудь убивают, подумал Мэт. Ну, в смысле... сегодня ночью в Долине прибили какую-то попрошайку. Он по телику видел. Кошмар! Как будто ее пропустили через машинку для резки бумаги.

Он вышел на улицу и захлопнул заднюю дверь.

В переулке не было ни души. Из мусорных баков шел сладковатый запах гниющей пиццы. Странно. Обычно они не успевают загнить — их расхватывают мгновенно. И бомжей что-то не видно. Даже этого пьяного перца, папашки убитой девчонки, который обычно всегда валялся за мусоркой.

Было тихо. Ни звука. И темно, хоть глаз выколи — за исключением пятна желтого света из задней двери «Макдонаддса», который падал на заднюю стену, где какой-то кретин написал красной краской: «Недоумки из Солнечной Долины рулят». Вот уж действительно недоумки. Их район — в милях отсюда, чего бы им тут рулить. Хотя хрен его знает, подумал Мэт. Может, они набирают силу. В любом случае это опасный район — без базара. Если бы предки знали, где работает их драгоценный Мэтью, они бы давно уже обосрались из страха за дорогого сыночка.

Ни одного попрошайки. Странно. Обычно к этому часу они занимают позицию у мусорных баков. Как крысы-падальщики. Как вампиры.

Ну и хуй с ними, с бомжами, подумал он.

Но почему-то ему было не по себе. Может быть, из-за того репортажа про Джейни Родригес по телику, тоже телевизионщики молодцы — показали ее крупным планом. Обескровленное тело. Тот мудила, который ее прикончил, точно был извращенцем. Мэт невольно поежился. Если бы в переулке был хоть какой-нибудь звук — храп упившихся в хлам бомжей или гул генератора где-нибудь вдалеке! Но нет. Тишина. Мертвая тишина.

Он тихонько прошептал:

— Давайте, придурки, вот она — ваша пицца. Налетайте. Ну же, давайте. Понюхайте, как вкусно пахнет — папперони с анчоусами. Ням-ням-ням, объедение. Ну где вы все?

Тишина.

Мэт опять передернул плечами и поднял крышку мусорного бака.

И тут он услышал крик. Сперва он подумал, что это не человеческий крик — звук был больше похож на вой ветра на скале Малхолланд или в каньонах. Откуда он шел? Похоже, что прямо из бака. Блядь. Там кто-то был. Должно быть, какой-нибудь бомж залез в мусорку, чтобы укрыться от холода. Мир и вправду поганое место, подумал Мэт.

Ребенок. Ребенок, бля. Плачет, аж надрывается. Жалко, что нет фонарика — что там внутри, ни фига не разглядишь. Но взрослый не может так плакать. Похоже, что это молоденькая девчушка.

— Эй, — тихонько позвал он. — Все в порядке. Не бойся. Хочешь пиццу?

— Mierditas![59] Отстань от меня. — Да, точно, девочка. Мексиканский акцент. Но не такой, как на востоке Лос-Анджелеса. Может быть, как в Долине.

— Слушай, не напрягайся ты так.

— Отъебись.

— Блядь, — сказал Мэт. — Я понимаю, как тебе хреново. Но все нормально. Я тебе ничего не сделаю. Не изнасилую, не убью.

Ему совсем не хотелось шарить рукой в мусорном баке, но когда он протянул руку, что-то схватило его за запястье. Что-то липкое и холодное. Он попытался отдернуть руку, но держали его крепко. Он резко дернулся, и девушка поднялась на ноги, не выпуская его руки.

В слабом свете из задней двери «Макдоналдса» ее кожа была совершенно белой — как бумага. Такое впечатление, что у нее в лице не было ни кровинки. Темные волосы, мутный рассеянный взгляд. Такой взгляд бывает у слепых, погруженных в мир внутренней темноты.

— Ты что, болеешь или чего? Ты чего вообще делаешь здесь, на улице? Тебе здесь не место. — Может, она какая-нибудь малолетняя проститутка. Тогда где ее сутенер? Может, не стоит тут ей помогать. С этой публикой никогда не знаешь: то ли они тебе скажут спасибо, то ли морду набьют. Он огляделся по сторонам. — Ты что, из дома сбежала или чего?

— Ну, типа. — Несмотря на свою малокровную бледность, она была ничего — симпатичная. Мэт в жизни не видел такой бледной латиноски. Ее футболка была вся перепачкана кетчупом. Скорее всего она тоже из этих пиццерийных вампиров, которые ошиваются тут у мусорки каждую ночь. Ее лицо казалось ему смутно знакомым. Наверное, он ее видел раньше — тут же, у мусорки.

— У меня тут с собой пицца. Хотя тебя, наверное, уже тошнит от пиццы... но вот очень хорошая... авокадо, креветки, белый соус... вкусная, правда.

— Ну да, — тихо сказала девочка, — кушать хочется, да. Ты так... тепло пахнешь.

Ты так тепло пахнешь? И как это понимать? Блин, рука у нее холодная. И она его не отпускает — как вцепилась, так и держит. Она, должно быть, и вправду больна. Или закинулась чем-нибудь, и теперь у нее отходняк. Но ее не трясло, и она не потела. Она была не просто холодной. Холодной, как труп.

— Давай вылезай, — сказал он, осторожно поставил стопку пицц на асфальт и вытащил девочку из мусорки. Она была легкой, как перышко. — Ну и какого хрена ты тут забыла? Хочешь, я тебя отвезу — только скажи, куда.

— Я тоже могу тебя отвезти в одно место.

— Это что, приглашение? — Может быть, она все-таки шлюха. Нет уж, большое спасибо, только СПИДа мне и не хватало, подумал он. Тем более что она совсем малолетка. Лет четырнадцать или вроде того. Неполная средняя школа, етить-колотить. Совращение малолетних. Впрочем, и сам он еще сопляк — девятиклассник.

— Я могу сделать тебе хорошо. — Она улыбнулась. И вдруг стала такой... как будто ей тысяча лет. — Вот, потрогай меня.

Они были одни в темном проулке. Свет из «Макдоналдса» вдруг замигал. Она взяла его руку двумя руками. Такие холодные... Девочка была низенькая, едва доходила макушкой ему до губ, хотя он был старше ее года на два, ну, может быть, на три.

Она затолкала его руку себе под футболку — туда, где была бы грудь, будь девчонка чуток постарше. Ее кожа была холодной, такой холодной... и она, кажется, не дышала. Его пальцы легонько коснулись ее пупка, скользнули по крепкому плоскому животу. Он попытался ее поласкать, но ощущение было такое, как будто мнешь дохлую рыбу. Она, наверное, и вправду больна. Может быть, даже смертельно, подумал он. Может, она уже умирает. Надо ее согреть. Хоть чуть-чуть. Господи, как от нее воняет. Протухшим мясом. Что еще за хренотень?

— Потрогай меня еще, — прошептала она.

Он продолжал гладить ее холодную кожу. Вот его пальцы коснулись ее соска, потом он провел рукой по ее плоской груди, чтобы прикоснуться ко второму соску, но... там было что-то другое. Какая-то дырка. Что-то мокрое и липкое, как повидло. Ошметки кожи. Он хотел убрать руку, но она удержала его. Его пальцы почти погрузились в рану. У него было странное ощущение, что все это происходит не с ним. Он почувствовал, как его рука углубилась в дыру на груди у девочки. Он почувствовал кость, а потом — что-то мягкое. Там была и какая-то жидкость — вязкая, липкая и тягучая, как загустевший сироп.

— Да, мой хороший, — сказала она, — потрогай меня там, внутри. Господи, мне так страшно. Я такая всего один день, и я не знаю, что делать, я знаю только, что мне нужно тепло... что-то теплое, что-то красное, бьющееся...

Мэт вдруг вспомнил, где он ее видел.

По телевизору. Мертвое тело в проулке. Обескровленный труп.

— О, — простонала она. — Как мне хочется кушать. Ты должен меня накормить. Мне нужно то, что в тебе. — Она по-прежнему крепко держала его за руку. — А когда ты изменишься, мы с тобой сможем заняться чем-нибудь интересным. Вместе. То есть мне сейчас так одиноко, мне в жизни не было так одиноко, даже в детском приюте.

— Джейни Родригес, — прошептал он. — Японский бог. Ты же вроде как мертвая.

— Вот ты меня трогаешь — разве я мертвая?

— Да.

Холодно. Холодно. Но его рука погружалась все глубже внутрь. Он прикоснулся к какой-то шарообразной массе из жировой ткани и вдруг почувствовал, что у него встает. Он погладил рукой ее ребра, ломкие и холодные, как сосульки. Все было совсем по-другому — не так, как в дурацких ужастиках типа «Реаниматора». Все было по-настоящему. По-настоящему. Густая, но не то чтобы совсем свернувшаяся кровь просачивалась у него между пальцами. Ее развороченная утроба пила из него тепло. Он чувствовал, как колотится его сердце, как кровь бежит у него по жилам. Он подумал: "О Господи, я обжимаюсь с мертвой девчонкой, и мне это нравится, на хрен".

Она поцеловала его. Ее язык был холодным и мягким... как замороженный йогуртовый батончик с ароматом печенки. Это было совсем не противно, просто как-то... по-другому. До него вдруг дошло, что его рука прошла ее тело насквозь и торчит теперь у нее из спины, натягивая футболку.

Теперь он вспомнил. В теле Джейни Родригес была сквозная рваная дыра. Как будто убийца засунул ей в грудь обе руки и рванул в стороны. «Жалко, что предки меня не видят, — подумал он. — Вот бы они пересрали».

Она на миг отстранилась. Но его рука так и осталась у нее внутри. Она посмотрела ему в глаза — пристально и серьезно.

— Я тебе нравлюсь? — спросила она.

— Угу.

— То есть по-настоящему, правда, нравлюсь? Так нравлюсь, что ты готов пойти вместе со мной на ту сторону?

— На ту сторону...

— Там не так плохо. Поначалу, конечно, немного странно. Чувствуешь пустоту внутри. И еще голод. Такой сильный голод, что ты готов съесть весь мир. Такое чувство, что ты снаружи и смотришь внутрь. А потом до тебя доходит, что это — навсегда. Но время лечит. А у тебя куча времени. У тебя целая вечность.

— Навсегда... — Внезапно Мэт понял, что уже чувствует пустоту внутри. Уже чувствует голод и одиночество. И у этой пронзительной пустоты даже была причина: он никогда никого не любил, не знал никого, кого можно любить.

— Есть одно место, куда мы можем пойти, — сказала она. — Это очень хорошее место, там никто на тебя не орет, там не надо сдавать экзамены, там никто тебя не запирает в комнате, чтобы тебя уберечь.

— А что, я пойду, — сказал он. — Чего мне терять? — Он чувствовал, как в него проникает холод. Холод просачивался сквозь кожу, растекался по венам. Он чувствовал, как его кровь густеет.

— Ладно, — сказала она, — тогда поцелуй меня. На этот раз — навсегда.

И они поцеловались.

А потом она резко рванула его к себе и впилась зубами в шею. Его сердце бешено колотилось в груди. Кровь била струей, а она все пила и пила. Он видел, как розовеют ее бледные щеки. Глаза наполнились кровью и стали алыми. Красные струйки стекали из уголков ее рта. Она была вся испачкана кровью: щеки, шея, футболка. Она тихонечко хныкала, как хнычут маленькие детишки, когда им плохо или они потерялись и не знают дороги домой, но в ее глазах не было слез. Наверное, мертвые не плачут, подумал он.

Его рука еще глубже вошла ей в тело. Он прикоснулся к ее сердцу — оно не билось. Оно было холодным и пружинило, как резиновый мячик. Но когда его кровь напитала ее изнутри, он почувствовал, как ее сердце забилось у него под ладонью... забилось в такт рваному ритму неслышимой музыки... оно билось... холодное, мертвое, оно билось. Что-то горячее лилось ему на руку. Его же собственная кровь, что вытекала из ее развороченного пищевода в сухую яму ее живота. «Я действительно прикасаюсь к тебе изнутри», — подумал Мэт. Ему было совсем не страшно.

Это было совсем не похоже на предыдущие разы, когда он возился с какой-нибудь десятиклассницей из Долины — из тех, которые даже когда их пялишь, невозмутимо жуют жвачку — на заднем сиденье его побитого «сивика». Это было серьезно. Это «это» наполняло зияющую пустоту у него внутри. Давало ему все то, что никогда не давали родители.

Свободной рукой она расстегнула молнию у него на джинсах. Он почувствовал, как его член погрузился во что-то скользкое и холодное. Оно сжало его туго-туго, и он закричал: он даже не понял, что это было — боль или оргазм, что излилось из него в ее мертвое тело — спермач или кровь. Но ему было уже все равно. Он себя чувствовал очень крутым и сильным. Это было... божественно. За такое и умереть не жалко.

Он уже начал меняться — внутри. Ему так хотелось скорее отбросить прошлое. Сбросить его, как отмершую кожу. Ему хотелось дойти до конца. Он не чувствовал боли. Ее холод его заморозил. Внутри все онемело. Плевать. На той стороне будет уже не так холодно. А пока можно и потерпеть. Но зато он соприкоснулся с чем-то, что больше чем все, что он знал — с тайной жизни и смерти.

• ищущие видений •

Они приехали к Брайену. Брайен сразу уселся перед телефоном слушать сообщения на автоответчике. Петра пошла на кухню варить кофе.

Первые сообщения были старыми, Брайен просто забыл их стереть. Но потом в автоответчике раздалось долгое би-бип. Леди Хит услышала взволнованный голос молодого человека:

— Он не мертв, Брайен. Я знаю, что надо делать, но я не могу. Не могу. Позвони мне.

Брайен повернулся к леди Хит:

— Всё, началось. Мне надо ехать к нему.

Хит не знала, что на это сказать. Она принялась нервно выравнивать стопки листов, которыми была завалена вся гостиная.

— Мне так неудобно, что у меня тут такой беспорядок, — сказал Брайен. — Жутко как неудобно, но... — Он поднял трубку и принялся набирать номер. — Черт, мне телефон отключили.

— Я думаю, нет, — отозвалась леди Хит. — Может, он просто не подключен к розетке... может, вилка случайно выпала или провод где-нибудь отошел.

— Я три месяца за телефон не платил. — Он бросил трубку. — Черт, но почему в четыре утра?!

— Ненавижу телефонную компанию, — сказала Петра из кухни.

Леди Хит, которая не понимала, как такое возможно, чтобы у людей не было денег, которая представляла себе жизнь писателей как богемное и в чем — то даже завидное существование, уселась на диван и крепко задумалась. Кто же он, этот человек, который так много знает про ее дедушку, который не стал смеяться над ее оккультными переживаниями у Симоны Арлета? Она была в замешательстве.

— Слушай, — сказала Брайен. — Мне правда нужно поехать к Пи-Джею. — Он отвернулся от телефона как раз в тот момент, когда в гостиную вошла Петра.

— Там что-то случилось? — спросила она.

Хит сразу заметила, какие токи текут между ними. В кафе «Айадайа» она была вся захвачена своими страхами и тревогами и не заметила, что навязалась людям, у которых только-только начались новые отношения — или возобновились старые. Но теперь она сообразила, что своим неожиданным появлением она очень им помешала. Хит не знала, как теперь это поправить — ненавязчиво и тактично, — но она знала другое: она просто умрет от страха, если ей придется сидеть до утра одной в огромной квартире родителей. Она понимала, что это абсурд — волноваться о том, что о тебе подумают, о том, как сохранить лицо и не потерять лицо... «Иногда, — размышляла она, — во мне пробивается слишком много тайского. Откуда бы, интересно? Почти всю сознательную жизнь я провела в Европе и Америке... ведь культура не передается по генам».

Она вдруг обнаружила, что эти, казалось бы, неуместные отвлеченные размышления прогоняют страх. И это было хорошо. Хорошо. Она взяла чашку с кофе у Петры, улыбнулась той самой «всеутаивающей» улыбкой, которая также была неотъемлемой составляющей ее тайской культуры, и предложила:

— Мы все можем поехать ко мне. Телефон там работает, и... — она постаралась произнести это как бы между прочим, чтобы они не догадались, что она обо всем догадалась, — ...там две спальни.

Петра прошептала ей беззвучное спасибо.

— Мне все-таки надо к Пи-Джею, — сказал Брайен. — Я там недолго. Вы давайте езжайте к Хит, а я... подъеду попозже. — Он порылся в картонной коробке и достал три распятия — дешевенькие пластмассовые поделки из сувенирной лавки для туристов на Олвера-стрит. Одно он вложил в руку Хит, второе убрал в карман.

— Тебе обязательно надо ехать? — спросила леди Хит.

— Да, обязательно. Нужно там разобраться с одним человеком. Он мой старый друг. И я единственный, кто способен...

— Он вампир? — перебила Петра.

— Да. — Он вручил ей третье распятие.

Петра кивнула. Леди Хит не могла не заметить, как сейчас трудно Петре. Она все еще не в состоянии поверить в происходящее, но при этом пытается принимать все, как есть, невзирая на то что это действительно не укладывается ни в какие рамки. Потому что ей очень хотелось поверить Брайену. Ей было необходимо ему поверить. Потому что она влюблялась в него — уже влюблялась. Может быть, даже сама еще этого не понимая. Но Хит все видела и понимала.

• дети ночи •

За окном темно. Черт, кто там ломится в дверь? Клара Льюис проснулась от дурного сна. Так темно. И Митч дрыхнет себе — храпит, как свинья. Дверь... кто-то стучится в дверь... черт, а чего так громко?! «Наверное, это по поводу Мэта, — решила Клара. — Вот ведь послал Бог сыночка. Снова, наверное, вляпался в неприятности. Я даже не удивлюсь, если это полиция. Может, его патрульные подобрали, когда он валялся в проулке пьяный, или...» Клара попыталась припомнить, спустила она в унитаз или нет эти таблетки. На прошлой неделе еще собиралась.

Темно. Она не решалась зажечь свет, а то вдруг Митч проснется, а Митч, если его разбудить до рассвета, будет похуже взбесившегося людоеда. Она встала с кровати, нашарила в темноте халат и пошла к двери — на ощупь по стенке.

— Да заткнитесь вы там, — пробормотала она, но стук не унимался. Он был очень ритмичный, почти механический. Как будто стучал вообще не человек. — Иду, иду.

Она включила настольную лампу у дивана в гостиной. Приглушенный свет упал мягким пятном на красный велюр. Рядом с лампой стояла большая пластмассовая фигурка Иисуса, тень от его раскинутых рук лежала крестом на задернутых занавесках. Клара вздохнула и пошла в прихожую.

— Кто там? — Она слегка приоткрыла дверь, накинув цепочку. В ноздри ударил сырой мертвенный запах. Она увидела своего сына. Какой-то весь сгорбленный и нахохлившийся, волосы стоят дыбом, торчат колом, как рог носорога. Рядом с ним — какая-то девица. Губы испачканы чем-то красным. Запах идет от обоих.

— У тебя что, нет ключей, Мэтью? — нахмурилась Клара. — И кто эта девушка? И вообще я хочу спать. Ты меня разбудил.

— У меня есть ключи, мама, — ответил Мэт и помахал связкой ключей у нее перед носом. Он посмотрел на нее с такой злобой — и даже как будто бы с вожделением. Да, он так на нее посмотрел... на мать так не смотрят. На мать так смотреть неприлично. — Но ключи мне теперь не помогут. Ты должна пригласить меня в дом.

— Что ты выдумываешь, Мэтью. — Она сняла цепочку, но он остался стоять на пороге, обнимая девчонку за талию — совсем, кстати, соплячка, лет четырнадцать, если не меньше — и глядя матери прямо в глаза. Ей даже стало не по себе. Раньше он никогда не смотрел ей в глаза.

— Пригласи нас войти, — сказал Мэтью, и в его голосе прозвучала угроза.

— Может, тебе еще письменное приглашение прислать по почте? — сказала Клара, пожав плечами. Она развернулась и отправилась к себе в спальню. По дороге она поцеловала в макушку пластмассового Иисуса — на счастье.

— Мама, блин, на хрен, пригласи нас войти! — Это был даже не человеческий крик. Так кричат звери. Да что с ним такое? С тех пор как он устроился на эту свою работу в Голливуде, он стал каким-то шальным. Она не знала, как с ним общаться — как до него достучаться. Впрочем, она никогда не умела общаться с сыном.

— Входите, — прошептала она едва слышно.

И уже в следующую секунду они оказались внутри, и дверь за ними со стуком захлопнулась. Да, именно оказались — она не заметила, чтобы они переступали порог. Еще секунду назад они стояли за дверью, а потом просто возникли в квартире. Как в кино со всякими навороченными спецэффектами.

— Мама, хочу познакомить тебя с этой девушкой. Она особенная. Самая лучшая. За такую и умереть не жалко. Джейни Родригес, моя новая подруга. И уже навсегда.

— Если она собирается здесь поселиться, то ничего не получится. — Родригес, Родригес... Клара задумалась. Где-то она уже слышала это имя, Джейни Родригес. Точно не от Мэтью. Он никогда не рассказывал о своих девушках. Они вообще почти не разговаривали, да и виделись очень редко — иногда по утрам за завтраком, когда она собиралась на работу, а он приходил с работы. — И вообще она не слишком еще молоденькая? Ты что, из дома сбежала или чего?

— Я сбежала из жизни, миссис Льюис. — Голос у девочки был звонкий и чистый. — И больше о ней даже не вспоминаю.

— Странная у тебя девушка, Мэтью Льюис.

— Ты даже не представляешь, какая странная, мама, милая! Но когда ты узнаешь ее получше, ты поймешь, что это такое — странно.

Он потрепал девочку по щеке. Она хихикнула.

— Всегда мечтала стать девушкой из Долины, — тихо сказала она с такой щемящей тоской в голосе, что Клара почти смягчилась. Но она вовсе не собиралась пускать в дом эту девицу. Еще неизвестно, может, она станет тут вещи лямзить. У Мэтью те еще дружки — по всем давно плачет колония, преступники малолетние.