Мы видели, что митрополит уговаривал новгородцев воздерживаться от суеверий; в 1357 году они утвердились между собою крестным целованием, чтоб играния бесовского не любить и бочек не бить. Но борьбы, кончавшиеся иногда убийством, продолжались повсюду: так, в 1390 году в Коломне на игрушке был убит Осей, сын кормильца, или дядьки, великого князя Василия Димитриевича.
      Невыгодное мнение о безопасности общественной мы получаем из летописных известий об ушкуйничестве; известий о разбоях, производимых не в столь обширных размерах, мы не находим в летописях, но находим в житиях святых. Относительно состояния общества любопытны приведенные нами выше известия о судьбе митрополичьего десятильника, погибшего в Вышгороде, и о Луке Можайском, который, разбогатев, не сдерживался уже ничем при удовлетворении своих желаний.
      Грубость нравов и приведенные причины этой грубости должны были задержать также и литературное развитие. Мы не встречаем нигде известий об образованности князей и вельмож: о Димитрии Донском прямо говорится, что он не был хорошо изучен книгами; о Василии Темном говорится, что он был ни книжен, ни грамотен, учились по-прежнему у лиц духовного звания; так, в житии св. Ионы новгородского говорится, что он учился у дьякона со множеством других детей. Хотя Исидор и отзывался о русских епископах, что они некнижны, однако мы должны принимать этот отзыв относительно: грамотность сохранялась в сословии духовном; книги не могли утратить своего значения как вместилища религиозных сокровищ; учение книжное не могло не оставаться желанною целию для лучших людей, как сообщавшее им познание вещей божественных, дававшее средства к религиозному совершенствованию. Книга, следовательно, продолжала считаться сокровищем; во время Тохтамышевой осады в Москву со всех сторон снесено было множество книг; книги усердно переписывались иноками, переводились с греческого, составлялись сборники; вместе с книгами духовного содержания переписывались и летописи; не одно врожденное человеку любопытство и уважение к делам предков давали значение летописям; они употреблялись как доказательства в княжеских спорах: мы видели, что князь Юрий Димитриевич доказывал права свои на старшинство летописями. Обычай записывать современные события также не прекратился; известия о событиях важных, возбуждавших особенное внимание и сочувствие, записывались с разными прибавками молвы стоустой, украшались по мере сил и знаний.
      Епископы продолжали говорить поучения народу в церкви: о Кирилле, епископе ростовском, говорится, что народ из окрестных городов стекался слушать его учение от св. книг, и автор этого известия говорит о себе, что он, стоя в церкви в некотором узком и уединенном месте, записывал слова проповедника. О владимирском епископе Серапионе и тверском Симеоне говорится, что они были учительны и сильны в книгах божественного писания. Под 1382 годом летописец говорит о кончине нижегородского инока Павла Высокого, который был очень книжен и большой философ; слово его было солью божественною растворено. До нас дошло несколько слов, или поучений, от описываемого времени. Дошло слово на собор архистратига Михаила, приписываемое митрополиту Кириллу: проповедник говорит о сотворении небесных сил, их занятии, о падении сатаны, о сущности души человеческой, о падении первого человека, излагается кратко история Ветхого и Нового завета, после чего проповедник обращается опять к ангелам, описывает служение ангелов-хранителей, говорит о том, что ожидает душу человека по разлучении с телом, описываются так называемые мытарства, в числе которых помещены срамословие и иные бесстыдные слова, пляски на пирах, свадьбах, вечерях, игрищах, на улицах, басни, всякие позорные игры, плескание ручное, скакание ногами, вера во встречу, чох, полаз и птичий грай, ворожбу. Затем следует наставление духовенству. "Если вы сохраните все эти завещания,- говорит проповедник,- то бога возвеселите, ангелов удивите, молитва ваша услышана будет от бога, земля наша облегчится от иноверного ига бесерменского, милость божия на все страны Русской земли умножится, пагубы и порчи плодам и скотам перестанут, гнев божий утолится, народы всей Русской земли в тишине и безмолвии поживут и милость божию получат в нынешнем веке, особенно же в будущем". В конце поучения замечательны для нас следующие слова: "Уже, видимо, кончина мира приблизилась, и урок житию нашему приспел, и лета сокращаются, сбылось уже все сказанное господом: восстанет бо язык на язык... Говорят, что по прошествии семи тысяч лет пришествие Христово будет".
      Современником Кирилла был Серапион, епископ владимирский, отзыв о котором мы привели уже выше. Серапион был поставлен в епископы митрополитом Кириллом из архимандритов киевского Печерского монастыря, следовательно, происходил из Южной Руси. Серапион в своих словах также призывает к покаянию, указывая на страшные бедствия, тяготеющие над Русью и возвещающие последнее время. Особенно замечательно из слов его то, где он вооружается против упомянутой выше привычки приписывать общественные бедствия ведьмам и губить их за это: "Я было короткое время порадовался, дети, видя вашу любовь и послушание к нашей худости; я стал было думать, что вы уже утвердились и с радостию принимаете божественное писание. Но вы все еще держитесь поганского обычая, волхвованию веруете и сожигаете невинных людей. Если кто из вас и сам не бил их, но был в сонме с другими в одной мысли, и тот такой же убийца, ибо если кто мог помочь да не помог, все равно что сам велел убивать. В каких книгах, в каких писаниях вы слышали, что голода бывают на земле от волхвования и, наоборот, волхвованием же хлеб умножается? Если вы этому верите, то зачем же вы пожигаете волхвов?
      Умоляйте, почитайте их, дары им приносите, чтоб устроивали мир, дождь ниспускали, тепло приводили, земле велели быть плодоносною. Теперь вот уже три года хлеб не родится не только на Руси, но и в латинских землях; что ж? все это волхвы наделали? Чародеи и чародейки действуют силою бесовскою над теми, кто их боится, а кто веру твердую держит к богу, над тем они не имеют власти. Скорблю о вашем безумии; умоляю вас: отступите от дел поганских. Если хотите очистить город от беззаконных людей, то очищайте, как царь Давид очищал Иерусалим: он страхом божиим судил, духом святым прозревал. А вы как осуждаете на смерть, будучи сами исполнены страстей? один губит по вражде, другой хочет прибытка, а иному безумному хочется только побить да пограбить, а за что бьет и грабит, того сам не знает. Правила божественные повелевают осуждать человека на смерть по выслушании многих свидетелей; а вы в свидетели поставили воду, говорите: если начнет тонуть - невинна, если же поплывет, то - ведьма. Но разве дьявол, видя ваше маловерие, не может поддержать ее, чтоб не тонула, и тем ввести вас в душегубство? Свидетельство человека отвергаете, а идете к бездушному естеству, к воде, за свидетельством!"
      Дошли до нас поучения митрополитов Петра, Алексия, Фотия. Литовско-русский митрополит Григорий Цамблак, изученный, по словам летописей, книжной мудрости, оставил много проповедей. Мы должны обратить внимание на поучение новгородского владыки Симеона псковичам, ибо в нем высказываются отношения новгородских владык к их пастве: "Благородные и христолюбивые честные мужи псковичи! сами знаете, что кто честь воздает своему святителю, то честь эта самому Христу приходит и воздающий принимает от него мзду сторицею. И вы, дети, честь воздавайте своему святителю и отцам своим духовным со всяким пекорением и любовию, не пытая от них ничего и не говоря вопреки ничего; но смотрите сами на себя, укоряйте и судите сами себя, плачьтесь о грехах своих, не похищайте чужого, не радуйтесь бедам братии своей; не мудрствуйте о себе и не гордитесь, но со смирением повинуйтесь отцам своим духовным. Церковь божию не обижайте, в дела церковные не вступайтесь, не вступайтесь в земли и воды, в суды и печать и во все пошлины церковные, потому что всякому надобно гнева божия бояться, милость его призывать, о грехах своих плакаться и чужого не брать". К описываемому времени можно отнести окончательное составление краткого домостроя, который в некоторых сборниках называется "Поучение владыки Матфея сарайского к детям моим". Это сочинение замечательно тем, что в нем три раза преподается наставление хорошо обращаться с прислугою. Сначала говорится: "Не морите их голодом и паче того, ибо это домашние нищие: нищий выпросит себе в другом месте, а прислуга в одни твои руки смотрит". Потом снова наставление: "Челядь свою милуйте и учите, старых на свободу отпускайте, молодых на добро учите". В заключение опять наставление: "Челядь свою кормите. Холопа или рабу твою убьют на воровстве - тебе отвечать за их кровь". Тут же советуется не щадить жезла на непослушных рабов, но не давать, однако, более 30 ран.
      От митрополитов Киприана и Фотия дошли до нас прощальные грамоты. За четыре дня до преставления своего митрополит Киприан написал грамоту, по выражению летописца, незнаему и страннолепну, в которой всех прощал и благословлял и сам требовал от всех прощения и благословения с приказанием прочесть эту грамоту во всеуслышание, когда тело его будут класть во гроб, что и было исполнено. Фотиева грамота подобна Киприановой, только более распространена в начале, там, где митрополит говорит о своих трудах и печалях, и в конце, где говорится о церковных имуществах.
      Митрополит Киприан написал житие предшественника своего, св. Петра. Вот образец слога Киприанова: "Праведницы вовеки живут, и от господа мзда их, и строение их от вышнего, и праведник аще постигнет скончатися, в покое будет, и похваляему праведнику возвеселятся людие занеже праведным подобает похвала. От сих убо един есть, иже и ныне нами похваляемый священноначальник, и аще убо никто же доволен ныне есть похвалили достойно его по достоинству, но паки неправедно рассудих, таковаго святителя венец не украшен некако оставити, аще и прежде нас бывшии самохотием преминуша, смотрение и се некое божие мню и святаго дарованя, яко да и мы малу мзду приимем, ако же вдовица она, принесшая две медницы, тако и аз убо многими деньми томим и привлачим любовию ко истинному пастуху, и хотящю ми убо малое некое похваление святителю принести, но свою немощь смотряющу недостижну ко онаго вечествию и удерживахся, паки же до конца оставити и обленитись тяжчайше вмених". Митрополит Феодосий описал чудо, бывшее у гроба св. Алексия; он начинает свой труд так: "Светло нам днесь позорище и чюдно торжество, и просвещено и собрано, днесь радостен праздник и чудеси исполнен, праздник душевному спасению потреба есть, иже всякаго ума и слова превосходит... Како ли кто может по достоянию доблести твоя похвалити и многа чюдеса, ими же тя бог прославил? слышана же бысть чудес твоих пучина, отовсюду к тебе различных родов человеци верою влекоми течаху, якоже елени на источники водныя во время распаления, насладитися твоих дарований; ты бо душевная и телесная чувства светло просвещаеши, имеют бо в душах своих слово, от сущия к тебе благодати даемое любезно. Аз смиренный, видя таковая, велми удивихся, надеющу же ми ся помощи святаго, и еже ми к нему веры и любви боязни, дерзнух простерти смиреного ми телесе руку и омочих мою трость в светящееся смирение, и дерзнул положити начало, еже написати великое и преславное чудо". Встречается слово похвальное св. верховным апостолам Петру и Павлу - творение Феодосия, архиепископа всея Руси.
      Из других писателей житий святых известен троицкий монах Епифаний Премудрый, написавший службу, житие и чудеса св. Сергия и Никона Радонежских, также житие Стефана Пермского. "Был ли Епифаний на Афоне и в других православных центрах просвещения или нет,- но он был хорошо знаком с современной ему русской книжностью и в совершенстве усвоил приемы образцовых произведений церковного витийства на славянском языке, переводных или оригинальных, которые стали размножаться в русской письменности с его времени. По житию Стефана можно составить значительный лексикон тех искусственных, чуждых русскому языку по своему грамматическому образованию слов, которые вносила в книжный язык древней Руси южнославянская письменность. Риторические фигуры и всевозможные амплификации рассеяны в житии с утомительным изобилием; автор не любит рассказывать и размышлять просто, но облекает часто одну и ту же мысль в несколько тавтологических оборотов; для характеристики святого он набирает в одном месте 20, в другом 25 эпитетов, и почти все они разные... Вообще Епифаний в своем творении больше проповедник, чем биограф, и в смешении жития с церковным панегириком идет гораздо дальше Киприана. Исторический рассказ о Стефане в потоке авторского витийства является скудными отрывками". Чтобы объяснить себе такой характер житий, надобно вникнуть в их происхождение, в побуждения, которые заставляли писать их. Религиозное чувство требовало отнестись к святому с молитвою и прославлением, что выражалось в службе святому: из жизни святого выбирались именно такие черты, которые особенно возбуждали умиление, религиозное чувство, служили к прославлению угодника божия. Церковная песнь, канон, похвальное слово вот первоначальная, естественная и необходимая форма известий о жизни святого, и позднейшие жития должны были слагаться под влиянием этой формы, тем более что и в их составителях действовало то же побуждение, то же желание прославить святого, принести ему "малое некое похваление". Поэтому в житиях святых мы и не можем найти много черт быта и важных теперь для нас указаний исторических. Тем менее можем мы искать этого в сочинениях писателя пришлого, для которого обстановка тогдашней русской жизни была чуждою, в сочинениях знаменитого книжника Пахомия Логофета, родом серба, который, живя то в Троицком монастыре, то в Новгороде, писал жития святых, похвальные слова и каноны по поручению начальства. Искусством в книжном сложении славился также митрополичий дьяк Родион Кожух, из сочинений которого дошли до нас сказание о чуде св. Варлаама и сказание о трусе, бывшем в 1460 году. Вот образец Родионова искусства: "Прежде взыде под небесы туча на облацех и всем зрети, яко обычно, шествоваше воздухе носимо, и тако поиде от юга совокупляяся облакы по аэру воздуха парящаго, по пророческому словеси: сбирая яко в мех воды морския и полагая в скровищах бездны; и тако поиде к востоку солнечному на облацех, и яко уже совокупи в свое величество, исполнены водоточнаго естества, и так распространися надо многими месты, и бысть видением туча грозна и велика велми".
      И в описываемое время сохранился обычай странствовать ко св. местам цареградским, афонским, палестинским. Так, дошло до нас описание Цареграда, сочиненное Стефаном новгородцем в половине XIV века. Вот цель путешествия Стефанова, как он сам определяет ее в начале своего описания: "Аз грешный Стефан из Великаго Новгорода с своими други осмью приидохом и Царьград поклонитися святым местам, и целовати телеса святых, и помиловани быхом от св. Софии премудрости божией". Любопытно видеть, как чудеса искусства и прочность камня поражали русских людей, привыкших к своим бедным и непрочным зданиям: статуя Юстинианова показалась нашему новгородцу вельми чудна, "аки жив, грозно видети его... Суть же много и иниих столпов по граду стоят, от камени мрамора, много же на них писания от верха и до долу, писано рытиею великою. Много бо есть дивитися и ум сказати не может: како бо толико лет камня того ничто не имет?". Видим, что русские путешественники пользовались в Константинополе особенным вниманием со стороны правительства, гражданского и церковного: так, царев боярин, видя, что новгородцы стиснуты в толпе и не могут пробраться к страстям господним, очистил им дорогу; патриарх, увидевши русских странников, подозвал их к себе, благословил и разговаривал с ними, "понеже бо вельми любит Русь. О великое чудо!
      Колико смирение бысть ему, иж беседова с странники ны грешнии; не наш бо обычай имеет". Описывая монастырь Студийский, Стефан говорит, что из этого монастыря в Русь посылали много книг: уставы, триоди. Обходя другие монастыри, Стефан встретил двоих своих новгородцев, Ивана и Добрилу, которые жили в Константинополе, занимаясь списыванием церковных книг в Студийском монастыре.
      Троицкий монах Зосима, странствовавший по святым местам в 1420 году, так говорит о побуждениях, заставивших его описать свое хождение: "Понеже глаголет писание:
      тайну бо цареву хранити добро есть, а дела божия проповедати преславно есть: да еже бо не хранити царевы тайны неправедно и блазнено есть, а еже бо молчати дела божия, ино беду наносить душе своей. Убо и аз боюся дела божия таити, воспоминая муку раба онаго, иже приимше талант господень и в земле скрывый... Буди же се написание всем нам причащающимся благословение от бога и святаго гроба, и от святых мест сих; мзду бо много равну приимут с ходящими до св. града Иерусалима и видевшими святые сии места. Блажени бо видевше и веровавше; треблажении бо не видевше и веровавше... Но бога ради, братие и отцы и господие мои, сынове Рустии! Не зазрите моему худоумию и грубости моей; да не будет ми в похуление написание се. Не меня для, грешнаго человека, но святых для мест прочитайте с любовию и верою, да мзду приимете от бога нашего Иисуса Христа".
      Стефан новгородец говорит, что войдешь в Царьград, как в дубраву какую, и без доброго провожатого ходить нельзя. Наши странники записывали без разбора все, что им говорили эти провожатые, записывали и о жабе, которая, по улицам ходя, смертию людей пожирала, а метлы сами мели: встанут люди рано - улицы чисты, и многое тому подобное.
      Один из спутников митрополита Исидора описывал путешествие во Флоренцию. И здесь любопытны впечатления, произведенные на русского человека западными городами и западною природою: "Город Юрьев (Дерпт) велик, каменный, таких нет у нас; палаты в нем чудные, мы таких не видывали и дивились. Город Любек очень дивен, поля, горы вокруг великие, сады прекрасные, палаты чудные с позолоченными верхами; товара в нем много всякого; воды проведены в него, текут по всем улицам, по трубам, а иные из столпов, студены и сладки". В монастыре Любском путешественники видели мудрость недоуменную и несказанную: как живая стоит Пречистая и Спаса держит на руках; зазвенит колокольчик - слетает ангел сверху и сносит венец, кладет его на Пречистую; потом пойдет звезда как по небу, и, глядя на нее, идут три волхва, перед ними человек с мечом, за ними другой с дарами. В Любеке же наш путешественник видел колесо на реке, воду берет из реки и пускает во все стороны; другое колесо тут же, небольшое, мелет и сукна ткет. В Люнебурге поразил его фонтан: среди города столпы устроены из меди позолоченной чудесные!
      У каждого столпа люди приряжены тоже медные, текут из них всех воды сладкие и холодные - у иного изо рту, у другого из уха, а у третьего из глаза, текут шибко, точно из бочек; люди эти поят водою весь город и скот, проведенье вод этих очень хитро, и стекание несказанное. В Брауншвейге удивили его крыши домов:
      крыты домы досками из камня мудреного, который много лет не рушится. Нюренберг показался хитрее всех прежде виденных городов: сказать нельзя и недомысленно. Но Флоренция лучше еще Нюренберга: в ней делают камки и аксамиты с золотом, сукна скарлатные, товару всякого множество и садов масличных, где делают деревянное масло; о колокольнице флорентийской недоумевает ум. В Венеции по всем улицам воды и ездят в барках; церковь св. Марка каменная, столпы в ней чудные, гречин писал мусиею. О хорватах путешественник заметил, что язык у них с Руси, а вера латинская. Другой спутник Исидора, инок Симеон суздалец, составил описание Флорентийского собора: "Повесть инока Симеона иерея суздальца, како римский папа Евгений составлял осьмый собор с своими единомысленники". Симеон не был доволен поведением Исидора во Флоренции; вот что он говорит о своем сопротивлении митрополиту и гонениях, которые он за то потерпел от последнего: "Исидор митрополит остался в Венеции и пересылался с папою, да ходя по божницам, приклякал (приседал) по-фряжски, и нам приказал то же делать; но я много раз с ним за это спорил, и он меня держал в большой крепости. Тогда я" видя такую неправду и великую ересь, побежал в Новгород, из Новгорода в Смоленск".
      Смоленский князь выдал Симеона Исидору, который посадил его в темницу, в железа, и сидел он всю зиму в одной свитке, на босу ногу, потом повезли его из Смоленска в Москву.
      Продолжали переводить с греческого: митрополит Киприан перевел "Лествицу" св.
      Иоанна и толкование на нее; переводили Андрея Критского, Златоуста, преп. Нила, св. Исаака Сирина, преп. Максима. Впрочем, большая часть переводов совершена была не в России, а на Афоне, в русском Пантелеймоновом и сербском Хиландарском монастырях, переводились и сочинения позднейшие, иногда ничтожные по содержанию.
      Под 1384 годом читаем в летописи: того же года переведено было слово святого и премудрого Георгия Писида - Похвала богу о сотворении всякой твари. Это поэма "Миротворение" Георгия Писида, митрополита никомидийского, писателя VII века; переводчиком был Димитрий Зоограф. От XIV века дошел до нас список Пчелы, сборника или антологии, составленной по известным греческим антологиям Максима Исповедника и Антония Мелиссы (Пчелы); антологии эти обыкновенно начинаются выписками из Евангелия, Апостола, творений св. отцов, и вслед за ними идут выдержки из писателей языческих - Исократа, Демокрита, Аристотеля, Ксенофонта, Платона и др. Из Болгарии и Сербии перешли в Русь и сочинения апокрифические, разного рода повести, особенно привлекательные для людей, стоящих на той степени образования, на какой стояли русские люди в описываемое время. Рассказы новгородских путешественников подали повод и к русскому оригинальному сочинению подобного рода; многие новгородцы рассказывали, что видели на дышащем море червь неусыпающий, слышали скрежет зубный, видели реку молненную Морг, видели, как вода входит в преисподнюю и опять выходит трижды в день. Судно новгородца Моислава прибило бурею к высоким горам, и вот путешественники увидали на горе деисус, написан лазорем чудным, и свет был на том месте самосиянный, такой, что человеку и рассказать нельзя, солнца не видать, а между тем светло, светлее солнца, на горах слышались ликования, веселые голоса; один новгородец взбежал на гору, всплеснул руками, засмеялся и скрылся от товарищей, то же сделал и другой; третьему привязали веревку к ноге, и когда стащили его насильно с горы, то он оказался мертв. Эти рассказы вместе с известиями, почерпнутыми из других, также мутных источников, заставили новгородского архиепископа Василия писать к тверскому епископу Феодору послание о рае.
      Сказания о Китоврасе и т.п. переписывались, а в богослужебных книгах ощущался недостаток; в житии св. Димитрия Прилуцкого говорится, что братия жаловалась ему на недостаток книг; во Пскове не было настоящего церковного правила, митрополит Киприан посылал туда устав службы Златоустого и Василия, чин крещения и венчания; в списки вкрадывались разности, искажения: тот же митрополит Киприан писал, что в толстых сельских сборниках много ложного, посеянного еретиками на соблазн невеждам, например молитвы о трясавицах.
      Что касается литературы светской, то до нас дошли от описываемого времени исторические песни, сказания и летописи. Из первых дошла песня о Щелкане Дудентьевиче, замечательная по взгляду на татар и на поведение ханских баскаков в Руси. Хан Узбек, творящий суд и расправу, изображается так: "Сидит тут Азвяк - суды рассуживает и ряды разряживает, костылем размахивает по бритым тем усам, по татарским тем головам". Узбек жалует своих родственников русскими городами, не жалует одного Щелкана, потому что тот находится в отсутствии, в земле литовской, где "брал он дани невыходы, царские невыплаты, с князей брал по сту рублев, с бояр по пятидесяти, с крестьян по пяти рублев, у которого денег нет, у того дитя возьмет, у которого дитя нет, у того жену возьмет, у которого жены-то нет, того самого головой возьмет". Возвратившись в Орду, Щелкан просит Узбека пожаловать его Тверью старою, Тверью богатою; Узбек соглашается, но с условием, чтоб Щелкан прежде заколол любимого своего сына, нацедил чашу горячей крови и выпил бы ее.
      Щелкан исполняет условие и приезжает в Тверь судьею: "А немного он судьею сидел:
      и вдовы-то бесчестити, красны девицы позорити, надо всеми наругатися, над домами насмехатися". Тверичи принесли жалобу своим князьям, которые называются братьями Борисовичами, и потом пошли с поклоном и подарками к Щелкану, тот загордился, повздорил с тверичами, которые и растерзали его.
      Содержание украшенных сказаний составляют подвиги самых знаменитых князей, самые важные события в жизни народной, счастливые или бедственные, наконец, события, особенно поразившие воображение современников какими-нибудь чудесными обстоятельствами. Если прежде содержанием исторических песен и слов служили подвиги князей и богатырей против печенегов и половцев, то мы должны ожидать, что в описываемое время это содержание будет заимствовано из борьбы с татарами, сменившими половцев. На западе, для Новгорода и Пскова, шла также опасная борьба со шведами, ливонскими немцами и Литвою; в этой борьбе прославились два князя Александр новгородский и Довмонт псковский; и вот мы видим, что подвиги их служат предметом особенных украшенных сказаний.
      Сочинитель сказания о великом князе Александре был современник и приближенный человек к своему герою: сам Александр рассказывал ему о подробностях Невской битвы. Мы уже воспользовались прежде этими подробностями; теперь же приведем начало сказания в образец слога: "О велицем князе нашем Александре Ярославиче, о умном и кротком и смысленом, о храбром, тезоименитом царя Александра Македоньскаго, подобнике царю Алевхысу (Ахиллесу) крепкому и храброму, сице бысть повесть о нем. О господе бозе нашем, аз худый и грешный и малосмысленный покушаюся написати житие святаго и великаго князя Александра Ярославича, внука великаго князя Всеволода. Понеже слышахом от отец своих, и самовидец есмь възраста его, и рад бых исповедал святое и честное житие его славное; но яко же Приточник рече: в злохитру душю не внидеть мудрость... Аще груб есмь умом, но молитвою св. богородице и поспешением св. великаго князя Александра начаток положю. Сей бе князь великый Александр богом рожен от отца боголюбива и мужелюбца, паче же и кротка, великаго князя Ярослава Всеволодича и от матери святыя великия княгини Феодосии. Яко же рече Исаия пророк: тако глаголеть господь: князи аз учиняю, священи бо суть, аз вожу я в истину; без божия повеления не бе княжение его. И възраст его паче инех человек, глас его яко труба в народе, лице же его бе яко Иосифа Прекраснаго, сила же его бе вторая часть от сил Самсоня; и дал ему бе бог премудрость Соломоню, храбрость же яко царя римского Еуспасьяна". Сказание о благоверном князе Довмонте и о храбрости его отличается большею простотою.
      К борьбе Новгорода со шведами относится также любопытный литературный памятник - рукописание Магнуша, короля свейского. Мы видели, что шведский король Магнус Ерихсон предпринимал крестовый поход против Новгорода; поход этот, грозивший сначала большою опасностию новгородцам, не удался; в отечестве Магнуса ждали бедствия: сначала он должен был вести войну с родными сыновьями, потом был свергнут с престола вельможами, которые провозгласили королем племянника его от сестры, Амбрехта Мекленбургского; Магнус был взят в плен, освободился только через пять лет и кончил жизнь в Норвегии в 1374 году. Эти известия о плачевной судьбе короля, который грозил такою опасностию православию, были причиною появления в Новгороде "Магнушева рукописания", которое начинается обычною формою русских завещаний: "Я, Магнус, король шведский, нареченный во св. крещении Григорий, отходя от света сего, пишу рукописанье при своем животе и приказываю своим детям, своей братье и всей земле Шведской: не наступайте на Русь на крестном целовании, потому что нам не удается". Следует исчисление неудачных шведских походов на Русь, от Биргерова до Магнусова. "После похода моего, - продолжает Магнус, - нашла на нашу землю Шведскую погибель, потоп, мор, голод и междоусобная брань. У меня самого отнял бог ум, и сидел я целый год заделан в палате, прикован на цепи; потом приехал сын мой из Мурманской (Норвежской)
      земли, вынул меня из палаты и повез в свою землю Мурманскую. Но на дороге опять поднялась буря, потопила корабли и людей моих, самого меня ветер носил три дня и три ночи, наконец принес под монастырь св. Спаса в Полную реку; здесь монахи сняли меня с доски, внесли в монастырь, постригли в чернецы и схиму, после чего живу я три дня и три ночи: а все это меня бог казнил за мое высокоумие, что наступал на Русь вопреки крестному целованию. Теперь приказываю своим детям и братьям: не наступайте на Русь на крестном целовании; а кто наступит, на того бог, и огонь, и вода, которыми я был казнен; а все это сотворил мне бог к моему спасению".
      Сказания, относящиеся к борьбе с татарами, начинаются рязанским сказанием о Батыеве нашествии. Заслышав приход безбожного царя Батыя, великий князь рязанский Юрий Игоревич послал за своими родственниками: за князем Олегом Игоревичем Красным, Давыдом Игоревичем муромским, за сыном своим, князем Федором Юрьевичем, за пронским князем Всеволодом и за прочими князьями местными, боярами и воеводами. Князья решили на совете послать князя Федора Юрьевича с дарами к Батыю, чтоб не воевал Рязанской земли. Князь Федор отправился и был принят ласково Батыем; но тут один вельможа рязанский шепнул хану, что у Федора жена красавица; татарин стал добиваться, чтоб Федор показал ему жену свою; но тот отвечал: "Когда нас одолеешь, то и женами нашими владеть будешь". Батый велел убить Федора; жена его Евпраксия стояла вместе с сыном Иваном на превысоких хоромах, когда один из дядек Федоровых явился к ней с вестию о гибели мужа; услыхав эту весть, княгиня вместе с сыном бросились с хором на землю и убились до смерти. Тогда князь Юрий выступил с братьею против татар, и произошла сеча злая и ужасная: один бился с тысячами, двое - со тьмами. Первый пал князь Давыд Игоревич; тогда князь Юрий вскричал в горести души своей: "Братия моя милая, дружина ласковая, узорочье и воспитание рязанское! мужайтесь и крепитесь!"
      Удальцы и резвецы рязанские бились крепко и нещадно, так что земля стонала; наконец сильные полки татарские одолели, князья были все перебиты, кроме одного Олега Игоревича, который попался в плен, бранью отвечал на убеждения Батыя отатариться и был рассечен на части; Рязань взята, вся земля Рязанская опустошена. Тогда является вельможа рязанский Ипатий Коловрат, бывший все это время в Чернигове, где брал дань на великого князя рязанского (?). Ипатий собрал 1700 человек дружины и нечаянно ударил на татар, которых начал сечь без милости.