Сказка для старших

      Внимательно поглядав не Митьку, Волшебник сказал:
      — Ты, я вижу, начал понимать.
      — Наверное, — сказал Митька. — Только я не могу понять, что же я понял.
      — Это понятно. Просто не находишь слов. Ты понял, КАК совершается волшебство. Ты понял, что надо просто ПОВЕРИТЬ, и все. Так?
      — Точно! — сказал Митька и засмеялся. — Именно! Я всегда это знал.
      — Именно, — повторил Волшебник. — Ты всегда это знал. Просто ты не верил. А теперь — поверил.
      Митька блаженно кивал головой. У него была эйфория.
      — А всякими заклинаниями и волшебными предметами НИКОГДА не увлекайся. Чтобы не подпасть под власть сказки.
      — А зачем они вообще нужны? — спросил Митька. В эту минуту самому ему ничего не нужно было.
      — А просто, чтобы поверить. Я побрызгал ковер очарованной водой, чтобы ты поверил. Я мог бы с таким же успехом побрызгать и обычной водой, мог бы и вообще не брызгать. Ты же все равно пока не смог САМ полететь.
      — Ну, а как же поверить, кто же поверит, что можно летать на ОБЫЧНОМ ковре?!
      — Да это все обычные ковры, уверяю тебя. Пошли, полетаем вон на том ковре, или вон на той ковровой дорожке. Пошли, пошли!..
      Митька уселся на потертую ковровую дорожку.
      — Попробуй все-таки сам. Может быть, получится?
      Митька сел на пыльный, затоптанный ковер, и подумал: все же Волшебник рядом; наверное, он незаметно помогает. Он велел ковру лететь, и у него получилось.
 
      Дома, конечно, Митька перепробовал все ковры и половики, но пока ничего не получалось. Не хватало присутствия Волшебника. Он засыпал с блаженной улыбкой, думая о завтрашнем дне.
 
      Странно, но Митька ничего не стал рассказывать Юрке. Знакомство с Волшебником будто провело между ними невидимую черту. Пытаясь разобраться в своих чувствах, Митька понял: он, Митька, застрявший в чужой сказке, наконец начал возвращаться к себе домой. Волшебник был для Митьки родным, и Митька хотел жить в его реальности. А Юрка был местный, и с ним придется расстаться. Когда Митька осознал это, ему вдруг стало так тоскливо, что он даже тихо всплакнул. А может, можно будет взять Юрку с собой?
      Митька попытался объяснить свои ощущения Волшебнику.
      — А ты думаешь, он захочет уйти отсюда?
      — Не знаю, — сказал Митька серьезно. Его удивило, что Волшебник с ходу согласился с версией, что Митька — уходит. Сам-то Митька высказал это как метафору, чтобы как-то передать свои чувства. Он спросил осторожно:
      — А что, я правда уйду?
      — В каком-то смысле, непременно уйдешь. Мир вокруг тебя изменится. Те, кто прежде были близкими, отдалятся. Появятся новые люди. То, что тебя связывает с Юркой, может стать тебе просто неинтересным.
      Это Митьку устраивало. Сурово… но этого-то он и хотел.
      Потом они с Волшебником перебирали разные волшебные предметы. Так захотел Митька.
      — Я тебя понимаю, — сказал Волшебник. — Поверить в шапку-невидимку гораздо легче, чем поверить в себя.
      Митька шмыгнул носом и развел руками.
      — Просто в этом мире, в той реальности, в какой ты живешь, для настоящего чуда необходимо присутствие какого-то волшебного предмета. Правильно?
      — Ну да. Или Ваше присутствие.
      Волшебник засмеялся.
      — Это то же самое. Я для тебя — волшебный предмет.
      — Ну, все-таки не предмет… — запротестовал Митька.
      — Именно — не предмет. Но для тебя я — волшебный предмет.
      — Вы для меня — Божий дар, — сказал Митька серьезно.
      Волшебник тоже стал серьезным.
      — Вот послушай, — сказал он. — Я объясню тебе, чем черная магия отличается от белой.
 
      Чем отличается черная от белой — это было важно для Митьки. Черная магия осуждалась обществом и преследовалась по закону. А вот к белой отношение было разное. Может ли православный человек быть ДОБРЫМ волшебником — тут встречались разные мнения.
      По этому поводу у Митьки был даже спор с отцом Федором. Отец Федор был папиным духовником. Он был иеромонахом и очень строгим ригористом. Мама за глаза называла его «зилотом». Как Митька понял, это было не ругательство, но и так… не очень лестное определение.
      Митька с ним однажды разговаривал о волшебстве.
      — Всякая магия — дело демонов. И черная, и белая, — сказал он Митьке по поводу Митькиной мечты.
      — А какая тогда разница? — не поверил Митька. — Есть же и белая, и черная. Есть же разница.
      — Черный маг знает, что творит. А белый не знает, что творит. Но они делают одно общее дело: служат злым духам.
      — А почему тогда воюют между собой?
      — Они воюют, а бесы радуются.
      Митька сильно смутился и весь вечер размышлял над словами отца Федора. Но так и не понял, что злого в белой магии, ведь добрые волшебники побеждают злых.
      А буквально на следующий день он услышал в храме слова Христа из Евангелия: "Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и дом, разделившийся сам в себе, падет. Если и сатана разделился сам в себе, то как устоит царство его? а вы говорите, что Я силою веельзевула изгоняю бесов." Это читал сам же отец Федор. Митька специально после службы подошел к нему, надеясь, что тот разъяснит противоречие. Если сатана сам с собой не воюет, то откуда разделение в волшебном мире на черных и белых? Но отец Федор, видно, не заметил противоречия, а может, просто сохранил невозмутимость.
 
      љ- Я объясню тебе, чем черная магия отличается от белой, — сказал Волшебник. — К сожалению, это мало кто понимает. Обычно это так представляют, что черный маг — это такой любитель всевозможных пороков и злодейств. Он любит деньги и славу, похищает девиц и кушает маленьких детей, стремится к власти над миром и ненавидит благородных добрых волшебников, которые бескорыстно творят добро людям и животным, любят музыку, цветочки и расколдовывают злые чары. Так?
      — Так, — засмеялся Митька.
      — Так вот. Это неправда. Или, точнее, не вся правда.
      Митька сел поудобнее. Ему нравилось слушать Волшебника. Митька не совсем понимал его мысли, но это, очевидно, было и необязательно.
      Митька заметил, что Волшебнику нравится, когда Митька в ответ говорит ему просто, что в голову взбредет. Каким-то образом Митькины несуразицы в преломлении Волшебника обретали глубокий смысл. Наверное, Волшебник достиг уже такого уровня мудрости, когда глупость просто исчезает. Все осмысливается, все исполняется особого значения.
      С ним было легко говорить: он сам улавливал в твоих словах необходимую для беседы с ним мудрость, которой у самого Митьки по молодости лет недоставало. Опять-таки после каждого разговора Митька почти физически чувствовал, что поумнел…љ Главное, стал лучше понимать себя самого, свои смутные ощущения.
      — Такие примитивные злодеи, конечно, бывают. И их, конечно, тоже можно назвать черными магами. Хотя на самом деле это просто мелкая шпана. Но тот, кто своим волшебством творит добро людям и любит цветочки, на самом деле тоже может оказаться черным магом.
      Митька задрал брови.
      — Суть тут не в пользе или вреде. Черный маг — это раб сказки, хотя воображает, что он — господин. А белому магу сказка сама служит, хотя он ее об этом даже и не просит.
      — А мне один батюшка сказал, что и черные, и белые служат бесам.
      — Ну, он, наверное, белыми называет просто добрых.
      — А разве добрые служат бесам?
      — Не прямо. Косвенно.
      — А почему тогда они воюют? Белые с черными?
      — Понятно же, почему. Почему ты спрашиваешь?
      — А в Евангелии написано, что сатана с сатаной не воюет.
      — Сатана и не воюет. Это они между собой воюют, а сатана радуется.
      Это было почти то же, что говорил отец Федор.
      — А настоящие белые не воюют? — уточнил Митька.
      — Нисколько, ни с кем, никогда.
 
      љВечером Митька рассказал Коту о Волшебнике. Кот отнесся весьма одобрительно.
      — Тебе попался настоящий мудрец. Не зевай, хватай и ешь: дичь сама пошла, — посоветовал он.
      Митька пожаловался, что не понимает учения Волшебника.
      — А чего тут понимать? — сказал Кот. — Совершенный правитель не управляет, и народ при нем благоденствует.
      — Как это — не управляет?
      — Он идет по Пути, по которому все идет, — объяснил Кот. — Потому как бы стоит на месте.
      Яснее не стало. Но ясно было, что Митьке надо в лепешку разбиться, но понять. Возраст такой, что ли, подошел. До сих пор Митька философствовал так, для удовольствия, из эстетических соображений… ну, еще для красного словца. А теперь — Митька чуял как кот! — надо было начать шевелить мозгами не на шутку. Потому что Митька наконец встретил настоящего Учителя.
 
      — Непонятно? А ты вникни в дело. Доброму волшебнику, чтобы делать добро, необходимо зло, необходимы болезни. И волшебная шпана тоже необходима, чтобы было с кем бороться. Если зла не будет, его волшебство потеряет смысл. Останется ему только нюхать цветочки.
      То, что говорил Волшебник, странно похоже на то, что говорил отец Феодор.
      — А зачем они тогда воюют — добрые со злыми? Если они все черные? — не понял Митька.
      — А зачем милиция воюет с преступниками? Тут то же самое. Шпана — она и есть шпана. Злой волшебник колдует из криминальных побуждений. Ради денег, ради власти, ради наслаждений. А добрый — кого все считают белым — ради добра. Для сохранения равновесия. Хотя они между собой воюют, но они — люди одного мира. Одной реальности.
      — А настоящий белый — он что?
      — А белый — совсем из другого мира, где зла просто нет. А черному нужно зло. Служит он ему или борется с ним — принципиальной разницы нет.
      Митька подумал.
      — А что ж тут черного? Что плохого? Он же борется со злом. И пусть делает. Почему Вы против?
      — Я не против, — сказал Волшебник. — Я вообще не против никого из людей. У меня нет противников среди людей.
      — Ну, — сказал Митька.
      — А у этих «добрых» волшебников есть враги: эти злодейские кудесники. Видишь разницу?
      — Ну, так надо же воевать со шпаной, — сказал Митька, пожав плечами. — А то никакой жизни не будет.
      Волшебник покачал головой.
      — К настоящему белому магу шпана не может даже приблизиться. Ему не приходится ни с кем воевать. Злые чары рассеиваются просто при его приближении, еще издалека. Ему просто не приходится ни с кем воевать. Вокруг него зла нет.
      Это звучало круто. Митька не нашелся, что ответить. Но злые чары Серого с командой ведь не рассеялись сами по себе, когда Волшебник приблизился.
      — А шапочка? — сказал Митька
      — Шапочка, ковер, сапоги… о том и речь,љ — сказал Волшебник. — Настоящему белому магу это просто не надо. Но тебе пока полезно. Как костыль.
      И опять-таки. В сущности, Митька так ничего и не понял. Главного он так и не понял.
      — Я так и не понял, что же такое настоящая белая магия. Получается это — черная, и это — черная. А где ж белая? Вы-то ведь — белый?
      — Надеюсь, — засмеялся Волшебник. Но тут же стал серьезным:
      — А если серьезно, Белая магия — это идеал. Как линия горизонта. Я что есть сил стараюсь. Но мне, боюсь, пока далеко до настоящей Белой магии.
      Он это сказал так смиренно, что Митьке тоже захотелось что есть сил стараться.
      — Давай мы будем с тобой беседовать небольшими порциями, — предложил Волшебник. — Обдумай пока то, что уже услышал, а в другой раз спросишь. Мне кажется, на сегодня ты уже перебрал. Идет?
 
      Вернувшись домой, Митька стал думать. И выходила у него ерунда. Получалось, что врачи и пожарники — тоже черные маги. Если не будет пожаров и болезней, им тоже придется цветочки нюхать. И милиция — то же, что и шпана. А это уже была философия Серого.
      Серый тоже был философом.
      Однажды Митька повстречался с Серым далеко от родного города. Они вместе плыли на прогулочном катере по широкой реке. Отделившись от родителей, эемляки сели на корме со стратегическим запасом мороженого, и стали философствовать. Серый, конечно, поучал более молодого Митьку. Но в словесном-то поединке Митька ему ничуть не уступал, и спорил с удовольствием. У Митьки мелькнула надежда, что после спокойного и серьезного разговора их отношения изменятся к лучшему.
      Тут-то Серый и высказал убеждение, что между милицией и шпаной нет принципиальной разницы.
      — Там и там власть. Как Царь берет налоги, так и мафии надо отстегивать. Милиция для тебя при серьезном залете — крыша. Но ведь и мафия при серьезном залете может прикрыть, причем мафия гораздо удобнее и доступнее.
      — Милиция — добрая. А мафия — злая, — указал Митька.
      — Милиция для своих добрая, — разъяснил Серый. — Для тех, кто ее законы уважает. А для тех, кто живет по понятиям, мафия добрая. Всякая власть для своих добрая. Вот ты — станешь меня слушаться, будешь своим — буду и я для тебя добрый.
      Слушаться Серого Митька все равно не хотел.
      — Нет, Серый! Все равно есть разница. Мафий много, они все между собой воюют. А Царь — один. Это для человека гораздо удобнее. Если я тебя стану слушаться, на меня тот же Чака все равно может наехать.
      — Если ты меня станешь слушаться, я Чаку за тебя ушибу, — протянул Серый, сплюнув в пенную струю за кормой.
      — Ты все равно не самый крутой в стране, — сказал Митька. — Царь все рано тебя круче.
      — Я и не претендую, — спокойно ответил Серый. — Я тебе как раз это и объясняю. Царь — просто самый крутой атаман в этом лесу.
      Митька покачал головой.
      — Ты — дисседент, Серый. Не говори твои мысли кому попало.
      Они помолчали, задумавшись каждый о своем.
      — Есть разница, Серый, — повторил Митька. — Царь — он Помазанник. Его Бог благословил править. Он один такой. А остальные атаманы — самозванцы, ты уж прости меня, атаман.
      Серый великодушно кивнул.
      — Тут я не спорю. Помазанник — это круто. Ну, а меня зато народ избрал — это тоже неплохо.
      — Кто тебя избрал, Серый? — нахмурился Митька. — Какой народ?
      — Мои люди — все за меня, — сказал Серый. — А за Царя вряд ли все. Так ведь.
      — Его люди все за него, — возразил Митька, — и их гораздо больше, чем твоих, Серый.
      — Вот и нету разницы. Просто ты решил прогибаться перед тем, кто сильнее всех. А я тебе базарю — о свободе.
      — О какой свободе, Серый? Ты же хочешь, чтобы я тебя слушался. Какая же это свобода?
      — А тебе всяко придется кого-то слушаться, Митек. Меня или другого атамана. Ты ведь сам-то — не атаман по натуре.
      Это была правда. Митька не был атаманом по натуре. Атаманы — народ крутой. А Митька не хотел быть крутым. Хотя свободу — любил. Как быть свободным — и не быть атаманом — это был вопрос. Как совместить несовместимое? Не для того ли Митька искал Волшебника?
      — Ну, так о какой свободе ты базаришь, Серый? — напомнил Митька. — Какая мне свобода, если я — не атаман. По натуре.
      — О реальной. Тебе есть резон прогибаться перед тем, кто ближе к тебе. Со мной ты всегда запросто сможешь побазарить, убедить меня, что тебе надо. А до Царя тебе ни в жисть не достать, в натуре. Твоя свобода — это быть ближе к атаману.
      И тут выходила правда у Серого! А Серый продолжал.
      — Вот и выбирай, перед кем прогибаться — перед тем, кто ближе, или перед тем, кто сильнее! Вот и вся разница.
      — Есть еще разница. Царь — Помазанник, — напомнил Митька.
      Так они спорили долго и откровенно, и Митьке даже показалось, что они — подружились. Но, вопреки ожиданиям, задушевный разговор никак не повлиял на политику Серого в отношении Митьки по возвращении в родной город. Это было обидно и непонятно. Получалось, что у Серого тоже вроде того, что дружба — дружбой, а служба — службой. А это Митьке всегда претило.
 
      Ближе к ночи Митька вдруг вспомнил, что Волшебник так ни слова и не сказал ему о таинственном ночном посетителе. Почему-то эта мысль была пугающей. Ночь приближалась, и Митьку стал охватывать страх. Он лег в постель и попросил Маму не выключать свет.
      — Что еще за глупости?
      — Боюсь. Очень страшный сон.
      — Ну, расскажи, что тебе приснилось.
      — Злой волшебник.
      — Вот не увлекайся волшебниками. Это все глупости. Помолись, и спи.
      И Мама все-таки выключила свет. Тогда Митька, скорчившись под одеялом, стал мысленно звать Волшебника.
      — Защити меня, приди ко мне…
      Он не заметил, как уснул. Во сне ему явился Волшебник и сказал:
      — Ты звал меня.
      — Да. Я боюсь этого, черного.
      — Прости, я совсем забыл про него сказать. Это, можно сказать, мелкий хулиган. Не думай про него, он больше не придет.
      — Это хорошо.
      — Вообще, если будут проблемы, ты можешь звать меня, как сегодня. Если ты — мой ученик, я обязан тебя защищать. А ты, похоже, решил стать моим учеником.
      — Конечно, хочу!
      — Но я все же советовал бы в случае опасности призывать Бога, как ты это сделал в прошлую ночь. Это надежнее и, кстати, привычнее. Ты же православный. Сам я в опасности именно Бога призываю.
      — Бога?
      — Именно Бога. Вот тебе мой совет: никогда не увлекайся волшебными предметами и словами. Особенно остерегайся имен. Используя чье-либо имя, ты оказываешься в долгу. И это в любом случае нехорошо.љ
      — А если Бога призываю?
      — А у Бога мы так и так в долгу. Потому лучше призывай Бога. Но меня призывать я, конечно, тебе не запрещаю.
      — А как же ограниченность? — сказал Митька, окончательно успокоившись.
      — Что — ограниченность?
      — Помните, Вы сказали, что во всемогуществе есть своя ограниченность.
      — Помню.
      — Я не понял, что там за ограниченность. Если Он все может — даже может создать камень, который нельзя поднять. Все может — какая ж тут ограниченность?
      — Для Него — никакой. Все может. Тут для нас ограничение.
      — Какое?
      — В этом разобраться не так-то просто. Это трудная штука для человеческого ума. Хочешь, я сейчас покажу тебе феерию? Может, это поможет…
      — Феерию? Хочу. Конечно, хочу. Прямо сейчас, во сне?
      — Почему же нет? Феерия сродни сну, одно другому не мешает… Я покажу тебе феерию про Конституцию.
      — Про Конституцию? — удивился Митька.
      Волшебник кивнул.
      — Конституция — это камень, который Король может сделать, но потом он уже не может его поднять.
 
      И Митька увидел странный сон про одного совсем древнего Короля, который действительно владел тайной Истинного языка. Его подданные благоденствовали. Когда являлась какая-то нужда, народ шел на поклон к своему Королю — и дело скоро улаживалось. Король был для них действительно отцом и благодетелем.
      Но люди любят свободу, дети постепенно взрослеют — и постепенно в народе зародилось недовольство.
      В соседнем государстве была демократия — там были и трудности, и трагедии, но зато и люди там были горды и смелы. Они высоко держали свои головы и презирали тех, кто не умел жить своим умом, своими трудами и чуть что — љ бежал жаловаться своему Королю. Конечно, никто и не думал устраивать революций и свергать Короля-Волшебника. Все понимали, что благополучие Королевства зависит от Короля. Просто однажды народ собрался на огромной площади перед дворцом. Самый мудрый и самый старший из подданных приблизился к Его Величеству и просил своего Повелителя даровать им Конституцию, даровать Закон, Право, Разделение властей, Выборы и самоуправление. Верховная власть все равно осталась бы в руках Короля — Король имел право отменить Конституцию и вновь стать неограниченным монархом.
      — Если это сделает вас счастливыми, то для чего отменять то, что сделано? А если это сделает вас несчастными, то для чего вам Конституция? — спросил мудрый Король.
      — Мы хотим лучше понять самих себя, — ответил мудрый Старейшина.
      — Поверьте мне, что это сделает вас несчастными, — сказал Король. — И вы сами же станете винить меня за то, что я послушался вас.
      — Тогда мы исправим ошибку и будем жить по-старому!
      — Я не хочу делать ошибок, — сказал Король.
      — Но быть может, для народа это полезно, Ваше Величество? — заметил Старейшина.
      — Может быть, — сказал Король. — Но я не хочу принимать в этом никакого участия. Вот мое решение: если вы захотите получить от меня право на ошибку, я отрекусь от престола.
      — Не делайте этого, Ваше Величество, — попросил мудрый Старейшина. — Потому что народ будет Вас винить в своих несчастиях, Вас же и обвинит в этом отречении. Вы будете в их глазах причиной всех несчастий.
      — Ну, так что ж? — заметил Король. — Зато я буду прав перед Всевышним.
      Мудрый старейшина вернулся к народу и передал волю Короля. Народ, испугавшись возможности отречения, просил Короля не оставлять престола и не слагать с себя корону. Благополучная жизнь оказалась несовместима со свободой, потому что она требовала могущественного Короля. И все разошлись восвояси.
      Узнав о происшедшем, вольнолюбивые соседи подняли насмех подданных Короля:
      — Жалкие рабы, дети рабов и родители рабов! Вы — не люди, а муравьи, в вас нет человеческого достоинства.
      Прошло несколько лет, и народ вновь явился ко Дворцу. На сей раз пришли без униженных прошений и прямо потребовали у Короля — свободы!
      И Король, как обещал, отрекся от своего королевства. Он прошел сквозь собравшуюся на площади толпу и удалился. Что удивительно — вслед ему раздались насмешки и укоризны!..
      И действительно, жить стало труднее. Все чувствовали себя как дети, вышедшие из-под отчего крова. Приходилось совмещать несовместимое. Но это была — свобода!.. А свобода и взрослая жизнь по-своему привлекательны, хотя и не столь сладки, как это кажется в детстве. Свобода оказалась сопряжена со страданиями. Но игра, наверное, стоила свеч! Первое время.
      Но прошли годы, и гордые свободолюбивые соседи завоевали бывшее Королевство!
      — Вы рабы, дети рабов и родители рабов, — сказали они. — Служить и угождать, молить и ждать решения — это ваш удел. Будете служить нам и ждать нашей милости.
      И тогда-то, вместо желанной свободы обретя новое рабство, куда более тяжкое и обидное, народ опомнился и захотел вернуть прежние порядки. Удивительно, но многие винили Короля в своем несчастии.
      — Для чего он послушался нас? Он — Король, и имел право поступить по-своему. Значит, его гордость для него выше народного блага…
      Мудрого Старейшину, совсем уже дряхлого столетнего старца, послали разыскать ушедшего Короля.
      — Ваше величество, — сказал Старейшина, — можем ли мы исправить ошибку?
      — Можем, — сказал Король.
      Старейшина вздохнул с облегчением.
      — Я так боялся, что Вы скажете "нет".
      — Можем, — повторил Король, — потому что это — ваша ошибка. А вот если бы я дал вам Конституцию — это была бы моя ошибка. И этого нельзя было бы исправить.
      На этом Митька сон оборвался. В полусне, еще не опомнившись, Митька лежал и гадал над притчей: что бы это все значило?
 
      На следующий день Митька, конечно, опять помчался к Волшебнику.
      — Скажите, Вы правда приходили ко мне во сне или это просто сон?
      — Правда. Я назвал тебя своим учеником. Но чтобы ты действительно стал моим учеником, необходимо согласие родителей. Необходимо.
      — А надо им вообще говорить? — нахмурился Митька.
      — Конечно. Это же не детское волшебство. Это — серьезное дело. Ты же не детскому волшебству хочешь обучаться, так ведь?
      Митька усмехнулся. Но с сомнением покачал головой.
      — А если они не согласятся?
      — Тогда придется ждать, пока ты не станешь взрослым. Но, конечно, встречаться во сне никто нам не может запретить. Родители властны над твоим телом, потому что родили его. А сон есть сон, там свои законы. Правда, то, что усвоено во сне, очень трудно применить наяву. Во сне легко совершать чудеса. Слишком легко. Сон не годится для тренировки.
      Митьке ужасно не хотелось ставить Папу в известность о своем новом знакомстве. Едва ли ему это понравится. Даже точно — совсем-совсем не понравится.
      — А почему конституцию дать нельзя, а уйти с престола — можно? — спросил Митька.
      — Это понятно, — заметил Волшебник. — Король вправе уйти и прийти. Если он не вправе уйти — то какой же он король? Он тогда — раб народа. Крепостной.
      — А конституцию не может дать?
      — Может, — сказал Волшебник. — Но не хочет. Народ будет несчастлив.
      — А почему? — сказал Митька. — Разве нельзя сделать, чтобы народ был счастлив и так, с Конституцией? Может он так сделать?
      — Почему нельзя? Можно. Но он этого не хочет.
      — Почему?
      — Потому, что это — необратимо. Это камень, который нельзя поднять.
      — А чего же нельзя-то? Взять — и отменить.
      — А кому это надо? — сказал Волшебник. — Если все счастливы.
      — Я все равно не понял. А почему он не имеет права ошибаться?
      — По идее феерии, этот Король всемогущ.
      — Ну, и что?
      — А всемогущий не может ошибиться. Ошибка ведь — от немощи. Чего-то не учел, что-то не вышло… Если ошибся — значит, не всемогущий.
      — Не может ошибиться? Какой же он всемогущий, если — не может?
      — Может — но не хочет. Никогда не ошибается, потому что не хочет ошибаться. И в этом смысле — не может ошибиться. Хотя, в принципе, может, но это — камень, который нельзя поднять.
      — Давайте еще полетаем, — предложил Митька. Насчет Короля все равно оставалась неясность, но сейчас было не до тонкостей. Если эта встреча — последняя, то хоть налетаться всласть, смутно подумал он.
      На сей раз он в присутствии Волшебника вел ковер уверенно и не сбивая дыхания. Учителю оставалось только одобрительно кивать головой.
      — Но это только при Вас, — сказал Митька самокритично, посадив ковер на место.
      — Увы, пока так. Пока что я пришелец в твоем мире. Это первая ступень ученичества. Ты живешь пока в своей старой реальности.
      — А Вы где? — не понял Митька.
      — А я в своей. Смысл обучения в том, чтобы ты переехал жить к мне. В мой мир.
      — А мы что ли в разных?
      — Ну, конечно! В моем мире все происходит так, как мне надо. В моем мире чудеса — это норма. А как там у тебя? — Волшебник приставил ладонь к уху, будто говорил по телефону.
      — Нет, у меня не так, — признался Митька, — у меня — только когда Вы рядом.
      — Сказка мне служит и сама делает все как надо, — продолжал Волшебник. — А как там у вас?…
      — У нас хуже. Хочу жить у Вас!
      — Переезжай ко мне! Хочешь?
      — Хочу. Но Мама не отпустит.
      Волшебник опустил руку и покачал головой.
      — Нет, ты не понял. Я не говорю тебе переехать с места на место в твоем мире. Какая разница, где ты будешь жить — у родителей или у меня. Ты должен перебраться жить в мой мир. Не меняя места жительства.
      — Тогда — Папа не отпустит, — сказал Митька.
 
      Папе новое увлечение сына крайне не понравилось. Папа с ходу запретил Митьке даже и мечтать о том, чтобы стать учеником Волшебника. И ездить в Театр тоже запретил. С ходу. Папа был человеком православным, церковным. И к волшебству относился отрицательно.
      — Ты все же посоветуйся о отцом Федором, — сказала Мама осторожно.
      Но от совета Папы с отцом Федором Митьке не приходилось ждать ничего хорошего.
      К Волшебнику Митька в тот день, конечно, не пошел. Папин запрет — это вам не шутка. Митька всплакнул.
 
      љНочью Волшебник явился ему во сне и велел послушаться Папу.
      — Не торопись отчаиваться, — сказал он.
      — Я уже отчаялся, — пожаловался Митька.
      — Ну и зря. Волшебник я или нет?
      Митька повеселел.
      — Подожди, может, Папа и передумает, — пообещал Волшебник. — А мы пока не будем терять время. Чудотворение пока оставим. Творить чудеса не так трудно, как это обычно думают. Гораздо труднее избежать связанных с чудесами опасностей. Ты должен понять, что жизнь волшебника — это невидимая война.
      — Война?
      — Именно война. Жизнь черного мага — это война с себе подобными. Там воюют все против всех. Но и жизнь белого мага — тоже война.
      Митька кивнул. Он так и думал.
      — Значит, Вы все-таки воюете с черными.
      — Нет-нет. Совсем не так. Я изо всех сил сохраняю мир. Если бы я стал воевать с ними, я сам бы стал одним из них, вот и все. А пока я — в мире, в своем мире, они просто не имеют доступа ко мне. Не понимаешь?
      — Не понимаю.
      — Я как паук, сижу в своей паутине. Тут я сильнее всех, даже шершня. Но если бы я отправился на войну, меня сожрали бы и муравьи.
      Митька отчаянно помотал головой. Нет, так нельзя. Либо он, Митька, неспособный ученик, либо…
      — Я ни-че-го не понимаю.
      — Все нормально. Это действительно трудно понять. Тем более, ты еще ребенок. А тут и взрослому нелегко разобраться. То, что я тебе объясняю, это мудрость. Тут все на парадоксах. На антиномиях. А по-другому — никак… А ты думал, это просто — стать белым магом? Это не каждому дается.
      — А мне дастся?
      — Надеюсь. Мы с тобой пойдем по порядку, не торопясь. Сейчас ты не понимаешь, как совместить: что у меня нет врагов, но я — воюю. Это несовместимо. Так?
      — Наверное.
      — У меня есть идейные враги. У меня с ними — идейная война.
      — Идейные? Кто это?
      — Невидимые разбойники, которые незаметно лишают людей веры. Веры в добро.
      — Бесы, что ли?
      — Конечно. Это от них исходит идея зла. И идея, будто зло имеет какую-то власть. Но это только идеи. Если ты не принимаешь их — они не имеют над тобой власти.
      — Но с ними-то Вы воюете?
      — Суть в том, что я уклоняюсь от борьбы. Я просто вменяю их идеи ни во что, не пытаясь спорить. Не придаю им важности.
 
      В другом сне они стояли на небольшой полянке, на голой вершине лесистого холма. В этом мире кто-то жил: под ногами была тропинка. Она змеилась между деревьями, уходя в лес. Так у Митьки — вроде что-то понятно, а вообще — темный лес!
      — Давай начнем сначала. С самого простого, — предложил Волшебник.
      — Давайте, — обрадовался Митька.
      — Начнем с того, что понятно. С детского волшебства. С переходов. Ты ведь гордишься тем, что у тебя переходы получаются легче, чем у других. И думаешь, что я появился в твоей жизни как бы в награду за это. Верно?