Сказка для старших

 
      Митька встретил Сашу в автобусе.
      — Как ты там?
      — Нормально.
      — А чем занимешься?
      — Выступаю.
      — И как?
      — Нормально.
      — Бьешь всех, наверное?
      Саша кивнул.
      — А твой папа знаешь что сказал? "Зря я научил его бою."
      Саша махнул рукой.
      — Знаю я все это. "В реальном бою силы не бывают равными." Только это все — теория. Красивые слова. Я понимаю, что такое реальный бой. Только зачем мне реальный бой? Я не кровожадный. Я люблю, чтобы было красиво. Уменье красиво биться — это престижно. Это положение в обществе. Это кусок хлеба с маслом. Плюс почет и уважение. Вот и все.
 
      Кое-что насчет Сашки многоопытный Митька понял, ощутил еще при первом серьезном разговоре: Сашка был крутым, и к волшебству он был явно неспособен. Он давно уже чувствовал себя взрослым. И высокомерно отверг свое собственное детство, не понимая, что становится банальным, как и все взрослые. Почти все, кроме тех немногих, которые как раз и привлекали Митьку, и на кого ему хотелось быть похожим. Митька боялся банальности, а Сашка не боялся… ну и пусть. Флаг в руку, как говорится, сердцу не прикажешь.
      Но что-то оставалось непонятным. Было ясно, что Сашка совершил что-то необратимое… как Антон в детстве. Но что?
      Митька долго размышлял над Сашкиными словами, но понял лишь главное: Сашу так и не увлекла идея побеждать врагов силой Божественного Духа; ему хотелось добиться чего-то в жизни самому, своими силами. Тем более, что ринг, как и цирк, далеко от Бога. Всемогущество — слишком тяжелая артиллерия для ринга.
 
      — Послушай, — сказал Монах. — Я хочу, чтобы ты понял одну важную вещь.
      — Какую?
      — О покаянии. Бог стал человеком и умер на Кресте — для чего? Для того, чтобы дать тебе ВСЕ, абсолютно все.
      — Я это, кажется, понял. А при чем тут покаяние?
      — Бог дал тебе ВСЕ, а ты не хочешь брать.
      — Почему — не хочу? Хочу.
      — Если бы ты хотел, ты бы оставил все остальное и только об одном бы думал. Это же ВСЕ, понимаешь?
      — Кажется, понимаю, — повторил Митька.
      — Понимаешь — а не делаешь, вот что ужасно. Он дает нам Себя Самого, а мы заняты другими делами. Понимаем, а мысли наши заняты не молитвой, а суетой. Хотя ведь понимем, что лучше Него никто наши дела не устроит. Понимаем?
      — Понимаем, — сказал Митька, хотя пока не понимал. — Значит, "помилуй мя, грешного", за то, что я думаю не о Тебе? Что невнимательно молюсь?
 
      Митька чувствовал, что совсем запутался. Он не знал, за кем пойти. Он стал много думать и мало молиться. Он сильно поумнел за последнее время, общаясь со своими взрослыми друзьями. Но это были лебедь, рак и щука.
      љ"Если ты будешь Его учеником, тебе придется понести Крест," сказал Волшебник, и это звучало ужасно. И Монах этого не опровергал, только обнадеживал Воскресением. Антон вроде был заодно с Монахом. Но на самом деле — отвлекал в сторону от молитвы. Может, не хотел, но отвлекал. К интересному, жизненному… Но тут тоже чувствовался скрытый конфликт. Слишком тяжелая артиллерия… И разговоры с Монахом — парадокс! — тоже отвлекали от молитвы. Митька устал от антиномий. У Волшебника все было проще. "Переезжай ко мне — у меня все проще!"
      С другой стороны, так и так придется умирать.
      Но все-таки не на Кресте. Опять-таки, взять отца Глеба. Он веселый, жизнерадостный. Митька был еще в детсадике, когда к ним в группу в первый раз пришел отец Глеб. Сначала он что-то там сказал о Боге, а потом долго играл с ними. Митька полюбил отца Глеба и потом на службах для него было утешением слушать его красивый голос и наблюдать за исполненными важности действиями. Но с Крестом отец Глеб никак не ассоциировался. Он что, не ученик Распятого? Тоже ученик. Так что Волшебник что-то тут не то говорит.
      Но в воскресение на службе Митька услышал: "…возми крест твой и иди за Мною." Начало Митька за своими мыслями прослушал. Пришлось попросить Маму:
      — Мам! Найди мне сегодняшнее Евангелие.
      Последнее время Мама стала напряженно относиться к Митькиному увлечению молитвой, и это распространялось на все церковное вообще. Мама подозревала, что Митька впал в прелесть и искала способов его остановить.
      — А что ты хочешь? — спросила она.
      — А я невнимательно слушал в храме. А хочу знать.
      — А-а… — Мама разыскала нужное место.
      "Если хочешь совершенным быть, продай имение свое, раздай нищим, и возьми крест свой, и следуй за Мной," — прочитал Митька.
      Вот оно что. Это, значит, о монашестве. Отец Глеб-то не монах. Все ясно, или почти все.
      — А немонаху необязательно все время молиться? — спросил Митька Маму.
      — Конечно, необязательно, — сказала Мама.
 
      — Всем обязательно, — сказал Монах. — Раздавать имение не обязательно, а молиться всем обязательно. Это общий крест. "Возьмите иго Мое не себя"… — это о молитве.
      — Все время молиться?
      — Все время молиться. Просто христиане об этом забыли. Из-за этого и все проблемы в христианстве… и вообще в жизни человеческой.
      — А отец Глеб? Вот он не монах, и не молится.
      — А почему ты решил, что он не молится?
      Митька пожал плечами. Если бы отец Глеб сам все время молился, наверное, он бы не запрещал Митьке молиться.
      — Кажется, — сказал Митька.
      — Кажется? — переспросил Монах задумчиво.
      Митька объяснил.
      — Да он тебе не запрещал молиться. Просто посоветовал не волновать маму. Что именно он тебе сказал?
      — "Подвига сверх силы не бери."
      — А что, Иисусова молитва для тебя сверх силы?
      — Не знаю, — сказа Митька честно. — Вначале казалось не так уж трудно. А теперь — не знаю.
      Последние дни молиться Митьке и правда стало по-настоящему тяжело. Митька словно чувствовал, что все вокруг него становится каким-то зыбким, словно готово обрушиться. Митьке бы тут поднапрячься, держаться бы из последних сил за молитву. Но внимательная молитва у него перестала получаться: стоило начать, как тут же в голову приходили умные мысли, требующие внимания. Антиномии. А держаться за слова — Митьке было тяжко. Не хватало уверенности, что это — действенно. Что внимательная молитва действует — Митька уже убедился. А помыслы о бесполезности молитвы невнимательной теперь брали над ним верх. А молиться несмотря на то, что молитва кажется бесполезной — это уже совмещать несовместимое. Это трудно Митьке было.
 
      И все обрушилось.
 
      Началось с приятного события: наконец вернулся с юга Юрка. Немедленно, тем же вечером, Юрка приехал к Митьке домой, что случалось нечасто: Митька с Юркой предпочитали встречаться на Заречном, потому что у Юрки уже был инцидент с Серым. О том, что Серый разбит наголову, Юрка не знал, но примчался, наплевав на опасность.
      — Митька! Что с тобой?!
      — Со мной? — удивился Митька. — Ничего со мной. Я в полном порядке.
      С этого момента он забыл молиться.
      — Ты почему молчишь, гад? Я тебе каждый день слал депеши, ты почему не отвечал?
      — Каждый день? — искренне удивился Митька.
      — Ты что — не получал?
      — Ни разу! Честно.
      — А сам почему молчишь? Почему молчал? Трудно было бацнуть пару слов?
      Митька почувствовал вину. Он стал путано объяснять Юрке про Волшебника, про молитву, про стаю волков, про то, что запутался…
      Но Юрка и так уже почти успокоился.
      Одно было огорчительно: волшебная шапочка закапризничила и не захотела показывать Юрке свои способности. К счастью, Юрка в Митькиных словах не сомневался.
      Митька отпросился у родителей ночевать у Юрки. Папа был не очень доволен, но понимал: давно не виделись. А Мама, кажется, даже обрадовалась. Может, она надеялась, что дружба с нормальным ребенком вернет Митьку на путь истины?
      Они двинули на Заречный. Пространственным переходом.
      — А что с Серым? — спросил Юрка. — Он здоров?
      — А что?
      — Мы с ним столкнулись нос к носу, и он притворился, что меня не узнал.
      — Что ты! — засмеялся Митька. — Серый напуган до смерти! Он теперь с меня пылинки сдувает!
      Митька так и не научился не врать. Нет-нет, да и приукрасит правду жизни. Но историю с братьями передал Юрке более-менее точно. Они сидели на берегу Перекатной и Юрка восхищался.
      — Ну, ты даешь, Митек! ты тут время точно не терял…
      Наступили сумерки.
      — Пошли, — сказал Юрка. — Мне сказано до темноты вернуться.
      И вот, когда по дороге к юркиному дому Митька начал живописать Юрке теорию мастера Ли, Юрка вдруг скомандовал:
      — Стой.
      Потом быстро затащил Юрку в первую попавшуюся дверь.
      — Ты чего? Что случилось?
      — Ничего. Влипли мы. Это — теория, а это — практика.
      И он быстро потащил Митьку дальше, вглубь магазина. Митька ощутил противный липкий страх и повиновался.
      Они встали подальше от двери.
      — Смотри.
      Митька увидел, как в магазин задумчиво заглянул какой-то длинный меланхоличный парень, усмотрел Юрку, немило осклабился и вышел.
      — Это кто?
      — Это Винт. Помнишь, я рассказывал?
      — А откуда он тут, на Заречном?
      — Почем я знаю. Мало ли. Ты своих разбойников тоже тут повстречал. Не знаю, что они все сюда плезли, что за нечистая их тянет…
      Помолчали.
      — Ну, и что теперь?
      — Не знаю, — сказал Юрка раздраженно. — Будем стоять тут. Он же не один. Я видел. Целая шобла. Давай, ты соображай, что делать. Ты теперь у нас спец. Мастер Ли.
      Митька соображал плохо. Он решил слать депешу Мишке.
      — Мишка! Я серьезно влип. Выручай.
      Через минуту Мишка ответил:
      — Что случилось?
      — Мы с Юркой стоим в магазине. Нас снаружи караулит целая банда.
      — Сколько вас?
      — А их сколько? — спросил Митька у Юрки. И послал депешу:
      — Нас двое. Их четверо.
      — Какой магазин? не оружейный? не охотничий? — вопрошал Мишка.
      У Митьки возникло сильной желание грубо послать пацана подальше. Но ответил он хладнокровно:
      — Не оружейный. Продуктовый.
      Тут в магазин опять вошел Винт и направился к ребятам. Все напряглись. Митька не воспринял ответную депешу.
      — Вылазь наружу, — посоветовал Винт. — Чем дольше нам придется ждать, тем серьезнее будет базар.
      — Сейчас выйду, — хмуро пообещал Юрка.
      — Вместе выходите, — сказал Винт, глядя на Митьку. — Познакомимся.
      И удалился.
      — Может, будем стоять тут, и все? — предложил Митька.
      — Пошли, — сказал Юрка. — Чего ждать. Магазин все равно закрывают в 12.
      — Погоди, — сказал Митька. Он принял Мишкину депешу.
      — Купите минералку в стеклянных бутылках, — посоветовал Мишка.
      Это было жей ши. Митька сразу понял идею специалиста по реальному бою. У него захолонуло сердце, но он вспомнил слова Антона:
      — Это твой случай. Ты же за них молишься.
      — Чего годить? — раздраженно сказал Юрка.
      Мишка молча подошел к прилавку и стал беседовать с продавцом. Девушка никак не могла понять, чего он хочет и без конца доставала пластиковые бутылки. В это время пришла новая депеша:
      — Сообщи, где находишься. Я приеду.
      — Папа не пустит, — отвечал Митька.
      Наконец, девушка дала то, что нужно. Четыре стеклянных бутылки.
      — Пустит, — быстро настучал Мишка. — Мы вместе приедем. На такси.
      Юрка наконец догадался, к чему идет дело.
      — Ты что, озверел? — прошептал он.
      Митька покачал головой. Он вдруг успокоился. Прилетела новая депеша:
      — Ждите нас на месте. Сообщи, где вы?
      Митька решил промолчать. Его бил легкий мандраж, но это была внешняя телесная реакция. Умом он был спокоен и точно знал, что будет дальше делать.
      — Если они нападут, шуми. Выбей витрину, — продолжал Мишка, все еще надеясь, что Митька будет стоять на месте и ждать помощи.
      — Не нападут, — ответил Митька и спокойно пошел к выходу.
      Две бутылки он отдал Юрке. Юрка покорно пошел следом, мучаясь сомнением.
      — Папа говорит: надо вызвать милицию, — опять подал голос Мишка.
      Митьке было уже не до того.
      Выходя наружу, Митька откупорил одну бутылку о ручку двери и хлебнул из нее. Винт сразу шагнул вплотную. Митька разбил о его голову открытую бутылку, которая была в правой руке. Винт осел.
      Не теряя инициативы, Митька кинулся на ближайшего из оставшихся. Тот глядел на правую митькину руку, из которой торчали стеклянные лезвия, и пропустил удар левой рукой сверху. Теперь обе митькины руки были вооружены осколками. Выскочивший следом Юрка никого ударить не успел: оставшиеся разбойники просто стремительно убежали с поля боя.
      Винт был без сознания. Ему пришелся удар сбоку, в ухо. Второму разбойнику попало сверху, по лобной кости, и он был в сознании, но лишь отчасти: он стонал и пытался уползти, видимо, предполагая, что избиение только началось. Митька быстро вылил на Винта воду из юркиных бутылок, и, убедившись, что тот жив, скомандовал:
      — А теперь — бежим.
      Он чувствовал эйфорию, не думая о последствиях. Конечно, следовало опасаться милиции, но, скорее всего, разбойники просто окончательно придут в себя и уберутся восвояси раньше, чем у магазина появится милиция. Главная опасность ждала Митьку не здесь.
 
      Главная катастрофа ждала Митьку у Антона. Было ясно, что Мишка нарушил омерту и что предстоит не очень приятный разговор. Ехать к Антону было сташновато, но и тянуть время было нежелательно.
      Мишка понимал, что Антон будет ругать его за волшебство и еще больше за омерту. Но он никак не предвидел, что реакция будет настолько серьезной!
      Оказалось во-первых, что Антон не только не одобряет Митькиног подвига, но считает его действия весьма глупыми и необоснованными. Вызвать милицию, находясь в стенах магазина, было возможно и даже необходимо. Необходимо было проявить внутреннюю свободу и плюнуть в лицо омерте. В данном случае это и было бы правильное прерывание боя. Избегание боя.
      Но поскольку теперь уже Антону ясно, что Митька является служителем и поклонником омерты, то пусть он найдет себе крышу в лице какого-нибудь атамана, так как Антон Митьку более защищать не намерен. Почему? Потому что Митька втянул в омерту маленького Мишку. Именно поэтому.
      Спокойно объяснив это, Антон запретил Митьке встречаться с сыном и приходить к ним в дом. Никаких дальнейших дел иметь с ним не хотел. Потому что Митька тайно — тайно! — обучал его сына волшебству. Это было настолько неприемлемо, что Антон даже не предполагал такой возможности.
      Митька пытался объясниться и оправдаться, но это лишь ухудшило положение.
      Разговор получился настолько неприятным, что не хочется его описывать. Антон говорил предельно вежливо, но абсолютно безжалостно. Впервые он говорил с ним как с сопляком. Но самое страшное было не это. Это обычно у взрослых, почти никто не говорил с Митькой всерьез… кроме самых близких. Зато, говоря с ребенком как с ребенком, взрослые соблюдали какую-то взрослую этику, на которую Антону было наплевать. Впервые Митька на собственной шкуре ощутил, что перед ним действительно — палач, способный на все. Видно было, что Антон ничуть не раздражен, не обижен, не рассержен и даже не встревожен. Просто решил, что Митька идейно опасен, и хладнокровно нанес своими словами несколько ударов по болевым точкам, чтобы сделать общение — невозможным. Он говорил то, что нельзя говорить. Это было неожиданно, и больно. И непонятно.
 
      — Жаль, — сказал Юрка, — придется нам с тобой искать другую крышу. А это была идеальная крыша.
      Это точно. Теперь-то, сокрушив врагов и глядя на происшедшее со стороны, на трезвую голову, Митька и сам понимал, что слегка погорячился. Прежде, чем бить бутылки о бандитские черепа, следовало бы подумать о последствиях. В нашем маленьком городке невозможно встретиться с человеком только один раз. Решившись на этот шаг, Митька подсознательно рассчитывал на помощь Антона.
      Между прочим, вот так вот «послать» его, Митьку, теперь — это в каком-то смысле предательство со стороны Антона.
      — Будем искать крышу, — сказал Митька.
 
      Мама глубоко вздохнула и перекрестилась, закрыв глаза:
      — Слава тебе, Господи! — сказала она. — Я так молилась, чтобы Он тебя вразумил! Теперь-то ты видишь, что это за человек. Старший сын от него сбежал. Придет время, и младший сбежит. Он просто глубоко травмированный, насчастный человек, жертва войны. Психически травмированный. Ему нужны враги, чтобы жизнь его имела смысл. Что ты научил Мишку волшебству — это хорошо. Нельзя лишать ребенка детства.
 
      Естественно, о своей стычке с разбойниками Митька родителям ничего не сказал. Омерта. Митька сказал суть: я научил Митьку кое-чему, Антон меня и прогнал.
      Суть была понятна: волшебством-то все баловались в детстве, даже и тот же Антон.
      Папа почему-то сильно расстроился.
      — Ну, и лопух, — сказал он. — Такой шанс потерял. И на что ты его променял? Лопух.
 
      Митька слегка обиделся на отца. Но очень сильно обиделся на Антона.
      Зато вдруг стало ясно, что пора спокойно вернуться в ученики к Волшебнику. Лежа дома, в постели, он перед сном решил утешиться обычными детскими чудесами — последнее время он совсем забросил обычное детское колдовство: все внимание, все силы ума его поглотили Волшебник, потом Антон… который оказался таким непримирмым противником магии. Ну и пусть себе воюет… Без него жили, без него и дальше проживем.
      И тут Митька с ужасом обнаружил, что у него ничего не получается. Чего-то не хватало, какого-то важного ощущения. Пропала вера. Словно избиение разбойников что-то оборвало в митькиной душе. Словно Митька вдруг стал взрослым.
      Вначале Митька перепугался.
      Потом вдруг ощутил какую-то горькую радость: вот и он, Митька, стал взрослым. Ему даже захотелось наутро поехать к Антону и объявить: все, брат, я больше не волшебник, проблема отпала, нет препятствий для дальнейшей дружбы. Но это было мимолетное чувство. Препятствия все равно были.
      Тогда Митька стал думать про Волшебника и уснул с мыслью, что Волшебник как прежде явится ему во сне и все объяснит.
      Но этого не произошло. Сны были обычные, сумбурные и бестолковые, только какие-то тревожные, полные предчувствия новых бед.
      Проснувшись наутро, Митька ощутил глубокую тоску и потребность в Волшебнике. Теперь Митьке было ясно: сама судьба наказала его за то, что он, возгордившись, решил бросить Учителя и далее идти в одиночку.
 
      Когда он приехал к Театру, то обнаружил на двери надпись: "Театр закрыт."
      Митька ощутил ужас при мысли, что Волшебник исчез. Он, конечно, ушел в другой, добрый мир, в сказку, где нет зла. В тот мир, который Митька искал все эти годы. О котором мечтал с детства, ощущая себя чужим на этой планете. Он прошел бесчисленные миры в поисках свой счастливой сказки, но нашел там только Юрку с Заречного. Но и тот оказался слишком местным… от мира сего. И вот, наконец Митька встретил Волшебника, который знал Путь, и позвал за собой.
      И что же, что же сделал Митька? Что он сделал со своей мечтой? Он променял ее на дядю Антона, на этого офицера, который мечтает перебить всех неверных. Митька всю жизнь, с самого детства боялся увлечся идеей крутизны: он знал, что когда он попадется на эту удочку и возмечтает стать крутым, сказка ускользнет от него. И вот, это наконец произошло! Митька решил стать крутым. Решил отрастить себе здоровенные кулаки. Нашел себе учителя реального боя. И где? В Церкви! Митька научился быть жестоким. И Митькина сказка ускользнула от него! О, зачем, зачем Волшебник заставил его молиться! И зачем Митька не послушался Волшебника, когда тот сказал "хватит"?…
      За одни сутки злая судьба лишила Митьку всего, что подарила за это лето. Что оставалось? Уйти. Уйти, куда глаза глядят!
      И Митька пошел. Но зачем-то вернулся.
 
      Мучаясь мыслями, Митька медленно обходил кругом здание Театра. Бесцельно, просто потому, что не смог уйти сразу. Митька обошел Театр раз, другой…
      И на третий — увидел!
      Волшебник был в окне, за стеклом. Волшебник неподвижно смотрел куда-то вдаль, поверх митькиной головы. Это было странно, но главное — сказка ожила!
      Митька замер, боясь спугнуть видение.
      Волшебник медленно перевел взгляд на Митьку и кивнул головой, не меняясь в лице. Потом показал рукой: обойди здание, я открою.
      Митька бросился к дверям Театра и нетерпеливо замер на ступенях.
      Нескоро и неспешно дверь отворилась.
      — Здравствуй. Заходи.
      Первое мгновение у Митьки мелькнуло желание — то ли пасть на колени, то ли обнять. Но Волшебник был задумчив и обыденно-серьезен. Это настороение передалось и Митьке. Митьку начала грызть совесть. Теперь стало важным, что с точки зрения белого мага разбивать бутылки о головы разбойников — это дело скорее грязное, чем геройское. Грязное ушу, понимаешь. Они сели у того же самого окна, выходившего на глухую стену здания УВД.
      — Ты зря обиделся, — сказал Волшебник. — Конечно, Антон прав. Прав во всем.
      Митька онемел.
      — Это у тебя сиюминутные чувства, — сказал Волшебник. — Знаешь, годы идут. Мне уже очень много лет. И я уже по опыту знаю, какие чувства проходят с годами, а какие остаются. Твоя обида — это…
      Он пошевелил в воздухе пальцами.
      — Потом ты поймешь его, и согласишься с ним. Он боится, что сын его зря потеряет драгоценные годы на пустые игры. Он прав. Быть взрослым в детстве — это значит остаться ребенком до самой смерти — и дальше. Истина не зависит от возраста. Мишке не нужны детские игры. Он давно взрослый, потому-то он навсегда останется ребенком. Если только не сорвется, не впадет в детство… Ты, конечно, виноват. Перед Мишкой, перед Антоном… Ты это поймешь потом. А сейчас послушай меня, старика. Я благодарен тебе за молитву. За это упорство. Надо быть магом, чтобы понять, какие пласты перевернулись… какая целина перепахалась, пока ты молился. Я сразу знал, что ты послан мне судьбой. Но я не знал… не мог и представить себе, как это серьезно. Я думал, ты будешь моим учеником… моим наследником… сыном, если хочешь.
      Митька кивнул.
      — Нет. Нет, — Волшебник покачал головой. — Ты послан мне судьбой, чтобы поставить точку в этой моей жизни.
      Митька испугался. Точку в жизни? Что за притча? Что же он, Митька, и вправду палач?!. И должен добить свою сказку собственными руками?
      — Не пугайся. Не в жизни вообще. Не в жизни раба Божьего Иоанна, а в жизни волшебника. Я ведь не всегда был волшебником. Я начал сознательную жизнь в монастыре… Там я понял, что к чему.
      Волшебник замолчал, давая Митьке время переварить. Но Митька не мог переварить.
      — Я не стал монахом, — продолжал Волшебник, — не стал, потому что прельстился. Прельстился возможностью прожить такую жизнь, какую прожил. Я узнал многое. Я знаю, как устроен мир. Смысл этой моей жизни, жизни белого мага, был в том, чтобы понять то, что понял Екклезиаст. Он был царем и все перепробовал. И он постиг, что все это… — он показал пальцем вокруг, — все это суета.
      Митька почувствовал протест. Он помотал головой.
      — Не спорь, — Волшебник поморщился. — Не нужно мне говорить, что жизнь прекрасна и удивительна. Я — белый маг, я знаю это лучше, чем многие другие. Я говорю сейчас не о том… Эта прекрасная и удивительная жизнь — суета. Придавать ей какую-то важность — это ошибка. Тогда прекрасная и удивительная жизнь превращается в трагедию. Я всю жизнь играл, и получал удовольствие от своей игры. А теперь я понял, что только напрасно потерял время.
      Митька медленно-медленно помотал головой.
      — Ты можешь, — сказал Волшебник. — Ты можешь повторить мой путь, и убедиться в этом на собственном опыте. Ты можешь стать, как и я, клоуном, развлекающим публику.
      — Вы — не клоун, — сказал Митька твердо.
      — Прости, ты просто пока не понимаешь, что я говорю. Я говорю не о людях… не о детях, приходивших сюда на представления. Я говорю о бесах, которые посмеялись надо мной, толкнув меня на этот путь. Я исчерпал жизнь до конца и увидел, что в ней нет смысла. Нет смысла быть счастливым без Бога, вот и все. Меня провели как ребенка… как дикаря, выдав блестящие стекляшки за драгоценность. Все суета, говорил Екклезиаст. Весь мир — суета. Все суета, кроме Бога. Собственно, я всегда понимал это… но всегда откладывал на потом: потом разберусь. А пока… я искал совершенного счастья. Совершенного мира. Помнишь, ты спросил меня, как будет в Царстве Небесном без приключений?
      — Помню.
      — Вот и все. Все уже было сказано.
      — Не понимаю, — сказал Митька твердо.
      — Ты непременно поймешь. А сейчас — пойдем.
      Волшебник тяжело поднялся. Митька встал.
      — Пойдем к твоему Монаху. Нужно признаться ему, что он был прав насчет меня. И нужно посоветоваться с ним, как быть мне дальше.
      — Не хочется, — сказал Митька.
      — Прости, но это понятно. Ты ведь наконец бросил молитву, правда? Конечно. Бесы добились своего. И поверь мне, это неудивительно. Я был уверен, что этим и кончится, и спокойно ждал этого. Удивительно, что ты так долго держался. Поверь мне, самое лучшее, что я могу сделать для тебя — это отвести тебя обратно, помирить с Антоном — не спорь, я могу это сделать. Я найду слова. С магией покончено.
      Волшебник медленно пошел к выходу. Митька покорно следовал за ним. Он был окончательно растерян. И вдруг поймал себя на том, что повторяет слова молитвы.