Наталья СОЛНЦЕВА

ЗОЛОТЫЕ НИТИ

Все события вымышлены автором.

Все совпадения случайны и непреднамеренны.

«Все, что мы видим и чем кажемся,

Всего лишь сон во сне».

Эдгар Аллан По

ГЛАВА 1

Старый московский дом, каких мало уже осталось, стоял в глубине переулка. Розовая краска облупилась, полукруглые окна, обращенные на улицу, покрылись пылью. Казалось, пыль накапливалась десятилетиями, она словно въелась в темные рамы. Неровная шероховатая поверхность ампирных колонн потрескалась. Зелень, буйно разросшаяся там и сям, – благо никто ей в этом не собирался мешать, – тоже покрылась пылью. Старый дом, словно благородный аристократ, в бедности и запустении не утратил былого величия. Неуловимые признаки «породы» невольно приковывали к нему взгляд и вызывали уважение.

Стояло жаркое городское лето. Раскаленный асфальт, горячий застоявшийся воздух и пыль повсюду. Тина свернула в этот тихий переулок с улицы, полной выхлопных газов и шума машин – и словно нырнула в тихий омут. Как будто пересекла невидимую грань. Пространство и время повернулись иной стороной, как часто происходит на старых московских улицах. Эти волшебные уголки города странно волновали ее… Остатки неуклюжих ворот, полуразрушенная беседка в бывшем саду, – все, что осталось от прошлого великолепия. Когда-то здесь было парадное крыльцо, флигелек и каретный сарай, молодые тополя отражались в запущенном пруду. Толстые вековые липы шумели так же и пятьдесят, и сто лет назад, тот же воздух и то же выцветшее небо…Неопределенное, щемящее чувство охватывало ее каждый раз, когда старинная деревянная дверь открывалась с уютным скрипом. Непривычно пологие лестницы в полутьме подъезда, прохлада, запахи очень старого жилья и очень старых вещей… Источенные жучком деревянные резные перила отполированы сотнями рук. Тина всегда прикасалась к ним с удовольствием.

Старомодные звонки, обитые разноцветным дерматином двери – все хорошо знакомо. Она позвонила и прислушалась. С той стороны ничто не нарушило тишину. Послышался шорох, из темного угла вышла кошка, заинтересованно посмотрела, помахала кончиком пушистого хвоста.

Дверь никто не открыл. Тина позвонила еще дважды, постояла в недоумении. Ожидание в темном подъезде вдруг стало тягостным. Она пожала плечами и вышла на улицу. Непонятная тревога мешала сосредоточиться.

Где-то в самом дальнем уголке двора отцветала сирень , порыв ветра донес ее горький аромат. Внутри у Тины не проходило неясное беспокойство. Альберт Михайлович был уже человеком немолодым, хотя на здоровье не жаловался. Он звонил ей, просил о встрече, и вот…

Тина шла по нагретому асфальту и размышляла. Что-то определенно ей не понравилось.

В детстве она мучительно искала объяснений своим чувствам, желаниям, непонятным мечтам, невесть откуда берущимся, словно всплывающим из глубин сознания – из непроницаемой пучины, одновременно влекущей и пугающей. Взрослые иногда пытались разобраться в хитросплетениях ее мыслей, иногда просто отмахивались, – не мешай, и так проблем хватает! – чаще выслушивали, недоумевали и быстро забывали, что она ждет ответа. Постепенно она интуитивно осознала, что поиск объяснений – это попытки облечь непонятное, необычное и непривычное в привычную и понятную форму. Форму реальности, понятной всем. Попытки тем чаще бесплодные, чем настойчивее она искала ответы на свои вопросы. В конце концов, она приняла решение позволить жизни идти и нести себя по течению своей собственной странной и непонятной никому действительности. Это ее путь. И пройти его предстоит именно ей. Найдется человек, способный разделить его с ней – хорошо. Нет – что ж, так и будет. Ей казалось, что она поняла основную свою ошибку, а возможно и ошибку многих людей, упорствующих в своем стремлении найти объяснения чему бы то ни было, подтверждающие их взгляд на мир. Не находя таких подтверждений люди оказываются в тупике. Неизвестное невозможно объяснить таким путем.

Мир вокруг не такой, каким представляется большинству людей. Это твердое убеждение она вынесла из своего детства.

Тина каждое лето проводила у бабушки в небольшом провинциальном захолустном городке с запущенным городским садом, с качелями и деревянными беседками, площадью с неработающим фонтаном, церковью и несколькими прудами, вокруг которых красиво росли, опустив длинные ветви в воду, плакучие ивы. Прямо из дома она выходила в сад, – узкая дорожка вела через огороды к пруду, где можно было долго стоять и смотреть на воду, на беленые хатки по ту сторону, на аистов, разгуливающих в зарослях камыша. На этом пруду росли даже лилии, но достать их можно было только с лодки.

Городок имел старинную историю, которая, правда, никого не интересовала. То и дело попадались остатки городских стен, сложенные давным-давно из огромных камней, многие тихие улочки заканчивались старинными домами, построенными в необычном стиле – с арочными перекрытиями и каменными двориками. Окраину занимало большое старое кладбище, густо заросшее деревьями, кустарником, высокой травой и одичавшими цветами. Кое-где были видны давние плиты, остатки оград и причудливые памятники, необычной формы кресты. Бабушка рассказывала о таинственных фамильных склепах, в которых покоились умершие молодыми красавицы, украшенные драгоценностями и разные связанные с этим романтические истории.

Когда-то на этом холме стояла большая крепость, и весь городок в доисторические времена был изрыт подземными ходами, возбуждавшими любопытство искателей приключений.

Тина любила ходить с бабушкой на небольшой базарчик за продуктами – помидорами, сметаной и домашним маслом. Они проходили мимо церкви с голубыми куполами, иногда заходили внутрь. В церкви всегда было прохладно, пахло ладаном и почему-то пирогами, – в полутьме мерцали золотом оклады икон и разноцветные одеяния святых. Горели, потрескивая, множество свечей, и Тина тоже подносила к огню свечку, зажигала ее и устанавливала на подставке.

За прудами тянулись узкие пыльные улицы, окаймленные высокими «мурами» – так местные жители называли остатки крепостных стен. Наверху росла трава, и Тине приходилось задирать голову, чтобы рассмотреть каменные, причудливые заборы.

В один из жарких летних дней она отправилась на прогулку одна, чтобы никто не мешал ей подолгу любоваться тем, что привлекало внимание. Тогда она и увидела тот старый забор – столбы из выщербленного кирпича перемежались железными решетками, через которые буйно пробивались покрытые пылью кусты и высокая дикая трава. Пыль была повсюду – под ногами, на привядшей листве, в горячем, раскаленном воздухе. Огромные ворота с огромным же ржавым замком закрывали запущенный въезд.

Тина приникла глазом к большой щели между створками, жадно разглядывая старый сад. Зеленая поросль и большие неухоженные деревья почти скрывали длинный, покрашенный желто-коричневой краской, дом. Была видна только часть второго этажа с высокими окнами и покатой крышей. Она вдруг представила, что раньше эта крыша была покрыта начищенными листами меди и в солнечный день сияла и сверкала золотом, жарким огнем горела на всю округу.

С возвышенности, на которой стоял дом, когда-то спускались роскошные мраморные лестницы к пруду. По тихой глади воды скользили лебеди, чуть покачивались чудесные лилии… Из раскрытых окон доносилась музыка, ветер надувал кружевные занавеси…

Из задумчивости ее вывел птичий гомон, – стайка воробьев шумно купалась в мягкой пыли, взметая ее клубами. Тина огляделась в некоторой растерянности. Пруд давно зарос камышом и диким кустарником, превратившись в болото; вместо мраморных ступеней спуск покрывали заросли огромных репейников. Все здесь дышало запустением, на всем лежала словно печать забвения.

Между тем солнце припекало, гудели пчелы, жуки, кузнечики вразнобой стрекотали между пыльными листьями. Над душистыми цветами порхали бабочки.

Вряд ли Тина смогла бы объяснить, чем так привлекал ее старый дом – он словно приманивал ее, скрывая одному ему известную тайну. Какую? Этого она не знала, но чувствовала, что дом как бы хранил в себе неизъяснимое обещание, которое так много для нее значило.

Девочка долго, с замиранием сердца всматривалась в молчаливые окна, очень высокие, с необычными рамами; кое-где сохранившаяся лепнина, красивые даже в разрушении карнизы, все стройное величие, надменное достоинство дома странным и жутким образом влекли ее к себе. Она чувствовала непреодолимое желание смотреть и смотреть на этот таинственный дом, почти физически ощущая, что где-то, совсем рядом существует невидимый переход, открывающаяся не всем дверь, за которой – ответы на ее вопросы, разгадка шарады. Она чувствовала в себе эти вопросы, но не смогла бы определить их или рассказать о них. Загадка, которую она пыталась разрешить, была словно капля, которая повисла – тяжелая – но так и не пролилась.

С этим ощущением чего-то неясного, какого-то влекущего неведомого потока, навсегда связалось для нее воспоминание о странном доме. Она часто видела его во сне – и себя, то глядящую со стороны, то будто оказывающуюся внутри дома, ступающую по битым стеклам и отвалившейся штукатурке. Широкая лестница на второй этаж, с резными перилами, раздваивалась налево и направо, вела в длинные анфилады комнат. Даже запах – пыли, мела, сырости и нежилого помещения – был очень реальным. Толстые стены, тяжелые каменные своды, полукруглые ниши, остатки настенной росписи, – все как наяву.

Проснувшись после такого сна, Тина долго продолжала лежать, словно в изнеможении, с трудом возвращаясь к повседневной реальности. Рассматривала стол, ковер на стене, шторы, сквозь щелки в которых просвечивало солнце, блики света и тени на полу, на стенах. Она словно возвращалась из далекого путешествия.

На стене в ее комнате висел красивый спортивный лук. Спортом она совсем не увлекалась, но однажды, гуляя с отцом недалеко от спортивного комплекса, увидела тренировку стрелков из лука. Отец так и не смог увести ее домой, пока спортсмены не начали складывать свое снаряжение и садиться в автобус. С тех пор она не знала ни дня покоя, пока не нашла на другом конце города тренера, который согласился ее учить. Она впервые взяла в руки лук, и он как будто прирос к ней, как будто она не расставалась с ним ни на одно мгновение. Любые цели она поражала шутя, наслаждаясь пением тетивы и любуясь полетом стрел. Это была настоящая большая любовь ее юности, пожалуй, единственная, если не считать любви к книгам.

Так она проводила почти все свое свободное время – взяв лук и стрелы, забиралась в самые глухие уголки лесопарка, устанавливала мишени и стреляла, стреляла, стреляла… Ей было скучно со своими сверстниками, она избегала шумных и бестолковых вечеринок, и вскоре ее перестали на них приглашать. Но ей никогда не было скучно со своим луком и своими книгами. Сначала она перечитала все, что стояло в бабушкином книжном шкафу, потом всю библиотеку родителей, потом все, что было интересного у друзей и знакомых, потом… Она решила, что ее место – среди книг, и стала работать в библиотеке и учиться заочно.

Иногда в свободное время, когда делать особенно ничего не хотелось, Тина подходила к зеркалу и внимательно изучала в нем свое отражение. На нее смотрела худощавая стройная темноволосая девушка с удлиненным лицом, высокими скулами и чуть раскосыми глазами. Она не была дурнушкой, но мальчики в школе, затем молодые люди ее круга в институте или знакомые ее родителей никогда не обращали на нее внимания. Тина приняла это как должное, не удивлялась, не расстраивалась по этому поводу, и просто тоже перестала обращать на них внимание. Они были совершенно не похожи на героев тех романов, с которыми она не расставалась – трубадуров, благородных рыцарей, отважных воинов, знаменитых путешественников, вельмож или пиратов, страстных любовников и авантюристов.

Когда она смотрела в зеркало слишком долго, увлекаемая своими мыслями в далекие и неведомые дали, вдруг какая-то легкость подхватывала ее и она становилась изменяющейся и текучей, как ее мечты. Это была она и в то же время не она, а другая, неизвестная самой себе, требовательная, разборчивая, отважная, страстная и нежная, таинственная и влекущая женщина – и тогда ей казалось, что она может перейти мост через пропасть, отделяющую ее от самой себя.

Тина, конечно, желала большой и романтической любви, но те примеры подруг и знакомых, замужества одноклассниц и соседок по дому, совершенно не вдохновляли ее. Все это было не то, и она постепенно перестала об этом думать.

В библиотеке было полутемно, прохладно, пахло книжной пылью и старым паркетом. Тина работала сегодня за себя и Людмилочку, которая отпросилась по своим семейным делам. Посетителей почти не было, гулкий полупустой зал с высокими потолками насквозь прочерчивали солнечные лучи, тишину изредка нарушало чье-то покашливание.

– Сказать вам, на кого вы похожи? На Евлалию Кадмину! Великолепную, неистовую Евлалию.

Прямо перед ее столом стоял Альберт Михайлович. Очень старый, очень добрый и очень умный человек. Все это, конечно, она узнала потом. А сейчас просто смотрела на говорившего, и ей даже не показалась смешной его немодная одежда – такие удивительные глаза смотрели на нее. Глаза много повидавшего человека, которые все видели и все понимают. Несмотря на густую сеточку морщин вокруг, очень юные и живые глаза.

– А кто это?

– Я удивился бы, если бы вы знали. – Старик добродушно рассмеялся. Позвольте вас пригласить в гости, Вы меня просто поразили. Давно не видел такого лица. Хорошие лица вообще редкость, ну а такое, как ваше, встречается просто раз в жизни.

Тина улыбнулась. Она не привыкла к комплиментам, и ей было приятно смотреть на этого старика и слушать его. Ей показалось, что она знакома с ним тысячу лет

– Смею надеяться, вам не будет скучно. Видите ли, я очень старый человек, редко разговариваю. Да и с кем нынче разговаривать-то? А раньше я был известным московским антикваром. Люблю старинные вещи, знаете ли. Есть в них особая эстетика. Ко мне многие обращались, как к эксперту. Или просто по старой памяти, за советом. Теперь вот вещей подлинных, ценных, почти не осталось. Советовать некому, да и нечего. Впрочем, это вам не интересно. У меня дома много прекрасных старых вещей. Великолепнейшая штука, скажу я вам, эти старые вещи – в них есть какая-то тайна, не так ли? – Старик засмеялся. – А молодые девушки обожают старые тайны, – вдруг неожиданно заключил он. – Ну, так как? Пойдете?

Знакомство состоялось.

ГЛАВА 2

Альберт Михайлович привел ее в один из переулков старой Москвы, где находилась его квартира в старинном двухэтажном доме с ампирной лепниной. Так Тина впервые попала в этот розовый особнячок.

Ее поразили просторные комнаты с высоченными потолками, покрытые керамической плиткой печи, старинные светильники и люстры, выложенный узорами паркет, плюшевые гардины, гнутые стулья, пузатое красное бюро, – весь быт настоящего старомосковского интеллигента.

– Будет что рассказать Людмилочке! – удивленно оглядываясь, подумала Тина. Она и не подозревала, что могут еще существовать такие жилища. Комнаты напоминали бы музей, если бы не ощущающийся повсюду дух жилого помещения. Здесь смешались все времена и стили – индийские божки из различных потемневших от времени металлов, деревянные фигурки, изделия из слоновой кости, фарфоровые пастушки и пастушки, которые почему-то живо напомнили ей оперу «Пиковая дама». А вот и портрет самой «дамы» в напудренном парике, в стиле Рокотова, – затуманенные то ли мечтательной дымкой, то ли туманным флером, глаза, изысканные кружева на корсаже, тусклая роза в жеманно изогнутой руке. Роскошный массивный багет отсвечивает позолотой. Всюду в старомодных горках расставлены дивные сервизы, мельхиоровая изящная посуда, старинное стекло, гжель, палехские шкатулки, какие-то ложечки, рюмочки, кувшинчики, курительные трубки, портсигары, коробки для папирос, табакерки, ларчики, подсвечники, – чего тут только не было.

– Лавка древностей, – подумала Тина. Пахло как-то странно – то ли очень старыми духами, то ли нафталином, то ли ароматическими палочками, одна из которых все еще курилась в специальной подставке в виде дракона, которая стояла на круглом, массивном, покрытом темным плюшем столе, – то ли всем вместе взятым. Шторы на окнах тоже были темными и тяжелыми, почти не пропускали света, и вся картина в отблесках разноцветного хрусталя люстры и светильников, казалась фантасмагорической.

Одну стену полностью занимали старинные книжные шкафы темного дерева, со стеклянными дверцами, набитые книгами с тиснеными переплетами самых разных размеров и оттенков. Книги все были очень старые, и Тине захотелось немедленно раскрыть дверцы и достать хотя бы одну.

Словно угадав ее желание, хозяин повернул резную, покрытую темным лаком ручку, достал с полки одну из книг, полез во внутренний карман пиджака и вынул…самое настоящее пенсне. Тина не поверила своим глазам – но это действительно оказалось пенсне, на старинном шнурке и в тонкой золоченой оправе. Старик водрузил его на нос, нашел нужную страницу и прочитал: «Мы всего лишь строки, слова и буквы магической книги, и эта вечно пишущаяся книга – единственное, что есть в мире, вернее, она и есть мир».

Он долго смотрел куда-то в сторону, потом, вдруг спохватившись, вспомнил о своей гостье:

– Сейчас будем пить чай из настоящего самовара. Вы пока посмотрите безделушки, женщины это любят. Он ушел на кухню и стал там греметь посудой, а Тина подошла к понравившемуся ей бюро на гнутых ножках. Среди разных диковинных вещиц на нем стояла очень давно сделанная фотография. Молодая женщина с причесанными на прямой пробор волосами и уложенной сверху толстой косой пристально смотрела вдаль, как бы пытаясь прочесть там что-то ей одной ведомое. Черные ее глаза под густыми бровями чуть прикрытые тяжелыми веками, придавали взгляду загадочную томность. Прямой красивый нос, полные чувственные губы, мягкий подбородок. Лицо скорее всего смуглое – подумала Тина. – Страсть, чистота и противоречие. За милыми чертами чувствуется внутренний огонь.

– А вот и чай. Милости прошу! – Альберт Михайлович втащил в комнату пузатый начищенный самовар. – Вас, вижу, привлекла «святая грешница» Евлалия? Она, она, сердешная. Как вы догадались? Интуиция у вас, деточка, скажу я вам, нешуточная. Да-а, велики тайны жизни человеческой…

– А кто она? Вы обещали рассказать, Альберт Михайлович!

– Конечно, всенепременно расскажу. Да вы пейте, пейте чай, у меня заварка особая, китайская, нужно пить горячим.

После чая они долго разговаривали.

Наступили сумерки, и в комнате стало по-особому уютно. Альберт Михайлович с откровенным удовольствием смотрел на Тину.

– А знаете, как звали мою матушку? Евлалия Модестовна, извольте знать! – он захихикал. – Мои родственники великие были выдумщики. Отец – старый московский профессор и известный собиратель древностей. Студенты его обожали, боготворили, а особенно студентки, – он снова хихикнул. – Бумаг много после него осталось. В этом доме ведь не только квартиры интересны, есть еще живописнейший чердак. Вы бывали когда-нибудь на чердаке старого дома? Представьте, живут многие поколения, рождаются, умирают, женятся, радуются, печалятся, страдают от несчастной любви, пишут письма… Потомки выносят все, кажущееся лишним, на чердак, и дом продолжает хранить все эти следы страстей человеческих. – Старик замолчал. Слышно было, как постукивают по стеклу ветки старой липы.

– Вы обещали…

– Да-да, конечно, сейчас расскажу. Помните?.. Впрочем, вряд ли, молодежь сейчас этого не читает… Иван Сергеевич, великий знаток девичьих душ, считал, что любовь – самая недоступная из тайн человеческой жизни.

– Тургенев?

– Он. Так вы знаете? Значит, кто-то еще читает книги, интересуется…

– Тургенев писал и об Евлалии. Не о моей матери, разумеется, хотя тоже колоритнейшая была женщина, – но с той ни в какое сравнение не идет – то был ангел и дьявол в одном лице. У нас в семье был своеобразный культ этой пылкой ветреницы. Многие ее современники поклонялись ей. Чайковский даже написал романс «Страшная минута», и слова сам сочинил: «иль нож ты мне в сердце вонзишь, иль рай откроешь…» Кадмина была блистательной оперной примой, она приняла романс и не раз его пела.

Каждый, кто сталкивался с этой женщиной, и при жизни, и после ее таинственной смерти, испытывал непреодолимое, буквально магическое притяжение ее личности. – Альберт Михайлович встал, достал из шкафа потертую тетрадку в гобеленовом переплете, полистал ее, – Вот послушайте! – он поправил средним пальцем пенсне на носу – Сотни людей, бывало, ожидали актрису возле служебного входа Мариинки и других оперных театров. «…Бывало, мерзнешь полчаса, час, – и вдруг точно электрический удар пробежит по всему телу – это показалась Кадмина. Ее огненный, гипнотизирующий взор случайно, на мгновение столкнулся с вашими глазами – и вы уже счастливы и готовы сделать бездну глупостей, лишь бы заслужить еще такой же взгляд или мимолетную улыбку» – это моя мать записала в своем дневнике.

О тайне жизни и смерти Кадминой писали Лесков, Куприн, Чехов, да мало ли еще кто… Удивительная, «беззаконная комета в кругу расчисленном светил».

Тина читала много и обо всем, но эту историю слушала впервые и смотрела на фото «сумасшедшей Евлалии» со все возрастающим интересом.

– Обманчивая безмятежность, – заметил старик, поймав ее взгляд. – Будучи уже известной оперной дивой, которой рукоплескали многие театры мира, Кадмина могла зимой в санях уехать домой в костюме дочери египетского фараона, не дождавшись окончания спектакля, потом, заставив антрепренеров «валяться в ногах», со смехом возвращалась обратно. Она колотила зонтиком режиссеров и сводила с ума своими капризами композиторов.

На гастролях в Италии она заболела – известный итальянский врач Форкони пришел ей на помощь, а затем, на свою беду, женился на ней. Прекрасная Евлалия быстро разочаровалась в своем первом и единственном супруге и разъехалась с ним. Она с одинаковой легкостью покоряла и вельмож, и знаменитостей, и самых обычных людей. Устоять не мог никто.

– А сама Евлалия? – спросила Тина, – Она любила?

– Скорее влюблялась – часто и безоглядно. Мужчины ей нравились порывистые и страстные, – итальянский тенор Станио, например, или какой-нибудь бравый гвардейский офицер. Была из тех редких женщин, бесстрашно приносящих на алтарь охватившего их чувства все, без остатка.

Это Тине было понятно, Она и сама, в те редкие минуты, когда задумывалась над возможностью любви в ее жизни, безоговорочно делала выбор в пользу сильных чувств.

– Беспрецедентный случай, – прервал ее размышления старый антиквар, – оперная певица играла на драматической сцене с тем же, если не большим успехом, Катерину, Офелию, Маргариту Готье в «Даме с камелиями», потрясая зрителей силой своего отчаяния и трагических разочарований.

– Вся жизнь для нее была игра, – подумала Тина – игра в любовь и смерть. Или нет. Нет. Игра со смертью.

– Эта великолепная женщина сама дописала концовку своего романа. – Старик пожевал губами, обдумывая сказанное. – Изменила по-своему классический сюжет русской прозы: выпила из театрального кубка яд прямо на сцене… Возможно, хотела, чтобы ее гибель была последним актом ее трагедии, которую бы наблюдали партер, галерка и ложи. Но получилось по-другому: занавес закрыли, Кадмину увезли домой. Она умерла в страшных мучениях. Вот так это произошло. Грустно… – Альберт Михайлович помолчал немного.

– Ее похоронили на Харьковском городском кладбище. А потом на ее могиле стали появляться иконы с ликом покойницы. Зловещая и странная история. Их убирали, – ведь самоубийство считается страшным грехом, а тут икона с лицом самоубийцы… – потом иконы опять появлялись.

– Какая необычная судьба… – Тина почувствовала себя неуютно, словно что-то недосказанное встало между ней и этой комнатой, стариком, сидящим напротив.

Альберт Михайлович заметил смену ее настроения – он подошел к коллекции индийских фигурок, выбрал одну и показал ее Тине. Божество из бронзы или какого-то потемневшего металла сидело и смотрело на раскрытый лотос. Лепестки цветка чуть изгибались наружу, в серединке мерцал синеватым цветом камень неправильной формы.

Тина взяла фигурку в руки – на основании, покрытом орнаментом из листьев, она увидела изображение глаза. Глаз определенно не человеческий, удлиненный и покрытый эмалью.

– Глаз Дракона – произнес негромко старик. – Вход в неизвестное.

– Что? – девушке стало неловко из-за своей рассеянности. Глаз притягивал ее внимание, словно магнит. Она с трудом оторвала от него взгляд и, повернув фигурку, увидела, что между коленями божка и лотосом есть надпись. Буквы почти сливались с узором и казались частью орнамента из листьев и бутонов.

– А что… – Она хотела спросить, что означает надпись, но старик продолжал, как будто не слыша:

– Чтобы перейти в иную реальность, необходимо пройти через Глаз Дракона. Так считали древние. Глаз и у древних египтян был магическим знаком: Глаз Гора ^[1] – видели когда-нибудь?

Тина кивнула. Отец часто водил ее по музеям и выставкам – «расширял кругозор». В музеях ее невозможно было увести из залов, экспонирующих оружие – она буквально «прилипала» к стенам, рассматривая алебарды, мечи, дротики, разные метательные орудия, палицы, луки, кожаные и металлические колчаны для стрел и прочие подобные вещи, – приводя родителя сначала в недоумение, а затем в раздражение таким нетипичным для девочки пристрастием.

Однажды они зашли к товарищу отца, работающему в одном из музеев реставратором. Мастерская поразила Тину обилием всяких древних вещей, разложенных повсюду – мебель, багетные рамы, надбитые глиняные кувшины, старые иконы, какие-то ружья, сундуки, – она во все глаза смотрела то туда, то сюда – пахло скипидаром, лаком, красками, клеем, и бог знает, чем еще, так что у нее разболелась голова. И тут ее как будто пронзил разряд энергии – в углу, между сломанных стульев и разбитых китайских ваз она увидела… арбалет. Она знала, что это арбалет. Не обращая больше ни на что внимания, девочка пробралась между наваленным в беспорядке хламом и дрожащими руками взяла этот сделанный из металлических и деревянных деталей лук с ложем и прикладом.

Он был украшен резьбой и гравировкой, на торце приклада имелась надпись. Она знала, что хозяева оружия любили помещать на нем девиз. Откуда она знала все это, в данный момент совершенно ее не занимало.

Рядом с арбалетом лежали несколько стрел. Тина натянула тетиву рычагом, короткая стрела с железным наконечником выскочила из «магазина» и со щелчком встала на место. Девочка прицелилась… стрела с визгом впилась в дверцу очень старого деревянного шкафа. Только сейчас Тина заметила, что оба мужчины давно перестали разговаривать и в немом изумлении уставились на нее.

Родители пытались «переключить» ее интересы – водили ее по залам с живописью, на выставки изящных искусств, показывали античную скульптуру и ювелирное искусство. Нельзя сказать, чтобы это ей совсем не нравилось, но оружие вызывало у нее дрожь во всех мышцах, – настоящую, непреодолимую и необъяснимую страсть. Она жаждала гладить его, держать в руках, прилаживать к плечу, ей нравился его вид, запах, звук и вкус, если так можно говорить об оружии.

Отец водил ее в египетские залы, и ей там тоже нравилось. Она с удовольствием рассматривала обломки великого древнего царства, которые с достоинством выдержали натиск четырех тысячелетий. Тина наяву представляла себе величественные Фивы ^[2], царственный Луксор ^[3], загадочный Ахетатон ^[4]. Ей было жаль сотен ограбленных гробниц. Но в общем культура Египта ей нравилась. Не нравилось ей только обилие посетителей.

Тину охватывало в египетских залах острое желание остаться наедине с мертвой цивилизацией. Только тогда, казалось, будет преодолена печать молчания, наложенная океаном времени на эти обломки бывшего великолепия. Там она часто стояла, пристально вглядываясь в украшения, ритуальные статуэтки, талисманы, амулеты – Глаз Гора – конечно же, именно там она его и видела.

Искусно и тонко сделанный – даже реснички видны – из лазурита, эмали, слоновой кости, – с одной стороны змей в короне Древнего Царства, с другой – грифон ^[5]. Глаз смотрел из глубины веков, взирая на этот мир, проникая в самые потаенные его глубины, мерцал золотом, надменный в своей Истине.

–… И ведомо теперь мне, что уже тысячи раз пережил я и старость, и смерть. И был я женщиной, и мужчиной, простолюдином и верховным жрецом, жил среди бессмертных… Стократ исчезал я с гибелью и растворением миров и появлялся с новым творением, но снова и снова я падал жертвой обманного существования… – Альберт Михайлович замолчал.

Тина словно очнулась. Сколько он говорил? И о чем? Она совсем его не слышала. Что с ней происходит?

– Я… – она попыталась сгладить неловкость, ужасаясь своей невоспитанности.

– Альберт Михайлович, а что же все-таки тут написано?

Индийский божок смеялся, сидя у своего лотоса.

Старый антиквар посмотрел на Тину долгим взглядом, будто раздумывая, а стоит ли отвечать, вздохнул, взял у нее из рук фигурку и прочитал: «Я могу ответить. Но ты не в состоянии понять ответ».

ГЛАВА 3

С того дня Тина часто приходила в ампирный особнячок. Они пили с Альбертом Михайловичем китайский чай из «саксонских» чашек и разговаривали. Несмотря на разницу в возрасте, их тянуло друг к другу. Долгие осенние или зимние вечера уже не казались Тине нескончаемыми.

В своей московской квартире она подолгу жила одна. Родители имели редкую для Москвы специальность – вулканологи, и годами пропадали в экспедициях. Место Силы – так называл ее отец место, где извергался вулкан. Работа составляла весь смысл их жизни. Тина рано привыкла быть одна, выросла вполне самостоятельной. Но иногда ей очень не хватало тихого семейного уюта, праздничного пирога и неторопливых разговоров за круглым обеденным столом. Когда в ее жизни появился Альберт Михайлович, эта пустота заполнилась.

Иногда после работы Тина забегала в кондитерскую, покупала пирожные и спешила к старику. Он развлекал ее невероятными историями – казалось, он знал все. Ей никогда не было скучно с ним, в отличие от ее сверстников. Они были неинтересны.