— Здорово, а?! — воскликнул он с видом победителя.
— Отлично, — ответил я и на сей раз не покривил душой, ибо никак не ожидал, что отчёт за истёкший день окажется таким кратким.
— А ты знаешь, вести судовой журнал — увлекательнейшая штука, — упивался Роджер. — Увлекательнейшая. Для меня это просто одно удовольствие.
— Не сомневаюсь, — подтвердил я.
— Пойду уберу журнал. Люблю, когда вещи лежат на своих местах, — объяснил Роджер, сбрасывая на ходу с ног резиновые тапочки. — А потом — спать.
— Замечательная мысль, — ответил я. — А кстати, где ты его держишь?
— В положенном месте — над кормовым люком. Там у меня специальная полочка для него, — И он на цыпочках вышел из каюты.
Я стал поспешно стягивать с себя все, что на мне было надето, и, когда он вошёл, я уже был в постели и воевал с одеялами.
— Привет. — Роджер оглушительно захохотал. — Быстро ты свернулся. Но не думай, что тебе предстоит сладкий сон. Эта койка, пока не привыкнешь, кажется немного жестковатой.
Я повернулся лицом к стене и буркнул!
— Спокойной ночи.
Несколько минут Роджер ворочался и кряхтел, потом я услышал, как он последний раз причмокнул губами и потушил лампу. Вскоре я обнаружил, что деревянная койка действительно весьма неудобное ложе. Сначала у меня заныло бедро. Я попытался изменить позу, но только испортил все дело, и чем больше я вертелся с боку на бок, тем сильнее давила на меня духота. Наконец, оставив надежду заснуть, я смирился со своим положением и погрузился в размышления.
До моего слуха доносилось тяжёлое, мерное дыхание Роджера, и это делало моё ночное бдение ещё более невыносимым. Я с горечью вспоминал, как он упорно заставлял меня выслушать его записи в судовом журнале, когда меня так клонило ко сну; сам-то лёг и заснул как убитый, а я вот теперь маюсь от бессонницы. Как это похоже на Роджера — вести судовой журнал. И вообще все это чисто по-роджеровски: называть себя капитаном, ядовито подсмеиваться над Тони и остальными и ополчиться на Уильяма только за то, что тот не хочет плясать под его дудку. Но в общем-то, мне всегда импонировала его шумливая экспансивность и даже его хвастливость. У меня в голове один за другим проносились эпизоды нашего совместного пребывания в Италии и других местах.
Утром, едва приоткрыв глаза, я несколько секунд сонно разглядывал красное пятно, маячившее в другом конце каюты, пока не сообразил, что это Роджер в пижаме. Он только что начал одеваться. Увидев, что я проявляю признаки жизни, он задал нелепый вопрос:
— Ты проснулся?
Я пробурчал что-то нечленораздельное, что могло быть истолковано как угодно.
— Тебе ещё рано вставать, — сказал Роджер, и его зычный голос донёсся до меня сквозь дремоту, как трубный глас. — Сейчас только восемь.
Я застонал, а Роджер продолжал:
— Я же говорил тебе вчера, что поведу яхту в Горнинг сам. Там мы остановимся и позавтракаем. А пока можешь немного поваляться.
Он надел спортивную рубаху, фланелевые брюки и, шлёпая босыми ногами, вышел из каюты. Я слышал скрип канатов — видимо, он ставил парус, — шарканье ног по палубе и скрежет якорной цепи, пронёсшейся от носа к корме, и затем тихий плеск воды за бортом — яхта отчалила. Я лежал не шевелясь, и мало-помалу меня снова убаюкал еле слышный плеск волн.
В половине девятого я стряхнул с себя остатки сна, выбрался из постели и через носовой люк поднялся на палубу. Утро было яркое и спокойное. Веяло холодом, хотя на небе не было ни облачка. Слабый западный бриз надувал большой парус яхты. По обоим берегам высились зеленые заросли камыша, кое-где между ними поблёскивала в лучах солнца вода.
Я ощутил небывалую лёгкость, которую, как мне кажется, человек способен испытывать только на равнинных просторах. Я не видел Роджера из-за разделявшей нас крыши каюты и окликнул его:
— Славный денёк, Роджер!
Как раз в этот момент яхта огибала излучину у Солхаузской заводи, и наш капитан ответил мне не сразу. Наконец яхта вышла на прямую, и я услышал, как он весело прокричал что-то в ответ. Я ещё немного посидел на палубе, но потом, сообразив, что человеку не первой молодости не следует прохлаждаться в одной пижаме на свежем сентябрьском ветерке, резво потрусил вниз, схватил полотенце и отправился к умывальнику, что стоял под люком. Плескаясь под краном, я слышал голоса из других кают, причём отчётливее всего до меня донеслось: «Доброе утро, милый!» Хрипловатый голос, без сомнения, принадлежал Тони.
Затем на всю округу загремело радио, зазвучал «Erlkonig»[1]. Когда музыка оборвалась, диктор бодро объявил что-то по-немецки, и вслед за его словами послышались вступительные такты «Die Forelle»[2]. По-видимому, твердолобые тевтоны — магнаты радиовещания — считают, что домашние хозяйки должны мыть посуду не иначе, как под аккомпанемент классической музыки. Я быстро натянул старенький костюм и распахнул дверь в смежную с нашей каюту, чтобы лучше слышать.
Первое, что бросилось мне в глаза, была Тони, которая стояла, подперев плечом дверь. Весь её облик говорил о том, что своему ночному туалету она уделяет не меньше забот и внимания, чем дневному. На ней была белая шёлковая пижама с чёрным поясом, которая так же хорошо подчёркивала своеобразную красоту девушки, как и зеленое платье накануне вечером. Усмехнувшись про себя, я отметил, что в этот ранний час — перед завтраком — она уже успела накрасить губы.
— Привет, Иен, — встретила она меня. — Я буду называть вас по имени, надеюсь, вы не возражаете?
— Я бы оскорбился, если бы было иначе, — ответил я.
— Проходите, — жестом пригласила она меня в каюту. — Мы каждое утро включаем приёмник, чтобы было веселее умываться.
— Странная традиция, — заметили.
— Ничуть. В чем соль красивой жизни? В том, чтобы, открывая утром глаза, знать, что ты можешь понежиться в постели и не спеша начать новый день. А кроме того, мы не можем умываться все одновременно — здесь ведь, как вам известно, всего три умывальника.
Она произносила слова гортанным голосом, растягивая их, глаза её в полумраке снова поразили меня своей неодинаковостью: один — карий, другой — серый с голубым отливом.
Я помахал Эвис, заметив, что её темноволосая головка мелькнула в дверях девичьей каюты, и мы с Тони вошли в так называемую кают-компанию, которую ночью делили Уильям и Кристофер и которая, очевидно, в девять часов утра превращалась в своего рода музыкальный салон. Внутри приёмник просто оглушал. Единственным слушателем был Кристофер. Он лежал на койке в роскошной пижаме в тон бронзового загара и писал письмо. Когда мы вошли, он встретил нас своей милой улыбкой.
— Привет, друзья! Если хотите получить удовольствие от музыки, бегите отсюда подальше, — посоветовал он.
— Музыка — только предлог. Мы, собственно, пришли к тебе с официальным визитом, Кристофер: хотим полюбоваться твоей неотразимой пижамой, — съязвила Тони, бросив на него косой взгляд.
— А где остальные? — спросил я.
— Уильям умывается, — ответил Кристофер.
— А Эвис не появится на людях, пока не доведёт свой туалет до совершенства. Я обычно в таких случаях оставляю её одну. Она часами может вертеться перед зеркалом. — В словах Тони мне почудилось скрытое недоброжелательство. Она продолжала: — Что до Филиппа, то этот ленивец валяется в постели до самого завтрака. Каждое утро, когда я вхожу к нему и говорю «доброе утро», он свёртывается калачиком и продолжает спать как ни в чем не бывало.
— Это я-то, чертовка ты эдакая? — раздался вкрадчивый голос Филиппа, и он словно из-под земли вырос перед нами. Подойдя к Тони, он обвил рукой её плечи. — И ты осмелишься повторить мне это в глаза?
Он тоже был в пижаме, но уже тщательно причёсан, как будто собрался на танцевальный вечер.
Я присел на койку Кристофера, стараясь держаться как можно дальше от приёмника, стоявшего на небольшом столике у изголовья койки Уильяма. Филипп сел напротив, на койку Уильяма, и под предлогом того, что в скором времени в каюте станет совсем тесно, притянул Тони себе на колени. Она обвила своей длинной тонкой рукой его шею и проворковала грудным голосом:
— У-у, змей-искуситель.
Я впервые в жизни слышал такое странное обращение к возлюбленному.
С улыбкой, тронувшей уголки его губ, Кристофер с интересом взглянул на них и снова принялся за письмо.
Минутой или двумя позже вошёл Уильям в халате; бросив на ходу «доброе утро», он сел на свою койку возле самого приёмника. Он раскурил трубку и сидел в задумчивости, совершенно не замечая любезничавшую у него под боком парочку.
Кристофер положил письмо в конверт, запечатал его и со словами: «Пойду умоюсь» — вышел.
Уильям молча курил. Тони чмокнула Филиппа в щеку и взглянула на меня:
— Иен, а вам, я вижу, скучно. Не хотите ли и вы, чтоб вас приласкали?
— Нет уж, увольте, только не на голодный желудок, — ответил я. — Когда я был молод и мне случалось увлечься, я всегда соблюдал золотое правило: ни под каким видом не заниматься любовью натощак.
— Значит, вы никогда не любили, — презрительно парировала Тони.
— Много вы знаете, — заметил я. Мне вспомнился один вечер двадцать лет назад. Но тут вернулся Кристофер и помешал моему сентиментальному путешествию в прошлое. Я обратился к нему: — Как вы думаете, Кристофер, была ли у меня в жизни настоящая любовь, когда я был молод?
Он улыбнулся немного горько, как мне показалось, и ответил:
— Надеюсь, вас миновала чаша сия, — а потом, как бы рассуждая сам с собой, добавил. — А впрочем, кто знает, возможно, ради любви стоит страдать.
— Конечно, стоит, — послышался сдавленный голос Филиппа: Тони зажала ему рот рукой.
Кристофер рассмеялся и попросил меня подвинуться.
— Мне надо хоть чуть-чуть передохнуть от этой адской машины, — объяснил он, показывая на приёмник.
Когда он усаживался, в каюту вошла своей лёгкой походкой Эвис — элегантная и обаятельная Эвис, единственная на яхте, кроме меня, полностью одетая. Она поздоровалась со всеми, как всегда, спокойно и ровно, вполголоса сказала Кристоферу: «Доброе утро, милый!» — и села рядом со мной напротив Уильяма.
— А почему бы нам не выключить приёмник? — жалобно, ни к кому не обращаясь, спросил Филипп. — Он орёт во всю мощь, а мы каждое утро собираемся здесь и мучаемся от этого рёва.
— Традиция, мой мальчик, — встрепенулся Уильям. — Равно как член Совета графства и закрытые школы. Сделали раз, сделали два… так и осталось на веки вечные.
— Ну-у, Уильям, ты начинаешь ожесточаться, — заметила Тони. — С возрастом, правда, это проходит. — Она взяла в рот сигарету и спросила: — У кого найдутся спички? У Филиппа их никогда не бывает. У тебя есть, Уильям? А у тебя, Кристофер?
Кристофер вынул из кармана пижамы коробок и бросил его Тони. Коробок упал на пол.
— Не очень-то ты любезен, — проворчала Тони. — Она перегнулась и подняла спички.
— Он всегда такой до десяти утра, — подтвердила Эвис.
— Жалкие создания эти мужчины, — заметила Тони. — Ну, пойду приведу себя в «божеский вид, чтобы доставить им удовольствие, хотя они этого и не заслуживают.
Она не спеша прошествовала к выходу, Филипп в своём углу откинулся назад и глубоко вздохнул.
— На редкость интересная девушка, — заметил я.
— Приятно это слышать. Хороший вы человек, старина, — отозвался Филипп.
Мы сидели и молча слушали музыку. Потом Филипп поднялся и заявил:
— Пойду-ка я тоже сполоснусь и побреюсь. Тощища ужасная — каждый день одно и то же, когда-нибудь возьму да и перестану умываться и отращу себе длинную бороду.
— Вряд ли тебя даже на это хватит, — поддразнил его Кристофер, но Филипп уже исчез за дверью.
Уильям вытянул ноги и сказал:
— Нам с Кристофером тоже не мешало бы одеться. Нельзя же целый день щеголять в пижамах.
У Эвис чуть дрогнули в улыбке губы, она предложила мне подняться на палубу, пока Кристофер и Уильям переодеваются. Я с радостью согласился: в каюте нечем было дышать, и, кроме того, я начал серьёзно опасаться, что от этого грохота у меня лопнут барабанные перепонки. Эвис и я за ней следом — какие стройные ножки, прости меня, господи! — поднялись на палубу и замерли. Яхта так легко и бесшумно скользила по притихшей воде, что казалось, будто время остановило свой бег.
Мы решили пойти к Роджеру поболтать с ним немного. Вдруг Эвис схватила меня за руку и рванулась вперёд, к штурвалу. Внезапный страх охватил меня, и я бросился за ней. Когда я догнал её, она уткнулась лицом мне в плечо и дрожащим пальцем показала вниз. Я увидел тонкую струйку крови, потом Роджера, и у меня волосы зашевелились на голове.
Яхтой управлял мертвец.
Глава третья
Я ТОЛКАЮ ДРУЗЕЙ НА НОВОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ
Зрелище было жуткое. Как большинство людей моего поколения, я на своём веку повидал немало случаев насильственной смерти. Некоторые воспоминания останутся живы до конца моих дней. Мне, например, привелось пройти по полю сражения в Ипри спустя всего лишь несколько часов после первой газовой атаки. Я попал в Дублин на пасху 1916 года и бродил по улицам, усеянным трупами; казалось, здесь приложил руку какой-то злобный шутник, придав мёртвым телам причудливые позы: мальчик, как бы распятый на стене, с удивлённо раскрытым ртом, а в метре от него — полная краснощёкая старуха, прикрывающая своим телом детскую коляску, из которой ручьями вытекало на тротуар виски.
Но в жизни своей я не видел ничего более ужасающего, чем вид мёртвого Роджера. Он сидел, привалившись спиной к наружной стенке каюты, зажав румпель между телом и согнутой в локте рукой. Чёрная дырочка на рубахе и тонкая струйка крови, вытекающая из неё, приковали все моё внимание, и я стоял, не в силах двинуться с места. Когда же наконец я заставил себя взглянуть на его лицо, я весь похолодел от ужаса — на его лице застыла весёлая, приветливая улыбка, какой он обычно встречал друзей.
Эвис стояла, вцепившись в мою руку, её била нервная дрожь. Внезапно она истерично рассмеялась, и смех этот казался откликом на неживую улыбку Роджера.
— Иен, — произнесла она заплетающимся языком, — это нелепость какая-то. Это просто невероятно.
Её напряжённый голос звучал у меня в ушах, и на какое-то мгновение я тоже ощутил нереальность происшедшего: у меня было такое чувство, будто кто-то сыграл с нами злую шутку. Но я тут же постарался трезво взглянуть в лицо фактам.
— Нет, дорогая, это так же верно, как то, что я стою перед тобой, — сказал я. — Надо позвать всех сюда. Уильям! — крикнул я. — Поднимись-ка, пожалуйста, на палубу. Произошла пресквернейшая история. — Тогда я даже не заметил, как нелепо прозвучали мои слова в этой трагической ситуации.
Уильям взбежал по кормовому трапу на палубу. Он был по пояс голый. Увидев Роджера, он понял все с одного взгляда.
— Мёртв, — констатировал он, и, хотя Уильям не сказал ничего нового, это коротенькое слово прозвучало зловеще.
— И ничем нельзя помочь? — спросил я в тщетной надежде.
Уильям что-то пробормотал.
— У него прострелено сердце, — заявил он с холодной профессиональной уверенностью. — Эвис, зови всех наверх. Надо причалить к берегу.
И он взял на себя роль старшего. Я позвал именно Уильяма, а не кого-нибудь другого, ибо инстинктивно чувствовал, что среди нас он единственный человек дела, прирождённый руководитель. Он высвободил румпель из коченеющей руки Роджера, выбрал шкоты и с присущей ему решительностью, которую вкладывал в любое дело, повёл яхту к берегу.
Кристофер и Филипп появились на палубе одновременно.
— Роджер мёртв, — просто сообщил Уильям. — Нам нужно немедленно пришвартоваться. Вы оба идите на нос и будьте наготове.
— Мёртв? — переспросил Кристофер. Филипп замер на миг с побелевшими губами, но потом, видимо, овладел собой.
— Вы что, это серьёзно или…? — спросил он дрожащим голосом.
— Отправляйтесь на нос и никаких разговоров! — строго прикрикнул Уильям, и они безропотно подчинились.
Пока Уильям высматривал место, чтобы пришвартоваться, на корму, где я стоял с багром в руках, вышла Тони.
— Роджер убит, — сообщил я ей шёпотом.
— Вижу, — откликнулась она. Голос её совсем сел, ярко накрашенные губы искривила загадочная усмешка.
Вскоре Уильям нашёл среди нескончаемых зарослей тростника выступ с твёрдым грунтом и решил, что мы можем здесь пристать. В напряжённом молчании мы пришвартовались и свернули парус.
Когда все было закончено, Уильям деловито сказал:
— Оставим его здесь, — он жестом указал на труп, — только натянем тент. А то всякие зеваки, что поплывут мимо, будут гадать, как очутилось на палубе мёртвое тело.
Я заметил, что Эвис содрогнулась от этих трезвых слов. Меня тоже резанул тон Уильяма, но тут было не до церемоний — надо поскорее натянуть тент. Когда тент был поднят и яхта приняла вид судна, причалившего к берегу на ночную стоянку, Уильям сказал:
— Все в порядке. У нас есть ещё немного времени. Пойдёмте в кают-компанию, обсудим, как быть.
По пути Уильям бросил:
— Мне нужно заскочить к себе надеть рубаху. Я мигом. А вы идите и рассаживайтесь.
Мы расположились в большой каюте. По молчаливому уговору место во главе стола было оставлено для Уильяма. Я сел справа от него, Кристофер — слева. Филипп и Тони устроились рядом с Кристофером, а Эвис подсела ко мне и бессильно опустила голову на руку. Казалось, она вот-вот лишится чувств. Она была в таком состоянии, что даже не замечала встревоженных взглядов, которые бросал на неё Кристофер. Все притихли. Всякий раз, когда я, обегая взглядом каюту, натыкался на опустевшую койку Роджера, у меня больно сжималось сердце.
Наконец вошёл Уильям и занял оставленное для него место. Я не заметил у него никаких признаков волнения, даже руки не дрожали, когда он закуривал сигарету. Он начал:
— Вы все знаете, что произошло. За истёкшие полчаса был убит Роджер.
— А ты уверен, что это не самоубийство? — спросил Кристофер.
— Никаких следов оружия на месте не обнаружено. Его, должно быть, бросили за борт, — объяснил Уильям. — А с простреленным сердцем, как известно, бросать за борт оружие не очень-то сподручно.
Кристофер согласился, и Уильям продолжал:
— Совершенно очевидно, что Роджер был убит, и это произошло в течение последних тридцати минут.
— А на каком основании вы так точно определяете время? — Меня поразила его безапелляционность. — Rigor mortis?[3]
— Нет, пока ещё слишком рано. К тому же только круглые идиоты или мошенники могут всерьёз считаться с подобными доказательствами. Окоченение начинается по-разному и зависит от многих факторов, и в частности занимался физическим трудом человек перед смертью или нет, — объяснял Уильям с видом превосходства. — Нет, я беру тридцать минут как крайний срок по одной простой причине — покойник не может управлять яхтой. Я не знаю этой реки, но готов биться об заклад, что последний поворот мы прошли не более десяти минут назад.
— Это довольно легко проверить, — заявил я. — Сейчас 9.40. Когда мы с Эвис вышли на палубу, было приблизительно 9.25.
— Из этого следует, что убийство произошло самое раннее в 9.15, — быстро подсчитал Уильям. — Итак, ясно: Роджер убит между 9.15 и 9.25. — Он сделал паузу и холодным бесстрастным тоном продолжал: — Убит кем-то из шестерых здесь присутствующих.
У меня бешено заколотилось сердце. Я услышал, как рядом охнула, нет, как-то всхлипнула Эвис. Филипп начал было что-то возражать, но Уильям одёрнул его:
— Не будь ребёнком, Филипп, — сказал он. — Неужели ты полагаешь, что кто-то подплыл к яхте, пристрелил Роджера и бесследно скрылся… и все просто так, в качестве разминки перед завтраком, да? Где у него была гарантия, что поблизости в этот момент никого не будет?
У меня по спине пробежал холодок, и тут впервые мы с чувством гнетущего страха посмотрели друг на друга. Я стал думать: кто бы это мог быть? Ведь какие бы чувства я ни испытывал, было ясно, что Уильям сказал правду.
Спокойным голосом Уильям безжалостно продолжал:
— Роджер был убит выстрелом в упор. На рубашке видны следы пороха. Вы что, всерьёз допускаете, что какой-то неизвестный на ходу забрался на борт яхты и, поиграв у Роджера перед носом пистолетом, застрелил его?
Факты говорили сами за себя. И я — мне не стыдно в этом сознаться — с трудом, будто проглотив комок в горле, сказал:
— Ты прав, Уильям.
Чуть замявшись, кивнул в знак согласия и Кристофер. В голубых глазах Филиппа застыло изумление. Тони, вынув зеркальце, с нарочитым старанием подвела бровь и произнесла глухим голосом:
— Ну, и кто же из нас сделал это? Уильям сухо рассмеялся.
— Кто бы это ни был, все равно он… или она в этом не признается.
И тогда я внёс предложение, которое при всей своей нелогичности, безнравственности и бессмысленности казалось мне, да и сейчас кажется, самым разумным выходом из того ужасного положения, в которое мы попали. Я сказал:
— Послушайте, я на тридцать лет старше любого из здесь сидящих, и я, с вашего позволения, выскажу своё мнение по поводу этого происшествия. Все мы связаны дружескими узами, и я не ошибусь, если скажу, что всем нам хотелось бы уладить это дело без лишних жертв. Роджер мёртв, и смерть ещё одного человека не поможет ни ему, ни кому-либо из нас. Тот, кто убил его, совершил тяжкое преступление, которое я лично не могу простить. Но это отнюдь не означает, что я хочу видеть, как он… — тут я запнулся, — или она умрёт позорной смертью. Я не верю во все эти лицемерные разглагольствования об искуплении вины. Мне кажется, что это само по себе очень похоже на преступление. Поэтому я предлагаю: если тот, кто совершил это преступление — кто бы он ни был, — сейчас нам признается, мы представим смерть Роджера как самоубийство и ни одна живая душа никогда не узнает правды. Мы должны поклясться. Но сделаем мы это при одном условии: убийца исчезнет из нашего общества и никогда больше не покажется нам на глаза.
На миг воцарилось молчание. Нарушил его Уильям, который сказал с не свойственной ему теплотой:
— Иен, вы сделали сейчас то, на что я бы никогда не решился.
— Ну как, все готовы дать клятву? — спросил я. Мёртвая тишина повисла в каюте. Кто признается?
Кто? Сердце стучало молотом. Я почувствовал, как мой лоб покрылся испариной.
Сделав над собой усилие, я продолжал:
— Прошу каждого обещать хранить молчание обо всем, что он здесь услышит.
Никто не ответил, и я продолжал:
— Ладно. Первым начну я. Клянусь, пока я жив, не разглашать признание, которое сделает здесь один из нас. Если кто-нибудь не хочет присоединиться к этой клятве, он должен заявить об этом сразу.
Никто не произнёс ни слова.
— Значит, все согласны, — заключил я. — Теперь я попрошу всех по очереди повторить клятву… или признаться.
Дрожащим пальцем — я видел, как он дрожал, — я указал на Тони.
— Ну что ж, начнём с Тони, — произнёс я. — Тони, обещаете ли вы хранить тайну?
Наши взгляды скрестились. Глаза её сверкнули. Тут я впервые увидел, сколько воли в лице этой девушки.
— Разумеется, обещаю? — как бы отмахнувшись, произнесла она. — А вы что, ожидали иного?
У кого-то вырвался еле уловимый вздох облегчения. Итак, Тони вышла из игры… Как в лихорадке я двинулся дальше.
— А вы, Филипп? — спросил я.
Он весь как-то сразу обмяк. Я увидел, что Тони, обернувшись, смотрит ему прямо в лицо. Пожав плечами, он с кислой улыбкой ответил:
— Обещаю.
Тони схватила его за руку, но они оба сразу же выпали из поля моего зрения.
Кто же остался? Кристофер, Уильям и Эвис.
— Теперь вы, Кристофер, обещаете вы хранить тайну?
— Обещаю, — спокойно ответил Кристофер. Его худое тёмное лицо было полно решимости. Трое поклялись, и теперь сделать признание могли только Уильям или Эвис. Но не Уильям же в самом деле? Я старался совладать со своим волнением. Уильям, поглаживая свой квадратный подбородок, пытался поймать мой взгляд.
— Вы обещаете, Уильям?
— Да. Обещаю, — отчеканил он. Его голос звенел, как металл. Мало-помалу до моего сознания дошло значение его слов, и я до боли впился ногтями себе в ладони. По каюте пронёсся шумок.
Холодея от страха, я повернулся к Эвис, сидевшей слева от меня. Она перестала всхлипывать, но все ещё продолжала закрывать лицо руками. У меня подкосились колени и бешено забилась жилка на шее.
— Эвис? — шёпотом произнёс я.
Она подняла своё заплаканное лицо. Все как один подались вперёд.
— Обещаю молчать, — произнесла она и добавила с жалкой улыбкой: — Только теперь, по-видимому, это не имеет ровно никакого значения.
Обстановка разрядилась. С чувством глубокого облегчения я закрыл глаза и, словно сквозь сон, услышал гортанный смех Тони, от которого всем стало как-то легче. Только что со смешанным чувством недоверия, страха и надежды мы испытующе вглядывались друг в друга, пытаясь распознать убийцу, только что мы торжественно поклялись, что тайна преступления умрёт вместе с нами, а оказалось, что тайны-то никакой и не было. Мы весело рассмеялись — это была разрядка после напряжения.
Первым опомнился Уильям.
— А все-таки один из нас — убийца, — резко бросил он. — Надо решать, что делать дальше.
Кристофер, постукивая ногой по полу, предложил:
— Я полагаю, нужно сообщить куда следует. Филипп вяло поддержал его:
— Если этот безмозглый кретин не хочет признаваться, не остаётся ничего другого, по-моему…
— …как пойти в полицию и заявить, — перебил его Уильям.
Я сделал ещё одну последнюю попытку:
— Досадно, однако, — сказал я, — что из-за одного всем нам придётся фигурировать в качестве свидетелей в деле об убийстве. А вы хорошо представляете, что это за пытка — допросы?
— Вообще это ад кромешный, — с горечью заметила Тони, — для всех без исключения.
— Ну что ж, ничего не поделаешь, — резко сказал Уильям. — Придётся все-таки заявить в полицию, чтобы они, не откладывая дела в долгий ящик, взялись за расследование. Один из нас рано или поздно будет выведен на чистую воду. И тогда он… или она (если раньше это пресловутое «или она», встречаясь в юридических документах, вызывало у меня лишь ироническую улыбку, то теперь, когда я увидел, как вздрогнула Эвис, эта оговорка прозвучала зловеще) будет приговорён к позорной смерти.
Опять повисла тяжёлая тишина. Атмосфера в каюте с низко нависшим потолком становилась напряжённой и гнетущей. Эвис начала всхлипывать. Снова раздался голос Уильяма:
— Итак, все. Поговорили и хватит. Я отправляюсь за полицией.
— А не лучше ли позвонить прямо в Норидж и попросить прислать оттуда компетентного человека? — предложил Кристофер. — А то пришлют какого-нибудь местного увальня из соседней деревушки, хлебнём тогда горя, пока втолкуем ему что к чему.
— Ладно, — согласился Уильям. — Мы трое — Кристофер, Иен и я — едем на шлюпке в Горнинг и попытаемся дозвониться до Нориджа. Кристофер и Иен сядут на весла… кроме того, мы все трое будем на глазах друг у друга, чтоб никто не попытался скрыться. Ведь мы теперь все под подозрением, не забывайте.
— Разумеется, — подтвердил я.
— А это значит, — глубокомысленно изрёк Кристофер, — что полиция будет держать нас под своим неусыпным оком. Где мы переночуем? Не можем же мы оставаться на яхте.
— Да, проблема… — подтвердил Уильям.
— А не махнуть ли нам куда-нибудь в гостиницу, — предложила Тони.
— Боюсь, что мы поставим себя в неловкое положение, — возразил Уильям. — Сбегутся зеваки, чтобы поглазеть на нас, — шутка ли, увидеть своими глазами настоящего убийцу.
— Я знаю, что делать, — неожиданно сказал Кристофер. — У моего друга по ту сторону Поттер-Хайгема есть собственная вилла. Он приютит нас у себя. В тесноте да не в обиде.
Тони засмеялась.
— И полицейский в любую минуту к нашим услугам. Между прочим, дорогой мой Филипп, я питаю слабость к полицейским.
— Вот и прекрасно, — подытожил Уильям. — Если тебе удастся заполучить тот дом, Кристофер, — это для нас лучший выход из положения. Там мы будем предоставлены сами себе, пока полиция не покончит с формальностями.
— В таком случае, мы там сегодня и переночуем, — поддержал я.
— Минуточку, ещё одна вещь, — сказал Уильям, потирая подбородок, — нам предстоит прожить бок о бок в атмосфере, отравленной взаимными подозрениями. Мы будем действовать друг другу на нервы. Возникает вопрос: как вести себя в создавшихся условиях?
— Как будто ничего не произошло, — ответила Тони.
— Разве это возможно, ведь мы знаем, что произошло, — вмешался Кристофер. — Хотя я лично за то, чтобы все у нас было по-старому. И однако чем скорее все это выяснится, тем лучше.
Уильям нетерпеливо продолжал:
— Я хочу сказать, не случилось бы так: каждый возомнит себя сыщиком и начнёт шпионить за другими, надеясь разоблачить убийцу.
— Да мы и не сможем, — возразил Филипп. — Мы же не детективы.
— С другой стороны, — твёрдо гнул свою линию Уильям, — этот пример может оказаться заразительным. Аппетит приходит во время еды. А мне совсем не улыбается быть подстреленным, как заяц.
— Единственно разумный выход — это вести себя по возможности естественно, — предложил я и, почувствовав беспомощность своих слов, поспешил добавить: — А впрочем, лучше не устанавливать непреложных правил, что можно и чего нельзя.
— Пожалуй, вы правы, — согласился Уильям и, как бы завершая разговор, произнёс: — Итак, мы обо всем договорились. А сейчас мы втроём отправляемся в полицию и заодно выясним насчёт нашего временного пристанища.
Уильям и Кристофер первыми выскочили из каюты и как по команде направились к носовому трапу (ибо кормовой находился в непосредственной близости от зеленого тента). Они вышли на озарённую светом палубу. Река искрилась под солнцем. Тони и Филипп, взявшись за руки, последовали за ними. Я уже был на пороге, когда услышал сдавленный голос Эвис:
— Постойте, Иен, прошу вас!