* * *
      Приход к власти XVIII династии дал новый толчок развитию мореплавания. Египетский флот к этому времени совершает походы в страну Кефтиу, или Кафтор, и в Пунт. В 1881 г. археолог Г. Маслеро обнаружил в Дейр-эль-Бахари заупокойный храм женщины-фараона Хатшепсут, возведенный на левом берегу Хапи, напротив Карнака. Он мог бы стать одним из чудес света, если бы о нем своевременно узнали греки. Но пожалуй, главное чудо - это раскрашенные рельефы и росписи его стен. Они поведали о морской экспедиции в Пунт, совершенной в 1517-1516гг. дон. э., на девятом году правления Хатшепсут. Очевидно, Хатшепсут приказала расчистить канал Сенусерта III, занесенный илом и песком: ее флот, прибывший из Пунта, швартуется в Фивах. Рельефы подробно рассказывают о путешествии и его результатах, о доставленных диковинных товарах, об оснастке и внешности всех пяти 30-весельных кораблей, выстроенных архитектором Инени.
      Благодаря усилиям предшественников Хатшепсут положение Египта ко времени ее царствования заметно улучшилось, и это позволило ей презреть пиратскую опасность в Южных морях. Но на севере было неспокойно. Хотя восточная граница отодвинулась к Евфрату, захват Сирии не был прочным. Тутмос III скрупулезно перечисляет в одной из своих надписей награбленную в Палестине добычу - рабов, золото, серебро. Можно полагать, что это был один из усмирительных походов. Другая надпись сообщает, что египетская армия переправлялась в Азию по морю, причем неоднократно. При Тутмосе III был усмирен Медный остров - Алашия, или Иси, что, конечно, было бы немыслимо сделать без сильного флота, и по-прежнему велась оживленнейшая торговля с Критом.
      Египет получил длительную передышку, его корабли бороздили морскую лазурь во всех направлениях. Тот факт, что в течение последующих трех столетий рынки Египта были наводнены товарами из всех известных тогда стран, позволяет предположить, что Тутмос специально занимался вопросами безопасности плавания, учредив нечто вроде морской полиции, как это делали впоследствии Родос и некоторые другие государства. На эту мысль наводит указание одной надписи, что каждый портовый город должен был постоянно иметь определенное количество кораблей, запасы строевого леса и наиболее ходовых товаров для продажи (62, с. 227). Палестинские гавани контролировались Египтом и платили ему дань, в каждой из них сидел наместник Тутмоса, подотчетный только его величеству, и владыка Египта ежегодно объезжал свои владения, проверяя состояние дел.
      В свободное от этих хлопот время фараоны XVIII династии вели оживленную переписку с соседями.
      Дипломатия отнюдь не мешала фараонам жадно поглядывать на восток и не пренебрегать богатствами юга. При Тутмосе III они освоили еще одно направление. В рельефах, на которых вельможа Рехмира прославляет своего повелителя, присутствует новый для Египта этнический тип пленников. Это ханебу - "народы островов из середины моря", - сообщает надпись. Необычны их одежды, необычна их дань. Лишь после раскопок на Крите мы можем уверенно назвать местоположение этих островов, а заодно определить принадлежность некоторых загадочных предметов из Тель-эль-Амарны. Торговля с Критом закончилась, как и следовало ожидать, пиратскими набегами, санкционированными двором.
      При Эхнатоне положение круто изменилось. "Суда плывут на север и на юг, все пути открыты..." - поют новые жрецы в гимне новому богу (27, с. 252). Они выдают желаемое за действительное. На самом деле все обстояло наоборот. "Нерестилище" красноморских пиратов образовало дочернее предприятие в Море Среди Земель. Главным объектом своих устремлений они избрали древний Библ - самый большой и богатый город Благодатного Полумесяца. Дошло до того, что Библ был блокирован этими молодцами, ни в грош не ставившими авторитет сына Амона. Напрасно правитель этого города Риб-Адди шлет депешу за депешей в Ахетатон - новую столицу Эхнатона, требуя воинов, воинов, воинов. Фараон прочитывает таблички и складывает в архив. Из писем явствует, что пираты сделали своими главными базами Берит, Тир и Сидон - три города-крепости, расположенные вдоль побережья примерно на одинаковом расстоянии друг от друга. И на таком же расстоянии к северу от самого северного из них - Берита - красовался несравненный Библ с его Долиной Кедра (около четырех сотен деревьев уцелело здесь до нашего времени). Пираты знают, что Библу покровительствует Египет. Их первые шаги робки. Но со временем, видя, что фараоны бездействуют, они наглеют все больше. Уразумев наконец, что его мольбы к фараону останутся гласом вопиющего в пустыне, Риб-Адди заключает союз с правителем Сумура, или Симиры, своим северным соседом. Симира согласна дать ему хлеб, но у нее много своих хлопот: ее пребольно щиплют пираты Ликии, тайно сговорившиеся с царем Кипра и использовавшие остров как перевалочную базу и убежище. Когда же Библ и Симира попытались объединить свои силы, финикийские пираты двинули "эскадры" к северу и для начала захватили два библских корабля, а вскоре в одной из стычек погиб правитель Симиры. Авторитет Риб-Адди упал столь низко, что по возвращении его из Берита, где он надеялся получить помощь, библосцы не пустили его в собственный город. Правителем Библа стал Или-Рабих, брат Риб-Адди.
      * * *
      Моряки по природе и купцы по призванию, финикийцы разбойничали не только в окрестных водах, но и совершали плавания на запад. Протяженность их маршрутов может показаться неправдоподобной. Важнейшей их целью была добыча спиралевидных раковин моллюсков Murex brandaris и Murex trinculus, из которых добывали сок для окраски тканей. Эти раковины, согласно легенде, обнаружила собака Мелькарта - бога-покровителя Тира - во время прогулки по морскому берегу после недавнего шторма. Непревзойденный финикийский пурпур носили цари всего Средиземноморья. Он дал название и самому народу: фoivie означает "пурпурный". Раковины не легко добывать со дна моря, а каждая из них дает ничтожное количество красителя. Перевозить груды раковин в Финикию невыгодно, и финикийцы основывают пункты по добыче сока у мест ловли. Туда доставляются необходимое оборудование и люди, там воздвигаются оборонительные стены, возникают селения, а иногда и города. Кораблям оставалось лишь периодически обходить все эти места, забирать готовый продукт и доставлять его в Финикию. Так возникли поселения на полуострове Магнесия, на островах Саламин, Тира, Тенедос и Кифера, города Краная на одноименном острове в Лаконике (теперь этот остров, называющийся еще Маратониси, соединен с берегом узкой дамбой), Навплия в Арголиде, Феникс в Малой Азии. Некоторые из них были недолговечны (как, например, Тира, где ловля пурпуровых раковин была исконным занятием местного населения, поддерживавшего тесные связи с ловцами раковин из Итана - города на восточном берегу Крита у мыса Плака), другие Финикия сохраняет за собой ценой уступок: так, фракийские берега контролировали критяне, тогда как серебряные рудники в глубине побережья остались за финикийцами. Третьи хранят в своих названиях историю финикийской экспансии: остров Саламин сперва носил финикийское имя Салам - "Мирный".
      Но не только с миром приходили финикийцы. И с мечом тоже. По меткому замечанию Э. Курциуса, "и здесь финикияне подали первый пример; от них узнали, что девочки и мальчики, захваченные где-нибудь в поле, доставляют больше дохода, чем все другие товары. Более мирно настроенные обитатели берегов со страхом удалялись от моря; все далее распространялись по берегам ремесло пиратов и дерзкое похищение людей; загорелась война всех против всех" (85, с. 49). Одной из основных перевалочных баз финикийцев был остров Краная, "где похищаемые женщины укрывались вместе с остальной прибылью и добычей" (85, с. 30). Его гавани всегда были к услугам тех, кто искал прибежища с добычей. Даже если он не был финикийцем.
      Финикийцы сбывали живой товар всюду, где находились покупатели. Вот какую историю поведал Геродот: "Финикияне тотчас же пустились в дальние морские путешествия. Перевозя египетские и ассирийские товары во многие страны, они, между прочим, прибыли в Аргос... На пятый или шестой день по их прибытии, когда почти все товары уже были распроданы, на берег моря среди многих других женщин пришла и царская дочь. Ее имя было Ио... Женщины стояли на корме корабля и покупали наиболее приглянувшиеся им товары. Тогда финикияне по данному знаку набросились на женщин. Большая часть женщин, впрочем, спаслась бегством, Ио же с несколькими другими они успели захватить. Финикияне втащили женщин на корабль и затем поспешно отплыли в Египет" (10, I, 1). Похищенных не разыскивали: это было безнадежным делом.
      Гомер приводит противоположный случай, когда похищение состоялось в стране фараонов (11б, XIV, 288-297):
      Прибыл в Египет тогда финикиец, обманщик коварный,
      Злой кознодей, от которого много людей пострадало;
      Он, увлекательной речью меня обольстив, Финикию,
      Где и поместье, и дом он имел, убедил посетить с ним:
      Там я гостил у него до скончания года. Когда же
      Дни протекли, миновалися месяцы, полного года
      Круг совершился и Оры весну привели молодую,
      В Ливию с ним в корабле, облетателе моря, меня он
      Плыть пригласил, говоря, что товар свой там выгодно сбудем;
      Сам же, напротив, меня, не товар наш, продать там замыслил...
      Одиссею на сей раз повезло: корабль кознодея разбила буря у берегов Эпира, а Одиссей попал к феспротам, и их царь Федон, обласкав его (эпироты были соседями и вассалами итакийцев, под Троей соединенным флотом командовал Одиссей), повелел доставить его на Итаку. Ситуация создалась комичная: феспроты не узнали грозного царя Итаки и поступили с ним точно так же, как поступил бы на их месте он сам (11б, XIV, 339-342):
      Только от брега феспротов корабль отошел мореходный,
      Час наступил, мне назначенный ими для жалкого рабства.
      Силой сорвавши с меня и хитон, и хламиду, они мне
      Вместо их бедное рубище дали с нечистой рубашкой...
      Арсенал методов и средств пиратов был неисчерпаем. Устами бывшего царевича, а ныне свинопаса Эвмея Гомер рассказывает историю, могущую стать сюжетом авантюрного романа, и эта история, как и тысячи других, не обошлась без финикийцев (11б, XV, 414-484). Эвмей вспоминает, как "хитрые гости морей" прибыли на его родину с множеством редкостных товаров. В доме отца Эвмея, царя Ктесия, оказалась рабыня-сидонянка, похищенная другими соседями Одиссея, тафийцами. Финикийские купцы, прибывшие, очевидно, без определенного плана, моментально этим воспользовались: один из них "с ней тайно в любви сочетался" и, играя на ее патриотических чувствах, предложил бежать с ними на родину, несомненно замыслив продать ее где-нибудь по пути. Вышло, однако, иначе. Сидонянка заставила их поклясться, что они не причинят ей вреда и ни под каким видом не будут до поры до времени выказывать свое знакомство с ней. Финикийцы торговали целый год. Когда торг был окончен, один из них пришел по обычаю с дарами во дворец. И вот тут-то настал ее час. Сидонянка поступила как истинная дочь своего народа. С наступлением вечера она взяла за руку порученного ее заботам малолетнего царевича и отправилась с ним на прогулку. По пути она посетила зал, где был накрыт пиршественный стол для вельмож, не успевших еще вернуться из совета. После этого сервировка стола уменьшилась на три огромных двуручных золотых кубка. Прогулка закончилась на палубе финикийского корабля. Однако награбленное не пошло ей впрок: на седьмой день плавания изменницу поразила стрелой Артемида по повелению Зевса (убийства древние нередко сваливали на богов), и ее выбросили за борт. Эвмея же купил царь Итаки Лаэрт, отец Одиссея.
      Во времена Эхнатона и его преемников пираты контролировали не только побережье Благодатного Полумесяца, но и южные берега Малой Азии. Во всяком случае сообщение одной из табличек Тель-эль-Амарны о набеге кораблей народа милим на Амурри не оставляет места для иных толкований. Народ милим - это милии, жители Милиады, северные соседи ликийцев. Они обитали в районе современных озер Карагёль и Авлан, к западу от Тавра. Что же касается Амурри (египтяне называли его также Имор), то это не что иное, как город Арад(Арвад) на одноименном острове у берегов Северной Финикии, и, возможно, противолежащий ему на побережье город Антарад. Насколько можно заключить из скупых сведений табличек, арвадяне пали жертвой собственной жадности, за что и поплатились: воюя с Египтом в союзе с хеттами (Риб-Адди даже угрожал Эхнатону присоединиться к этому союзу, если тот не пришлет помощь), они покусились и на соседей хеттов - милиев. Хеттскому царю Суппилулиумасу I не оставалось ничего иного, как отдать на растерзание Арвад, чтобы сохранить мир на южных границах. Флот милиев безбоязненно проследовал вдоль южного побережья Малой Азии, захватил и разграбил город, убил его правителя Абди-Аширта (его сын сам промышлял пиратством) и убрался восвояси.
      Трудно сказать, существовали ли уже в то время пиратские государства, какие мы увидим в эпоху Римской империи, и можно ли считать таким государством, например, Кипр, но что враждующие со всем миром и между собой пиратские шайки объединялись для крупных набегов - это бесспорно. Бесспорно и то, что это были сильные многочисленные эскадры, направляемые твердой и опытной рукой. Только при таких условиях пираты могли рискнуть напасть на такое государство, как Египет. Они сделали это при попустительстве Кипра, пропустившего мимо себя пиратский флот, отправившийся из Ликии. Эхнатон ничего не смог поделать: он ведь самолично некогда потребовал у царя Кипра порвать всякие отношения с Ликией, и теперь, когда он пожинал плоды своей политики (первые, но не последние), царь напомнил ему об этом в сердитом письме, уверяя, что сам он страдает от налетов своих северозападных соседей гораздо чаще (58, 38, 114).
      Поруганный Эхнатоном Амон отвернулся от страны фараонов, неисчислимые бедствия обрушились на головы их подданных.
      Столетие спустя после Эхнатона фараон Мернепта вновь имел дело с "народами моря". Он укоряет своих воинов: "... вы трепещете, словно птицы. Вы не знаете, что нужно делать. Никто не сопротивляется врагу, и наша покинутая земля предоставлена вторжениям всех народов. Враги опустошают наши врата. Они проникают в поля Египта... Они прибывают бесчисленные, как змеи, и нет сил оттолкнуть их назад, этих презренных, которые любят смерть и презирают жизнь и сердце которых радуется нашему разрушению..." (82а, с. 199). В папирусе из некрополя Саккара возле Мемфиса записано Речение Ипуера, одного из семи мудрецов и пророков Египта. В нем такие строки: "Воистину, строители стали пахарями, а царские корабельщики впряжены в плуг, не плавают ныне больше на север, в Библ. Как нам быть без кедра для мумий наших, ведь погребались жрецы в саркофагах из него, бальзамировали сановников смолою кедровой вплоть до самого Кефтиу. Но не привозят больше его. Золота не хватает. Кончился материал для всяких работ" (27, с. 228-229). После многих стенаний и поучений, что надо сделать, чтобы в Египет вернулось благоденствие, мудрец высказывает уверенность, что рано или поздно все вернется на круги своя. Увы, ждать этого пришлось много, очень много лет...
      * * * "Я построил большие ладьи и суда перед ними, укомплектованные многочисленной командой и многочисленными сопровождающими (воинами); на них их начальники судовые с уполномоченными (царя) и начальниками для того, чтобы наблюдать за ними. Причем суда были нагружены египетскими товарами без числа. Причем они сами (суда) числом в десятки тысяч отправлены в море великое - Му-Кед{2}. Достигают они страны Пунт. Не подвергаются они опасности, будучи целыми из-за страха (передо мной). Нагружены суда и ладьи продуктами Страны Бога, всякими чудесными вещами их Страны, многочисленной миррой Пунта, нагруженной десятками тысяч, без числа ее. Их дети вождей Страны Бога выступили вперед, причем приношения их для Египта перед ними. Достигают они, будучи невредимыми, Коптосской пустыни. Причаливают они благополучно вместе с имуществом, доставленным ими. Нагружают они его для транспортировки посуху на ослов и на людей и (снова) грузят (это же имущество) на суда на реке, на берегу Коптоса, и отправляют вверх по реке перед собой. И прибывают они в праздник, принося (эти товары) в качестве даров перед царем как диковину. Дети их вождей совершают приветствия передо мной, целуя землю, сгибаются передо мной" (36, с. 113).
      Эти строки из завещания Рамсеса III (1269-1244 гг. до н. э.) дают весьма наглядное представление о положении Египта в начале XX династии. Вероятно, Рамсес еще пользуется Нильско-Красноморским каналом: по крайней мере до времени Сети I он поддерживался в судоходном состоянии, как свидетельствуют дошедшие до нас карты, а Сети и Рамсеса разделяет небольшой промежуток времени. Но хвастливые речи плохо прикрывают истинное состояние дел. Ладьи с товарами бороздят южные воды, но их сопровождает сильный конвой ("суда перед ними") с многочисленной армией. Дальние рейсы, видимо, были настолько опасны, что флот собирается в большом количестве, чтобы один рейс не только оправдал себя, но и скомпенсировал множество одиночных рейсов, которые были бы совершены, если бы путь был безопасным. Понятно, почему так сделано: флот "не подвергается опасности" из страха не перед величием фараона, а перед величиной конвоя. Если к количеству воинов добавить количество мускулистых гребцов (судя по рисункам в храме Хатшепсут - по 15 человек с каждого борта), дорожащих своей жизнью ничуть не меньше, стоит ли удивляться успеху этого предприятия, которым так кичится Рамсес? Да и выбор маршрута говорит о многом: с севера в это время участились дерзкие налеты на Египет "народов моря", и хотя Рамсесу удалось одержать над ними ряд побед и отпугнуть от своих берегов, результаты этих побед были призрачны.
      Правда, сам Рамсес придерживался на этот счет иного мнения. На рельефе в храме Мединет-Абу, изображающем морскую битву с северянами, его фигура внушительна и грозна. Он попирает головы поверженных врагов. О масштабах этой битвы судить трудно: на рельефе она "происходит между четырьмя египетскими кораблями (их можно узнать по львиным головам на носу, взятым на риф парусам, на них находятся стрелки и копьеносцы, изображенные все целыми и невредимыми) и пятью вражескими кораблями (их можно узнать по высоким штевням спереди и сзади, они изображены в полном разрушении, мачты падают, воины все изранены, руль потерян)" (13, с. 17-18). В этом бою Рамсесу пришлось иметь дело по крайней мере с двумя народностями. Одна это пелесет, или пулусати, то есть филистимляне (они легко опознаются по характерным шлемам из перьев), другие - шардана, то есть сарды (жители Сардинии). На этот раз пиратский набег был совершен издалека. Из других надписей известно о нападениях на Египет в восьмой год царствования фараона иных народов - шакалеша (сагалласии из Писидии), чакалов (народность из Финикии), дениен (возможно, то же, что дануна из архива Эхнатона, то есть данайцы), вашаша (предположительно малоазийский народ критского происхождения). Это было их последнее поползновение: с этого момента "народы моря" навсегда исчезают с египетских памятников.
      Но память о них осталась.
      Средиземноморье кишело пиратами, как никогда раньше, и зараза эта, подобно степному пожару, охватывала все новые и новые районы. Все фараоны XX династии так или иначе сталкивались с этим бичом Средиземного моря, с ужасающей быстротой превращавшимся в тысячехвостую плетку.
      И все-таки плавания на север продолжались: ничто не могло заменить Египту некоторых товаров, например кедра или меди, отсутствующих в Египте. Папирус времен Рамсеса XII (ок. 1118 - 1090 гг. до н. э.) поведал трагикомическую историю, начавшуюся "на пятый год правления фараона, в шестнадцатый день второго месяца лета" и растянувшуюся на несколько лет. Речь идет о морском путешествии в Библ египетского жреца и вельможи Унуамона. Ему была доверена верховным жрецом Херихором важная миссия доставить лучший горноливанский кедр для обновления обветшавшей священной барки Амона - "солнечной ладьи".
      Отправившись из Фив, Унуамон достиг Танисского нома в дельте Хапи, где номархом был Несубанебджед - будущий основатель и фараон XXI династии. Несмотря на послание, сочиненное Херихором от имени Амона и врученное Унуамоном номарху, тот продержал его при дворе "до четвертого месяца лета", а затем отправил дальше, дав ему своего, танисского, капитана - Менгебеда.
      Из этого отрывка можно сделать по крайней мере два вывода: что Египет в то время был раздробленным на номы государством и к их правителям верховный жрец вынужден был обращаться с просьбами (а те не спешили их выполнять) и что каста кормчих подразделялась по специализации на речных и морских (если только Менгебед не был приставлен к Унуамону в качестве шпиона).
      Прибыв в палестинский город чакалов Дор, Унуамон предстал перед его правителем Бедером. В знак приязни к египтянам тот вручил ему в дар полсотни хлебов, кувшин вина и ногу быка. Злоключения Унуамона начались чуть позже, когда с его судна сбежал человек с большим количеством золота и серебра. Среди похищенного было и храмовое серебро, врученное Херихором для уплаты за кедр. На просьбу египтянина отыскать вора или возместить убытки Бедер резонно заявил: "Если бы вор, что пришел с тобою на корабле и украл твое серебро, был из моей страны, я бы сам возместил тебе эту потерю из своей сокровищницы, пока вора не отыскали. Но тот, кто обокрал тебя, - из твоей страны. Он с твоего корабля". Тем не менее Бедер как хозяин города, где произошел инцидент, пообещал содействие в поисках.
      Безрезультатно прождав девять дней, Унуамон потерял надежду на возвращение сокровищ и решил продолжать путь, положившись на волю случая. И тут Бедер дал ему поистине бесценный совет: "Если ты хочешь получить свое серебро, которое у тебя украли, слушай меня и делай так, как я тебе говорю. Ты отправишься в путь с капитанами кораблей. Ты захватишь груз того корабля, на котором ты будешь. И еще ты захватишь все серебро того корабля и будешь его у себя хранить до тех пор, пока хозяева корабля не отыщут вора, который тебя обокрал".
      Унуамон воспользовался таким советом. Он сел на первый же попутный корабль и по дороге к Библу внимательно ознакомился с его грузом. Очевидно, осмотр его удовлетворил, так как он заявил корабельщикам: "Я взял ваше серебро, и оно останется у меня, пока вы не отыщете мое серебро и вора, который его украл. Пусть не вы меня обокрали - я все равно возьму ваше серебро. А вы постарайтесь найти мое и возьмите его себе".
      Как ни странно, корабельщики не только не выбросили Унуамона за борт, но и ничего не возразили ему. Это молчание можно расценить однозначно: подобный метод розыска был обычным по крайней мере в Палестине (поскольку Унуамон не додумался до него сам).
      Что же касается серебра, похищенного Унуамоном по рекомендации Бедера, то эта история имела свое продолжение. Когда кедр был погружен и корабли уже готовились выйти в море, в библскую гавань вошли 11 судов из Дора. Чакалы потребовали у Закар-Баала выдать им Унуамона: оказывается, он не слишком внимательно обдумал совет, данный ему Бедером, и корабль, где он захватил деньги, принадлежал подданным самого Бедера. Но и в такой критической ситуации отыскалась нужная статья международного права. "Я не могу задерживать посланца Амона в своей стране, - заявил Закар-Баал гонцам Бедера. - Дайте мне отправить его, а потом догоняйте его и задерживайте сами". Одной этой фразой правитель Библа убил двух зайцев: сохранил добрые отношения и с Египтом, и со своим южным соседом.
      Путешествие, как и следовало ожидать (рассказ ведется от первого лица), закончилось благополучно. Сильный ветер пригнал корабль Унуамона к Кипру. Когда же местные жители бросились к нему, чтобы убить (характерная деталь!), Унуамон урегулировал новое осложнение наипростейшим образом. Он обратился к правительнице города со следующими словами: "Неужели же ты позволишь, чтобы меня, посланца Амона, схватили здесь и убили? Подумай еще вот о чем: меня будут разыскивать до скончания дней! Что же до команды правителя Библа, которую тоже хотят убить, то разве не сможет он убить десять команд твоих кораблей, когда они ему попадутся?" Оценив ситуацию и осознав правоту пришельца, правительница мудро отпустила его с миром.
      Египетские меры по охране судоходства того времени были просты и всем понятны. Декретом Сети I всякому, кто осмелится задержать судно фараона, грозили 200 палочных ударов, нанесение пяти рваных ран, уплата за каждый день простоя судна и обращение виновного в рабство (36, с. 86). Причем все это одновременно, альтернативы тут не было. Совершенно ясно, что эти меры прежде всего касались номархов, бесчинствовавших в пределах своих номов, начальников гаваней и т. п. Какое-либо хищение с судна грозило состоятельным лицам 100 ударами и конфискацией имущества в соотношении 100:1, а увод воина с судна был чреват конфискацией имущества с оплатой за каждый день, проведенный вне судна. Что же касается простолюдинов, то по указу фараона XVIII династии Хоремхеба их даже за более мелкие провинности лишали имущества и отрезали нос (36, с. 100){3}.
      Все это, однако, мало волновало пиратов: ведь их прежде надо было поймать. Главное же - никто ни при каких обстоятельствах не мог отличить пирата от добропорядочного слуги фараона. Пираты торговали награбленным, как купцы, а купец в любой момент мог обнаружить в себе наклонности пирата, как это произошло, например, с Унуамоном.
      В том, что жители кипрского города решили убить Унуамона и команду библского корабля, нет ничего удивительного. Так поступали со всеми незнакомцами, оказавшимися волею случая в прибрежной полосе чужой страны. И не только на Кипре. Унуамон был египтянином, и ему показались вполне естественными действия киприотов. А посему, не теряя времени на бесплодные удивления, возмущения и выяснение причин, он выдвинул единственно возможное в той ситуации возражение - "око за око" - и желаемый результат был достигнут немедленно.
      Истоки этого обычая весьма древни и закреплены в мифах. Выше уже упоминался египетский бог Хонсу - обожествленный греческий герой Геракл. Предание говорит, что, когда Геракл после освобождения Прометея отправился в сад Гесперид, чтобы совершить очередной подвиг, он надумал заодно посетить страну предков - Хапи (родители его отца Амфитриона и матери Алкмены, как уверяют греческие историки, были родом из Египта). Но выбрал он неудачное время для визита. Египтом правил тогда сын Посейдона Бусирис. Его царствование было омрачено страшной девятилетней засухой. Молитвы египетских жрецов оказались бессильными, и Бусирис прибег к помощи критского прорицателя Фрасия. Выяснилось, что для ликвидации засухи нужно ежегодно приносить в жертву на алтаре Амона одного иностранца. Первой человеческой кровью, обагрившей алтарь, была кровь самого Фрасия. Поэтому когда Геракл вступил на египетскую землю, его встретил лично Бусирис в сопровождении пышной свиты. Наслышанные о подвигах своего земляка, египтяне увенчали героя венками и сразу же "торжественно повели на заклание в жертву Амону. Сначала Геракл, тронутый столь божественным приемом, шел смирно, потом, заподозрив неладное, забеспокоился, а когда его разложили на алтаре и занесли над ним нож, возмутился и перебил всех своих почитателей, в том числе и Бусириса с сыном. "У египтян, - жалуется Геродот, - нет обычая почитать героев" (10, II, 50). После этого египтянам не оставалось ничего иного, как обожествить Геракла и придумать ему приличную родословную: он стал считаться сыном Амона и Мут, братом бога воздуха Шу и богини Тефнут. Сам же он под именем Хонсу исполнял отныне очень важные обязанности бога Луны, покровителя медицины и избавителя от всяческих бед и напастей.
      Есть основания полагать, что за сказочной основой скрывается реальный обычай убивать иностранцев. Это была единственная и очень действенная мера защиты от коварства разбойников, нашедшая в наше время воплощение в афоризме о том, что лучшее средство избавиться от головной боли - отсечь голову. Древние так и поступали без тени юмора и сомнения.
      * * * "С древних времен дельта Нила была "раем пиратов", краем невиданного греками плодородия, краем изобильных хлебных и фруктовых урожаев, краем, где первоначально, по утверждению Аппиана, помещались "острова блаженных"", - пишет К. М. Колобова (82а, с. 198). С незапамятных времен в районе нынешней Александрии были мелкие пастушечьи селения, и их обитателям фараоны поручили охрану своих морских границ от вторжения иноземцев. Пастухи так широко истолковали данные им полномочия, что вскоре переквалифицировались в прибрежных пиратов-профессионалов - соперников своих морских коллег. "Прежние цари египтян, - вспоминает Страбон, довольствуясь тем, что они имели, и совершенно не нуждаясь во ввозных товарах, были враждебно настроены против всех мореплавателей; они установили охрану на этом месте, приказав ей задерживать всех, кто приближался к острову" (33, С792). Страбон не без остроумия называет этих стражей "пастухами-разбойниками, которые нападали на корабли, бросавшие здесь якорь" (33, С802).
      Недостаток гаваней в Египте, о котором упоминают многие авторы, способствовал устройству постоянных мест для засад. Негостеприимный берег порождал негостеприимных жителей, зато заботу об их пропитании фараоны великодушно возложили на их собственные плечи. Всех прибывающих к устью Хапи, свидетельствует Диодор (49, I, 67), египтяне убивали или обращали в рабство. Из обычая берегового пиратства родился и миф о Бусирисе. Ссылаясь на мнение Эратосфена, Страбон пишет, что "обычай изгнания чужеземцев является общим для всех варваров, и все же египтян обвиняют в этом из-за мифов о Бусирисе, сочиненных в Бусиритском номе, так как позднейшие писатели хотели возвести на (жителей) этой местности ложное обвинение в негостеприимстве, хотя, клянусь Зевсом, никогда не существовало никакого царя или тирана по имени Бусирис..." (33, С802).
      "Позднейшие писатели" - это Геродот и Исократ, приписывавший Бусирису даже поедание жертв. Полемизируя с софистом Горгием, он говорил ему: "Эол попадавших в его страну иноземцев отсылал на родину (как он сделал это с Одиссеем. - А. С.), а Бусирис, по твоим же словам, приносил в жертву и пожирал" (55, 7). Это, впрочем, не мешало Исократу называть время правления Бусириса египетским "золотым веком", что, быть может, послужило Страбону поводом усомниться в негостеприимстве египтян. Увы, это обвинение отнюдь не было "ложным", как пытается уверить географ, знавший Александрию и ее жителей по временам Августа. Еще несколькими веками раньше это была жестокая явь.