- Павел, замените меня у дешифратора.
      Выбравшись из толпы, я припустил к Андре. Какой-то шальной ангелочек, восторженно завизжав, ринулся на меня с распахнутыми крыльями, но я ускользнул от него.
      - Молчи и слушай! - закричал Андре. - Новые данные о галактах. Говорю тебе, молчи! Мы получили великолепные записи у того четырехкрылого. Чего ты размахиваешь руками?
      - я молчу! - закричал я. - Покажи записи.
      - Сперва выслушай, потом покажу.
      Андре и Лусину повезло. Когда они пришли к изолированному четырехкрылому, тот спал и ему снились кошмары, мозг его усиленно излучал.
      Андре, не дожидаясь пробуждения ангела, поспешил материализовать записанные излучения на большом дешифраторе.
      Он тут же, на улице, при сиянии дневного солнца, вызвал видеостолб. я с усилием всматривался, внешний свет был сильнее внутреннего свечения видеостолба. я увидел те же картины, что уже демонстрировались на Земле, скалы, яркие звезды, черное озеро, спускающийся сигарообразный корабль. Нового не было и дальше - те же галакты, башня с вращающимся глазом...
      - Ну? - спросил Андре. - Понимаешь ли ты, что это такое?
      - Понимаю. Бледная копия старых записей Спыхальского.
      - Правильно, - проговорил молчавший Лусин. - Копия. Уже видели.
      - Вы дураки! - сказал Андре радостно. - Ну и что, если видели? Важно одно: звездные видения посещают нашего четырехкрылого очень часто, раз мы записали их в первом же обследованном сне. Только личные впечатления могут дать такую четкость образов. Короче, он видел галактов сам! - Андре с торжеством смотрел на нас. я хладнокровно рассмеялся ему в лицо:
      - И сейчас ты идешь выспрашивать своего ангела, правильно ли толкуешь его сновидения?
      - Совершенно верно.
      - я пойду с тобой, чтобы присутствовать при оглушительном крушении твоей очередной теории.
      Четырехкрылый буян был громадный, мужиковатый ангелище со свирепой мордой и могучими крыльями. Он уставился на нас мутными глазами и что-то проворчал. У ангелов тонкие, писклявые голоса. Разговаривая, они захлебываются от торопливости - в любом их сборище трескотня и писк. У этого даже голос был мощный, он не пищал, а грохотал. Он мне понравился.
      Андре настроил дешифратор и вежливо проговорил:
      - Разрешите задать вам несколько вопросов.
      - На колени! - рявкнул ангел. - На колени, не то - к чертовой матери!
      Его ярость была так внезапна и буйна, что мы рассмеялись. Смех озлил его. Он грозно вздыбился, распахнув крылья и клокоча.
      - У людей не принято становиться на колени, - сказал Андре.
      Дешифратор перевел ответ ангела:
      - я - князь!
      я усомнился в правильности перевода. Слова "к чертовой матери", "князь", "на колени" слишком отдавали старинными земными понятиями, чтобы быть правдоподобными.
      - Не думаю, чтобы дешифратор врал, - возразил Андре. - Объем его памяти четыреста тысяч слов и сто миллионов понятий. И если он выбрал князя и чертову мать, то, значит, наш узник имел в виду нечто, что больше всего подходит к понятиям "князь" и "к чертовой матери".
      Тогда к ангелу обратился я:
      - Почему вы считаете себя князем?
      - Налечу и растопчу! - сварливо сказал ангел.
      я вспомнил, что охранное поле людей на Оре зависит от настроения. я вызвал в себе гнев. Ангела отшвырнуло в сторону, он завопил от испуга. я то увеличивал, то уменьшал поле. Крылатого "князя" беспощадно мотало в воздухе. Когда его особенно сильно встряхнуло, он заревел бычьим голосом: - Спасите! Спасите!
      я сбросил поле, и ангел рухнул. От страха и бессилия он даже не пытался подняться и ползал, униженно расплескав широкие крылья. Лусин, засопев, отвернулся. Уверен, что в этот миг грубый ангел представлялся ему чем-то вроде его смирных драконов или диковатого бога Гора с головой сокола.
      - Высшие силы! - потрясенно бормотал ангел. - Высшие силы!
      - Поднимайся и перестань быть князем! - сказал я. - Терпеть не могу дураков. Тебя по-хорошему спрашивают, а ты грубишь!
      - Спрашивайте! - поспешно сказал ангел. - Хотя не знаю, что я могу таким могущественным особам...
      Андре рассказал ангелу о его сновидениях и спросил, не видал ли он сам галактов и их врагов.
      - Это предания, - бормотал ангел. - Никто не видел галактов. я слышал в детстве сказки о них.
      я выразительно посмотрел на Андре. Он постарался не заметить моего взгляда. Он не очень огорчается, когда его теории терпят крах. Он слишком легко их создает.
      - А почему ты хвастался знатностью? - спросил я ангела. - Что означает этот вздор?
      Ангел опустил голову и поник крыльями.
      - У нас предание, что четырехкрылых привезли небесные скитальцы, двукрылые же - порода местная... я не люблю двукрылых. Они презренные низшие существа, но вы, люди, не разрешаете бить их...
      - И никогда не разрешим, - подтвердил я. - И считать их низшей породой тоже не разрешаем. Как тебя зовут?
      - Труб. я постараюсь... я хочу, чтоб вы меня полюбили.
      Он был так унижен, что я пожалел его. я ласково потрепал его перья. Перья на крыльях у него отменные - шелковистые, крепкие, густой лиловой окраски. Собственно, настоящих крыльев у него два, вторая пара скорее подкрылки. На изгибе больших крыльев имеются руки, чуть покороче наших, без ладони, но с пятью крепкими черными пальцами с когтями.
      Выйдя, мы подвели итоги тому, что узнали от Труба. Андре запоздало пытался оправдаться в неудаче теории:
      - Все же кое-что новое есть. я имею в виду предания о происхождении четырехкрылых.
      - Нас интересуют галакты, а знаний о них не добавилось, - сказал я. Такие предания имеются всюду, где работящие существа разрешают оседлать себя паразитам. Разве ты не знаешь, что лучший способ оправдать собственное тунеядство - объяснить его божественностью своей натуры? Все подлое издавна валят на божество.
      - Труб хороший, - сказал огорченный Лусин. - Не паразит. Красивый. Очень сильный. Сильнее всех ангелов.
      28
      Впечатление от следующих гостиниц слилось в смутное ощущение чего-то утомительного. я понимал, что человеческая двуногая одноголовая форма лишь одна из возможностей разумной жизни, и был готов к любым неожиданностям. Даже когда мы беседовали с существами, на три четверти состоящими из металлов, и студенистыми мыслящими кристаллами, погибающими от света, я не удивлялся. Можно и так, говорил я себе. В природе существует могучий позыв познавать себя. А каким способом она осуществляет самопознание - игра обстоятельств.
      Вечером мы с Ромеро гуляли по Оре.
      Недвижное солнце утратило дневной жар и потускнело, превращаясь в луну. Три четверти диска вовсе погасло, луна было на ущербе. Звонкий днем воздух, далеко разносивший звуки, глохнул, звуки преобразовывались в шумы и шорохи, зато густели ароматы. Цветы запахами хватали за душу, как руками. У меня немного кружилась голова. Ромеро помахивал тростью, я рассказывал, какие мысли явились мне при знакомстве со звездожителями. Ромеро возмутила моя покладистость.
      - Чепуха, друг мой! Все эти ангельские образины, змеелики и полупрозрачные пауки не больше чем уродства. С уродствами я не помирюсь. Раньше я не очень восхищался людьми, теперь я их обожаю. Знакомство со звездожителями доказало, что человек - высшая форма разумной жизни. Только теперь я понял всю глубину критерия: "Все для блага человечества и человека".
      - Разве против него кто спорит?
      - Вы ошибаетесь, - сказал он сумрачно. - Мне не нравится настроение вашей сестры. я хочу сделать вам одно предложение. Она нам обоим дорога. Давайте образуем дружеский союз против ее опасных фантазий. Вы удивлены - какой союз? Слушайте меня внимательно, мой друг!
      Опершись на трость, он торжественно проговорил:
      - я не влеку вас в неизведанные дали, наоборот, отстаиваю то, что уже пять столетий считается величайшей из наших социальных истин. Хочу восстать против того, чтобы забывали о человеке ради полуживотных, моральных и физических уродцев... - Отвращение исказило его лицо. Мне многое не нравилось в звездожителях, но ненависти они не вызывали.
      - По-вашему, реальна опасность забвения интересов человека?
      - Да! - сказал он. - Они уже забываются. Верой, когда она планирует широкую помощь сотням звездных систем. Вами, когда вы так возмутительно равнодушно признаете, что мыслящая жизнь может быть равноправно прекрасной и безобразной. Андре, готовым все силы положить на возню с дурацкими мыслями примитивных, как идиотики, ангелочков. И тысячами, миллионами похожих на вас фантастов и безумцев. Скажите, по-честному скажите, разве не забвение интересов человечества то, что происходит на Оре? Богатства Земли обеспечивают идеальные условия паукам и бегемотам! Звездный Плуг, отправленный на Вегу, израсходовал все запасы активного вещества на создание искусственного солнца для милых змей. Такова наша забота о других. А человек? Человека отставляют на задний план. О человеке понемножку забывают. Но я не дам человека в обиду. Если еще недавно я молчал, то сейчас я молчать не буду. я повторяю то, что уже говорил на Земле. Неожиданная опасность нависла над человечеством. Мы обязаны сегодня думать только о себе, только о себе! Никакого благотворительства за счет интересов человека!
      Он выкрикнул последние слова, пристукнув тростью. я сказал:
      - Не понимаю, к чему этот пафос, Павел? Запросите МУМ, кто прав, ваши противники или вы, и все станет на место.
      К Ромеро понемногу возвращался его обычный надменно-иронический вид. На лице его вызмеилась недобрая усмешка.
      - Благодарю за дельный совет, мой юный друг, обязательно им воспользуюсь. Итак, насколько я понимаю, вам не подходит предлагаемый мной союз?
      - я вообще не нахожу нужды ни в каком подобном союзе.
      - А вот уж это мое дело - есть нужда или нет. Покойной ночи, любезный Эли.
      Он церемонно приподнял шляпу и удалился. я с тяжелым сердцем смотрел ему вслед. Мне было грустно, что в считанные минуты наша многолетняя дружба развалилась. Опустив голову, я шагал по аллее пустынного бульвара. Передо мной опустилась авиетка. я вспомнил, что, кажется, пожелал чего-то, на чем можно передвигаться. я влез в кабину и подумал: "К Фиоле".
      29
      Переступив порог гостиницы "Созвездие Лиры", я остановился в смущении. Зачем я стремлюсь сюда? Если Ромеро и не прав в своей неприязни к звездожителям, это еще не значит, что в них нужно влюбляться. Была бы на Оре Охранительница - как все стало бы просто. "Скажите, милая, что со мной?""Ничего особенного - блажь пополам с жаждой познания нового". Или: "С вами несчастье: вы испытываете земное чувство любви к жителю звезд, где о подобных чувствах и не слыхали". я рассмеялся. На благоустроенной Земле нас слишком уж опекают машины!
      я прошел в сад. В саду светило то же притушенное до лунного облика ночное солнце, что и снаружи. Здесь и днем все терялось в полумраке, сейчас вовсе было темно. я пробирался ощупью, наталкивался на деревья. Вдали возник и пронесся розоватый столб или смерч, яркий и стремительный, за ним вспыхнул и исчез другой. я остановился, чтоб сообразить, где я. На меня навалилась душная темнота, наполненная сонным шорохом листьев и тревожным бормотаньем моих мыслей.
      - Фиола! - тихо позвал я. - Фиола!
      Из черноты кустов снова вырвался и унесся сияющий смерч. По саду заструилось тихое пение. я всматривался в бурно вращающийся факел, пропавший за деревьями, и вслушивался в пение. Оно вскоре стихло, тишина звенела в ушах, в ней не было ничего, кроме нее самой.
      Меня внезапно охватил гнев. я громко застучал ногами, грубо вторгнулся в кусты. я хотел побольше шума, чтобы взбудоражить вегажителей. Если они так невежливы, что убегают, не спрашивая, чего мне надо, то и мне можно не церемониться.
      - Фиола! - заорал я. - Фиола!
      И снова мне ничего не ответило, лишь в отдалении вспыхивали и погасали сияющие столбы. У меня кружилась голова, пересохло в горле, каждая клеточка трепетала, словно я одурманился жадными запахами незнакомых цветов. Во мне бушевала ярость.
      - Фиола! - ревел я. - Фиола!
      я ринулся вперед. Что-то встало на дороге, может, куст, может, существо, я оттолкнул его. я бешено ломился в настороженную, боязливую темноту, расшвыривал, что мешало, запинался, сваливался, снова вскакивал, хватаясь за кусты, пинал кусты ногою и бежал дальше. В каком-то уголке сада я свалился надолго. я лежал, всхлипывая от бессилия и бешенства. я чувствовал себя поверженным.
      - Фиола! - шептал я. - Фиола!
      С трудом я поднялся. Ноги не держали, в голове надсадно гудело. Меня охватил стыд. я, гордящийся разумом человек, вел себя как зверь, ревел и мычал, охваченный жаждой драки и разрушения. И этот дикий поступок совершил в доме гостей, веровавших в могущество и доброту человека! Что они теперь подумают о нас?
      - Простите, друзья! - сказал я. - я виноват, простите!
      Сейчас я думал об одном - поскорее выбраться из глухого сада. В полубезумном беге сквозь кусты я забрался слишком далеко. Надо мной нависали деревья, я не видел неба. Потом я вспомнил, как неожиданно появилась авиетка, и мысленно воззвал к диспетчеру планеты. Диспетчер молчал, связи с ним не было. я двинулся наугад, ощупью определяя путь. Вскоре деревья расступились, открывая небо с угасавшей луной, и я вышел на дорогу.
      Здесь я снова услышал пение и минуту стоял, разбирая, откуда оно. Пение усилилось, в нем звучала тревога, шел спор или перебранка - так мне казалось. И вдруг сад озарился, меж деревьев замелькали огни, они приближались, звеня на высоких нотах. А затем из кустов вырвался столб радужного сияния и смерчем обрушился на меня. я еле устоял на ногах и, обхватив вегажителя, закружился с ним. я не сразу сообразил, что это Фиола.
      - Фиола! - сказал я потом. - Фиола!
      я обнимал ее, а к нам отовсюду стремились ее светящиеся сородичи. Теперь я видел, что светятся у них не одни глаза, но и тело. То, что днем я принял за расцветку тканей, оказалось собственным их сиянием, свободно лившимся сквозь одежду, - оно было много ярче, чем днем. И они не просто освещали телами тьму, но возмущались и негодовали сверканием - сияние их нападало на меня и Фиолу, упрекало нас. Это был разгневанный свет, как у нас бывает разгневанный крик. Какая-то сила, много мощней моей, растаскивала нас с Фиолой. Наши руки разомкнулись, и Фиола выскользнула из моих объятий. В пении ее послышалось рыдание, она рванулась ко мне, но снова нас оттолкнуло друг от друга.
      - Фиола, что происходит? - воскликнул я, забыв, что она не понимает человеческого языка.
      От злости я стал рассуждать холодно. Эти существа, очевидно, обладали защитными полями, вроде моего, но послабей, ибо, лишь собравшись в толпу, могли воздействовать на меня. я сообразил, как действовать, но раньше нужно было ухватить Фиолу, чтоб ее не унесло с другими.
      Улучив момент, я сжал ее обеими руками и вызвал поле.
      Если бы я не был так расстроен, я бы расхохотался, когда вегажителей раскидало. Они взметались и падали, от страха погасая. я поспешно сбросил поле, чтоб их не разбило о деревья. Фиола прижималась ко мне, вся дрожа, глаза ее были темны. я погладил ее волосы.
      Вегажители не разбежались, как я надеялся, но опять стали приближаться, осторожно, медленным вращением, - раза в два, впрочем, быстрее человеческого бега. я видел в их лицах ужас, вероятно, я представлялся им страшилищем, всемогущим и беспощадным. От робости они светились тускло, зато пение, печальное даже для человеческого уха, звучало громче. И меня захлестнула нежность к этим мужественным, слабосильным существам - трепещущие, почти уверенные в своей гибели, они все же надвигались на меня, чтоб вызволить свою сестру, попавшую, как им казалось, в беду.
      - Глупые! - сказал я. - Почему вы боитесь меня?
      Пение оборвалось, когда я заговорил. Вегажители молча старались разобраться в моей речи. я улыбнулся, погладил опять волосы Фиолы и протянул руку к одному из них - тот поспешно отпрянул. Но они уже не старались разделить нас. Не расступаясь, они и не наступали.
      - Можете мне поверить, - говорил я. - я бы скорей убил себя, чем причинил вам зло.
      Не знаю, поняли ли они меня, но пение, зазвучавшее в ответ, было уже не так однообразно печально. Они опять засветились телами, засверкали глазами, зазвучали на разные голоса - спорили меж собою, в чем-то друг друга убеждая. И тут в их спор вмешалась Фиола. Ее глаза вспыхнули фиолетовым сиянием, оно превратилось в малиновое, потом в голубое, в нем заметались оттенки и цвета. Одновременно Фиола запела - в моих ушах зазвенели в многоголосом переборе серебряные колокольчики. я услышал повторенную дважды музыкальную фразу, подкрепленную холодным синим пламенем глаз, и понял, что она приказывает: "Уходите! Уходите!" Потускнев от внимания, молчаливые звездожители смотрели на меня и Фиолу. я повторил:
      - Плохого с Фиолой ничего не случится.
      Все же они не решались покинуть нас. Они высвечивали друг другу, перезванивались тоненькими голосами, но оставались. В глазах Фиолы усилились холодные пламена, в голосе зазвучал гнев. я понимал каждую ее ноту и вспышку. "Почему вы не уходите?"- возмущалась она.
      Лишь когда она повторила свое требование в пятый или шестой раз, толпа стала разваливаться. Сперва завертелся кто-то вдалеке, следом выкрутился в темень сада его сосед, а за ними всех вегажителей охватило попятное вращение. Меж деревьев замелькали уносящиеся сияющие столбы, на несколько секунд все снова озарилось причудливыми огнями, потом огни погасли - вокруг был тот же непроницаемо черный, задыхающийся от собственных ароматов, непонятно чужой сад. я не боялся его - рядом светила Фиола. Вспомнив, что мы немые друг для друга, я схватился за наручный дешифратор, чтобы хоть он помог нам.
      - Обойдемся без твоего прибора, - сказала она, засмеявшись.
      я ошалело молчал. Мне были понятны каждое ее слово и цвет.
      - Разве тебе не ясно,- прозвенела она, - что я разобралась в твоей речи еще днем, а сейчас ее поняли и мои друзья?
      - Мне тоже показалось, что они ее поняли, - сказал я. - я даже уверен, что они ее поняли.
      Она лукаво посмотрела на меня. Мне стало не по себе, до того она была красива.
      - Надеюсь, и ты понимаешь меня? Не так ли, Эли?
      я проглотил комок, вдруг сдавивший горло. Никакого чуда не было. Наш мозг - тоже дешифратор, слова сопутствуют прямой передаче мысли, здесь же мыслям помогали не одни звуки, но и цвета. Но и сознавая это, я не переставал удивляться.
      - Наш язык беднее вашего, - сказал я. - На Земле не только люди, но и почти все животные общаются лишь с помощью звука, такова уж наша особенность. Но, знаешь, выйдем на открытое место. Это смешно, но мне мерещится, что у ваших деревьев не листья, а лапы.
      - Ты фантазируешь! Деревья - спасители. Их листья экранируют от лучей нашей звезды. Днем никто у нас не выберется на открытое место. Мы гуляем ночью.
      я вспомнил, что красавица Вега еще горячей, чем Альтаир, ее поверхностная температура около 15000 градусов. Под таким солнцем не погуляешь. И, несомненно, светящиеся и разговаривающие светом вегажители просто созданы для ночи.
      30
      Мы вышли на поляну и сели на скамейку. Ходить с Фиолой не очень удобно, она не способна ковылять по-человечески, а мне за ней не угнаться. Зато с ней хорошо сидеть, от нее исходит приятная теплота: вегажители, как и мы, теплокровны.
      На поляне раскрылось ночное небо. Луна погасла, и звезды пылали чисто и напряженно. На Оре они ярче. Фиола глядела на Вегу. На Земле я часто любовался прекрасной Вегой, а здесь просто пришел в восторг - такая она великолепная. Фиола попросила указать наше Солнце, я поинтересовался, какое созвездие ей больше нравится. я с волнением ожидал ответа. Созвездия на Оре не схожи с земными, но Большая Медведица, Кассиопея, Орион и здесь, измененные, прекрасны - я опасался, что она укажет на них.
      Но Фиола обратила светящиеся глаза на параллелограмм, отчеркнутый Фомальгаутом, Альтаиром, Арктуром, Сириусом и Капеллой, в центре его сияли три малозаметные, дорогие моему сердцу звездочки - Поллукс, Альфа Центавра и Солнце.
      - Ты хорошо выбрала, - сказал я торжественно. - Мы оттуда, Фиола. - я показал на Солнце.
      Она удивилась, что Солнце маленькое. я ответил, что просто оно очень далеко. Фиола задумалась.
      - Вы могущественны, люди, - сказала (вернее просветила и пропела) она. Когда вы опустились на нашу планету, некоторые решили, что вы божества, так сверхъестественно было ваше появление.
      - Теперь вы, однако. понимаете, что мы обыкновенные существа? Не лучше вас.
      Она покачала головой, глаза ее засверкали сумеречно и влажно. Задумываясь, она становилась похожей на опечаленного ребенка.
      - Во многом вы даже хуже нас. Вместе с тем вы безмерно превосходите нас.
      я попросил объяснения. Отныне мы были способны беседовать на любые темы. Вскоре я убедился, что легко разбираю лишь простые понятия, а сложные мысли ей приходилось повторять по два-три раза, пока я постигал их. Она начала с того, что при первом знакомстве люди кажутся беспомощными.
      - Вы неповоротливы, неспособны к быстрым движениям. И, может, самое главное: вы жизнедеятельны лишь в узком интервале условий, чуть измени их - вы погибаете. Вы не переносите ни жары, ни холода, ни разреженного воздуха, ни больших давлений, ни жестких излучений, ни длительного голода, ни жажды, ни перегрузок. Выбрось любого из вас без орудий и машин во внешний мир - что с вами будет? Даже средства общения у вас до удивления несовершенны - речь груба и медленна, прямой передачи мысли вы не применяете. Спектр существования людей настолько узок, что трагически превращается в линию - жизнь человека висит на этой линии, как на волоске. Мы во многом совершеннее вас. Хоть мы и предохраняемся от жестких излучений нашего безжалостного светила, зато мы легко дышим и при одном, и при сорока процентах кислорода, переносим стоградусную жару и стоградусный холод, понимаем друг друга без звуков и цветов, и звуки, и цвета лишь сопутствуют прямой передаче наших мыслей, мы не тонем в воде, месяцами живем без пищи и питья, не умираем, если не поспим неделю. И каждый из нас хранит в мозгу все знания, накопленные обществом, мы не нуждаемся в справочных машинах, чтобы вызвать к делу свои знания. Вот каковы мы - и каковы вы. Когда знакомишься с вами, поражаешься, что вы, такие беспомощные, все же существуете, что вы не погибли на заре своей истории.
      - Это потому, что мы заставили наши недостатки служить нам. Наше могущество - оборотная сторона наших слабостей.
      - Да, - сказала Фиола, - ваше величие продолжает ваши слабости. Это второе, чему поражаешься в вас. Вам опасны колебания температуры - вы защитились от них одеждами, помещениями, генераторами тепла. Вам страшно падение кислорода в воздухе, вы не переносите разреженности - вы придумали скафандры. Без еды и питья вы не способны жить - вы берете с собой запасы еды и питья, умеете изготавливать их из любых веществ. От перегрузок вы защищены силовыми полями, те же поля преодолевают невесомость, создавая единственно устраивающие вас узенькие, лишь случайно выпадающие в разнообразии Вселенной условия тяготения. У вас малая память - вы безгранично расширили ее запоминающими устройствами. У вас немощные мускулы - вы усилили их чудовищно мощными машинами. Мысль ваша замедленна, средства выражения мысли словами примитивны, понимание чужой мысли отсутствует - вы преодолеваете эти врожденные недостатки дешифраторами, за вас работают невероятно точные и быстрые механизмы. И хоть сами вы не способны быстро передвигаться на своих слабых, неудачно сконструированных природой ногах, зато вы создали космические машины, далеко обгоняющие самого быстрого мирового бегуна - свет. И так во всем, так во всем, Эли! Вы отыскиваете слабые свои места, беспредельно усиливаете их механизмами - и несовершенства ваши обращаются в преимущества. Без своих изобретений вы до ничтожества жалки, с ними непостижимо велики. Беспомощные перед каждой стихией природы, вы одновременно - самая величественная из ее стихий. Во Вселенной нет более могучих сил, чем вы, маленькие, неповоротливые люди. И хоть это не главное, чему следует у вас удивляться, - как все же не удивиться?
      - Хорошо, - сказал я. - Мне нравится твоя речь о недостатках и достоинствах людей. Но чему же ты больше всего удивляешься в нас, если не могуществу?
      - Сразу видно, что люди - примитивны. Как глаза твои засияли! Ты тщеславен. Ты заранее радуешься, что тебя похвалят, неважно за что, лишь бы похвалили.
      Это было беспощадно метко, я покраснел.
      Фиола смотрела на меня с улыбкой. Ее глаза освещали меня и мрак в саду. Она была дьявольски умна, эта божественно прекрасная девушка, мне становилось не по себе. И она не была человеком, а меня томило человеческое, чересчур человеческое! Земных девушек обнимают и целуют, шепчут им ласковые слова такова наша человеческая любовь, примитивная, как мы, а что требуется совершенным звездожителям?
      Фиола разобралась в моем молчании, вероятно, лучше, чем я. В глазах ее быстро менялись цвета, голос пел звучно и мелодично. Если бы я не старался проникнуть в смысл пения, я наслаждался бы им просто как пением.
      - Что ты замолчал? - спросила Фиола. - Или тебя не интересует, в чем самое удивительное ваше качество?
      - Нет, то есть да, интересует! Так чем мы замечательны?
      - Своей добротой. Вы покоряюще добры, милый мой человек Эли.
      я немного приободрился. Правда, я мог бы кое-что рассказать о случаях, когда мы злы, но не хотел. Мнение Фиолы было мне приятно.
      Она возвратилась к тому, что мы могущественны.
      - Мощь поднимается над мелочами, величие выше частностей - таков закон природы. Звезде безразлично, что ее радиация поддерживает жизнь одних живых существ и убивает других. А люди нарушают этот закон природы. Их мощь не слепа, она разрушает и создает планеты - ради жизни. Когда первые люди опустились к нам, нас охватил ужас, мы ждали гибели. Но люди помогли нам защититься от летнего избытка радиации, от зимних жестоких морозов. Они построили экранирующие помещения, теперь не надо в жару прятаться в кустах под деревьями. И мы уже не страдаем от холода, когда планета зимой уходит от Веги: нас согревает искусственное красное солнце. Многие думают, что люди прибыли лишь затем, чтобы помочь нам, иной цели в их прибытии нет, - разве это не удивительно? Во время перелета с Веги на Ору нам говорили: "Здесь все для вас". На Оре люди твердят: "Наша обязанность - создать вам наилучшие условия". Вот каковы люди! Они считают помощь иным существам своей обязанностью - что может быть выше?
      - А разве вы сами не поступили бы так? Скажем, прилети вы на другую звезду...
      - Не знаю. На планетах Веги жизнь нелегка, а ваших механизмов мы не имеем. Боюсь, мы всюду заботились бы прежде всего о себе. Вот ночью ты пришел без предупреждения, и все испугались тебя, Эли, а когда я приблизилась, нас хотели разъединить. Но я сижу с тобой, и мне хорошо. Это так прекрасно, что существуете вы, люди!
      Она проникновенно сияла, пение ее хватало за душу. я чувствовал себя в этот момент представителем человечества, я гордился, что людей любят. И я с негодованием вспомнил, как Ромеро презрительно отзывался об искусственном солнце, за которое благодарила людей Фиола. Экипаж звездолета, отправленного на Вегу, израсходовал на это светило все свои резервы активного вещества. Программой полета такие действия не предусмотрены - им придется держать ответ на Земле.
      я мысленно видел планету, где жила Фиола, - летом сжигаемую белокалильным жаром, темную и холодную зимой. Вдали сияла синевато-белая Вега декоративная, неживотворящая звезда. Да, конечно, можно приспособиться к самым безжалостным условиям существования - и они приспособились ценой страданий. Разумом и чувствами я был с теми, кто бросил луч в их ледяную темноту, послал волну тепла в скованные морозом сумрачные убежища, защитил от пронзительного летнего света! Но, несомненно, кто-то из людей поддержит Ромеро, объявив транжирством бескорыстную человеческую помощь... Сказать Фиоле, что люди разные, я не мог.
      А между тем погасшая было луна стала возрождаться в солнце. На черном пологе неба засветился диск, он становился ярче и горячее. Звезды тускнели и пропадали. Фиола прижалась ко мне. я хотел ее поцеловать, но не знал, принято ли на Веге целоваться. Мне было радостно и без поцелуев.
      - День идет, - сказал я. - Рабочий день, Фиола.
      - Да, день, - отозвалась она. - И ты удалишься. Спасибо, что ты был эту ночь со мной, человек Эли.
      - И тебе спасибо, Фиола. Ты подарила мне лучшую ночь в жизни.
      - Что было в ней лучшим, Эли? То, что я критиковала людей за несовершенство?
      - Нет, то, что мы сидели рядом и, разные, чувствовали свое единство.
      Она унеслась, звеня и сверкая, в глубину сада, а я поплелся к выходу.
      31
      я собирался к Вере, но она сама вызвала меня. У входа в гостиницу вспыхнул видеостолб. Вера сидела за столом. Она казалась усталой.
      - Ты не спал сегодня, брат? - спросила она, всматриваясь в меня. - Тебя не было дома.
      - я провел эту ночь с Фиолой в их саду.
      - я тоже не спала. Дурацкая ночь - споры, ссоры... Как бессердечны иные люди!
      я сообразил, что она говорит о Ромеро. я редко видел Веру такой измученной. Раньше в спорах она воодушевлялась. Дискуссии оживляли, а не подавляли ее. Что-то очень серьезное случилось у них с Ромеро.
      - Прими радиационный душ, Вера. И не думай о чужом бессердечии.
      - Не думать о бессердечии я не могу. Бессердечие, распространившееся на многие сердца, становится грозной силой. я вызвала тебя, чтобы освободить на этот день.
      я пошел к Андре. У Андре сидел Лусин. я предложил им отправиться на розыски сведений о галактах. Андре собирался сегодня готовить зал Галактических Совещаний к своему концерту. я уверял его, что звездожители отнесутся к симфонии не лучше, чем люди, музыка должна радовать, а не терзать.
      - Наш век трагичен! - закричал Андре. - Посмотри на небо - сколько горя! И еще эти чертовы человекообразные с их загадочными врагами! Наши предки могли дикарски радоваться неизвестно чему, а мы обязаны задуматься над смыслом существования.
      Он готов был завязать запальчивый спор, но я отвернулся к Лусину. Лусина уговорить легче, чем Андре. Он потащил передвижной дешифратор. На улице мы взвалили прибор на воздушную тележку и поехали в гостиницу "Созвездие Орла".