я терпеливо разъяснил Андре, что еще год назад записался на отборочный конкурс. Большая Государственная машина три месяца назад приступила к обработке данных. Всего нас было около шестидесяти миллионов человек, но после первой же отбраковки по возрасту и здоровью осталось три с четвертью миллиона.
      - Ты был среди прошедших первую отбраковку?
      - Да. Легче от этого мне не стало. Машина последовательно сужала круг отобранных. В конце концов осталось сто тысяч человек, удовлетворявших всем условиям конкурса, и среди них снова был я. И тогда бросили жребий. Мне выпала пустышка.
      Некоторое время мы шли молча. Андре хмурился. я догадывался, что он выискивает возможности возобновить мое ходатайство. я был спокоен. Таких возможностей не существовало.
      - Мы сделаем так, - сказал Андре. - Эли полетит вместо меня. Он отлично меня заменит.
      Одна Жанна обрадовалась, что Андре остается. Мы хором ругали Андре. Наше возмущение было тем сильнее, что мы знали, как нелегко переубедить этого человека, когда он вобьет что-нибудь себе в голову.
      - Без Эли не полечу! - твердил Андре. - Еще в школе мы мечтали, что первое путешествие в иные созвездия совершим вместе. Поймите, мне не хочется расставаться с ним!
      - Правильно, миленький! - быстро говорила Жанна. - И со мной не надо расставаться. я тоже не хочу с тобой расставаться. Не слушай их!
      Андре и без ее советов не слушал нас, мы кричали и перебивали друг друга. Потом в спор вступила молчавшая до того Ольга:
      - В твоих действиях нет логики, Андре. Если Эли полетит вместо тебя, вам все равно придется разлучаться.
      Андре зачастую в спешке хватается за первый попавшийся аргумент, не соображая, что тот повернется против него. Ошеломленный, он уставился на Ольгу. Этим воспользовался Ромеро.
      - я попрошу Веру помочь Эли, - объявил он. - Через пять минут я лечу в Столицу, - сказал Павел. - Сейчас десять. В одиннадцать вы узнаете, Эли, благосклонна ли к вам судьба.
      Он завершил эти напыщенные слова таким же напыщенным поднятием руки и удалился. Ромеро умница и добряк, но говорит и ходит, как древнеримский император.
      Андре пригласил нас к себе в гостиницу. Лусин вспомнил о своем драконе: бедного дракона, вероятно, обижали пегасы. Леонид и Ольга торопились на галактическую базу, у Аллана тоже нашлись неотложные дела.
      - Хотелось поругать тебя за дешифраторы, но придется отложить, - сказал он с сожалением.
      Андре взял меня под руку.
      - Погуляем еще и пойдем ко мне. Нет, я так рад, так рад, что вижу тебя, Эли!
      8
      В Каире я люблю летние вечера. Конечно, с тех пор как Управление Земной Оси научилось ориентировать в пространстве нашу планету, различия в климате разных широт смягчились. Еще на моей памяти в Антарктике в иные зимы бушевали бесконтрольные снежные бури. Лет пятнадцать назад всерьез обсуждалось, не установить ли на Земле стационарный климат - вечное лето в тропиках, вечную весну на высоких широтах. Идею постоянной весны на шапках планеты и непрестанной жары в центральном поясе, однако, отвергли - и хорошо, что отвергли. Чувство жаждет перемен и противится однообразию. Нынешняя, расписанная по месяцам и неделям, смена тепла и холода, дождей и ясности, ветров и тишины мне по душе.
      Однако каждое место на Земле имеет свою особую прелесть. Никакие старания метеорологов не придадут воздуху в Гренландии и якутии южного аромата и неги. На севере мир суровей и светлее, а у тропиков природа задумчивей и нежней. Синий, напоенный выразительными, как крик, ароматами южный вечер волнует меня своей музыкальностью - возможно, это надо сказать по-иному, я просто не подберу слов точнее.
      Именно так я и выразился, когда мы прогуливались с Жанной и Андре по бульвару под пальмами и кипарисами. Жанна сорвала амариллис, кроваво-красный, с дурманящим запахом. Садовые амариллисы на севере не пахнут. Этот же изнемогал, источая благовоние, два-три вдоха из его распахнутой чаши заставляли усиленно биться сердце.
      - Глупая! - Андре забрал цветок у Жанны. - В твоем состоянии надо быть осторожней.
      я поинтересовался, что за состояние у Жанны. Она мало изменилась за два года, что мы не виделись. Андре объяснил, что они ждут мальчика. Он показал синтезированный по формулам портрет их ребенка, каким тот будет в десять лет. я поразился, до чего малыш походил на Андре, - те же глаза, нос, подбородок. Оказалось, Жанна на четвертом месяце, и вчера, перед отлетом в Каир на концерт, Медицинская машина, обследовавшая Жанну, установила, когда будут роды, а затем рассчитала и отпечатала будущий портрет сынишки.
      - Вот генетический гороскоп Олега, мы хотим назвать его Олегом, - сказал Андре. - Чудный парень, не правда ли? Ты полюбуйся, какова степень его познавательных способностей, как высок индекс жизненной активности!
      Индекс жизненной активности у малыша был на двадцать единиц выше, чем в свое время высчитали мне, и степень познавательных способностей незаурядна. Однако меня не так поразили способности их будущего сынишки, как его сходство с Андре. Все эти великолепные цифры, какими нас снабжают при рождении, не более чем возможности: возможности нужно осуществить, чтоб они стали реальностью, а это штука непростая! Набор жизненных индексов в родовых паспортах - потолок, до него еще надо дотянуться. А сколько людей проходит жизненный путь, не взяв возможную высоту. Пока человечество в целом ниже того уровня, какой ему внутренне присущ, мы пока не дорастаем до себя - вот беда нашего времени!
      - яркий пример неосуществленных возможностей - Павел, - сказал я. - Разве у него не определили при рождении больших математических способностей? А он любит одну историю!
      - О тебе было вычислено, что ум твой критичен и насмешлив, и разве это не так? - возразил Андре. - В Олеге я уверен - он осуществит все, что предсказывает его генетический гороскоп.
      - Пока он лишь более похож на тебя, чем ты сам, ибо ты любишь менять свою естественную внешность. Ты не прятался возле машины, когда Жанну просвечивали?
      Они в голос запротестовали. Жанна надула губы: она гордилась сходством своего будущего сына с отцом больше, чем его высчитанными заранее необыкновенными способностями. В природе женщин много необъяснимого. Достаточно сказать, что генетические гороскопы девочек осуществляются далеко не так точно, как гороскопы мальчиков.
      - Роды, по расчету, будут нелегкими, - говорил Андре. - Жанне надо придерживаться строгого режима. А Охранительница слишком редко одергивает мою неразумную жену!
      - Охранительница, не сомневаюсь, исправно выполняет свои обязанности, а ты, как всегда, тревожишься попусту.
      - Эли, ты до того логичен, что это непереносимо! Рано или поздно ты женишься на Ольге, и вместо разговоров вы будете вычислять и обмениваться цифрами, как словами!
      - Не смей! - сказала Жанна и обняла меня. - Эли - хороший, и я люблю его, а тебя нет. я рада, что ты надолго улетаешь и оставляешь меня одну.
      Слова Андре напомнили мне, что Ромеро обещал потолковать с Верой. Шел двенадцатый час. я мог бы вызвать Веру по ее шифру. Не надо, решил я про себя, она подумает, что я упрашиваю ее. Однако не прошли мы и двух шагов, как на аллее вспыхнул видеостолб и в нем загорелся силуэт Веры. Она сидела на диване и улыбалась мне. я видел люстру и цветы справа, остальное терялось во тьме меж цветами и картинами. Слева от Веры кто-то стоял, мне показалось, что это Ромеро, но Вера поняла, куда я смотрю, и освещенное пространство сузилось, охватывая лишь ее.
      - Брат, - сказала Вера, - ты мог бы по приезде на Землю явиться ко мне.
      - У меня были дела по командировке. И я не знал, что на вашей суматошной Земле стало модой ходить в гости.
      - Ты мало изменился, Эли, - заметила она.
      - Другие находят, что я очень изменился, - отозвался я.
      - А теперь ты хочешь лететь на Ору?
      - Разве запрещено хотеть, что вздумается?
      - Не все желания осуществляются, Эли.
      - я уже изучал это в курсе "Границы возможного" и, кажется, получил за благоразумие высший балл - двенадцать.
      - Боюсь, твоего благоразумия дальше экзаменов не хватило.
      - я часто огорчался своему благоразумию на экзаменах.
      Она засмеялась. я люблю ее смех. Никто так не умеет смеяться, как Вера. Она словно освещается при смехе.
      - Тебя не переговоришь, брат. Завтра вечером приходи. Обстоятельства стали другими, и, возможно, твое желание осуществится.
      я не успел ни поблагодарить, ни узнать, почему обстоятельства стали другими, - видеостолб погас. Андре в восторге обнял меня.
      - Итак, ты летишь с нами, Эли!
      - Вера сказала: возможно.
      - Если Вера говорит "возможно", это значит - наверно!
      Жанна тоже поздравила меня, но по-своему. Она сказала, что двумя сумасбродами на Земле станет меньше, а она устала от сумасбродств. Потом она прислушалась к себе.
      - Охранительница требует, чтоб я легла, Андре. Не понимаю, почему такая спешка, еще нет двенадцати.
      Андре схватил нас с Жанной под руки.
      - Немедленно в гостиницу! я могу объяснить, что случилось. Ты сегодня чувствуешь себя хуже, но не знаешь этого, а Охранительница на то и Охранительница, чтобы все знать о нас.
      Мы прошли в их номер. Жанна удалилась в спальню, а я вышел на балкон. Внизу лежал спящий Каир, над ним раскинулась звездная полночь.
      9
      Может, я сентиментален, но у меня все внутри замирает, когда я остаюсь один на один со звездным небом.
      Наших предков-пастухов охватывал страх при виде Вселенной, сверкающей тысячами бессмертных глаз, меня же охватывает восторг. Они и понятия не имели, как неисчислимо велик мир, и все же ощущали себя исчезающе малыми перед лицом звездного величия. я отлично знаю, сколько десятков и сотен парсеков до каждой из ярких звезд, но не чувствую себя ничтожным перед их грозной отдаленностью и громадой. Это блажь, в ней неудобно признаваться, но мне всегда хочется протянуть руки далеким мирам, так же вспыхивать и менять свой блеск, так же кричать, кричать во Вселенной сияющим криком!..
      - Что с тобой? - спросил Андре, выйдя на балкон. - На тебе лица нет.
      - Любуюсь небом - ничего больше.
      Он сел в кресло и, тихо покачиваясь, тоже засмотрелся на звезды. Вскоре и у него стало странно восторженное лицо, как у всех, кто делается сопричастен величественности мироздания.
      Звездная сфера медленно вращала светила вокруг невидимой оси. Небо, бархатно-черное, было почти над головой, протяни руку - дотронешься до звезды! На севере, у горизонта, сверкала Большая Медведица, в зените горел исполинский Орион, неистово пылал Сириус, а пониже, тоже чуть ли не у горизонта, торжественно вздымался Южный Крест, в Киле полыхал багрово-зеленый костер Канопуса. Воздух был так прозрачен, что я легко различал светила седьмой величины, а от жгучего блеска нулевых и отрицательных глазам становилось больно.
      Андре тихо проговорил:
      - А там, в безмерных провалах Вселенной, мы будем тосковать по родной Земле. Знаешь, Эли, я иногда думаю о людях, которые улетали в космос до того, как был применен эффект Танева. Рабам жалких досветовых скоростей, им не хватало их маленькой жизни на возвращение, они знали это - и все же стремились вперед.
      - Ты хочешь сказать, что они были безумцы?
      - я хочу сказать, что они были герои.
      Внизу тихо шумели листья пальм и акаций, всегда недвижные кипарисы вдруг забормотали жесткими ветвями. я закрыл глаза, улыбаясь. Прямо на меня низвергался оранжевый глаз разъяренного небесного быка - Альдебарана. Двадцать один парсек, шестьдесят пять световых лет разделяли нас. Где-то там, в стороне Альдебарана, летела невидимая искусственная планета - Ора.
      - Четыреста двадцать лет назад в пространстве затерялись Роберт Лист и Эдуард Камагин с товарищами, - задумчиво сказал Андре. - Может, и сейчас их корабль несется шальным небесным телом, а мертвые космонавты сжимают истлевшими пальцами рукояти рулей. Как же страдали эти люди, вспоминая маленькую, зеленую, навеки недостижимую Землю!
      - Почему такая печаль, мой друг?
      - я страшусь оставлять Жанну.
      - Что за опасения! Неудачных родов давно не бывает.
      - Да нет, не то!..
      Он помолчал, словно колеблясь.
      - Перед женитьбой мы с Жанной запросили Справочную о нашей взаимной пригодности к семейной жизни. И Справочная объявила, что мы подходим друг другу всего на тридцать девять процентов.
      - Вот как! Никогда бы не подумал.
      - Мы сами не ожидали. я был как пришибленный. Жанна плакала.
      - Помню, помню, перед женитьбой ты ходил мрачный...
      - Будешь мрачным! Соединиться, имея прогноз, что брак будет неудачен! Потом я сказал Жанне: ладно, пусть тридцать девять, да наши, в старину люди сходились при двух-трех сотых взаимного соответствия, ничего - жили!.. Она твердила, что мы друг другу быстро опротивеем, но я настаивал... Первые недели совместной жизни мы сдували друг с друга пушинки, во всем взаимно уступали, только бы не поссориться. Потом как-то остыли - и снова появился страх, не берут ли верх зловредные шестьдесят один процент над дорогим тридцатью девятью? Мы опять запросили Справочную, и что же? Взаимная наша пригодность составляла теперь семьдесят четыре процента!
      - Ого!
      - Да. Семьдесят четыре. Нам стало легче, но не очень. Ты напрасно улыбаешься. Пригоден я для Жанны или не пригоден, я не хочу ее терять. В день, когда была решена поездка на Ору, мы получили последнюю справку: наша взаимная пригодность достигла девяноста трех процентов. Но и семь сотых лежат камнем на душе. Конечно, если бы я оставался на Земле...
      - Все влюбленные глупы. Радуюсь, что не влюблен.
      - Это ругань, а не аргумент, Эли. - Андре уныло покачал головой. я еле удержался от смеха, такое у него было лицо.
      - Хорошо, послушай аргументы. Слыхал ли ты легенду о Филемоне и Бавкиде? Так вот, это была самая верная супружеская пара среди людей, и боги даровали им счастье умереть в один день, а после смерти превратили их в дуб и липу. Ромеро собрал все сведения о Филемоне и Бавкиде и предложил Справочной просчитать их взаимное соответствие. Угадай, сколько получилось? Восемьдесят семь процентов, на шесть сотых меньше, чем у тебя, чудак! Ты должен петь от радости, а не печалиться!
      На это Андре не нашел возражений, и я добавил последний аргумент. На Земле все чересчур уж подчинили машинному программированию. я понимаю, гигантскую работу по управлению всеми планетами осуществлять без автоматов невозможно. Но зачем отдавать на откуп машинам те области, где легко обойтись собственным разумом? Мы на других планетах действуем пока без Охранительниц и Справочных и не погибаем! А когда влюблюсь, я постараюсь ласкать возлюбленную, не спрашивая о взаимной пригодности, - сила нашей любви будет мерилом соответствия. Поцелуи, одобренные машиной, меня не волнуют! я не Ромеро с его увлеченностью стариной, но признаю, как и он, что многое у предков было разумнее: они не программировали свои влечения.
      Андре фыркнул:
      - А что ты знаешь о старине? Откуда ты взял, что предки не программировали своей жизни? А их обязательные социальные законы? Их правила поведения? Их так называемые нормы приличия? Прошелся бы ты по любому из старых городов! Да там каждый шаг был запрограммирован: переходи улицу лишь в специальных местах и лишь при зеленом свете, не задерживайся и не беги, боже тебя сохрани остановиться на мостовой, двигайся с правой стороны, а обгоняй слева - тысячи мельчайших регламентаций, давно нами забытых. А их торжественные вечера? Их священный ритуал выпивок, закусок, чередования блюд и спичей! я утверждаю, что мы несравненно свободнее предков и наши машины безопасности и справочные лишь обеспечивают, а не стесняют нашу свободу. Вот так, мой неудачный машиноборец.
      Мне трудно спорить с Андре. Он соображает быстрее меня и бессовестно этим пользуется.
      - Мы отвлеклись от темы, - сказал я.
      - Единственное, от чего мы отвлекаемся, - это от сна. Третий час ночи, Эли. я лягу на кровать, а ты пристраивайся на диване, ладно?
      Он ушел, а я задержался на балконе.
      Когда Орион повернулся над головой, я лег на диван и заказал Охранительнице музыку под настроение. Если бы Андре узнал, что я делаю, то закричал бы, что у меня нет вкуса и я не понимаю великих творений. Он обожает сильные словечки. Что до меня, то я считаю изобретение синтетической музыки для индивидуального восприятия величайшим подвигом человеческого гения. Она лишь для тебя, другой бы ее не понял. И древние Бах с Бетховеном, и более поздние Семенченко с Кротгусом, и штукари-модернисты Шерстюк с Галом творят для коллективного восприятия. Они подчиняют слушателя - хватают меня за шиворот и тащат куда нужно им, а не мне. Иногда наши стремления совпадают, и тогда я испытываю наслаждение, но не часто. Индивидуальная музыка как раз та, какой мне в данный момент хочется. Андре обзывает ее физиологической, но почему я должен бояться физиологии? Пока я живу, во мне совершаются физиологические процессы, от этого никуда не денешься. Вскоре зазвучала тонкая мелодия. я сам создавал ее, Охранительница лишь воспроизводила то, чего я жаждал. Грустные голоса скрипок звенели, тело мое напевало и нежилось, за сомкнутыми веками, в темноте, вспыхивали световые пятна. Сперва все это совершалось живо и громко, потом слабело, и я засыпал, борясь со сном, чтобы по-прежнему ощущать музыку. "Завтра будет... Что будет?... Завтра... день!"возникла последняя смутная мысль, и она отозвалась во мне торжественно-радостной, радужно-зеленоватой мелодией.
      10
      Утром я узнал, что сегодня в средних широтах праздник Большой летней грозы, и поспешил в Столицу, Андре с Жанной улетели на рассвете. Когда я подошел к гостиничному стереофону, на экране показался смеющийся Андре.
      - Ты так крепко спал, что нам с Жанной было жалко тебя будить. После Веры приходи к нам.
      На улицах Каира чувствовалось, что предстоят важные события, в воздухе проносились аэробусы и авиетки, шумели крылья пегасов, извивались молчаливые драконы. я вскочил в аэробус, летевший к Северному вокзалу, и полюбовался сверху панорамой гигантского города. На земле Каир многоцветен и разнообразен, с воздуха все забивают две краски - зеленая и белая, но сочетание их приятно для глаз.
      Мы обогнали не меньше сотни пегасов и летающих змеев, пока добрались до вокзала. Экспрессы уходили на север поминутно.
      Гроза по графику начиналась с двенадцати часов. Над серединой Средиземного моря мы врезались в первый транспорт облаков. я знал, что с Тихого и Атлантического океанов заблаговременно подняты тысячи кубических километров воды и что их неделями накапливают на водных просторах, пока не придет время двинуть на материк. Но что и заповедное Средиземное море стало ареной тучесборов, было неожиданно. На Земле произошло много нового за два года, что я отсутствовал. я пожалел, что узнал о празднике поздно: хорошо бы слетать на Тихий океан - посмотреть, как гигантские облачные массы, спресованные в десятикилометровый слой, внезапно приходят в движение и, опускаясь с высоты, куда их загнали, бурно устремляются по предписанным трассам в предписанные места.
      Ветер был около тридцати метров в секунду, Средиземное море бурлило, с каждым километром за окном становилось темней. Через некоторое время экспресс повернул на восток и вырвался на ясное солнце. Минут двадцать мы летели вдоль кромки туч. я поразился, с каким искусством формируют транспорты облаков километровая толща тумана неслась таким четким фронтом, как если бы ее подравнивали под линейку. Переход из темноты в ясность был внезапен.
      В Столицу мы прибыли в одиннадцать и высадились на пересечении Зеленого проспекта и Красной улицы. Чтоб не выходить на многолюдный в праздники проспект, я свернул на Красную.
      Это не самая красивая из двадцати четырех магистралей Столицы, но я ее люблю. Невысокие - в тридцать-сорок этажей - здания вздымаются кубами и многоугольниками, их опоясывают веранды высотных садов, уступы прогулочных площадок. Меня восхищает яркость этой улицы. Красный цвет содержит тьму оттенков и полутонов. Одни здания взмывают малиновыми языками, другие простираются стеной багрового огня, третьи пылают оранжевой копной - и каждое не похоже на соседа.
      Однако и на Красной было много людей. Полеты на пегасах и драконах в Столице запрещены, зато сегодня жители высыпали в воздух на авиетках. Как всегда, усердствовала детвора, этому народу нужен лишь повод для шума, а разве есть лучший повод побеситься, чем Большая летняя гроза? Они отчаянно кувыркались над домами и деревьями. я знал, что Охранительницы следят за ними, но становилось не по себе, когда малыши принимались соревноваться в падении с сороковых этажей. Один из десятилетних храбрецов с воплем обрушился на меня. Охранительница, разумеется, вывернула его авиетку, мальчишка пронесся мимо и повис, покачиваясь метрах в десяти.
      - Вот догоню тебя! - рявкнул я, стараясь сдержать улыбку.
      - Не догоните. я от всякого убегу.
      И он тут же удрал наверх - выглядывать с орлиной высоты новую жертву.
      На пересечении Красной улицы и Звездного проспекта стояли свободные авиетки. я сел в одну и мысленно распорядился: "В Музейный город". Авиетка через три минуты опустилась на площади Пантеона, около памятника Корове. Приезжая в Столицу, я всегда захожу в Пантеон. Ныне сюда уже никого не вносят. Но могучие умы и характеры прошлых веков, своей деятельностью подготовившие наше общество, заслужили вечный почет - он был им оказан прадедами, построившими Пантеон. Мне нравится надпись на фронтоне дворца: "Тем, кто в свое несовершенное время был равновелик нам". Андре иногда смеется, что надпись хвастлива: задираем нос перед предками. А я в ней вижу равнение на лучших людей прошлого, желание стать достойными их.
      я прошел аллею памятников вымышленным людям, оказавшим влияние на духовное развитие человечества, - Прометею, Одиссею, Дон-Кихоту, Робинзону, Гамлету, мальчишке Геку Финну и другим - сотни поднятых голов, скорбных и смеющихся лиц. В стороне от них, у стены, приткнулась статуя Андрея Танева, и я постоял около нее.
      Собственно, Танев жил, а не был придуман, о его жизни многое известно, хотя тюремные его тетради были найдены лишь через двести лет после его смерти. Но правда так переплелась с выдумкой, что достоверно одно: в начале двадцатого века по старому летосчислению жил человек, открывший превращение вещества в пространство и пространства в вещество, названное впоследствии "эффектом Танева", этот человек долго сидел в тюрьме и вел свои научные работы в камере.
      Скульптор изобразил Танева в тюремном бушлате, с руками, заложенными за спину, с головой, поднятой вверх, - узник вглядывается в ночное небо, он размышляет о звездах, создавая теорию их образования из "ничего" и превращение в "ничто". То, что мы знаем о Таневе, рисует его, впрочем, вовсе не отрешенным от Земли мыслителем - он был человек вспыльчивый, страстно увлеченный жизнью, просто жизнью, хороша она или плоха. До нас дошли его тюремные стихи нормальный человек на его месте, вероятно, изнывал бы от скорби, он же буйно ликует, что потрудился на морозе и в пургу и, с жадностью проглотив свою еду, лихо выспится. Вряд ли человек, радовавшийся любому пустяку, очень тосковал о звездах. Тем не менее Таневу первому удалось вывести формулы превращения пространства в массу, и он первый провозгласил, что придет время, когда человек будет как бог творить миры из пустоты и двигаться со сверхсветовой скоростью, - все это содержится в его тюремных тетрадях.
      От Танева я пошел к голове Нгоро. я всегда посещаю это место перед началом важного дела. Ромеро шутит, что я поклоняюсь памятникам великих людей, как дикарь своим божкам. Правда тут одна: мне становится легче и яснее, когда я гляжу на величайшего из математиков прошлого.
      В середине галереи, на пьедестале, возвышается хрустальный колпак, а в колпаке покоится черная курчавая голова Нгоро. Она кажется живой, лишь плотно закрытые глаза свидетельствуют, что уже никогда не оживет этот могучий мозг. Нгоро до странности похож на Леонида - тот же широкий, стеною, лоб, те же мощные губы, мощные скулы, удлиненный подбородок, крутые вальки бровей, массивные уши, - все в этой удивительной голове мощно и массивно. Но если выразительное лицо Леонида хмуро, его иногда сводит судорога гнева, то Нгоро добр, глубоко, проникновенно добр.
      Когда еще в школе я узнал, что Нгоро попал в аварию и малоискусной медицине его века удалось спасти лишь голову, отделенную от плеч, меня поражало, что голова потом разговаривала, мыслила, смеялась, даже напевала, к ночи засыпала, на рассвете пробуждалась - жила тридцать два долгих года! И, приближаясь к голове Нгоро, я вспоминал, что друзья ученого часто плакали перед ним и Нгоро упрекал их за малодушие и твердил, что ему хорошо, раз он может еще приносить людям благо. Он скончался на шестьдесят седьмом году жизни. Он знал, что умирает, искусственное кровообращение могло продлить жизнь головы, но не могло сделать ее бессмертной.
      И сейчас я стоял перед великой головой, а Нгоро улыбался черным лицом, и оно было такое, словно Нгоро уснул сегодня ночью, а не двести лет назад.
      - Нгоро! - сказал я. - Добрый, ясновидящий Нгоро, я хочу быть хоть немного похожим на тебя!
      В это время снаружи зазвонили колокола, запели трубы.
      - Тучи! Тучи! - кричали на площади.
      я побежал к выходу, вызывая через Охранительницу авиетку.
      11
      Тучи вырывались из-за горизонта и быстро заполняли небо.
      я поспешил подняться над островом Музейного города - остров окружают три кольца высотных домов, заслоняющих видимость. Первое кольцо, Внутреннее, еще сравнительно невысоко, этажей на пятьдесят-шестьдесят, но второе, Центральное, вздымающееся уступами, гигантским тридцатикилометровым гребнем опоясывает город, и, где бы человек ни стоял, он видит в отдалении стоэтажные громады этого хребта, главного жилого массива Столицы.
      Рядом со мной взлетали другие авиетки, а над городом их было уже так много, что никакой человеческий мозг не смог бы разобраться в толчее. я вообразил себе, что выйдет из строя Большая Государственная машина и Охранительницы веселящихся в воздухе жителей Столицы потеряют с ними связь, и невольно содрогнулся: люди, налетая один на другого, рушились бы на крыши и мостовые, превращались в кровавое месиво. К счастью, на Земле аварий не бывает.
      Тучи за минуту закрыли половину небосвода. Мир вдруг распался на две части: одна - черная, вздыбленная ветром - пожирала вторую - сияющую, лениво-успокоенную. Дико налетел ураган, я приоткрыл окно и чуть не задохся от удара несущегося воздуха. Даже на этой высоте было слышно, как осатанело ревет буря. А потом нас сразу охватила тьма. я уже не видел летящих рядом, и меня никто не видел. я знал, что машины безопасности охраняют нас, но на миг мне стало страшно, и я повернул к городу. То же, вероятно, испытывали другие: когда первая молния осветила пространство, все катили вниз. Выругав себя за трусость, я направил авиетку в переплетение электрических разрядов.
      Может, я ошибаюсь, но в этом летнем празднике мне кажется всего прекрасней полет туч и сражение молний. Вспышки света и грохот приводят меня в смятение. я ору и лечу в крохотной авиетке, сам подобный шаровой молнии. В глубинах каждого из нас таятся дикие предки, поклонявшиеся молнии и грому. Различие меж нами, может, лишь в том, что они суеверно падали на колени перед небесным светопреставлением, а мне хочется помериться мощью со стихиями. По графику световым эффектам отведено всего двадцать минут, и я устремился в центр разряда, где накапливались высокие напряжения, - толчок воздуха здесь подобен взрыву, а яркость электрического огня ослепляет даже сквозь темные очки.
      Невдалеке вспыхнула молния с десятками изломов и отростков, похожая на исполинский корень. Параллельно ей зазмеилась другая, а сверху ударила третья. Все слилось в разливе пламени. Мне померещилось, что я угодил в центр факела и испепелен. Но все три молнии погасли, а на меня - чуть ли не во мне самом обрушилась гора грохота. Ослепленный и оглушенный, я на секунду потерял сознание: авиетка рухнула вниз и остановилась лишь над крышей дома.
      В одной из приземлившихся машин я увидел вчерашнюю невежливую девушку с длинной шеей. я помахал ей рукой и взмыл в новое сгущение потенциалов. Попасть в разряд на этот раз не удалось: авиетка вышла на параллельный полет. я понял, что вмешалась Охранительница.
      - В чем дело? - крикнул я вслух, хотя Охранительницу достаточно вызвать мыслью.
      В мозгу вспыхнул ее молчаливый ответ: "Опасно!".
      я закричал еще сердитей:
      - Пересчитайте границу допустимого! У вас там трехкратные запасы безопасности!
      На этот раз бесстрастная машина снизошла до ответа голосом. Буря в этом году мчится на таком высоком уровне энергии, что чуть ли сама не вырывается из-под контроля. Механизмы Управления Земной Оси запущены на всю мощность, чтоб удержать грозу на заданной трассе и в предписанной интенсивности. Любое местное нарушение системы разрядов может привести к выпадению из режима всей грозовой массы.
      Спорить с Охранительницей бессмысленно. я метался под тучами от молнии к молнии, не успевая к разряду, но наслаждаясь реками света и ревом воздуха. Раза два меня основательно качнуло, разок отшвырнуло в сторону - забава в целом вышла недурная. А когда прошли двадцать минут, отведенные на разряды, хлынул дождь, и я поспешил в город: дождь надо испытывать на земле, а не в воздухе, и телом, а не машиной. я приземлился на площади и выскочил под ливень. Авиетка тотчас улетела на стоянку, а я побежал к дому напротив и, пока добежал, основательно промок. Под навесом стояло человек двадцать. Мой вид вызвал смех и удивление: я был одет не по погоде. Среди прочих оказалась все та же девушка. Она положительно невзлюбила меня с первого взгляда. Она единственная смотрела на меня враждебно. Меня так возмутила ее молчаливая неприязнь, что я вежливо заговорил:
      - Простите, я не с вами повстречался недавно чуть ниже туч?
      - И основательно ниже, почти у земли, - сказала она холодно. - Вы, кажется, закувыркались от разряда?
      - я потерял управление. Но потом возвратился в район разрядов.
      - И это я видела - как вы фанфаронили на высоте.
      Она явно хотела меня обидеть. Она была невысока, очень худа, очень гибка. Брови и вправду были слишком массивны для ее удлиненного нервного лица, они больше подошли бы мне, чем этой девушке. Она мало заботилась о своей внешности. Конечно, изменить форму головы трудно, но подобрать брови к лицу просто, другие женщины непременно сделали бы это.