Космические детективы. сборник рассказов

      – Что ж, поработать над таким прибором можно. Ответьте мне еще на один вопрос, Крон. Я понимаю, у вас такая профессия – помогать бедствующим звездным братьям. Ну, не профессия – миссия, – поправился Рой, заметив протестующий жест Квамы. – Всем известно, что в астросоциологи выбирают людей с незаурядными душевными качествами. Но вы в службу спасения расы леонцев вносите такую страсть… Трудно объяснить ее одним чувством долга.
      Квама тихо засмеялся. Его удлиненное, в резких линиях лицо стало шире и мягче. Он вдруг на мгновение превратился из сдержанного стареющего человека в доброго, по-ребячьи наивного мальчишку.
      – Нет ничего легче, чем ответить на ваш вопрос. Ответ заключается в одном слове: любовь!
      – Значит, не одно только профессиональное сочувствие к бедствиям…
      – Рой, я просто не знаю другой звездной расы, которая столь же заслуживает любви! Это очаровательные существа, вы скоро сами убедитесь. Они добры, приветливы, очень искренни, очень привязчивы. Анализаторы показывают гигантскую потенцию мозга – только человек превосходит их. В умственном отношении они выше всех известных звездных народов. И они так беспомощны, Рой, у них такое трудное существование!..
      Рой встал.
      – Я хочу отдохнуть. Когда можно приступить к работе?
      – Я подниму вас, Рой. Вы познакомитесь с важнейшими леонцами – из самых средних, конечно. Мы вместе посетим госпитали и профилактории.
      Отведенное Рою помещение совмещало в себе кабинет и спальню. Щиты с аппаратурой – отводы от экспедиционной МУМ, обзорные экраны, музыкальная приставка – соседствовали с постелью и санузлом, напротив постели возвышалась пустая стена. Это была стандартная экспедиционная комната. Рой и раньше часто жил в таких. Он уверенно нажал одну из кнопок, расположенных на стене, стена расступилась, открывая выход наружу. Рой вышел на веранду.
      Леония была такой же, какой увиделась с авиетки: сумрачная, тихая, фиолетово-красная, – вечер существования. Несколько блекло-фиолетовых существ пролетело вдали, неслышно и плавно махая крыльями. На вершине скалы, близко подступавшей к экспедиционному зданию, загорелся неяркий огонек. Оттуда донеслась мелодичная музыкальная фраза, ее внятно выпевал тонкий, печальный голосок: «Дзидзинано – дзидан дзень!» Голос три раза произнес эту фразу и замолк. Рой поглядел на наручный дешифратор, оставленный на столике, но не взял его. Фраза была понятна и без перевода. «Радуйтесь – новостей нет!» – уверял печальный голосок. Рой усмехнулся. Он был уверен в своих силах. Взорвать изнутри философию леонцев было несложно. И проще простого – сконструировать прибор, выполняющий роль взрывного запала.
 

3

 
      Они влетали один за другим – четыре фиолетовых кузнечика, только гигантски увеличенные сравнительно с земными. Когда первый из посетителей опустился перед Роем на четыре ноги – две задние и две средние, – голова его оказалась на уровне глаз стоящего Роя. На шее каждого поблескивал гибкий дешифратор, преобразующий речь леонцев в человеческую, а человеческую – в леонскую. Тонкий голос, неразличимо схожий с тем, что вчера извещал об отсутствии новостей, пропел приветствие.
      – Группа неразличимых в составе министра и его помощников радуется тебе, Рой! Неразличимый Изз, министр обеспечения среднести, средний до трех миллионных в периоде, допуск переменный, – услышал Рой перевод; дешифратор говорил по-человечески, но тем же мелодичным голоском леонца.
      – Неразличимый Узз, помощник по статистике, среднесть до одной десятитысячной, допуск плюсовый, – представился второй гость.
      – Неразличимый Озз, помощник по восстановлению нормы, среднесть до пяти десятитысячных, допуск плюсовый, – доложил третий.
      – Неразличимый Язз, помощник по пресечению сверх– и ниженормальностей, среднесть до одной тысячной, допуск плюсовый, – закончил знакомство четвертый и склонился в церемонном поклоне.
      Рой молча кланялся, протягивал руку – ее дружески касались своими длинными усиками крылатые «неразличимые». У Роя перехватило горло. Он знал, что встретится с разумными существами, милыми и беспомощными, так и аттестовал их Крон Квама, и не было причин не доверять социологу. Но Рой и помыслить не мог, что существа, внешне так непохожие на людей, будут глядеть такими умными глазами, что во всем облике их, в каждом движении и звуке, в блеске крыльев обнаружится такая грациозность, такое сдержанное благородство. И что они будут изъясняться так по-человечески ясно и так по-детски важно! Роя пронизала горячая симпатия к жителям Леонии. Теперь он знал, что, подобно Кваме, будет действовать не только из чувства долга.
      – Пойдемте, друзья! – предложил Квама. – Знакомство продолжим в профилактории.
      Леонцы вылетели в порядке ниспадающей среднести – сперва сам министр, за ним Узз, Озз и Язз. Квама вызвал авиетку. В сумрачном воздухе тускло мерцали фиолетовые крылья леонцев, уносящихся к дальней горе. Рой обратился к Кваме:
      – Что означает допуск переменный и плюсовый? Видимо, это важная характеристика, если они так значительно упоминают о нем.
      – Допуск – характеристика существенная, – подтвердил социолог. – Он показывает отклонение от среднего леонца. Положительный допуск означает, что носитель его превосходит норму в допустимых пределах. Отрицательный – что леонец ниже нормы. А переменный – что отклонения случайны, то плюсовые, то минусовые, то есть что налицо точное совпадение с высчитанным образом среднего леонца.
      – Для министра такая идеальная среднесть, видимо, обязательна?
      – Совершенно обязательна. Между прочим, общество леонцев устроено по-своему даже демократично. Каждый может стать правителем, если он достаточно средний. Министры переизбираются периодически – из тех, кто в данный момент наиболее средний. И они должны быть очень близки друг другу, почему и называются неразличимыми.
      – Между прочим, все помощники имеют плюсовый допуск, то есть немного выше средних.
      – Вы уловили суть проблемы в этом «между прочим». Плюсовый допуск у них появился после последнего подсчета. В момент избрания они были идеально средними. Изз имел минусовый допуск и был помощником Язза. После очередного обследования Язз передвинулся в плюсовики и уступил место Иззу, ставшему идеально средним. И так как норма постепенно понижается, то следующее статистическое выравнивание выведет Язза из группы правителей, в этом у меня нет сомнений.
      – Это ему чем-нибудь грозит?
      – Ничем, кроме уязвленного самолюбия. Язз превратится в обычного гражданина общества. Действующий ныне норматив – одна десятая отклонения от идеала. Яззу с его одной тысячной до предела далеко.
      – Еще вопрос, Крон. Если эти милые кузнечики так ненавидят всякие новшества, то как они отнеслись к высадке людей на их планете? Были возмущения в связи с таким чрезвычайным происшествием?
      – Возмущений не произошло, а смятение было. Но наши астроразведчики быстро снискали дружбу леонцев. Сейчас экспедиционная станция в глазах леонцев – обычное явление их действительности. Взаимоотношения с людьми включены в норматив среднести.
      – В этом есть что-то обнадеживающее, – задумчиво сказал Рой. – Было бы хуже, если бы мировоззрение леонцев исчерпывалось тупой консервативностью…
      – Оно консервативно, – со вздохом возразил социолог. – Просто оно тоньше и гибче обычного грубого консерватизма.
      Склон горы был испятнан темными отверстиями. Четверо «неразличимых» исчезли в одном из них. Социолог сказал, что надо выходить из авиетки, дальше придется идти пешком. Он первым проник в отверстие. Рой шел за ним.
      «Неразличимые» поджидали людей в узком туннеле. Конец его терялся в густой черноте, но вблизи все было хорошо видно – в том же типичном для планеты красновато-фиолетовом свете. Рой с удивлением обнаружил, что источником света являются сами леонцы – сияли их тела, их гибкие крепкие ноги, глаза казались фонариками, особенный, мягкий свет испускали крылья. Еще на станции Рой обратил внимание, что крылья леонцев покрыты рисунками тех же фиолетовых и красноватых тонов, – теперь каждая линия, каждое пятнышко на крыльях сверкали; когда леонцы поводили крыльями, то приближая, то отдаляя их от стен, стены то озарялись, то темнели.
      В туннеле «неразличимые» уже не летели, а, сложив крылья, передвигались на ногах. И было видно, что им тяжело соразмерять свой бег с неторопливым человеческим шагом. Они останавливались, распускали крылья, поджидали, снова устремлялись вперед, снова останавливались. Когда они начинали бег, в туннеле темнело, только четыре светящихся пятнышка мерцали поодаль. Зато когда они останавливались, туннель сразу озарялся сумрачным сиянием, – темнота и свет, причудливо борясь, сменялись попеременно.
      – Мы в профилактории, – сказал социолог. Рою показалось, что он попал в гигантский зал старинного земного вокзала. Сходство с вокзалом усиливалось и тем, что кругом сновали леонцы: усеивали почву, мельтешили в воздухе, пропадали в недоступной глазу высоте. И хотя гигантское помещение было щедро освещено, всюду был один и тот же свет, тот, что создавали сами леонцы, – факелы их тел, светильники их крыльев.
      Обитатели профилактория заметили, что пожаловали гости. Сперва взлетели и приветственно закружились над людьми ближние леонцы, затем взмывали те, что гнездились подальше. Рою чудилось, что в пещере забушевала цветовая буря, гигантское красно-фиолетовое пламя разбегалось круговой волной. Прошла минута – и Рой с Квамой и «неразличимыми» стояли уже как бы в фокусе взрыва, ликующего и озаряющего.
      – Что же вы стоите как истукан? – с упреком сказал социолог. – Помашите рукой, они поймут.
      Рой помахал двумя руками. На первый световой взрыв наложился второй, так забушевало сияние крыльев и тел. А затем наступило успокоение, кузнечики разлетелись по своим местам, крылья складывались. «Неразличимые» все в том же субординационном порядке торопливо перебирали крепкими сухими ногами, люди двигались за ними.
      – Странное для кузнечиков жилье – пещера, – сказал Рой.
      – Для земных кузнечиков странное, – возразил Квама, – но леонцы не кузнечики, а особая раса мыслящих существ. На Леонии временами возникают атмосферные бури. Если бы леонцы устраивали жилища снаружи, первый же ураган погубил бы их. Вас не удивляет, Рой, что это помещение названо профилакторием?
      – Я просто жду объяснений.
      – Здесь все, кто выпадает из узаконенных допусков среднести. Те, кто выше среднести, и те, кто ниже.
      – А что делают с несчастными, отошедшими от стандарта?
      – Почему с «несчастными»? У вас чрезмерно земные критерии счастья… В профилактории всех отклонившихся от стандарта стараются возвратить в норму.
      – Их лечат?
      – Лечат в госпиталях. Леонцы выработали особые приемы возвращения в норму. Попавших в профилакторий окружают заботой, сердечной теплотой…
      – Дом отдыха!
      – В профилактории работают, так что это не дом отдыха. Но здесь особая пища, для каждого своя, физические и умственные упражнения, в общем – оздоровительный режим.
      Рой пожелал узнать, кого и от чего оздоравливают. Изз вызвал дежурного, такого же леонца, только без звука "з" в имени: его звали Агг. Агг выкликал оздоравливаемых, они подлетали один за другим. У одного погнулось крыло; у другого ослабло зрение; третий жаловался на слабость в ногах; у четвертого выросли слишком большие крылья, полет его был недопустимо шумным; кто-то, по натуре меланхолик, впадал временами в беспричинную апатию; кто-то столь же беспричинно радовался.
      Попадались и ленивцы, отлынивающие от труда, но с охотой поглощавшие пищу.
      – Вы считаете, что не следует помогать этим существам избавиться от их недостатков? – с удивлением спросил Рой социолога.
      Квама с укором посмотрел на него:
      – Вы все-таки не уяснили моих намерений, Рой! Во всех цивилизованных обществах с недостатками надо бороться, недочеты выправлять. Я лишь против того, что недостатки здесь включают в расчет нормы, иначе говоря – считают чем-то если и не нормальным, то нормообразующим. В госпитале, куда мы сейчас перейдем, вам это станет ясней.
      Госпиталь, отделенный от профилактория новым туннелем, представлял собой такой же обширный зал, тоже подземный, но освещенный значительно хуже. Здесь появление гостей не породило столь бурной световой радости. Тусклое сияние от копошащихся тел стало лишь немногим ярче. Изз подозвал дежурного. Его звали Арр. Он показался Рою менее услужливым, чем Агг. Он не торопился знакомить Роя с обитателями госпиталя.
      Они и сами не торопились представляться. Рой переходил от одного к другому. На каждом лежала зловещая печать уродства или вырождения. Нормальные леонцы обладали четырьмя крыльями, шестью ногами, двумя глазами, гладким туловищем, звучной речью, все они были проворны, логично мыслили… А здесь перед Роем возникали однокрылые инвалиды, одноглазые полуслепцы, трехногие, со скрюченными ногами, с перекореженным туловищем, шипящие, шелестящие, смутно светящиеся, вовсе лишенные сияния, трудно мыслящие, начисто лишенные речи…
      – Какая страшная больница! – воскликнул побледневший Рой. – Скажите, друг Квама, все они безнадежны? Наша станция не может помочь своими лекарствами?
      – Большинство не поддается излечению. Мы помогаем леонским врачам, но земные лекарства созданы против болезней, а не против вырождения. Предотвращать мутации мы пока бессильны.
      К гостям приблизился один из обитателей госпиталя. Он казался совершенно нормальным, только крылья светили сильней, чем у больных и «неразличимых», стоявших компактной группкой. Рой залюбовался мощным сиянием незнакомца.
      Умные выпуклые глаза подошедшего были обращены на министра и его помощников.
      – Язз, ты был мне другом! – прозвенел леонец. – Вспомни, Язз, ты был мне другом! И ты обещал ввести потребление осадков симбы!
      – Илл, ты ведешь себя нестандартно! – вмешался Арр. – Возвращайся на свое место, Илл!
      Дежурный махнул на Илла крылом. Тот стоял, не отрывая глаз от опустившего голову помощника министра. По телу Язза пробежала судорога, он потускнел. И без объяснений Квамы Рой догадался, что уменьшение сияния выражает смущение. Ответ Язза подтвердил это:
      – Ты превзошел плюсовый допуск, Илл… Ты слишком выпал из нормы. Осадок симбы тоже выпадает… Я не могу тебе помочь!
      Ничего больше не сказав, Илл унесся в полутьму. Рой следил за ним, пока он не скрылся, потом обратился к Яззу:
      – Что означает жалоба Илла, друг Язз? Чем он болен или в чем виновен?
      Вместо потерявшего голос Язза Рою важно ответил Изз:
      – Ты видел перед собой, друг Рой, нашего бывшего врача, нашего бедного Илла. Он лечил переломы крыльев и ног. Он обнаружил, что осадок симбы помогает сращиванию костей. В этом его единственная вина.
      – Разве вина – найти хорошее лекарство?
      – Симба у нас запрещена. Правда, на осадок симбы запрет не распространяется. Но осадок не только помогает сращиванию, но и усиливает сияние. Ты видел это у самого Илла. Он испытывал лекарство на себе. Допустить такое увеличение сияния мы не можем.
      – Что было бы плохого, если бы все сияли сильней?
      – Было бы новшество. Новшества запрещены. Мы долго терпели опыты Илла, пока сам он сохранялся в плюсовом допуске. Мы его очень любили. Он хороший. Но после последнего пересчета он из-за чрезмерного сияния превзошел допуск, и его пришлось поместить в госпиталь. Когда он потускнеет, его выпустят. Озз, мой помощник по восстановлению нормы, старается, но хорошего результата пока нет.
      – Теперь понимаете, Рой? – хмуро поинтересовался социолог, когда они двинулись к выходу.
      – Да, кажется, теперь понятно, – отозвался Рой.
      – Я требую от вас не слишком много?
      – Наоборот, вы просите меньше того, что мне хотелось бы совершить!
      – Быстрые меры опасны, – с грустью сказал социолог. – Мы на станции думали об этом. Психологию надо менять исподволь.
      Четверо «неразличимых» двигались в новом туннеле, который вел наружу в обход профилактория. Они по-прежнему уносились вперед, останавливались, поджидали людей, снова убегали. Дорогу открывал Изз, помощники цепочкой устремлялись за ним. Рою казалось, что Язз изнемогает от усталости. Помощник по пресечению сверх– и ниженормальностей спотыкался, никак не мог восстановить прежнее сияние. Рой испытывал жалость и к нему, и к несчастному Иллу, ответившему таким гордым молчанием на безнадежный ответ бывшего друга, и к двум помощникам, молчаливо догонявшим своего руководителя, и даже к самому руководителю, самодовольному и доброму Иззу, – ко всем, кого Рой узнал и кого еще не успел увидеть на Леонии, кто медленно вырождался на этой странной планете. Рой понимал Крона Кваму. Так, вероятно, и у Крона начиналась любовь к народу Леонии – с острой жалости.
 

4

 
      Посреди салона возвышалось внушительное сооружение с двенадцатью сигнальными окошками. Техники станции потрудились на славу. Даже на Земле любой контроль принял бы этот механизм – специальную анализирующую приставку к экспедиционной МУМ.
      Квама так волновался, что темная кожа его лица превратилась в серую.
      – Вы уверены, друг Рой?.. – спрашивал он в сотый раз.
      – Абсолютно, – сказал улыбающийся Рой. – Механизм надежен и полностью реализует заложенный в него критерий. Не знаю только, удастся ли доказать леонцам выгоды разработанного вами алгоритма среднести, тем более что вы в таком возбуждении…
      – Я воззову к их логике, это единственный путь, – пробормотал социолог. – Смотрите, они уже летят!
      Окно в салоне было раскрыто, и четверо «неразличимых», не утруждая себя блужданием по коридорам, влетели в окно.
      Они уселись на полу в обычном порядке: впереди министр Изз, по бокам, чуть отдаляясь, Озз и Узз, а позади всех Язз.
      – Мы поделились с народом вашим предложением, – церемонно сообщил Изз. – Всем оно нравится. Упрощение подсчета среднести нам по душе. Сейчас между двумя подсчетами проходит слишком много времени, ведь надо получать сведения по ста четырем показателям… Если непрерывный анализ будет осуществлен, мы примиримся, что вводим новшество. Новшество, делающее более твердыми наши традиции, может рассматриваться как продолжение традиций. И если сама машина и является новшеством, зато своей работой она должна реализовать принцип «никаких новшеств». Таково наше главное требование. По этому вопросу мы ждем от вас дополнительных разъяснений.
      Социолог подошел к прибору.
      – Дополнительные разъяснения будут кратки. Шесть световых окошек с правой стороны сигнализируют о шести градациях плюсовых допусков, шесть окошек с левой – о шести минусовых.
      – Очень хорошо! – одобрил Изз. – Но ты не ответил на вопрос о реализации основного принципа, друг Квама.
      – Он реализуется полностью. Никаких новшеств – таков критерий работы машины. И смею заверить, друзья, в машине он осуществляется гораздо строже, чем в нашей житейской практике.
      – Великолепно! – Изз взмахнул передними ножками и пошевелил сложенными крыльями, выражая крайнюю степень восторга.
      Сидевшие по бокам помощники тоже зашевелили крыльями и прозвенели о своей радости. Один Язз за их спинами, молчаливый и неподвижный, не выразил довольства.
      Он был слишком близок к шестой верхней степени допуска, чтобы радоваться.
      – Вы вводите в машину данные о каждом леонце, – продолжал социолог. – И не только о существующем поколении, но и обо всех предшествующих, по которым сохранились подсчеты. И машина выдает средний образ леонца. Она исключает из подсчета лишь тех, кто резко выпадает из нормы и не имеет аналогов в предшествующих поколениях.
      – Исключает кого-то из подсчета? – Изз с сомнением посмотрел на помощников. – До сих пор мы этого не делали.
      – Не делали! – одинаковыми голосами подтвердили Озз и Узз. Язз промолчал.
      – И тем, что не делали этого, вступали в противоречие с принципом «никаких новшеств»! – холодно отпарировал социолог. – Ибо если попадается индивидуум, выпадающий из допусков, но повторяющий кого-то, кто уже существовал, то здесь имеется нарушение нормы, но новшества еще нет. Но если он выпадает, никого не повторяя, он образует новшество. Впрочем, если вы желаете отказаться от своего священного критерия…
      – Никогда! – поспешно объявил Изз.
      – Тогда берите машину, закладывайте в нее формулировку основного принципа и загрузите ее память данными обо всех предшествующих поколениях. И машина будет непрерывно выдавать вам расчет нормы и отклонения от нее для каждого жителя Леонии.
      – Отлично! – Министр встал и расправил крылья. – Прикажи доставить машину в пещеру правительства, друг Квама.
      Он первый вылетел в окно, за ним унеслись помощники.
      Когда машину увезли, Квама устало опустился на диван. Рой сел напротив.
      – Я сделал все, что вы просили, – сказал Рой. – Но уверены ли вы сами, что теперь начнется улучшение этого народа или хоть прекратится деградация?
      – Абсолютно уверен! – Социолог вскочил и стал возбужденно ходить по салону. – Вы видели леонцев в госпитале. Машина удалит их из подсчета, ибо они жертвы мутаций, которых раньше не было.
      – Машина отсечет не одни уродства, но и совершенства.
      – Уродств на Леонии много больше. И еще одно учтите, друг Рой: совершенства продолжают наши естественные способности, достоинства лишь усиливают и гармонизируют нас, не вступая в противоречие с натурой. А уродства опровергают натуру! Они именно новшества, зловещие новшества! Говорят: истина одна, отклонений от истины – тьма. В какой-то степени это справедливо и для совершенства и для уродств.
      – Буду надеяться, что вы не ошибаетесь. Итак, мое задание выполнено, и я завтра улетаю. Меня интересует еще одно, друг Квама. Когда вы пришли к выводу, что только машина может вам помочь?
      – Мысль о такой машине возникла у меня при посещении госпиталя. Там всего наглядней парадоксы Леонии. Я уже говорил вам, что леонцы мягки, отзывчивы, дружелюбны, честны, по-своему умны… А нелепо возникшая у них концепция обязательной среднести становится философией раздора и вражды. Ведь нижесредние жаждут понижения соседей – тогда им не грозит чрезмерное удаление от нормы. Каждое излечение ухудшает шансы остальных, ибо излеченный увеличивает норму. Не забывайте, выпиской из госпиталей командуют статистики, а не врачи. Но теперь, не сомневаюсь, все пойдет по-другому!
      Рой задумчиво сказал:
      – Ситуация на Леонии вызывает у меня одно желание. Фильтр от уродств вам что-то даст, но он очень несовершенен. Хорошо бы сконструировать машину, автоматически регулирующую уровень общественного и личного благополучия для любого общества и выдающую программы его усовершенствования. На Земле такие приборы созданы давно, но они годятся лишь для человечества. Нужно бы переконструировать один из таких аппаратов на все формы разумного существования.
      – И опытный экземпляр пришлите на Леонию. Здесь он наверняка понадобится.
      – Будете ли вы еще на Леонии? – возразил Рой, улыбаясь. – Как виднейшего специалиста по усовершенствованию недоразвитых цивилизаций вас передвинут на какую-нибудь новую планету.
      – Почему вы мне не верите, Рой? – с упреком спросил социолог. – Я везде буду выполнять возложенную на меня миссию помощи бедствующим цивилизациям. Но здесь меня задерживают не одни доводы разума. Думаю, что до конца моей жизни хватит на Леонии радостной для меня работы.
 

5

 
      Рой садился в авиетку, чтобы лететь на космодром, когда примчался чрезвычайно расстроенный Изз. На этот раз он был без помощников.
      – Я протестую, друг Квама! – прозвенел он на самой высокой ноте. – Совершилось возмутительное новшество! Требую пресечения!
      Крон Квама холодно посмотрел на расстроенного министра. Изз нервно переминался на всех своих шести ногах и беспорядочно шевелил опущенными крыльями.
      – Друг Изз, у вас есть специальный помощник по пресечению ненормальностей.
      – Я уже вызвал моих помощников, просто они задержались. Но они здесь бессильны. Требуется ваше срочное вмешательство, друг Квама!
      – Объясните, во что я должен вмешаться.
      Из взволнованной речи Изза стало ясно, что машина выдала новый уровень среднести и что министр из абсолютно среднего передвинут в минусовый допуск и находится на опасной грани однотысячного отклонения. Он, совершеннейший из абсолютно средних, выброшен в минусовики! Как это вытерпеть? Как с этим примириться?
      Вдали показались быстро несущиеся помощники министра. Изз гневно обратился к ним:
      – Вы недопустимо задержались! Сообщите: ошибки в расчете найдены?
      Ему ответил, вежливо склонив голову, Узз, помощник по статистике:
      – Расчет подтвержден. Я с Оззом тоже передвинут в минусовики из плюсовиков. Правда, у нас не столь большое отклонение, как у тебя, Изз.
      – Вы слышали, люди? – закричал Изз. – Ваша машина плохо функционирует. Срочно измените ее алгоритм. Я требую этого не только как несправедливо оскорбленный леонец, но и как облеченный высокими полномочиями министр…
      Вперед выдвинулся Язз и прервал разгневанного Изза:
      – Ты больше не министр, Изз. Ты слишком отошел от нормы. Министром стал я, ибо достиг совершенной среднести. Ты мой помощник, как Узз и Озз. Машина, предложенная людьми, функционирует исправно. У народа Леонии нет причин требовать изменения ее алгоритма.
      У бывшего министра был такой растерянный вид, что Рой едва удержался от смеха.
      Язз обратился к социологу:
      – Спешу тебя порадовать, друг Квама. По новому расчету врач Илл лежит в хорошем допуске. Он выпущен из госпиталя. Употребление осадков симбы тоже вошло в приемлемость. Илл спешно готовит лекарство для излечения инвалидов. Он обещает возвратить к нормальной жизни половину больных! Я с охотой покажу пример своему народу и без страха приму осадок симбы.
      – И все вы теперь будете ярче сиять, – радостно сказал социолог. – В ваших темных помещениях добавка света просто необходима!
      Рой сел в авиетку и помахал рукой четырем леонцам и социологу. Ему ответили взмахами рук и крыльев. Примирившийся со своей судьбой Изз тоже приветственно взметнул крылья.

РОЖДЕННЫЙ ПОД НЕСЧАСТНОЙ ЗВЕЗДОЙ

1

 
      Школьный товарищ Роя Шура Панов говорил о себе, что родился под звездой Великих Провалов в созвездии Скорбных Путаников, и его друзья соглашались не только из вежливости.
      В школе Рой вел подробный мартиролог Шуриных неудач. В длинном списке значились и приборы, вдруг сами собой распадавшиеся на составные части, когда к лабораторному стенду подходил Панов; и электронные схемы, упорно не желавшие работать, если к ним прикасались Шурины руки; и невинные химические вещества, годами мирно покоившиеся в банках, но внезапно воспламенявшиеся, едва он их брал. А завершало тот список драматическое происшествие на экзамене: машина-математик на все ответы Шуры сперва бесстрастно выдавала одну и ту же оценку: «Неверно!», а когда Шура, доведенный до отчаяния, воскликнул: «Но ведь дважды два четыре», электронный экзаменатор громовым голосом рявкнул: «Никогда не слыхал подобной чепухи!» – и перегорел.
      В университете, где Шура и Рой учились на разных факультетах, Панова с прежним усердием преследовали неудачи. Курсовая работа «Математические основы телепатии» два раза возвращалась обратно, а диссертация «Физический смысл категории небывалости и элементарные приемы расчета невозможного и неисполнимого» расколола надвое ученый совет. Кандидатскую степень Шура все же получил, но Боячек, председательствовавший на защите, так сформулировал отношение к его открытиям: «Кандидатом сумасшествия соискатель Александр Панов будет не один, а на доктора безумия, осмелюсь утверждать, его труды пока не вытягивают».
      В последние годы Панов изучал воздействие стереокино на зрителя. Когда до Роя дошел слух, будто Шура увлекся доказательством того, что в восприятии и нереальности реальны, Рой с усмешкой внес в свой список очередную скорбную запись: «Неудача расчета степени вещественности привидений и градуса призрачности материальных предметов».
      Роя, сохранявшего чувство реальности даже в ситуациях, которые иначе как фантастическими и назвать было трудно, всегда раздражало, что Панов в любой обыденности выискивал парадоксы. Даже надоевшие всем трюизмы становились загадочными или экстравагантными, когда о них начинал рассуждать Шура. Насмешки Роя меньше всего свидетельствовали о злонамеренном нападении на друга, они скорей являлись своеобразной формой защиты от его необычных умозаключений.
      Встреча Роя с Пановым в Музейном городке произошла случайно. Друзья не виделись уже два года, и Рой очень обрадовался.
      Шура сидел на скамейке у фонтана в Садике поэтов. Он пристально глядел на мраморного Пушкина, шагавшего между Байроном и Гете. Не было заметно, что дела Панова идут хорошо.
      Он похудел и почернел за те два года, что они не виделись, и смотрел так, словно не узнал друга. Рой присел рядом.
      – Здравствуй, Шура! Добрался наконец и до древних поэтов? Что тебя не устраивает в их творениях? Уж не задумал ли ты поупражняться в уничтожении поэзии? Очередная тщетная попытка восстановить несбывшееся и ввести в разговорный обиход несказанное? Могу предложить любопытную тему, касающуюся как раз этого человека, на которого ты так загадочно взираешь. Сформулируем ее в твоей манере: о пронзительном красноречии и высокой интеллектуальности любовных признаний Пушкина в связи с его утверждением о себе: «Но я, любя, был глуп и нем».
      Панов улыбнулся. В его улыбке было много печали. Он никогда не сердился, когда его высмеивали, только огорчался. Впрочем, он быстро отходил и, захваченный новой идеей, забывал о насмешках. Сдачи он не давал и зла не помнил, что облегчало иронизирование над его увлечениями. К тому же он только высказывал, но не навязывал никому свои парадоксальные идеи. Он сказал задумчиво:
      – Ты попал в точку, Рой. Я думал как раз о Пушкине, но только в связи с другими его стихами. Меня волнует загадка памяти. Нет, не химические реакции, протекающие в мозгу, а сущность воспоминания, его огромное психическое воздействие, его способность могущественно влиять на все наши поступки. Я бы назвал эту тему так: энергетическая мощность воспоминания.