РАЗВИЛКА

Конрад Подольски подошёл к шоссе и присел на камешек. Надо было спокойно обдумать, куда идти и что делать. Позади, под углом к шоссе, кривилась тропка к отцовскому дому. Всего час назад он выбежал оттуда, сгибаясь под тяжестью отцовских проклятий и благословений. Среди проклятий были, несомненно, и пророческие, а среди благословений — полезные. Весь этот бесценный груз Конрад стряхнул уже на первом километре, и было темно, чтобы разглядеть, куда что свалилось. Больше других егозил в душе последний отцовский выкрик: «Все знаю, что сделаешь, хорошего не жду!» Отец имел великое преимущество перед сыном: он знал, что сын будет делать, сам Конрад и понятия об этом не имел. Будущее было темно, как ночь в погребе, но и долго сидеть на камешке не хотелось. Конрад зашагал по шоссе.

Он решил идти в город, хотя и знал, что Анатра охвачена смутой. В ночном сообщении — отец в ярости разбил приёмник, чтобы не слушать неприятных вестей, — уже говорилось о баррикадных боях. Сражения на баррикадах Конрада не привлекали, но коли выбирать между уличными драками и ссорами с неистовым отцом, то уж лучше баррикады.

Не пройдя и километра, Конрад снова остановился. Шоссе на этом месте разветвлялось на три дороги, и указателей, куда какая ведёт, не было. Конрад задумался — по какой идти? И тут в нем заговорил Внутренний Голос. Конрад не раз поступал по его предписаниям и советам, бегство из отчего дома тожепроизошло по его уговорам. Но раньше Внутренний Голос лишь менял интонации: то был мягким, то гневным, то категоричным, то молящим — но в сущности оставался самим собой. А сейчас он как будто был не один, а разделился на три Голоса. Впрочем, Голоса соблюдали очерёдность речи и не наскакивали друг на друга, так что их можно было принять и за прежний дружественный Внутренний Голос, только вдруг зазвучавший на разные голоса.

— Болван, чего ты остановился? — мощно прогремел первый Внутренний Голос. — Говорю тебе, крой по правой дорожке. Именно она ведёт в Анатру. Ибо правое всегда правильно, а что на нашей паршивой планете правильней мерзкого городишки Анатры? Старина, ты ведь всегда мечтал сыграть великую роль, а где и найти такую роль, как не в смуте и раздоре? Правая ведёт к могуществу и славе! А что слаще славы и могучей могущества? Соображаешь, старик?

— Иди, дорогой, по средней, — прозвенел второй Внутренний Голос тоненьким голоском, когда утихли первые громовые раскаты. — Среднее не знает крайностей, среднему неведомы жалящие углы, разве не так, милый? Вспомни, как ты хотел прославиться своим умом и добротой, смелостью и благородством! Вспомни, как по ночам ты плакал в подушку от счастья, вообразив себя благодетелем нашей маленькой несчастной планетки! Иди по средней, там ты осуществишь лучшее в себе. Говорю любя тебя — только на средней ждёт тебя истинное счастье!

— Иди по левой, иди по левой, — хмуро пробормотал Внутренний Голос в третью свою очередь — красноречие его, видимо, иссякло, и он ничем не сумел расцветить свою последнюю просьбу.

Конрад огляделся. По обе стороны шоссе простиралась каменистая, неплодоносящая равнина. Всходила Москита — далёкое красное светило, холодная недобрая ночь постепенно превращалась в холодный недобрый день. Все три дороги, ответвлявшиеся от шоссе, вели в такую же каменную пустыню, как и та, что раскидывалась вокруг. Конрад зашагал по правой дороге.

— Молодец! — оглушающе рявкнул Внутренний Голос. — Не молодец — молоток! Не молоток — кувалда! Теперь одна проблема, старик, — размахнуться пошире, жахнуть покрепче.

ПРАВАЯ ДОРОГА

Конрад Подольски больше часа одиноко шагал по пустынному шоссе. Временами от основной дороги к невидимым за холмами домикам ответвлялись боковые тропки, но и на тропках не встречалось ни людей, ни машин: время было плохое, крестьяне побаивались ехать в город. Красная Москита совершила треть своего унылого небесного пути, когда Конрад, утомлённый, воззвал к Внутреннему Голосу — правильно ли он все-таки делает, что шагает в город, куда кроме него никто не стремится? Он не успел, однако, услышать ответа, ибо как раз в эту минуту услышал грохот приближающейся машины: прямо с каменного бездорожья на шоссе вырвался стреломобиль, пролетел несколько метров и с визгом опрокинулся на правое крыло. Из стреломобиля вывалился израненный, окровавленный человек и, судорожно извиваясь всем телом, пополз на обочину. Он, видимо, хотел укрыться в придорожных камнях. Конрад поспешил к нему и сделал попытку поднять. Но незнакомец на ногах не стоял, он был страшно бледен, на шее кровоточила открытая рана, глаза непроизвольно закрывались. Конрад осторожно положил раненого на клочок травки и стал искать в карманах, чем бы перевязать рану. До Конрада донёсся прерывистый шёпот:

— Друг, спеши в Анатру… Скажи, Марк Фигерой… Пусть продолжают… Победа близка… Приказываю… Друг, берегись!

Последние слова прозвучали как тихий крик. На шоссе вывалился второй стреломобиль и остановился в трех шагах. Из него вылезли два зверомордых военных с импульсаторами в руках.

— Фигерой и перед смертью вербует слуг в свою шайку, — насмешливо сказал одни из военных, он был в офицерской форме. — Вот же неугомонная натура! Парень, отойди. Мы с тобой поговорим после, а пока прикончим этого бандита.

Внутренний Голос немедля приказал отойти в сторону от раненого, и Конрад послушался. Лучше всего было бы вообще бежать подальше, но Голос не разрешил бегства, ибо второй военный — по всему, простой солдат — держал имульсатор дулом на Конрада и только ждал команды, чтобы послать в него убийственный резонансный луч. Офицер подошёл к Марку Фигерою, тот сделал слабую попытку приподняться, но офицер ткнул его дулом импульсатора в лицо, и раненый снова бессильно распластался на грунте.

— Итак — конец, великий Марк Фигерой! — с издёвкой заговорил офицер.

— Больше тебе не орать в тавернах, не взбудораживать бешеных ночлежников, не устраивать тайных сборищ в вертепах, не смущать армию в казармах. Думал стоять сотнями собственных статуй на площадях и перекрёстках? Нет, будешь лежать и распадаться в грязи, и скоро никто не припомнит, как тебя звали, министр экономики Марк Фигерой!

Офицер нажал на спуск и водил дулом, облучая тело Фигероя резонансными импульсами. И там, куда ударял убийственный луч, вспухала и чернела кожа. Не прошло и минуты, как вместо молодого, довольно красивого, стройного мужчины на грунте громоздилась чёрная горка, потерявшая всякие человеческие очертания.

Покончив с Фигероем, офицер обернулся к трепещущему безгласному Конраду и почти печально сказал:

— Мне очень жаль, парень, ты выглядишь довольно безобидным. Но ты смотрел, как я расправился с подлым бандитом, два года служившим у меня министром. А у него столько сторонников, и они будут так пылко жаждать мести! А моя жизнь — важное достояние общества, и её нельзя прерывать без вреда для хороших людей. Надеюсь, я убедил тебя, что для блага нашей страны ты должен пойти вслед за Марком Фигероем. И уверен, что ты сам благоразумно и благородно поставишь общее благо выше маленького своего сопливого личного благополучьица. Я не ошибся, парень?

Внутренний Голос панически прокричал в Конраде: «Он убьёт тебя, беги!» Конрад прыгнул в сторону в тот миг, когда офицер направил на него дуло импульсатора. Офицер был решителен, но неповоротлив. Он только успел повернуться к Конраду, как тот уже схватил камень и метнул его. Камень ударил офицера в висок, офицер зашатался, выронил импульсатор. Конрад схватил оружие ещё до того, как оно упало на грунт, и направил дуло на солдата. Солдат, растерянный, стоял неподвижно, как столб, только переводил глаза с Конрада на тяжело ворочающегося на грунте офицера. Он крепко сжимал обеими руками свой импульсатор, но не собирался пускать его в ход — солдат был из тех, кто без приказа не стреляет.

— Бросай оружие! — приказал Конрад. — И отойди на десять шагов.

Солдат покорно опустил на грунт импульсатор и отошёл на предписанное расстояние. Конрад проворно овладел вторым стволом.

— Слушай меня, солдат! — сказал Конрад. — Я уйду, а вы оба десять минут не двигайтесь с места. И не смейте меня преследовать, в моих руках стволы излучают без промаха.

— Так не пойдёт, господин прохожий! — ответил солдат. — Знаете, кого вы свалили? Перед вами лежит майор Шурудан! Величайший воин и глава правительства, вот на кого вы подняли руку, господин!

— Фердинанд Шурудан! — Конрад с любопытством поглядел на офицера, со стонами старавшегося подняться и снова падавшего. Лицо его было залито кровью, мундир в пыли. В таком жалком виде он и отдалённо не напоминал грозного командира правительственных войск, имя которого по всей стране произносили только шёпотом. — Уж не хочешь ли ты, солдат, чтобы я помог человеку, который собирался без всякой моей вины уничтожить меня?

— Если вы поможете майору Шурудану, он казнит и вас, и меня, — рассудительно возразил солдат. — Вас — за то, что вы ранили его самого, а меня — за то, что я не успел вам помешать. Надо убить моего командира и бежать в Анатру, вы будете там приняты как герой.

— Подойди поближе и облучи Шурудана! — велел Конрад и протянул солдату импульсатор.

Солдат, и шага не сделав, грустно сказал:

— Лучше казните меня, ибо у меня рука не поднимется на моего великого командира майора Фердинанда Шурудана!

Внутренний Голос свирепо заорал в душе Конрада: «Бей сам, остолоп! Бей сам, говорю тебе! И поживей, майор вот-вот оклемается!» Повинуясь велению своего наставника, Конрад быстро провёл лучом по лицу и груди офицера. Только увидев, как чернеет безжизненное тело командира, солдат осмелился подойти поближе.

— Дайте мне импульсатор, господин мятежник! — сказал солдат. — Боже мой, как вы с ним разделались! Никто бы в армии не поверил, что с самим господином майором можно так легко!.. Возьмите меня в охранники, господин. Я буду ваш раб, теперь только в вас моя защита от кары правительства.

Конрад вернул солдату оружие. Внутренний Голос подсказал, что этому коренастому уродливому крестьянину можно верить. Конрад понимал, что совершилось абсолютно непредвиденное и чрезвычайно опасное событие: он, отнюдь этого не желая, замахнулся на само правительство и так преуспел, что один из влиятельнейших его членов, его военный вождь, превращён рукой Конрада в горку мусора. Сбывались мрачные предсказания отца: тот не ждал ничего хорошего от выхода сына в самостоятельность и грозил заранее его покарать собственными узловатыми кулаками за преступления, какие он, несомненно, совершит по выходе из дома. От отцовских кулаков удалось увильнуть, от отцовского предвидения — нет. Конрад два часа шагал по правой дороге «наобум Лазаря», со смутной надеждой чем-нибудь выдвинуться в городской смуте. Как страшно сузилась сейчас дорога, показавшаяся поначалу столь широкой! Она обернулась кривой тропкой в мятеж. И, хоть повинуясь ору Внутреннего Голоса и доброму совету неизвестного солдата, Конрад своевременно, до того как тот покончил с ним, расправился с грозным вождём правительственных войск, теперь его бил запоздалый страх. Дальнейшая жизнь стала чудовищно необеспеченной. И Конрада утешала спокойная рассудительность, с какой этот немолодой, крестьянского вида правительственный воин рассуждал о переходе в мятеж, сразу причислив самого Конрада к мятежникам и согласившись служить ему верным охранником, будто он уже был в мятеже крупной фигурой. Раз так — значит, мятеж, — отчаянно решил Конрад, и Внутренний Голос одобрительно рявкнул: «Молоток! Что я тебе говорил? Размахивайся пошире! А крепко бить умеешь, это точно!»

— Стреломобиль Фигероя повреждён, господин мятежник! — заговорил солдат. — По приказу господина майора я метнул в этот стреломобиль крылатую гранату, и господин майор похвалил меня за удачное попадание. Но наш стреломобиль в исправности, господин мятежник, мы на нем отлично доберёмся в Анатру.

— Как тебя зовут, солдат? — поинтересовался Кондрад, усаживаясь на второе сиденье стреломобиля и с облегчением вытягивая порядком уставшие на каменистом шоссе ноги.

— Микаэл Убуби, с вашего разрешения, господин мятежник. И не сочтите нескромностью с моей стороны полюбопытствовать, как вас величать и каков ваш высокий чин и ответственный пост в мятеже?

— Зови меня Конрадом Подольски — и не ошибёшься. А что до чина, то ещё не удостоен чинов, а посты пока занимал не ответственные, а безответные.

— Ха-ха, господин Конрад, — не ответственные, а безответные, — сдержанно посмеялся солдат Микаэл Убуби и тут же уверенно предсказал: — Такому геройскому мятежнику, как вы, господин Конрад, судьба идти на высоты, я это сразу понял, когда вы так решительно метнули тот решающий камень в господина майора.

— Решающий камень? — переспросил Конрад.

— Так точно — решающий. Ибо он решил не только исход сражения между вами и страшным господином майором Шуруданом, но всю судьбу мятежа. Правительство без своего военного вождя теряет половину силы.

Разговаривая, солдат Микаэл Убуби ловко оперировал клавиатурой стреломобиля. Стреломобиль сперва неуклюже потоптался на шоссе, переваливаясь с колёса на колесо, потом приподнялся над грунтом, вытянул крылья и взмыл. Микаэл Убуби для осторожности нажатием кнопки переменил рыжую окраску машины на красновато-фиолетовую — под цвет неба. Под крыльями стреломобиля неторопливо пробегали каменистые рыжие сопки, сухие русла бывших ручьёв и рек, одинокие крестьянские домики. Конрад мысленно прикидывал, как держаться в Анатре. Главное — не напороться на правительственные отряды, встреча с которыми добром не кончится. Он отыщет подпольную квартиру мятежников и попросит зачислить его в боевую дружину. Он объяснит, что хорошо владеет импульсатором и что после убийства майора Шурудана можно не сомневаться в его верности мятежу. Мятежники смелы, но подозрительны, об этом говорил отец, они часто страдают от измен, но он убедит их, что не предатель. «Как я могу перейти на службу правительству,

— скажет он, — когда столь провинился перед ним, а ведь законная власть свирепа и беспощадна. Вот так я объяснюсь с вождём мятежа», — закончил Конрад размышление, и Внутренний Голос одобрил: «Правильно, старик, что я тебе говорил? Так держать!»

— Правительственные машины! — с тревогой сказал солдат, проворно втянул крылья в бока стреломобиля и снова сменил высотную окраску на защитную рыжую, для бреющего полёта: теперь машина мчалась над холмиками и впадинами, держа дистанцию метров двадцать от грунта. Личная боевая машина командира правительственных войск была отменного качества, но Конрад, схватившись за поручни, предпочёл бы пассажирский аппарат попроще: те неспособны так точно держать высоту, зато их не швыряет и не качает столь жестоко над неровностями почвы. У Конрада кружилась голова, его тошнило.

— Пронесло! — бодро сказал солдат и стал сбрасывать скорость: показались первые городские здания.

Машина по-прежнему летела стрелой, не выпуская крыльев, но больше не трясло. Испугавшие солдата правительственные машины — три маленьких, почти неразличимых пятнышка в сумрачном полудневном небе — исчезли в стороне. Они, по-видимому, патрулировали над городом, пресекая попытки мятежников завоевать господство в воздухе. Благодаря умелому манёвру Микаэла Убуби с уборкой крыльев, переменой окраски и быстрым снижением, патрульные стреломобили не обнаружили их машины. Теперь опасностей надо было ждать не с воздуха, а с земли, ибо на улицах шло сражение: там бежали люди, слышались хлопки гранат, зудящее пенье больших орудийных импульсаторов. Конрад хотел было приказать своему спутнику не ввязываться с бухты-барахты в уличный бой, но солдат и сам разобрался в обстановке. Он привалил стреломобиль к стене продовольственного склада и ловко набрал на клавиатуре окраску машины под кирпич, и скоро уже в двадцати шагах нельзя было различить, где стена, а где летательный аппарат.

— Быстрей наружу, господин мятежник! — крикнул солдат и помог Конраду выбраться на улицу, ибо, оставаясь в машине, они демаскировали её цветом своей одежды.

— Пойдёмте искать штаб боевых дружин, — сказал Конрад и двинулся в глубь города. Солдат Микаэл Убуби шёл следом, страхуя своего нового начальника от нападения сзади.

Они прошли всего несколько шагов, как из-за угла вывернулась орава вооружённых, разномастных, дико орущих людей. Последний, наставив импульсатор на Конрада, яростно закричал:

— Стой, кто идёт? Почему в армейской форме? Солдаты правительства у нас в тылу! К стенке шпионов!

У Конрада от страха перехватило горло. Внутренний Голос не подал голоса — видимо, тоже растерялся. Но солдат Микаэл Убуби смело шагнул вперёд и молодцевато отрапортовал:

— Я больше не солдат правительства, я личный охранник господина Конрада Подольски. Мой славный командир стоит перед вами, господин предводитель, и ждёт знаков почтения, ибо он собственной своей геройской рукой…

— С ума слезть, какое враньё! Ещё ни один шпион не уходил живым из могучих рук Франциска Охлопяна! К стенке, говорю вам!

К предводителю подошёл высокий, страшно худой человек в одежде летающего монаха и положил руку на его плечо.

— Умерься, Франциск! Надо допросить этих молодцов. Если они из правительственных войск, то они смогут рассказать, по какой дороге нам безопаснее скрыться.

К ярости в голосе Франциска Охлопяна стало примешиваться отчаяние. Он все так же неистово орал, но в его выкриках слышался уже не только гнев, но и слезы.

— О чем допрашивать? Для чего? Мы окружены! С минуты на минуту прибудет их страшный дракон Фердинанд Шурудан и заглотает нас всех. Солдаты ждут только его прилёта, чтобы двинуться в последнее наступление. А Фигероя нет и нет! Пропал наш великий Марк Фигерой! Сгинул, провалился в преисподнюю! Бежим, Антон Пустероде, бежим, пока живы. Вот-вот в небе промчится стреломобиль дракона! Расправимся с этими правительственными ублюдками — и деру!

— Можете не опасаться прилёта господина майора Шурудана! — промолвил солдат Микаэл Убуби. — Майор импульсирован, а его стреломобиль стоит вон у той стенки, мы на нем прилетели. Я был личным охранником майора Шурудана, а теперь я — верный охранник господина Конрада Подольски, который на моих глазах своей бестрепетной рукой предал майора заслуженной казни.

Франциск Охлопян впился ошалелыми глазами в Конрада, ещё не проронившего ни звука.

Летающий монах довольно проворно подбежал к стреломобилю и радостно крикнул:

— Машина майора, я её узнаю! Я сам благословлял её за неделю до мятежа. При благословении я поцарапал дверную ручку, мне так за неё досталось от майора! Не сомневаюсь, что дракон, живой, не дал бы похитить свой личный стреломобиль! Ура, нет дракона! Слава нашему другу Конраду Подольски!

Все это летающий монах говорил и выкрикивал уже возвращаясь обратно. В толпе мятежников гремело «ура!» в честь гибели майора Шурудана и «слава!» в честь нового отважного друга. Предводитель отряда мятежников сменил яростный тон на радостный и бешенство — на почтительность.

— Дорогой друг, почему вы молчите? Так важно, так нужно, так великолепно знать, что проклятого Шурудана больше нет! Ах, почему задерживается наш великий Фигерой? Он бы вас прижал к своей груди!

Конрад молчал, потому что Внутренний Голос во время перепалки твердил ему подождать с объяснением, пусть раньше обо всем растолкует солдат. Но теперь Внутренний Голос, окрепнув звуком, грохотнул: «Твоя взяла, бей, старина, с размаху!» И Конрад сказал с холодной надменностью:

— Я молчал, ибо меня поразила ваша недисциплинированность, Франциск Охлопян! Вы слишком распускаете нервы! Не ждите Марка Фигероя, он не придёт. Великий противник правительства был уже ранен, когда появился майор Шурудан. Я не сумел спасти Фигероя, но отомстил за него. А перед смертью Фигерой поручил мне потребовать, чтобы вы…

Из-за угла показалась кучка мятежников. Они кричали, что солдаты теснят их из квартала в квартал, надо поскорее бежать.

— Приказывайте! — сказал Франциск Конраду. — Теперь вы командир.

Конрад поманил к себе летающего монаха, тот угодливо подбежал. Конрад много слышал об этом удивительном человеке. Антон Пустероде первым облачился в форму, которая его прославила и породила многочисленные подражания: гибкий панцирь с фонариками на плечах, заменившими доисторические военные погоны, и круглыми пластмассовыми крылышками на спине. Фонарики яркого света не давали, а крылышки в далёкий полет не уносили, но мистический эффект обеспечивали. Когда летающий монах возносился над головами прихожан и прохожих, а в сумраке проникновенно сияли его фонарики, высвечивая худое фанатичное лицо, людьми овладевал экстаз: кто только тихо плакал, кто надрывался в истошном вопле. Антон к тому же умел проповедовать и голосом был одарён мощным — утробно гремящим, зловеще проникновенным.

Конрад приказал летающему монаху:

— Проберитесь к солдатам и возвестите им свыше, что майора Шурудана, командующего правительственными войсками, больше нет в живых и что восставших поведу в бой я, его убийца. А вы, Франциск, — обратился Кондрад к предводителю мятежников, — соберите свой растерявшийся сброд в правильный отряд, поставьте засадой на углу — и, когда солдаты появятся, ударим на них. Думать о бегстве запрещаю! Теперь наша возьмёт!

— Теперь наша возьмёт! — восторженно повторил Франциск Охлопян и кинулся строить мятежников.

По улице пронёсся натужный рёв. Летающий монах, взмыв на недосягаемую для импульсаторов высоту, кричал о новых событиях. Голос Антона Пустероде не приближался и не отдалялся — солдаты, услышав его, так растерялись, что позабыли наступать. Летающий монах все снова повторял, что преступный командир правительственной армии казнён могучей рукой нового вождя восставших и что новый вождь готов помиловать всех, кто перейдёт на его сторону, а офицеров правительства, сложивших оружие, хорошо наградит. И когда солдаты возобновили натиск, в нем уже не было ни той уверенности, с какой они всего час назад вытеснили мятежников из городских кварталов, ни автоматической дисциплины боя. Из-за угла выбежало несколько солдат, за ними показались остальные — нестройная кучка, охваченная сомнением и беспокойством. Франциск Охлопян мгновенно оценил перемену и громовым криком бросил мятежников на солдат. Солдаты побежали, мятежники мчались за ними, восторженно импульсируя отстающих.

Конрад, увидев, как легко мятежники обратили в бегство солдат, хотел было и сам ринуться в преследование, но Внутренний Голос мощно крикнул: «Стой! Справятся без тебя». Личный охранник Конрада, бывший солдат Микаэл Убуби, не подозревая, что его начальник в этот миг прислушивался к своему Внутреннему Голосу, но заметив его колебания, поспешно сказал:

— Господин мятежный вождь, вам лучше оставаться здесь, пока солдаты не отрапортуют о победе.

Первым воротился Антон Пустероде. Летающий монах так устал, что не снизошёл с высоты, а неуклюже плюхнулся на грунт. Он сиял не только фонариками на плечах, но и всем своим худым неистовым лицом.

— Даже крылья вспотели! — похвастался он, вытирая рукой пластмассовые кружочки, поникшие на спине. В отличие от летающих монахов низшего ранга — их крылья представляли собой набор из трех кружочков — у Антона Пустероде каждое крыло составлялось из пяти кружков, он и возносился выше, и летал быстрей. Правда, когда Пустероде примкнул к мятежу, правительство постановило лишить его обоих крыльев, но мятежники не дали унизить знаменитого проповедника. Антон Пустероде продолжал с самодовольством: — Вам понравилась моя вдохновенная речь, господин вождь? Мне кажется, я блестяще раскрыл всем врагам вашу блестящую роль в нашей победе.

— Победы ещё нет, не слышу рапорта о ней, — надменно возразил Конрад: Внутренний Голос приказал ему разговаривать только начальственным тоном.

— Победа уже близка, — предсказал летающий монах, и из-за угла выбежал ликующий Франциск Охлопян; за ним торопились другие мятежники.

— Победа! Полная победа! — возгласил предводитель мятежников. — Солдаты сдаются в плен! На нашу сторону перешло восемь офицеров, больше трети вражеских командиров. Мы овладели всем городом! Вас ждут в ратуше городские власти, наши воины и бывшие сторонники правительства. Все хотят знать, какие блага вы возвестите нам.

«Иди и возвещай!» — приказал Внутренний Голос, и Конрад ответил предводителю мятежников:

— Ведите меня. Будут блага, равные блаженству, пусть никто в этом не усомнится.

Конрад шёл по городу, окружённый отрядом мятежников, — верный охранник, бывший солдат правительства Микаэл Убуби шагал позади, защищая от коварного удара в спину, — и внутренне терзался. Надо было до появления в ратуше выстроить программу возвещаемых благ и блаженств, без Внутреннего Голоса такой план не осилить, а Внутренний Голос в этот важнейший момент бормотал что-то невразумительное. Чтобы продлить время, Конрад останавливался у каждого повреждённого здания, спрашивал, из какого орудия импульсировали по дому, были ли убитые жители или всем удалось скрыться в подвалах.

— Разрушений хватило, — радостно объяснял Франциск Охлопян, — правительство не церемонилось с жителями, в каждом оно видело потенциального врага. И не ошибалось, — с гордостью похвалился руководитель мятежников, — ибо не было дома, где бы нас не прятали, хоть при этом и проклинали, — честно добавил он. — Зато и солдатам досталось, когда они побежали. Вот что значило ваше появление у нас, господин Конрад! Великолепный поворот событий! Мы ждали нашего дорогого вождя Марка Фигероя, но с ним и отдалённо не связывали столь радостных надежд, какие сейчас уже стали не надеждами, а реальностью.

Радостное признание руководителя мятежников пробудило Внутренний Голос. Он мигом набросал программу поведения, широкими мазками высветив обстановку. «Победа мятежа — это твоя, Конрад, личная победа. Не двинься ты по правой дороге, была бы не победа, а разгром. Отсюда первый вывод: ты достоин высшего почёта как единственный спаситель мятежников. Принимай знаки почёта без благодарности, как должное, а не наградное. Как назвал тебя этот психоватый верзила? „Господин Конрад“, — так он сказал. Поставить нахала на место! Ты не какой-то их неудачный божок Марк Фигерой, трусливо бежавший от правительственного дракона Фердинанда Шурудана, — пусть до всех дойдёт величие твоих дел».

Так говорил — горячо и убедительно — Внутренний Голос, и Конрад Подольски понимал, что и на этот раз, как и всегда, должен вести себя по советам своего верного друга и руководителя. Но в какие конкретные поступки воплотить своё твёрдое решение взойти на вершину величия?.. «Оставь это на ход обстоятельств», — мудро посоветовал Внутренний Голос.

Ход обстоятельств немедленно указал решение.

— Представлять вас городским сановникам буду я, — сказал летающий монах. — Как бы вы повелели именоваться? Марка Фигероя мы называли просто вождём, иногда более скромно — великим Фигероем, иногда и фюрером — в честь его древнего земного предшественника, некоего Гитлера. Но ваши заслуги, несомненно, выше и глубже, я бы даже осмелился выразиться, они более пылающие. Вы не находите, что формула «пылающая заслуга» единственно точная?.. Может быть, государь или император?

— Я человек скромный, и эти выспренние наименования — вождь, великий фюрер, император — не по душе мне, — спокойно ответил Конрад. — Вы просите, чтобы я повелел… назвал вам свой чин и ранг? Вот так и зовите меня — Повелителем. И даже без господина. Не господин Повелитель, а просто Повелитель. Скромно и значительно, не так ли?

— Удивительно скромно, необыкновенно значительно! — восторженно высказался Антон Пустероде. — Я бесконечно горд, Повелитель, что моя просьба повелевать нам… что она воодушевила вас возложить на себя сан Повелителя. Повелитель, Повелитель!.. Какое сладостное слово, как радостно произносить его! Сколь почётно будет выполнить повеление Повелителя!

Отряд мятежников двигался с прежней медлительностью, и тусклая Москита уже успела закатиться, когда показалась ратуша — трехэтажное здание на десять окон в каждом этаже. Ратуша мощно возвышалась над одно— и двухэтажными зданиями великого города — Анатра протянулась в длину почти на километр и захватывала больше полукилометра в ширину; все остальные города планеты, вместе собранные, не могли бы сравниться величиной со столицей. Конрад ещё в детстве дважды побывал в Анатре, и с той поры в душе его застыло восхищение её красотой и богатством. И сейчас он многое бы дал, чтобы безмятежно пошляться по улицам, любуясь изысканностью таверн, роскошью вертепов, удобствами ночных берлог — он как-то переночевал с отцом в одной такой ночлежке. И во рту у него надолго остался восхитительный вкус проданного им на последний отцовский медяк варева, которое отец уважительно назвал гороховой баландой. Но Конрад сегодня не мог дать волю душе. И хоть при воспоминании о гороховой баланде непроизвольно облизнулся, он никому не позволил подозревать, какие плотские вожделения им овладевают. Ибо он теперь был не праздным зевакой, позвякивающим в кармане двумя-тремя монетками, а Повелителем — и вёл себя соответственно сану.

У входа в ратушу его встретили отцы города — три величавых седобородых старика. Отряд мятежников остался на улице, а Конрад прошествовал с отцами города внутрь. Со спины его по-прежнему страховал бывший солдат, а ныне верный охранник Микаэл Убуби; с боков, на почтительном отдалении в два шага, двигался предводитель мятежников, могучий рыцарь Франциск Охлопян и проповедник Антон Пустероде, главный летающий монах планеты, создатель этого крылатого воинства, насчитывающего, как он гордостью поведал Повелителю по дороге в ратушу, уже ровно четырнадцать отважных и красивых летунов, не считая его самого. Сановники расселись на парадных сосновых пнях у стены, а Конрад уселся на троне, вывезенном ещё с Земли в качестве богатого трофея, о чем свидетельствовала почтительно сохранённая бирка: «Кресло-кровать. ГОСТ 12345. 2034 год».

Летающий монах вышел вперёд и возвестил собранию, что на Марите произошёл успешный и внеплановый переворот. Он успешен, ибо правительственная армия сложила оружие. А внеочередной он потому, что совершился раньше нормального срока. С того незабываемого дня, когда отряд Архидео Марадоны, покинув Землю на захваченном им звездолёте, высадился на Марите, прошло ровно 105 лет, и в этот не такой уж огромный исторический интервал вместилось ровно 35 государственных переворотов. Иначе говоря, перевороты совершались с точностью астрономического события каждые три года. А этот возник на год раньше, ибо правление военного вождя правительства майора Фердинанда Шурудана стало поистине нестерпимым и его великий противник, Марк Фигерой, министр экономики, счёт нужным поднять народ на досрочный мятеж. А внеплановость мятежа в том, что, во-первых, благодаря его внеочерёдности в душах солдат не накопилось достаточно отвращения к правительству и армия поддержала майора Фердинанда Шурудана, хотя не только на улицах, но и в казармах майора и шёпотом и громко именовали страшным драконом и он сам, это точно известно, гордился своим несколько нехорошим прозвищем. А во-вторых, ни Шурудан, ни Фигерой не одержали победы, а, наоборот, оба погибли; а исход мятежа непредвиденно решил новый человек, удивительный человек Конрад Подольски, принявший на себя титул и сан Повелителя. Итак, в связи с вышеизложенным, мятеж против ныне не существующего майора Шурудана следует считать не мятежом, а освободительным переворотом, что же до последующего, то пусть сам Повелитель объявит свои повеления.

— Прежде чем высказать повеления, прошу ознакомить меня с обстановкой. Что в Анатре и в других городах?

Отвечал старший из трех отцов города. Анатра покорна своему Повелителю. По всем улицам объявлена мирная обстановка. Уже открываются бытовые и увеселительные заведения — пивные таверны, танцевальные вертепы, пищевые берлоги, трущобы для командированных, подвалы для почтённых гостей, а также казематы для торжественных приёмов. Отцы города, конечно, знают, что при государственном перевороте победители требуют благодарственных денег. На этот случай заранее подготовлен особый, неприкасаемый — в мирное время, естественно, — денежный фонд. Но в связи с досрочностью и внеплановостью переворота… Денег меньше, чем, возможно, потребует Повелитель.

— Все деньги передать армии, — повелел Конрад. — И срочно собрать такую же сумму для моих личных государственных нужд. Слушаю дальше.

Франциск Охлопян доложил, что положение в армии стабилизируется. В Анатре правительственные войска побеждены, в других городах они без сопротивления переходят под власть Повелителя. Он с радостью извещает, что все двадцать три офицера армии высказались за новую власть. Такой ошеломительно быстрой, такой всецело полной победы ещё не бывало ни при каких прежних переворотах. В знак особого величия одержанной победы надо бы выдать каждому офицеру поощрительную награду или наградное поощрение. Если Повелитель не возражает, для этого можно использовать благодарственный финансовый дар города Анатры.

— Не возражаю. Как настроение крестьянства?

О настроениях крестьянства доложил летающий монах.

— Крестьянство затаилось в своих хижинах. Крестьян гораздо больше, чем горожан, — почти шесть тысяч по налоговой переписи, — но они исстари ненавидят всякую власть. Крестьяне на Марите традиционно скупы, и хотя правительство никогда не требовало от них больше половины их доходов, но и эту жалкую мзду без армии не сыскать. А ведь половина доходов крестьянства

— тот минимум, без которого власть не может функционировать. И безвременно погибший великий Марк Фигерой, и злой дракон Фердинанд Шурудан в этом единственном пункте были одинакового мнения. Слушаю повеления по проблеме крестьянства.

Конрад со злорадством припомнил, как кричал отец, выгоняя его из дому. Отец не был способен понять, что Конрад созрел для великих свершений. Пришло время показать ему, как страшно он ошибался в сыне. Конрад прислушался к Внутреннему Голосу. Внутренний Голос гремел так мощно, что его могли услышать и со стороны. «Что я тебе обещал, если пойдёшь по правой дороге? — разливался Внутренний Голос. — Ты теперь Верховная власть, вот ты на какой высоте! Но власть тем выше, чем она властней. Соображаешь? Руби и круши — в том истинное величие властной власти. Пусть отец и жалкие соседи почувствуют твою руку!»

— Как относились крестьяне к правлению Фердинанда Шурудана? — спросил Конрад, хотя и сам знал ответ: отец этот ответ часто произносил в сопровождении жутких проклятий.

— Ненавидели! Они-то и прозвали его государственным драконом.

— Значит, крестьяне рады, что мы освободили их от дракона?

— Не сомневаюсь ни единой минуты, Повелитель!

— И они благодарны нам за освобождение?

— Как может быть по-иному, Повелитель?

— Тогда повелеваю: пусть крестьяне в благодарность за освобождение от старой власти вручат новой власти дополнительно к старым налогам, равным половине их доходов, ещё одну десятую. Итого шесть десятых. Сбор шестидесятки поручаю офицерам армии, которые получат поощрительную награду. Повеление ясно?

— Вполне ясно, Повелитель, — объявили в один голос бывший предводитель мятежников, а ныне командир правительственных войск Франциск Охлопян и летающий монах, ныне министр экономики Антон Пустероде. Конрад объявил им о новых должностях, когда они подходили к ратуше, и оба жаждали функционировать.

Конрад сказал, что хотел бы отдохнуть, ибо день был трудный. Старший из отцов города отвёл Повелителя в роскошные апартаменты. Это была обширная комната на два окна с настоящей кроватью и тремя стульями, умывальником и ковриком у порога — все предметы обстановки были ещё с Земли. Конрад подошёл к окну и долго всматривался в площадь. По ратушной площади ходили радостные солдаты, то один, то другой возглашал: «Слава Повелителю!» Москита закатилась, и тёмная звёздная ночь нависла над городом. Звезды лихорадочно мигали; раньше Конрад не мог без содрогания смотреть на слишком живое ночное небо, но сегодня оно его не пугало. В Конраде фонтаном било молчаливое ликование. Внутренний Голос не обманул. Правая дорога была верной. Самые яркие мечты, самые сладостные надежды осуществлены. Никому до того не известный — кроме злого отца, разумеется,

— он теперь повсеустно славится на всех улицах великой Анатры, а в ней живёт более тысячи маритян. Завтра же вся Марита с восторгом и признательностью будет твердить его имя!

Вместе с Конрадом в его однокомнатный апартамент вошёл и бывший солдат Микаэл Убуби.

— Ты чего? — спросил Конрад.

— Буду лежать на пороге. — Микаэл Убуби показал на роскошный потёртый коврик у двери. — Теперь я от вас ни на шаг. И каждого, кто осмелится!.. Можете положиться на меня, Повелитель, расправлюсь не хуже, чем вы с грозным майором Шуруданом.

— Грозному майору досталось, — скромно согласился Конрад.

— Ещё как! — восторженно воскликнул бывший солдат. — Боже мой, кто бы мог подумать, что найдётся человек, который так смело, так ловко… Простите, Повелитель, но когда вы неподвижно стояли под дулом моего импульсатора и я ждал лишь команды великого майора Шурудана, чтобы импульсировать вас вдоль и поперёк… В общем, вы были такой бледный, такой растерянный, что и в голову не могло прийти, что одним прыжком… Голова кружится, когда припоминаешь это! Такая небывалость! Спите спокойно, Повелитель, после такого дня нужно хорошо отдохнуть. Я позабочусь, чтобы сюда никто и носа не сунул.

Бывший солдат, ныне личный охранник Повелителя растянулся на коврике и спустя минуту смачно захрапел. Для человека, хвалящегося своей бдительностью, он мог храпеть и не так громко. Конрад смотрел на Убуби. Было, конечно, приятно, что этот человек своевременно подал добрый совет расправиться со страшным майором, а теперь добровольно и восторженно вызвался в личные охранники, а без охраны, понимал Конрад, небезопасно. Но Конрад предпочёл бы, чтобы ему не напоминали, каким он в тот момент выглядел бледным и растерянным. Внутренний Голос проворчал: «Поставь ты этого болтуна на место, иначе он наворотит!» Конрад ещё раз посмотрел на Убуби, обдумывая, как его поставить на место. Верный охранник не стоял, а лежал, заливисто храпя. Он был на своём месте — на полу, у ног Повелителя.

За два дня в Анатре восстановился порядок. Как и пообещали отцы города, открылись все пивные таверны, танцевальные вертепы, пищевые берлоги, гостиничные ночлежки, подвалы для больших пиров и казематы для торжественных приёмов. Из других городов приходили добрые вести: везде признавали власть Повелителя, везде торжествовали по случаю гибели майора Шурудана. Летающий монах порадовал Конрада, что в одном городишке из самых заплёванных некий горожанин публично высказался: «Хрен редьки не слаще!»— и странная эта фраза, по письменному объяснению горожанина, немедленно от него затребованному, означает высшую степень одобрения. Сам Антон Пустероде был склонён именно к такому толкованию, хотя и не знал, что такое хрен и что такое редька, и в толковом словаре языка Мариты тоже не нашёл значения этих слов.

Зато сообщения из деревень не радовали. Скупые крестьяне, и раньше не жаловавшие пятидесятипроцентное изъятие доходов, поголовно как с цепи сорвались, услышав о шестидесятке. Кое-где дополнительные десять процентов приходилось изымать под дулами импульсаторов. На исходе недели летающий монах, ныне министр экономики, доложил о возмутительном происшествии, случившемся неподалёку от Анатры на маленьком хуторке.

— Хозяин того хутора схватил дубину и кинулся на предводителя отряда. Еле-еле удалось его усмирить. А когда ему благожелательно разъяснили, что дополнительное изъятие совершается по вашему личному указанию, он разбушевался ещё сильней. По долгу службы обязан известить вас, что он яростно кричал непотребные слова, вроде: «В гробу я видел вашего Повелителя! Буду дубиной полосовать его повелительную задницу, как не раз полосовал!» И прочее в том же духе. Предводителю отряда пришлось импульсировать старого буяна. А потом он узнал, что старик носил ту же фамилию, что и вы, Повелитель. Он опасается, что казнил вашего родственника.

— Нет, казнённый мне не родственник, — спокойно сказал Конрад. — Предводитель поступил правильно. Передайте ему мою благодарность.

Все же спокойствие далось нелегко. По уходе министра экономики Конрад впал в горесть. То ли терзали печёночные колики, то ли грызла совесть. Он не любил отца, отец не терпел сына. Но никогда их свары не раскалялись настолько, чтобы он пожелал отцу смерти. И, дерзя, и возмущаясь, он сохранял сыновнее почтение. Он и бежал из дому, чтобы не перейти в запале этого почтения. А сейчас отец погиб по велению сына, хоть и не прямому, стал только косвенной жертвой, но все же жертвой сыновних приказов. И Конрад в отчаянии воззвал к утешению Внутреннего Голоса. Внутренний Голос отозвался без промедления. «Старик, я тебя понимаю! — горько изливался он.

— Боже, как я тебе сочувствую! Такое горе нелегко пережить, но пережить надо. Страна нуждается в твоём ясном уме, в твоей твёрдой воле, в твоём безмятежном спокойствии, и потом, между нами говоря, больно уж шебутной он был, твой безвременно погибший отец. Он единственный не верил в твоё величие и делал все, чтобы величия не осуществилось. Он был тебе не только отцом, но и врагом, так это нехорошо получается. И нет сомнения, что он бы не ограничился руганью, после того как узнал, что ты — Повелитель. Он такую бы на тебя покатил телегу! Попросту не дал бы достичь той великой цели, которую тебе предначертала судьба. Сколько бы людей погибло, разожги он восстание, а он бы перед этим не остановился. Так что его маленькая личная смерть спасёт от общественных потрясений, от сотен других смертей. С государственной точки зрения надо одобрить его гибель. Вот так оно очень непросто и очень закономерно получается, старина! Возьми себя в руки и успокойся!»

Аргументы Внутреннего Голоса были объективны и убедительны. Конрад взял себя в руки и успокоился.

Вскоре, однако, возник новый повод смущаться душой. Командующий войсками Повелителя, майор — он теперь стал майором — Франциск Охлопян информировал Конрада, что его верный охранник Микаэл Убуби повёл себя плохо. Бывший солдат свергнутого правительства собирает молодых воинов и рассказывает, как импульсировали великого Фигероя и презренного Шурудана. И так расписывает, каким растерянным и жалким выглядел тогда Повелитель, что солдаты удивляются.

— Байки такого рода подрывают основы государственного строя, — высказал твёрдое убеждение майор Охлопян.

— Что вы предлагаете, майор?

— Прикажите своему охраннику держать язык за зубами, Повелитель.

Конрад промолчал. Внутренний Голос орал, заглушая все мысли: «Гнать его, пса! Вот же гад! Такую клеветню на тебя!» Но, стараясь не выдать, как яростно в нем голосит Внутренний Голос, Конрад холодно произнёс:

— Сомневаюсь, чтобы такой запрет был эффективен. Прошу вас прислать другого охранника. Человек, который не может охранить мою честь, не способен охранять мою жизнь.

— Как прикажете поступить с государственным изменником Микаэлом Убуби?

— Сделать так, чтобы у него больше не было возможности совершать государственную измену.

— Понимаю, Повелитель.

Теперь на коврике у двери спал другой охранник — молодой, статный, молчаливый. Конрад немного поогорчался, что понадобилось убрать словоохотливого Микаэла Убуби, тот все же хоть и был некрасив до уродливости, но добродушен и незлобен. И он первый поверил в величие Конрада. Внутренний же Голос запальчиво твердил, что человек, безответственной болтовнёй бросающий тень на светлый лик Повелителя, заслуживает самого жестокого наказания и что даже вспоминать его нечего, ибо не следует обременять свою память теми, кого уже нет на свете.

Новые доклады министра экономики окончательно отвратили Повелителя от тягостных воспоминаний.

— Я пролетел по всей Марите. Везде славят ваше имя, Повелитель! — восторженно делился новостями летающий монах. — В вашем восшествии в повелительность многие видят чудо, считая, что без божественного участия не обошлось. Я слышал, как один говорил о вас: «Послал нам его Бог на голову!», а другой ещё определённей: «Ну и шутку вытворил Господь!» Некая божественность присваивается вашей личности как её важный государственный признак. Этим великим историческим фактом надо воспользоваться.

— Как это понимать, министр? — милостиво поинтересовался Конрад. Лишь большим усилием воли он не разрешил себе запрыгать в кресле. Внутренний Голос покрякивал от удовольствия.

— Шестидесятка идёт плохо, — откровенно сказал министр. — Солдат бесит неразумное сопротивление крестьян. Уже в трех деревнях применялись импульсаторы. Если бы назвать ваши приказы велениями свыше…

Предложение летающего монаха было хорошее, но недостаточное. Внутренний Голос прекратил восхищённое покрякивание и заговорил по-деловому: «Не кусочничай, не мелочись! Размахивайся пошире! Сколько раз повторять, что тебе нужны величайшие посты в этом мире. А какой пост — величайший? Усёк, болван?»

— Почему бы не объявить себя богом? — спросил Конрад. — Повелитель и Господь Конрад Подольски… Звучит внушительно и просто. Скромное титулование: «Ваша божественность» вместо «Ваше величество», тем более — «Ваша повелительность». А вам присвоим ранг летающего ангела.

Летающий монах впал в тихое обалдение и так вытаращился, словно узрел у носа змею. И поперхнулся ответом, будто проглотил лягушку.

— Да, конечно. Господь Бог Конрад Подольски… Все очень, очень просто… Но, видите ли…

— Не вижу, — строго ответил Конрад. — Объяснитесь определённей.

Летающий монах кое-как справился с растерянностью.

— Отличнейшая идея, хотел я сказать. Ваша удивительная голова рождает ошеломительные проекты… Однако любое божество отличается от смертного тем, что способно сотворить чудо. К сожалению, ваши уникальные способности не простираются до творения чудес, Повелитель.

— Вы сами сказали, что многие видят чудо в моем вступлении в повелительность.

Было ясно, что министр экономики в своём преклонении дошёл до межи, через которую перешагнуть не осмеливается.

— Чудо совершено, так сказать, с вами, а не вами. Вы появились чудом, но сами не явили Марите чудес.

— Я предвидел такое возражение, — спокойно сказал Конрад. — И я его опровергну. В пещере Альдонса хранится звездолёт, на котором наши предки сто пять лет назад прилетели с Земли. Звездолёт получил при посадке большие повреждения, его целое столетие не могли восстановить. Но сейчас он способен к новому полёту. И это совершил механик Бартоломей Хапи, большой друг моего отца. Отец говорил, что Хапи способен в своём деле творить чудеса. Чудо в наше время, министр, — проблема научно-технического уровня, не так ли? Я велю Бартоломею Хапи разработать аппаратуру для творения чудес. Когда она будет в наших руках, ничто не помешает провозгласить меня Богом, а вас — летающим ангелом.

— Слушаюсь, Повелитель. Но если Бартоломей Хапи…

— Мы летим в Альдонсу. Пусть командующий войсками подготовит правительственный стреломобиль. Майор Охлопян полетит с нами.

Пещера Альдонса представляла собой огромную выемку в теле горы. В глубине хранился звездолёт «Гермес». Его столетие восстанавливали три поколения механиков. Только четвёртый мастер из рода Хапи сумел рапортовать правительству, что звездолёт снова обрёл способность взмыть в космические просторы. Правда, Бартоломей Хапи честно предупреждал, что не уверен в длительности полёта — о возвращении на Землю пока и не мечтать.

Бартоломей Хапи, хмурый, рослый мужчина, так посмотрел на прибывших вельмож, что это могло сойти за вызов. А официальное «Слава Повелителю!» скорей напоминало: «Убирайтесь к чёртовой матери!»

— Вам ясна ваша задача, Бартоломей Хапи? — осведомился Конрад, изложив причины приезда.

— Мне ясно, что это не моя задача, — грубо отпарировал механик.

— Не понял. Изложите вторично и доходчивей.

— Вторично и доходчивей будет так: никакой аппаратуры для творения чудес не получите. Даже не мечтайте об этом.

— Да вы понимаете, механик, с кем говорите? — закричал командующий армией майор Охлопян. — Повелитель Мариты заставит вас склонить колени.

Только этого окрика не хватало, чтобы механик Бартоломей Хапи раскрыл свою суть.

— Повелитель? — заорал он, размахивая рукой перед лицом побледневшего Конрада. — Отцеубийца, а не повелитель! Моего лучшего друга, своего родного отца подставил под дуло импульсатора! Тиран и кровопийца, вот ты кто! И помочь тебе ещё сильней зверствовать?

— Да вы мятежник! — воскликнул майор. — Бунт против законного Повелителя!

— Сегодня ещё не бунтовщик. Но завтра буду им! А сейчас проваливайте, пока я не сжёг вас огнём двигателей звездолёта.

Конрад поспешно отошёл от разъярённого механика. Внутренний Голос приказал: «Этот урод способен на все, а твоя жизнь нужна государству!» Конрад вскочил в стреломобиль. Командующий армией и министр экономики шли за Повелителем, как побитые собаки. Бартоломей Хапи прокричал им вслед несколько прощальных проклятий. В воздухе Внутренний Голос обрёл временно утраченную смелость и сменил страх на гнев. «Грош тебе цена, если простишь оскорбление», — прорычал он. Конрад обратился к своим помощникам:

— Мне кажется, этот мерзкий тип, механик Бартоломей Хапи — государственный изменник. Как по-вашему?

— Очень опасный изменник, — мрачно подтвердил майор Франциск Охлопян.

А министр экономики добавил:

— Ходят слухи, что этот негодяй со своими сообщниками вынашивает планы бегства на восстановленном звездолёте на Землю.

— Значит так, майор, — сказал Конрад. — Завтра он намерен поднять бунт, вы сами слышали это. Повелеваю сегодня ночью выслать в Альдонсу вооружённый отряд и импульсировать Бартоломея Хапи и всех, кто встанет на его защиту.

— Через час отряд вылетит. И никакое чудо не спасёт мятежного механика. Утром я доложу вам о его заслуженной казни.

Утром Конраду явились оба его помощника. По их взволнованным лицам Конрад понял, что надо ждать нехороших вестей. Чудо все-таки произошло. Механик Бартоломей Хапи не только взбунтовался сам, но и подговорил на бунт солдат, что пришли его импульсировать. Мятежный отряд движется на столицу. Надо противопоставить бунтовщикам верное войско.

— Какие есть возможности, майор? — спросил Конрад.

— Одна, но хорошая. У восставших нет вождя. Бартоломей Хапи может ремонтировать звездолёты, но не способен командовать армией. А у верных вам солдат, Повелитель, имеюсь я. Я поведу армию на подавление мятежа и ровно через час восстановлю государственное спокойствие.

Майор Франциск Охлопян удалился, а Конрад продолжал обсуждать с министром экономики, как завершить взимание шестидесятки. Прошёл час, но майор не воротился. Второй час тоже прошёл без вестей от него. Внутренний Голос приказал Конраду встревожиться. Конрад, встревожась, велел летающему монаху разведать, что с командующим армией. Антон Пустероде ушёл, но вскоре, воротясь, ещё с порога закричал:

— Измена! Майор возглавил мятежников. Армия взбунтовалась. Только охрана вашей резиденции ещё верна.

Внутренний Голос так растерялся, что не проронил ни слова. Летающий монах продолжал:

— Я сам возглавлю верных вам солдат, Повелитель. Я полечу во главе их навстречу мятежникам. Я заклеймлю измену гневным словом, испепелю мятеж огненным проклятием. Даю вам торжественное обещание: через час армия снова склонится перед вашим величием.

Министр экономики, летающий монах, будущий летающий ангел Антон Пустероде убежал, а Внутренний Голос, обретший дар слова, закричал: «Беги, не то погибнешь! В глухой заначке тот стреломобиль, на котором ты прилетел с несчастным Микаэлом Убуби. Спасайся, пока машину не захватили мятежники!»

— За мной! — велел Конрад молодому охраннику и побежал на улицу.

Стреломобиль стоял в том же укрытии у продовольственного склада, где Конрад с Убуби схоронили его. Чтобы добраться до продовольственного склада, нужно было пробежать половину города. К счастью, улицы были пусты, никто не задержал Конрада с его охранником. На каком-то повороте охранник отстал. «Сбежал, предатель!»— мрачно констатировал Внутренний Голос. Конрад один прокрался к стреломобилю. Влезая на сиденье, Конрад услышал глас с небес. Над продовольственным складом пронёсся летающий монах, натужно ревя: «Солдаты, все на штурм ратуши! Смерть кровопийце Повелителю!» Голос его затих вдали — Антон Пустероде не углядел с высоты, куда укрылся Повелитель. Конрад быстро вывел стреломобиль на улицу и взмыл. Управление машины было простым, но Конрад не сумел проворно сложить крылья и пролетел над городом не стрелой, а стрекозой. Воздушная охрана города засекла его побег, за стреломобилем ринулась погоня. Крылья наконец втянулись в машину, но погоня вошла в стреловидность раньше и поэтому догоняла. За Конрадом гнались три машины. Он различил в передней Франциска Охлопяна с импульсатором на коленях и Антона Пустероде с импульсатором в руках. Конрад резко вывернул стреломобиль на посадку. Внизу тянулись заросли колючего кустарника, они давали надежду на спасение. Конрад выскочил из машины и ринулся в дебри. Стреломобиль врагов, не приземляясь, пронёсся над ним, и оба — майор Охлопян и летающий монах, так и не ставший летающим ангелом, — разом полоснули из импульсаторов. Мучительная боль свела все клетки тела Конрада.

Он упал лицом в колючий кустарник — и очнулся.

ЛЕВАЯ ДОРОГА

Конрад сидел на камне у развилки дорог. Тусклая красноватая Москита выплывала из-за горизонта. Мир был уныл и невыразителен. От долгого сидения на холоде тело свело. Конрад встал и потянулся.

— Я, кажется, крепко уснул, и мне приснился отвратительный сон, — сказал он себе. — Вроде бы я пошёл по правой дороге, и там со мной произошло что-то скверное.

Что сон был плох, Конрад понимал отчётливо, но что в нем плохого, не вспоминалось. Это и раньше случалось: в сонном мозгу разворачивались удивительные видения, а потом оставалось лишь смутное ощущение необычайности — и ни единой ясной картины. Впрочем, сегодня хороших снов можно было не ожидать. Безобразная ссора с отцом не стимулировала радужных видений. Зато физически Конрад ощущал себя как бы подкрепившимся. Домашняя ссора порядком взвинтила нервы, сон дал им отдых.

— Так по какой дороге все же идти? — спросил себя Конрад, и тут заговорил Внутренний Голос:

— Милок! — сказал Внутренний Голос очень недовольно. — Твой сон вещий, хоть ты и не запомнил отчётливо, что снилось. Опасайся, дорогой, правых дорог, они неправильны. Шагай подальше от них. Послушай — и не раскаешься.

Конрад зашагал по левой дороге.

Поначалу левая дорога мало отличалась от главного шоссе — такая же широкая, прямая, утрамбованная красной щебёнкой. А дальше она сузилась, покривилась, ушла вбок и запетляла меж холмов, проросших колючим серо-зелёным кустарником. Конрад взобрался на небольшую высотку и огляделся. Вокруг лежал неприветливый, однообразный мир: скудная растительность на каменистом грунте, тусклое и пустынное — ни единой тучки

— небо и торопливо скользящее по нему холодное светило, лишь слегка освещающее, но не животворящее. И чем дальше уходила левая дорога, тем скудней становился пейзаж, от него начинало сводить скулы и ныли зубы. Впереди не виделось ни хорошего, ни плохого.

— Занёс меня черт на эту дурацкую левую дорогу, — с укором сказал Конрад своему настойчивому Внутреннему Голосу.

Внутренний Голос проворчал хмурым голосом без твёрдой уверенности: «Иди, иди! Шагай, раз начал шагать!»

Конрад выругался, но послушался Внутреннего Голоса. На каком-то обходе одного из бесчисленных холмов щебёнка кончилась, дальше шёл путь непроезжий. Впрочем, Конрад двигался пешком, его мало тревожили рытвины, колдобины и выбоины, вздутия и валуны. Но ноги уставали быстрей. Он присел на придорожный камешек и с минуту отдыхал. Внезапно из кустов он услышал приглушённый стон. Стон повторился и перешёл в тихий плач. Плакал ребёнок и, по всему, плакал так, чтобы не привлечь ничьего внимания. Конрад раздвинул кусты и пробрался вглубь. В гущине кустарника притаился мальчик лет двенадцати. Лицо его было измазано грязью, залито слезами. Он с таким страхом посмотрел на Конрада, словно боялся, что тот его убьёт. Конрад улыбнулся, присел рядом. Страх у мальчика не проходил. Он полулежал, обхватив обеими руками правое колено, — видимо, оно болело.

— Ушибся? — спросил Конрад.

Мальчик ответил не сразу.

— Ушибся. — И сквозь слезы пояснил: — Бежал и упал на камень.

— Всегда вы, ребята, несётесь, не глядя куда. Дай я посмотрю, что у тебя.

Мальчик отшатнулся с таким ужасом, будто Конрад хотел не полечить, а оторвать больную ногу.

— Не надо, прошу вас! Уже почти не болит. Вот совсем уже не болит. Я сейчас встану, вы сами увидите.

Мальчик, и вправду, сделал попытку встать, но тотчас со стоном повалился на землю. Конрад ласково погладил его по голове.

— Да лежи, чудак. Не хочешь, чтобы я лечил твою ногу — и не надо. Впервые встречаю трусишку, который так трясётся при виде врача.

Мальчик, похоже, почувствовал себя обиженным.

— А вы разве врач? Вы, наверное, солдат.

— Нет, не врач, — сказал Конрад с сожалением. — Был бы врач, я не посчитался бы с твоими протестами, а вылечил насильно. И не солдат тоже. Так от кого ты так сильно бежал, что с размаху налетел на камень? Подрался с товарищами?.

— Я бежал от солдат, — сказал мальчик. Он глядел исподлобья, он не был уверен, какое впечатление окажет на Конрада его признание.

— А какое у тебя отношение к солдатам?

— Они начали драться на дороге, я испугался и побежал.

— Мог бы и не пугаться. Солдаты воюют не против тебя. Кстати, что это были за солдаты? Хотя откуда тебе знать!

— Я знаю. Мятежные солдаты Марка Фигероя напали на законных солдат Фердинанда Шурудана. У них произошёл ужасный бой.

— Если ты так хорошо знаешь, кто за кого воюет, то, наверное, знаешь, кто кого победил?

— Победил Марк Фигерой. Мятежники погнались за солдатами Шурудана. А вы за кого?

— Я ни за кого. Я за себя. Кстати, меня зовут Конрад Подольски, а тебя?

— Меня — Кристиан Кренстон. Я сын Джозефа Кренстона, помощника Бартоломея Хапи, механика при звездолёте.

— Слышал такую фамилию — Хапи. О твоём отце не слышал ничего. Что ты думаешь делать дальше, Крис?

— Помогите мне добраться до дома, господин Конрад. Мы живём неподалёку. Мой отец поблагодарит вас, вы отдохнёте. Мой сестра сейчас дома, отец тоже, наверное, вернулся, он сегодня работал ночью.

— Видишь ли, Крис, — сказал Конрад, колеблясь. — Я тороплюсь в Анатру. Меня ждут в столице важные дела. Можно сказать — важнейшие. Я должен тебя покинуть, дружок.

Мальчик явно страшился одиночества.

— В столице сегодня ужасно воюют, господин Конрад. Я оттуда, там отовсюду стреляют, ни один житель не высовывает носа на улицу. Вы не сможете там сделать никаких дел. Очень прошу вас, господин Конрад!

Внутренний Голос помог мальчику. «Пожалуй, мальчик прав, нет смысла идти в столицу, охваченную пожаром раздора, — внезапно став говорливым, убеждал Внутренний Голос. — Отведёшь его домой, отдохнёшь, перекусишь, познакомишься с отцом и сестрой. Взгляни, какой он хорошенький, этот сорванец, а сестра, наверно, просто красавица, с такой невредно и сойтись поближе. И вспомни, ведь ты всегда мечтал совершить что-то выдающееся, вот тебе отличное первое деяние — оказать помощь мальчонке, без твоей помощи он не доберётся к своим!»

— Навязался ты на мою голову! — с досадой сказал Конрад, адресуясь не столько к мальчику, сколько к Внутреннему Голосу, а мальчику приказал: — Ухватись за меня и вставай!

Встать мальчик сумел, но, ступив на больную ногу, вскрикнул, застонал и так побледнел от боли, что Конрад подхватил его. Мальчик, стоя на одной ноге, прижался головой к Конраду и тяжело дышал.

— Придётся понести тебя, — сказал Конрад. — Вынесу на дорогу, а там оставлю и пойду за твоим отцом. Пусть он сам решает, что с тобой делать.

— Оставьте меня здесь, господин Конрад, — прошептал мальчик. — Я боюсь один лежать на дороге, там меня увидят солдаты. Вы не сердитесь на меня, я и вправду не могу идти сам.

— Дались тебе солдаты, Крис. Будто у них нет другого дела, как гоняться за тобой. Я понесу тебя. Держись крепче за мою шею.

Мальчик не был тяжёл, но дорога была из тех, по каким и без ноши шагать нелегко. Конрад минут десять нёс Кристиана, потом усадил его на придорожный камень и присел рядом. Кристиан, измученный, прикрыл глаза. Он и вправду был красив: чёрные длинные кудряшки обрамляли худенькое лицо, а большие глаза приличествовали скорей девочке, чем пареньку. Конрад почувствовал нежность к робкому мальчишке, сперва так испугавшемуся незнакомого мужчину, а потом столь искренне доверившемуся. «Навязался ты на мою голову», — тихо повторил Конрад.

— Отдохнул, Крис? Может, пойдём?

— Я не устал, это вы устали, господин Конрад. Я только ходить не могу. Я такая обуза для вас, господин Конрад.

— Пустяки! Неудобно, конечно, но не больше.

На каком-то отрезке дороги Кристиан сказал, что скоро появится высокий холм, надо повернуть около него на боковую тропку — она приведёт к его дому. У холмика Конрад сделал привал. Он хотел было присесть на обочине, но мальчик попросил его пройти за холм, чтобы их не увидели с дороги: по ней часто идут солдаты.

— Меня все-таки удивляет, Крис, твой страх перед солдатами, — Конрад сел рядом с мальчиком. — Что тебе до того, кто с кем воюет? Ты ведь не участник мятежа и не защитник правительства, ты слишком мал для этого. Или твой отец замешан в сваре военных? Ты что-то скрываешь от меня, а напрасно: я тебе не враг.

Кристиан старался не глядеть в глаза Конраду. Он явно что-то таил.

— Не хочешь — не говори. В конце концов, твои тайны меня не касаются.

— Я скажу вам, господин Конрад, — прошептал мальчик, решившись на признание. — Мой отец — конструктор больших стреломобилей.

— Ты сказал, что он — помощник главного механика пещеры Альдонса, известного Бартоломея Хапи, — напомнил Конрад.

— Да, он помощник Хапи. Но он ещё сконструировал два стреломобиля. Очень большие, на тридцать солдат каждый.

— Понятия не имел, что такие гиганты существуеют. Где же они?

— Один в казармах у майора Шурудана, другим завладели мятежники Фигероя. Стреломобили повреждены, без отца их не поднять в воздух. И Шурудан и Фигерой разыскивают отца, чтобы он им пособил.

— Кому же пособляет твой отец?

— Никому. Фигерой пригрозил отцу смертью, если он услужит Шурудану. А Шурудан поклялся казнить нас всех, если отец поможет мятежникам.

— Положеньице! Как все-таки поступил твой отец?

— Он скрылся. Никто не знает, где наш дом, отец его недавно построил. А я побежал в город, чтобы передать в Альдонсу, что отца не будет в пещере, пока идёт война. Мятежники Фигероя узнали меня, когда я подходил к городской квартире Бартоломея Хапи, я хотел передать весть об отце через жену главного механика. Меня задержали, но я вырвался из рук солдат и убежал.

Конрад покачал головой.

— С тобой, оказывается, опасно быть знакомым. Теперь я понимаю, почему ты боишься и тех, и других солдат. Но ты уверен, что твоего отца не найдут?

Мальчик повторил, что никто не знает об их новом доме, кроме самого Хапи, а главный механик не выдаст своего помощника. Господину Конраду не нужно нести его до самого дома. Господин Конрад может донести его только до маленького лесного озера, откуда они, он и сестра, берут воду. Он полежит там на берегу в кустах, а утром окликнет сестру, когда она придёт за водой. Господин Конрад может спокойно удалиться, когда уложит его возле озера, и никто на свете тогда не узнает, что он помогал сыну человека, которого стремятся захватить обе враждующие стороны.

— Навязался ты на мою голову, Крис! — с чувством повторил Конрад. — Но как же я тебя брошу в кустарнике на ночь глядя? Нет, уж я вызову твоего отца и сдам тебя с рук на руки. Или вручу сестре, если твой отец так спрятался, что и на голоса наши не отзовётся.

— Сестра отзовётся, если мы покричим её, господин Конрад.

— Вот и отлично. Сестра старше тебя, Крис?

— На пять лет старше. Ей скоро семнадцать.

— Она добрая? Как её зовут?

— Катарина. Она лучше всех на свете.

— Лучше всех на свете? Значит, и красивая?

— Самая красивая на Марите. Я слышал, как механик Бартоломей Хапи называл её первой красавицей планеты.

— Вот видишь, красавица и вообще лучше всех. Я не могу оставить без присмотра раненного брата такой сестры. Обхвати мою шею покрепче, Крис.

Конрад опять нёс мальчика, с удовольствием прислушиваясь к Внутреннему Голосу. Внутренний Голос уверял, что благородство всегда было важнейшей чертой характера Конрада, только на этом поприще — в помощи всем, кто просит помощи — и найдёт себя Конрад Подольски, прекраснейший из граждан Мариты, юноша высокого духа и выдающейся личной смелости. «Не понимал тебя твой хмурый вспыльчивый отец, когда уверял, что ты беспринципен и потому равно способен и на злодейство, и на самопожертвование, — нет, и отдалённо не понимал он тебя, — горячо доказывал Внутренний Голос. — А вот посмотрел бы он, как ты несёшь этого мальчонку и как он доверчиво прижимается к тебе головой; нет, поглядел бы только — и наверняка попросил бы прощения, ибо не дано ему постичь твою натуру, да и сам ты ещё не полностью провидишь, каких наград достоин».

Под сладкий шёпот Внутреннего Голоса Конрад нёс мальчика до высокого холма, где начиналась боковая тропка. Здесь он укрыл Кристиана под кустом и укрылся сам. В небе пронёсся стреломобиль, спустя минуту пролетели ещё два. Над дорогой промчался на низкой высоте какой-то летающий монах, трубный рёв донёсся до обоих притаившихся путников и заглох в отдалении. Конраду показалось, что он узнает голос Антона Пустероде, самого известного из летающих монахов. Впрочем, Конрад ещё не видел Антона Пустероде вблизи, только изредка слышал его с высоты. Отдаление искажало голос, было неясно, за кого ратует монах: то ли призывает к мятежу, то ли славит правительство. Увидев, что в небе больше нет ни грозных стреломобилей, ни опасных летающих монахов, Конрад со своей живой ношей двинулся дальше.

Он подошёл к озерку, прошёл по его берегу, пересёк кустарниковую заросль, углубился в густой низкорослый лесок.

— Мы у дома, — сказал мальчик. — Поднимите меня повыше, я покричу. — Конрад приподнял его над своей головой, мальчик прокричал: — Отец! Катарина! Это я, идите ко мне.

Он два раза воззвал к родным, чтобы они шли к нему, но из леса никто не отозвался. Конрад потянул носом воздух — пахло гарью.

— Что-то у вас дома случилось, Крис. Пойдём посмотрим.

Гарью тянуло все сильней, меж деревьев поплыли струйки дыма. Конрад вышел на поляну и увидел охваченный пламенем домик. Мальчик заплакал и закричал, но никто не отозвался.

— Отец, Катарина, где вы? — рыдал мальчик. — Где вы, отзовитесь!

— Полежи здесь на траве, — сказал Конрад, осторожно опуская Кристиана. — Я обойду домик и поищу. Вероятно, отец и сестра убежали от пожара. Но ты не двигайся, тебе нельзя напрягать больную ногу.

— Я буду лежать неподвижно, господин Конрад, — пообещал мальчик, давясь слезами. — А вы сами позовите их — они, наверное, недалеко.

Пройдя всего с десяток шагов, Конрад понял, что кричать хозяев домика не нужно. У стены, противоположной от места, откуда они с мальчиком вышли, лежал пожилой мужчина, пересечённый по груди и по ногам лучом импульсатора. Он глядел в красноватое небо широко распахнутыми незрячими глазами. Был полдень, тусклая Москита стояла точно над мертвецом. А неподалёку лежала мёртвая девушка. Возможно, при жизни она была красивей всех на планете, но разряд импульсатора изуродовал её. Конрад оглянулся на мальчика. Тот не мог увидеть, что заставило Конрада остановиться и на что он сейчас смотрел. Мальчику нельзя было сообщать, какое несчастье случилось с его родными. Конрад очень громко и раздельно прокричал во все стороны леса:

— Джозеф Кренстон, Катарина! Отзовитесь! Идите скорей сюда! Вас ожидает Кристиан.

После каждого выкрика он делал вид, что прислушивается, нет ли ответа. Внезапно ответ донёсся тихим стоном из кустарника. Конрад быстро шагнул на голос. Шагах в двадцати от горящего домика лежал раненный солдат, рядом валялся импульсатор. Солдат устало взглянул на Конрада, с усилием прошептал:

— Ты кто, приятель? Подлый мятежник или наш?

— Не ваш и не их, — ответил Конрад. — Я сам по себе. Но я постараюсь вам помочь. Куда вы ранены?

— Не старайся, мне жить до вечера. Погляди, — солдат показал на правую ногу, и Конрад увидел широкую полосу от резанувшего по ней луча. — Кто получит такой импульс, тому крышка. Жаль, что ты не наш. Хоть бы отомстил бандитам Фигероя.

— Что здесь случилось? Почему горит дом? Кто убил старика и девушку? Если я не могу помочь вам, то хоть объясните, кому я должен мстить за гибель механика Кренстона и его дочери. Такое преступление не может остаться безнаказанным!

— Не было преступления, парень. Был приказ — и только! — Солдат говорил с трудом, но ясно. — Нашли, где старик скрылся, и пришли брать. Сам майор велел его доставить. Он сопротивлялся, а ведьма девка вцепилась: «Отец! Отец! Не отдам!» Вырывала у меня импульсатор… Я её полоснул. А тут мятежники Фигероя. Кто-то старика резанул, потом меня… Наши побежали, бандиты за ними. Я отполз. Буду здесь умирать. Жаль, что ты не наш, отплатил бы за меня. Возьми импульсатор, передай нашим.

Конрад поднял оружие и долго смотрел в лицо солдату, потом сказал:

— Хорошо, что тебя уже импульсировали, я бы добавил луча.

— Так и знал: мятежник, — равнодушно сказал солдат и устало прикрыл глаза. Он был длинный, рыжий, широкоротый, узколицый, на груди красовалась ленточка «За примерную службу». Он умирал бесстрастно. Он привык к чужим смертям и давно знал, что и сам умрёт вот так: перерезанный смертоносным лучом, постепенно охватываемый окостенением. Не было причин выделять свою гибель как чрезвычайность.

Конрад быстро отошёл от него.

Мальчик с таким страхом поглядел на него, что Конрад счёл нужным почти весело улыбнуться.

— Там в кустах лежит умирающий солдат. Он рассказал, что они явились сюда, чтобы забрать твоего отца, но не нашли ни его, ни сестры. Очевидно, твои родные, услышав приближение солдат, убежали подальше. А потом нагрянули мятежники и произошло сражение между ними и солдатами. Мятежники победили и сейчас преследуют удравших солдат. Скоро они возвратятся, чтобы захватить твоего отца. Но отец не воротится; он понимает, что, раз его убежище раскрыто, ему здесь больше не жить. Мы с тобой тоже уберёмся, не хочется встречаться ни с воинами Шурудана, ни с мятежниками Фигероя.

— Вы уходите, а я останусь, господин Конрад, — тихо сказал Крис.

— И думать об этом не смей! Нужно тебе сталкиваться с разъярённой солдатнёй!

— Я не могу идти, а вам тяжело нести меня, господин Конрад.

— Долго и не буду нести. И ты ещё побежишь быстрей меня.

— У меня немеет вся нога, — пожаловался мальчик. — Я уже не чувствую ноги. Даже перестала болеть.

— Покажи рану. Что ты стесняешься, как девочка? Лежи спокойно, я посмотрю сам, что можно сделать с твоей раной.

Мальчик запрокинул голову и закрыл глаза, приготовившись к боли. Конрад быстро стащил с мальчишки брюки. Ошеломлённый, он молча глядел на чёрную полосу, наискосок протянувшуюся по ноге. Не было никакого ушиба — и никакой надежды на выздоровление. Кристиан попал под разряд импульсатора. Резонансный импульс, лишь опалив одежду, умертвил живые ткани. Омертвление неотвратимо распространялось дальше, уже вся нога начинала чернеть. Время жизни для Кристиана исчислялось теперь часами.

— Почему ты мне этого не сказал, Крис? — горестно воскликнул Конрад.

— Я боялся, — грустно ответил мальчик, снова раскрывая глаза. — Вы могли испугаться, что солдаты стреляли в меня. Как вы думаете, я умру, господин Конрад? Мне бы хотелось перед смертью повидаться с отцом и сестрой. Но, может быть, рана заживёт! Я очень хотел бы, чтобы она зажила, господин Конрад!

— Ты встретишься с родными, уверен в этом. А теперь — побыстрей бежать, пока не воротились солдаты или мятежники. Руки у тебя крепкие, не разнимай их.

Конрад торопился так, словно погоня уже за плечами. У высокого холма, где тропка сливалась с левой дорогой, он положил мальчика на грунт и осторожно выглянул. Дорога была пуста — самый раз зашагать по ней, пока не появились солдаты или мятежники. Конрад, измученный, свалился около Кристиана. Мальчик был плох. Окостенение поднималось уже выше колена. Бледный, с запёкшимися губами, он тревожно следил за каждым движением Конрада. Он понимал, что приближается час, когда случайно появившийся друг захочет покинуть его, чтобы самому не попасть в беду. Конрад с отчаянием спросил себя: что делать? Внутренний Голос, вот уже два часа молчавший — видимо от растерянности, — наконец внятно заговорил. «Навязался тебе на голову паренёк с большими, как у девчонки, глазами, — посетовал Внутренний Голос, — но как теперь от него отвязаться? Он, нет сомнения, умрёт, но ведь пока живой! Всего благоразумней оставить его у холма, пообещать пойти на поиск его родных и скрыться. Но ты этого не сделаешь, я тебя знаю, дорогой, ты не покинешь беззащитного и ещё не верящего, что он умрёт. Хоть бы скорее он умер, раз уж ему не жить. Но все же он ещё живой, он живой, этот несчастный мальчик, пойми меня, Конрад, мальчик ещё живой! И у него нет другого защитника, кроме тебя!»

Из кустарника вдруг показался солдат и заорал:

— Сюда! Сюда! Здесь тот мальчишка!

Конрад схватил Кристиана и побежал по склону холма. Нога запнулась, и Конрад с ношей свалился в яму. Он хотел было снова вскочить и бежать дальше, но из кустарника появились новые солдаты. Впереди быстро шагал их предводитель. Конрад узнал Марка Фигероя, недавнего министра экономики, теперь вождя мятежников: портреты этого красивого рослого человека вместе с обещанием крупной премии каждому, кто доставит его живым или мёртвым, были расклеены повсюду. Конрад пригнулся в яме, чтобы наружу глядели только глаза, и выставил вперёд импульсатор. Фигерой остановился в отдалении и закричал:

— Слушай, парень, ты кто — наш или враг?

— Не знаю, — ответил Конрад. — Ещё не думал, кто я.

— Значит, будешь нашим. Опусти импульсатор, это не игрушка. Слушай меня внимательно. Мы видели, что ты тащил мальчишку, сына казнённого нами механика. Механик предался солдатам Шурудана, они его уводили. В общем, не достался ни нашим, ни вашим, ты меня понял, парень? Нам нужен мальчик. Он покажет, где отец спрятал чертежи большого стреломобиля, без чертежей не разобраться, как поднять машину в воздух. Да убери импульсатор, говорят тебе. Сейчас мы подойдём, и ты выдашь нам мальчишку.

Конрад обернулся к мальчику. Кристиан лежал с закрытыми глазами. Он потерял сознание, услышав, что его отца казнили. Конрад крикнул:

— Мальчик не может вам помочь. Он тяжело ранен и к тому же без сознания.

— Это не твоя забота, парень, в каком он состоянии. У меня есть добрый человек, который и мёртвых заставляет говорить. Да опустишь ли ты наконец импульсатор?

Конрад наставил ствол прямо на медленно подходящего Фигероя.

— Стойте на месте! Я не дам вам мальчика.

Фигерой остановился, сделал знак рукой, и с разных сторон на холм ринулись мятежники. Конрад услышал противное жужжание резонансных разрядов, взвизг взметнувшихся вокруг него мелких камешков и нажал на кнопку спуска. Фигерой согнулся, переломился и покатился вниз по холму. Импульсатор был последней модели, со страшной убойной силой, к тому же сразу включён на полную мощность: резонансный луч так перерезал тело вождя мятежников, что обе ноги отвалились сразу, за ними с плеч слетела голова.

Воины погибшего Фигероя с воплями помчались вниз и пропали в кустарнике. Минуты две-три Конрад тешил себя надеждой, что, потеряв предводителя, они уберутся восвояси. Но блестевший то тут, то там среди рыжих веток металл показывал, что враги замаскировались и ждут лишь ночи, чтобы взять приступом рытвину, где оборонялся Конрад. Он с тоской посмотрел на небо. Тусклая Москита теряла и ту жалкую яркость, с какой пробиралась по небу днём. Наступал вечер — вероятно, последний вечер в его и Кристиана жизни. Конрад в отчаянии и бешенстве воззвал к Внутреннему Голосу — что делать? Но Внутренний Голос потерянно молчал: он не знал, что делать. Мальчик по-прежнему лежал с закрытыми глазами, без памяти, с бледных щёк скатывались капельки пота, он тоже не мог что-либо посоветовать. «Навязался ты на мою голову, — с грустной нежностью подумал Конрад. — И тебя не спасу, и сам погибну». Он посмотрел вверх. О том, чтобы искать спасения внизу, не приходилось и думать, там были разъярённые солдаты. Но, может, удастся прокрасться наверх с мальчиком на руках? Не найдётся ли там неожиданного пути к спасению?

И тут Конрад услышал тонкое пение стреломобиля. Машина летела на полной скорости — со втянутыми крыльями. Это была обычная боевая машина на двоих: Конрад увидел в кабине водителя и стрелка с импульсатором. Стреломобиль пролетел и мигом пропал вдали. Видимо, пассажиры что-то заметили, машина повернула назад, выбросила крылья и стрекозой зависла над холмом. «Будет меня обстреливать», — со страхом подумал Конрад, но из кустов прожужжали импульсы по машине — и стрелок в стреломобиле провёл резонансным лучом по кустам. Конрад услышал крики, из кустов по машине било уже с десяток лучей, отчётливо видных в красноватом сумраке вечера. Затем из-за холма вынырнули ещё стреломобили и выбросили наружу крылья. Сумрак сгущался, и все отчётливей становились лучи с земли и на землю. Конрад весь сжался, чтобы сражавшиеся его не заметили. Если бы удалось так продержаться до полного захода Москиты, можно было надеяться, что в пылу сражения мятежники его потеряют, а солдаты не заметят. Но издалека донёсся трубный рёв, над холмами показался летающий монах и сделал два круга в вышине. По летающему монаху обе стороны старались не импульсировать, он только криком, а не оружием участвовал в сражении. Отец — Конрад это хорошо запомнил, — однако, часто говаривал: «Больше всего боюсь этих крылатых бестий, ибо они все до одного — порождения сатаны».

Вскоре Конрад разобрал, что кружащий над ним монах — знаменитый Антон Пустероде. Только у него так мрачно сияли на плечах фонарики погон, только ему могли принадлежать пятикружковые могучие крылья. Антон Пустероде, видимо, служил в правительственных войсках, ибо, заметив труп Фигероя, он радостным рёвом оповестил своих, что предводитель мятежников сражён. Конрад ещё плотней приник к грунту. Если нашли труп Фигероя, то должны искать его убийцу. Внутренний Голос пискнул было, что правительство хорошо наградит убийцу своего главного врага и что поэтому больше не надо прятаться. Но Конрад не внял Внутреннему Голосу и, точно, в следующую минуту убедился, что сомнения его обоснованны. Летающий монах разглядел Конрада и дико завопил, что сын механика обнаружен и его надо хватать. Из двух стреломобилей, зависших над холмом, вывалились солдаты и кинулись к яме, где затаился Конрад. Летающий монах кружил низко, показывая им, куда бежать. Конрад повернулся к Кристиану. Мальчик открыл и снова закрыл глаза, что-то шепнул. Он умирал, это было явно. Конрад встал во весь рост.

— Будь ты проклят, летающий дьявол! — крикнул он Антону Пустероде и выдал полный импульс.

И последней картиной, ярко отпечатавшейся в мозгу Конрад Подольски — беспутного юноши, бежавшего от недоброго отца — был пейзаж вечернего сражения на высоком каменистом холме: вспыхивающие длинными нитями смертоносные лучи с земли и на землю, рушащийся на Конрада с пронзительным клёкотом импульсированный летающий монах Антон Пустероде и два бегущих солдата, не успевших спасти своего крылатого соглядатая, но прибывшие как раз вовремя, чтобы расправиться с самим Конрадом.

Конрад упал на скорчившегося на дне ямы мёртвого мальчика — и проснулся.

СРЕДНЯЯ ДОРОГА

Конрад сидел на камне у развилки дорог. Тусклая красноватая Москита выплывала из-за горизонта. Мир был уныл. От долгого сидения на холодном камне тело свело. Конрад потянулся.

— Опять дурной сон, — сказал он с возмущением. — И вроде бы сон во сне. Но разве так бывает, чтобы во сне приснилось, что видишь другой сон?

Очевидно, так бывает, раз это случилось с ним. Конрад не стал ломать голову над законами сновидений. Но его одолела досада — он видел два нехороших сна, возможно, даже один сон в другом, но что происходило в тех сновидениях, вспомнить не мог. Были приключения, удивительные события, но какие, черт побери? Было плохо, даже очень плохо — вот и все, что он помнил о них. Конрад посмотрел на развилку дорог. Все три дороги казались одинаковыми, но на двух с ним случилось несчастье. Он не чувствовал себя в силах сделать хотя бы шаг к ним. Правда, несчастья произошли во сне, а не наяву, но ведь и сны бывают вещими. Но надо было идти, он задумал достичь удачного будущего, а на пустой развилке не виделось никакого будущего — просто скучное, пустое, ничего не выражающее и ничего не сулящее местечко. Для уверенности он обратился к своему неизменному наставнику — Внутреннему Голосу. Правильно ли он поступит, выбирая теперь среднюю дорогу? Внутренний Голос был из породы агитаторов, он не просто советовал и наставлял, а требовал, настаивал, горячо убеждал, Конрад знал его лишь таким. Но сейчас Голос только убеждённо прозвенел: «Средняя — это истинно твоя счастливая дорога».

И Конрад зашагал по единственной не испытанной ни во снах, ни наяву дороге — средней.

Он неторопливо двигался, предчувствуя, что хорошего не ждать. Дорога шла явно не в Анатру, а в сторону от города. Ни на дальнем, ни на близком расстоянии от столицы не было ничего, что манило бы к себе: ни крупных городов, хоть отдалённо напоминающих Анатру с её огромным населением почти в тысячу человек, ни больших заводов. Все промышленные предприятия — их отец называл почему-то кустарными мастерскими; название, по всему, выражало особенное уважение — располагались в Анатре. Правда, была ещё долина Альдонсы с её обширной пещерой, где уже больше ста лет возились с повреждённым при посадке звездолётом, и Альдонса была как раз где-то там, куда шёл Конрад. Но к пещере и близко не подпускали, да и что делать у звездолёта человеку, ничего не понимающему в древней космической технике — в ней, так говорил отец, теперь и сами механики не разбираются.

Эти мысли настраивали на грусть. Конраду уже начинало казаться, что он, поссорившись с отцом и удрав из дому, поступил не лучшим образом. Впереди — он все определённей удалялся от столицы — не светило радужным, а окружающее было таким, что впору ругаться, а не радоваться. Воздух затянула багровая дымка. Тусклая Москита превратилась во что-то тёмное, потянуло вечерним холодом, хотя до вечера было ещё не близко. А дорога превратилась в полосу препятствий: нигде на равнине не виделось столько ям, сколько зияло на ней, и нигде не было навалено столько валунов, сколько вместила она. И Конрад, падая духом от бесперспективности, запросил Внутренний Голос, не пора ли возвращаться и просить у отца прощения, на что Внутренний Голос недовольно ответствовал: «Иди как идёшь!»

Над дорогой пролетели два стреломобиля. Они выбросили крылья и стрекозами покружились над Конрадом, потом сели на дорогу — один впереди, другой позади Конрада. Из передней машины вышел высокий, красивый мужчина, Конрад сразу узнал его: портреты этого человека, Марка Фигероя, были развешаны на дорогах, правительство за доставку его живым или мёртвым сулило почти состояние. Из второй машины выбрался вооружённый импульсатором солдат и бравый офицер, и его Конрад узнал: за этого человека, Франциска Охлопяна, друга и правую руку вождя мятежников, тоже обещался солидный куш.

— Прохожий, ты наш или не наш? — строго спросил Марк Фигерой.

У Конрада перехватило дыхание, он не набрал силы ответить. За него ответил приблизившийся Франциск Охлопян:

— Господин Фигерой, даже слепой безошибочно увидит, что перед нами презренный солдат правительства, закамуфлированный под мирного прохожего. Если позволишь мне дать ему разок-другой по уху, он мигом признается, что шпионит в пользу проклятого майора Шурудана.

Конрад наконец обрёл способность говорить:

— Нет, нет, господин министр экономики, я не шпион! Я никогда не служил в войсках правительства. Я не люблю правительства.

— Ты, я вижу, парень, знаешь меня, — сказал Фигерой смягчившимся голосом. — Но я уже не министр экономики. Подлый интриган майор Шурудан, которого мы все — и ты, надеюсь, тоже — дружно ненавидим, возмутительно и незаконно выставил меня из правительства. За это он поплатится своей головой. Беру тебя, парень, к себе. Господин Охлопян, выдайте ему запасной импульсатор. Ты умеешь пользоваться оружием? Отлично. Полетишь в моем стреломобиле, будешь охранять меня от нападения в воздухе.

— Я бы все-таки поставил тебя к стенке, парень, — с сожалением сказал Франциск Охлопян, вручая Конраду импульсатор. — Тебе не кажется, что так было бы надёжней?

— Нет, не кажется, господин Охлопян! — отрезал Конрад и на всякий случай поспешно отдалился от человека, которого называли правой рукой вождя мятежников.

В мутном багровом воздухе показались светящиеся точки. К маленькой группке Фигероя прибывало подкрепление — три летающих монаха. Впереди мощно махал крыльями широкоплечий верзила с такими яркими фонариками на плечах, что их можно было разглядеть и за километр. И крылья у него выделялись: из пяти, а не из трех пластмассовых дисков каждое, да и диски покрупней. Два других летающих монаха были щупленькие, узкоплечие, со слабенькими светящимися погонами, с трехдисковыми маломощными крылышками.

— Что случилось, почтённый Антон Пустероде? — спросил Фигерой крылатого верзилу. — Почему ты мчишься, будто за тобой гонится проклятый Шурудан?

— Я спешил доложить, что Шурудан неподалёку и что его можно взять голыми руками, господин Фигерой. Отряд, им возглавляемый, взимает в данную минуту пятидесятку на соседнем хуторке. Солдаты так увлеклись грабежом, который они называют получением законных налогов, что их можно всех проимпульсировать, прежде чем они схватятся за оружие.

— Отлично. Сейчас мы нападём на них. Господин Франциск Охлопян, лети за нашим пешим отрядом и поведи его в хутор. Я полечу вперёд выбирать позицию для внезапного удара.

Взгляд Антона Пустероде упал на скромно стоящего в сторонке Конрада. Летающий монах безмерно удивился.

— Посторонний? И с оружием в руках? Тебя ещё не расстреляли, парень?

— Как видите, господин Пустероде, — хмуро ответил Конрад.

— Расстрел от тебя не уйдёт, — успокоил его летающий монах. — Как тебя зовут? Конрад Подольски? Никогда не слыхал такого малозначащего имени и такой невыразительной фамилии. Впрочем, в списках казнённых у меня хватает и других недостойных имён и возмутительных фамилий: ты будешь среди приличествующих тебе мертвецов.

— Надеюсь, что нет! — Конрад повернулся спиной к рыгочущему от удовольствия крылатому шпиону.

Марк Фигерой велел Конраду садиться рядом с собой. Второй стреломобиль и летающие монахи умчались. Конрад, как ему было приказано, бдительно всматривался в проплывающую внизу равнину. Впереди все было пусто и уныло. Позади, среди красноватых кустарников и невысоких рыжих холмов, двигался отряд мятежников, над ним стрекозою висел стреломобиль и реяли три летающих монаха. Марк Фигерой направил свою машину вниз и посадил на поляне, окружённой кустарником.

— Будем ждать прихода наших здесь, — сказал предводитель мятежников.

— Проклятая солдатня проклятого Шурудана уже недалеко. Гляди, чтобы с той стороны к нам кто-нибудь незаметно не подобрался. Не спрашивай кто, а сразу импульсируй, в той стороне наших нет.

— Лучше бы мне пролезть немного дальше, я бы охранял вас спереди, — предложил несмело Конрад.

Фигерой с подозрением посмотрел на него, подумал и разрешил. Конрад, крадучись, зашёл за холм и прислушался. В кустарнике стояла неживая тишина

— ни звука впереди, где, по донесению крылатого разведчика, злобствовали правительственные солдаты, ни шороха позади, откуда пробирался отряд мятежников. Конрад в унынии запросил Внутренний Голос — что делать? Внутренний Голос высказался нерешительно: «Жди, что ещё делать?» Ждать пришлось недолго. В кустах послышался шорох — мимо крался солдат правительства. Конрад осторожно попятился назад и доложил вождю мятежников:

— Господин Фигерой, в наше расположение проник солдат Шурудана.

— Далеко не уйдёт, с той стороны идут наши, — ответил Фигерой. — Главное, чтоб они не двинулись всей армией, пока мы неожиданно не напали на них, ибо неожиданность — залог удачи.

Прошло ещё несколько времени, и подошёл отряд Франциска Охлопяна. Охлопян вёл за ворот пойманного шпиона: жалкий коротышка солдат опасливо оглядывался — он знал, что его ожидает.

— Зачем ты пробрался в наше расположение? — строго спросил Марк Фигерой.

Шпион пробормотал, что его послал сам майор Шурудан — разведать, далеко ли мятежники. Солдат был из недотёп, которые со страху сразу во всем признаются и заранее с покорностью примиряются с горькой судьбой. Марк Фигерой поинтересовался, сколько солдат сейчас у майора Шурудана. Ответ шпиона Фигерою не понравился: отряд Шурудана был слишком велик, чтобы возникло хорошее настроение и можно было пожалеть пленника. Фигерой кивнул Конраду.

— Кончай его, парень, двумя хорошими импульсами накрест, а мы поглядим, как ты владеешь оружием.

Франциск Охлопян зловеще улыбнулся и наставил свой импульсатор на Конрада. Тотчас подоспел со своим оружием и летающий монах, — эта крылатая бестия, по всему, от души жаждала прошить Конрада резонансным лучом.

— Прости, друг! — тихо сказал Конрад застывшему от горя пленнику и нажал кнопку пуска.

— Теперь ты наш, — удовлетворительно высказался Марк Фигерой. — Выброси в кусты эту падаль и отдохни, мы скоро выступаем.

Конрад повалился на грунт. Горе душило его, но не было сил — да и страшно на виду мятежников — вылить горе слезами. Неподалёку лежал уничтоженный им человек — он будет отныне вечным укором совести. Конрад заговорил со своим Внутренним Голосом. «Я шёл добывать славу, независимость и богатство, — горько упрекнул он Внутренний Голос, — и ты посоветовал мне пойти по средней дороге, и я пошёл, а куда пришёл?» — «Ещё не все потеряно, ещё будет удача и слава, — без уверенности в голосе пообещал Внутренний Голос. — Ты можешь бежать: смотри, все повалились на землю, даже глаза закрыли, набираясь сил перед боем. Беги, и тебя ждёт успех!»

Конрад сорвался с места и ринулся в кусты. Кто-то закричал, один мятежник погнался за беглецом. Конрад бежал изо всей мочи, но преследователь настигал. Это был рослый воин, он кричал, что импульсирует Конрада на бегу, если тот не остановится. Конрад не останавливался, лишь спину сводило от страха, что вот-вот в неё вопьётся убийственный луч.

Внезапно из кустов раздался повелительный возглас:

— Стойте оба! Немедленно остановитесь!

Обоих — Конрада и преследователя — окружила толпа солдат. Впереди бронированной башней возвышался сам грозный глава правительства майор Фердинанд Шурудан.

— Ты куда бежал? — спросил Конрада Шурудан. — А ты зачем гнался за ним? — обратился он тут же к преследователю.

— Я бежал от мятежников, потому что они захватили меня насильно. Я не воин, я простой крестьянин, — ответил Конрад.

— Я бежал за ним, потому что он бежал от нас, замыслив измену нашему вождю Марку Фигерою, — честно признался мятежник.

— Один из вас враг, другой может стать другом, — постановил майор Шурудан. — Ты, парень, — сказал майор Конраду, — должен доказать, что тебе можно доверять. Импульсируй нашего врага, который едва не догнал и не импульсировал тебя самого.

Вокруг Конрада выстроились солдаты и направили на него оружие. Куда он ни поворачивался, на него глядели смертоносные дула. Никто не думал расправляться с мятежником, но Конрада, сделай он неверное движение, немедленно прошьют десяток лучей. Конрад нажал на спуск, пленник зашатался и повалился на грунт.

— Мятежники! — крикнул из кустов дозорный, и на поляну, где совершался допрос и расправа, вырвался отряд Фигероя. Майор Шурудан скомандовал отступление, и солдаты, отбиваясь лучами, в полном порядке отошли в глубь кустарника. Конрада глава правительства держал около себя. Охрана командующего страховала Шурудана позади и с боков. Вскоре показалась группа строений. Солдаты ввалились в дом и сараи. Майор Шурудан торжественно возгласил:

— Нас надёжно защищают стены, а если мятежники сунутся на приступ, мы переимпульсируем всех как куропаток.

Марк Фигерой не хуже Шурудана понимал, что положение правительственных войск лучше, чем положение мятежников. Для поддержания духа мятежники из кустов исполосовали лучами стены дома и сараев, но на мёртвый камень резонансные импульсы не действовали. Потом все вдруг затихло и в воздух взмыл с белым флагом в руках летающий монах Антон Пустероде.

— Переговоры! Переговоры! — трубно гремел Антон Пустероде. — Переговоры! Не импульсируйте!

Он сделал два круга над убежищем майора Шурудана, плавно опустился, сложил крылья, притушил светящиеся погоны и ловко юркнул в домик. Переговоры начались с дикого ора, его все слышали сквозь стену: майор Шурудан зло грохотал, Антон Пустероде зычно ревел, потом голоса стали тише, потом и вовсе смолкли. На поляну вышли майор Шурудан с летающим монахом, и Антон Пустероде во всю мощь голоса залился:

— Вечный мир! Вечный мир! Великий майор Шурудан, глава правительства и главнокомандующий, жаждет братски прижать к сердцу своего лучшего друга и любимого министра великого Марка Фигероя. Вечный мир! Вечный мир!

Из дома и сараев выскакивали солдаты, из кустов выбегали давешние мятежники, а теперь верные слуги правительства. Все радостно орали: «Вечный мир! Вечный мир!» Майор Шурудан трижды торжественно облобызался с Марком Фигероем. В честь примирения недавние враги радостно проимпульсировали багровое небо резонансными лучами. Взгляд Марка Фигероя упал на Конрада, тоже выбежавшего из дома, но из осторожности не совавшегося вперёд.

— Это ты, негодяй! — гневно воскликнул Марк Фигерой. — Знаешь, мой друг, этот мерзавец пристал к нам и объявил себя мятежником, — сообщил Фигерой Шурудану.

— Нет, он пристал к нам и объявил себя слугой правительства, — возразил майор Шурудан.

— Чтобы доказать, что он предан мятежу, он собственноручно умертвил твоего разведчика, дорогой майор.

— Чтобы доказать верность правительству, он собственноручно казнил одного из твоих людей, дорогой Фигерой.

— Ах, предатель! — воскликнули они оба одинаковыми голосами, и Марк Фигерой обратился к майору Шурудану:

— В закрепление нашей дружбы, прошу тебя, дорогой майор, выдать мне этого негодяя, чтобы я мог его здесь публично казнить.

— Нет, это я прошу тебя в ознаменование нашего вечного мира предоставить мне этого двойного изменника на публичную казнь, — ответил майор Шурудан.

— В таком случае — казним его совместно, ибо он предал каждого из нас.

Конрада поставили в центре полянки перед домом, солдаты Шурудана встали справа, воины Фигероя зашли слева. Антон Пустероде сверкал плечевыми фонариками и победно ревел, рея над обречённым Конрадом. Внутренний Голос отчаянно завопил: «Беги, беги, пока жив, не то, говорю тебе, точно казнят!» И Конрад ринулся в кустарник, опрокинув на землю Марка Фигероя и так тяпнув ногой Шурудана, что тот взвыл. Солдаты сперва растерянно попрыгали и потолкались, потом пустились преследовать беглеца. Но Конрад спасал собственную жизнь, а преследователи ничего не спасали и потому не усердствовали. Они вскоре отстали так далеко, что и голосов уже не было слышно. Конрад, однако, бежал со все той же отчаянной торопливостью и не остановился, пока не выскочил на затерянную в кустарнике новую полянку.

Здесь, измученный, он свалился у домика, стоявшего на краю полянки. На скамейке сидел жилистый старик и молча глядел на Конрада. В неистовстве бега Конрад примчался к собственному дому, откуда ещё сегодняшней ночью с таким облегчением удрал на широкую волю — отец с хмурым любопытством ожидал, как поведёт себя Конрад дальше.

— Я воротился, как видишь, — пролепетал Конрад и сделал немалое усилие, чтобы встать на ноги.

— Я знал, что ты воротишься, Конрад, — сказал отец. — Я всегда верил, что ты не вовсе потерял совесть, хотя к этому шло. Расскажи теперь, что тебе пришлось пережить за этот день. Судя по тому, как ты рвался сквозь кусты, выход в другую жизнь не принёс тебе радости.

Отец ещё не кончил, а Конрад сразу вспомнил, что испытал на трех избранных дорогах. Все восстановилось в памяти с такой яркостью, словно было только что пережито, и уже не казалось трижды одолевавшим его сном, а было как бы трижды повторенной явью. Отец слушал и кивал, потом сказал:

— Не уверен, что реально было, как ты рассказываешь, но что должно было быть именно так, убеждён. Ибо в тебе бог смешан с чёртом, и ты равно годен и на зло, и на добро, и на подвиг, и на позор. И не ты командуешь обстоятельствами, а они — тобой, хоть тебе и воображается по-иному. А как ты поведёшь себя, зависит не так от тебя, как от обстановки, ибо каждая найдёт в тебе, что ей нужно. Сколько раз я колотил тебя, но так и не выколотил неопределённости из твоего характера. И ещё бы надо поотдубасить

— да бесполезно.

— Отец, ты же не будешь отрицать, что я не инертен, не безучастен, не равнодушен…

— И много других «не». Активен, активен, даже чересчур. На нашей проклятой планете это чаще всего ведёт к катастрофе.

— У меня под рукой нет другой планеты, отец.

Отец долго вглядывался в Конрада — крепкий старик, как бы весь вырубленный из плотного узловатого дерева, с густой, как смола, кровью — не жиденькой водицей. Его жёсткую руку Конрад хорошо знал, его советами и наставлениями перенебрегал, слушал только свои Внутренние Голоса. Но сейчас Внутренние Голоса молчали, и Конрад был готов выслушать самый жестокий совет, был бы он только полезен.

— Есть такая планета, сын. Сто лет назад группа людей сбежала с Земли и скрылась вот на этой скудной, поганой Марите. Здесь мы постепенно вырождаемся, истребляем один другого в бесчисленных мятежах и кратковременных захватах власти. Возвращайся на Землю, сын. Уверен, там не обстоятельства командуют людьми, а люди обстоятельствами. Надо же, чтобы где-нибудь в мире было местечко, где не дорога выбирает тебя, а ты — свою жизненную дорогу. Иди там по главной, а не по боковой душевной склонности; по основной, а не по второстепенной способности. И ты будешь там стоить ровно столько, сколько реально стоишь. Не больше — но и не меньше.

— Слышал, слышал: Земля — прародина, утраченный рай, — сказал Конрад с досадой. — Но в знаменитой и затхлой пещере в ущелье Альдонсы все эти сто лет покоится повреждённый звездолёт. И нет надежды, что его восстановят для самостоятельного похода.

— Его уже восстановили, Конрад. Механик Бартоломей Хапи и его опытный помощник Кренстон закончили долгий ремонт космического корабля. И они тайно подготовили группу людей, мечтающих о прародине. Завтра они отлетают. Мне тоже предложили присоединиться, я отказался.

— Почему? Разве ты не мечтаешь о рае?

— Мечтаю, Конрад. Всегда мечтал. Но я слишком стар для такого полёта. Другое дело — ты. Ты сможешь ещё увидеть зеленую горячую Землю — уверен, уверен, что она именно такая!

— Мысль в этом есть, но я устал, отец. Сколько было событий сегодня на этих трех дорогах! Ты говоришь — отлетают завтра утром? В таком случае ночь я посплю, а на рассвете ты меня разбуди. Что я должен сказать твоему другу механику Бартоломею Хапи?

— Только то, что ты мой сын и что я послал тебя. Этого будет вполне достаточно для побега на Землю.

— Впервые ты убедил меня, отец. Цени мою покладистость. Теперь не буди меня до утренней Москиты.

Конрад направился к дому, но отец задержал его.

— Боюсь, у тебя не будет ночи для отдыха, Конрад. Прислушайся к шуму в кустах. Вон там, там…

Он показывал в сторону, откуда прибежал Конрад. Из кустов доносился треск далёких шагов, Конраду послышался даже трубный рёв Антон Пустероде.

— Это солдаты Шурудана и Фигероя! — воскликнул Конрад. — Они разыскивают меня. Что делать, отец?

— Отдай мне свой импульсатор и беги! На час я их задержу, а за это время ты пробежишь половину пути до пещеры Альдонса. Торопись, Конрад, твои враги приближаются.

Конрад опрометью кинулся к кустам. На краю зарослей он оглянулся. Отец торопливо сложил баррикаду из брёвен, залёг за ней, направил импульсатор на кусты. Конрад не видел лица отца, но не сомневался, что оно светится торжеством. В годы военной службы отец хорошо овладел импульсатором и собирался теперь действовать, как давно жаждала душа.