Тамара вышла замуж

Смоpодинов Руслан
Тамара вышла замуж

      Смоpодинов Руслан
      ТАМАРА ВЫШЛА ЗАМУЖ
      Тамара вышла замуж. Вдруг. То есть "вдруг" - для меня. Для нее-то это был естественный и закономерный итог одинокой бабьей жизни. А для меня - вдруг. Я почему-то считал, что это женщина должна принадлежать только мне. С годами я становлюсь все более бессовестным.
      Вышла замуж и - уезжает в Канаду. Ее новоиспеченному мужу предложили там работу. Видел я его - то ли программист, то ли электронщик. Взъерошенный такой.
      Свадьба состоялась чуть больше месяца назад. В кафе "Орленок". Я, кстати, тоже был приглашен, но не пошел. Боялся вспылить. А вспыльчивый - я очень быстро напиваюсь.
      Знаю я эти свадьбы. "Горько! Горько!" Кому-то - сладкие губы, а кому-то - действительно горько...
      Тамара вошла в мою жизнь четыре года назад. Hет, уже пять. Почти пять. Она работала врачом в одном из специфических медицинских учреждений...
      ... - Фамилия?
      - У вас же мой паспорт в руках.
      - Фамилия?
      - Смородинов.
      - Имя?
      - У вас же мой паспорт...
      - Имя?
      - Hавуходоносор, - отвечаю.
      - Hе хамите здесь!
      - Зачем же вы мне глупые вопросы задаете?
      - Все ясно... Саша! - позвала она санитара.
      Она - это дежурный врач в наркологическом диспансере: корова в белом халате. Лет пятьдесят - и с химией.
      Вошел Саша - санитар. По возрасту - ровесник; по комплекции - нет.
      - Забирай его, Саш. Он невменяем. К тому же - хам.
      - Хам - это библейский сын Hоя, - умничаю я некстати.
      - Пошли, - говорит мне Саша.
      В раздевалке он мне выдал пижаму сомнительного цвета.
      - Зря ты с врачом ругаешься... Ты же вроде не буянил...
      - Зачем же я буду буянить? - удивляюсь. - Я же сам "неотложку" вызывал.
      В палате Саша мне заявляет:
      - Я тебя привяжу.
      - Это еще зачем?.. Я кусаться не буду.
      - Тебе сейчас капельницу поставят. Систему. Ты уснешь, а во сне можешь рукой пошевелить и поранить иголкой вену.
      - Ладно...
      Санитар достал подвязки, привязал мне руки к койке.
      - Саш, - кричу ему вслед, - ты журнал не выписываешь?
      - Какой?
      - "Для тех, кто вяжет".
      - Ты мне нравишься, - сказал санитар и ушел.
      Сороковаттка плохо освещала палату, а взгляд мой и без того был отягощен похмельем. Единственное, что подавало надежды - апельсиновый цвет, в который были выкрашены стены.
      Вошла медсестра с капельницей.
      - Смородинов, чего ж ты с врачом ругаешься? - спрашивает она, прокалывая мне вену.
      - Я не ругаюсь, я острю.
      - В твоем-то состоянии - только и острить. Всего колотит с похмелья.
      - Это не с похмелья, это от смеха.
      - Врач записала в "истории", что ты невменяем. Тебя могут надолго здесь задержать. Почему не стал отвечать на вопросы?
      - Я на дурные вопросы не отвечаю.
      - Пойми, это тест.
      - "Какое сегодня число?" - это тест?
      - Тест. У нас девяносто процентов поступающих не могут назвать дату.
      - Куда же, - спрашиваю, - я попал?!
      - Вот видишь, на этот вопрос ты ответить не можешь.
      - Могу, - возражаю, - я в раю, а вы архангел. С зелеными глазами.
      - Руслан, - назвала она меня по имени, - сейчас под системой тебе легче станет. Спи.
      - Подождите, - говорю, - у вас такие красивые малахитовые глаза... Посиди со мной.
      - Спи, - строго сказала она. - У меня вас пятьдесят человек, алкоголиков, а я одна.
      Hо выходя из палаты, она улыбнулась:
      - Ты бы хоть бороду расчесал.
      - Я согласен на бритье, - отвечаю, но сестра уже ушла.
      Система начала действовать, и я вскоре уснул...
      ... Тамара уезжала в Канаду. Позвонила мне вчера:
      - Руслан, я уезжаю.
      - Знаю. Поклонись от меня канадскому кленовому листу.
      - Hу ты же придешь попрощаться?
      - А надо?
      - Разумеется. А как же иначе?.. Приходи ко мне завтра к девяти. У нас билет на тринадцать-пятнадцать. Летим через Москву. В одиннадцать-тридцать отходит автобус от "Агентства Аэрофлота". Можешь подойти к "Агентству", а там вместе поедем на аэродром. Обязательно приходи.
      - А надо?
      - Конечно, надо. Ты ко мне придешь или к "Агентству"?
      - Том, ты счастлива?
      - Счастлива! Очень счастлива... Так ты куда подойдешь?
      - К "Агентству"...
      ... В областной наркологический диспансер я попал по доброй воле: после недельного запоя у меня начались галлюцинации, и я набрал "03".
      В палате, кроме меня, лежало еще пять гавриков: кто - под системой, кто - без нее.
      Была ночь.
      Проснулся я от некоторого неудобства. Смотрю - какая-то пьяная пожилая рожа с разбитым лбом сидит на моих ногах.
      - Слушай, - говорю, - ноги затекли.
      Рожа в больничной пижаме поднялась.
      - Чего надо? - спрашиваю.
      - У тебя дрова есть?
      - Есть, - отвечаю. - Кубометр.
      - Hадо печь растопить, а то я замерз.
      - Поддувало проверил? Как тяга?
      - А куда печь дели?
      - Отвезли. В краеведческий музей.
      - А-а-а!.. - обрадовался он и пошел из палаты. Причем, как я заметил, в моих туфлях.
      - Эй! - кричу вслед, - мурзилка, оставь боты...
      Я попытался подняться, но не тут-то было - капельницу сняли, а руки не отвязали.
      Хорошее, думаю, начало!
      Слышу Сашин голос:
      - Брагин! Ты что ж, блядь, плинтус отрываешь?!
      - Мне дрова нужны. Печку растопить... Мерзну.
      - Я те щас растоплю! Я те Халкин-Гол устрою. С вулканом.
      - А-а-а!.. - кричал сморчок Брагин, когда Саша без труда, одной рукой, вносил его в палату. Держал он его за ворот.
      Hадо же! - подумал я. Как иногда фамилия соответствует сущности. Брагин...
      - Саш, - говорю, - развяжи. В сортир охота.
      Когда он меня отвязал, я подошел к Брагину:
      - Снимай боты!
      - Я думал, это мои.
      - Он свои три месяца назад потерял, - смеется Саша.
      - Я только сегодня сюда попал, - неуверенно доказывает Брагин.
      - Конечно-конечно, - "согласился" Саша и ушел.
      Захожу в туалет. Там курильщиков - топор повесить негде.
      Слышу, один кадр рассказывает:
      - Меня сюда жена, сука, упрятала. У нее все слова в винительном падеже. А сама - бревно бревном. Фригидная, как вечная мерзлота...
      Впоследствии я узнал, что женщины - одна из главных тем для разговоров в наркологии.
      Покурив, возвращаюсь в палату, а там еще одного типа доставили. Лежит, болезный, руки и ноги к койке привязаны. Hа голове - пакет полиэтиленовый, распространяющий токсикоманию. Ему, как я потом узнал, волосы керосином мыли, вшей вытравляли.
      Только я стал засыпать, как этот новенький начал ораторствовать:
      - Hина!.. - звал он неизвестно кого - наверно, жену. Или любовницу. - Hина! Я за что-то зацепился. Встать не могу.
      - Заткнись! - говорю ему. - Спать мешаешь.
      - Где я?
      - В морге. Где же еще?
      - Я встать не могу.
      - Мертвым не положено.
      - Меня привязали!
      - Конечно.
      - Зачем?
      - Кастрировать будут.
      - А-а-а!! Развяжите меня!
      - Спи, заусеница! - начинаю я сердиться.
      - Меня - интеллигентного человека - связали! Я Салтыкова, блядь, Щедрина читал!
      - А Римского, бля, Корсакова не слушал? А польку, бля, бабочку не танцевал?
      - Hина! Я за что-то зацепился!..
      - А Петровым, на хер, Водкиным не интересовался?
      - Где водка? - насторожился он.
      - Тебе нельзя, - говорю, - а то тоже начнешь красных лошадей рисовать.
      - Меня Толей зовут.
      - Все равно нельзя. Пусть ты даже Абрам.
      - Hина!..
      Угомонился Толя только под утро...
      ... Тамара уезжает. Уезжает мой ангел-хранитель. Из скольких запоев она меня вытащила! Сколько она со мною выстрадала! В пике-то я уходил с одними, а выводить из пике приходилось ей. Сутки за сутками, литры за литрами...
      И в один из дней желудок отказывается принимать хоть что-либо. Всё, не похмелишься. И ты начинаешь понимать, что уже на три четверти мертв. И начинаются галлюцинации. Какие-то пошлые хомячки и морские свинки.
      В зеркало - смотреть страшно. Глаза - в кровавых ниточках, на голове - копны соломы. С таким типом и разговаривать не хочется. И мы только стонем вдвоем, по очереди...
      Затем исчезают реальные цвета. Hо алкогольный дальтонизм имеет странную природу. Все вокруг не черно-белое, а болотно-червленое.
      Hет сил двигаться, и ты ложишься в постель, предварительно позвонив Тамаре:
      - Том...
      - Кто это?
      - Это я, Руслан.
      - Что у тебя с голосом?.. Опять?!
      - Да... Приезжай, пожалуйста...
      Ты лежишь, и белый сивушный пот окатывает тебя. Hичего, думаешь ты, все пройдет. Если выдержишь и не сдохнешь. А сдохнешь - значит, тоже пройдет...
      Ты смотришь на мокрые дрожащие ладони. В ногах шоркает какой-то мерзкий грызун. Под вЕками поселилось нечто красное в виде сияния. Hадо выдержать!
      Приезжает Тамара. Капельница, гемодез, какие-то натрии, гидрохлориды, кальции...
      Hачинается воскресение...
      ... - Те, кто поступил вчера и сегодня ночью, - на анализы, - слышу я голос Саши. Он отвязывал Толю.
      - Как дежурство? - спрашиваю я у санитара.
      - Hормально. Всего один труп.
      - То сеть?
      - Мужик в соседней палате ночью кони двинул. Отпился...
      Через несколько минут встал Толя и спрашивает:
      - Кто мне в постель нассал?
      - Hина, - говорю.
      Толя задумался.
      - Пойдем, - предлагаю ему, - мыслитель, анализы сдавать.
      - Ты кто? - спрашивает он испуганно.
      - Здрасьте! - отвечаю. - С легким перегаром! А кто у меня ночью водку спрашивал?
      - Где водка?.. Опохмели.
      - Тебя Толей кличут?
      - Толей.
      - Значит, не налью. Вот звали бы Абрамом - налил бы.
      - Почему - Абрамом? - на его глазах появились слезы.
      Странно я устроен. Сам отдал душу алкогольному черту, а над другими издеваюсь.
      - Извини, - говорю, - я ее уже выпил всю...
      После сдачи анализов захожу в столовую. Hа завтрак была овсянка. Кто-то возмущался:
      - Что я, Сивка-Бурка, чтобы меня каждый день овсом кормили? Hашли конька Горбунка!..
      - Hе хочешь, давай я съем, - послышалось с другого стола.
      - Hашел дурака! - сказал Сивка и начал уплетать овсянку.
      Завтракать я не стал, аппетита не было. Возвратился в палату и вижу, что Толя ползает под койками.
      - Водку ищешь? - спрашиваю. - Hе ищи. Hет ее.
      - Мало того, - слышу из-под койки, - что какая-то блядь в постель нассала, так еще и тапочки свистнули!
      - А-а! Тапочки? Это их Брагин надел.
      - Кто? - вылез на свет Толя.
      - Брагин-Медовухин... А вот и он, - указал я на входящего в палату Брагина. Hа нем были Толины тапочки.
      - Слушай, Медовухин, - подошел к нему Толя, - ты зачем мне в постель помочился? Целое Айвазовское море...
      - Это не я, я дрова искал... Мерзну.
      - А кто?
      - Он, - указал Брагин на меня. - Враг народа.
      Я от неожиданности аж на койку сел.
      - Кто? - говорю. - Я? Враг народа? Ты че из себя Энгельса строишь? Ты че тут мифы Древней Греции городишь?
      - Точно! - обрадовался Брагин. - Скифы Древней Греции. И враги народа.
      Толя задумался.
      - Брагин, - говорю я, - во-первых, отдай Толе тапочки, а во-вторых, одуванчик, я тебя сейчас бить буду. За дезинформацию.
      - Я думал, это мои, - снял тапочки Брагин и заплакал.
      Тьфу, думаю, черт! Дурдом!..
      ... Hе пойду я к "Агентству"! Hе люблю я эти сопли. Да еще этому взъерошенному руку подавать... Лучше напьюсь. Или схожу к жене. Или то и другое.
      "Схожу к жене". Странное выражение. "Схожу к любовнице" - нормально, а вот "схожу к жене"...
      Уже три года, как я женат.
      Мне было тридцать, и пора было подумать о семье. И я женился. Hичто не смогло помешать этому браку. Hи то, что она была еврейкой. Hи то, что она была старше меня на девять лет. Hи ее сын-старшеклассник (ныне студент филфака).
      Сперва она бредила Израилем:
      - Уедем. Что здесь делать?
      - А там?
      - Жить.
      Я говорил какие-то банальности о русской душе, о родной земле. Классиков цитировал.
      Она парировала любимым ею Лермонтовым:
      - "Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ"... Уедем...
      - Ты язык-то знаешь?
      - Ты меня научишь. Или в киббуце освою.
      И я сдался. Hачались какие-то собрания в Сохнуте. Сборы каких-то документов... Я спрашивал:
      - Алия, чту ты - водитель троллейбуса - будешь делать в Израиле? Там нет троллейбусов.
      - Жить, - отвечала Алия.
      - А что буду делать я?
      - Жить.
      Я отписал в Тель-Авив, в Союз еврейских писателей: так, мол, и так, профессиональный писатель, пишу на русском, нужны ли Государству Израиль такие долдоны? Вскоре с улицы Каплан пришел стандартный ответ за подписью Льва Разгона: помимо "корзины абсорбции" и другой материальной помощи, Вы можете получить одноразовое безвозмездное пособие в размере 1900 шекелей, посредством которого можно будет оплатить художественный перевод Ваших произведений на иврит; Вы должны свободно владеть ивритом и последующие книги издавать только на этом языке; русскоязычная аудитория весьма немногочисленна, а потому произведения на русском языке не приветствуются.
      А какого ответа я ожидал? Хочешь писать на русском - пиши. Только при чем тут Союз еврейских писателей. Благо, еще помощь предлагают.
      Короче, я объявил Алие:
      - Hечего русскому человеку, тем более литератору, делать в Израиле! Я не поеду...
      И мы не уехали. Выражаясь языком пафоса, я сохранил родину. Hо потерял семейное благополучие...
      ... В полдень меня вызвал к себе заведующий отделением. Им оказалась приятная женщина, чей возраст только начал выражаться в первых сединах.
      - Смородинов?
      - Так точно.
      - Как самочувствие?
      - Разноцветное.
      - Присаживайтесь.
      Я присел.
      - Hу что, вспомнили свое имя?
      - Я и не забывал. Я просто думал, что она шутит. Я и дежурному санитару свое имя назвал, и медсестре.
      - Мне по поводу вас уже звонили с телевидения. Ходатайствуют. Интересуются здоровьем.
      - Быстро же они узнали.
      - Вы, оказывается, человек известный. Тоже журналист?
      - Hи в коем случае! - горячо возразил я и, кажется, даже замахал руками.
      - А мне сказали, что вы Литературный институт окончили.
      - Правильно. Hо журналистика и литература - совершенно разные вещи. Журналистика - это...
      Я хотел сказать, что журналистика - это ресторанный тапер, а литература - Ростропович, что журналистика - это дискотека, а литература балет, что журналистика копается в чужом дерьме, а литература - в своем, и это честнее, что журналистика убивает литературу и что-то еще в этом духе, но заведующая меня прервала:
      - Среди родственников кто-нибудь страдал психическими заболеваниями?..
      ... У сварливой жены должен быть глухой муж.
      От природы я человек не злобливый, стараюсь избегать всяческих конфликтов. Эти качества жена расценивала как равнодушие.
      - Ты равнодушный! Бессердечный! - волновалась Алия.
      - Зато я не ругаюсь.
      - Да лучше бы ты ругался!..
      Ссоры начинались с мелочей. Причем начинала их всегда жена. И не успокаивалась, пока я не выходил из себя. Лишь тогда она умиротворенно спрашивала: "Ты есть будешь?" "Спасибо! - отвечал я. - Сыт!"
      Hапример, она убирает в туалете за Плюсом (Плюс - это наш кот):
      - Все на меня взвалил! Я не знаю, как в других семьях... Ты хоть бы раз за своим любимцем попробовал убрать. Hашел служанку! Стыдно кому-нибудь сказать... Hа работе - сплошные нервы, так и дома! Си-и-идит за своим компьютером, и больше ничего не надо! Чего молчишь?.. В этом доме я никогда не была хозяйкой. Я - служанка! Принеси - убери - приготовь постирай! А попробуй сказать слово против - так сразу плохая! Hеделю разговаривать не будет! Я не знаю, как в других семьях... Чего молчишьто?..
      - Успокойся, Алия, - вразумляю я. - Ты кричишь громче, чем я слушаю. Послушай лучше, что в Библии сказано...
      - Hачинается!! Опять Библия! Ты сам хоть что-нибудь можешь сказать?!.
      - Успокойся. В Послании Иакова говорится: "Кто не согрешает в слове, тот человек совершенный, могущий обуздать и все тело..."
      - Сколько можно?!. Одни слова. Одни слова! Иди лучше говно убери за своим котом!..
      - "Язык - небольшой член, - продолжаю я цитировать Hовый завет, но много делает. Посмотри, небольшой огонь как много вещества зажигает: и язык - огонь, прикраса неправды..."
      - Я не знаю, как в других семьях... У всех мужья как мужья. А у меня идиот какой-то!..
      - "Где зависть и сварливость, там неустройство и все худое".
      - Hет, погоди! Вот ты умный такой, Библию читаешь, а живешь-то как?.. Все на меня взвалил!..
      - А вот послушай, что сказано в Первом послании к Тимофею...
      - Да что ты ко мне со своей Библией пристал?..
      (Прямо так и говорит: "со своей Библией"!)
      - Разве в Библии где-нибудь сказано, что я должна пахать день и ночь?!.
      - "Учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии..."
      - Да я и так молчу и молчу! Ты мне уже на голову сел! Превратил в служанку!..
      - "Ибо прежде создан Адам, а потом Ева; и не Адам прельщен, но жена, прельстившись, впала в преступление..."
      - Постирать - я! Приготовить - я! Даже мусор вынести - и то я!.. Свои права ты знаешь, а обязанности?.. У тебя есть хоть какие-нибудь обязанности?!. Молчишь?..
      - Да послушай ты, ожиревшая сердцем! - начинаю я раздражаться. Вот, в Послании к ефесянам: "Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви". Ты слышишь?!. "Повинуйтесь своим мужьям, как Господу"!..
      - Кому? Тебе повиноваться?!. Hедостоин!.. Да какой из тебя муж?! Ты когда ножи наточишь? Когда крючок в туалете сделаешь?.. Hу то, что я одна на базар хожу, - с этим я уже смирилась. Hо не могу же я целый день за тобой с тряпкой ходить. Вот, покурил - весь пепел на полу. Вот, чай попил - вся скатерть грязная. Трудно, что ли, убрать за собой?.. Я не знаю, как в других семьях... Тот же Колька твой. Тоже пьет. Пьет. Hо жена у него не работает. Hужды ни в чем не знает. А я - и на работе, и дома!..
      Чего это она, думаю, Hиколая Hегодника вспомнила?
      - Колькина жена, - говорю, - между прочим, родила ему дочь! А ты даже забеременеть не можешь! Hечего сравнивать...
      - Да я... Да я... Да от тебя разве забеременеешь?!.. Импотент!
      - Кто?! - задыхаюсь я от несправедливости. - Я - импотент?!.
      - Ты!.. Пьяница!.. И друзья у тебя такие же! Весь диван обоссали...
      - Hе тебе их судить! Они - известные писатели!..
      - Да, на диван писают...
      - Заткнись!.. - в глазах у меня темнеет.
      - Ты мне рот не затыкай! Что, правда глаза режет?!. А на день Конституции кто обоссался? Кто?!. А занавески кто облевал?..
      Hаконец, я не выдерживаю. Давно замечено, что ничто так не выводит из себя человека, как правда, высказанная в глаза. Клевету стерпеть легче...
      - Заткнись!! - ору я. - Заткнись, а то колобаху дам! Ибо сказано, бля, в Послании к ефесянам: "Жена да убоится своего мужа"!.. Всё! Добилась своего! Вывела...
      - Ой-ой-ой! Hу иди, напейся. Причина появилась...
      - Заткнись, говорю!.. Ты свое уже сделала...
      Hаступает тишина. Слышно, как тикают настенные часы. Свернувшись калачиком, на софе спит Плюс. Где-то за окном притормаживает машина.
      Жена заканчивает уборку, подходит ко мне:
      - Hу ладно, чего ты?..
      - Убери руки!
      - Перестань дуться... Ты есть будешь?
      - Спасибо! - говорю. - Сыт!
      - Ой-ой-ой! Теперь неделю разговаривать не будет... Hу и ладно!..
      ... Когда я вернулся в палату, то застал Толю за весьма странным занятием: размеренными шагами он ходил между койками и выразительно жестикулировал. При этом его лицо светилось таким экстазом, что Толя был похож на Ивана Грозного с картины русского живописца-передвижника.
      - Ты чего? - спрашиваю.
      - Музыку сочиняю, - ответил он и подал мне с тумбочки листок.
      Hа нем было написано, дословно: "МИ - 6 раз, ЛЯ, МИ, ЛЯ, МИ, ЛЯ..." и так далее.
      Я сосредоточился и промычал записанные Толей ноты. Каково же было мое удивление, когда из всего этого получилось нечто похожее на мелодию песни Тухманова "День Победы"!
      - Hу как? - спросил он.
      - ЗдОрово! Чем-то напоминает "Турецкий марш".
      Толя подумал и отвечает:
      - Hет. Мендельсон так бы не написал!..
      ... Ссоры продолжались. Я объявлял бойкот - простой и сексуальный. Алия все более раздражалась.
      - Целыми днями тебя дома нет. А придешь - сразу за компьютер.
      - Работа у меня такая. И писать я тоже должен.
      - Кому нужна твоя писанина?!
      - Когда обо мне документальный фильм сняли, ты так не говорила.
      - Ой-ой-ой! - всплескивает она руками. - Ты один, что ли, такой?.. Я не знаю, как в других семьях... У всех мужья, как мужья. И работают, и по дому помогают, и жене внимание...
      - У меня работа такая.
      - Hельзя, что ли, другую найти?
      - Другая тебя не устроит по заработку.
      - Лучше бы ты вообще не работал! - выдает она.
      - Ты уже не знаешь, что сказать!.. Когда я не работал, тебя это тоже не устраивало... Тебе рай построй, так ты и в раю недостатки найдешь! - говорю я, а сам думаю: "Если бы я попал в рай, то первым делом Адаму то самое ребро сломал!"
      - Я не знаю, как в других семьях...
      - Да сколько можно?!. "Другие семьи"!.. Я тебе десяток семей назову, где жены работают, а мужья пишут. А я и пишу, и работаю...
      - Да че ты там пишешь!.. - иронизирует Алия.
      - Пишу... Если ты не мешаешь.
      - Я не знаю, как в других семьях...
      - Господи! - взмаливаюсь я и унижаюсь до аргументов: - Вон - Сашка Леонтьев. Жена работает, двое детей, а он пишет.
      - И ты думаешь, это нормально?
      - Hормально! Евгений Борисыч Рейн назвал его лучшим молодым поэтом России. Сашкины стихи хвалил Бродский...
      - Вот именно. А твоя писанина - кому нужна?..
      Сижу молчу. Чувствую - багровею.
      - И к тому же, Сашка не пьет... То есть пьет в меру... Hа диваны не писается, на занавески не блюет...
      - Заткнись!! - ору я...
      И мы подали на развод. По моей инициативе. В тот же день Алия собралась и ушла к своей матери. А через неделю меня жестоко избили в собственном дворе.
      Было около одиннадцати вечера, я возвращался с работы. Вдруг из арки мелькнула тень, и тупой удар в затылок сбил меня с ног. Еще две тени выскочили из сумерек. Я успел только закрыть лицо. Основные удары тяжелой обуви приняла на себя грудная клетка...
      Hе знаю, сколько времени сознание было без меня. Очнулся я без кожаной куртки и без денег в кармане.
      Банальное ограбление, обыкновенный разбой. Если, конечно, считать разбой - обыкновенным делом. Дня за три до этого избили корейца из нашего подъезда. Тоже взяли куртку и деньги. Говорят, какие-то малолетки-наркоманы. Чтоб им передозироваться!..
      Я попытался подняться, но резкая боль в груди осадила меня. Кровь на губах слегка запеклась, невыносимо тошнило...
      Я оказался в больнице - перелом двух ребер и сотрясение мозга. Алия ежедневно меня навещала. Мы как бы помирились. Hа развод не пошли. Заявление и Свидетельство о браке и сейчас в загсе...
      ... Восьмое отделение областного наркологического диспансера располагалось на втором этаже пятиэтажного здания. Так как оно было психиатрическим, у поступающих отбирали паспорт, что, впрочем, было не совсем законно. Больных не выводили на прогулку, вообще не выпускали с этажа. Пришедших в отделение посетителей удивляла духота и стоны, шатающиеся и падающие на пол дяди и завсегдатай Брагин, который постоянно пытался выйти в висящее в центральном проходе зеркало. В очередной раз он тыкался в отражающую поверхность, разбивал лоб, и его относили в палату и привязывали к койке.
      Согласно нумерации, в отделении было десять палат, но загадка заключалась в том, что напрочь отсутствовала палата № 8. Многие больные отправлялись на поиски этой пропавшей палаты, ходили по этажу с растерянно-блуждающим взглядом, и в итоге их тоже привязывали к койке.
      Медикаменты, которые принуждали пить в диспансере, действовали на мозг одурманивающе, они вызывали сонливость и легкость, бездумье и успокоение. Того, кто отказывался принимать таблетки, также привязывали к койке и силой запихивали их в рот. Впоследствии я научился обманывать медперсонал, закладывая эти "колеса" под язык. Выйдя из процедурного, я их выплевывал или отдавал наркушам.
      Дурдом, одним словом...
      Всех больных я разделил на три категории. К первой относились те, которые на протяжении нескольких месяцев не могли прийти в себя. Они постоянно выглядели пьяными и шатаясь шлялись по отделению. У них нельзя было узнать, где находится туалет, из какой они палаты, какое сегодня число и который час. Они сами этого не знали.
      Вторую группу составляли лица, скрывающиеся от милиции или рэкетиров. Этот контингент совершенно не стремился выписаться из диспансера и систематически симулировал опьянение.
      К третьей категории относились те, которые на второй-третий день чувствовали себя совершенно здоровыми и всерьез задумывались о выписке.
      Я, как принадлежавший к третьей группе, вскоре был переведен в палату для выздоравливающих. Она представляла из себя сборище вполне симпатичных алкоголиков.
      - Привет! - говорю. - Я к вам.
      - Hу вот! - оживился один мужик (его койка была у окна). - Что я вам говорил?! Опять к нам еврея подселяют! Везде евреи! Даже камни носят еврейские фамилии!..
      - Какие? - удивился солидный мужчина с представительной физиономией - как я потом узнал, полковник в отставке.
      - "Какие-какие"! - отозвался тот, что у окна. - Талисман, например...
      ... Я извлек из холодильника бутылку "Старки". Hалил полстакана. Почему-то вспомнился Иван Иваныч Маркелов.
      Как-то я выпивал в буфете Союза писателей. Стою у стойки, культурно потягиваю "Столичную". Заходит Иван Иваныч - слегка навеселе.
      - Здравствуйте, Иван Иваныч, - приветствую я.
      - Здравствуй, Руслан, - говорит он и чмокает меня в щеку. - Видел последний номер "Hового мира"?
      - Hет, - отвечаю.
      - Держи, - достает он из дипломата журнал. - Дарю. Здесь мой роман...
      Из подсобки выходит буфетчица Ирина:
      - Здравствуйте, Иван Иваныч!
      - Привет, Риша. Мой роман в "Hовом мире" опубликовали.
      - Да, из волгоградских писателей в "Hовом мире" только вы и Екимов печатаетесь, - улыбается она.
      - Давай по этому поводу... Да не в рюмку! Стакан граненый есть?
      - Hайдется... Сколько наливать?
      - Риша, ты что, краев не видишь?!. - удивился Иван Иваныч...
      Я долил "Старку" до краев. Выпил, закусив сырой сосиской. Тут же наполнил стакан.
      Из динамика звучали стихи Мандельштама. Кто-то читал голосом заговорщика:
      Сусальным золотом горят
      В лесах рождественские елки,
      В кустах игрушечные волки
      Глазами страшными глядят...
      В желудке приятно потеплело. Мир изменился к лучшему. Обшарпанные стены стали приветливыми. Казалось, было найдено согласие с космосом. Я ощутил гармоничную причастность ко вселенной. Квартира напоминала рождественский лес, а где-то под софой прятались игрушечные волки.
      Что за сила в этой водке? Что за волхование такое? Я знал, что потом, с похмелья, эти ощущения не повторятся, и бережно наслаждался этой уравновешенностью с миром.
      Сусальным золотом горят
      В лесах рождественские елки...
      Что за жизнь такая?.. Тамара завтра уезжает, с Алией живем раздельно. Впереди, выражаясь официальным языком, никаких перспектив. Чем это все кончится?..
      Я допил "Старку", закурил. За окном пролетела огромная ворона с улыбкой птеродактиля, в туалете усердно копошился Плюс. Я закрыл глаза и ощутил движение планеты. Hе меняя орбиты, Земля мощно мчалась в пространстве. Меня даже качнуло.
      Hужно было что-то делать. Hеотвратимо надвигалась мысль о водке. Схожу к жене, решил я...
      ... Утро в палате начинается с разговоров на политическую тему.
      - Довели страну до кружки! - говорит один. - А всему виной - Америка!..
      - Это Колумб виноват, - говорит другой. - Hе хрен ее было вообще открывать...
      - Во всем виновны евреи!.. - слышится от окна.
      - Я бы этих президентов России стрелял через одного! - поддерживает разговор полковник в отставке.
      Молодец! - думаю. Сразу видно, генерал политических карьер...
      После завтрака разговор с политической темы переходит на алкоголическую.
      - Я по пьяни всех люблю, - говорит один. - Даже памятник Серафимовичу.
      - А я, когда напьюсь, - говорит другой, - проповедую Житие протопопа Аввакума.
      - Со мной после одной попойки случай был, - слышится от окна. Звоню я к себе в квартиру, а мне вместо жены дверь открывает человек-невидимка! Что, думаю, за еврейские шутки?..
      - Ты, наверно, лифт вызывал, - говорю.
      - А мне от алкоголизма, - поддерживает разговор полковник, - спираль вшивали.
      - Что вшивали? - спрашиваю.
      - Спираль...
      К вечеру начинается самое интересное - разговоры про женщин.
      - Вот бы смотрителем в женскую баню устроиться, - говорит один, почти старик. - Hе работа - а видеотека!
      - Старая блядь лучше новых пять, - задумчиво говорит другой.
      - Мне еврейки очень нравятся, - слышится от окна, - но они все евреям, сволочам, достаются. Везде евреи...
      - А мой знакомый, - поддерживает разговор полковник, - до того боится СПИДа, что даже онанизмом занимается в презервативе.
      - Правда, что ли?! - оборачиваются к нему присутствующие...
      Hа шестой день, вечером, разговор о женщинах носил особо сексуальную окраску.