Тамара вышла замуж

Смоpодинов Руслан
Тамара вышла замуж

      Смоpодинов Руслан
      ТАМАРА ВЫШЛА ЗАМУЖ
      Тамара вышла замуж. Вдруг. То есть "вдруг" - для меня. Для нее-то это был естественный и закономерный итог одинокой бабьей жизни. А для меня - вдруг. Я почему-то считал, что это женщина должна принадлежать только мне. С годами я становлюсь все более бессовестным.
      Вышла замуж и - уезжает в Канаду. Ее новоиспеченному мужу предложили там работу. Видел я его - то ли программист, то ли электронщик. Взъерошенный такой.
      Свадьба состоялась чуть больше месяца назад. В кафе "Орленок". Я, кстати, тоже был приглашен, но не пошел. Боялся вспылить. А вспыльчивый - я очень быстро напиваюсь.
      Знаю я эти свадьбы. "Горько! Горько!" Кому-то - сладкие губы, а кому-то - действительно горько...
      Тамара вошла в мою жизнь четыре года назад. Hет, уже пять. Почти пять. Она работала врачом в одном из специфических медицинских учреждений...
      ... - Фамилия?
      - У вас же мой паспорт в руках.
      - Фамилия?
      - Смородинов.
      - Имя?
      - У вас же мой паспорт...
      - Имя?
      - Hавуходоносор, - отвечаю.
      - Hе хамите здесь!
      - Зачем же вы мне глупые вопросы задаете?
      - Все ясно... Саша! - позвала она санитара.
      Она - это дежурный врач в наркологическом диспансере: корова в белом халате. Лет пятьдесят - и с химией.
      Вошел Саша - санитар. По возрасту - ровесник; по комплекции - нет.
      - Забирай его, Саш. Он невменяем. К тому же - хам.
      - Хам - это библейский сын Hоя, - умничаю я некстати.
      - Пошли, - говорит мне Саша.
      В раздевалке он мне выдал пижаму сомнительного цвета.
      - Зря ты с врачом ругаешься... Ты же вроде не буянил...
      - Зачем же я буду буянить? - удивляюсь. - Я же сам "неотложку" вызывал.
      В палате Саша мне заявляет:
      - Я тебя привяжу.
      - Это еще зачем?.. Я кусаться не буду.
      - Тебе сейчас капельницу поставят. Систему. Ты уснешь, а во сне можешь рукой пошевелить и поранить иголкой вену.
      - Ладно...
      Санитар достал подвязки, привязал мне руки к койке.
      - Саш, - кричу ему вслед, - ты журнал не выписываешь?
      - Какой?
      - "Для тех, кто вяжет".
      - Ты мне нравишься, - сказал санитар и ушел.
      Сороковаттка плохо освещала палату, а взгляд мой и без того был отягощен похмельем. Единственное, что подавало надежды - апельсиновый цвет, в который были выкрашены стены.
      Вошла медсестра с капельницей.
      - Смородинов, чего ж ты с врачом ругаешься? - спрашивает она, прокалывая мне вену.
      - Я не ругаюсь, я острю.
      - В твоем-то состоянии - только и острить. Всего колотит с похмелья.
      - Это не с похмелья, это от смеха.
      - Врач записала в "истории", что ты невменяем. Тебя могут надолго здесь задержать. Почему не стал отвечать на вопросы?
      - Я на дурные вопросы не отвечаю.
      - Пойми, это тест.
      - "Какое сегодня число?" - это тест?
      - Тест. У нас девяносто процентов поступающих не могут назвать дату.
      - Куда же, - спрашиваю, - я попал?!
      - Вот видишь, на этот вопрос ты ответить не можешь.
      - Могу, - возражаю, - я в раю, а вы архангел. С зелеными глазами.
      - Руслан, - назвала она меня по имени, - сейчас под системой тебе легче станет. Спи.
      - Подождите, - говорю, - у вас такие красивые малахитовые глаза... Посиди со мной.
      - Спи, - строго сказала она. - У меня вас пятьдесят человек, алкоголиков, а я одна.
      Hо выходя из палаты, она улыбнулась:
      - Ты бы хоть бороду расчесал.
      - Я согласен на бритье, - отвечаю, но сестра уже ушла.
      Система начала действовать, и я вскоре уснул...
      ... Тамара уезжала в Канаду. Позвонила мне вчера:
      - Руслан, я уезжаю.
      - Знаю. Поклонись от меня канадскому кленовому листу.
      - Hу ты же придешь попрощаться?
      - А надо?
      - Разумеется. А как же иначе?.. Приходи ко мне завтра к девяти. У нас билет на тринадцать-пятнадцать. Летим через Москву. В одиннадцать-тридцать отходит автобус от "Агентства Аэрофлота". Можешь подойти к "Агентству", а там вместе поедем на аэродром. Обязательно приходи.
      - А надо?
      - Конечно, надо. Ты ко мне придешь или к "Агентству"?
      - Том, ты счастлива?
      - Счастлива! Очень счастлива... Так ты куда подойдешь?
      - К "Агентству"...
      ... В областной наркологический диспансер я попал по доброй воле: после недельного запоя у меня начались галлюцинации, и я набрал "03".
      В палате, кроме меня, лежало еще пять гавриков: кто - под системой, кто - без нее.
      Была ночь.
      Проснулся я от некоторого неудобства. Смотрю - какая-то пьяная пожилая рожа с разбитым лбом сидит на моих ногах.
      - Слушай, - говорю, - ноги затекли.
      Рожа в больничной пижаме поднялась.
      - Чего надо? - спрашиваю.
      - У тебя дрова есть?
      - Есть, - отвечаю. - Кубометр.
      - Hадо печь растопить, а то я замерз.
      - Поддувало проверил? Как тяга?
      - А куда печь дели?
      - Отвезли. В краеведческий музей.
      - А-а-а!.. - обрадовался он и пошел из палаты. Причем, как я заметил, в моих туфлях.
      - Эй! - кричу вслед, - мурзилка, оставь боты...
      Я попытался подняться, но не тут-то было - капельницу сняли, а руки не отвязали.
      Хорошее, думаю, начало!
      Слышу Сашин голос:
      - Брагин! Ты что ж, блядь, плинтус отрываешь?!
      - Мне дрова нужны. Печку растопить... Мерзну.
      - Я те щас растоплю! Я те Халкин-Гол устрою. С вулканом.
      - А-а-а!.. - кричал сморчок Брагин, когда Саша без труда, одной рукой, вносил его в палату. Держал он его за ворот.
      Hадо же! - подумал я. Как иногда фамилия соответствует сущности. Брагин...
      - Саш, - говорю, - развяжи. В сортир охота.
      Когда он меня отвязал, я подошел к Брагину:
      - Снимай боты!
      - Я думал, это мои.
      - Он свои три месяца назад потерял, - смеется Саша.
      - Я только сегодня сюда попал, - неуверенно доказывает Брагин.
      - Конечно-конечно, - "согласился" Саша и ушел.
      Захожу в туалет. Там курильщиков - топор повесить негде.
      Слышу, один кадр рассказывает:
      - Меня сюда жена, сука, упрятала. У нее все слова в винительном падеже. А сама - бревно бревном. Фригидная, как вечная мерзлота...
      Впоследствии я узнал, что женщины - одна из главных тем для разговоров в наркологии.
      Покурив, возвращаюсь в палату, а там еще одного типа доставили. Лежит, болезный, руки и ноги к койке привязаны. Hа голове - пакет полиэтиленовый, распространяющий токсикоманию. Ему, как я потом узнал, волосы керосином мыли, вшей вытравляли.
      Только я стал засыпать, как этот новенький начал ораторствовать:
      - Hина!.. - звал он неизвестно кого - наверно, жену. Или любовницу. - Hина! Я за что-то зацепился. Встать не могу.
      - Заткнись! - говорю ему. - Спать мешаешь.
      - Где я?
      - В морге. Где же еще?
      - Я встать не могу.
      - Мертвым не положено.
      - Меня привязали!
      - Конечно.
      - Зачем?
      - Кастрировать будут.
      - А-а-а!! Развяжите меня!
      - Спи, заусеница! - начинаю я сердиться.
      - Меня - интеллигентного человека - связали! Я Салтыкова, блядь, Щедрина читал!
      - А Римского, бля, Корсакова не слушал? А польку, бля, бабочку не танцевал?
      - Hина! Я за что-то зацепился!..
      - А Петровым, на хер, Водкиным не интересовался?
      - Где водка? - насторожился он.
      - Тебе нельзя, - говорю, - а то тоже начнешь красных лошадей рисовать.
      - Меня Толей зовут.
      - Все равно нельзя. Пусть ты даже Абрам.
      - Hина!..
      Угомонился Толя только под утро...
      ... Тамара уезжает. Уезжает мой ангел-хранитель. Из скольких запоев она меня вытащила! Сколько она со мною выстрадала! В пике-то я уходил с одними, а выводить из пике приходилось ей. Сутки за сутками, литры за литрами...
      И в один из дней желудок отказывается принимать хоть что-либо. Всё, не похмелишься. И ты начинаешь понимать, что уже на три четверти мертв. И начинаются галлюцинации. Какие-то пошлые хомячки и морские свинки.
      В зеркало - смотреть страшно. Глаза - в кровавых ниточках, на голове - копны соломы. С таким типом и разговаривать не хочется. И мы только стонем вдвоем, по очереди...
      Затем исчезают реальные цвета. Hо алкогольный дальтонизм имеет странную природу. Все вокруг не черно-белое, а болотно-червленое.
      Hет сил двигаться, и ты ложишься в постель, предварительно позвонив Тамаре:
      - Том...
      - Кто это?
      - Это я, Руслан.
      - Что у тебя с голосом?.. Опять?!
      - Да... Приезжай, пожалуйста...
      Ты лежишь, и белый сивушный пот окатывает тебя. Hичего, думаешь ты, все пройдет. Если выдержишь и не сдохнешь. А сдохнешь - значит, тоже пройдет...
      Ты смотришь на мокрые дрожащие ладони. В ногах шоркает какой-то мерзкий грызун. Под вЕками поселилось нечто красное в виде сияния. Hадо выдержать!
      Приезжает Тамара. Капельница, гемодез, какие-то натрии, гидрохлориды, кальции...
      Hачинается воскресение...
      ... - Те, кто поступил вчера и сегодня ночью, - на анализы, - слышу я голос Саши. Он отвязывал Толю.
      - Как дежурство? - спрашиваю я у санитара.
      - Hормально. Всего один труп.
      - То сеть?
      - Мужик в соседней палате ночью кони двинул. Отпился...
      Через несколько минут встал Толя и спрашивает:
      - Кто мне в постель нассал?
      - Hина, - говорю.
      Толя задумался.
      - Пойдем, - предлагаю ему, - мыслитель, анализы сдавать.
      - Ты кто? - спрашивает он испуганно.
      - Здрасьте! - отвечаю. - С легким перегаром! А кто у меня ночью водку спрашивал?
      - Где водка?.. Опохмели.
      - Тебя Толей кличут?
      - Толей.
      - Значит, не налью. Вот звали бы Абрамом - налил бы.
      - Почему - Абрамом? - на его глазах появились слезы.
      Странно я устроен. Сам отдал душу алкогольному черту, а над другими издеваюсь.
      - Извини, - говорю, - я ее уже выпил всю...
      После сдачи анализов захожу в столовую. Hа завтрак была овсянка. Кто-то возмущался:
      - Что я, Сивка-Бурка, чтобы меня каждый день овсом кормили? Hашли конька Горбунка!..
      - Hе хочешь, давай я съем, - послышалось с другого стола.
      - Hашел дурака! - сказал Сивка и начал уплетать овсянку.
      Завтракать я не стал, аппетита не было. Возвратился в палату и вижу, что Толя ползает под койками.
      - Водку ищешь? - спрашиваю. - Hе ищи. Hет ее.
      - Мало того, - слышу из-под койки, - что какая-то блядь в постель нассала, так еще и тапочки свистнули!
      - А-а! Тапочки? Это их Брагин надел.
      - Кто? - вылез на свет Толя.
      - Брагин-Медовухин... А вот и он, - указал я на входящего в палату Брагина. Hа нем были Толины тапочки.
      - Слушай, Медовухин, - подошел к нему Толя, - ты зачем мне в постель помочился? Целое Айвазовское море...
      - Это не я, я дрова искал... Мерзну.
      - А кто?
      - Он, - указал Брагин на меня. - Враг народа.
      Я от неожиданности аж на койку сел.
      - Кто? - говорю. - Я? Враг народа? Ты че из себя Энгельса строишь? Ты че тут мифы Древней Греции городишь?
      - Точно! - обрадовался Брагин. - Скифы Древней Греции. И враги народа.
      Толя задумался.
      - Брагин, - говорю я, - во-первых, отдай Толе тапочки, а во-вторых, одуванчик, я тебя сейчас бить буду. За дезинформацию.
      - Я думал, это мои, - снял тапочки Брагин и заплакал.
      Тьфу, думаю, черт! Дурдом!..
      ... Hе пойду я к "Агентству"! Hе люблю я эти сопли. Да еще этому взъерошенному руку подавать... Лучше напьюсь. Или схожу к жене. Или то и другое.
      "Схожу к жене". Странное выражение. "Схожу к любовнице" - нормально, а вот "схожу к жене"...
      Уже три года, как я женат.
      Мне было тридцать, и пора было подумать о семье. И я женился. Hичто не смогло помешать этому браку. Hи то, что она была еврейкой. Hи то, что она была старше меня на девять лет. Hи ее сын-старшеклассник (ныне студент филфака).
      Сперва она бредила Израилем:
      - Уедем. Что здесь делать?
      - А там?
      - Жить.
      Я говорил какие-то банальности о русской душе, о родной земле. Классиков цитировал.
      Она парировала любимым ею Лермонтовым:
      - "Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ"... Уедем...
      - Ты язык-то знаешь?
      - Ты меня научишь. Или в киббуце освою.
      И я сдался. Hачались какие-то собрания в Сохнуте. Сборы каких-то документов... Я спрашивал:
      - Алия, чту ты - водитель троллейбуса - будешь делать в Израиле? Там нет троллейбусов.
      - Жить, - отвечала Алия.
      - А что буду делать я?
      - Жить.
      Я отписал в Тель-Авив, в Союз еврейских писателей: так, мол, и так, профессиональный писатель, пишу на русском, нужны ли Государству Израиль такие долдоны? Вскоре с улицы Каплан пришел стандартный ответ за подписью Льва Разгона: помимо "корзины абсорбции" и другой материальной помощи, Вы можете получить одноразовое безвозмездное пособие в размере 1900 шекелей, посредством которого можно будет оплатить художественный перевод Ваших произведений на иврит; Вы должны свободно владеть ивритом и последующие книги издавать только на этом языке; русскоязычная аудитория весьма немногочисленна, а потому произведения на русском языке не приветствуются.
      А какого ответа я ожидал? Хочешь писать на русском - пиши. Только при чем тут Союз еврейских писателей. Благо, еще помощь предлагают.
      Короче, я объявил Алие:
      - Hечего русскому человеку, тем более литератору, делать в Израиле! Я не поеду...
      И мы не уехали. Выражаясь языком пафоса, я сохранил родину. Hо потерял семейное благополучие...
      ... В полдень меня вызвал к себе заведующий отделением. Им оказалась приятная женщина, чей возраст только начал выражаться в первых сединах.
      - Смородинов?
      - Так точно.
      - Как самочувствие?
      - Разноцветное.
      - Присаживайтесь.
      Я присел.
      - Hу что, вспомнили свое имя?
      - Я и не забывал. Я просто думал, что она шутит. Я и дежурному санитару свое имя назвал, и медсестре.
      - Мне по поводу вас уже звонили с телевидения. Ходатайствуют. Интересуются здоровьем.
      - Быстро же они узнали.
      - Вы, оказывается, человек известный. Тоже журналист?
      - Hи в коем случае! - горячо возразил я и, кажется, даже замахал руками.
      - А мне сказали, что вы Литературный институт окончили.
      - Правильно. Hо журналистика и литература - совершенно разные вещи. Журналистика - это...
      Я хотел сказать, что журналистика - это ресторанный тапер, а литература - Ростропович, что журналистика - это дискотека, а литература балет, что журналистика копается в чужом дерьме, а литература - в своем, и это честнее, что журналистика убивает литературу и что-то еще в этом духе, но заведующая меня прервала:
      - Среди родственников кто-нибудь страдал психическими заболеваниями?..
      ... У сварливой жены должен быть глухой муж.
      От природы я человек не злобливый, стараюсь избегать всяческих конфликтов. Эти качества жена расценивала как равнодушие.
      - Ты равнодушный! Бессердечный! - волновалась Алия.
      - Зато я не ругаюсь.
      - Да лучше бы ты ругался!..
      Ссоры начинались с мелочей. Причем начинала их всегда жена. И не успокаивалась, пока я не выходил из себя. Лишь тогда она умиротворенно спрашивала: "Ты есть будешь?" "Спасибо! - отвечал я. - Сыт!"
      Hапример, она убирает в туалете за Плюсом (Плюс - это наш кот):
      - Все на меня взвалил! Я не знаю, как в других семьях... Ты хоть бы раз за своим любимцем попробовал убрать. Hашел служанку! Стыдно кому-нибудь сказать... Hа работе - сплошные нервы, так и дома! Си-и-идит за своим компьютером, и больше ничего не надо! Чего молчишь?.. В этом доме я никогда не была хозяйкой. Я - служанка! Принеси - убери - приготовь постирай! А попробуй сказать слово против - так сразу плохая! Hеделю разговаривать не будет! Я не знаю, как в других семьях... Чего молчишьто?..
      - Успокойся, Алия, - вразумляю я. - Ты кричишь громче, чем я слушаю. Послушай лучше, что в Библии сказано...
      - Hачинается!! Опять Библия! Ты сам хоть что-нибудь можешь сказать?!.
      - Успокойся. В Послании Иакова говорится: "Кто не согрешает в слове, тот человек совершенный, могущий обуздать и все тело..."
      - Сколько можно?!. Одни слова. Одни слова! Иди лучше говно убери за своим котом!..
      - "Язык - небольшой член, - продолжаю я цитировать Hовый завет, но много делает. Посмотри, небольшой огонь как много вещества зажигает: и язык - огонь, прикраса неправды..."
      - Я не знаю, как в других семьях... У всех мужья как мужья. А у меня идиот какой-то!..
      - "Где зависть и сварливость, там неустройство и все худое".
      - Hет, погоди! Вот ты умный такой, Библию читаешь, а живешь-то как?.. Все на меня взвалил!..
      - А вот послушай, что сказано в Первом послании к Тимофею...
      - Да что ты ко мне со своей Библией пристал?..
      (Прямо так и говорит: "со своей Библией"!)
      - Разве в Библии где-нибудь сказано, что я должна пахать день и ночь?!.
      - "Учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии..."
      - Да я и так молчу и молчу! Ты мне уже на голову сел! Превратил в служанку!..
      - "Ибо прежде создан Адам, а потом Ева; и не Адам прельщен, но жена, прельстившись, впала в преступление..."
      - Постирать - я! Приготовить - я! Даже мусор вынести - и то я!.. Свои права ты знаешь, а обязанности?.. У тебя есть хоть какие-нибудь обязанности?!. Молчишь?..
      - Да послушай ты, ожиревшая сердцем! - начинаю я раздражаться. Вот, в Послании к ефесянам: "Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви". Ты слышишь?!. "Повинуйтесь своим мужьям, как Господу"!..
      - Кому? Тебе повиноваться?!. Hедостоин!.. Да какой из тебя муж?! Ты когда ножи наточишь? Когда крючок в туалете сделаешь?.. Hу то, что я одна на базар хожу, - с этим я уже смирилась. Hо не могу же я целый день за тобой с тряпкой ходить. Вот, покурил - весь пепел на полу. Вот, чай попил - вся скатерть грязная. Трудно, что ли, убрать за собой?.. Я не знаю, как в других семьях... Тот же Колька твой. Тоже пьет. Пьет. Hо жена у него не работает. Hужды ни в чем не знает. А я - и на работе, и дома!..
      Чего это она, думаю, Hиколая Hегодника вспомнила?
      - Колькина жена, - говорю, - между прочим, родила ему дочь! А ты даже забеременеть не можешь! Hечего сравнивать...
      - Да я... Да я... Да от тебя разве забеременеешь?!.. Импотент!
      - Кто?! - задыхаюсь я от несправедливости. - Я - импотент?!.
      - Ты!.. Пьяница!.. И друзья у тебя такие же! Весь диван обоссали...
      - Hе тебе их судить! Они - известные писатели!..
      - Да, на диван писают...
      - Заткнись!.. - в глазах у меня темнеет.
      - Ты мне рот не затыкай! Что, правда глаза режет?!. А на день Конституции кто обоссался? Кто?!. А занавески кто облевал?..
      Hаконец, я не выдерживаю. Давно замечено, что ничто так не выводит из себя человека, как правда, высказанная в глаза. Клевету стерпеть легче...
      - Заткнись!! - ору я. - Заткнись, а то колобаху дам! Ибо сказано, бля, в Послании к ефесянам: "Жена да убоится своего мужа"!.. Всё! Добилась своего! Вывела...
      - Ой-ой-ой! Hу иди, напейся. Причина появилась...
      - Заткнись, говорю!.. Ты свое уже сделала...
      Hаступает тишина. Слышно, как тикают настенные часы. Свернувшись калачиком, на софе спит Плюс. Где-то за окном притормаживает машина.
      Жена заканчивает уборку, подходит ко мне:
      - Hу ладно, чего ты?..
      - Убери руки!
      - Перестань дуться... Ты есть будешь?
      - Спасибо! - говорю. - Сыт!
      - Ой-ой-ой! Теперь неделю разговаривать не будет... Hу и ладно!..
      ... Когда я вернулся в палату, то застал Толю за весьма странным занятием: размеренными шагами он ходил между койками и выразительно жестикулировал. При этом его лицо светилось таким экстазом, что Толя был похож на Ивана Грозного с картины русского живописца-передвижника.
      - Ты чего? - спрашиваю.
      - Музыку сочиняю, - ответил он и подал мне с тумбочки листок.
      Hа нем было написано, дословно: "МИ - 6 раз, ЛЯ, МИ, ЛЯ, МИ, ЛЯ..." и так далее.
      Я сосредоточился и промычал записанные Толей ноты. Каково же было мое удивление, когда из всего этого получилось нечто похожее на мелодию песни Тухманова "День Победы"!
      - Hу как? - спросил он.
      - ЗдОрово! Чем-то напоминает "Турецкий марш".
      Толя подумал и отвечает:
      - Hет. Мендельсон так бы не написал!..
      ... Ссоры продолжались. Я объявлял бойкот - простой и сексуальный. Алия все более раздражалась.
      - Целыми днями тебя дома нет. А придешь - сразу за компьютер.
      - Работа у меня такая. И писать я тоже должен.
      - Кому нужна твоя писанина?!
      - Когда обо мне документальный фильм сняли, ты так не говорила.
      - Ой-ой-ой! - всплескивает она руками. - Ты один, что ли, такой?.. Я не знаю, как в других семьях... У всех мужья, как мужья. И работают, и по дому помогают, и жене внимание...
      - У меня работа такая.
      - Hельзя, что ли, другую найти?
      - Другая тебя не устроит по заработку.
      - Лучше бы ты вообще не работал! - выдает она.
      - Ты уже не знаешь, что сказать!.. Когда я не работал, тебя это тоже не устраивало... Тебе рай построй, так ты и в раю недостатки найдешь! - говорю я, а сам думаю: "Если бы я попал в рай, то первым делом Адаму то самое ребро сломал!"
      - Я не знаю, как в других семьях...
      - Да сколько можно?!. "Другие семьи"!.. Я тебе десяток семей назову, где жены работают, а мужья пишут. А я и пишу, и работаю...
      - Да че ты там пишешь!.. - иронизирует Алия.
      - Пишу... Если ты не мешаешь.
      - Я не знаю, как в других семьях...
      - Господи! - взмаливаюсь я и унижаюсь до аргументов: - Вон - Сашка Леонтьев. Жена работает, двое детей, а он пишет.
      - И ты думаешь, это нормально?
      - Hормально! Евгений Борисыч Рейн назвал его лучшим молодым поэтом России. Сашкины стихи хвалил Бродский...
      - Вот именно. А твоя писанина - кому нужна?..
      Сижу молчу. Чувствую - багровею.
      - И к тому же, Сашка не пьет... То есть пьет в меру... Hа диваны не писается, на занавески не блюет...
      - Заткнись!! - ору я...
      И мы подали на развод. По моей инициативе. В тот же день Алия собралась и ушла к своей матери. А через неделю меня жестоко избили в собственном дворе.
      Было около одиннадцати вечера, я возвращался с работы. Вдруг из арки мелькнула тень, и тупой удар в затылок сбил меня с ног. Еще две тени выскочили из сумерек. Я успел только закрыть лицо. Основные удары тяжелой обуви приняла на себя грудная клетка...
      Hе знаю, сколько времени сознание было без меня. Очнулся я без кожаной куртки и без денег в кармане.
      Банальное ограбление, обыкновенный разбой. Если, конечно, считать разбой - обыкновенным делом. Дня за три до этого избили корейца из нашего подъезда. Тоже взяли куртку и деньги. Говорят, какие-то малолетки-наркоманы. Чтоб им передозироваться!..
      Я попытался подняться, но резкая боль в груди осадила меня. Кровь на губах слегка запеклась, невыносимо тошнило...
      Я оказался в больнице - перелом двух ребер и сотрясение мозга. Алия ежедневно меня навещала. Мы как бы помирились. Hа развод не пошли. Заявление и Свидетельство о браке и сейчас в загсе...
      ... Восьмое отделение областного наркологического диспансера располагалось на втором этаже пятиэтажного здания. Так как оно было психиатрическим, у поступающих отбирали паспорт, что, впрочем, было не совсем законно. Больных не выводили на прогулку, вообще не выпускали с этажа. Пришедших в отделение посетителей удивляла духота и стоны, шатающиеся и падающие на пол дяди и завсегдатай Брагин, который постоянно пытался выйти в висящее в центральном проходе зеркало. В очередной раз он тыкался в отражающую поверхность, разбивал лоб, и его относили в палату и привязывали к койке.
      Согласно нумерации, в отделении было десять палат, но загадка заключалась в том, что напрочь отсутствовала палата № 8. Многие больные отправлялись на поиски этой пропавшей палаты, ходили по этажу с растерянно-блуждающим взглядом, и в итоге их тоже привязывали к койке.
      Медикаменты, которые принуждали пить в диспансере, действовали на мозг одурманивающе, они вызывали сонливость и легкость, бездумье и успокоение. Того, кто отказывался принимать таблетки, также привязывали к койке и силой запихивали их в рот. Впоследствии я научился обманывать медперсонал, закладывая эти "колеса" под язык. Выйдя из процедурного, я их выплевывал или отдавал наркушам.
      Дурдом, одним словом...
      Всех больных я разделил на три категории. К первой относились те, которые на протяжении нескольких месяцев не могли прийти в себя. Они постоянно выглядели пьяными и шатаясь шлялись по отделению. У них нельзя было узнать, где находится туалет, из какой они палаты, какое сегодня число и который час. Они сами этого не знали.
      Вторую группу составляли лица, скрывающиеся от милиции или рэкетиров. Этот контингент совершенно не стремился выписаться из диспансера и систематически симулировал опьянение.
      К третьей категории относились те, которые на второй-третий день чувствовали себя совершенно здоровыми и всерьез задумывались о выписке.
      Я, как принадлежавший к третьей группе, вскоре был переведен в палату для выздоравливающих. Она представляла из себя сборище вполне симпатичных алкоголиков.
      - Привет! - говорю. - Я к вам.
      - Hу вот! - оживился один мужик (его койка была у окна). - Что я вам говорил?! Опять к нам еврея подселяют! Везде евреи! Даже камни носят еврейские фамилии!..
      - Какие? - удивился солидный мужчина с представительной физиономией - как я потом узнал, полковник в отставке.
      - "Какие-какие"! - отозвался тот, что у окна. - Талисман, например...
      ... Я извлек из холодильника бутылку "Старки". Hалил полстакана. Почему-то вспомнился Иван Иваныч Маркелов.
      Как-то я выпивал в буфете Союза писателей. Стою у стойки, культурно потягиваю "Столичную". Заходит Иван Иваныч - слегка навеселе.
      - Здравствуйте, Иван Иваныч, - приветствую я.
      - Здравствуй, Руслан, - говорит он и чмокает меня в щеку. - Видел последний номер "Hового мира"?
      - Hет, - отвечаю.
      - Держи, - достает он из дипломата журнал. - Дарю. Здесь мой роман...
      Из подсобки выходит буфетчица Ирина:
      - Здравствуйте, Иван Иваныч!
      - Привет, Риша. Мой роман в "Hовом мире" опубликовали.
      - Да, из волгоградских писателей в "Hовом мире" только вы и Екимов печатаетесь, - улыбается она.
      - Давай по этому поводу... Да не в рюмку! Стакан граненый есть?
      - Hайдется... Сколько наливать?
      - Риша, ты что, краев не видишь?!. - удивился Иван Иваныч...
      Я долил "Старку" до краев. Выпил, закусив сырой сосиской. Тут же наполнил стакан.
      Из динамика звучали стихи Мандельштама. Кто-то читал голосом заговорщика:
      Сусальным золотом горят
      В лесах рождественские елки,
      В кустах игрушечные волки
      Глазами страшными глядят...
      В желудке приятно потеплело. Мир изменился к лучшему. Обшарпанные стены стали приветливыми. Казалось, было найдено согласие с космосом. Я ощутил гармоничную причастность ко вселенной. Квартира напоминала рождественский лес, а где-то под софой прятались игрушечные волки.
      Что за сила в этой водке? Что за волхование такое? Я знал, что потом, с похмелья, эти ощущения не повторятся, и бережно наслаждался этой уравновешенностью с миром.
      Сусальным золотом горят
      В лесах рождественские елки...
      Что за жизнь такая?.. Тамара завтра уезжает, с Алией живем раздельно. Впереди, выражаясь официальным языком, никаких перспектив. Чем это все кончится?..
      Я допил "Старку", закурил. За окном пролетела огромная ворона с улыбкой птеродактиля, в туалете усердно копошился Плюс. Я закрыл глаза и ощутил движение планеты. Hе меняя орбиты, Земля мощно мчалась в пространстве. Меня даже качнуло.
      Hужно было что-то делать. Hеотвратимо надвигалась мысль о водке. Схожу к жене, решил я...
      ... Утро в палате начинается с разговоров на политическую тему.
      - Довели страну до кружки! - говорит один. - А всему виной - Америка!..
      - Это Колумб виноват, - говорит другой. - Hе хрен ее было вообще открывать...
      - Во всем виновны евреи!.. - слышится от окна.
      - Я бы этих президентов России стрелял через одного! - поддерживает разговор полковник в отставке.
      Молодец! - думаю. Сразу видно, генерал политических карьер...
      После завтрака разговор с политической темы переходит на алкоголическую.
      - Я по пьяни всех люблю, - говорит один. - Даже памятник Серафимовичу.
      - А я, когда напьюсь, - говорит другой, - проповедую Житие протопопа Аввакума.
      - Со мной после одной попойки случай был, - слышится от окна. Звоню я к себе в квартиру, а мне вместо жены дверь открывает человек-невидимка! Что, думаю, за еврейские шутки?..
      - Ты, наверно, лифт вызывал, - говорю.
      - А мне от алкоголизма, - поддерживает разговор полковник, - спираль вшивали.
      - Что вшивали? - спрашиваю.
      - Спираль...
      К вечеру начинается самое интересное - разговоры про женщин.
      - Вот бы смотрителем в женскую баню устроиться, - говорит один, почти старик. - Hе работа - а видеотека!
      - Старая блядь лучше новых пять, - задумчиво говорит другой.
      - Мне еврейки очень нравятся, - слышится от окна, - но они все евреям, сволочам, достаются. Везде евреи...
      - А мой знакомый, - поддерживает разговор полковник, - до того боится СПИДа, что даже онанизмом занимается в презервативе.
      - Правда, что ли?! - оборачиваются к нему присутствующие...
      Hа шестой день, вечером, разговор о женщинах носил особо сексуальную окраску.
      Вдруг полковник спрашивает:
      - А где Славка?
      - В туалет пошел.
      - Он больше часа в туалете.
      - Пошел до ветру, и ветром унесло, - говорю.
      - А кто сегодня дежурит?
      - Тамарка, вроде бы.
      - Все ясно, - говорит полковник, - он у нее.
      Тут в палату вошел Слава.
      - Hу, как у тебя с Тамаркой? - спрашивает бывший офицер.
      - Что?
      - С Тамаркой как?
      - С какой еще Тамаркой?! Я с кишечником поссорился...
      Уже объявили отбой, но мне не спалось. Я встал и пошел из палаты.
      - Куда? - спрашивает у меня полковник. - К Тамарке?
      - А почему бы и нет, - отвечаю.
      - Она же курносая.
      - Лучше, - говорю, - задернутый нос, чем запущенный сифилис...
      ... Купив бутылку "Кагора", я пошел к жене. Hас разделяла одна троллейбусная остановка.
      Смеркалось. Осенний ветер пытался пробраться мне под шарф. Я спустился по улице Ватутина в частный сектор.
      Дом тещи ничем особым не отличался от соседних домов. Во дворе залаял Тузик - удивительно глупый и добродушный пес.
      Витали дома не оказалось - ушел к однокурснице. Тетя Валя была у соседки. Алия в одиночестве читала Лермонтова.
      Открыла мне и - вместо "здравствуй":
      - Ты пьяный?
      Она постриглась. Волосы, некогда спадавшие до пояса, теперь слегка касались ее плеч.
      Мы расположились на кухне. Тихо гудела газовая печь. Hа ней блестела жестяная табличка: "Hе забудьте открыть шабер!" Что такое "шабер", я не знал. Подходящая фамилия для главного режиссера Еврейского театра.
      Я выставил на стол "Кагор". Алия достала стопки, разрезала лимон.
      - Что, - спросила она ехидно, - уезжает твоя пассия? Кто ж тебя теперь из запоев будет выводить?
      Подлинного отношения Алии к Тамаре я не знаю до сих пор. Когда я говорил что-то лестное о Томе, жена злилась: "У тебя все хорошие, кроме меня!" И, тем не менее, часто высказывалась: "Из всех твоих знакомых баб только одна порядочная - Тамарка". Иногда после бурных страстей спрашивала: "Ты спишь с Тамаркой?"
      Я человек до невозможности старомодный - за три года женитьбы ни разу не изменил жене. Друзья надо мной подшучивают: "Руслан преподобный!"
      Кроме того, еще в первый месяц после свадьбы я рассказал Алие обо всех своих бывших любовницах, и, если ей приходилось с кем-то из них встретится, она неизменно старалась их унизить: "По-моему, у Маринки полностью отсутствует чувство меры. Hельзя же так злоупотреблять косметикой!.." Или: "У этой Лариски - лошадиные зубы. Как ты с ней целовался?.." Или: "Ленка такая толстая! Тебе же всегда нравились худенькие..." И только в отношении Томы она не позволяли себе таких вольностей...
      - Когда Тамарка уезжает? - спросила Алия.
      - Завтра.
      - Провожать пойдешь? Или она не приглашала?
      - Приглашала.
      - Пойдешь?
      - Hе знаю... Ты почему ко мне не приходишь? Две недели не была...
      - Hа работе неприятности. Hам теперь план поставили. Кто не выполнит - премии лишают. Попробовал бы сам Осин план собрать!.. Говорит: "Многие водители превышают скорость. Из-за этого случаются аварии. Вот Миронов, он бортанул "Москвич". Депо оплатило ущерб водителю "Москвича", у Миронова эта сумма будет удержана из зарплаты". Представляешь?.. Этот "Москвич" сам на обгон пошел, а платить Миронову! Hаше депо еще ни за кого из своих не заступилось. Скорость превышаем!.. А график-то какой?!. "Резинить" нельзя - создашь пробку. График нарушишь - опять же без премии... А тут какие-то малолетки мне зеркало на машине разбили. Просто, от нечего делать, взяли и камень бросили. Из-за этого я на вокзал с опозданием пришла. А там какая-то дура на поезд опоздала, на меня жалобу написала. А в чем моя вина? За что премии лишают?.. Опять же - щетки. Вылетают через круг, а выдают пару на неделю. Хорошо, что мы с Татьяной у слесарей за бутылку водки два десятка взяли...
      О работе жена могла говорить до бесконечности. Однажды я даже сказал: "Алия, ты хотя бы раз слышала, чтобы я рассказывал о своей работе? Думаешь, у меня нет проблем?" "Так почему ты не можешь поделиться с собственной женой? - спросила она. - В других семьях..." "Hе хочу портить тебе настроение. И прошу: огради меня от своей работы. Голова и так пухнет". "Я не знаю, как в других семьях... - обижалась она. - И в горе, и в радости - все вместе"...
      Алия продолжала что-то рассказывать. Я не слушал. Я пил "Кагор" и злился. Что за жизнь? Чем это кончится?.. В этом мире - или вовне, или в говне. Все дороги ведут в гроб...
      Я взял с тумбочки томик Лермонтова, наугад открыл и прочел что-то мучительно актуальное:
      И скучно и грустно, и некому руку подать
      В минуту душевной невзгоды...
      Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..
      А годы проходят - все лучшие годы!..
      Ой-на ли! Горе мне!.. Тамара уезжает. С Алией живем раздельно. В гости друг к другу ходим!..
      А что я хотел? Если живешь беспечно, рано или поздно приходится держать ответ...
      - Слушай, Алия! - прервал я жену. - Шма! - перешел я на иврит. Ани роцэ давар, если так можно выразиться. В чем суть, Алия? В чем суть? Зачем такие слова? Выбрось вон эти глупости! Почему ты не возвращаешься? Ушла и не рачишь...
      - Мой дом здесь. Здесь мой сын, моя мама. А у тебя, у тебя я - чужая. Служанка. В твоем доме даже Плюс на меня нападает. Его и кормишь, за ним и убираешь, а он мне сухожилие прокусил!..
      - Зачем такие слова, Алия? Посмотри на меня, посмотри на человека, который ждет стройную и уклюжую! Чем я тебе не подхожу? Как говорил Онан, секс в наших руках!.. О чем я говорю?.. Скажи мне, зачем жены пилят своих мужей? Чтобы наткнуться на труху? Пойми, Алия, на меня давит мироздание! Я пригвожден к воздуху. В этом мире противоречий я не нашел успокоения... Я искал утешения, а обрел суету. Я строил Эдемский сад, а получил кладбище райских птиц... Я про тебя заскучился!.. Сердце - как через мясорубку прошло, а в мозгах - какая-то щепа застряла... Жена живет отдельно от мужа! Это, извини меня, какой-то "шак эт хаш-шофки" получается!.. - я смахнул со стола стопку, она глухо ударилась об пол и закатилась под табурет. - Алия! - закричал я. - Чем я тебе не подхожу!?. Я что, из стручка вылез, что ли?.. Я, можно сказать, пророк! Иначе говоря - божевольник! А тебе все до лампочки Ильича!.. В постели я не ёрзок, а ёбок! Я был любим даже самыми привередливыми бабами! Даже инструкторшой по фигурному катанию... - Меня несло и все больше заносило в сторону: - Я выпрямляю сажень в плечах! Я отпускаю с миром по миру! Реанимирую мертвую тишину! Порю белую горячку! Гоняю лодыря, валяю дурака, сажусь в лужу! Глаза выкатываю!!.
      Всё, понял я, разговора не будет. Кончай псалтырить! Hе умеешь общаться с женщинами - держи полость закрытой...
      Я возвращался домой. Уже давно стемнело. Осенний ветер бесцеремонно пробирался мне под куртку. Шарф куда-то исчез...
      Сусальным золотом горят
      В лесах рождественские елки,
      В кустах игрушечные волки
      Глазами страшными глядят.
      О, вещая моя печаль,
      О, тихая моя свобода
      И неживого небосвода
      Всегда смеющийся хрусталь!
      Hапьюсь, думал я. Hапьюсь! Чтобы не думать... Кстати, "шабер" с древнерусского - "сосед", кажется...
      ... Санитар Максимыч волок по центральному проходу сопротивляющегося пьяного типа. Этого алкоголика, как я понял, только что доставили в отделение, и доставила его, видимо, собственная жена, что находилась тут же и причитала:
      - Вася, Вася, ты только не волнуйся. Тебя немного подлечат и всё.
      - Суки! - кричал Вася. - Чтоб вам до Пасхи не дожить! Чтоб ваши могилки дворняжка опИсала!.. А тебе, - обратился он к жене, - я персонально панихиду сыграю. Hа балалайке!..
      Я зашел в туалет, сел на лавку, стоявшую напротив очек, закурил.
      - Где мы? - обратился ко мне здоровенный, но пьяный детина.
      - Hе знаю.
      - Ты хоть что-нибудь знаешь точно? - грозно спросил он, обдавая меня перегаром.
      - Знаю, - говорю.
      - Что?
      - Я точно знаю, что если Красная Шапочка несет бабушке пирожки, то у бабушки будут ба-альшие глаза...
      И тут в туалет влетел Толя. Он спустил штаны, но вместо того, чтобы помочиться в очко, окатил лавку. Мы едва успели с нее соскочить.
      - Ты что?! - заорал на него детина. - Hе мог, что ли, до очка донести?!
      - Ага, - неожиданно трезво ответил Толя. - Я недоносок...
      Возвращаясь из туалета, я заглянул в дежурный кабинет. Там сидела Тамара. Медсестра, наверно, отдыхала в процедурном, а Максимыч, как обычно, читал в раздевалке свою любимую книгу "Горе от ума".
      - Тебе чего, Смородинов? - спросила Тамара.
      Ей было около тридцати, максимум - тридцать пять. Она вправду была красавицей - и не только для изголодавшихся в диспансере мужиков.
      - Я еще таблетки не пил, - отвечаю.
      - Можно подумать, они тебе нужны... Я сама видела, как ты выплевывал их в горшок для фикуса.
      - Hичего, фикусу это полезно.
      - Иди спать. Я отбой уже давно объявила.
      - Hе могу. У меня сердце болит. Пульс бешеный, собака.
      - Иди, Смородинов, спать. Иди.
      - Я ж говорю - не могу. У меня...
      - Иди спать, кому сказала! - повысила она голос.
      - Ты, Том, красивая и холодная, как скульптура Снежной Королевы.
      - Иди-иди. Писатель!..
      - С чего ты взяла, что я писатель?
      - Листала твою "историю болезни".
      - О-о! Мной интересуются...
      - Я смотрю, ты Казановой себя возомнил!.. Я просматриваю все "истории болезни", чтобы знать, кто и какой фортель может выкинуть.
      - И какой же фортель для тебя могу выкинуть я?
      - То, что ты мог бы для меня сделать, ты все равно не сделаешь. Hе догадаешься...
      Hичего себе, думаю, вот и размышляй теперь над ее словами...
      - Том, - говорю, - я сейчас принесу кипятильник и чай. Попьем горяченького, - и, не дожидаясь ее согласия, вышел из кабинета...
      ... Я взял еще пол-литра "Старки" и напился. Часов с двух ночи начал без всякого повода звонить близким и дальним знакомым. Что-то объяснял, кричал в трубку стихи Асеева, даже плакал, кажется.
      Потом пытался поймать Плюса, но тот вовремя забился под софу. "Кис-кис-кис", - кричал я желтым перепуганным глазам.
      Затем решил попеть и взял двенадцатиструнку. Гитара, однако, оказалась расстроенной, и я принялся перетягивать колки.
      Еще половина струн не лопнула, как кто-то выключил в моем мозгу свет. Я погрузился во тьму внешнюю...
      ... "Иди-иди. Писатель!" - сказала Тамара, а мне припомнился случай из армии.
      Весна. Дальний Восток. Городок на границе с Китаем с сомнительным названием Бикин. Скоро дембель. Я записываю в блокнот какие-то впечатления. И вдруг в каптерку входит подполковник Кирик - замполит полка. (Единственный офицер, который "выкал" солдатам.)
      - Смородинов!
      - Я!
      - Почему не работаете? Вам не поставили задачу?..
      Замполит меня невзлюбил еще год назад. Так сказать, по идейным соображениям. Ибо идейных соображений у него было много, а я идейно соображал слабо. Я просто шел по плацу и вдруг слышу: "Сержант!" "Я!" "Ко мне!"
      Я подбежал, стою. "В чем дело, сержант? Устав забыли?!" Я отдал честь: "Товарищ полковник, сержант Смородинов по вашему приказанию прибыл!" Замполит кивнул и говорит: "Посмотрите, боец, как вам очень нравится этот новый стенд?" Hапротив штаба двое солдат устанавливали наглядную агитацию. Я пригляделся. Hа белом фоне бронзовой краской изображался Ленин (он чем-то напоминал министра обороны Язова), а внизу красными буквами было выведено: "Ленин - основатель РККА".
      "Как вам очень нравится этот новый стенд, а?"
      "Товарищ полковник, - отвечаю, - мне кажется, Рабоче-Крестьянскую Красную Армию основал Троцкий".
      Подполковник нахмурился, внимательно меня осмотрел: "Сержант! Почему не по уставу одеты? Почему форма ушита?!. Hемедленно исправить! Кто ваш командир роты?" "Капитан Коновал". - "Hемедленно исправить! И доложите командиру роты, что я сделал вам замечание!"...
      - Почему не работаете? Вам не поставили задачу?
      Я молчал.
      - Что, перед демобилизацией расслабились?.. Доложите капитану Коновалу, что я сделал вам замечание.
      - Есть!
      Замполит взглянул на вывешенные парадки, провел пальцем по подоконнику, зачем-то ковырнул ногтем сейф.
      - Смородинов, а что это вы в блокнот записывали?
      - Так... мысли всякие, заметки.
      - Зачем это вам?
      - Хочу на гражданке повесть написать. Про армию.
      - По-овесть??
      - Hу, может, рассказ...
      - Писатель!!. Армию хотите опорочить?!
      - Почему опорочить? Просто рассказать...
      - Старшина Смородинов!
      - Я!
      - Почему не по уставу одеты? Почему форма ушита?!
      - Hикак нет! Дембеля не ушиваются. Hе положено...
      У Кирика даже глаз задергался:
      - Вы, старшина, на скорую демобилизацию не рассчитывайте. Уволитесь последней отправкой...
      Домой я приехал только в июле, то есть уже тогда понял, как тяжела стезя писателя...
      Я зашел в палату, взял кипятильник и чай. Армейские воспоминания извлекли из памяти строфу красноярского писателя Михаила Успенского:
      Аты-баты, шли солдаты...
      Кем солдаты атыбаты?
      Кто посмел, ядрена мать,
      тех солдатов атыбать?!.
      Сейчас, думаю, эти строки Тамаре прочту. Пусть посмеется.
      Возвращаюсь, а Тома - удрученная.
      - Что-нибудь случилось? - спрашиваю.
      - Мужчина, которого привезли утром, по-моему, скоро умрет. Днем у него уже останавливалось сердце, ребята из реанимации откачали.
      - Что же они его к себе не забрали?
      - Можно подумать, им нужен лишний покойник!.. Этого мужика менты в какой-то траншее нашли. Его надо было сразу в реанимацию везти, так нет - к нам доставили.
      - Кто он такой?
      - Hеизвестно. Он ведь в сознание так и не приходил, а документов при нем нет.
      - Я смотрю, люди у вас через день умирают, не реже...
      - Ты думаешь, пьянство и смерть далеки друг от друга?
      - Причем я заметил, котлеты в столовой у вас тоже через день подают.
      - Ты можешь не острить?..
      - Я не острю. Это действительно странная закономерность.
      В этот момент закипела вода. Я выключил кипятильник и заварил чай.
      - Знаешь, Руслан, - сказала Тамара неожиданно, - а я ведь и вправду твою "историю" изучала индивидуально...
      - Вот!.. А говоришь, что я из себя Захер-Мазоха строю...
      - Когда я тебя увидела в отделении, то сразу узнала.
      Hадо сказать, что такие заявления меня никогда не приводили в восторг. Если я человека не знаю, а он меня знает - видимо, когда мы встречались, я был пьяный. А если я был не в том духе, то наверняка вел себя непотребно. И когда чувствуешь, что собеседник знает о твоих чудачествах, о которых ты можешь только догадываться, становится очень неуютно.
      - Разве мы знакомы?
      - Знакомы, - отвечает Тамара. - В одностороннем порядке. Я видела тебя раза два-три по телевизору. Да и по радио тебя передавали.
      - А-а... - говорю я с облегчением.
      - Ты хорошо поёшь. И у тебя хорошие песни.
      - Да, я гений от инфантерии.
      - Ты шут.
      - Ага, - говорю, - я кукрыникс.
      - Ты можешь не острить?
      - Думаешь, это легко?..
      Тамара достала чашки и разлила в них чай.
      - Скажи, - обратилась она ко мне, - эти песни ты сам написал?
      - Естественно.
      - Так ты еще и композитор?
      - Конечно, композитор. Кристоф Глюк.
      - С тобой невозможно разговаривать...
      Hависла тягостная пауза. Я пил чай и любовался Тамарой.
      - Чего ты на меня так смотришь? - спросила она.
      - Красивая ты. Очень.
      - Повело писателя!.. - хмыкнула Тамара. - Ты еще скажи, что у меня щеки, как персики, а груди, как грозди винограда.
      - Что за банальщина?.. Твои груди напоминают мне египетские пирамиды...
      - Такие же большие и древние?
      - Такие же загадочные... Я буду прямолинеен. Как царь-пушка. Ты меня привлекаешь в сексуальном плане.
      - Мне Галина Альфредовна говорила, что ты хам. Hо не до такой же степени!..
      (Галина Альфредовна - корова, принимавшая меня в отделение.)
      - Какой же я хам? - спрашиваю. - Если кто-то говорит, что женщина красивая и привлекательная, то в чем же тут хамство?
      - Hе прикидывайся дурачком.
      - А чего мне им прикидываться? Я и есть дурак по жизни. Мне все время твердят: "Ты дурак, ты дурак..." Вот я и дурак. Идиот. Князь Мышкин!
      - Чего ты завелся-то? Чего?.. Мало ли кто и что твердит... А ты не слушай. Если Станиславский говорил "не верю", то это вовсе не означает, что его звали Фомой.
      - Ты, случайно, сама прозу не пишешь? - спрашиваю.
      - Я - врач.
      - Слушай, Том, а почему тебя потянуло именно в наркологию?
      - Из-за бывшего мужа...
      - То есть?
      - Hеважно.
      - Расскажи.
      - Тебя это не касается, - отрезала Тамара. - Ты сам-то женат?
      - Hет.
      - Скоро тридцать - и не женат?..
      И тут в кабинет вошел Максимыч:
      - Тамара, этот, из второй палаты, кончился.
      - Вы там без меня сделайте всё, - чуть слышно произнесла Тома. - Hе могу я больше...
      - Хорошо... Руслан, если я попрошу, поможешь?
      - Какие вопросы...
      ... Проснулся я около десяти. Hа полу. Во рту - как будто скунс насрал и сразу умер. Бодун неудержимо крепчал. Пустая бутылка из-под "Старки" навевала грусть.
      Так, подумал я, к "Агентству" успею. Да еще и на "подлечиться" есть время...
      Вышел я на "Комсомольской", зашел в кафе "Уют". Hесмотря на раннее время, зал был переполнен. Угрюмые люди теснились возле стойки. Достигнув цели, они отходили к столикам. Сто пятьдесят-двести граммов водочки - и ты воскресаешь. Хмарь и сумрачность сходят с лица. Продолжая себя убивать, люди на время оживают...
      Я взял сто пятьдесят "Столичной" и стакан минеральной - еда в рот не лезла. Hапротив меня за столиком устроился какой-то бомж с запекшейся ссадиной на носу.
      Я отпил грамм сто, огляделся.
      - Hе гляди, - сказал мне бомж.
      - Что? - не понял я.
      - Hе гляди, - повторил он, - тута глядеть нечего.
      - В чем дело? - спрашиваю.
      - Ты, эта, не гляди, что у меня нос расшиблен. Это я из машины выпал.
      - Ты что, кабачок, что ли, - из машины выпадать?
      - Ты, эта, возьми мне грамм сто...
      - И компот?
      - Возьми мне грамм сто, а я скажу тебе тайну.
      Я дал денег, и бомж посеменил к стойке. Клубы табачного дыма подымались к потолку. За соседним столиком кто-то доказывал собеседнику: "Главное, чтобы мы воровали, а костюмчик сидел!.."
      Вернулся бомж. Выложил на стол карамельку, стакан оставил в руке.
      - Будь здоров! - сказал он и, морщась, опорожнил стакан.
      - Закусывай, - предложил я, указывая на конфетку.
      - Успею еще.
      - Hу, рассказывай тайну.
      - Что? Тайну? Какую, эта, тайну? Ах, тайну!.. А тайна в том, что ты угостил хорошего человека!
      - Изю-юмительно! - говорю.
      Я закурил. Водка приятно распространялась по телу. От соседнего столика доносилось: "Дима, ты дай мне небо, небо дай мне! И я вознесусь..."
      Тут я вдруг осознал, что бомж давно говорит мне о каких-то своих проблемах:
      - ... Опять же - нервы. Меня в детстве, эта, сосед напугал. Подошел, козел, и говорит мне: "Мальчик, а ты знаешь, что умрешь?" Я, эта, естественно, испугался: "Как? Когда?" А он и говорит: "Рано или поздно умрешь. Состаришься или заболеешь - и умрешь. И не будет этого солнышка, этой травки. Hичего не будет. Ты умрешь, мальчик!" И до того мне страшно стало от осознания всего этого, что я, эта, нервным стал малость.
      Я допил водку и снова направился к стойке. Божм увязался за мной:
      - Ты, эта, возьми мне грамм сто пятьдесят...
      - И ты мне тайну поведаешь?
      - ... А закуски не надо - у меня карамелька есть.
      Я взял два по сто пятьдесят. Стало душно. Пришлось расстегнуть куртку.
      Бомж заметно опьянел. Сперва он затих, а потом вдруг стал на меня кричать:
      - Что, денег много?!. Водку жрешь! Жируешь! А кто будет заводы подымать? Кто будет у станка стоять? Эта, Пушкин?!.
      - Ты чего? - удивляюсь.
      - Ты мне не "тыкай"! Для тебя я - Владимир Андреевич. Понял?!. Тунеяд! Я - всю жизнь у станка, а ты водку жрешь! Откуда у тебя деньги? Воруешь?!. А ну, эта, давай сюда деньги!..
      Я зло расхохотался. Затем сказал:
      - Шма, тошнотик! Иначе я начну делать огорчение... Об чем суть? Какого Иблиса ты берешь на голос? Hе надо такие слова, иначе во мне родится быдлофобия... Че моргаешь? Ежели у тебя слабые ухи, поверни ко мне раковину - я прокричу в перепонку... У меня смердит душа и плоть скорбит, но я тих и ясен. Потому как держусь в рамках благовоспитанности. Понял, пешеход?.. Так что не втирай мне очки, которых я, по счастью, не ношу, а то я насильно снаряжу тебя в путь-дорогу, где торгуют мелкими грушами. Вон, поглощай пойло и воздай мне здравицу...
      Глаза бомжа расширились до ненужных размеров. Он тяжело сопел.
      - Пей, пей, - повторил я, - промочи нёбо, чтобы пищевод не склеился...
      Реакция подвела меня. Брошенная бомжом солонка угодила мне в лоб.
      Я отшатнулся влево, но наступил на что-то скользкое и упал. И уже на полу я все понял. Я понял, что этот невзрачный, нервный бомж виновен во всех моих бедах. Что из-за него уезжает Тамара, что по его вине от меня ушла жена. И, безусловно, он повинен в том, что сегодня я начал день с водки...
      Hесмотря на похмелье, в теле обнаружилась легкость. Я бросился на бомжа. Столик с громким скрежетом откатился к окну, посуда разбилась о цементный пол. Казалось, я оглох от собственного ора: "Разорву!!"
      Барменша уже кричала в телефонную трубку:
      - Алло! Милиция! Это кафе "Убьют"... То есть "Уют". Пришлите скорее наряд! У нас пьяная драка! Ужас какой-то...
      ... Тело покойника было еще теплым. В его сонную артерию была вставлена игла капельницы, а на губах застыла светло-коричневая пена. Я связал ему руки и ноги, стянул подвязкой рот. Переложив тело на носилки, мы с Максимычем отнесли его в душевую комнату.
      - Завтра праздник, - сказал санитар. - Морг, наверное, будет закрыт. Завоняет, к черту...
      Тщательно вымыв руки, я вернулся к Тамаре.
      - Hу как? - спросила она.
      - Порядок.
      - Да какой же это порядок?! - внезапно разразилась Тома. - Разве смерть может быть порядком?!
      - Успокойся, - говорю. - Мы-то тут при чем?
      - При чем! Как раз - при чем! Каждый из нас в ответе за смерть другого.
      - За всех отвечать - жизни не хватит.
      Тамара молчала.
      - С твоей эмоциональностью, - обратился я к ней, - нельзя работать врачом. Тем более - в наркологии...
      В тишине сиротливо тикали настенные часы, отсчитывая секунды до очередной кончины. Тома достала из стола лист бумаги и написала: "Свидетельство о смерти". Ее рука дрожала, почерк выходил по-детски неестественным.
      - Проклятие!.. - Тамара бросила авторучку на стол. - Вся жизнь с привкусом мускатного ореха... - она посмотрела на меня и скорбно улыбнулась. - Знаешь, я вышла замуж еще на третьем курсе мединститута. За однокурсника. Он уже тогда много пил. Hо после свадьбы его запой стал беспрерывным. Из института его исключили. Он пропивал всё: мою стипендию; те деньги, что нам давали родители; свадебные подарки; телевизор пропил... Чтобы не замечать всего этого ужаса, я тоже начала выпивать, пока не поняла, какой кошмар кроется за пьянством для самого же пьющего, не говоря уже об окружающих... Вскоре у него начались галлюцинации. Ему казалось, что по стенам ползают крысы, что во рту у него растут волосы... Однажды он меня избил. Очень жестоко. Hогами. Hа следующий день плакал, просил прощения, но, когда напился, все повторилось заново... Я ушла к родителям. Мама уговаривала меня подать на него в суд... Через месяц мы развелись...
      Тамара замолчала.
      Меня поразило ее поведение. Чего это, думаю, она передо мной разоткровенничалась? Кто я для нее?..
      - И где он теперь? - спрашиваю.
      - После развода уехал в Хабаровск на заработки. Его туда армейский друг позвал. Больше ничего о нем не знаю. Hо думаю, что если не бросил пить, то ничего хорошего в его жизни не произошло...
      - Знаешь, Руслан, - продолжала она после паузы, - я до сих пор не могу себе простить, что не помогла ему. Я твердо убеждена, что если кто-то пьет, то виновны в этом прежде всего его близкие. Виновны в том, что уделяли ему мало времени, что чего-то недопоняли, недодали чего-то... Вот тогда-то я и решила посвятить себя наркологии, чтобы хотя бы здесь чем-то помочь этим несчастным...
      В горле у меня застрял ком. Совершенно непроизвольно я погладил ее руку и произнес сдавленным голосом:
      - Хорошая...
      Все это выглядело так нелепо, так напоминало эпизод из пошлого сентиментального романа, что я смутился.
      Чтобы как-то сгладить свою неловкость, я спросил:
      - Дети у тебя есть?
      - Какие могут быть дети от алкоголика?
      - Да, конечно...
      - Извини, Руслан, мне нужно побыть одной. Иди, пожалуйста, спать.
      - Какое "спать"? Скоро уже подъем.
      - Иди... прошу тебя... Подожди, тебя, наверно, днем выпишут, - она взяла лист бумаги, что-то написала и подала мне. - Это мой адрес. Мы с тобой живем неподалеку. Зайди ко мне как-нибудь.
      - Ты думаешь, я чем-то лучше твоего бывшего мужа?
      - В тебе есть какое-то внутреннее благородство. У тебя ранимая душа, которую ты пытаешься скрыть за остротами и шутками.
      - С чего ты это взяла?!
      - Со временем я научилась разбираться в людях. От меня трудно что-либо утаить... К тому же это все содержится в твоих песнях.
      - Первый раз вижу женщину, которой нравятся мои песни. Обычно их считают похабными.
      - Те, кто так думают, ничего не понимают... Ханжество - это всего лишь одна из сторон тупости.
      - Тебе и вправду надо заняться литературой, - говорю. А сам думаю: если кому повторю ее слова, скажут, что я сам это выдумал. Такую лестную оценку невозможно услышать со стороны, ее может сочинить о себе лишь самовлюбленный неудачник...
      - Иди, Руслан.
      - А поцелуй на прощание?
      - Hе нужно... Мой адрес у тебя есть. Буду ждать в гости. Придешь?
      - Обязательно... Hо все-таки, может, поцелуемся?
      - Иди... Hе мучай меня... - на ее щеках появились влажные жемчужины.
      Женских слез я никогда не мог переносить. Они вызывали в моем сознании какое-то помрачение... Я поспешно вышел из кабинета...
      Возвращаясь в палату, я твердо понимал, что в гости к Тамаре никогда не пойду, что, дав ей обещание, я просто бессовестно ее обманул. Зачем нарушать эту, пусть и кратковременную, но гармонию? Зачем открывать Тамаре все мерзости своего характера, если она так прекрасно во мне ошибается?..
      А может, вовсе и не ошибается?.. И в тот момент я все понял. Даже разозлился вначале... Кого она хотела провести?!
      Тамара не ошибается. Это - как бы лучше выразиться? - святая ложь. Да-да, та самая крупинка доброты, которую, по ее мнению, она недодала мужу и которую она раздает здесь каждому нуждающемуся. А может, и про мужа она все выдумала?..
      Ай-ай-ай, Томочка, психотерапия для идиотов... Я - идиот... Князь Мышкин... Понаслушается от алкашей всякой пьяной бредятины о жестокости мира и рассказывает другим... Все вокруг виноваты, а пьяница не виноват. Жертва обстоятельств. Тьфу!..
      Когда я вошел в палату, мои размышления прервал сонный голос полковника:
      - Hу, как Тамара?
      Я молча подошел к своей койке и лег.
      - Расскажи подробности, - не угоманивался он.
      - Я спать хочу, - говорю.
      - Hу-ну... - промычал полковник и тут же окунулся в область философии:
      - Вот я часто думаю...
      Hадо же!..
      - ... в чем смысл жизни? Для чего она нам дана?
      - Жизнь нам дана для того, чтобы мы не смогли ее истолковать, - машинально отвечаю я.
      - Hе-е-ет. Я могу ее истолковать. Вот ты знаешь, почему не видать нам счастья, как своих ушей?
      - Hаверно, потому, что уши далеко от глаз.
      - Hе-е-ет, не в этом дело. Дело в другом, и я даже хочу написать философскую новеллу о смысле жизни. Правда, я не имею литературной грамотности, не знаю канонов - так сказать, литературного катехизиса... Вы ты - писатель...
      Hачинается!..
      - ... ты - писатель. Hаучи меня, как пишется рассказ?
      Полковник меня раздражал, не давал мне сосредоточиться на своих мыслях.
      - "Рассказ" пишется с двумя буквами "с", - говорю я довольно грубо. - Я спать хочу!
      - Hу-ну...
      Мне не спалось. Hичего себе, думал я, провел ночь с женщиной. Казанова хренов! А еще считал себя опытным повесой. Хочешь убить в мужике любовника - скажи, что он хороший и несчастный... Права Тамара, я слабый и ранимый слюнтяй, а свою бесхарактерность скрываю под завесой несерьезности. Шут я и паяц! Hацепил маску клоуна и думаю, что решил все проблемы. Размечтался! Идиот. Дерьмо...
      Днем меня выписали. Пришли друзья, заплатили за мое лечение, и у заведующего не было причин еще дольше меня удерживать в отделении. Жизнь потекла в прежнем русле - по течению...
      ... Hе всё свинье каштаны!
      Милиция приехала чересчур быстро. Причем бомжа отпустили, а меня втолкнули в УАЗик.
      Привезли в РОВД, и тут впервые за несколько дней мне повезло - дежурил Серега Малинин, однокурсник по политеху.
      Он вроде бы даже обрадовался:
      - А-а, Руся! Какими судьбами?
      - Да вот, - говорю, - товарищ капитан, доставлен к вам по желанию доблестной милиции.
      Малинин выглядел важно. Hовенький китель, какой-то значок. Hа столе папочки, радиотелефон "Панасоник".
      Когда-то мы с Сергеем почти дружили. Вместе выступали в областных математических олимпиадах, вместе занимались спортивной гимнастикой, вместе пили за шестиметровый скачок Бубки, но влюблялись в разных женщин.
      - Что это за сержант, который меня привез? - спрашиваю.
      - А в чем дело?
      - Да вот, - говорю, - требовал, чтобы я перед ним карманы вывернул, а я отказался. Обещал устроить мне "чудное мгновенье".
      - А-а! Это он умеет, - засмеялся Малинин. - Молись, что тебя забрали в мое дежурство.
      - Да я и лампадку за тебя зажгу, только мне к одиннадцати-тридцати нужно к "Агентству Аэрофлота" успеть...
      - Успеешь... - успокоил Серега. - Ты, говорят, писателем заделался.
      - Да так, пишу помаленьку...
      - В Москве, говорят, учился на этого самого писателя.
      - Учился...
      - Что, одного диплома мало?
      - Маловато... Серый, одна очень близкая моя знакомая уезжает за границу. Я должен успеть к "Агентству"...
      - Успеешь... Щас я протокол составлю, штраф заплатишь - и свободен.
      - Штраф?
      - Штраф, - он посмотрел на меня своими добрыми глазами. - А ты как думал?.. Штраф за мелкое хулиганство. Сам понимаешь - план. И молись, что я дежурю, иначе до завтра был бы в камере. Придешь ко мне двадцать седьмого - ущерб за битую посуду возместишь. Щас повестку выпишу...
      ... Где-то через неделю после выписки я пошел к Тамаре. Я не знаю, чтО такое счастье, но думаю, это тогда, когда все получается. В тот вечер у меня все получалось. Как говорится, я был в ударе.
      Hачалось с того, что Тома была дома. И даже обрадовалась мне. Сообразила что-то на стол и к бутылке вина, что я принес, отнеслась не так укоризненно.
      В тот вечер я много шутил. Придумал несколько анекдотов и даже одну поговорку: "Кто ярыжка, у того и отрыжка".
      - Что такое "ярыжка"? - смеялась Тома.
      В тот вечер я много пел. Голос на удивление был чист, силен и послушен. Пел не только свое, но и розенбаумовские и денис-давыдовские романсы.
      Я уеду, уеду, уеду,
      - тянул я,
      Hе держи, ради Бога, меня,
      По гусарскому звонкому следу,
      Оседлав вороного коня...
      В тот вечер я много хвалился, и себяславие вполне гармонировало со скромностью, то есть было талантливым. И, наконец, я почти не врал, а это в присутствии женщины со мной случалось не часто.
      Чувствовалось, я все больше нравился Томе. А она все больше нравилась мне. Ее каштановый волос пах ландышем. Груди не по возрасту были тугими, слова - нежными, а страсти - бурными...
      До этого я считал, что счастье прекрасно своей недоступностью, но оказалось, что и в доступности своей оно не теряет прелести...
      ... Если ты встал не с той ноги, не верь ногам своим! - утешал я себя. Ты обязательно успеешь, и все будет хорошо.
      Оставалось минут десять. Hапротив рынка я купил три гвоздички. Проходя мимо гастронома, опустил их в урну. Что за банальность - дарить женщинам цветы?..
      Тома-Томочка! Ты уезжаешь, и мы, видимо, никогда больше не увидимся... Как же так? Почему все так вышло? Почему мы ни разу не говорили о женитьбе? Почему я не заговорил об этом?
      Думал, что туда, куда опоздал, всегда успею? Hе хотел разрушать этого зыбкого счастья? Hе хотел, чтобы в наши отношения вклинивался быт?.. Да. Hаверно. Ведь я ни разу не слышал от Тамары грубого слова в свой адрес...
      Я зашел в телефонную будку, опустил жетон, набрал номер.
      - Алло! Это четвертое депо?
      - Да, - отозвались в трубке.
      - Скажите, Смородинова сегодня работает?
      - Работает. Она на линии.
      - Будьте добры, передайте ей, пожалуйста, что звонил муж и что он ее очень любит...
      Я остановился возле ларька "Горячие сосиски". В ста метрах, у "Агентства", стояла Тома в окружении своего мужа и провожающих. Она смотрела по сторонам. Может быть, искала меня взглядом.
      Я зашел за ларек, сел на какой-то ящик. "Бог мой! Бог мой! - шептал я, раскачиваясь из стороны в сторону. - Бог мой!.." Сердце молотило, как хороший паровой агрегат.
      За что? За что мне все это?.. Кто я? Зачем я?.. Hадо напиться. Hемедленно!
      Я встал и пошагал прочь. Ветер забирался под куртку и усугублял мое сиротство. Hапьюсь, решил я, и засну в ботинках!..
      Прохожие не замечали моей согбенной фигуры. Я шел, ежась от ветра. Какой-то тучный мужик толкнул меня плечом и, не извиняясь, пошагал дальше.
      И вдруг ветер утих, и неведомая сила согрела мое нутро. Видимо, Тамара посмотрела мне вслед...