нашатырем что ли? И венцы возлагаются на Ивана да на Марью и общая чаша с терпким виноградом подается им Вань а в оживших покойников ты веришь? А на свадьбе за столом скатерть и судки, калачик, перепечка на блюде, караваи да сыр Щасливая ты Марька такова парня приворожила У меня же душа гниет от прокаженной любви к неосуществимому освободите мою больную неутомимость душно моей душе душно выпустите ее на лужок подышать кислородом Боже как воняет нашатырем Федор же говорит
      "Судьбами Божиими дочь моя приняла венец с тобою Иван Прокопеич и тебе бы пожаловать ее любить законным браком яко жили отцы и отцове отеце наших"
      И Иван в ответ целует Федора в плечо Нашатырем воняет особенно здесь фук-фук перед фук-фук носом И идут Иван да Марья в подклеть и промышляют там делом своим от чего дети родятся Главный грех матерей в том что они обрекают своих детей на жизнь!..
      - Ну вот, приходит в себя, - женский голос откуда-то.
      Очертания постепенно сфокусировались, и мир приобрел определенность. Лежал я в сельском медпункте. Рядом со мной стояли фельдшер Светлана Николаевна и моя бабушка. Солнце возвышалось над горизонтом.
      - Ну че? - упрекала бабушка. - Говорила ведь тебе: не пей отраву Вассы. Нос расквашен, батюшки мои!.. Если бы не пастух Вася, лежать бы тебе и по сию пору в чистом поле!
      Вернувшись в избу, я долго рассматривал свой распухший нос. Тоже мне, любитель острых ощущений! - думал я перед зеркалом. - Что, кладбищенский паломник, любуешься собой? И что ты в себе нашел-то? Может, что-то и было, да ты где-то оставил...
      В окошко постучали. Открыв ставни, я увидел бабу Вассу.
      - Че, милок? - улыбалась она. - Видать, шибко напугала тебя Марья!..
      Затем лицо бабы Вассы стало серьезным, почти мертвым.
      - И запомни, - сказала она мне на прощание, - через два столетия после смерти Марьи сбудутся над нею пророчества - обретет Марья свободу. Но какую? - кабы знать... Одно из двух: либо душа ее возлетит на небеса, и Марья успокоится; либо могила отпустит ее, и будет Марья до второй смерти искать Ивана... Вот... - вздохнула баба Васса и пошагала в сторону своей избушки.
      Такой она и осталась в моей памяти. Горбатая старуха, опираясь на клюку, шла к своему столу омолодиться калганом. Горбатая старуха, брошенная и близкими, и родными, она доживала свои дни в алкогольном дурмане. Мудрая, но никем не понятая...
      "Через два столетия после смерти Марьи..." - повторял я слова бабы Вассы. Так это же в девяностом, через пять лет...
      Не бывать плешатому кудрявому,
      Не бывать гулящему богатому,
      Не отростить дерева суховерхого,
      Не откормить коня сухопарого,
      Не утешити дитя без матери
      Не скроить атласу без мастера.
      А и горе, горе, гореваньице!
      А и лыком горе подпоясалось,
      Мочалами ноги изопутаны!..
      В кружале было темно и душно, пахло потом и блевотиной. Сальная лампа то и дело угасала.
      - Эй! - закричал бородатый мужик целовальнику. - Еще вина.
      Бородатому, должно быть, было около сорока. Впрочем, относительно возраста лицо его выражало полную противоречивость. Оно, несмотря на крупные морщины, имело печать невинности, какую придают сказочники своим блаженным мудрецам. Рядом с бородатым сидели еще двое.
      - ... Окружили, знычит, солдаты нас, продолжал прерванную историю бородатый. Куды бечь? Сплошь болота. Однако я убег, а Пахома вот словили. Порвали ему ноздри и на каторгу. А мне только правое стогно прострелили, пред грозою ноет...
      И здесь в кружало вошел Иван.
      - Бог в помощь, - поприветствовал он присутствующих.
      Трое за столом переглянулись.
      - Кто таков будешь-то? - спросил бородатый.
      - Иваном величают.
      - Я тя не о окрестном имени спрашиваю. Откуда идешь и куды?
      - Я из Овинищей, а иду свататься.
      - Ишь ты!.. Ну иди к нам, весельче будет.
      Целовальник как раз принес вина.
      - Ну давай знакомиться, али как, - предложил бородатый, когда Иван подсел к ним. - Меня Архипом кличут. Это - Кузьма. А это, - указал он на самого молодого, - Ефим.
      Иван сделал поклон головой.
      - Ну давай, знычит, за встречу, али как! - Архип разлил зеленое вино по оловянным кубкам.
      Выпили.
      - Че ж тя, - выпытывал Архип, - к бабе-то потянуло?
      От духоты и вина лоб Ивана покрылся крупными каплями пота.
      - Я, братцы, вольную получил, - Иван извлек из котомки аккуратно сложенный лист бумаги. - Вот, читайте! сказал он торжественно и развернул документ.
      - Мы неграмотны.
      Иван убрал листок на прежнее место и продолжал:
      - А коли я уже не крепостной, так какого ж черта мне не жениться? Пора уж оседать. Женюсь, дом срублю, детишек наделаю.
      - Ну детишек наделать - большого ума не треба!.. А она-то хоть красивая, али как?
      - Не то слово! - мечтательно ответил Иван. - Про красоту ее языком не расскажешь. Видеть надо... Я тут и гостинец ей несу, - он полез рукой в котомку и представил на обозрение свой подарок. - Вот - ширинка. Золотой нитью узор делан!
      - Хороша! - похвалил Архип.
      Если бы Иван повнимательнее вгляделся в глаза собеседников, он бы перестал хвастаться. Но Иван потерял бдительность.
      - А еще я подарю ей серебряную панагию. - На ладони у него уже лежало изображение Богородицы. - Как?
      - Хороша.
      - Да и денег у меня немало! Так что на первое время хватит.
      - Давай, Иван, еще выпьем...
      ... А я от горя в темны леса
      А горе прежде век зашел;
      А я от горя в почестный пир
      А горе зашел, впереди сидит;
      А я от горя на царев кабак
      А горе встречает, уж пиво тащит.
      Как я наг-то стал, насмеялся он.***
      В середине 1990 года я женился. Но не прошло и месяца, как моя половина из хорошенькой невесты превратилась в повседневную неприятность, с которой мне по стечению обстоятельств приходилось делить квартиру и ложе.
      Ее практичность бесила меня. Она прекрасно знала, что мебель надо подбирать под цвет обоев, но совершенно не умела вести себя в постели. По ее мнению, романы "Князь Серебряный", "Война и мир" и "Петр Первый" написал один и тот же автор, но при этом она отлично разбиралась, какая одежда в моде и какую брошку прикалывают на ту или иную блузу.
      Говорить с ней было не о чем. Если я заводил разговор о любви, она выводила резюме, что мой напарник свою жену любит сильнее, нежели я свою, так как "получает на тридцать рэ больше". Если я рассуждал на философские темы о жизни и смерти, она утверждала, что соседи живут лучше нас, потому что купили машину и записались в кооператив на получение квартиры.
      Из всех идеалов она выбрала материальные ценности. Все разговоры сводились к покупке той или иной тряпки или сервиза. Она требовала, чтобы я больше работал, а сама не умела даже приготовить нормальный ужин. А в гостях, если, конечно, в беседе не затрагивали интересующие ее темы о шмотках и разного рода безделушках, она скучала, и лицо ее выражало такую гримасу, будто ей хотелось чихнуть. Иногда мне казалось, что у нее не все в порядке с дикцией.
      Вот и сейчас, когда я листал газету, она пролепетала что-то невнятное. Однако, пропустив несколько раз через мозговые клетки ее бормотание, я понял, что она звала меня на базар, чтобы купить ей осенние сапоги на каких-то сверхмодных каблуках. Я хотел уже ответить, чтоб она шла одна, как вдруг мой взгляд уцепился за небольшую статью.
      "Вчера в психиатрическую клинику города [...] из районного отделения милиции была доставлена странная девушка..." - прочитал я.
      Моя жена снова повторила свое требование, и тут моему терпению пришел конец.
      - Слушай, мымра! - взорвался я. - Иди на свой базар, скупи там все сапоги с каблуками и без, надень их себе на морду и сдохни от блаженства! Да! не забудь рядом табличку написать: "Жертва босячества"!
      Она ушла, хлопнув дверью так, что между косяком и стеной образовалась убедительная щель. Раздражение мое ослабевало и вскоре улеглось вовсе. Я даже пожалел, что не сдержался и вспылил, но, как только вспомнил о недочитанной статье, вся сцена ссоры вылетела из моей головы. Я принялся за чтение: "Вчера в психиатрическую клинику города [...] из районного отделения милиции была доставлена странная девушка. Она ходила по городу в старинном сарафане, рыдала и искала какого-то Ивана.
      Документов при ней не оказалось. Единственное, что от нее удалось узнать, ее имя. Девушка говорит, что зовут ее Марией, но это утверждение может быть ошибочным, так как главный врач клиники тов. Грай А.А. признал у нее полный провал памяти. Девушка не может объяснить, откуда она, где ее семья, где учится или работает.
      Всех, кому что-либо известно об этой девушке, просим обращаться по адресу: [...].
      Ее приметы.
      Возраст: 18 22 года.
      Рост: 161 см.
      Цвет волос: темно-русый.
      Особые приметы.
      Свежий глубокий шрам на шее".
      Ниже статьи был помещен ее портрет...
      Да, это была Марья.
      Бедная Марья, - плакал я, - тебе и в этой жизни не удастся найти Ивана. Свою вторую жизнь ты проведешь в сумасшедшем доме. Какие злые пророчества свершились над тобой! Нельзя, что ли, было отпустить твою многострадальную душу? Тогда бы нашла ты Ивана там, на том свете. А теперь?.. Кто тебе поможет? Баба Васса год как умерла - не вышла в одну из суббот на свою лавочку во дворе. А мне... мне кто поверит, если я поведаю о твоей судьбе?! Меня тоже упрячут в психбольницу... Бедная Марья!..
      Слезы падали и впитывались в газетную бумагу.
      Пошатываясь, Иван вышел из кружала.
      "Добрые люди! - подумал он об оставленных собеседниках. - Напоили, а деньги взять отказались. Еще и отпускать не хотели".
      Кружало находилось у дорожного тракта, и в двух верстах от него - через лесок - было село Красный Яр. Туда-то и направился Иван.
      Он шел и насвистывал какую-то веселую мелодию. Ароматные зеленые сосны окружали его.
      Ни души.
      "Марья-Марьюшка, заждалась небось, голубушка", - прошептал он.
      Солнце миновало зенит и направилось на запад. Пушистые облака походили своей формой на сказочных животных. Рядом с дорОгой под старой сосной возвышался муравейник. Иван невольно задержался около него, наблюдая за мирной суетой муравьиного племени.
      "Эх вы, неразумные, - улыбнулся он. - Суетитесь, суетитесь, а любви не знаете. Не дано вам".
      Иван вышел к мосту и посмотрел вверх. На холме стояла белокаменная красноярская церковь. Любуясь золотыми куполами, Иван не знал, что в двадцати шагах от него за деревьями затаились трое...
      - На, - Архип вложил в руки Ефима топор. - Незаметно подкрадешься и ударишь по голове. Только не промахнись!
      Зазвонили колокола.
      Иван снял картуз и трижды перекрестился.
      - Ну вот, - сказал Ефиму Архип. - Даже Бог нам помогает! Из-за звона он тебя не услышит.
      Сжав в руках топор, Ефим медленно пошел к стоящему спиной Ивану...
      "Красота какая! - глядя на купола, думал Иван. - Божия красота!"
      Но вдруг церковь раскололась надвое, и багровый поток хлынул из расщелины, и залил кровавыми тонами грешную землю. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь...
      Иван уже не мог видеть, как трое человек окружили его. Один - с окровавленными руками и благообразным лицом - стягивал котомку.
      - Ширинку мы враз продадим. Добрая ширинка! - радовался он.
      Бородатый суетился:
      - Погляди, бумага на месте? Она нам еще пригодится.
      - Тута.
      - Деньги забери.
      Иван уже не мог видеть, как к его шее привязали камень и вместе с камнем бросили его с моста в реку.
      - Прими душу раба Твоего - Ивана, - сказал бородатый, и все трое быстро пошагали в сторону леса.
      Это произошло в 1992 году. Когда я взял из почтового ящика письмо от бабушки уже тогда недоброе предчувствие овладело мной. После недолгих приветствий она сообщала, что ЗАХАР ЗАСТРЕЛИЛСЯ!!
      Далее следовало описание этого происшествия, но и без него перед моими глазами всплывал тот роковой день.
      ... Молния сверкала на небе огненными шрамами. Разбивая воду подошвами сапог, Захар шел по размытой дороге, и дождь маскировал слезы на его щеках. Ружье было упаковано в непромокаемый чехол. Из-за непогоды улица селА была безлюдна, и это было на руку Захару - не было никакого желания с кем-либо встречаться.
      О чем он тогда думал? Наверно, восстанавливал в памяти наиболее яркие моменты своей судьбы, которой он доверял, как слепой поводырю, и которая сама оказалась слепа. Может, прокручивал в голове возможные варианты страшного возмездия, которое он должен свершить за все свои страдания.
      Нет! Тогда Захар не думал ни о чем. Уверенно, не разбирая дороги, он шел к избе Зойки, и глаза его, залитые слезами и кровью, светились диким, заповедным блеском.
      Еще утром, узнав роковую весть, он решился на отчаянный поступок. В чем именно должен был выражаться этот поступок, Захар не знал, но бездействовать было нельзя...
      Он постучал в ворота:
      - Зойка! Открывай, гадюка!
      Ответа не последовало, лишь собака залаяла во дворе.
      - Ну держись! - Захар изо всех сил надавил на ворота, но они не поддались.
      Зойкина изба была срублена на совесть ворота были металлическими, а на окнах стояли решетки. Строили ее для медпункта, но медпункт почему-то остался на прежнем месте, а в свежесрубленный дом как молодого специалиста поселили Зойку.
      - Открой, паскуда!
      Подождав немного, Захар подошел к окну и прикладом ружья выбил стекла.
      - Открывай! Я знаю, что ты дома.
      В груди так и переполаскивало звуками мерзкой симфонии. Мучительное безрассудство овладело Захаром, и он упал на колени со стоном нечеловеческой нежности:
      - Зоя! Зоя!! Пожалей меня!.. Зооояяя!!...
      - Захар, ты пьяный, - услышал он ее голос. - Уходи, пожалуйста. Проспись.
      Захар поднялся с колен, вытер с лица грязь и слезы и расчехлил двустволку.
      - А-а-а, стерва! Я знал, что ты дома! Ну, шалава, признавайся, с кем провела ночь? С этим ублюдком из города?.. С ветеринаром?
      - Тебе какое дело?
      - Как это "какое"?!
      Он не видел через окно Зойку. Похоже, она была за ширмой.
      - Какое тебе дело? Он мой жених!
      - Убью его!!
      И вдруг до Захара из окна донесся голос ветеринара - вчерашний студент допустил непростительную ошибку:
      - Послушайте, перестаньте безобразничать. Завтра вы протрезвеете, и вам будет стыдно. Вам придется вставлять выбитые стекла...
      Захар выстрелил в том направлении, откуда доносился мужской голос...
      Бутыль была пустая.
      Федор сидел за столом и обреченно смотрел на дрожащие руки.
      Похмелиться было нечем, а за окнами раздражающе блуждала ночь.
      Он в очередной раз поднял бутыль и убедился, что она пустая. Кружка тоже.
      Сегодня днем, предварительно наточив, Федор принес в комнату косу, и сейчас она лежала рядом со столом.
      "На весь свет бесчестная стала! - думал он о Марье. - Ладно, ворота дегтем не мажут. Все суседи зубы моют. Будут тя сельские парни кажинную нощь в клеть водить. Ой же осветила на всю честну землицу! В древние лета я б тя враз порешил, вот эфтими руками! - снова посмотрел на дрожащие ладони. Вусмерть излупцевал бы!.. За че ж мне такую мУку нести? Куды опосля эфтова очи воротить?"
      Федор давно понял, что жизнь его назначена в жертву какой-то страшной язве; и несправедливость, что принесена в жертву именно его жизнь, нестерпимо выжимала сознание. Он не мог спать, если в крови не было хмеля. Воспоминания, беспощадные тяжелые воспоминания расплавляли воспаленный мозг и не давали ни минуты покоя неопохмеленному нутру.
      А похмелиться было нечем.
      Федор встал на ноги. Глаза его горели, во всех членах было изнеможение. Он нагнулся за косой, но в тот же миг у него потемнело в глазах так, что он едва устоял. Казалось, по голове ему били увесистым молотом. Все же он поднял косу.
      Разогнувшись, Федор прислушался. Вроде кто-то окликнул его, но, постояв с минуту, он решил, что ему показалось.
      Он бесшумно подошел к нарам Марьи, остановился. Подумал: "Спит али нет?" Сердце молотило, словно старалось выдавить из себя гнойный нарыв.
      Федор отодвинул занавеску и вошел. Марья спала.
      "Четыре недели уж минули", - одними губами проговорил он и, взяв косу за концы, занес ее над горлом Марьи...
      Но что-то его остановило. Видимо, теплое дыхание дочери, которое полностью противоречило смерти, которое показывало всю ее нелепость.
      Федор поцеловал Марью в лоб. Она проснулась, открыла глаза.
      - Тять, ты че?
      Он резко опустил косу вниз и провел в сторону.
      Металл легко вошел в шею, и теплый фонтан хлынул в лицо убийцы. Марью передернула судорога, затем вторая, поменьше. Последняя.
      - Прости, - прошептал Федор, вынул косу и бросил ее под нары. Потом вытер лицо рукавом и посмотрел на Марью. Глаза ее были открыты, а взгляд направлен на него.
      - Господи!! - вырвался из нутра Федора сип. Он опустил веки, а когда снова поднял их, то увидел, что голова Марьи к стене повернута, даже запрокинута малость. Так что лица ее не видать было. Федор прикрыл занавеску и пошел к столу.
      Где-то поблизости завыла собака...
      ... - Он сумасшедший!! - закричал ветеринар, и Захар, поняв, что промахнулся, нажал на второй курок.
      Но ружье дало осечку.
      Из ближайших домов к нему бежали люди. Времени на перезарядку было немного.
      Захар достал из кармана два патрона, но руки его не слушались. Чтобы как-то унять дрожь в теле, он с размаху ударил кулаком по прутьям решетки. Из пястьи засочилась кровь, но боль придала силы к действию.
      Едва он успел перезарядить двустволку, его окружили люди.
      - Захар, брось дурачиться! - крикнул кто-то из мужиков. - Отдай ружье.
      - Не подходи! - Захар направил стволы на незваных свидетелей.
      Толпа отшатнулась.
      - Ну, кто смелый?.. Пристрелю!
      И тут он заметил, что в избе ветеринар с Зойкой переметнулись за печь. Там их достать было невозможно.
      - Захар, - начала фельдшер Светлана Николаевна, - брось ружье. Пойдем, я тебе поднесу стаканчик. Отоспишься, отдохнешь. А завтра оно все по-другому покажется...
      Захар приставил стволы к своему подбородку и закрыл глаза. Он почувствовал, как плавно, мощно несет его земля.
      - Будьте вы все прокляты, бляди!!
      Один из мужиков бросился к нему.
      - Я вас всех в рот...!!! - Захар надавил на курки, и вместо последнего ругательства наружу вылетели багровые мозги.
      Его руки как-то наигранно взметнулись вверх, словно пытались догнать освободившуюся душу, и в тот же миг молния разорвала небеса, оглушая громом по безвременной гибели.
      На улицу выбежала Зойка и припала к бездыханному телу. Увидев то, что еще минуту назад было головой, она тихо завыла.
      Вскоре из ворот вышел ветеринар. Он посмотрел на собак, которые слизывали теплые мозги, и произнес только:
      - Глупо.
      Зойка же в каком-то бредовом исступлении пыталась поднять тело мертвого и поставить на ноги. Но все ее старания были тщетны, она снова и снова роняла труп в грязь. И лишь ее кофточка и растрепанные волосы украсились при этом червлеными пятнами.
      А дождь все лил и лил. Казалось, там, на небе, кто-то оплакивал нелепую смерть...
      Тело Марьи еще не успело остыть.
      Федор в забытьи сидел за столом. Как вдруг что-то пробежало по полу, потом по стопе и юркнуло под портки.
      "Черт, мышь, что ли?" - подумал он и тут же почувствовал, как это существо мечется по его ноге, поднимаясь выше и выше. Федора передернуло. Он вскочил, разорвал на щиколотках подвязки и начал прыгать, надеясь, что эта мерзость вытряхнется из его одежды. Но противное существо было уже не в одиночестве. По всему телу Федора ползали какие-то животные, особенно омерзительно шоркало за пазухой. Он зажег свечу и осатанело стал рвать на себе одежду.
      - Ну, твари, где вы?!
      Под одеждой ничего не оказалось.
      Лихорадочно дрожа, Федор, весь покрытый кислым пОтом, сел на лавку.
      "Гадость какая!"
      И тут он отчетливо понял, что в бутыли еще осталась брага. Да-да! да-давеча он ошибся. Брага еще осталась! Он спасен!
      Федор бросился к столу, но бутыль была пустая.
      - Господи! - застонал он. - Али не жил я по християнскому закону - во всех обычаях без лукавства и безо всякой хитрости? Али богатство наживал неправедностью? Дом пуст и имению тщета... И бутыль пуста...
      - Пуста, - услышал он за спиной.
      В груди у Федора екнуло, что-то закишело в голове. Он осознал, что сзади стоит Марья. Однако же, обернувшись, Федор никого не увидел.
      Теперь он не сомневался, что Марья спряталась за занавеской, и, взяв свечу, направился туда.
      Только он подошел, как отчетливо услышал какой-то шорох и, сглотнув несуществующую слюну, перекрестился.
      Было тихо, даже слишком тихо. Лишь дрожало пламя свечи от чьего-то дыхания.
      Федор отдернул занавеску и тут же отпрянул назад. Окровавленная, перед ним стояла Марья, и голубым огнем светились глаза ее.
      Он упал и при падении ударился головой о косяк. Свеча выпала из рук.
      Федору пригрезилось, якобы он в бане: от каменки пар и шипение, полок романовой травой благовонит. Мовь блаженная. Замочил Федор березовый веник, хлещет себя по желтой коже - хворь выгоняет. Пришло самозабвение, запирающее боль в тайное место и не дающее ей вмешиваться в радости жизни. Да тут вдруг почувствовал Федор запах, от которого живот сводит. "Удушаюсь", - подумал он и вернулся в осознание.
      Федор снова зажег свечу и подошел к нарам. Марья лежала на своем месте, и никаких признаков не было, что она вставала.
      "Привиделось", - догадался Федор.
      Он стащил с печи тулуп и накрыл им Марью с головой.
      - Так-то лучше, - сказал он и задернул за собой занавеску.
      И тут же почувствовал запах цветов, исходящий из соседней комнаты. И услышал рыдание, как будто причитала навзрыд дюжина-две плакальщиц.
      Когда Федор вошел в комнату, свеча погасла, словно задул кто. Но и без ее света разглядел он стоящий на полу гроб. В белом саване, лежала в нем девушка со сложенными на груди руками. Распущенные волосы ее были свежи, а изо рта стекала тонкая струйка крови. Девушка улыбалась, но улыбка эта выражала на бледных губах скорбь и беспомощность.
      Федор знал покойницу. Это была его жена, убитая им много лет назад...
      Преклонив голову, он вышел из комнаты, затем достал с печи веревку и сладил петлю.
      Где-то прокричал петух. И сразу же невдалеке откликнулся другой кочет фальшивым, но авторитетным голосом. Рассветало, и через сизый туман проступали очертания изб и огородов.
      Еще раз убедившись, что бутыль пустая, Федор привязал конец веревки к подпорному брусу, встал на лавку и надел петлю на шею.
      "Помер я давно, - подумал он, - а хочется не расставаться..."
      Федор увидел, как распахнулась занавеска, прикрывавшая нары, и из-за нее вышла...
      - Марья!!!...
      Лавка выскочила из-под ног, и, сдавленные петлей, громко хрустнули шейные позвонки...
      ** ** **
      С автострады доносился звук от машин, на который не хотелось отвечать. Андрей гулял по асфальту в направлении от своего дома. Ничейная собака мечтала ему понравиться и вертелась у его ног, обещая усердие.
      - Уйди насовсем, - сказал ей Андрей.
      Он шел посреди осени. На земле погибали листья, нанося тем самым печаль дворникам и поэтам.
      Андрей вспоминал утренний разговор с женой.
      "Ты без креста в голове! - волновалась она. - Об твою голову только гвозди выпрямлять! И как ты только живешь промежду людей? И кто тебя, такого, только на работу принял? Тебе только водителем лунохода работать..." Андрея тогда угнетала участь бесцельного мученика. Казалось, жена делала слова из какого-то мерзкого звука: "Мне всего два года жизни осталось до сорока. А ведь я хочу еще иметь детей. Вона у соседки - целых двое. А от тебя - жди от морды погоды: не то что детей, зарплаты не увидишь. Я уже три демисезона без пальта хожу!.." Андрей открыл окно, чтобы подышать свободой, затем погладил сидящего на подоконнике кота, и тот сообщил воздуху одинаковую мурлычную песню. "Ты, Андрей, стареешь с каждым вдохом. Погляди на себя в отражение. Даже разговаривать стал по-стариковски - не поймешь ни черта..." - "Не кричи в голову, она и так болит, - резонно вставил Андрей. Я ухожу, а ты ругайся внутри"...
      Смеркалось. Андрей нечаянно завидовал облакам, уходящим вперед жизни и умирающим с опережением. "Неужели я живу взаправду? - думал он. - Или это кто пошутил?.. Да, супружничать - это не грибы в лесу собирать: тут можно заблудиться и покруче, - Андрей пустил по щеке слезу. - Расшнуровался я что-то, вроде старого ботинка". Он шел вперед, отдаваясь сожалению.
      По сторонам проходили редкие люди, появляясь и исчезая в своей озабоченности, а над землею мчался ветер, которого нельзя было ни рассмотреть, ни остановить.
      "Зря жизнь живу, зря расходуюсь. Может, Бог запасную жизнь подарит, когда я в этой поумнею?.."
      Из-за многоэтажки выходила густая туча, грозящая пролить на мир холодную воду. Андрей больше любил, когда сверху капали звезды, но над землею стояла сизая высота и мешала им просочиться.
      Беспокойная птица летела куда-то в одиночество. Андрей вышел на чуждую его восприятию улицу. Теперь, казалось, голова у него существовала некой отдельной жизнью: в ней то и дело вставали вопросы, и нельзя их было положить обратно.
      - Зачем я вырос на любовь и мучение? - застонал Андрей звуками.
      Навстречу из сумерек вышел старшина милиции. Его мозг, живущий под фуражкой, не отличался избытком борозд, а перепахать его сызнова было невозможно. Несмотря ни на что, старшине удалось сохранить от детства чистоту в середине сердца, и он торопился делать приятное для всякой живности.
      Милиционер подошел к Андрею и спросил, зачем он здесь есть?
      - Живу, - сказал ответ Андрей. - Не жить страшно.
      - Где живешь?
      - В этой вселенской невзрачности... Иди куда-нибудь, а то у меня понятие расстраивается.
      Старшина принюхался:
      - А разит как! Где нализался-то?
      - От меня сейчас не спиртной дух отходит, это душа растрачивается, произнес Андрей. - Там у меня, в середке души, трещит что-то, какая-то перепонка лопается. И все внутренности пекутся насквозь, вот я их и заливаю. От меня, как от папоротника, смертью дышится. Я грустью болею, так что уходи в сторону - заражу.
      Старшина все-таки решил проводить его до дому, чтоб он тут не остался, но Андрей запротивился:
      - Не пойду, там жена без сознательности лютует... Не хочу спать с чужим телом!
      - Пойдем, пойдем. Один ты не дойдешь.
      - Ладно, - неожиданно согласился Андрей. - Я вообще-то люблю движение в даль и обратно. Только ты меня поддерживай, иначе я упаду навзничь.
      - Ты только шагай попрямее.
      Уже стемнело. Старшина вел Андрея, поддерживая его под руку, так же, как некогда вводили апостола Павла его спутники в Дамаск.
      - На меня воздух давит, его много, - дорОгой доказывал Андрей. - А когда пьешь, сам себе незаметнее становишься. Вот я и заливаю полость... Раздели мое томление - мне меньше останется.
      - Пить плохо! - указал милиционер.
      - Слушай изо рта, горожанин! - повысил на него голос Андрей. - У меня есть две живописи - портреты Марьи. Один - мой, другой - деда Якова, который завещала мне баба Васса. Они одинаковы! - И он сбивчиво и неопределенно поведал о Марье. - Сейчас она в дурдоме, - кончил историю Андрей.
      Старшина мало что понял из его туманного рассказа, однако проявил участие кивком и вздохом:
      - Э-хе-хе...
      - Слушай! - испугался Андрей. - Ты зачем живешь - по нужде или просто?
      - Не знаю, - признался милиционер.
      - И я не знаю. Но мне тяжко одному без Марьи. Я ощущаю ее без видимости и томлюсь в смутности. Эх, взять бы ее из психушки и унести туда, где живут лучшие впечатления! У меня к ней слово распространенное имеется - "любовь" называется. И до того во мне много неясности, что существовать замучился... Я заголовок газеты запамятовал. Но ты, старшина, пролистай прессу за второе полугодие девяностого лета, найди ее портрет - и тогда влюбишься до смущенности!
      Старшина пообещал.
      Умирающая природа шумела от прикосновения к ней ветра, который приносил со стороны запах гари.
      - Любить больно, лучше держать сердце в ущербе. Иначе полюбишь и утомишься.
      - Любить хорошо! - возразил милиционер.
      - Правильно, - Андрей понимающе взглянул на своего спутника. - Жизнь в человеке кончается, когда он томиться устает. Дай я возьму тебя за локоть руками, будем существовать вместе до разлуки!
      На костяную голову Андрея упала первая капля созревшего дождя. В темноте пробежало какое-то нервное животное, ища приют и отдых.
      Андрей подошел к своему подъезду.
      - Душевный ты мужик, старшина, - сказал он. - Люби человечество и женщин тоже. Любовь - это когда стыдно ею пользоваться.
      - И ты люби.
      - Живи до конца, - попрощался Андрей, - иначе умрешь.
      - Тебе также, - ответил милиционер.
      И Андрей пошагал домой, к нелюбимой жене. ____________________________________________________________________________
      * Иди и смотри (греч.).
      ** Прилепился мужчина к жене своей, и стали одна плоть (евр.).
      *** Русская народная песня. ____________________________________________________________________________
      28 июня - 14 июля 1993 г. Волгоград