Он почувствовал, как из самых глубин его души поднимаются гнев и ненависть, как быстрее бежит кровь и напрягаются мышцы живота и бедер.

Снова перед ними многоглавое чудовище. Оно скорчилось в засаде, ждет его, как не раз уже бывало в прошлом.

Он неожиданно вспомнил осколки стекла, покрывавшие булыжники улиц Белфаста, они сверкали, как алмазы, в свете дуговых ламп; вспомнил густой запах взрывчатки и крови.

Вспомнил тело молодой женщины, лежащей в кювете перед развороченными внутренностями фешенебельного лондонского ресторана. Взрыв раздел ее прекрасное юное тело, оставив на нем только обрывки кружевного французского белья.

Он вспомнил запах семьи: отец, мать, трое маленьких детей, — сгоревшей в своей машине, тела их потемнели и корчились в пламени, словно в жутком медленном балете. С этого дня Питер не мог есть жареную свинину.

Вспомнил испуганные глаза ребенка, глядящие сквозь кровавую маску; рядом с девочкой ее оторванная рука, и бледные пальцы еще сжимают маленькую грязную тряпичную куклу.

В его памяти мелькали эти разрозненные картины, питая ненавистью, пока она не заполнила его всего, она жгла глаза, и ему пришлось опустить бинокль и вытереть глаза тыльной стороной ладони.

Это тот самый враг, с которым он уже встречался, но инстинкт предупреждал его, что с последней встречи враг стал сильнее, он потерял последние остатки сходства с человеком. Питер старался сдержать свою ненависть, чтобы она не помешала ему рассуждать здраво; он знал, что впереди трудные часы и дни. Но ненависть была слишком сильна, и слишком долго он ее сдерживал.

Он услышал в этой ненависти вражеский голос; из ненависти происходит искаженная философия и чудовищные действия врага; опуститься до ненависти значит опуститься на дочеловеческий уровень. Но ненависть не уступала.

Питер Страйд ясно сознавал, что это ненависть не только к ужасной смерти и искалеченным телам, которые он видел в прошлом. Скорее она направлена на угрозу, которую представляет враг для всего общества, для цивилизованных порядков и законов. Если этому злу позволить восторжествовать, законы в будущем будут придумывать революционеры с диким взглядом и с пистолетом в кулаке, миром станут править разрушители, а не строители, и Питер Страйд ненавидел такую возможность еще больше, чем кровь и насилие, и ненависть его была ненавистью солдата. Ибо только солдат знает, что такое ужасы войны.

Солдатский инстинкт призывал его немедленно выступить и уничтожить врага, но ученый и философ в нем предупреждал, что еще не время, и огромным усилием воли он сдержал свой инстинкт бойца.

В то же время он понимал, что именно ради такого момента, ради этой непосредственной встречи со злом он поставил под угрозу всю свою карьеру.

Когда ему не дали возглавить «Атлас» и вместо него назначили политика, Питеру следовало бы отклонить назначение на меньшую должность в «Атласе». Перед ним открывались другие возможности, но он предпочел остаться со своим проектом — и надеялся, что никто не почувствовал глубину его негодования. Бог свидетель, у Кингстона Паркера не было с тех пор оснований жаловаться. Никто в «Атласе» не работал напряженней, и верность Питера много раз была испытана.

Теперь все это казалось оправданным: наступил момент, ради которого Питер работал. Враг ждет его там, на горящем бетоне под африканским солнцем, не на мягком зеленом острове под дождем, не на грязных улицах густонаселенного города — но это все тот же старый враг, и Питер знал, что его время пришло.

Когда Питер забрался в салон «Ховсера», ставший его штабквартирой, и сел в кожаное кресло, связисты уже установили контакт и на главном экране виден был Колин Нобл. На правом верхнем экране помещалось панорамное изображение южной части главной полосы, в самом центре изображения, как орел в гнезде, сидел «боинг». На другом экране видна была его рубка при максимальном увеличении. Подробности были такими четкими, что Питер легко прочел на ярлычке имя изготовителя одеяла, закрывавшего окно. На третьем экране — внутренности контрольной башни. На переднем плане диспетчеры в рубашках с короткими рукавами перед экранами радаров, а за ними через большие окна вид все на тот же «боинг». Камеры были установлены час назад в здании аэропорта. Еще один экран оставался темным. Знакомое добродушное лицо Колина Нобла заполнило главный экран.

— Если бы у тебя была кавалерия, а не морская пехота, — сказал Питер,

— ты был бы здесь еще вчера…

— Куда торопиться, приятель? Я вижу, пирушка еще не началась. — Колин улыбнулся ему с экрана и отодвинул назад бейзбольную шапочку.

— Ты чертовски прав, — согласился Питер. — Мы даже не знаем, кто организовал пирушку. Какова последняя оценка времени прибытия?

— Мы нашли попутный ветер — час двадцать две минуты с этого момента,

— ответил Колин.

— Ну, хорошо, перейдем к делу, — сказал Питер и начал знакомить Нобла со своими решениями, сверяясь с записями в блокноте. Иногда он просил операторов сменить кадр, и они давали по его указаниями панораму или увеличение, показывали радарную станцию или вентиляторы служебного ангара, за которыми Питер решил поместить своих снайперов. Изображение передавалось в просторный трюм «Геркулеса», чтобы люди, которые будут занимать ту или иную позицию, могли заранее изучить ее и тщательно подготовиться. То же самое изображение через спутник передавалось, лишь слегка искаженное, на экране в центральном штабе «Атласа» в западном крыле Пентагона. Обвиснув в кресле, как старый лев, Кингстон Паркер следил за каждым словом разговора; он оторвался только раз, когда помощник принес ему сообщения с телекса. И сразу приказал, чтобы его изображение передали Питеру.

— Простите за вмешательство, Питер, но у нас есть полезные сведения. Предположив, что боевая группа села на 070 в Моэ, мы связались с сейшельской полицией и попросили проверить список пассажиров. Там село пятнадцать человек, десять из которых — жители Сейшел. Местный торговец с женой и восемь детей в возрасте от восьми до четырнадцати лет. Это дети служащих, нанятых правительством Сейшел для работы по контракту; они возвращаются в свои школы к новому учебному году.

Питер ощутил, как ужас наваливается на него огромной тяжестью. Дети. Почему-то юные жизни казались более важными и уязвимыми. Но Паркер продолжал говорить, держа ленту телекса левой рукой, а правой почесывая шею черенком трубки.

— Еще английский бизнесмен, компания «Шелл Ойл», он хорошо известен на острове, и четыре туриста: американка, француз и два немца. Эти четверо держались вместе, и таможенники и полицейские их хорошо запомнили. Две женщины и двое мужчин, все молодые. Их зовут Салли-Энн Тейлор, двадцати пяти лет, американка; Хейди Хоттшаузер, двадцати четырех, и Гюнтер Ретц, двадцати пяти, немцы, и Анри Ларусс, двадцати шести лет, француз. Полиция собрала сведения об этих четверых. Они провели две недели в отеле «Риф» вблизи Виктории, женщины в одном двухместном номере, мужчины — в другом. Большую часть времени плавали и загорали — до тех пор, пока пять дней назад в порт Виктория не пришла небольшая океанская яхта. Тридцать пять футов, кругосветное плавание в одиночку, на борту находился американец. Четверка все время проводила на борту, и яхта отплыла за двадцать четыре часа до отправления 070.

— Если яхта доставила им вооружение и взрывчатку, значит операция планировалась заблаговременно, — задумчиво сказал Питер. — И чертовски хорошо планировалась.

Он снова почувствовал уколы возбуждения, фигура врага начинала приобретать очертания, зверь становился яснее, но в то же время уродливей и отвратительней.

— Вы пропустили их имена через компьютер? — спросил он.

— Ничего, — кивнул Паркер. — Либо никаких данных о них нет, либо имена и паспорта поддельные…

Он замолчал, так как на экране, изображающем контрольную башню, началось какое-то передвижение; по второму микрофону послышался голос. Голос звучал слишком высоко, и техник быстро произвел необходимые приспособления. Голос женский, свежий, чистый молодой голос, говорила женщина по-английский с еле заметным западно-американским акцентом.

— Контроль Яна Смита, говорит офицер, командующий группой «Армии борьбы за права человека», которая захватила «Спидберд 070». Примите сообщение.

— Контакт! — выдохнул Питер. — Наконец-то контакт!

На малом экране Колин Нобл улыбнулся и искусно перевел сигару из одного угла рта в другой. «Пирушка начинается», — заявил он, но голос его прозвучал остро, как лезвие бритвы, и этого не мог скрыть веселый тон.

Трое членов экипажа были удалены из рубки и заняли освободившиеся места четверки.

Ингрид превратила рубку «боинга» в свой штаб. Она быстро просматривала груду паспортов, отмечая на схеме размещения пассажиров самолета имя и национальность каждого.

Дверь в кухню оставалась открытой, и, если не считать гудения кондиционеров, в большом самолете было совершенно тихо. Разговоры в салонах были запрещены, а по проходам непрерывно ходили коммандос в красных рубашках, чтобы поддерживать этот запрет.

Установили также распорядок пользования туалетом: пассажир должен вернуться на свое место, прежде чем другому позволено будет встать. Двери туалета должны все время оставаться открытыми, так чтобы коммандос видели вошедшего туда.

Несмотря на тишину, в самолете царила напряженная атмосфера. Мало кто из пассажиров спал — в основном дети, остальные сидели неподвижно, с напряженными осунувшимися лицами — со смесью ненависти и страха следили за своими похитителями.

В рубку вошел Анри, француз.

— Отводят броневики, — сказал он. Стройный, с очень юным лицом и мечтательными глазами поэта. Он отрастил провисшие светлые усы, которые казались неуместными у него на лице.

Ингрид взглянула на него. «Ты очень нервничаешь, cheri [17]. — Она покачала головой. — Все будет в порядке».

— Я не нервничаю, — напряженно ответил он.

Она добродушно усмехнулась и погладила его по щеке. «Я не хотела тебя обидеть. — Она притянула к себе его лицо и поцеловала, глубоко просунув язык ему в рот. — Ты доказал свою храбрость — часто доказывал», — прошептала она.

Он со стуком опустил пистолет на стол и потянулся к ней. Три верхние пуговицы ее красной хлопчатобумажной кофты были расстегнуты, и она позволила ему просунуть руку и нащупать ее груди.

Тяжелые и круглые груди; он задышал тяжело, касаясь сосков. Соски сразу напряглись, но когда он свободной рукой потянулся к молнии ее брюк, она грубо оттолкнула его.

— Позже, — резко сказала она, — когда все будет кончено. — И, наклонившись вперед, приподняла краешек одеяла, закрывавшего ветровое стекло рубки. Солнце светило очень ярко, но ее глаза быстро привыкли, и она увидела ряд голов в шлемах над парапетом обсервационного балкона. Значит, войска тоже убирают. Пора начинать переговоры — но она позволит им еще немного покипеть в собственном соку.

Она встала, застегнула пуговицы кофты, поправила на шее фотоаппарат, еще немного задержалась у выхода, поправляя светлую массу золотистых волос, — потом медленно прошла по всему проходу, останавливаясь, чтобы поправить одеяло на спящем ребенке, внимательно выслушать жалобы беременной жены техасского нейрохирурга.

— Вас и детей первыми выпустят с самолета, я вам обещаю.

Дойдя до лежащего бортинженера, она наклонилась к нему.

— Как он?

— Сейчас спит. Я сделал ему укол морфия, — ответил толстый маленький врач, не глядя на нее, чтобы она не увидела ненависть в его взгляде. Раненая рука была поднята, чтобы остановить кровотечение, она неподвижно торчала в коконе из повязок. Казалась странной короткой, и на белых бинтах алела просочившаяся кровь.

— Вы хорошо действуете, — она коснулась его руки. — Спасибо. — Он удивленно взглянул на нее, и она улыбнулась — такой сверкающей милой улыбкой, что он начал оттаивать.

— Это ваша жена? — негромко, так, чтобы слышал только он, спросила Ингрид, и он кивнул, глянув на пухлую маленькую еврейку в соседнем кресле.

— Я постараюсь, чтобы она была в числе первых, кто выйдет с самолета, — пообещала она, и его благодарность была трогательной. Ингрид встала и двинулась дальше.

Рыжеволосый немец стоял в начале туристского салона, рядом с занавесом второй кухни. У него напряженное осунувшееся лицо религиозного фанатика, темные горящие глаза и черные длинные, до плеч, волосы. Из-за шрама поперек верхней губы казалось, что он постоянно улыбается.

— Курт, все в порядке? — спросила Ингрид по-немецки.

— Жалуются на голод.

— Покормим через два часа — но не так много, как они ожидают, — и она презрительным взглядом обвела салон. — Толстые, — негромко сказала она, — большие толстые буржуазные свиньи. — Она прошла за занавес и приглашающе взглянула на Курта. Тот сразу прошел туда, задернув за собой занавес.

— Где Карен? — спросила Ингрид, пока он расстегивал пояс. Ей очень это нужно, возбуждение и кровь воспламенили ее.

— Отдыхает — в конце салона.

Ингрид расстегнула пуговицу шорт и потянула вниз молнию. «Хорошо, Курт, — хрипло сказала она, — но быстро, очень быстро».

Ингрид сидела на месте бортинженера, за ней стояла темноволосая девушка. Поверх красной кофты на ней был надет патронташ, а на берде висел большой уродливый пистолет.

Ингрид поднесла микрофон ко рту и заговорила, одновременно пальцами другой руки расчесывая золотистую путаницу своих прядей.

— …Сто девяносто восемь граждан Британии. Сто сорок шесть американцев… — Она читала список заложников. — На борту сто двадцать две женщины и двадцать шесть детей в возрасте до шестнадцати лет. — Она говорила уже около пяти минут, но вот смолкла, поерзала в кресле и через плечо улыбнулась Карен. Темноволосая девушка ответила ей улыбкой и протянула свою узкую руку, чтобы погладить Ингрид по голове.

— Мы записали ваше сообщение.

— Зовите меня Ингрид. — Она улыбалась в микрофон, и улыбка ее стала злой. Наступило молчание, диспетчер в башне приходил в себя от шока.

— Принято, Ингрид. Есть у вас еще сообщения для нас?

— Есть, контроль. Поскольку самолет английский и свыше трехсот пассажиров англичане и американцы, мне нужен представитель посольств этих стран. В течение двух часов он должен выслушать мои условия освобождения пассажиров.

— Не прерывайте связь, Ингрид. Мы вернемся, как только свяжемся с послами.

— Не шутите со мной, король, — хлестнул голос Ингрид. — Мы оба прекрасно знаем, что они сейчас дышат вам в шею. Передайте, что мне нужен человек через два часа — иначе я вынуждена буду прикончить первого заложника.

Питер Страйд разделся до купальных плавок, на ногах у него были только матерчатые тапочки. Ингрид настаивала на личной встрече, и Питер приветствовал возможность приблизиться к противнику.

— Мы будем прикрывать каждый дюйм твоего пути туда и назад, — сказал Колин Нобл Питеру, суетясь вокруг него, как тренер возле боксера перед гонгом. — Я лично подбирал стрелков.

Снайперы были вооружены специальными изготовленными вручную «магнумами» 0.222с подогнанными стволами, которые стреляли маленькими легкими пулями, обладающими огромной скоростью и убойной силой. И боеприпасы соответствовали ружьям: каждый патрон изготовлен вручную и отполирован. Ружья снабжены обычными оптическими прицелами и телескопическими прицелами инфракрасного видения, что делало их одинаково смертоносными и днем, и ночью. Траектория пули на расстоянии в семьсот футов оставалась чистой и плоской. Превосходно сделанное оружие, точные машины, которые уменьшают опасность для заложников и случайных зрителей. Легкая пуля с свирепой силой валит на землю человека, как будто его ударил напавший носорог, но застрянет в его теле и не убьет того, кто стоит за ним.

— Ты уже весь в мыле, — хмыкнул Питер. — Они собираются говорить, не стрелять — пока.

— Эта женщина… — предупредил Колин — … вот кто опасен.

— Гораздо важнее ружей камеры и звукооборудование.

— Я уже прошелся и пнул несколько задниц. У тебя будут съемки, за которые сможешь получить «Оскара» — даю личную гарантию. — Колин взглянул на свои часы. — Пора идти. Не заставляй леди ждать. — Он слегка сжал плечо Питера. — Держись спокойно, — сказал он, и Питер вышел на солнечный свет, подняв обе руки над плечами, раскрыв ладони, растопырив пальцы.

Тишина давила, как и сухая жара, но это сделано специально. Питер остановил все движение, приказал выключить машины и механизмы на всей площади обслуживания. Он не хотел никаких помех своему звуковому оборудованию.

Слышался только звук его собственных шагов, он шел быстро, но это был самый долгий переход в его жизни, и чем ближе он подходил к самолету, тем больше тот возвышался над ним. Питер понимал, что его заставили раздеться почти догола не только, чтобы не дать спрятать оружие, но и поставить его в невыгодное положение, чувствовать себя уязвимым. Старый трюк — гестапо всегда раздевало пленных перед допросом, поэтому Питер держался прямо и вызывающе, довольный тем, что тело у него худое и крепкое, а мышцы как у спортсмена. Не хотел бы он, чтобы эти четыреста ярдов проходил старик с большим животом и отвислыми грудями.

Он прошел полпути, когда передняя дверь, сразу за рубкой, откинулась назад, и в квадратном отверстии появилось несколько фигур. Питер сузил глаза: два человека в форме, нет, три — форма английских авиалиний, два пилота, между ними стройная фигура стюардессы.

Они стояли плечом к плечу, но за ними он видел еще одну голову, светловолосую, однако освещение и угол осмотра были против него.

Подойдя ближе, он увидел, что у старшего пилота, который справа, седые волосы, круглое румяное лицо — это Уоткинс, капитан. Хороший человек, Питер изучал его служебное досье. Он не стал разглядывать второго пилота и стюардессу, а все свое внимание обратил на того, кто за ними, но только когда он встал непосредственно под открытым люком, он смог ясно увидеть лицо.

Питера поразила красота этой золотой головы, гладкая молодая загорелая кожа и потрясающая невинность широко расставленных спокойных голубых глаз — в первое мгновение он не поверил, что она из числа бойцов, но тут она заговорила.

— Я Ингрид, — сказала она. И он подумал, что самые красивые цветы бывают ядовитыми.

— Я полномочный представитель английского и американского правительств, — ответил он и перевел взгляд на мясистое красное лицо Уоткинса. — Сколько на борту похитителей?

— Никаких вопросов! — яростно рявкнула Ингрид, и Сирил Уоткинс, не меняя выражения лица, вытянул вниз четыре пальца правой руки за бедром.

Это было очень важное подтверждение того, что они уже заподозрили, и Питер почувствовал прилив благодарности к пилоту.

— Прежде чем мы обсудим ваши условия, из чистой человечности я хотел бы обеспечить благополучие заложников.

— О них хорошо заботятся.

— Нужна ли вам пища или питьевая вода?

Девушка откинула голову и рассмеялась.

— Чтобы вы начинили их слабительным — и мы сидели бы в дерьме? Хотите нас выгнать вонью?

Питер не стал настаивать. Врач уже подготовил судки с начиненной едой.

— У вас на борту раненый?

— Никаких раненых на борту нет, — резко ответила девушка, сразу перестав смеяться, но Уоткинс сложил большой и указательный палец кольцом, тем самым противореча ей, и Питер заметил след высохшей крови на рукавах его белой рубашки. — Достаточно, — предупредила Ингрид Питера. — Если вы зададите еще один вопрос, переговоры прервутся.

— Хорошо, — сразу согласился Питер. — Больше никаких вопросов.

— Цель нашей группы — свержение жестокого фашистского неоимпериалистического бесчеловечного режима, который держит эту страну в рабстве и нищете, отказывая большинству населения и пролетариату в основных человеческих правах.

«А вот это, — с горечью подумал Питер, — хотя и выражено на языке левых безумцев, самое плохое, что могло быть». Миллионы людей во всем мире тут же испытают симпатию к похитителям, и работа Питера станет еще труднее. Похитители избрали уязвимую цель.

Девушка продолжала говорить — напряженно, почти с религиозной страстью, и, слушая ее, Питер все более уверялся, что эта девушка — фанатик, и лишь тонкая нить отделяет ее фанатизм от безумия. Голос ее стал резким, она выкрикивала свои обвинения и проклятия, и, когда она кончила, он знал: она способна на все, никакая жестокость, никакая низость ее не отпугнут. Она не остновится даже перед самоубийством, уничтожив «боинг», его пассажиров и самое себя; он подозревал, что она даже приветствует возможность самопожертвования, и почувствовал, как холодок прошел по спине.

Теперь они молчали, глядя друг на друга, лихорадка фанатизма оставила лицо девушки, она восстановила дыхание, а Питер ждал, борясь со своими дурными предчувствиями, ждал, пока она окончательно успокоится и продолжит.

— Первое наше требование, — девушка успокоилась и проницательно смотрела на Питера, — первое наше требование — это заявление должно быть передано по всем телепрограммам Англии и Соединенных Штатов, а также по местным телеканалам. — Питер почувствовал, как его обычная ненависть к этому ящику перекрывает все остальные чувства. Эта опустошающая разум электронная подмена мыслей, это смертоносное изобретение, предназначенное для обработки и навязывания мнений. Он ненавидел его почти так же сильно, как и насилие, которое телевизор так легко поставляет в каждый дом. — Оно должно быть передано в девятнадцать часов местного времени в Лос Анжелесе, Нью-Йорке, Лондоне и Йоханнесбурге… — Лучшее время, конечно, и масс медиа ухватятся за новость, потому что это их еда и питье — порнографы насилия!

Высоко над ним в открытом люке девушка махнула толстым светло-желтым конвертом.

— Здесь текст заявления для передачи, а также список имен. Сто двадцать девять имен. Все эти люди арестованы чудовищным полицейским режимом. В этом списке подлинные руководители Южной Африки. — Она бросила конверт, и он упал у ног Питера.

— Второе наше требование — все указанные в этом списке должны быть посажены на самолет, предоставленный правительством Южной Африки. На борту того же самолета следует доставить один миллион золотых крюгеровских рандов, предоставленных тем же правительством. Самолет полетит в страну, которую изберут освобожденные политические предводители. Золото будет использовано для создания правительства в изгнании, пока подлинные лидеры местного населения не смогут вернуться на родину.

Питер наклонился и поднял конверт. Он быстро подсчитывал. Один крюгеровский ранд стоит по меньшей мере 170 долларов. Следовательно, требуется выкуп по меньшей мере в сто семьдесят миллионов долларов.

Посчитал он и другое.

— Миллион крюгеров весит свыше сорока тонн, — сказал он девушке. — Как это можно поместить в самолет?

Девушка запнулась. Для Питера было слабым утешением, что все-таки не все так тщательно продумано. Впрочем, если они допустили одну небольшую ошибку, могли допустить и другие.

— Правительство предоставит достаточно транспорта для золота и арестованных, — резко сказала девушка. Ее колебание было недолгим.

— Это все? — спросил Питер; солнце жгло его обнаженную кожу, холодные капли пота бежали по бокам. Он не думал, что будет так плохо.

— Самолет должен вылететь завтра до полудня, — или мы начнем казнь заложников. — Питер почувствовал волну ужаса. — Казнь. — Она воспользовалась этим словом законников, и он понял, что она выполнит свое обещание.

— Когда самолет с заключенными прибудет в избранное его пассажирами место назначения, нам будет послан заранее обусловленный сигнал, и мы немедленно освободим всех детей и женщин.

— А мужчин? — спросил Питер.

— В понедельник шестого — через три дня — Генеральной Ассамблеей Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке должна быть принята резолюция. В ней должны быть объявлены обязательные для всех экономические санкции по отношению к Южной Африке, полное нефтяное и торговое эмбарго, прекращение всех транспортных и коммуникационных связей, блокада границ и портов миротворческими силами ООН. Должны быть проведены всеобщие свободные выборы под наблюдением инспекторов ООН…

Питер пытался мысленно опередить требования девушки. Он, конечно, знал о проекте этой резолюции — ее предложили Шри Ланка и Танзания. Совет Безопасности ее отклонит. Это несомненно, но расчет времени для выдвижения требований вызывал новые и очень пугающие соображения. Зверь снова сменил обличье, и то, что Питер услышал, вызывало у него тошноту. Нет никакого сомнения в том, что не случайно захват самолета произошел через три дня после выдвижения резолюции. Выводы из этого слишком ужасны, чтобы их обдумывать. Попустительство — если не прямое соучастие — руководителей правительств разных стран в стратегии террора.

Девушка снова заговорила.

— Если какой-либо член Совета Безопасности ООН — Сша, Британия или Франция — использует свое право вето, чтобы отклонить резолюцию, самолет и все его пассажиры будут взорваны.

Питер потерял дар речи. Он стоял, глядя на прекрасную светловолосую девочку — она казалась девочкой, такой молодой и свежей.

Когда дар речи вернулся к нему, он прохрипел:

— Не думаю, чтобы у вас на борту было достаточно взрывчатки, чтобы осуществить эту угрозу.

Блондинка сказала что-то человеку, стоявшему за ней, и через несколько мгновений бросила к ногам Питера темный круглый предмет.

— Ловите! — крикнула она, и Питер удивился тяжести этого предмета. Потребовалось всего несколько мгновений, чтобы он узнал его.

— Управляется электроникой! — Девушка рассмеялась. — И у нас их так много, что я могу дать вам образец.

Пилот, Сирил Уоткинс, пытался сообщить что-то, он касался груди, но Питера занимала взрывчатка, которую он держал в руках. Он знал, что достаточно одной такой гранаты, чтобы уничтожить весь «боинг» и всех находящихся на борту.

Что пытается сообщить ему Уоткинс? Тот снова коснулся своей шеи. Питер обратил внимание на шею девушки. На шее у нее маленький фотоаппарат. Что-то связывает этот аппарат с гранатами? Это пытается сообщить ему пилот?

Но вот девушка заговорила снова.

— Отнесите это своим хозяевам, и пусть они трепещут. Их ждет гнев масс. Революция пришла, — сказала она, и дверь самолета закрылась. Питер услышал щелчок замка.

Он повернулся и начал долгий путь назад, держа в одной руке конверт, в другой гранату. Внутренности у него переворачивало.

Угловатая фигура Колина Нобла почти заполняла вход в рубку «Ховкера», и на этот раз на лице у него серьезное выражение и ни следа смеха в глазах или углах широкого дружелюбного рта.

— На экране доктор Паркер, — сказал Колин Питеру, который торопливо застегнул комбинезон и направился в командную рубку. — Мы записали каждое слово, и он присутствовал при этой сцене.

— Боже, дело плохо, Колин, — проговорил Питер.

— Это хорошая новость, — ответил Колин. — Когда закончишь с Паркером, я сообщу тебе плохую.

— Спасибо, приятель. — Питер протиснулся мимо него в рубку и опустился в кожаное кресло командира.

На экране Кингстон Паркер сидел за своим столом, просматривая распечатку разговора Питера с Ингрид, в зубах у него погасшая трубка, на широком лбу морщины: он изучал требования террористов.

Паркера предупредил голос связиста:

— Генерал Страйд, сэр. — Паркер поднял голову и посмотрел в камеру.

— Питер. Мы с вами наедине. Я перекрыл все остальные связи, а единственную запись мы затребуем. Я хочу узнать вашу первую реакцию, прежде чем связываться с сэром Уильямом и Констеблом… — Сэр Уильям Дэвис

— английский посол, а Келли Контебл — посол США в Южной Африке.

— Мне нужна ваша первая непосредственная реакция.

— У нас серьезные неприятности, сэр, — сказал Питер, и большая голова кивнула.

— Мои специалисты по оружию занимаются сейчас гранатой, но нет никаких сомнений, что у них физическая способность уничтожить 070 и всех, кто на борту. Мне кажется, они могут сделать это не один, а много раз.

— А психологическая способность?

— По моему мнению, она последовательница Бакунина и Жана-Поля Сартра.

Паркер снова тяжело кивнул, и Питер продолжил:

— Вера анархистов в уничтожение как единственный созидательный акт, в то, что в насилии человек воссоздает себя. Вы помните слова Сартра: когда революционер убивает, умирает тиран и рождается свободный человек.

— Пойдет ли она этим путем? — настаивал Паркер.

— Да, сэр, — без колебаний ответил Питер. — Если ее прижать, она пойдет на любую крайность — вы знаете это способ мышления. Если разрушение прекрасно, самоуночтожение дает бессмертие. По-моему, она пойдет этим путем.

Паркер вздохнул и постучал черенком трубки по большим белым зубам.

— Да, это совпадает с нашими данными о ней.

— Вы разыскали данные? — сразу спросил Питер.

— У нас оказалась первоклассная запись голоса, и компьютер сопоставил с ее изображением.

— Кто она? — нетерпеливо прервал Питер; ему не нужно напоминать, что увеличенное изображение и запись голоса немедленно были отправлены в компьютеры разведки, как только она начала высказывать свои требования.

— Ее настоящее имя Хильда Бекер. Она американка третьего поколения — немецкого происхождения. Отец ее преуспевающий дантист, он овдовел в 1959 году. Ей тридцать один год… — Питер считал ее моложе, обманула свежая чистая кожа, — коэффициент интеллекта 138. Колумбийский университет в 1965-68 годах. Магистерская степень в современной политической истории. Член СДО — это «Студенты за демократическое общество».

— Да, — нетерпеливо сказал Питер, — знаю.

— Активистка антивоенных действий во время войны во Вьетнаме. Работала над планом переправки обвиняемых в Канаду. Один арест в 1967 году за хранение марихуаны, осуждена не была. Руководила беспорядками в кампусах в 1968. Арестована за изготовление бомбы в университете Батлера. Освобождена. В 1970 покинула Америку для продолжения образования в Дюссельдорфе. Докторское звание в политэкономии в 1972. Известны ее связи с Гудрун Энслин и Хорстом Малером из группы Баадера-Мейнхоф. После обвинения в причастности к похищению и убийству Генриха Кохлера, западногерманского промышленника, ушла в подполье… — Ее биография почти классический пример формирования современного революционера, с горечью подумал Питер, прекрасное изображение зверя.