В аэропорту «Виктория» острова Моэ, входящего в состав Сейшельской республики, на самолет Британских авиалиний село только пятнадцать человек.

Две парочки стояли тесной группой, ожидая своей очереди к таможенному досмотру. Молодые, загорелые, они казались совершенно спокойными и довольными своим пребыванием в этом островном раю. Но одна из девушек совершенно подавляла остальных своей физической привлекательностью.

Высокая, длинноногая, с головой на гордой красивой шее. Густые золотистые светлые волосы заплетены и уложены на голове короной, солнце освещает девушку, и кожа ее блестит здоровьем и молодостью.

Двигалась девушка мягкими волнистыми движениями, с грацией большой хищной кошки, голые ноги ее в открытых сандалиях; большие острые груди выступали под тонкой тканью майки, а плотные круглые ягодицы натягивали поблекшие подрубленные джинсы.

На майке, на груди, надпись крупными буквами «Я ПОМЕШАНА НА ЛЮБВИ», а под надписью изображен крупный кокосовый орех [1].

Девушка ослепительно улыбнулась темнокожему сейшельскому таможеннику, протягивая ему американский паспорт с золотым орлом, но когда повернулась к своему спутнику, бегло заговорила по-немецки. Получила свой паспорт и вместе с остальными прошла в помещение контроля.

Здесь она опять улыбнулась двум сейшельским полицейским, проверявшим наличие оружия, сняла с плеча сумку.

— Хотите проверить? — спросила она, и все рассмеялись. В сумке были два больших кокосовых ореха; крупные, вдвое больше человеческой головы, это самые популярные сувениры островов. У трех спутников девушки в сумках были такие же сувениры, и полицейские не обратили внимания на эти знакомые предметы. Они небрежно провели металлоискателем вдоль сумки, которая составляла большую часть багажа молодых людей. Прибор загудел, и один из парней со смущенным видом достал небольшой фотоаппарат. Снова смех, и полицейский пропустил группу в помещение, откуда уходили к самолету.

Там уже было полно транзитных пассажиров, летевших с Маврикия, а за окном виден был огромный «Боинг 747 Джамбо» [2], освещенный прожекторами; вокруг него сновали заправщики.

Свободных мест в помещении не было, и четверо встали кружком под одним из больших вращающахся вентиляторов: ночь жаркая, и в душном помещении пахло табаком и горячими потными телами.

Блондинка весело болтала со своими спутниками, смеялась; она на два дюйма выше обоих мужчин и на целую голову — девушки. Эта четверка стала центром внимания сотни пассажиров. Когда молодые люди оказались в этом помещении, манеры их слегка изменились, в них ощущалось какое-то облегчение, словно они одолели серьезное препятствие; в их смехе слышалось почти лихорадочное возбуждение. Они не могли стоять неподвижно, беспрестанно переступали с ноги на ногу, поправляли волосы или одежду.

Хотя они явно представляли тесную группу, связанную отношениями дружбы и обособленную от других, один из пассажиров оставил жену и направился через зал к ним.

— Послушайте, вы говорите по-английски? — спросил он, приближаясь к группе.

Это был полный мужчина лет под пятьдесят, с густыми волосами серо-стальноно цвета, в очках в темной роговой оправе, с уверенными манерами человека, привыкшего к успеху и богатству.

Группа неохотно расступилась, и ответила, будто по праву, высокая блондинка.

— Конечно. Я американка.

— Не шутите? — Мужчина усмехнулся. — Знаете что? — Он смотрел на нее с открытым восхищением. — Просто хотел узнать, что это за штуки. — Он указал на ее сумку с орехами.

— Кокосы, — ответила блондинка.

— О, да. Я о них слышал.

— Их называют «орехи любви», — продолжала девушка, наклоняясь и открывая тяжелую сумку у ног. — Посмотрите почему. — Она показала ему один из плодов.

Двойные полушария, соединившись, очень походили на человеческие ягодицы.

— Задний конец. — Она улыбнулась, и зубы ее были так белы, что казались сделанными из прозрачного фарфора.

— Передний конец, — она повернула орех и показала мужчине точное подобие mons veneris [3], вплоть до курчавых волос. Было ясно, что девушка чуть флиртует и насмехается. Она изменила позу, слегка продвинув вперед бедра, и мужчина невольно взглянул на ее собственный mons, отчетливо видный под хлопчатобумажной тканью брюк — треугольник, разделенный складкой ткани.

Мужчина чуть покраснел, губы его раскрылись в невольном легком выдохе.

— У мужского дерева тычинка размером с вашу руку. — Глаза девушки распахнулись и по величине и цвету стали похожи на анютины глазки, и в другом конце зала жена этого мужчины встала и направилась к нему, ее предупредил извечный женский инстинкт. Она была гораздо моложе мужа, двигалась тяжело и неуклюже из-за беременности.

— Сейшельцы говорят, что в полнолуние мужское дерево вытягивает из земли корни и идет совокупляться к женскому…

— Длиной и толщиной с руку… — улыбнулась красивая черноволосая миниатюрная девушка рядом с блондикой, — вот это да! — Она тоже теперь дразнила, обе девушки намеренно опустили взгляд к нижней части тела мужчины. Тот поежился, и оба парня, спутники девушек, заулыбались его неловкости.

Жена подошла к мужчине и потянула его за руку. Горло у нее покраснело, на верхней губе выступили капельки пота, как прозрачные волдырьки.

— Гарри, я плохо себя чувствую, — негромко простонала она.

— Мне нужно идти, — с облегчением пробормотал он. Вся его самоуверенность исчезла. Он взял жену за руку и увел ее.

— Узнали его? — спросила брюнетка по-немецки, по-прежнему улыбаясь; говорила она еле слышно.

— Гарольд Мак-Кевитт, — на том же языке и так же негромко ответила блондинка. — Нейрохирург из Форт-Уэрта. Он читал заключительный доклад на последнем заседании съезда в субботу, — продолжала она. — Крупная рыба, очень крупная, — и, как кошка, провела кончиком языка по верхней губе.

Из четырехсот одного пассажира в зале отправления в это утро понедельника триста шестьдесят были хирургами и их женами. Хирурги, включая самых известных в мире медицины, из Европы и Англии, из Соединенныз Штатов и Японии, из Южной Америки и Азии, все они участвовали в работе съезда, который кончился двадцать четыре часа назад на острове Мартиника, в пятистах милях к югу от острова Моэ. На первый рейс после съезда большинство билетов было закуплено заранее.

— Объявляется посадка на самолет Британских авиалиний рейс БА 070 в Найроби и Лондон; транзитных пассажиров просят пройти через главный выход.

— В объявлении звучал резкий креольский акцент, все двинулись к выходу.

— Контроль «Виктории», говорит «Спидберд ноль семь ноль [4]», прошу разрешения на рулежку и старт.

— Ноль семь ноль, вам разрешается старт с взлетной полосы один.

— Прошу записать изменения в полетном плане к Найроби. Наш код для автоматического контроля будет 401. Все пассажирские места заняты.

— Принято, «Спидберд», изменение записано.

Огромный самолет продолжал подъем, в салоне первого класса горели надписи «Пристегнуть ремни» и «Не курить». Блондинка и ее спутник сидели рядом в просторных креслах 1а и 1б, сразу перед переборкой, отделяющей салон первого класса от рубки и кухни. Места, которые занимала молодая пара, были заказаны за несколько месяцев.

Блондинка кивнула спутнику, и тот наклонился вперед, заслоняя ее от пассажиров через проход, а она открыла сумку, достала один кокос и положила его себе на колени.

Кокос был аккуратно распилен по естественной перемычке, молоко и белая ткань фрукта убраны, и две части ореха снова так же тщательно склеили. Место соединения можно было разглядеть только при внимательном осмотре.

Девушка вставила в соединение маленький металлический инструмент и резко повернула, с негромким щелчком половинки разошлись, как пасхальное яйцо.

В половинках, выложенных полосками пластиковой пены, оказались два гладких серых яйцеобразных предмета, каждый размером с бейсбольный мяч.

Это были гранаты восточногерманского производства с маркировкой МК 1У (С), принятой в армиях Варшавского блока. Верхний слой каждой гранаты — пластмассовая броня того типа, что используется в противопехотных минах, чтобы их нельзя было обнаружить электронными металлоискателями. Желтая полоска вокруг каждой гранаты указывала, что граната не осколочная, а предназначена для создания сильной взрывной волны.

Блондинка взяла гранату в левую руку, отстегнула ремень и встала. Остальные пассажиры не проявили никакого интереса к тому, что она прошла за занавес входа в рубку. Но техник и две стюардессы, тоже пристегнувшиеся ремнями, пристально взглянули на нее.

— Простите, мадам, но я попрошу вас вернуться на место и не вставать, пока капитан не погасит надпись.

Блондинка подняла левую руку и показали им блестящее серое яйцо.

— Это специальная граната, предназначенная для уничтожения экипажа танка, — негромко сказала она. — Она разнесет фюзеляж этого самолета, как бумажный мешок, или убьет взрывной волной всех в радиусе пятидесяти ярдов.

Блондинка следила за их лицами и увидела, как на них злым цветком расцвел страх.

— Она настроена на взрыв через три секунды после того, как я отниму руку. — Девушка снова смолкла, ее глаза возбужденно блестели, дышала она быстро и неглубоко.

— Вы, — она выбрала техника, — отведете меня в рубку, остальные оставайтесь на местах. Ничего не делайте, ничего не говорите.

Когда она вошла в небольшую рубку, с трудом вмещавшую экипаж и огромное количество приборов и электронного оборудования, трое мужчин с легким удивлением оглянулись — и она подняла руку и показала ее содержимое.

Они поняли мгновенно.

— Я принимаю на себя командование самолетом, — сказала она, потом добавила, обращаясь к бортинженеру: — Выключите все оборудование связи.

Бортинженер быстро оглянулся на капитана и, когда тот коротко кивнул, начал послушно отключать радио: установку сверхвысоких частот, высоких частот, ультравысоких частот…

— Связь со спутником тоже, — приказала девушка. Он взглянул на нее, удивленный ее познаниями.

— И не трогайте кнопку. — Он замигал. Никто, вообще никто за пределами компании не должен знать об этом специальном реле: если нажать на кнопку у его колена, немедленно сообщение будет получено в «Хитроу», объявлено чрезвычайное положение, и оттуда смогут прослушивать все, что делается в рубке. Инженер убрал руку.

— Уберите предохранитель контура реле. — Она правильно указала на ящик над головой инженера, тот снова взглянул на капитана, но голос ее ударил, как жало скорпиона:

— Делайте, что я говорю.

Он осторожно извлек предохранитель, и девушка заметно расслабилась.

— Прочтите разрешение на полет, — приказала она.

— Нам разрешен курс на Найроби по радару и безостановочный подъем на крейсерскую высоту в тридцать девять тысяч футов.

— Когда следующий сигнал «Все в норме»?

Сигнал «Все в норме» — обычная связь с аэропортом Найроби, показывающая, что полет проходит по плану.

— Через одиннадцать минут тридцать пять секунд. — Бортинженер — молодой темноволосый человек, приятной внешности, с крутым лбом, бледной кожей и быстрыми четкими движениями, выработанными специальными тренировками.

Девушка повернулась к командиру «Боинга», их взгляды встретились, эти двое изучали друг друга. У капитана волосы почти седые, коротко остриженные и плотно прилегают к большому круглому черепу. У него толстая шея, мясистое румяное лицо фермера или мясника, но глаза холодные, а манеры спокойные и неизменные. С этим человеком нужно считаться, и девушка сразу это поняла.

— Я хочу, чтобы вы поняли: я решительно настроена на эту операцию, — сказала она, — и с радостью принесу свою жизнь в жертву. — Она бесстрашно смотрела в глаза капитану и видела, как в них появляется уважение. Хорошо, все, как она рассчитала.

— Верю, — сказал капитан и кивнул.

— У вас долг по отношению к четыремста семнадцати людям на борту самолета, — продолжала она. Он ничего не ответил. — Они в безопасности, пока вы будете точно выполнять мои приказы. Обещаю вам.

— Хорошо.

— Вот наше новое назначение. — Она протянула ему маленькую белую карточку с машинописью. — Мне нужен новый курс, с учером метеопрогноза, и расчетное время прибытия. Вы ляжете на новый курс сразу вслед за очередным сигналом «Все в норме» через… — она взглянула на бортинженера.

— Девять минут тридцать восемь секунд, — быстро ответил тот.

— …и я хочу, чтобы поворот на новый курс был очень мягким, уравновешенным. Мы ведь не хотим, чтобы пассажиры пролили свое шампанское, верно?

За те несколько секунд, что девушка пробыла в рубке, у нее установился странный контакт с капитаном: взаимное неохотное уважение вместе с открытой враждебностью и сексуальной привлекательностью. Девушка сознательно оделась так, чтобы не скрывать тела, и от возбуждения соски ее затвердели и потемнели, они красноречиво торчали под тонкой тканью платья, рубку заполнил мускусный женский запах, усиленный ее возбуждением.

Несколько минут все молчали, затем бортинженер нарушил молчание.

— Тридцать секунд до сигнала «Все в норме».

— Хорошо, включи высокую частоту и передай сигнал.

— Аэропорт Найроби, говорит «Спидберд ноль семь ноль».

— Слушаем вас, «Спидберд ноль семь ноль».

— Все в норме, — сказал инженер в микрофон.

— Принято, ноль семь ноль. Следующий контакт через сорок минут.

— Ноль семь ноль.

Девушка облегченно вздохнула.

— Ну, хорошо, выключите радио. — Потом капитану: — Отключите автопилот и проведите поворот на новый курс вручную. Посмотрим, умеете ли вы быть нежным.

Поворот был совершен за две минуты с великолепным мастерством, при смене курса на 76 градусов стрелка указателя направления не отклонилась и на волосок, и, когда все было кончено, девушка впервые улыбнулась.

Великолепной солнечной улыбкой с белоснежными зубами.

— Хорошо, — сказала она, улыбаясь капитану прямо в лицо. — Как вас зовут?

— Сирил, — после мгновенного колебания ответил он.

— Можете называть меня Ингрид, — сказала она.

Никакого точного расписания, кроме часов огневой тренировки с пистолетом и автоматическим оружием, у Питера Страйда не было. Но от стрельб не освобождался ни один человек в отряде «Тор», даже техники.

Остальное время дня Питера было занято непрерывной деятельностью, начиная со знакомства с новейшим электронным оборудованием связи, установленным в его командирском самолете. Это заняло половину утра, и он едва успел присоединиться к своей ударной силе в салоне транспортного самолета «Геркулес», где должна была проходить дневная тренировка.

Питер выпрыгнул в составе первой десятки. Прыгали они с высоты в пятьсот футов, и парашюты раскрылись, казалось, всего за мгновение до того, как люди коснулись земли. Однако боковой ветер оказался достаточно силен, чтобы разбросать их даже с такой высоты. Для Питера первый выброс прошел недостаточно кучно. Группе потребовалось две минуты сорок восемь секунд после прыжка, чтобы проникнуть в покинутое административное здание, одиноко стоящее в военной зоне на равнине Салсбюри.

— Если бы здесь содержались заложники, мы бы как раз успели, чтобы подтереть их кровь, — мрачно сказал Питер своим людям. — Еще раз!

На этот раз время сократили до одной минуты пятидесяти секунд, окружив здание и на десять секунд побив время второй боевой группы Колина Нобла.

Чтобы отметить это событие, Питер презрительно отказался от военного транспорта, и пять миль до взлетной полосы отряд пробежал, причем каждый нес с собой все боевое снаряжение и огромную связку парашютного шелка.

«Геркулес» ждал, чтобы отвезти их назад на базу, но уже стемнело, когда он приземлился и вырулил на закрытую площадку отряда «Тор» в конце главной полосы.

Питера охватило сильнейшее искушение предоставить подведение итогов Колину Ноблу. Его шофер уже должен был подобрать Мелиссу-Джейн на станции Ист-Кройдон, и она ждет его одна в новом коттедже, всего в полумиле от ворот базы.

Он не видел ее уже шесть недель, с тех пор как принял «Тор», потому что за все это время не позволил себе ни дня передышки. Однако он все же испытывал чувство вины за снисходительность к себе и потому задержался еще на несколько минут для краткого разговора с Колином Ноблом.

— Как ты проведешь уикэнд? — спросил Колин.

— Она отведет меня сегодня на концерт поп-музыки… Кажется, группа «Живые мертвецы», — Питер усмехнулся. — Считает, что я не смогу жить, если не услышу «Мертвецов».

— Передай Эм Джи мой привет и поцелуй, — сказал Колин.

Питер высоко ценил возможность побыть в одиночестве. Большую часть взрослой жизни он провел в офицерских казармах и столовых, постоянно окруженный людьми. Но нынешняя должность давала ему возможность избегать этого.

Коттедж находился всего в четырех с половиной минутах езды от базы, но словно располагался на острове. Дом сдавался с обстановкий, а арендная плата приятно удивила Питера. За высокой живой изгородью из шиповника, на тихой аллее среди заброшенного сада, коттедж за несколько дней стал его домом. Питер даже смог наконец распаковать свои книги. Книги, собранные почти за двадцать лет и хранившиеся как раз на такой случай. Приятно было загромождать ими стол в небольшом кабинете в передней части дома или накладывать на столик у кровати, хотя читать у него по-прежнему почти не было возможности. Слишком много времени и сил отнимала новая работа.

Мелисса-Джейн, должно быть, услышала скрежет гравия под шинами «ровера», она этого, конечно, ждала. Выбежала из передней двери на дорогу, прямо в лучи фар. Питер забыл, какая она милая. Он почувствовал, как у него сжимается сердце.

Когда он вышел из машины, она бросилась к нему и вцепилась руками в грудь. Он долго держал ее, они оба не могли говорить. Она такая нежная и теплая, все ее тело пульсирует жизнью.

Наконец он приподнял ее подбородок и посмотрел в лицо. Огромные фиолетовые глаза заполнились слезами счастья, она громко засопела. В ней уже видна была старомодная английская фарфоровая красота; Мелисса-Джейн никогда не будет страдать от угрей и боли обретения половой зрелости.

Питер серьезно поцеловал ее в лоб. «Простудишься», — сварливо сказал он.

— О, папа, какой ты ворчун. — Она улыбнулась сквозь слезы, встала на цыпочки и поцеловала его в губы.

Они ели лазанью и кассату [5] в итальянском ресторане в Кройдоне, и говорила почти одна Мелисса-Джейн. Питер смотрел на нее и слушал, наслаждаясь ее свежестью и молодостью. Трудно поверить, что ей еще нет четырнадцати, потому что физически она очень развита, груди под белым свитером с высоким воротником больше не кажутся нераспустившимися почками; а вела она себя как женщина на десять лет старше, и лишь отдельные хихиканья и молодежный сленг иногда выдавали ее.

Вернувшись в коттедж, она приготовила «Оувалтин» [6], и они пили его у огня, планируя заранее каждую минуту уикэнда и избегая пропастей и неписаных табу в их взаимоотношениях, которые концентрировались вокруг «матери».

Когда нужно было ложиться спать, она села к нему на колени и пальцами провела по морщинам на лице.

— Знаешь, кого ты мне напоминаешь? — спросил она.

— Расскажи, — подбодрил он.

— Гэри Купера [7], только моложе, конечно, — торопливо добавила она.

— Конечно, — усмехнулся Питер. — Но откуда ты знаешь о Гэри Купере?

— По телику в воскресенье показывали «Полдень».

Она снова поцеловала его, и у губ ее был вкус сахара и «Оувалтина», а волосы ее пахли чистотой и свежестью.

— Сколько тебе лет, папочка?

— Тридцать девять.

— Ну, это ведь не так уж много, — неуверенно утешила она его.

— Иногда я кажусь себе старым, как динозавры… — и в этот момент загудело возле пустой чашки — резко, раздражающим электронным тоном, и Питер почувствовал, как в животе у него сжалось.

— Не сейчас, — про себя взмолился он. — Не сегодня. Я ведь так давно с ней не был.

Приборчик размером с пачку сигарет, на нем один-единственный глаз, он гневно краснеет. Питер неохотно подобрал прибор и, по-прежнему держа дочь на коленях, включил миниатюрный приемопередатчик, потом нажал кнопку приема.

— Тор один, — сказал он.

Ответ пришел плохо слышимый и искаженный, прибор действовал почти на пределе дальности.

— Генерал Страйд, «Атлас» распорядился о состоянии «Альфа».

Еще одна ложная тревога, с горечью подумал Питер. За последний месяц «Альфу» объявляли с десяток раз, но почему именно сегодня? «Альфа» — это первая ступень тревоги, когда команда собирается и ждет команды «Браво» — это приказ на вылет.

— Передайте «Атласу», через семь минут мы будем в сотоянии «Браво».

Из них четыре с половиной минуты ему необходимы, чтобы достичь базы, и неожиданно решение снять коттедж показалось опасным излишеством. За четыре с половиной минуты могут погибнуть невинные люди.

— Дорогая, — он нежно прижал к себе Мелиссу-Джейн, — прости.

— Все в порядке, — решительно и напряженно ответила она.

— Скоро мы снова встретимся, я обещаю.

— Ты всегда обещаешь, — прошептала она, но видела, что он ее уже не слушает. Он выпустил ее и встал, сжав зубы, густые темные брови почти сошлись над узким прямым аристократическим носом.

— Закройся за мной, дорогая. Если это «Браво», я пришлю за тобой шофера. Он отвезет тебя в Кембридж, и я позвоню маме, чтобы она тебя ждала.

Натягивая теплую армейскую шинель, он вышел в ночь; Мелисса-Джейн услышала, как включился стартер, как заскрипели шины по гравию. Звуки двигатели начали удаляться.

Диспетчер Найроби выждал пятнадцать секунд после назначенного для сейшельского рейса времени. Потом вызвал сам — раз, другой, третий, но не получил ответа. Он начал переключаться на другие каналы, включая чрезвычайный, на которых связь с 070 должна быть непрерывной. По-прежнему никакого ответа.

Прошло сорок пять секунд после того, как «Спидберд 070» должен был выйти на связь. Диспетчер взял желтую картоку рейса из гнезда «все в норме» и переложил в другое — «связь утрачена», и немедленно включились системы поиска и оповещения.

Через две минуты тринадцать секунд, после того как «Спидберд 070» пропустил свой срок сигнала «все в норме», на стол контроля в «Хитроу» легло срочное сообщение, а еще шестнадцать секунд спустя был информирован «Атлас», и команда «Тор» приняла положение «Альфа».

До полнолуния три дня, лишь верхний край лунного диска чуть заслонен земной тенью. Но с высоты полета он кажется таким же большим, как солнце, а его золотой свет определенно прекрасней.

В тропической летней ночи небо покрывали большие серебряные облака, они собирались в величественные грозовые тучи, и лунный свет окутывал их великолепием.

Самолет быстро летел меж облаками, как огромная летучая мышь на убранных назад крыльях.

Слева под крылом открылась неожиданно темная пропасть в облаках, и в ее глубине видены были мигающие огоньки, как свет умирающей звезды.

— Мадагаскар, — сказал капитан; голос его неожиданно громко прозвучал в тихой рубке. — Мы на курсе. — За ним девушка пошевелилась и осторожно переложила гранату в другую руку, прежде чем заговорила впервые за последние полчаса.

— Пассажиры могли проснуться и заметить это. — Она взглянула на свои часы. — Пора разбудить всех и сообщить им добрую новость. — Она повернулась к бортинженеру. — Пожалуйста, включите свет в салоне и дайте мне микрофон.

Сирил Уоткинс, капитан, снова подумал, что вся операция заранее тщательно спланирована. Девушка рассчитала время своего объявления так, чтобы пассажиры были меньше всего способны к сопротивлению. Их разбудят в два часа ночи после беспокойного сна в трансконтинентальном лайнере, и реакцией их скорее всего будет мрачная покорность.

— Свет включен, — сказал бортинженер и передал микрофон.

— Доброе утро, леди и джентльмены. — Голос девушки звучал тепло, ясно и четко. — Мне жаль будить вас в такое непривычное время. Однако мне необходимо сделать очень важное объявление, и я хочу, чтобы все его внимательно выслушали. — Она помолчала. В огромном салоне все зашевелились, начали поднимать головы, пассажиры приглаживали волосы, моргали еще не совсем проснувшимися глазами. — Вы видите, что огни включены. Пожалуйста, убедитесь, что сидящие рядом с вами проснулись и у них застегнуты ремни. Стюардессы, проверьте, все ли выполнено.

Она снова помолчала. Ремни помешают неожиданным действиям под влиянием шока. Ингрид отсчитала по своим часам шестьдесят секунд, прежде чем продолжить.

— Прежде всего позвольте мне представиться. Меня зовут Ингрид. Я командир группы Армии борьбы за права человека… — Капитан Уоткинс цинично скривил губы, услышав помпезное напыщенное название, но молчал, глядя в темное звездное небо… — и этот самолет находится под моей командой. Отныне ни при каких обстоятельствах вы не покидаете своих мест; это можно делать только с разрешения моих подчиненных, иначе самолет будет взорван, и все находящиеся на борту погибнут.

Она тут же повторила свое объявление на беглом немецком, потом на менее беглом, но вполне приличном французском, прежде чем вернуться к английскому.

— Бойцы «Армии борьбы» одеты в красные рубашки, чтобы их можно было узнать, и вооружены.

В это время три ее спутника открывали двойное дно своих сумок. Там обнаружилось небольшое пространство — в два дюйма глубиной и четырнадцать на восемь дюймов площадью, но это вполне достаточно для двенадцатизарядного пистолета со складным стволом и десяти обойм патронов. Стволы пистолетов, четырнадцати дюймов длиной, гладкие и сделаны из пластмассовой брони. Этот материал не выдержал бы давления газов новейших взрывчатых веществ; он рассчитан на меньшую скорость и давление бездымного пороха. Казенник и двойная рукоять тоже из пластика, они собирались мгновенно. Металлическим во всем этом оружии был только стальной ударник и небольшая пружина, не больше заклепки в сумке, и потому их не обнаружил металлоискатель в аэропорту Моэ. У патронов корпус и основание тоже пластмассовые, металлический только взрыватель из алюминиевой фольги, он вообще не вызывает возмущений в электрическом поле. Патроны упакованы в специальные пояса, которые надевались на талию.

Оружие черное и уродливое, заряжается как обычный дробовик, гильзы не выбрасываются, а отдача такая сильная, что может сломать стреляющему руку, если он неплотно ухватит рукоять. Но на расстоянии в тридцать футов у этих патронов огромная убойная сила, за двенадцать футов они способны выпустить человеку внутренности, а за шесть — снести голову. В то же время их удара недостаточно, чтобы пробить корпус межконтинентального воздушного лайнера.

Превосходное оружие именно для такого дела, и через несколько секунд были собраны три таких пистолета, заряжены, двое мужчин натянули поверх маек ярко-алые рубашки и заняли позиции — один в конце салона первого класса, второй в конце туристского салона; они стояли, нарочито демонстрируя свое гротескное оружие.

Стройная хорошенькая темноволосая немка оставалась на своем месте чуть дольше; работая быстро и аккуратно, она раскрыла остальные кокосы и переместила их содержимое в две сумки. Гранаты отличались от той, что держала в руках Ингрид, двойной красной полосой посредине. Это означало, что они снабжены электронным зарядом.

Снова послышался ясный молодой голос Ингрид, и длинные ряды пассажиров — все они теперь полностью проснулись — слушали напряженно и неподвижно, на всех лицах отразилось выражение шока и тревоги.

— Боец, идущий сейчас по салону, размещает гранаты большой ударной силы… — Брюнетка пошла по проходу, через каждые пятнадцать шагов она открывала один из ящиков для вещей над головой, вкладывала туда гранату и закрывала ящик. Все пассажиры, как один, поворачивали головы, с ужасом глядя на ее действия. — Достаточно одной из этих гранат, чтобы уничтожить самолет; они сконструированы так, что способны взрывной волной уничтожить экипаж боевого танка за броней в шесть дюймоы, — боец разместит четырнадцать таких гранат вдоль всего самолета. Они могут быть взорваны одновременно электронным взрывателем, который находится у меня под рукой… — В голосе звучало теперь озорство, легкий смешок. — И тогда взрыв услышат даже на Северном полюсе!

Пассажиры шевельнулись, как листья дерева на бродячем ветерке, где-то заплакала женщина. Никто даже не оглянулся на этот приглушенный бесстрастный звук.

— Но не волнуйтесь. Этого не произойдет. Потому что все будут точно выполнять указания, а когда все закончится, вы будете гордиться своим участием в операции. Мы все участники благородного великого дела, мы все борцы за свободу и достоинство человека. Сегодня мы делаем большой шаг в новый мир — мир, очищенный от несправедливости и тирании и посвященный благосостоянию всех.

Женщина продолжала плакать, к ней присоединился детский, более резкий и громкий плач.

Брюнетка вернулась на свое место и взяла фотоаппарат, который привел в действие металлоискатель в аэропорту Моэ. Повесив его на шею, она принялась собирать два оставшихся пластмассовых пистолета. Собрав их, она побежала в рубку, где ее прямо в губы страстно и бесстыдно поцеловала рослая блондинка.

— Карен, Liebling [8], ты замечательная. — Она взяла у брюнетки фотоаппарат и повесила себе на шею.

— Это совсем не то, что кажется, — объяснила она капитану. — Это радиовзрыватель гранат, размещенных во фюзеляже.

Капитан молча кивнул, и с явным облегчением Ингрид нажала кнопку предохранителя на гранате, которую она так долго продержала в руке. Гранату она отдала второй девушке.

— Сколько до берега? — спросила она, надевая пояс с патронами.

— Тридцать две минуты, — быстро ответил бортинженер. Ингрид раскрыла казенник пистолета, зарядила и снова защелкнула.

— Теперь вы с Генри можете присесть, — сказала она Карен. — Постарайтесь уснуть.

Операция может продлиться много дней, и самой большой опасностью для них станет усталость. Именно поэтому они действовали такой большой группой. Отныне, за исключением крайних случаев, двое всегда будут дежурить, двое — отдыхать.

— Пока у вас все проходит очень профессионально, — сказал Сирил Уоткинс, каритан.

— Спасибо. — Ингрид рассмеялась и дружески положила руку ему на плечо. — Мы очень тщательно готовились к этому дню.

Приближаясь к воротам базы, Питер Страйд трижды мигнул фарами, часовой вовремя открыл ворота, и машина, не снижая скорости, миновала их.

Никаких прожекторов, никакой суматохи — только два самолета рядом в гулком просторном ангаре.

«Геркулес» Локхид, казалось, заполняет все здание, построенное для размещения меньших по размерам бомбардировщиков времен второй мировой войны. Высокий вертикальный плавник хвоста кончается в нескольких футах от балок потолочного перекрытия.

Стоящий рядом командный реактивный «Ховкер Сиддли» HS 125 казался хрупким и бесполезным. Различное, американское и английское, происхождение самолетов подчеркивало, что группа представляет объединенные усилия двух государств.

Это еще раз было подчеркнуто, когда к Питеру, выключившему двигатель «ровера», подошел Колин Нобл.

— Прекрасная ночь, Питер. — Невозможно было не узнать среднезападный американский акцент, хотя Колин больше походил на преуспевающего торговца подержанными машинами, чем на полковника морской пехоты США. Вначале Питеру показалось, что такое строгое распредение сил и средств между двумя государствами ослабит действенность «Атласа». Теперь у него таких сомнений не было.

На Колине невзрачный синий комбинезон и матерчатая шапка, на том и другом вышита надпись «Тор Коммуникейшнз»; сделано все, чтобы Колин выглядел скорее техником, чем военным.

Колин — заместитель Питера. Они знают друг друга только шесть недель, познакомились после назначения Питера на должность, но после короткого периода взаимной настороженности между ними сложились отношения взаимного уваженения и приязни.

Колин среднего роста, тем не менее он производит впечатление большого человека. На первый взгляд он может показаться толстым, потому что тело его несколько напоминает тело жабы. Однако в нем нет никакого жира, все оно — сплошные мышцы и кости. В свое время он выступал в боксерской команде Принстона и морской пехоты — в тяжелом весе, нос его над большим смешливым ртом сломан сразу под переносицей и слегка изогнут.

Колин сознательно культивирует шумные манеры спортсмена-профессионала, но глаза у него цвета горелого кофе, они умны и все замечают. Он крепок и хитер, как старый бродячий кот. Нелегко завоевать уважение Питера Страйда, Колин добился этого за шесть недель.

Теперь он стоял между самолетами и смотрел, как его люди с привычной эффективностью занимаются подготовкой ситуации «Альфа».

Оба самолета выкрашены в стиле коммерческих авиалиний — в синее, белое и золотое, со стилизованным портретом бога грома на хвосте и надписью «Тор Коммуникейшнз» на фюзеляже. Они могут совершить посадку в любом аэропорту мира, не вызвав особого любопытства.

— Из-за чего шум, Колин? — спросил Питер Страйд, захлопнув дверцу «ровера» и торопясь навстречу американцу. Ему потребовалось некоторое время, чтобы приспособиться к языку и привычкам своего заместителя. Он давно уже понял, что полковник Колин Нобл не будет всякий раз называть его «сэр», хотя он и самый молодой в английской армии генерал-майор.

— Исчез самолет. — Мог быть и поезд, посольство, океанский лайнер — все, что угодно, подумал Питер. — Британские авиалинии. Ради Бога, давай уйдем с холода. — Ветер трепал комбинезон Колина, тащил его рукава.

— Где?

— В Индийском океане.

— Все готово для «Браво»? — спросил Питер, когда они забрались в командирский самолет.

— Готово.

Изнутри «Ховкер» был переоборудован и превращен в удобный штаб и центр связи.

Непосредственно за рубкой располагались четыре удобных кресла для офицеров. Отдельный отсек в тылу занимали два инженера-электроника со своим оборудованием, а дальше — небольшой туалет и кухня.

Один из техников увидел входящего Питера. «Добрый вечер, генерал Страйд, мы установили прямую связь с „Атласом“.

— Давайте его на экран, — приказал Питер, садясь в свое кожаное кресло за небольшим рабочим столом.

Непосредственно перед Питером располагался четырнадцатидюймовый главный телеэкран, над ним еще четыре небольших экрана для телесовещаний. Главный экран осветился, и на нем появилось изображение большой благородной головы с львиной гривой.

— Добрый день, Питер. — Улыбка теплая, обаятельная, привлекающая.

— Добрый вечер, сэр.

Доктор Кингстон Паркер слегка наклонил голову, принимая это указание на различие во времени между Вашингтоном и Англией.

— Пока мы в полной темноте. Знаем только, что БА [9] 070 с четырьмяста одним пассажиром и шестнадцатью членами экипажа, совершающий рейс из Моэ в Найроби, не вышел на связь тридцать две минуты назад.

Паркер, помимо многих других обязанностей, возглавлял специальную контрольную службу и в этом качестве докладывал непосредственно президенту США. Он был личным и очень близким другом президента. Они учились в одном классе в Аннаполисе [10], закончили курс в числе двадцати лучших, но, в отличие от президента, Паркер сразу пошел на правительственную службу.

Он был прекрасным актером, талантливым музыкантом, автором четырех научных работ по философии и политологии и известным шахматистом. Человек необыкновенного обаяния и огромного интеллекта. И в то же время это был таинственный человек, он старательно избегал пристального внимания средств массовой информации, скрывал свое честолюбие — а он был честолюбив: и даже пост президента Соединенных Штатов для такого человека не недостжимая мечта. Паркер только с редким искусством и настойчивостью брался за любое дело, которое ему поручали.

Питер лично встречался с ним несколько раз. Он провел неделю в нью-йоркском доме Паркера. и его уважение к этому человеку стало безграничным. Питер понимал, что Паркер прекрасно подходит для того, чтобы возглавлять такую сложную организацию, как «Атлас»: здесь нужен философ, а не просто тренированный военный, нужны такт и обаяние дипломата, чтобы непосредственно общаться с главами двух правительств и, если необходимо, принимать быстро решения, связанные с сотнями невинных жизней и влекущие за собой самые серьезные политические последствия.

Быстро и четко Паркер сообщил Питеру все, что известно о рейсе 070 и о тех обычных процедурах, которые уже осуществляются. Потом он сказал: «Я не хотел бы казаться паникером, но, по-моему, на этот раз цель самая подходящая. На самолете самые известные хирурги мира, и об их съезде объявлено восемнадцать месяцев назад. Врачи обычно пользуются большим вниманием общественности, а национальности их самые разные: американцы, англичане, французы, скандинавы, немцы, итальянцы. Самолет английский, и место посадки будет выбрано так, чтобы еще более усложнить дело и помешать контрмерам».

Паркер смолк, и на лбу его появилась легкая морщина тревоги.

— Я привел в состояние «Альфа» и «Меркурий»: если это действительно удар, место посадки может находиться и к востоку.

«Атлас» располагал тремя одинаковыми группами. «Тор» должен использоваться только в Европе и Африке. «Меркурий» базировался на американской военно-морской базе в Индонезии и покрывал Азию и Австралию, а «Диана» находилась в самом Вашингтоне и была готова к контрмерам в любом районе Американских континентов.

— У меня на связи Таннер из «Меркурия». Свяжусь через несколько секунд, Питер.

— Хорошо, сэр.

Экран потемнел; в соседнем кресле Колин Нобл закурил дорогую голландскую сигару и положил ноги на стол перед собой.

— Говорят, великий бог Тор однажды явился на Землю поразвлечься. Закончив свое удовольствие с девственницей, он решил сообщить ей, какую честь он ей оказал. «Я Тор», — сказал он. «Я тоже, — ответила она, — но все равно было приятно» [11].

Питер печально покачал головой. «И это смешно?» — спросил он.

— Ну, помогает провести время, — ответил Колин и посмотрел на часы. — Если опять ложная тревога, будет тринадцатая подряд. — Он зевнул. Делать было нечего. Все уже сделано. Все готово. В огромном транспортном «Геркулесе» сложный арсенал разнообразного оборудования готов к немедленному использованию. Погрузились на борт тридцать отлично натренированных бойцов. Члены экипажей обоих самолетов все на местах, установлена связь со спутниками и через них с компьютерами разведки в Вашингтоне и Лондоне. Оставалось только ждать — большая часть жизни солдата проходит в ожидании, но Питер так никогда и не смог к этому привыкнуть. Теперь ему помогало общество Колина Нобла.

Когда жизнь проходит среди множества мужчин, трудно установить близкие отношения. Но в более ограниченных рядах «Тора», разделяя общие усилия, они стали друзьями, и разговор их всегда носил непосредственный и несколько непристойный характер, они переходили от одной темы к другой, и в то же время обоих не покидали настороженность и готовность к немедленным действиям.

Снова появился на экране Кингстон Паркер и сообщил им, что пока всеми мерами не удалось установить местонахождение 070; сделана фотография этой местности со спутника, но с ней можно будет ознакомиться только через четырнадцать часов. Прошел уже час и шесть минут, как «Спидберд 070» не дал сигнал «Все в норме», и Питер неожиданно вспомнил Мелиссу-Джейн. Он попросил связать его с коттеджем. Ответа не было: значит, шофер уже подобрал ее. Питер повесил трубку и позвонил Синтии в Кембридж.

— Черт возьми, Питер. Как это нехорошо с твоей стороны. — Синтия только что проснулась, говорила капризным головом, и Питер сразу вспомнил всю свою антипатию к ней. — Мелисса так ждала этого…

— Да, я знаю, я тоже ждал.

— …а мы с Джорджем договорились… — Джордж, ее новый муж, профессор политической истории; Питеру он, несмотря ни на что, нравился. И он очень хорошо относился к Мелиссе-Джейн.

— Сложности службы, — сказал Питер, и она заговорила резче.

— Как часто я это слышала — надеялась никогда больше не услышать. — Ну, это все уже ему знакомо, и он решил прекратить разговор.

— Послушай, Синтия. Мелисса уже возвращается…

Перед ним вспыхнул большой телеэкран, в глазах Кингстона Паркера светилось сожаление. Он словно горевал обо всем человечестве.

— Мне пора, — сказал Питер женщине, которую когда-то любил, и тут же прервал связь, повернувшись внимательно к экрану.

— Южноафриканский радар системы обороны зафиксировал неопознанную цель, приближающуюся к их воздушному пространству, — сказал Кингстон Паркер. — Скорость и положение указывают на 070. Южноафриканцы направили на перехват «мираж». Я полагаю, что это определенно удар. Пора переходить в положение «Браво», Питер.

— Мы готовы, сэр.

Рядом Колин Нобл снял ноги со стола и поставил их на пол. Сигара по-прежнему была у него в зубах.

Цель хорошо видна на экране, пилот ведущего истребителя «мираж Ф-1» переключил свой полетный компьютер в положение «нападение», все его вооружение — ракеты и пушка — готово. Компьютер дал время перехвата — 33 секунды, курс цели постоянный, скорость относительно поверхности — 483 узла.

Перед пилотом театрально поднимался занавес рассвета. С неба спускались лавины серебряных и розовых облаков, небо пронизывали золотые копья. Пилот наклонился в своих привязных ремнях и рукой в перчатке поднял полароидную лицевую пластину шлема, стараясь увидеть цель.

Глаз опытного стрелка различил темную точку на фоне облаков и солнечного света, и пилот сделал еле уловимое движение, избегая лобового курса.

Точка быстро увеличивалась, самолеты сближались на объединенной скорости в полторы тысячи миль в час, и в тот момент, как он опознал цель, пилот перевел свой истребитель в вертикальный подъем, прошел над целью на высоте в пять тысяч футов и тут же сбросил скорость, уравнивая ее со скоростью большого самолета внизу.

— Чита, говорит ведущий «Бриллианта», вижу цель, это «Боинг 747», обозначения Британских авиалиний.

— Ведущий «Бриллианта», говорит Чита, продолжайте полет над целью на высоте в пять тысяч футов, никаких угрожающих действий. Доклад каждые шестьдесят секунд.

Командирский реактивный самолет генерал-майора Питера Страйда стремительно несся на юг, оставляя позади своего громоздкого огромного спутника. С каждой минутой расстояние между двумя самолетами увеличивалось, и к тому времени, как Питер достигнет цели назначения, где бы она ни была, самолеты будут разделять тысячи миль.

Однако небольшая скорость огромного «Геркулеса» становится преимуществом, когда возникает необходимость доставить тяжелый груз людей и оборудования на короткие необорудованные посадочные полосы в самых неожиданных уголках земли, да еще в труднейших условиях, которых больше всего опасаются пилоты.

Задача «Ховкера» — как можно быстрее доставить Питера Страйда к месту действия, задача генерала — тянуть, медлить, торговаться, пока не прибудет боевая группа во главе с Колином Ноблом.

Однако они по-прежнему поддерживали связь, и на маленьком телеэкране перед Питером время от времени появлялось изображение главного трюма «Геркулеса». Отрываясь от работы, Питер мог увидеть своих людей, все в неприметных комбинезонах «Тора», они спокойно сидели или лежали в трюме «Геркулеса». Все они ветераны и испытаны в жесткой игре ожидания. А в глубине за своим небольшим рабочим столом сидел Колин Нобл, он просматривал длиннейший список проверок состояния «Чарли» [12], следующего этапа после подтверждения деятельности террористов.

Глядя на работающего Колина Нобла, Питер в который раз подумал об огромной стоимости «Атласа» — в основном платят США из бюджета своей разведки, — и о тех препятствиях, которые пришлось преодолеть, чтобы осуществить этот проект. Только успех израильтян в Энтеббе и немцев в Могадишу сделал это возможным, но в обеих странах по-прежнему оказывалось ожесточенное сопротивление идее совместных противотеррористических действий.

Со щелчком и гудением осветился центральный экран на консоли перед Питером, и Кингстон Паркер заговорил, еще не появившись на нем.

— Боюсь, у нас состояние «Чарли», Питер, — негромко сказал он. И Питер почувствовал, как кровь стремительней потекла в его венах. Естественно для солдата, вся жизнь которого проходит в подготовке к единственному моменту. Он приветствует этот момент, и в то же время Питер презирал себя за это ощущение: ни один нормальный человек не станет радоваться предстоящему насилию и смерти, всем несчастьям и страданиям, с этим связанным.

— …южноафриканцы перехватили и идентифицировали 070. Самолет вошел в их воздушное пространство сорок пять секунд назад.

— Установлен ли радиоконтакт? — спросил Питер.

— Нет. — Паркер покачал крупной головой. — Самолет не вступает в связь; мы должны предположить, что он под контролем бойцов, поэтому я останусь за своим столом, пока дело не завершится. — Кингстон Паркер никогда не пользовался эмоциональным словом «террористы» и не любил слышать его из уст подчиненных.

— Никогда не допускайте слепой ненависти к противнику, — сказал он однажды Питеру. — Поймите его мотивы, признайте и уважайте его силу… и вы будете лучше готовы к встрече с ним.

— Какого сотрудничества мы можем ожидать? — спросил Питер.

— Все африканские государства, с которыми мы успели связаться, пообещали полную поддержку, включая разрешение на пролет над своей территорией, посадки и заправку, обещана помощь и со стороны Южной Африки. Я говорил с их министром обороны, и он предложил любое возможное сотрудничество. Разумеется, они откажут в посадке 070, и я полагаю, что самолет направится в одно из черных государств дальше к северу. Вероятно, это и есть цель назначения бойцов. Я думаю, вам известно мое мнение о Южной Африке, но должен сказать, что в данном вопросе они проявили себя очень хорошо.

На экране появилась большая черная трубка из древесины шиповника, и Паркер начал набивать ее табаком. Руки у него большие, как и все остальное тело, но пальцы длинные и тонкие, как у пианиста — впрочем, он и был пианистом. Питер вспомнил аромат табака, который курит Паркер. И хоть сам Питер не курит, запах этот не казался ему отталкивающим. Оба молчали, погрузившись в мысли, Паркер слегка нахмурился, сосредоточенно разглядывая свою трубку. Потом он вздохнул и поднял голову.

— Ну, хорошо, Питер, посмотрим, что вы приготовили.

Питер просмотрел свои записи.

— Я подготовил четыре возможных сценария и наши действия в каждом из них, сэр. Важнее всего определить, в каком стиле нанесен удар: в немецком или итальянском.

Паркер кивнул, слушая: хоть все это обоим хорошо знакомо, нужно пройтись еще раз. Удар в итальянском стиле отвратить легче: обычно это простое требование денег. Немецкая традиция требовала освобождения заключенных, социальных и политических уступок, затрагивающих не одно государство.

Они работали около часу, прежде чем их прервали.

— Боже! — Мерилом степени волнения Паркера послужило это крепкое для него выражение. — Есть новости…

Только когда 070 начал спуск и другие стандартные процедуры, предшествующие посадке, не обращаясь за разрешением контрольной башни, командование южно-африканских военно-воздушных сил сообразило, что сейчас произойдет.

Немедленно было приказано на всех волнах сохранять молчание, на приближающийся самолет обрушился град требований покинуть национальное воздушное пространство. Никакого ответа не последовало, и на расстоянии в сто пятьдесят морских миль от международного аэропорта Яна Смита «Боинг» еще больше сбросил скорость и снизился в контролируемое воздушное пространство.

— 070 Британских авиалиний, говорит контроль Яна Смита, вам повторно отказано в посадке. Вы слышите меня, 070?

— 070 Британских авиалиний, говорит командование военно-воздушных сил. Вы предупреждены о нарушении национального воздушного пространства. Вам приказано немедленно подняться на высоту в тридцать тысяч футов и идти курсом на Найроби.

«Боинг» находился уже на удалении в сто морских миль и снизился до пятнадцати тысяч футов.

— Ведущий «Бриллианта», говорит Чита. Попытайтесь заставить цель повернуть.

Длинный стройный самолет в пятнистой коричнево-зеленой маскировочной окраске снижался стрелой, быстро догоняя гиганта с несколькими двигателями, он нырнул сразу за хвостом «боинга» и вынырнул перед его весело раскрашенным в красное, белое и синее носом.

Пилот «миража» искусно подвесил свою проворную машину в ста футах перед «боингом» и покачал крыльями — приказ «следуйте за мной».

«Боинг» продолжал спокойное движение, словно ничего не видел и не понял. Пилот «миража» слегка подтолкнул дроссель, и щель между самолетами сузилась до пятидесяти футов. Снова он покачал крыльями и начал поворот на север по криказу Читы.

«Боинг» продолжал невозмутимо приближаться к Йоханнесбургу, заставив пилота «миража» отказаться от попыток увести его.

«Мираж» вернулся, держась чуть выше выхлопов левых двигателей «боинга», поравнялся с рубкой, и пилот смог заглянуть через пространство в пятьдесят футов.

— Чита, говорит «Бриллиант Один». Мне хорошо видна их рубка. В ней четвертый человек. Женщина. Она как будто вооружена автоматическим пистолетом.

Видны были лица двух пилотов, белые, как кость, они смотрели на перехватчик. Женщина наклонилась над левым сидением и иронически подняла свое черное оружие. Она улыбнулась, и пилот «миража» был так близко, что разглядел ее белые зубы.

— …молодая женщина, светлые волосы, mooi, baie mooi, — доложил пилот и тут же перевел: — Хорошенькая, очень хорошенькая.

— «Бриллиант Один», говорит Чита. Попробуйте лобовую атаку.

«Мираж» с громом унесся, быстро набрал высоту, остальные четыре истребителя повторили маневр, заняв позицию «пятерни»; теперь все они висели перед «боингом».

— Чита. Мы заняли позицию для лобовой атаки.

— «Бриллианты». Имитация. Атакуйте в линию. Интервал пять секунд. Минимальное разделение. Повторяю, не открывать огонь. Это имитация атаки. Повторяю: это имитация атаки.

— «Бриллиант Один». Понял. Имитация атаки.

«Мираж Ф-1» качнул крыльями и опустил нос, скорость его мгновенно возросла, он преодолел с громом звуковой барьер, приближаясь с явно агрессивынми намерениями.

Сирил Уоткинс увидел его с расстояния в семь миль.

— Боже! — закричал он. — Это на самом деле! — Он качнулся вперед, собираясь взять на себя управление «боингом», прервать приближение, которым руководил автопилот.

— Сохранять прежний курс, — Ингрид впервые за все время возвысила голос. — Прежний курс. — Она направила свой пистолет на бортинженера. — Нам теперь штурман не нужен.

Капитан застыл. «Мираж» стремительно приближался, он заполнил все поле зрения в ветровом стекле. В самое последнее мгновение нос его слегка приподнялся, и он пролетел на несколько футов выше, но воздушная волна подхватила большую машину и закачала ее, как семя чертополоха.

— Второй! — закричал Сирил Уоткинс.

— Я серьезно! — Ингрид прижала ствол к шее бортинженера, так что он лбом ударился о край консоли компьютера, и на его бледной коже высупила алая кровь.

Одна за другой воздушные волны ударяли «боинг»: «миражи» продолжали атаковать. Ингрид свободнй рукой крепко держалась, чтобы не упасть, но пистолет по-прежнему прижимала к шее бортинженера.

— Я серьезно! — кричала она. — Я его убью. — В рубку доносились из салона крики пассажиров.

Последний «мираж» пролетел мимо, автопилот «боинга» быстро пришел в себя и снова направил самолет на маяк аэропорта Яна Смита.

— Больше не будут, — сказала Ингрид. Она отступила от бортинженера, позволила ему поднять голову и рукавом рубашки вытереть кровь. — Больше не смогут. Мы в контролируемом пространстве. — Она указала вперед. — Смотрите!

«Боинг» летел на высоте пяти тысяч футов, горизонт затянуло смогом и дымкой летней жары. Слева поднимались гладкие силуэты градирень Кемптонской электростанции, а еще ближе — ядовито-желтые терриконы, рассевшиеся на лишенном резких черт африканском высоком вельде. Вокруг шахт множество поселков, и сотни оконных стекол уловили утреннее солнце и отразили его, словно огни маяков.

Еще ближе виднелись длинные прямые черные посадочные полосы аэропорта Яна Смита.

— Садитесь прямо на полосу двадцать один, — приказала Ингрид.

— Не можем…

— Выполняйте, — рявкнула девушка. — Контрольная башня расчистит нам дорогу. Они не могут остановить нас.

— Могут, — ответил Сирил Уоткинс. — Посмотрите на площадку.

Они были так близко, что могли рассмотреть пять бензозаправщиков с надписью «Шелл» на кузовах.

— Они перекрывают полосу.

Вместе с огромными бензозаправщиками двигались пять ярко-красных пожарных машин и две белые машины скорой помощи. Они неслись по траве с края полосы, а потом все: и бензозаправщики, и пожарные и санитарные машины — с интервалом в пятьсот ярдов выстроились вдоль осевой линии полосы.

— Мы не можем садиться, — сказал капитан.

— Отключите автопилот и ведите вручную, — голос девушки изменился, теперь он звучал жестко и резко.

«Боинг» опустился на тысячу футов, нацелился на полосу двадцать один, и прямо перед его носом вызывающе вспыхивали красные мигалки пожарных машин.

— Я не могу столкнуться с ними, — решил Сирил Уоткинс, и в его голосе больше не было колебаний или сомнений. — Я поднимаю самолет и ухожу отсюда.

— Садитесь на траву! — крикнула девушка. — Слева от полосы открытое пространство. Сажайте туда!

Но Сирил Уоткинс наклонился вперед и начал передвигать дроссели. Двигатели взвыли, «боинг» задрал нос и начал подъем.

Молодой бортинженер повернулся в своем кресле и смотрел через ветровое стекло вперед. Все его тело было напряжено, алая полоска на лбу резко контрастировала с бледной кожей.

Правой рукой он держался за край своего стола, и костяшки его пальцев побелели и блестели, как яичная скорлупа.

Почти не пошевелившись, блондинка прижала ствол пистолета к этой застывшей правой руке.

Послышался грохот, такой громкий в замкнутой кабине, что от него, казалось, лопнут барабанные перепонки. Оружие отскочило на высоту золотой головы девушки, и сразу резко запахло сгоревшим бездымным порохом.

Бортинженер недоуменно смотрел на крышку стола. В металлической крышке образовалась дыра размером в чайную чашку, с рваными краями из яркого обнаженного металла.

Выстрел отрезал правую кисть по запястью. Отрезанная кисть отлетела в сторону, между креслами пилотов, из иссеченной плоти торчала кость. Кисть дергалась, как искалеченное насекомое.

— Садитесь, — сказала девушка. — Садитесь, или следующим выстрелом я прострелю ему голову.

— Ты кровавое чудовище! — закричал Сирил Уоткинс, глядя на оторванную руку.

— Садитесь, или будете отвечать за его смерть.

Бортинженер прижал обрубок руки к животу и молча согнулся, лицо его исказилось от шока.

Сирил Уоткинс с трудом оторвал взгляд от отрезанной руки и снова посмотрел вперед. Между сигнальными огнями взлетной полосы и узкой рулевочной дорожкой видно было большое открытое пространство. Трава скошена на высоту колена, и капитан знал, что почва здесь твердая и ровная.

Рука Сирила мягко отвела назад дроссели, она действовала словно самостоятельно, гул двигателей стих, нос машины снова опустился.

Капитан продолжал держать корабль нацеленным на полосу, пока не оказался над пограничными огнями. Он не хотел, чтобы водители машин догадались о его намерении и успели помешать ему.

— Ты сука-убийца, — про себя говорил он. — Грязная сука-убийца!

Он круто наклонил «боинг», нацелил его на полоску заросшей травой земли и полностью отключил дроссели, продолжая удерживать «боинг» в чуть приподнятом положении, летя над самой травой.

Огромная машина коснулась земли, раскачиваясь и дергаясь, а Сирил Уоткинс отчаянно вцепился в руль, пытаясь удержать его; в то же время второй пилот переключил двигатели на реверс и крепко нажал на главные тормоза.

Пожарные машины и бензозаправщики промелькнули мимо правого крыла, которое чуть не задело их концом. Изумленные лица водителей казались очень близкими и бледными — и 070 пронесся мимо. Скорость его быстро падала, он опустился на носовое колесо, машина раскачивалась, но остановилась непосредственно перед кирпичным зданием, где размещался главный радар.

Было 7 часов 25 минут местного времени. «Спидберд 070» совершил посадку.

— Они сели, — объявил Кингстон Паркер. — Вы понимаете, что были преприняты самые крайние меры, чтобы помешать им сесть. А выбор места посадки дает ответ на один из ваших вопросов, Питер.

— Немецкий стиль, — кивнул Питер. — Дело политическое. Я согласен, сэр.

— И вот мы с вами должны видеть в ужасной реальности то, что обсуждали только как отвлеченную теорию… — Паркер поднес к сигаре тонкую восковую свечу и дважды затянулся, прежде чем продолжать: — …теорию о моральном оправдании подобных действий.

— Мы снова разойдемся, сэр, — прервал его Питер. — Морального оправдания у таких действий нет.

— Правда? — спросил Паркер, качая головой. — А как же немецкие офицеры, убитые на улицах Парижа бойцами Сопротивления?

— Это была война! — воскликнул Питер.

— Может быть, группа, захватившая 070, тоже считает, что ведет войну…

— С невинными жертвами?

— «Хагана» [13] тоже приносила в жертву невинных, хотя сражалась за правое дело.

— Я англичанин, доктор Паркер: вы не можете ждать, что я буду потворствовать убийству английских женщин и детей, — Питер напрягся в своем кресле.

— Конечно, — согласился Паркер. — Поэтому не будем говорить о мау-мау в Кении [14] и о совеременной Ирландии, но как же Французская революция или распространение католицизма при помощи ужасных преследований и пыток, когда-либо придуманных людьми? Были ли эти действия морально оправданными?

— Я назвал бы их понятными, но достойными осуждения. Терроризм в любой форме не может быть морально оправдан. — Питер сознательно использовал это слово и увидел, как слегка приподнялись густые брови Паркера.

— Есть терроризм сверху — и есть снизу. — Паркер подхватил это слово и использовал его подчеркнуто. — Если вы определите терроризм как крайнее физическое или психологическое принуждение, направленное на подчинение других людей воле террориста, — существует террор закона — страх перед виселицей, террор религии — страх перед адом, родительский террор — страх порки. Оправдано ли все это морально и больше, чем стремления слабых, бедных, политически угнетенных, бессильных жертв несправедливого общества? Если мы хотим задушить крик их протеста…

Питер неловко передвинулся в кресле.

— Протест, выходящий за пределы закона…

— Законы составляют люди, почти всегда богатые и могущественные, законы изменяются людьми, обычно после военных действий. Женское суфражистское движение, кампания за гражданские права в этой стране… — Паркер смолк и усмехнулся. — Простите, Питер. Я иногда увлекаюсь. Гораздо труднее быть либералом, чем тираном. У тиранов редко бывают сомнения. — Паркер откинулся в своем кресле, сделал жест, как бы отбрасывая постороннее. — Я думаю оставить вас на один-два часа. Вам нужно подумать над своими планами в связи с новым развитием событий. Но лично я больше не сомневаюсь, что мы имеем дело с политически мотивированными действиями бойцов, а не простой бандой старомодных похитителей, которые гонятся только за наживой. Я уверен, что прежде чем мы с вами встретимся, нам придется кое-что переоценить в своем сознании и совести.

— Второй поворот направо, — негромко сказала Ингрид, и «боинг» повернул по траве к рулевочной дорожке. Шасси, по-видимому, не пострадало, но теперь, когда самолет ушел из своей естественной среды, он утратил грациозность и красоту и стал тяжелым и неуклюжим.

Девушка никогда не была раньше в рубке севшего «Джамбо», и высота над поверхностью произвела на нее впечатление. Эта высота сообщила ей ощущение отчужденности, неуязвимости.

— Теперь налево, — приказала она, и «боинг» отвернул от главного здания аэропорта к южному концу полосы. На балконе и на наблюдательной площадке аэровокзала уже видны были сотни любопытных зрителей, но на самой площади аэропорта всякое движение прекратилось. Машины и бензозаправщики безлюдны, на бетоне ни одного человека.

— Остановитесь здесь. — Девушка указала на открытую площадку в четырехста ярдах от ближайшего здания, на полпути между залами ожидания и служебными ангарами и хранилищем горючего. — Остановите на пересечении.

Сирил Уоткинс в мрачном молчании выполнил приказ, потом повернулся в сидении.

— Мне нужно вызвать санитарную машину, чтобы его увезли.

Второй пилот и стюардесса уложили бортинженера на полу рубки, у самого выхода. С помощью льняных салфеток они пытались перевязать рану и остановить кровотечение. Запах бездымного пороха смешивался теперь с запахом свежей крови.

— Никто не выйдет из самолета. — Девушка покачала головой. — Он слишком много о нас знает.

— Боже мой, женщина. Ему нужна медицинская помощь.

— На борту триста врачей, — равнодушно ответила она. — Лучших в мире. Двое из них могут пройти сюда и заняться им.

Она присела боком на окровавленный стол бортинженера и взяла в руки микрофон внутренней связи. Даже в гневе Сирил Уоткинс обратил внимание, что ей понадобилось только один раз показать, и она уверенно справлялась со сложным оборудованием связи. Очень умная и хорошо натренированная женщина.

— Леди и джентльмены, мы совершили посадку в аэропорту Йоханнесбурга. Здесь мы пробудем долго, может быть, дни, или даже недели. Потребуется все наше терпение, и я должна вас предупредить, что всякое непослушание будет сурово наказано. Уже была совершена одна попытка сопротивления, и в результате пришлось выстрелить в члена экипажа и серьезно ранить его. Он может умереть от этой раны. Нам не нужны больше повторения подобных случаев. Однако я снова предупреждаю вас, что мои бойцы и я сама будем стрелять, не колеблясь, или даже взорвем гранаты, расположенные над вашими головами, — если возникнет в этом необходимость.

Она помолчала и подождала, пока войдут два врача. Они склонились по обе стороны раненого. Он дрожал, как в лихорадке, от шока, его белая рубашка вся была забрызгана кровью. Девушка не проявила никакой озабоченности, никакого сомнения, она продолжала спокойным голосом:

— Двое моих бойцов сейчас пройдут по рядам и соберут ваши паспорта. Пожалуйста, приготовьте эти документы.

Она чуть повернула глаза, уловив какое-то движение. Из-за служебных ангаров появились четыре бронированных машины. Это была местная версия французских броневиков, с высокими тяжелыми шинами, башней и непропорционально длинными пушечными стволами, нацеленными вперед. Бронированные машины осторожно повернули и остановились в трехста ярдах в четырех точках — против концов крыльев, против хвоста и носа — вокруг самолета; теперь длинные стволы были нацелены на него.

Девушка презрительно следила за ними, пока перед ней не остановился один из врачей. Это был полный невысокий человек, лысеющий — но храбрый.

— Этого человека нужно немедленно отправить в больницу.

— Об этом не может быть и речи.

— Я настаиваю. Его жизнь в опасности.

— Все наши жизни в опасности, доктор. — Она помолчала и подождала, чтобы слова ее подействовали. — Напишите, что вам необходимо. Я позабочусь, чтобы вы все получили.

— Они уже шестнадцать часов на земле, но единственный контакт до сих пор — требование медикаментов и магистральной электролинии. — Кингстон Паркер снял пиджак и расслабил узел галстука, но никаких других признаков длительного бдения не было видно.

Питер Страйд кивнул, глядя на экран. «Что заключили ваши врачи по списку медикаментов?»

— Похоже на огнестрельное ранение. Тип крови АВ положительный, довольно редкий, но он указан в служебных данных у одного из члена экипажа. Десять литров плазмалита В, установка для переливания крови, шприцы, морфий, пенициллин для инъекций, противостолбнячная сыворотка — все необходимое для лечения серьезной физической травмы.

— Они подключены к магистрали? — спросил Питер.

— Да, иначе четыреста человек уже задохнулись бы без кондиционирования. Администрация аэропорта провела кабель и подключила его к внешней розетке. Теперь все системы самолета, даже кухонное оборудование, действуют.

— Значит мы можем в любое время отключить их. — Питер сделал запись в своем блокноте. — Никаких требований? Никаких переговоров?

— Нет, ничего. Они как будто хорошо понимают, как вести себя в таких условиях… в отличие от наших друзей, страны, где они сели. Похоже, нам придется иметь дело с менталитетом типа Виата Эрпа [15]… — Паркер помолчал. — Простите, Виат Эрп — это один из пограничников…

— Я видел кино и читал книгу, — резко ответил Питер.

— Ну, так вот. Южноафриканцы горят желанием взять самолет штурмом, и наш и ваш послы с трудом их удерживают. Готовы пинком открыть двери салуна и ворваться туда, стреляя из шестизарядных пистолетов. Наверно, они тоже видели это кино.

Питер почувствовал холодок ужаса на спине.

— Это была бы катастрофа, — быстро сказал он. — Люди там внутри настроены решительно.

— Вам не нужно убеждать меня в этом, — согласился Паркер. — Сколько вам еще лететь до Яна Смита?

— Семь минут назад мы пересекли реку Замбези. — Питер искоса бросил взгляд в перплексовое окно, но поверхность внизу была закрыта облаками и дымкой. — Лететь еще два часа десять минут, а боевая группа в трех часах сорока минутах за нами.

— Ну, хорошо, Питер. Мне снова нужно связываться с ними. Правительство Южной Африки назначило срочное заседание всех членов кабинета, и на нем в качестве советников и наблюдателей присутствуют оба наши посла. Мне кажется, пора сообщить им о наличии «Атласа».

Он ненадолго смолк.

— По крайней мере теперь у нас есть оправдание существования «Атласа», Питер. Единая организация, способная действовать, невзирая на границы, быстро и независимо. Вы должны знать, что я уже получил согласие президента и вашего премьер-министра на состояние «Дельта» — под мою ответственность.

Состояние «Дельта» — это непосредственная боевая операция.

— …но еще раз должен подчеркнуть, что я разрешу «Дельту» только в самом крайнем случае. Вначале я хочу услышатиь их требования и обдумать их, и в этом отношении мы готовы к переговорам…

Кингстон Паркер продолжал говорить, а Питер Страйд опустил голову, закрыл подбородок рукой, пряча раздражение. Они снова на спорной территории, и снова Питеру нужно выражать несогласие.

— Всякий раз как вы позволяете бойцу уйти невредимым после удара, вы сразу создаете условия для новых ударов.

— У меня есть разрешение на состояние «Дельта», — повторил Паркер резко, — но хочу, чтобы вам было ясно: оно будет использовано только в самом крайнем случае. Мы не команда убийц, генерал Страйд. — Паркер кивнул своему помощнику за пределами экрана. — Я связываюсь с южноафриканским правительством, чтобы рассказать об «Атласе». — Экран потемнел.

Питер Страйд вскочил и попытался походить между сидениями, но места для его высокой фигуры было мало, и он в гневе снова упал в кресло.

Кингстон Паркер встал из-за стола связи в одном из помещений западного крыла Пентагона. Два техника-связиста уступили ему дорогу, а личный секретарь открыл дверь, ведущую во внутренние помещения.

Для такого большого человека Паркер двигался с удивительным изяществом, и в теле его не было лишнего жира, только крупные крепкие кости и худая плоть. На нем был дорогой костюм, отлично сшитый — лучший, какой только могла предложить Пятая авеню, — но заношенный почти до протертости, воротник на пуговицах тоже слегка заношен, итальянские туфли износились у носков. Одежда словно не имела для Паркера никакого значения. Но носил он ее с определенным щеголством и выглядел на десять лет моложе своих пятидесяти трех, лишь несколько серебряных прядок сверкали в его густой шевелюре.

Внутренние помещения со спартанской меблировкой были такими же утилитарными и безличными, как любые правительственные учреждения. Только книги, занимавшие множество полок, и большой рояль принадлежали Паркеру. Бехштейовский рояль казался слишком большим для кабинета; проходя мимо него, Паркер легко провел рукой по клавишам, но не задержался и пошел к столу.

Сел в вращающееся кресло и принялся просматривать десятки лежавших на столе разведывательных досье. В них содержались последние затребованные им компьютерные распечатки. Биографии, оценки и характеристики всех тех, кто участвует в операции со «Спидберд 070».

Здесь были досье обоих послов — розовые обложки свидетельствовали о высочайшем уровне секретности; была на них и пометка «Только для руководителей депатраментов». Четыре зеленых папки — меньший уровень секретности — посвящены членам южноафриканского правительства, тем, кто имеет право принимать решения в условиях чрезвычайного положения. Самая толстая папка посвящена премьер-министру Южной Африки. Паркер сухо в который раз отметил, что этот человек был заключен в тюрьму пробританским провительством генерала Яна Смита во время второй мировой войны, потому что вел вооруженную борьбу против участия свой страны в этой войне. Паркер подумал, как отнесется теперь этот человек к другим вооруженным бойцам.

Были здесь и досье министров обороны и юстиции, тонкие папки начальника полиции и его заместителя, которым было дано право на месте принимать необходимые решения. Из всех этих людей только премьер-министр обладал сильным характером — это мощный человек бульдожьего типа, на него нелегко повлиять, нелегко разубедить, и Кингстон Паркер инстинктивно почувствовал, что высшая власть здесь.

В самом низу стопки досье лежала еще одна розовая папка; ее листали так часто, что на сгибе картонная обложка треснула. Первоначальные записи были сделаны два года назад, с тех пор папка ежеквартально пополнялась.

Заголовок — СТРАЙД ПИТЕР ЧАРЛЗ; и указание: только для руководителя «Атласа».

Кингстон Паркер, вероятно, смог бы процитировать содержимое этой папки наизусть, тем не менее он развязал завязки и раскрыл папку, положив ее себе на колени.

Попыхивая трубкой, он начал перелистывать страницы досье.

Вначале некоторые самые основные жизненные события. Родился в 1939 году, один из двух братьев-близнецов, отец военный, погиб три года спустя, когда танковая бригада, которой он командовал, встретилась в пустынях Северной Африки с сокрушительным ударом армии Эрвина Роммеля. Старший из близнецов унаследовал титул баронета, а Питер пошел по хорошо известному в таких семьях пути: Харроу и Сандхерст [16]; впрочем, Питер уже тогда приводил в замешательство семью своими необыкновенными успехами в учебе и явным нежеланием заниматься командными видами спорта, предпочитая им гольф, теннис и длительные пробежки.

Кингстон Паркер ненадолго задумался над этим. Это указания на характер человека, который и его иногда приводит в замешательство. Паркер испытывал общее для интеллектуалов презрение к военным и предпочел бы иметь дело с человеком, который ближе подходит к распространенному представлению о крепколобом солдате.

Но когда юный Питер Страйд поступил на службу в часть, которой когда-то командовал его отец, казалось, его необыкновенный интеллект направляется по обычному пути, а предпочтение независимости в мыслях и действиях держится под контролем, хотя и не забыто совершенно — пока часть не направили на Кипр в момент самого напряженного положения в этой стране. Через неделю молодой Питер Страйд был временно откомандирован в распоряжение армейской разведки, причем его командир дал ему самую похвальную рекомендацию. Вероятно, он тоже начал понимать, что трудно удержать чудо-дитя в обычной офицерской столовой.

На этот раз военное ведомство сделало удивительно верный выбор. За последующие шестнадцать лет Страйд не сделал ни единой ошибки, если не считать брака, завершившегося через два года разводом. Если бы он оставался в своей части, это могло бы отразиться на его карьере, но после Кипра продвижение Страйда по служебной лестнице было нетрадиционным и стремительным, как и его мозг.

В десятках сложных и трудных назначений он с тех пор отточил свои способности и приобрел новые; вопреки всем традициям британской армии, он еще до тридцати лет стал старшим офицером.

У него появились влиятельные друзья и поклонники по обе стороны Атлантики и в штабквартире НАТО, и, проведя три года в Брюсселе, он был произведен в генерал-майоры и назначен начальником английской разведки в Ирландии. И в эту работу он внес все свои способности и одержимость.

Именно ему Англия обязана значительным сокращением ирландского терроризма; он глубоко изучал вопросы партизанской войны в городе, психологии и менталитета партизан и внес здесь очень большой вклад.

В результате этих размышлений была сформулирована концепция «Атласа», и, естественно, Питер возглавлял список предполагаемых кандидатов на командование этой организацией. И, казалось, он и будет назначен: американцев поразила глубина его исследования, и друзья по НАТО не забыли о нем. В принципе его назначение было одобрено. Но в самый последний момент возникло ожесточенное сопротивление назначению на такой деликатный пост профессионального военного. Сопротивление возникло одновременно и в Уайтхолле, и в Вашингтоне и победило.

Кингстон Паркер выколотил трубку, прошел вместе в папкой через комнату и положил досье на пюпитр рояля. Сел и, по-прежнему глядя на печатные страницы, заиграл.

Поток музыки, прекрасные воздушные звуки Листа не мешали его мыслям, напротив, казалось, способствовали им.

Паркер с самого начала не хотел назначения Страйда, считал его опасным, чувствовал, что его честолюбие и стремления трудно будет контролировать. Паркер предпочел бы собственных выдвиженцев: Таннера, который командует сейчас «Меркурием», или Колина Нобла; он ожидал, что Страйд откажется от должности, которая явно ниже его возможностей и таланта.

Однако Страйд принял это назначение и возглавил «Тор». Паркер подозревал, что за этим скрывается необычная мотивировка, и постарался при первой же возможности лично изучить Страйда. В пяти различных случаях он приказывал Страйду прибыть в Вашингтон и сосредоточил на нем всю силу своего обаяния и личности. Он даже пригласил его пожить в своем нью-йоркском доме, провел много часов в разговорах на самые разные темы — и извлек из них осторожное уважение к уму этого человека и в то же время пришел к твердому заключению относительно его будущего в «Атласе».

Паркер перелистнул страницу оценки качеств личности. Он уже давно привык отыскивать слабости своих противников, начиная с их промежности. У этого человека никаких свидетельств о необычных сексуальных наклонностях. Он, несомненно, не гомосексуалист, напротив. В досье имелся список свыше десяти женщин, с которыми у него была связь после развода. Но все в тайне и с соблюдением приличий. Три из этих женщин были замужем, но не были женами его подчиненных, вообще военных или людей, которые могли бы как-то повлиять на его карьеру.

Все эти женщины обладали некоторыми общими свойствами: все высокие, умные и преуспевающие. Одна журналистка, колонку которой печатало множество изданий, другая — прежде манекенщица, занявшаяся впоследствии конструированием и изготовлением одежды и завоевавшая себе место на этом специфическом рынке в Лондоне и во всей Европе. Актриса, исполнявшая главные роли в постановках Шекспировского королевского театра… Паркер просматривал список: он сам не уважал и не терпел людей, которые поддавались требованиям своей плоти.

Паркер приучил себя к полному безбрачию, всю свою сексуальную энергию он перевел в интеллектуальные поиски; с другой стороны, этот человек, Страйд, вполне мог поддерживать две или даже три связи одновременно.

Паркер перешел ко второй слабости. Наследство Страйда очень пострадало от карательных английских налогов, но все же и теперь его годовой доход превышает двадцать тысяч фунтов стерлингов, а если добавить к этому зарплату и различные надбавки генерал-майора, вполне можно позволить себе жить в хорошем стиле. Страйд даже может позволить себе экстравагантное хобби: он собирает редкие книги, а также, ядовито отметил про себя Паркер, еще более экстравагантную коллекцию редких женщин.

Впрочем, никаких следов незаконных доходов: ни счетов в швейцарских банках, ни вкладов золотом, ни собственности за рубежом, ни владения компаниями, которые возглавляли бы подставные лица, — а Паркер очень тщательно искал эти следы, потому что они означали бы получение дополнительной платы, возможно, от иностранных государств. У такого человека, как Страйд, есть что продать, и цены он может назначать сам, но, кажется, он этого не делал.

Страйд не курит; Паркер извлек изо рта собственную старую шиповниковую трубку и несколько мгновений любовно разглядывал ее. Это одна из немногих его слабостей, достаточно безвредная, что бы ни утверждал главный военный хирург США. Паркер снова крепко зажал трубку зубами.

Страйд потребляет алкоголь умеренно и слывет знатоком вин. Иногда играет на скачках, но для него это скорее вид социального общения, чем серьезное увлечение. Никаких следов других азартных игр. Впрочем, он не охотится и не стреляет, то есть не занимается двумя традиционными делами английского джентльмена. Возможно, у него есть моральные возражения против видов спорта, связанных с кровью, подумал Паркер, хотя это кажется маловероятным, потому что из ружья и пистолета Страйд стреляет великолепно. Он входил в английскую команду по стрельбе из пистолета на Мюнхенской олимпиаде и завоевал золотую медаль в стрельбе на расстояние в 50 метров, и до сих пор ежедневно не менее часа он проводит в тире.

Паркер обратился к медицинским документам. Прекрасный организм. В возрасте тридцати девяти лет Страйд весит на один фунт меньше, чем в двадцать один; он по-прежнему натренирован, как солдат на передовой. Паркер отметил, что за последний месяц Страйд шестнадцать раз прыгал с парашютом. После вступления в «Атлас» он не имел времени на гольф, хотя во время службы в штабе НАТО Страйд давал другим игрокам большую фору.

Паркер закрыл досье и принялся негромко играть, но ни прикосновение прохладных клавиш, ни прекрасные звуки знакомой музыки не могли смягчить его беспокойство. Досье подробное, но не на все вопросы дает ответ. Например, почему Страйд согласился принять «Тор»: он не из тех, кто действует необдуманно. Но больше всего занимал Паркера навязчивый вопрос: насколько сильна в этом человеке привычка к независимости мысли, насколько сильно его честолюбие, куда способен привести развитый интеллект. Короче говоря, какую угрозу способен представлять этот человек «Атласу» на пути к выполнению этой огранизацией ее главной задачи.

— Доктор Паркер, сэр… — негромко постучал и вошел помощник. — Есть новости.

Паркер негромко вздохнул. «Иду», — сказал он, последние печальные и прекрасные звуки вырвались из-под длинных сильных пальцев, и он встал.

«Ховкер» почти неслышно спускался с неба. Пилот выключил двигатели на высоте в пять тысяч футов и скользил, не касаясь дросселей. Он пролетел над самой автостоянкой, над изгородью летного поля и коснулся земли в двадцати ярдах за полосатой разметкой начала взлетно-посадочной полосы один-пять. И тут же максимально включил тормоза. Один-пять — вспомогательная поперечная полоса, а у «Ховкера» пробег очень короткий, и на всем протяжении от «Спидберд 070», стоявшего на главной полосе, его скрывали здания аэропорта.

Пилот развернул «Ховкера» на 360 градусов и осторожно вернул на полосу пятнадцать; двигатели работали лишь настолько, чтобы самолет двигался.

— Отлично сделано, — похвалил Питер Страйд, сидевший в кресле за пилотом. Он был почти уверен, что в 070 никто не заметил их появления.

— Нам приготовили щель, там можно будет подключиться к магистрали, это к северу… — Питер смолк, увидев, как работник аэропорта машет им; за ними виднелась тесная кучка ожидающих — четыре человека. Трое в маскировочной одежде, а четвертый — в аккуратном синем мундире, в шапке и с золотыми нашивками старшего офицера южноафриканской полиции.

Офицер в форме первым встретил Питера, когда тот спустился по трапу.

— Принслоу. — Они обменялись рукопожатиями. — Генерал-лейтенант.

По званию он старше Питера, но он не из армии, а из полиции. Крепкий человек, в очках со стальной оправой, чуть полноватый, не моложе пятидесяти пяти. Тяжелые черты лица, мясистые щеки и губы — такие Питер часто видел у голландских и бельгийских крестьян, когда служил в Голландии. Человек земной, суровый и консервативный.

— Позвольте представить комманданта Бунзайера. — «Коммандант» — армейское звание, равное полковнику. Этот моложе, но с такими же сильным акцентом и тяжелыми чертами лица. Высокий, всего на дюйм ниже Питера. Оба южноафриканца выглядели подозрительно и недовольно, и причина этого сразу же стала ясна.

— Мне сообщили, что я поступаю в ваше распоряжение, генерал, — и тут же оба офицера слегка изменили свое положение, теперь они стояли лицом друг к другу, и Питер сразу понял, что не вся враждебность нацелена на него. Здесь тоже существует вражда между армией и полицией — и Питер снова подумал, как выгодно отличается в этом смысле «Атлас».

Одна-единственная четко очерченная линия подчиненности и ответственности совершенно необходима. Питер вспомнил перестрелку в аэропорту Ларнака между египетскими коммандос и национальными гвардейцами Кипра. Террористы остались совершенно невредимыми, но поле было усеяно горящими обломками египетского транспортного самолета и десятками мертвых и умирающих египтян и киприотов.

Первый принцип стратегии террористов — наносить удар в таком месте, где скрещивается ответственность разных государств. «Атлас» преодолевал эту трудность.

— Спасибо. — Без всякой рисовки Питер принял командование. — Моя боевая группа высадится через три часа. Разумеется, мы будем использовать силу только в крайнем случае, но если до этого дойдет дело, я буду использовать исключительно персонал «Атласа». Хочу, чтобы вы поняли это с самого начала. — Он увидел, как разочарованно дернулся рот офицера.

— Мои люди специально подготовлены…

— Самолет английский, большинство заложников англичане и американцы — это политическое решение, полковник. Но я приветствую вашу помощь в других сферах, — тактично отверг его предложение Питер.

— Прежде всего прошу вас посоветовать, где можно разместить наше оборудование для наблюдения. А потом мы вместе осмотрим местность.

Питер без труда подобрал место для размещения своего передового наблюдательного пункта. Кабинет управляющего службами аэропорта, просторная и скудно меблированная комната на третьем здании аэровокзала. Из нее открывался вид на всю площадку обслуживания и на южную часть полосы, где стоял боинг».

Когда отсюда удаляли служащих, окна оставили открытыми, и менять что-либо во внешнем виде помещения оказалось не нужно.

Сверху нависал балкон для зрителей, он затенял кабинет, и никакой наблюдатель, даже с помощью сильной оптики, не мог заглянуть внутрь. Очевидно, похитители ожидают, что за ними будут наблюдать сверху, из стеклянной контрольной башни. Любое преимущество, пусть даже такое незначительное, может оказаться важным.

Оборудование для наблюдения компактное и легкое, телевизионные камеры не больше восьмимиллиметровой модели для домашнего использования; такую камеру вместе с алюминиевым треножником человек может унести в одной руке. Но камера давала электронное увеличение изображения до 800-миллиметровой фокусной длины, и это изображение повторялось на командной консоли «Ховкера» и одновременно записывалось на видеоленту.

Усилитель звука более громоздкий, но тоже легкий. У него четырехфутовая тарелка-антенна, с коллектором звука в центре. Телескопический прицел позволяет нацелить усилитель на источник звука с точностью снайперского ружья. Можно направить его на губы человека в восьмиста ярдах и слышать нормальной громкости разговор на таком удалении; звук также передавался в командную рубку и записывался на магнитофон.

В кабинете разместились два связиста Питера с достаточным запасом кофе и пончиков, а Питер в сопровождении южноафриканского полковника и своего штаба отправился вверх, в стеклянную рубку контрольной башни.

Из башни воздушного контроля открывался вид на все летное поле, на ангары и площадку обслуживания. Сейчас на ней были только военные.

— Все входы в аэропорт перекрыты. Впускают только пассажиров с билетами и разрешением на вылет, никаких любителей ужасов; используется только северное крыло аэровокзала.

Питер кивнул и повернулся к старшему диспетчеру. «Как дела с вылетами?»

— Мы отказали в разрешении всем частным рейсам, прилетающим и улетающим. Все местные рейсы перенесены в аэропорты «Лансерия» и «Джермистон», сейчас мы принимаем и обслуживаем только международные полеты по расписанию, но они отстают от расписания часа на три.

— Не приближаются ли другие самолеты к 070?

— К счастью, зал международных вылетов расположен дальше всех, и мы не используем сейчас подъездные дорожки в южной части. Как видите, мы очистили всю область; кроме тех трех самолетов южноафриканских авиалиний, которые проходят осмотр и обслуживание, никаких самолетов ближе тысячи ярдов нет.

— Возможно, придется остановить все движение, если… — Питер помолчал… — вернее, когда начнутся осложнения.

— Хорошо, сэр.

— А тем временем продолжайте действовать, как сейчас. — Питер поднял бинокль и снова очень тщательно осмотрел огромный «боинг».

Он стоял отдельно, молчаливый и внешне безлюдный. Яркая веселая раскраска придавала ему праздничный вид. Красные, синие и белые полосы ярко сверкали на солнце высокого вельда. Самолет стоял боком к башне, и все его иллюминаторы и двери были закрыты.

Питер медленно прошелся взглядом по длинному ряду перплексовых иллюминаторов вдоль всего фюзеляжа, но на каждом была опущена темная штора, и круглые окна стали похожи на глаза мертвого насекомого.

Питер перевел взгляд чуть выше — на ветровой щит и боковые окна рубки. Они были завешены одеялами изнутри, не давая возможности увидеть ни экипаж, ни похитителей — и не давая возможности выстрелить в рубку, хотя расстояние от ближайшего угла аэровокзала не больше четырехсот ярдов. С новыми оптическими прицелами опытные снайперы «Тора» на таком расстоянии могли послать пулю на выбор в любой глаз человека.

По бетону рулевочной дорожки извивался тонкий черный электрический кабель, соединявший самолет с источником электроэнергии — длинная уязвимая пуповина. Питер задумчиво рассматривал кабель, потом посмотрел на четыре броневика. Озабоченно слегка наморщил лоб.

— Полковник, пожалуйста, отзовите эти машины. — Он пытался не говорить раздраженно. — С задраенными башнями там ваши экипажи поджариваются, как рождественские гуси.

— Генерал, я считаю своим долгом… — начал Бунзейер, и Питер опустил бинокль и улыбнулся. Очаровательная дружеская улыбка застала полковника врасплох: до сих пор лицо Питера оставалось строгим и неулыбчивым. Но глаза его не улыбались, они ослепительно сверкали на его жестком лице.

— Я хочу как можно больше разрядить атмосферу. — Небходимость объяснять раздражала Питера, но он продолжал улыбаться. — Тот, на кого нацелены четыре пушки, более склонен к жестоким решениям и может сам спустить курок. Можете держать их поблизости на всякий случай, но уберите их из виду, и пусть ваши люди отдыхают.

С недовольным видом полковник передал приказ по уоки-токи, висевшему у него на поясе, и броневики тут же ожили и медленно скрылись за линией ангаров. Питер без всяких угрызений совести продолжал:

— Сколько людей вы развернули? — Он указал на ряд солдат вдоль наблюдательного балкона, а потом на головы у ангаров, заметные на голубом фоне африканского неба.

— Двести тридцать человек.

— Уберите их, — приказал Питер, — и пусть находящиеся в самолете увидят, что они уходят.

— Всех? — недоверчиво.

— Всех, — подтвердил Питер, и улыбка его стала волчьей, — и побыстрее, полковник.

Тот учился быстро, он сразу же поднес уоки-токи ко рту. Несколько минут солдаты на балконе строились, потом строем ушли. Над парапетом отчетливо видны были их стальные шлемы и стволы оружия, все это должны были увидеть в «боинге».

— Вы обращаетесь с этими людьми, с этими животными… — в голосе полковника звучал подавленный гнев, — …слишком мягко…

Питер прекрасно знал, что его ожидает.

— Если вы будете продолжать размахивать пистолетом у них перед носом, полковник, они все время будут настороже. Пусть немного успокоятся, расслабятся, почувствуют себя уверенней. — Он говорил, не опуская бинокль. Солдатским взглядом подбирал позиции для своих четверых снайперов. Маловероятно, чтобы их можно было использовать — им для этого нужно одновременно уложить всех противников, — но можно по дренажной канаве подобраться вот к той небольшой постройке, где размещается один из радаров и маяки срочной посадки. Постройка находится в тылу противника. Вряд ли похитители ожидают огня с этого направления. Пункт за пунктом Питер рассматривал диспозицию, записывал наблюдения в небольшой переплетенный в кожу блокнот, разглядывал крупномасштабную карту аэропорта, рассчитывал градиенты и углы полей обстрела, подыскивал укрытия, определял «время достижения цели», если боевая группа выйдет из ближайшего укрытия; пытался найти новые решения, перехитрить врага, по-прежнему безликого и потому бесконечно грозного.

Потребовался час напряженной работы, прежде чем он почувствовал удовлетворение. Теперь он может сообщить свое решение Колину Ноблу, приближающемуся на борту «Геркулеса», и через четыре минуты после того, как шасси самолета коснется земли, все его люди, с их разнообразными талантами и мастерством, займут нужные позиции.

Питер оторвался от карты и сунул блокнот в нагрудный карман. Снова внимательно оглядел в бинокль молчаливый, с закрытыми иллюминаторами самолет — но на этот раз позволили себе роскошь эмоций.

Он почувствовал, как из самых глубин его души поднимаются гнев и ненависть, как быстрее бежит кровь и напрягаются мышцы живота и бедер.

Снова перед ними многоглавое чудовище. Оно скорчилось в засаде, ждет его, как не раз уже бывало в прошлом.

Он неожиданно вспомнил осколки стекла, покрывавшие булыжники улиц Белфаста, они сверкали, как алмазы, в свете дуговых ламп; вспомнил густой запах взрывчатки и крови.

Вспомнил тело молодой женщины, лежащей в кювете перед развороченными внутренностями фешенебельного лондонского ресторана. Взрыв раздел ее прекрасное юное тело, оставив на нем только обрывки кружевного французского белья.

Он вспомнил запах семьи: отец, мать, трое маленьких детей, — сгоревшей в своей машине, тела их потемнели и корчились в пламени, словно в жутком медленном балете. С этого дня Питер не мог есть жареную свинину.

Вспомнил испуганные глаза ребенка, глядящие сквозь кровавую маску; рядом с девочкой ее оторванная рука, и бледные пальцы еще сжимают маленькую грязную тряпичную куклу.

В его памяти мелькали эти разрозненные картины, питая ненавистью, пока она не заполнила его всего, она жгла глаза, и ему пришлось опустить бинокль и вытереть глаза тыльной стороной ладони.

Это тот самый враг, с которым он уже встречался, но инстинкт предупреждал его, что с последней встречи враг стал сильнее, он потерял последние остатки сходства с человеком. Питер старался сдержать свою ненависть, чтобы она не помешала ему рассуждать здраво; он знал, что впереди трудные часы и дни. Но ненависть была слишком сильна, и слишком долго он ее сдерживал.

Он услышал в этой ненависти вражеский голос; из ненависти происходит искаженная философия и чудовищные действия врага; опуститься до ненависти значит опуститься на дочеловеческий уровень. Но ненависть не уступала.

Питер Страйд ясно сознавал, что это ненависть не только к ужасной смерти и искалеченным телам, которые он видел в прошлом. Скорее она направлена на угрозу, которую представляет враг для всего общества, для цивилизованных порядков и законов. Если этому злу позволить восторжествовать, законы в будущем будут придумывать революционеры с диким взглядом и с пистолетом в кулаке, миром станут править разрушители, а не строители, и Питер Страйд ненавидел такую возможность еще больше, чем кровь и насилие, и ненависть его была ненавистью солдата. Ибо только солдат знает, что такое ужасы войны.

Солдатский инстинкт призывал его немедленно выступить и уничтожить врага, но ученый и философ в нем предупреждал, что еще не время, и огромным усилием воли он сдержал свой инстинкт бойца.

В то же время он понимал, что именно ради такого момента, ради этой непосредственной встречи со злом он поставил под угрозу всю свою карьеру.

Когда ему не дали возглавить «Атлас» и вместо него назначили политика, Питеру следовало бы отклонить назначение на меньшую должность в «Атласе». Перед ним открывались другие возможности, но он предпочел остаться со своим проектом — и надеялся, что никто не почувствовал глубину его негодования. Бог свидетель, у Кингстона Паркера не было с тех пор оснований жаловаться. Никто в «Атласе» не работал напряженней, и верность Питера много раз была испытана.

Теперь все это казалось оправданным: наступил момент, ради которого Питер работал. Враг ждет его там, на горящем бетоне под африканским солнцем, не на мягком зеленом острове под дождем, не на грязных улицах густонаселенного города — но это все тот же старый враг, и Питер знал, что его время пришло.

Когда Питер забрался в салон «Ховсера», ставший его штабквартирой, и сел в кожаное кресло, связисты уже установили контакт и на главном экране виден был Колин Нобл. На правом верхнем экране помещалось панорамное изображение южной части главной полосы, в самом центре изображения, как орел в гнезде, сидел «боинг». На другом экране видна была его рубка при максимальном увеличении. Подробности были такими четкими, что Питер легко прочел на ярлычке имя изготовителя одеяла, закрывавшего окно. На третьем экране — внутренности контрольной башни. На переднем плане диспетчеры в рубашках с короткими рукавами перед экранами радаров, а за ними через большие окна вид все на тот же «боинг». Камеры были установлены час назад в здании аэропорта. Еще один экран оставался темным. Знакомое добродушное лицо Колина Нобла заполнило главный экран.

— Если бы у тебя была кавалерия, а не морская пехота, — сказал Питер,

— ты был бы здесь еще вчера…

— Куда торопиться, приятель? Я вижу, пирушка еще не началась. — Колин улыбнулся ему с экрана и отодвинул назад бейзбольную шапочку.

— Ты чертовски прав, — согласился Питер. — Мы даже не знаем, кто организовал пирушку. Какова последняя оценка времени прибытия?

— Мы нашли попутный ветер — час двадцать две минуты с этого момента,

— ответил Колин.

— Ну, хорошо, перейдем к делу, — сказал Питер и начал знакомить Нобла со своими решениями, сверяясь с записями в блокноте. Иногда он просил операторов сменить кадр, и они давали по его указаниями панораму или увеличение, показывали радарную станцию или вентиляторы служебного ангара, за которыми Питер решил поместить своих снайперов. Изображение передавалось в просторный трюм «Геркулеса», чтобы люди, которые будут занимать ту или иную позицию, могли заранее изучить ее и тщательно подготовиться. То же самое изображение через спутник передавалось, лишь слегка искаженное, на экране в центральном штабе «Атласа» в западном крыле Пентагона. Обвиснув в кресле, как старый лев, Кингстон Паркер следил за каждым словом разговора; он оторвался только раз, когда помощник принес ему сообщения с телекса. И сразу приказал, чтобы его изображение передали Питеру.

— Простите за вмешательство, Питер, но у нас есть полезные сведения. Предположив, что боевая группа села на 070 в Моэ, мы связались с сейшельской полицией и попросили проверить список пассажиров. Там село пятнадцать человек, десять из которых — жители Сейшел. Местный торговец с женой и восемь детей в возрасте от восьми до четырнадцати лет. Это дети служащих, нанятых правительством Сейшел для работы по контракту; они возвращаются в свои школы к новому учебному году.

Питер ощутил, как ужас наваливается на него огромной тяжестью. Дети. Почему-то юные жизни казались более важными и уязвимыми. Но Паркер продолжал говорить, держа ленту телекса левой рукой, а правой почесывая шею черенком трубки.

— Еще английский бизнесмен, компания «Шелл Ойл», он хорошо известен на острове, и четыре туриста: американка, француз и два немца. Эти четверо держались вместе, и таможенники и полицейские их хорошо запомнили. Две женщины и двое мужчин, все молодые. Их зовут Салли-Энн Тейлор, двадцати пяти лет, американка; Хейди Хоттшаузер, двадцати четырех, и Гюнтер Ретц, двадцати пяти, немцы, и Анри Ларусс, двадцати шести лет, француз. Полиция собрала сведения об этих четверых. Они провели две недели в отеле «Риф» вблизи Виктории, женщины в одном двухместном номере, мужчины — в другом. Большую часть времени плавали и загорали — до тех пор, пока пять дней назад в порт Виктория не пришла небольшая океанская яхта. Тридцать пять футов, кругосветное плавание в одиночку, на борту находился американец. Четверка все время проводила на борту, и яхта отплыла за двадцать четыре часа до отправления 070.

— Если яхта доставила им вооружение и взрывчатку, значит операция планировалась заблаговременно, — задумчиво сказал Питер. — И чертовски хорошо планировалась.

Он снова почувствовал уколы возбуждения, фигура врага начинала приобретать очертания, зверь становился яснее, но в то же время уродливей и отвратительней.

— Вы пропустили их имена через компьютер? — спросил он.

— Ничего, — кивнул Паркер. — Либо никаких данных о них нет, либо имена и паспорта поддельные…

Он замолчал, так как на экране, изображающем контрольную башню, началось какое-то передвижение; по второму микрофону послышался голос. Голос звучал слишком высоко, и техник быстро произвел необходимые приспособления. Голос женский, свежий, чистый молодой голос, говорила женщина по-английский с еле заметным западно-американским акцентом.

— Контроль Яна Смита, говорит офицер, командующий группой «Армии борьбы за права человека», которая захватила «Спидберд 070». Примите сообщение.

— Контакт! — выдохнул Питер. — Наконец-то контакт!

На малом экране Колин Нобл улыбнулся и искусно перевел сигару из одного угла рта в другой. «Пирушка начинается», — заявил он, но голос его прозвучал остро, как лезвие бритвы, и этого не мог скрыть веселый тон.

Трое членов экипажа были удалены из рубки и заняли освободившиеся места четверки.

Ингрид превратила рубку «боинга» в свой штаб. Она быстро просматривала груду паспортов, отмечая на схеме размещения пассажиров самолета имя и национальность каждого.

Дверь в кухню оставалась открытой, и, если не считать гудения кондиционеров, в большом самолете было совершенно тихо. Разговоры в салонах были запрещены, а по проходам непрерывно ходили коммандос в красных рубашках, чтобы поддерживать этот запрет.

Установили также распорядок пользования туалетом: пассажир должен вернуться на свое место, прежде чем другому позволено будет встать. Двери туалета должны все время оставаться открытыми, так чтобы коммандос видели вошедшего туда.

Несмотря на тишину, в самолете царила напряженная атмосфера. Мало кто из пассажиров спал — в основном дети, остальные сидели неподвижно, с напряженными осунувшимися лицами — со смесью ненависти и страха следили за своими похитителями.

В рубку вошел Анри, француз.

— Отводят броневики, — сказал он. Стройный, с очень юным лицом и мечтательными глазами поэта. Он отрастил провисшие светлые усы, которые казались неуместными у него на лице.

Ингрид взглянула на него. «Ты очень нервничаешь, cheri [17]. — Она покачала головой. — Все будет в порядке».

— Я не нервничаю, — напряженно ответил он.

Она добродушно усмехнулась и погладила его по щеке. «Я не хотела тебя обидеть. — Она притянула к себе его лицо и поцеловала, глубоко просунув язык ему в рот. — Ты доказал свою храбрость — часто доказывал», — прошептала она.

Он со стуком опустил пистолет на стол и потянулся к ней. Три верхние пуговицы ее красной хлопчатобумажной кофты были расстегнуты, и она позволила ему просунуть руку и нащупать ее груди.

Тяжелые и круглые груди; он задышал тяжело, касаясь сосков. Соски сразу напряглись, но когда он свободной рукой потянулся к молнии ее брюк, она грубо оттолкнула его.

— Позже, — резко сказала она, — когда все будет кончено. — И, наклонившись вперед, приподняла краешек одеяла, закрывавшего ветровое стекло рубки. Солнце светило очень ярко, но ее глаза быстро привыкли, и она увидела ряд голов в шлемах над парапетом обсервационного балкона. Значит, войска тоже убирают. Пора начинать переговоры — но она позволит им еще немного покипеть в собственном соку.

Она встала, застегнула пуговицы кофты, поправила на шее фотоаппарат, еще немного задержалась у выхода, поправляя светлую массу золотистых волос, — потом медленно прошла по всему проходу, останавливаясь, чтобы поправить одеяло на спящем ребенке, внимательно выслушать жалобы беременной жены техасского нейрохирурга.

— Вас и детей первыми выпустят с самолета, я вам обещаю.

Дойдя до лежащего бортинженера, она наклонилась к нему.

— Как он?

— Сейчас спит. Я сделал ему укол морфия, — ответил толстый маленький врач, не глядя на нее, чтобы она не увидела ненависть в его взгляде. Раненая рука была поднята, чтобы остановить кровотечение, она неподвижно торчала в коконе из повязок. Казалась странной короткой, и на белых бинтах алела просочившаяся кровь.

— Вы хорошо действуете, — она коснулась его руки. — Спасибо. — Он удивленно взглянул на нее, и она улыбнулась — такой сверкающей милой улыбкой, что он начал оттаивать.

— Это ваша жена? — негромко, так, чтобы слышал только он, спросила Ингрид, и он кивнул, глянув на пухлую маленькую еврейку в соседнем кресле.

— Я постараюсь, чтобы она была в числе первых, кто выйдет с самолета, — пообещала она, и его благодарность была трогательной. Ингрид встала и двинулась дальше.

Рыжеволосый немец стоял в начале туристского салона, рядом с занавесом второй кухни. У него напряженное осунувшееся лицо религиозного фанатика, темные горящие глаза и черные длинные, до плеч, волосы. Из-за шрама поперек верхней губы казалось, что он постоянно улыбается.

— Курт, все в порядке? — спросила Ингрид по-немецки.

— Жалуются на голод.

— Покормим через два часа — но не так много, как они ожидают, — и она презрительным взглядом обвела салон. — Толстые, — негромко сказала она, — большие толстые буржуазные свиньи. — Она прошла за занавес и приглашающе взглянула на Курта. Тот сразу прошел туда, задернув за собой занавес.

— Где Карен? — спросила Ингрид, пока он расстегивал пояс. Ей очень это нужно, возбуждение и кровь воспламенили ее.

— Отдыхает — в конце салона.

Ингрид расстегнула пуговицу шорт и потянула вниз молнию. «Хорошо, Курт, — хрипло сказала она, — но быстро, очень быстро».

Ингрид сидела на месте бортинженера, за ней стояла темноволосая девушка. Поверх красной кофты на ней был надет патронташ, а на берде висел большой уродливый пистолет.

Ингрид поднесла микрофон ко рту и заговорила, одновременно пальцами другой руки расчесывая золотистую путаницу своих прядей.

— …Сто девяносто восемь граждан Британии. Сто сорок шесть американцев… — Она читала список заложников. — На борту сто двадцать две женщины и двадцать шесть детей в возрасте до шестнадцати лет. — Она говорила уже около пяти минут, но вот смолкла, поерзала в кресле и через плечо улыбнулась Карен. Темноволосая девушка ответила ей улыбкой и протянула свою узкую руку, чтобы погладить Ингрид по голове.

— Мы записали ваше сообщение.

— Зовите меня Ингрид. — Она улыбалась в микрофон, и улыбка ее стала злой. Наступило молчание, диспетчер в башне приходил в себя от шока.

— Принято, Ингрид. Есть у вас еще сообщения для нас?

— Есть, контроль. Поскольку самолет английский и свыше трехсот пассажиров англичане и американцы, мне нужен представитель посольств этих стран. В течение двух часов он должен выслушать мои условия освобождения пассажиров.

— Не прерывайте связь, Ингрид. Мы вернемся, как только свяжемся с послами.

— Не шутите со мной, король, — хлестнул голос Ингрид. — Мы оба прекрасно знаем, что они сейчас дышат вам в шею. Передайте, что мне нужен человек через два часа — иначе я вынуждена буду прикончить первого заложника.

Питер Страйд разделся до купальных плавок, на ногах у него были только матерчатые тапочки. Ингрид настаивала на личной встрече, и Питер приветствовал возможность приблизиться к противнику.

— Мы будем прикрывать каждый дюйм твоего пути туда и назад, — сказал Колин Нобл Питеру, суетясь вокруг него, как тренер возле боксера перед гонгом. — Я лично подбирал стрелков.

Снайперы были вооружены специальными изготовленными вручную «магнумами» 0.222с подогнанными стволами, которые стреляли маленькими легкими пулями, обладающими огромной скоростью и убойной силой. И боеприпасы соответствовали ружьям: каждый патрон изготовлен вручную и отполирован. Ружья снабжены обычными оптическими прицелами и телескопическими прицелами инфракрасного видения, что делало их одинаково смертоносными и днем, и ночью. Траектория пули на расстоянии в семьсот футов оставалась чистой и плоской. Превосходно сделанное оружие, точные машины, которые уменьшают опасность для заложников и случайных зрителей. Легкая пуля с свирепой силой валит на землю человека, как будто его ударил напавший носорог, но застрянет в его теле и не убьет того, кто стоит за ним.

— Ты уже весь в мыле, — хмыкнул Питер. — Они собираются говорить, не стрелять — пока.

— Эта женщина… — предупредил Колин — … вот кто опасен.

— Гораздо важнее ружей камеры и звукооборудование.

— Я уже прошелся и пнул несколько задниц. У тебя будут съемки, за которые сможешь получить «Оскара» — даю личную гарантию. — Колин взглянул на свои часы. — Пора идти. Не заставляй леди ждать. — Он слегка сжал плечо Питера. — Держись спокойно, — сказал он, и Питер вышел на солнечный свет, подняв обе руки над плечами, раскрыв ладони, растопырив пальцы.

Тишина давила, как и сухая жара, но это сделано специально. Питер остановил все движение, приказал выключить машины и механизмы на всей площади обслуживания. Он не хотел никаких помех своему звуковому оборудованию.

Слышался только звук его собственных шагов, он шел быстро, но это был самый долгий переход в его жизни, и чем ближе он подходил к самолету, тем больше тот возвышался над ним. Питер понимал, что его заставили раздеться почти догола не только, чтобы не дать спрятать оружие, но и поставить его в невыгодное положение, чувствовать себя уязвимым. Старый трюк — гестапо всегда раздевало пленных перед допросом, поэтому Питер держался прямо и вызывающе, довольный тем, что тело у него худое и крепкое, а мышцы как у спортсмена. Не хотел бы он, чтобы эти четыреста ярдов проходил старик с большим животом и отвислыми грудями.

Он прошел полпути, когда передняя дверь, сразу за рубкой, откинулась назад, и в квадратном отверстии появилось несколько фигур. Питер сузил глаза: два человека в форме, нет, три — форма английских авиалиний, два пилота, между ними стройная фигура стюардессы.

Они стояли плечом к плечу, но за ними он видел еще одну голову, светловолосую, однако освещение и угол осмотра были против него.

Подойдя ближе, он увидел, что у старшего пилота, который справа, седые волосы, круглое румяное лицо — это Уоткинс, капитан. Хороший человек, Питер изучал его служебное досье. Он не стал разглядывать второго пилота и стюардессу, а все свое внимание обратил на того, кто за ними, но только когда он встал непосредственно под открытым люком, он смог ясно увидеть лицо.

Питера поразила красота этой золотой головы, гладкая молодая загорелая кожа и потрясающая невинность широко расставленных спокойных голубых глаз — в первое мгновение он не поверил, что она из числа бойцов, но тут она заговорила.

— Я Ингрид, — сказала она. И он подумал, что самые красивые цветы бывают ядовитыми.

— Я полномочный представитель английского и американского правительств, — ответил он и перевел взгляд на мясистое красное лицо Уоткинса. — Сколько на борту похитителей?

— Никаких вопросов! — яростно рявкнула Ингрид, и Сирил Уоткинс, не меняя выражения лица, вытянул вниз четыре пальца правой руки за бедром.

Это было очень важное подтверждение того, что они уже заподозрили, и Питер почувствовал прилив благодарности к пилоту.

— Прежде чем мы обсудим ваши условия, из чистой человечности я хотел бы обеспечить благополучие заложников.

— О них хорошо заботятся.

— Нужна ли вам пища или питьевая вода?

Девушка откинула голову и рассмеялась.

— Чтобы вы начинили их слабительным — и мы сидели бы в дерьме? Хотите нас выгнать вонью?

Питер не стал настаивать. Врач уже подготовил судки с начиненной едой.

— У вас на борту раненый?

— Никаких раненых на борту нет, — резко ответила девушка, сразу перестав смеяться, но Уоткинс сложил большой и указательный палец кольцом, тем самым противореча ей, и Питер заметил след высохшей крови на рукавах его белой рубашки. — Достаточно, — предупредила Ингрид Питера. — Если вы зададите еще один вопрос, переговоры прервутся.

— Хорошо, — сразу согласился Питер. — Больше никаких вопросов.

— Цель нашей группы — свержение жестокого фашистского неоимпериалистического бесчеловечного режима, который держит эту страну в рабстве и нищете, отказывая большинству населения и пролетариату в основных человеческих правах.

«А вот это, — с горечью подумал Питер, — хотя и выражено на языке левых безумцев, самое плохое, что могло быть». Миллионы людей во всем мире тут же испытают симпатию к похитителям, и работа Питера станет еще труднее. Похитители избрали уязвимую цель.

Девушка продолжала говорить — напряженно, почти с религиозной страстью, и, слушая ее, Питер все более уверялся, что эта девушка — фанатик, и лишь тонкая нить отделяет ее фанатизм от безумия. Голос ее стал резким, она выкрикивала свои обвинения и проклятия, и, когда она кончила, он знал: она способна на все, никакая жестокость, никакая низость ее не отпугнут. Она не остновится даже перед самоубийством, уничтожив «боинг», его пассажиров и самое себя; он подозревал, что она даже приветствует возможность самопожертвования, и почувствовал, как холодок прошел по спине.

Теперь они молчали, глядя друг на друга, лихорадка фанатизма оставила лицо девушки, она восстановила дыхание, а Питер ждал, борясь со своими дурными предчувствиями, ждал, пока она окончательно успокоится и продолжит.

— Первое наше требование, — девушка успокоилась и проницательно смотрела на Питера, — первое наше требование — это заявление должно быть передано по всем телепрограммам Англии и Соединенных Штатов, а также по местным телеканалам. — Питер почувствовал, как его обычная ненависть к этому ящику перекрывает все остальные чувства. Эта опустошающая разум электронная подмена мыслей, это смертоносное изобретение, предназначенное для обработки и навязывания мнений. Он ненавидел его почти так же сильно, как и насилие, которое телевизор так легко поставляет в каждый дом. — Оно должно быть передано в девятнадцать часов местного времени в Лос Анжелесе, Нью-Йорке, Лондоне и Йоханнесбурге… — Лучшее время, конечно, и масс медиа ухватятся за новость, потому что это их еда и питье — порнографы насилия!

Высоко над ним в открытом люке девушка махнула толстым светло-желтым конвертом.

— Здесь текст заявления для передачи, а также список имен. Сто двадцать девять имен. Все эти люди арестованы чудовищным полицейским режимом. В этом списке подлинные руководители Южной Африки. — Она бросила конверт, и он упал у ног Питера.

— Второе наше требование — все указанные в этом списке должны быть посажены на самолет, предоставленный правительством Южной Африки. На борту того же самолета следует доставить один миллион золотых крюгеровских рандов, предоставленных тем же правительством. Самолет полетит в страну, которую изберут освобожденные политические предводители. Золото будет использовано для создания правительства в изгнании, пока подлинные лидеры местного населения не смогут вернуться на родину.

Питер наклонился и поднял конверт. Он быстро подсчитывал. Один крюгеровский ранд стоит по меньшей мере 170 долларов. Следовательно, требуется выкуп по меньшей мере в сто семьдесят миллионов долларов.

Посчитал он и другое.

— Миллион крюгеров весит свыше сорока тонн, — сказал он девушке. — Как это можно поместить в самолет?

Девушка запнулась. Для Питера было слабым утешением, что все-таки не все так тщательно продумано. Впрочем, если они допустили одну небольшую ошибку, могли допустить и другие.

— Правительство предоставит достаточно транспорта для золота и арестованных, — резко сказала девушка. Ее колебание было недолгим.

— Это все? — спросил Питер; солнце жгло его обнаженную кожу, холодные капли пота бежали по бокам. Он не думал, что будет так плохо.

— Самолет должен вылететь завтра до полудня, — или мы начнем казнь заложников. — Питер почувствовал волну ужаса. — Казнь. — Она воспользовалась этим словом законников, и он понял, что она выполнит свое обещание.

— Когда самолет с заключенными прибудет в избранное его пассажирами место назначения, нам будет послан заранее обусловленный сигнал, и мы немедленно освободим всех детей и женщин.

— А мужчин? — спросил Питер.

— В понедельник шестого — через три дня — Генеральной Ассамблеей Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке должна быть принята резолюция. В ней должны быть объявлены обязательные для всех экономические санкции по отношению к Южной Африке, полное нефтяное и торговое эмбарго, прекращение всех транспортных и коммуникационных связей, блокада границ и портов миротворческими силами ООН. Должны быть проведены всеобщие свободные выборы под наблюдением инспекторов ООН…

Питер пытался мысленно опередить требования девушки. Он, конечно, знал о проекте этой резолюции — ее предложили Шри Ланка и Танзания. Совет Безопасности ее отклонит. Это несомненно, но расчет времени для выдвижения требований вызывал новые и очень пугающие соображения. Зверь снова сменил обличье, и то, что Питер услышал, вызывало у него тошноту. Нет никакого сомнения в том, что не случайно захват самолета произошел через три дня после выдвижения резолюции. Выводы из этого слишком ужасны, чтобы их обдумывать. Попустительство — если не прямое соучастие — руководителей правительств разных стран в стратегии террора.

Девушка снова заговорила.

— Если какой-либо член Совета Безопасности ООН — Сша, Британия или Франция — использует свое право вето, чтобы отклонить резолюцию, самолет и все его пассажиры будут взорваны.

Питер потерял дар речи. Он стоял, глядя на прекрасную светловолосую девочку — она казалась девочкой, такой молодой и свежей.

Когда дар речи вернулся к нему, он прохрипел:

— Не думаю, чтобы у вас на борту было достаточно взрывчатки, чтобы осуществить эту угрозу.

Блондинка сказала что-то человеку, стоявшему за ней, и через несколько мгновений бросила к ногам Питера темный круглый предмет.

— Ловите! — крикнула она, и Питер удивился тяжести этого предмета. Потребовалось всего несколько мгновений, чтобы он узнал его.

— Управляется электроникой! — Девушка рассмеялась. — И у нас их так много, что я могу дать вам образец.

Пилот, Сирил Уоткинс, пытался сообщить что-то, он касался груди, но Питера занимала взрывчатка, которую он держал в руках. Он знал, что достаточно одной такой гранаты, чтобы уничтожить весь «боинг» и всех находящихся на борту.

Что пытается сообщить ему Уоткинс? Тот снова коснулся своей шеи. Питер обратил внимание на шею девушки. На шее у нее маленький фотоаппарат. Что-то связывает этот аппарат с гранатами? Это пытается сообщить ему пилот?

Но вот девушка заговорила снова.

— Отнесите это своим хозяевам, и пусть они трепещут. Их ждет гнев масс. Революция пришла, — сказала она, и дверь самолета закрылась. Питер услышал щелчок замка.

Он повернулся и начал долгий путь назад, держа в одной руке конверт, в другой гранату. Внутренности у него переворачивало.

Угловатая фигура Колина Нобла почти заполняла вход в рубку «Ховкера», и на этот раз на лице у него серьезное выражение и ни следа смеха в глазах или углах широкого дружелюбного рта.

— На экране доктор Паркер, — сказал Колин Питеру, который торопливо застегнул комбинезон и направился в командную рубку. — Мы записали каждое слово, и он присутствовал при этой сцене.

— Боже, дело плохо, Колин, — проговорил Питер.

— Это хорошая новость, — ответил Колин. — Когда закончишь с Паркером, я сообщу тебе плохую.

— Спасибо, приятель. — Питер протиснулся мимо него в рубку и опустился в кожаное кресло командира.

На экране Кингстон Паркер сидел за своим столом, просматривая распечатку разговора Питера с Ингрид, в зубах у него погасшая трубка, на широком лбу морщины: он изучал требования террористов.

Паркера предупредил голос связиста:

— Генерал Страйд, сэр. — Паркер поднял голову и посмотрел в камеру.

— Питер. Мы с вами наедине. Я перекрыл все остальные связи, а единственную запись мы затребуем. Я хочу узнать вашу первую реакцию, прежде чем связываться с сэром Уильямом и Констеблом… — Сэр Уильям Дэвис

— английский посол, а Келли Контебл — посол США в Южной Африке.

— Мне нужна ваша первая непосредственная реакция.

— У нас серьезные неприятности, сэр, — сказал Питер, и большая голова кивнула.

— Мои специалисты по оружию занимаются сейчас гранатой, но нет никаких сомнений, что у них физическая способность уничтожить 070 и всех, кто на борту. Мне кажется, они могут сделать это не один, а много раз.

— А психологическая способность?

— По моему мнению, она последовательница Бакунина и Жана-Поля Сартра.

Паркер снова тяжело кивнул, и Питер продолжил:

— Вера анархистов в уничтожение как единственный созидательный акт, в то, что в насилии человек воссоздает себя. Вы помните слова Сартра: когда революционер убивает, умирает тиран и рождается свободный человек.

— Пойдет ли она этим путем? — настаивал Паркер.

— Да, сэр, — без колебаний ответил Питер. — Если ее прижать, она пойдет на любую крайность — вы знаете это способ мышления. Если разрушение прекрасно, самоуночтожение дает бессмертие. По-моему, она пойдет этим путем.

Паркер вздохнул и постучал черенком трубки по большим белым зубам.

— Да, это совпадает с нашими данными о ней.

— Вы разыскали данные? — сразу спросил Питер.

— У нас оказалась первоклассная запись голоса, и компьютер сопоставил с ее изображением.

— Кто она? — нетерпеливо прервал Питер; ему не нужно напоминать, что увеличенное изображение и запись голоса немедленно были отправлены в компьютеры разведки, как только она начала высказывать свои требования.

— Ее настоящее имя Хильда Бекер. Она американка третьего поколения — немецкого происхождения. Отец ее преуспевающий дантист, он овдовел в 1959 году. Ей тридцать один год… — Питер считал ее моложе, обманула свежая чистая кожа, — коэффициент интеллекта 138. Колумбийский университет в 1965-68 годах. Магистерская степень в современной политической истории. Член СДО — это «Студенты за демократическое общество».

— Да, — нетерпеливо сказал Питер, — знаю.

— Активистка антивоенных действий во время войны во Вьетнаме. Работала над планом переправки обвиняемых в Канаду. Один арест в 1967 году за хранение марихуаны, осуждена не была. Руководила беспорядками в кампусах в 1968. Арестована за изготовление бомбы в университете Батлера. Освобождена. В 1970 покинула Америку для продолжения образования в Дюссельдорфе. Докторское звание в политэкономии в 1972. Известны ее связи с Гудрун Энслин и Хорстом Малером из группы Баадера-Мейнхоф. После обвинения в причастности к похищению и убийству Генриха Кохлера, западногерманского промышленника, ушла в подполье… — Ее биография почти классический пример формирования современного революционера, с горечью подумал Питер, прекрасное изображение зверя. — Считается, что прошла подготовку в лагерях ООП в Сирии в 1976 или 1977. С тех пор очевидных контактов нет. Принимает наркотики на основе конопли, известна ненасытной сексуальной активностью по отношению к обоим полам… — Паркер поднял голову. — Это все, что у нас есть.

— Да, — негромко повторил Питер, — она пойдет до конца.

— Каковы ваши предположения на дальнейшее?

— Я считаю, что операция организована на очень высоком уровне, возможно, правительственном…

— Доказательства! — рявкнул Паркер.

— На это указывает совпадение во времени с резолюцией в ОНН, предложенной несколькими государствами.

— Хорошо, продолжайте.

— Впервые перед нами прекрасно организованный и пользующийся серьезной поддержкой акт, не направленный на какую-то тайную партизанскую цель. Нам предъявили требования, по поводу которых сто миллионов американцев и пятьдесят миллионов англичан скажут: «Черт возьми, это разумно!»

— Продолжайте, — сказал Паркер.

— Бойцы выбрали легкую цель — парию западной цивилизации. Резолюция получит сотню голосов, а миллионы американцев и англичан спросят себя, должны ли они жертвовать четырьмя сотнями жизней своих наиболее достойных граждан для поддержки правительства, политику которого они ненавидят.

— Да? — Паркер наклонился над столом и внимательно смотрел на экран.

— Вы думаете, они пойдут на сделку?

— Бойцы? Могут. — Питер помолчал немного, потом продолжил: — Вы знаете мои взгляды, сэр. Я вообще против переговоров с этими людьми.

— Даже в таких обстоятельствах? — спросил Паркер.

— Особенно в таких обстоятельствах. Мои взгляды на политику этой страны совпадают с вашими, доктор Паркер. Это испытание. Какими бы справедливыми ни казались нам требования, мы должны сопротивляться до самой смерти манере, в которой они предъявлены. Если эти люди одержат победу, мы подвергаем опасности все человечество.

— Какова ваша оценка возможности успешного противодействия? — неожиданно спросил Паркер, и хотя он понимал, что этот вопрос будет задан, Питер некоторое время колебался.

— Полчаса назад я поставил бы десять против одного, что могу осуществить состояние «Дельта» с жертвами только среди захватчиков.

— А теперь?

— Теперь я знаю, что это не опьяневшие фанатики. Они, вероятно, подготовлены и вооружены не хуже нас, а операция готовилась годами.

— Каковы же наши возможности?

— Я сказал бы, что промежуточного положения нет. Если мы потерпим неудачу, получим ситуацию со ста процентами жертв. Погибнут все на борту и вся команда «Тора», участвующая в действиях.

— Хорошо, Питер. — Паркер откинулся в кресле, это был жест, обозначающий конец разговора. — Я поговорю с президентом и премьер-министром, они поддерживают со мной связь. Потом поставлю в известность послов и в течение часа вернусь к вам.

Экран опустел, и Питер почувствовал, что сумел подавить свою ненависть. Он был холоден и готов к эффективным действиям, как скальпель хирурга. Готов к работе, для которой так тщательно тренировался; он способен хдаднокровно оценивать свои шансы на успех и поражение.

Он нажал кнопку вызова. Колин ждал за звуконепроницаемой переборкой в командной рубке, он появился немедленно.

— Парни разобрали гранату. Первый сорт. Предположительно, взрывчатка новейшего советского производства, граната фабричного изготовления. Профессиональное оружие — и оно сработает. Да, парень, сработает.

Питер едва ли нуждался в этом подтверждении, а Колин, усевшись в кресло против Питера, продолжал:

— Мы пропустили запись через телепринтер Вашингтона… — Он наклонился и проговорил в микрофон: — Пустите запись, вначале без звука. — И мрачно сказал Питеру: — Это дурная новость, которую я пообещал.

На центральном экране пошла запись. Она была сделана из кабинета, выходящего на площадку обслуживания.

Изображение «боинга», задний план искажен увеличением и волнами нагретого воздуха, поднимающимися с раскаленного бетона.

На переднем плане обнаженные плечи и торс самого Питера, он идет к самолету. Изображение замедленное, так что Питер почти не сдвигается с места.

Неожиданно начала отодвигаться передняя дверь самолета, и оператор мгновенно еще больше увеличил изображение.

Показались два пилота и стюардесса, камера дала несколько кадров, и изображение опять увеличилось. Объектив быстро приспособился к темноте внутри, показалась прекрасная голова блондинки, но вот эта голова слегка повернулась, и милые губы шевельнулись: девушка что-то сказала — как будто два слова, прежде чем снова повернуться лицом к камере.

— Ну, хорошо, — сказал Колин. — Пропустите снова, с обычной записью звука.

Снова пошла запись, открылась дверь, показались три заложника, повернулась золотая голова, и послышались слова Ингрид: «Нет слайда», но на фоне сильного треска и шипения.

— Нет слайда? — переспросил Питер.

— Пустите снова и пропустите звук через фильтр, — приказал Колин.

То же самое изображение на экране, поворачивается золотая голова на длинной шее.

— Это слайд. — Питер не вполне был уверен, что расслышал верно.

— Хорошо, — сказал Колин технику. — Пустите снова с резонансной модуляцией.

Снова то же изображение, голова девушки, полные губы раскрылись, девушка сказала кому-то невидимому в самолете.

Теперь слышалось ясно и четко. Она сказала: «Это Страйд». И Питеру показалось, что его ударили кулаком в живот.

— Она тебя узнала, — сказал Колин. — Нет, дьявольщина, она ожидала, что это будешь ты!

Мужчины смотрели друг на друга, на красивом жестком лице Питера выражение дурного предчувствия. «Атлас» — одна из самых засекреченных организаций. Только двадцать человек за его пределами знали о его существовании. Один из них — президент США, другой — премьер-министр Великобритании.

Несомненно, только четыре или пять человек знали, кто командует отрядом «Тор» в «Атласе». И тем не менее нельзя было ошибиться в словах девушки.

— Пропустите снова, — резко приказал Питер.

Они напряженно ждали этих двух слов, и вот их произносит свежий молодой голос.

— Это Страйд, — сказала Ингрид, и экран потемнел.

Питер пальцами помассировал закрытые веки. С легким удивлением он понял, что не спал уже сорок восемь часов, но его беспокоила не физическая усталость, но неожиданное ясное сознание предательства и неслыханного зла.

— Кто-то выдал «Атлас», — негромко сказал Колин. — Какой-то подонок. Теперь они должны все о нас знать.

Питер опустил руку и открыл глаза.

— Я должен снова поговорить с Кингстоном Паркером, — сказал он.

Паркер на экране казался рассерженным и возбужденным.

— Вы прервали президента!

— Доктор Паркер, — спокойно сказал Питер, — обстоятельства изменились. По моему мнению, вероятность успешного проведения «Дельты» значительно уменьшилась. Теперь шансы по крайней мере равные.

— Понятно. — Паркер сдержал свой гнев. — Это важно. Я сообщу президенту.

Уборные к этому времени заполнились, полны и чашки унитазов. Несмотря на кондиционеры, вонь пропитала все в салонах.

При строгом распределении и ограничении пищи и воды большинство пассажиров впало в оцепенение или страдало от голода, дети капризничали и плакали.

Ужасное напряжение начинало сказываться и на похитителях. Они несли буквально непрерывную вахту, четыре часа беспокойного отдыха, потом четыре часа бдительности и действий. Красные хлопчатобумажные рубашки помялись и потемнели от пота под мышками, пота нервного и физического напряжения, глаза налились кровью, характер ухудшился.

Перед самой полуночью темноволосая девушка Карен сорвалась — пожилой пассажир не сразу подчинился ее требованию вернуться на место после пользования туалетом. Она привела себя в сотояние истерического гнева и несколько раз ударила старика по лицу рукоятью револьвера, рассекла ему щеку до кости. Только Ингрид смогла успокоить ее, увела в завешенную кухню туристского салона, ласкала и обнимала.

— Все будет в порядке, Liebchen — Она погладила ей волосы. — Надо еще немного потерпеть. Ты такая сильная. Еще несколько часов, и мы примем пилюли. Уже скоро. — И в течение нескольких часов Карен сдерживала дрожь рук и, хотя была бледна, смогла снова занять свое место в конце туристского салона.

Казалось, силы Ингрид не имеют предела. Ночью она медленно расхаживала по проходу, негромко разговаривала с теми пассажирами, кто не мог уснуть, успокаивала их обещанием немедленного освобождения.

— Завтра утром мы получим ответ на свои требования, и все женщины и дети будут освобождены — все будет в порядке. Подождите немного и увидите.

Вскоре после полуночи к ней в рубке обратился полный маленький врач.

— Бортинженер в очень тяжелом состоянии, — сказал он. — Если его немедленно не поместить в больницу, он умрет.

Ингрид прошла к бортинженеру и склонилась к нему. Кожа у него была сухая и обжигающе горячая, дыхание неровное и поверхностное.

— У него отказывают почки, — сказал врач. — Отказ почек из-за отложенного шока. Здесь мы не можем ему помочь. Его нужно отправить в больницу.

Ингрид взяла целую руку боринженера. «Мне жаль, но это невозможно».

— Разве у вас нет чувств? — горько спросил у нее врач.

— Мне жаль его — но жаль и все человечество, — ответила она. — Он только один. А там миллионы.

Гора с плоской вершиной была освещена прожекторами. Самый разгар отпускного сезона, и самый прекрасный в мире залив демонстрировал свои прелести десяткам тысяч туристов и отпускников.

В пентхаузе высокого здания, названного в честь политической посредственности, как и многие здания и общественные сооружения в Южной Африке, большую часть ночи заседал кабинет министров и его специальные советники.

Во главе длинного стола виднелась плотная тяжелая фигура премьер-министра, с головой бульдога, мощная и неподвижная, как гранитная скала в южноафриканском вельде. Премьер-министр доминировал в этой большой, отделанной панелями комнате, хотя почти ничего не говорил, только изредка одобрительно кивал или произносил несколько хриплых слов.

В другом конце стола сидели два посла, плечом к плечу, подчеркивая свою солидарность. Иногда рядом с ними звонили телефоны, они слушали последние сообщения из посольств или инструкции глав своих правительств.

Справа от премьер-министра сидел красивый усатый министр иностранных дел, человек с огромным обаянием и репутацией умеренности и здавого смысла

— однако теперь он был мрачен и напряжен.

— Ваши правительства не раз заявляли о своей политике отказа от переговоров, о полном непринятии требованй террористов — почему же сейчас вы настаиваете на более мягком подходе?

— Мы не настаиваем, господин министр, мы только указываем на огромный интерес общественности к этому делу как в Объединенном Королевстве, так и в моей стране. — Келли Констебл — стройный привлекательный человек, умный и умеющий убеждать, представитель демократической партии, назначенный новой американской администрацией. — В интересах вашего правительства даже больше, чем нашего, чтобы это дело завершилось благополучно. Мы просто предлагаем пойти на некоторые уступки террористам.

— Командир «Атласа», находящийся на месте действия, оценивает вероятность успешных боевых действий всего лишь пятьдесят к пятидесяти. Мое правительство считает такой риск неприемлемым. — Сэр Уильям Дэвис — профессиональный дипломат, почти достигший пенсионного возраста, седой, увядший человек, с очками в золотой оправе, с высоким ворчливым голосом.

— Мои люди считают, что мы могли бы добиться большего, — сказал министр обороны, тоже в очках, говорил он с сильным и резким африкандерским акцентом.

— «Атлас» — самая подготовленная и оснащенная антитеррористическая организация в мире, — сказал Келли Констебл, и премьер-министр хрипло вмешался.

— На этой стадии, джентльмены, попытаемся найти мирное решение.

— Я согласен, господин премьер-министр, — резко кивнул сэр Уильям.

— Однако я должен указать, что отчасти требования террористов совпадают с предложениями правительства Соединенных Штатов…

— Сэр, вы выражаете поддержку этих требований? — тяжело, но без виддимых эмоций спросил премьер-министр.

— Я только указываю, что их требования будут с сочувствием встречены в моей стране и что моему правительству легче будет использовать свое право вето на Генеральной Ассамблее в понедельник, если будут сделаны некоторые уступки в других направлениях.

— Это угроза, сэр? — спросил премьер-министр, и легкая невеселая улыбка не смягчила его вопрос.

— Нет, господин премьер-министр, просто здравый смысл. Если резолюция будет принята и проведена в жизнь, это означало бы экономический крах вашей страны. Она погрузится в анархию и политический хаос и станет уязвимой для проникновения Советов. Мое правительство не хочет этого, однако не хочет оно и подвергать опасности жизнь четырехсот своих граждан.

— Келли Констебл улыбнулся. — Боюсь, мы должны найти мирный выход из этого затруднительного положения.

— Мой министр обороны предложил выход.

— Господин премьер-министр, если ваши военные нападут на самолет без предварительного согласия глав американского и английского правительств, наши страны откажутся от своего права вето, и, к сожалению, к вашей стране будут применены жестокие репрессии.

— Даже если атака удастся?

— Даже если атака удастся. Мы настаиваем, чтобы военное решение было принято исключительно «Атласом», — серьезно сказал Констебл и потом более мягко добавил: — Давайте обсудим минимальные уступки, на которые готово пойти ваше правительство. Чем дольше мы будем вести переговоры с террористами, тем больше вероятность мирного решения. Неужели нельзя хоть в чем-то пойти им навстречу?

Ингрид лично присматривала за раздачей завтрака. Каждому пассажиру дали по куску хлеба, одному печенью и чашке сладкого кофе. Голод ослабил способность пассажиров к сопротивлению, все остались после еды апатичными и равнодушными.

Ингрид прошла между ними, раздавая сигареты из не облагаемого таможенной пошлиной запаса самолета. Негромко разговаривала с детьми, остановилась, чтобы улыбнуться матери. Пассажиры уже прозвали ее «хорошая». Пройдя по салону первого класса, она по одному вызывала к себе товарищей, и они по очереди ели — сытный завтрак из яиц, хлеба с маслом и копченой рыбы. Она хотела, чтобы они сохранили как можно больше сил и энергии. До полудня она не может использовать стимулянты. Желаемый эффект наркотики дают только в течение семидесяти двух часов. После этого человек становится непредсказуем в своих действиях и решениях. Ратификация санкций, предложенных резолюцией, будет дана Советом Безопасности в полдень по нью-йоркскому времени в следующий понедельник — это семь часов вечера местного времени в понедельник.

До этого времени все ее люди должны быть активны и в хорошей форме, и потому она не решалась использовать стимулянты слишком рано, однако понимала, что недостаток сна и напряжение сказываются даже на ней; она нервничала и раздражалась, а, осматривая свое лицо в зеркале вонючего туалета первого класса, заметила, что глаза ее покраснели, и впервые увидела морщинки возраста в углах рта и глаз. Это беспричинно разозлило ее. Ей была ненавистна мысль о старости, и даже в вонючей атмосфере уборной она слышала запах своего немытого тела.

Немец, Курт, полулежал в кресле пилота, положив пистолет на колени, он громко храпел, красная рубашка его была расстегнута до пояса, и волосатая грудь поднималась и опускалась с каждым вдохом. Он был небрит, и длинные черные волосы падали ему на глаза. Она ощущала запах его пота, и это почему-то возбудило ее. Она принялась внимательно разглядывать его. В нем ощущалась жестокость и грубость, мужественность революционера, которая всегда сильно привлекала ее — может, именно поэтому много лет назад она заинтересовалась радикалами. И неожиданно она ужасно захотела его. Но когда она разбудила его, положив ему руку на промежность, у него глаза были налиты кровью, из рта дурно пахло, и даже ее искусный массаж не мог возбудить его. Через минуту она с разочарованным восклицанием отвернулась.

Чтобы погасить возбуждение, она взяла микрофон и включила громкоговорители в пассажирских салонах. Она понимала, что действует неразумно, но начала говорить.

— Слушайте меня все. У меня очень важное сообщение. — Неожиданно она страшно разозлилась на всех. Они принадлежат к классу, который она ненавидит и презирает, он воплощает в себе несправедливое и больное общество, с которым она поклялась бороться. Все это жирные самодовольные буржуа. Они похожи на ее отца, и она ненавидит их, как ненавидела отца. Начав говорить, она осознала, что они даже не поймут ее языка, языка нового политического порядка, и ее гнев и раздражение против них и всего общества еще усилились. Она не сознавала, что неистовствует, пока вдруг словно со стороны не услышала свой крик, похожий на крик смертельно раненного животного, — и тут же замолчала.

У нее кружилась голова, и ей пришлось ухватиться за край стола, сердце усиленно стучало о ребра. Она тяжело дышала, словно пробежала большое расстояние, и потребовалась целая минута, чтобы она взяла себя в руки.

Когда она снова заговорила, голос ее по-прежнему звучал неровно и прерывисто.

— Сейчас девять часов, — сказала она. — Если в течение трех часов тираны не уступят нам, я вынуждена буду начать казнь заложников. Три часа,

— зловеще повторила она, — всего лишь три часа.

Теперь она бродила по самолету, как большая кошка по клетке перед кормлением.

— Два часа, — сообщила она, и пассажиры отшатывались, когда она проходила мимо.

— Один час. — В голосе ее звучала садистская радость предчувствия. — Сейчас выберем первых.

— Но вы обещали, — взмолился маленький врач, когда Ингрид вытащила из кресла его жену, а француз повел ее в рубку.

Ингрид не обратила на него внимание и повернулась к Карен. «Возьми ребенка, мальчика или девочку, — приказала она, — о, да, и еще беременную женщину. Пусть видят ее большой живот. Против этого они не устоят».

Карен провела заложников в переднюю кухню и под дулом пистолета заставила сесть рядом на откидные места членов экипажа.

Дверь в салон была открыта, и в кухне ясно слышался голос Ингрид, которая по-английски объясняли французу Анри:

— Чрезвычайно важно, чтобы срок ультиматума не прошел безнаказанно. Если мы пропустим этот первый срок, нам не поверят. Совершенно необходимо хотя бы в первый раз продемонстрировать сталь. Они должны понять, что наши ультиматумы не подлежат обсуждению, они бесповоротны…

Девочка заплакала. Ей тринадцать лет, и она понимала опасность. Жена маленького врача обняла ее за плечи и нежно прижала к себе.

— «Спидберд 070», — неожиданно ожило радио, — у нас сообщение для Ингрид.

— Давайте, контроль, Ингрид слушает. — Ингрид схватила микрофон, предварительно захлопнув дверь.

— Представитель правительств Англии и Америки хочет передать вам предложения. Вы готовы записывать?

— Ответ отрицательный, — спокойно и невыразительно ответила Ингрид. — Повторяю: ответ отрицательный. Передайте представителю, что я согласна только на переговоры лицом к лицу — и передайте еще, что осталось только сорок минут до срока. Пусть поторопится, — предупредила она. Положила микрофон и повернулась к Анри.

— Все в порядке. Сейчас примем пилюли. Наконец началось.

Снова безоблачный день, солнечные лучи ярко отражаются от металлических частей самолета. Жар пробивался сквозь матерчатые подошвы тапочек, жгло обнаженную шею.

Как и в первый раз, передняя дверь открылась, когда Питер прошел половину пути по бетону.

На этот раз заложников не было, люк оставался темным пустым прямоугольником. Сдерживая желание поторопиться, Питер шел с достоинством, высоко подняв голову, крепко сжав челюсти.

Он был в пятидесяти ярдах от самолета, когда в отверстии появилась девушка. Стояла с ленивой грацией, весь вес на одну ногу, вторую слегка согнула, ноги у нее длинные, обнаженные, загорелые. На бедре у нее большой пистолет, а узкая талия обвязана патронташем.

Она с легкой улыбкой смотрела на подходящего Питера. Неожиданно у нее на груди вспыхнула яркая точка, ослепительно сверкающее насекомое. Она презрительно взглянула на него.

— Это провокация, — заявила она. Совершенно очевидно, она знает, что это лазерный прицел одного из снайперов в здании аэропорта. Небольшое нажатие пальца, и пуля калибра 222 пробьет точно это место, разорвет ей сердце и легкие на кровавые обрывки.

Питер почувствовал вспышку гнева: снайпер привел в действие свой прицел без приказа, но в то же время почувствовал невольное восхищение храбростью девушки. Она способна смеяться над знаком смерти у себя на груди.

Питер сделал резкий жест правой рукой, и почти тут же светлое пятнышко исчезло: снайпер выключил прицел.

— Так-то лучше, — сказала девушка и улыбнулась, одобрительно обведя взглядом тело Питера. — Ты в хорошей форме, малыш, — сказала она, и гнев Питера под ее взглядом снова вспыхнул.

— Отличный плоский живот… — сказала она, — …сильные ноги, а эти мышцы не получишь, сидя за столом и держа ручку. — Она задумчиво поджала губы. — Знаешь, я думаю, ты полицейский или военный. Вот что я думаю, малыш. Я думаю, ты проклятая свинья. — Голос ее теперь звучал резко, а кожа словно подсохла и помутнела. Вообще она казалась старше.

Теперь он был достаточно близко, чтобы разглядеть своеобразный алмазный блеск глаз, увидел напряжение, сжимающее ее тело, заставляющее делать неожиданные резкие движения. Он был уверен, что она под действием наркотиков. Он имеет дело с политической фанатичкой, с длинным шлейфом насилия и смерти, и теперь последние оставшиеся в ней человеческие черты будут подавлены наркотиком. Он знал, что она опаснее раненого дикого зверя, загнанного леопарда, акулы-людоеда, чувствующей сводящий с ума запах крови.

Он не ответил, но смотрел ей в глаза, держа руки на виду, и остановился под открытым люком.

Спокойно ждал, пока она начнет, и наркотик в крови не давал ей стоять спокойно, она ерзала, брала в руки оружие, трогала по-прежнему висящий на шее фотоаппарат. Сирил Уоткинс хотел что-то сообщить об этом аппарате, и Питер неожиданно понял, что это такое. «Взрыватель гранат? — подумал он. — Почти несомненно», — решил он. Вот почему он все время с ней. Она увидела направление его взгляда и виновато опустила руку, подтвердив его заключение.

— Готовы ли заключенные к отправке? — спросила она. — Погружено ли золото? Готова ли передача?

— Правительство Южной Африки учло настоятельные просьбы правительств Великобритании и Соединенных Штатов Америки.

— Хорошо, — кивнула она.

— Как проявление гуманности, правительство Южной Африки согласилось освободить заключенных, указанных в вашем списке…

— Да.

— Они вылетят в избранную ими страну.

— А золото?

— Правительство Южной Африки решительно отказывается финансировать неконституционную оппозицию, опирающуюся на иностранную помощь. Оно отказывается снабжать освобожденных средствами.

— Передача по телевидению?

— Правительство Южной Африки считает заявление несправедливым и влекущим за собой нежелательные последствия для закона и порядка в этой стране. Она не согласно на передачу вашего заявления.

— Значит, они приняли только одно наше требование… — Девушка заговорила еще резче, и плечи ее дернулись в неконтролируемом спазме.

— Освобождение заключенных будет сделано при одном непременном условии… — быстро вставил Питер.

— Каком именно? — спросила девушка, на ее щеках появились два ярких пятна.

— В ответ на освобождение политических заключенных правительство требует полного освобождения всех заложников, а не только женщин и детей, всех, кто находится на борту самолета. Вам и вашим товарищам гарантируется беспрепятственый отлет за пределы страны вместе с освобожденными заключенными.

Девушка откинула назад голову, ее золотые волосы развевались, она безудержно расхохоталась. Смех ее звучал дико, безумно, но в глазах ее не было веселья. Это были свирепые и жестокие глаза орла. Смех неожиданно смолк, и девушка заговорила ровным плоским голосом:

— Значит, они решили предъявить условия нам? Думают, что могут выдернуть зубы у резолюции ООН, верно? Думают, что без заложников фашистские правительства Америки и Англии смогут наложить вето безнаказанно?

Питер ничего не ответил.

— Отвечай мне! — неожиданно закричала она. — Нас не приняли всерьез?

— Я только посыльный, — ответил он.

— Нет, — обвинительно закричала она. — Ты тренированный убийца. Ты свинья! — Она обеими руками подняла пистолет и направила Питеру в лицо.

— Какой ответ мне передать? — спросил Питер, никак не реагируя на нацеленное на него оружие.

— Ответ… — Она снова заговорила пости обычным тоном. — Конечно, ответ. — Она опустила пистолет и посмотрела на часы из нержавеющей стали у себя на руке. — Три минуты после полудня — три минуты после срока ультиматума. Конечно, они должны получить ответ.

Она почти недоуменно огляделась.

Питер предположил, что наркотик оказывает побочное действие. Может, она приняла слишком сильную дозу, может, тот, кто рассчитывал дозы, не учел предыдущих сорока восьми бессонных часов напряжения.

— Ответ, — мягко напомнил он, не желая провоцировать новый взрыв.

— Да. Подожди, — сказала она и неожиданно исчезла в полутьме внутри самолета.

Карен стояла перед четырьмя заложниками на откидных местах. Она горящими темными глазами оглянулась на Ингрид, та коротко кивнула, и Карен снова повернулась к пленникам.

— Пошли, — негромко сказала она, — мы сейчас вас выпустим. — Осторожно помогла встать беременной женщине.

Ингрид оставила ее и быстро прошла в задний салон. Снова коротко кивнула Курту, и тот отбросил волосы со лба и сунул пистолет за пояс.

Из ящика у себя над головой он извлек две пластиковых гранаты. Держа по одной гранате в каждом кулаке, он зубами достал чеку и надел кольца на мизинцы.

Разведя руки, как на распятии, он прошел вдоль прохода.

— Гранаты взведены. Никто не должен двигаться, никто не должен покидать свои места — что бы ни случилось. Оставайтесь на месте.

Четвертый похититель тоже держал в руках две гранаты.

— Никто не двигается. Никаких разговоров. Все остаются на местах. — Он повторил это по-немецки и по-английски, и в глазах его был тот же жесткий стеклянный наркотический блеск.

Ингрид вернулась в рубку.

— Пойдем, милая. — Она обняла девочку, чтобы вывести ее в открытый люк, но девочка в ужасе отшатнулась от нее.

— Не трогай меня, — прошептала она, и глаза ее расширились от ужаса. Мальчик оказался моложе и доверчивей. Он с готовностью взял Ингрид за руку.

У него были густые курчавые волосы и глаза цвета темного меда.

— Папа здесь? — спросил он.

— Да, дорогой. — Ингрид сжала его руку. — Ты хороший мальчик и скоро увидишь папу.

Она вывела его в открытый люк.

— Стой тут, — сказала она.

Питер Страйд не знал, чего ожидать, когда высоко над ним в двери показался мальчик. Чуть позже рядом с ним встала полная женщина средних лет в дорогом, но мятом шелковом платье, — вероятно, от Нины Риччи, появилась у Питера неуместная мысль. Волосы женщины, уложенные в сложную прическу с лаком, растрепались, лицо у нее доброе и мягкое, и она положила ободряюще мальчику руку на плечи.

Дальше показалась более высокая и молодая женщина с бледной чувствительной кожей; ноздри и веки у нее покраснели от плача или какой-то аллергии, а на горле и верхней части рук видны были пятна гнева. Под свободным хлопчатобумажным платьем гротескно вздымался ее огромный живот, стояла она, неуклюже расставив тонкие белые ноги, и мигала в ярком свете, глаза ее еще не отошли от полумрака салона.

Четвертой и последней вышла девочка, и с неожиданной болью пониже ребер Питер подумал, что это Мелисса-Джейн. Потребовалось не меньше десяти бешеных ударов сердца, прежде чем он понял, что это не она — но у нее такое же милое викторианское лицо, классическая английская кожа цвета лепестка розы, тело ухоженное, почти женщина, с небольшими грудями и длинными ногами под узкими мальчишескими бедрами.

В ее огромных глазах застыл ужас, и почти сразу она поняла, что Питер дает ей надежду на спасение. Глаза обратились к нему с немой мольбой.

— Пожалуйста, — прошептала она. — Не позволяйте им причинять нам боль. — Она говорила так тихо, что Питер с трудом различал слова. — Пожалуйста, сэр. Помогите нам.

Но Ингрид уже была тут, резко прозвучал ее голос.

— Вы должны поверить, что мы выполняем обещанное. Вы и ваши злобные капиталистические хозяева должны понять, что мы ни одного срока не оставим без казни. Мы докажем, что ради революции не остановимся ни перед какими жертвами. Вы должны понять, что наши требования должны исполняться полностью, они не подлежат обсуждению. Мы вам продемонстрируем, какова цена пропуска срока. — Она помолчала. — Следующий срок — полночь. Если наши условия и тогда не будут выполнены, вы будете знать, какую цену придется заплатить. — Она снова остановилась, и тут же голос ее перешел в истерический крик: — Вот эта цена! — и она исчезла в полутьме.

Беспомощный от ужаса, Питер Страйд пытался придумать что-нибудь, чтобы предотвратить неизбежное.

— Прыгай! — крикнул он, поднимая обе руки к девочке. — Прыгай быстрее! Я тебя поймаю!

Но девочка колебалась, высота почти тридцать футов. Она неуверенно остановилась на краю.

За ней в десяти шагах стояли плечом к плечу темноволосая Карен и светловолосая девушка с львиной гривой, они одновременно подняли большие пистолеты с короткими стволами, держа их низко обеими руками; они встали таким образом, чтобы мягкие тяжелые свинцовые пули поразили спины всех четверых пассажиров.

— Прыгай! — ясно долетел до кабины голос Питера, и рот Ингрид нервно дернулся в ужасной пародии на улыбку.

— Давай! — сказала она, и женщины выстрелили одновременно. Два выстрела слились в громовой рев, из стволов вырвались облака синего порохового дыма, по всей кабине разлетелись обрывки горящего поролона, и удар пуль о живую плоть прозвучал так, словно ударили арбузом о стену.

Ингрид выстрелила вторично на мгновение раньше Карен, снова ошеломляющий взрыв звука, и в наступившей ужасной тишине послышался дикий крик двух мужчин в салонах:

— Никто не шевелится! Всем застыть!

Питеру Страйду показалось, что эти несколько мгновений длятся целые часы. Они бесконечно проходили через его сознание, как ряд застывших кадров в каком-то гротескном кино. Один кадр обособлялся от остальных, так что впоследствии он всегда сможет воссоздать все их полностью и неискаженно и снова испытывать во всей полноте паралич тошноты этих мгновений.

Первый выстрел достался беременной женщине. Она раскололась, как перезревший фрукт, ее разбухшее тело раскрылось от выстрела от позвоночника до пупа, ее бросило вперед, и она перевернулась в воздухе. Ударилась о бетон путаницей бледных конечностей и сразу застыла, ни следа жизни.

Полная женщина вцепилась в мальчика, и они стояли на самом краю открытой двери, вокруг них вился синий дым пороха. Хотя женщина сохраняла равновесие, туго натянутый бежевый шелк ее платья покрылся десятками крошечных ран, словно ее десятки раз ударяли острой швейной иглой. Такие же раны разорвали белую школьную рубашку мальчика, и вокруг каждой раны быстро расцвели маленькие алые цветы, все более расползаясь на ткани. Оба они молчали, и у обоих было изумленное недоумевающее выражение. Следующий выстрел ударил в них, они, словно без костей, упали вперед, по-прежнему держась друг за друга. Падение их продолжалось, казалось, бесконечно долго, и наконец они оба упали на тело беременной женщины.

Питер подбежал вперед, чтобы подхватить падающую девочку, и ее вес заставил его опуститься на бетон на колени. Он мгновенно вскочил и побежал, неся ее, как спящего ребенка, одной рукой под коленями, другой — вокруг плеч. Ее милая голова билась о его плечо, тонкие шелковистые волосы падали ему на лицо, не давая смотреть.

— Не умирай. — Он обнаружил, что произносит эти слова в такт бегу. — Не умирай. — Но он чувствовал, как теплая кровь течет по его животу, пропитывает шорты, скатывается по бедрам.

Из здания аэропорта выбежал Колин Нобл и попытался перехватить у него девочку, Но Питер не отдал ее.

Он передал хрупкое неподвижное тело врачу «Тора» и стоял рядом молча, пока доктор быстро работал. Лицо Питера оставалось каменным, рот сжат тонкой линией, когда доктор наконец поднял голову.

— Боюсь, она мертва, сэр.

Питер коротко кивнул и отвернулся. Шаги его гулко прозвучали на мраморе пустынного зала аэропорта, Колин Нобл молча пошел рядом с ним. Лицо его было таким же пустым и невыразительным, как у Питера. Они поднялись в кабину командирского «Ховкера».

— Сэр Уильям, вы указываете, что мы содержим врагов государства в заключении без суда. — Министр иностранных дел наклонился вперед и поднял обвиняющий палец. — Но вы сами, англичане, нарушили гражданские права и «Хабеас Корпус» [18], приняв закон о предотвращении терроризма, а на Кипре и в Палестине вы задолго до этого содержали заключенных без суда. А ваш блок Эйч в Ольстере — разве это лучше того, что мы вынуждены делать здесь?

Сэр Уильям, английский посол, негодующе забормотал, собираясь с мыслями.

Спокойно вмешался Келли Констебл:

— Джентльмены, мы пытаемся найти общую почву, а не спорные области. Под угрозой сотни жизней…

Гул кондиционеров перекрыл резкий телефонный звонок, и сэр Уильям с терпеливым облегчением поднес трубку к уху, но по мере того как он слушал, кровь отливала от его лица, и оно стало желтовато-серого цвета.

— Понятно, — сказал он наконец. Потом: — Благодарю вас, — и положил трубку. Посмотрел вдоль стола полированного дерева гринхарт на внушительную фигуру в противоположном конце.

— Господин премьер-министр… — голос его слегка дрогнул, — …с прискорбием сообщаю вам, что террористы отвергли компромиссные предложения вашего правительства и десять минут назад убили четверых заложников.

Слушатели недоверчиво ахнули.

— Заложники — две женщины и два ребенка, мальчик и девочка, им выстрелили в спины, а тела выбросили из самолета. Террористы установили новый срок ультиматума — сегодня в полночь должны быть приняты их требования. Если они не будут приняты, последуют новые жертвы.

Тишина длилась почти минуту, один за другим все поворачивали головы, и наконец все смотрели на большую, с согнутыми плечами, фигуру во главе стола.

— Обращаюсь к вам во имя человечности, сэр. — Нарушил молчание Келли Констебл. — Мы должны спасти по крайней мере женщин и детей. Мир не позволит нам сидеть здесь, когда их убивают.

— Мы нападем на самолет и освободим пленных, — тяжело сказал премьер-министр.

Но американский посол покачал головой.

— Мое правительство непреклонно, сэр, как и правительство моего английского коллеги… — Он взглянул на сэра Уильямса, который утвердительно кивнул. — Мы не можем допустить и не допустим риска массового убийства. Если вы нападете на самолет, наши правительства не сделают попыток смягчить условия резолюции ООН и не наложат на нее вето в Совете Безопасности.

— Однако если мы согласимся на требования этих… этих зверей, — последнее слово премьер-министр произнес с яростью, — мы подвергнем наш народ ужасной опасности.

— Господин премьер-министр, у нас всего несколько часов, чтобы найти решение. Потом убийство начнется снова.

— Вы сами оценили шансы на успех «Дельты» как равные половине, — заметил Кингстон Паркер, мрачно глядя на Питера Страйда с экрана. — Ни президент, ни я не находим такую вероятность приемлемой.

— Доктор Паркер, они убивают детей и женщин прямо здесь, на бетоне. — Питер старался говорить нейтральным тоном, держа себя в руках.

— Сейчас на южноафриканское правительство оказывается очень сильное давление, чтобы убедить его согласиться на условия освобождения женщин и детей.

— Это ничего не решит. — Питер больше не мог сдерживаться. — Завтра ночью мы окажемся точно в такой же ситуации.

Если мы сумеем освободить женщин и детей, число жизней, подвергающихся риску, уменьшится, а за сорок часов ситуация может измениться — мы выигрываем время, Питер, даже если придется платить за него тяжелой монетой.

— А если южноафриканцы не согласятся? Если к полуночи согласия не будет получено, что произойдет тогда, доктор Паркер?

— Трудно сказать, Питер, но если это произойдет… — Паркер жестом покорности вытянул длинные грациозные руки, — …мы можем потерять еще четыре жизни, но это лучше, чем ускорять массовое убийство четырехсот. А после этого южноафриканцы не выдержат. Они вынуждены будут согласиться на освобождение женщин и детей любой ценой.

Питер не мог поверить в услышанное. Он знал, что вот-вот сорвется, ему нужно несколько секунд, чтобы успокоиться. Он опустил взгляд на руки, которые скрестил на столе. Под ногтями на пальцах правой руки темные полумесяцы — засохшая кровь девочки, которую он принес от самолета. Неожиданно он расцепил пальцы и глубоко засунул руки в карманы синего комбинезона «Тора». Глубоко вдохнул, задержал дыхание на мгновение, медленно выдохнул.