В Найроби вылет задержали на три часа, и, несмотря на четыре большие порции виски, он спал лишь урывками, пока межконтитентальный «Боинг» не сел в Хитроу. Джонни Ленс чувствовал себя так, будто в глаза ему насыпали пригоршню песка, и когда он проходил через таможню и иммиграционные службы, настроение у него было отвратительное.

В главном зале международного аэропорта его встретил агент компании «Ван дер Бил Дайамондз».

— Как полет, Джонни?

— Как в кошмаре, — ответил Джонни.

— Для вас прекрасная тренировка, — улыбнулся агент. В прошлом они не раз побывали вместе в переделках.

Джонни неохотно улыбнулся в ответ.

— Сняли мне комнату и машину?

— «Дорчестер» — и «ягуар». — Агент протянул ключи от машины. — И я зарезервировал два места первого класса на завтрашний девятичасовой рейс в Кейптаун. Билеты в отеле у регистратора.

— Молодец, — Джонни опустил ключи в карман своего кашемирового пальто, и они направились к выходу. — А где Трейси Ван дер Бил?

Агент пожал плечами.

— С тех пор, как я вам писал в последний раз, она исчезла из виду. Не знаю, где вам начать поиски.

— Замечательно, прямо замечательно, — с горечью сказал Джонни, когда они подошли к стоянке. — Начну с Бенедикта.

— Старик знает о Трейси?

Джонни покачал головой.

— Он болен. Я ему не говорил.

— Вот ваша машина. — Агент остановился у жемчужно-серого «ягуара». — Выпьем вместе?

— Не сегодня, к сожалению. — Джонни сел за руль. — В другой раз.

— Ловлю на слове, — сказал агент и отошел.

К тому времени как Джонни во влажном сером смоге вечера пересек Хаммерсмитскую эстакаду, было уже почти темно, и он дважды запутывался в лабиринте Белгрейвии, пока не отыскал за Белгрейв-сквер нужное место и остановил «ягуар».

Квартира изменилась со времени его последнего посещения: она была отремонтирована и роскошно обставлена; у Джонни скривился рот. Наш мальчик Бенедикт, может быть, не очень усердно зарабатывает деньги, но уж в трате их он собаку съел.

В квартире горел свет, и Джонни несколько раз сильно ударил дверным молотком. Звук удара гулко разнесся по газону, и в последовавшей за этим тишине Джонни услышал шепот. Мимо окна быстро промелькнула тень.

Джонни ждал на холоде три минуты, потом отступил на газон.

— Бенедикт Ван дер Бил! — Закричал он. — Открывай! Считаю до десяти, а потом — выбью дверь!

Он перевел дыхание и снова закричал:

— Это Джонни Ленс, и ты знаешь — я говорю серьезно!

Почти тут же открылась дверь. Джонни прошел мимо, не глядя на человека, открывшего ее, и двинулся внутрь.

— Черт возьми, Ленс. Не ходи туда, — Бенедикт Ван дер Бил пошел за ним.

— А почему? — Джонни оглянулся. — Квартира принадлежит компании, а я главный управляющий.

И прежде чем Бенедикт смог ответить, Джонни оказался внутри.

Одна из девушек подобрала с пола одежду и, голая, побежала в ванную. Вторая полунатянула через голову халат, мрачно поглядывая на Джонни. Волосы у нее растрепались, и вокруг головы образовалось что-то вроде нимба.

— Отличная вечеринка, — сказал Джонни. Он взглянул на проектор, потом на экран на стене. — Фильмы и прочее…

— Ты что, легавый? — спросила девушка.

— Ты нахал, Джонни, — рядом стоял Бенедикт, затягивая пояс шелкового халата.

— Он легавый? — снова спросила девица.

— Нет, — успокоил ее Бенедикт. — Он работает у моего отца. — Это утверждение, казалось, придало ему уверенности, он выпрямился и одной рукой пригладил волосы. Голос его оставался спокойным и ровным. — В сущности, он папин мальчик на побегушках.

Джонни повернулся к нему, но обратился к девушке, не глядя на нее.

— Убирайся, крошка. Вслед за подружкой.

Она колебалась.

— Давай! — Голос Джонни щелкнул, как язык лесного пламени, и девушка ушла.

Двое мужчин стояли лицом друг к другу. Одного возраста — три десятка с небольшим, оба высокие, темноволосые, но в остальном абсолютно разные.

Джонни был широк в плечах, с узкими бедрами и плоским животом, кожа его блестела, будто обожженная солнцем пустыни. Четко выделялась тяжелая нижняя челюсть; глаза, казалось, всматривались в далекий горизонт. Говорил он с акцентом, проглатывая окончания слов и слегка гнусавя.

— Где Трейси? — спросил он.

Бенедикт приподнял одну бровь, выражая высокомерное недоумение. Кожа у него была бледно-оливковой, не тронутой солнцем: уже много месяцев он не бывал в Африке. Губы красные, будто нарисованные, а классические линии лица слегка расплылись. Под глазами — небольшие мешки, а выпуклость под халатом свидетельствовала, что он слишком много ест и пьет и слишком мало занимается спортом.

— Приятель, почему ты считаешь, будто я знаю, где моя сестра? Я уже несколько недель ее не видел.

Джонни отвернулся и подошел к картинам на дальней стене. Комната была увешана оригиналами работ известных южноафриканских художников: Алексиса Преллера, Ирмы Стерн и Третчикова — необычное смешение техники и стилей, но кто-то убедил Старика, что это хорошее вложение капитала.

Джонни снова повернулся к Бенедикту Ван дер Билу. Он изучал его, как только что изучал картины, сравнивая с тем стройным юным атлетом, которого знал несколько лет назад. В памяти всплыл образ: Бенедикт с грацией леопарда картинно бежит по полю, ловко поворачиваясь под высоко летящим мячом, аккутратно ловит его высоко над головой и опускает для ответного удара.

— Толстеешь, парень, — негромко сказал он, и щеки Бенедикта гневно вспыхнули.

— Убирайся отсюда! — выпалил он.

— Потерпи. Сначала расскажи мне о Трейси.

— Я тебе уже сказал: не знаю, где она. Распутничает где-нибудь в Челси.

Джонни чувствовал, как нарастает его гнев, но голос его оставался ровным.

— Где она берет деньги, Бенедикт?

— Не знаю… Старик…

Джонни оборвал его.

— Старик платит ей десять фунтов в неделю. А я слышал, что она тратит гораздо больше.

— Боже, Джонни. — Голос Бенедикта звучал примирительно. — Не знаю. Это не мое дело. Может, Кенни Хартфорд…

Снова Джонни нетерпеливо прервал:

— Кенни Хартфорд ничего не дает. Таково условие развода. Я хочу знать, кто субсидирует ее дорогу к забвению. Как насчет старшего брата?

— Меня? — Бенедикт возмутился. — Ты знаешь, мы не любим друг друга.

— Мне сказать по буквам? — спросил Джонни. — Ладно, слушай. Старик умирает, но силы пока еще не утратил. Если Трейси окончательно превратится в наркоманку, есть шанс, что наш мальчик Бенедикт вернет себе расположение отца. Тебе выгодно потратить несколько тысяч, чтобы отправить Трейси в ад. Отрезать ее от отца — и от его миллионов.

— Кто говорит о наркотиках? — вспыхнул Бенедикт.

— Я. — Джонни подошел к нему. — Мы с тобой не закончили одно маленькое дельце. Мне доставит массу удовольствия небольшая вивисекция — вскрыть тебя и посмотреть, что там внутри.

Он несколько секунд смотрел Бенедикту в глаза, пока тот не отвел взгляд и не начал играть кисточками пояса.

— Где она, Бенедикт?

— Не знаю, черт тебя побери!

Джонни подошел к проектору и выбрал одну из бобин с пленкой. Отмотал несколько метров пленки и посмотрел на свет.

— Прекрасно! — сказал он, но линия его рта застыла в отвращении.

— Положи на место! — выпалил Бенедикт.

— Ты ведь знаешь, что Старик думает о таких вещах, Бенедикт?

Бенедикт неожиданно побледнел.

— Он тебе не поверит.

— Поверит. — Джонни швырнул бобину на стол и снова повернулся к Бенедикту. — Поверит, потому что я никогда не лгу ему.

Бенедикт заколебался, нервно вытер рот тыльной стороной ладони.

— Я ее две недели не видел. Она снимает квартиру в Челси. Старк-стрит. Номер 23. Приходила повидаться со мной.

— Зачем?

— Я ей дал взаймы несколько фунтов, — пробормотал Бенедикт.

— Несколько фунтов?

— Ну, несколько сотен. В конце концов она ведь моя сестра.

— Как мило с твоей стороны, — похвалил его Джонни. — Напиши адрес.

Бенедикт подошел к обтянутому кожей письменному столу и написал адрес на карточке. Вернувшись, протянул карточку Джонни.

— Ты считаешь себя большим и опасным, Ленс. — Говорил он негромко, но в голосе его звучала ярость. — Ладно, я тоже опасен — по-своему. Старик не будет жить вечно, Ленс. Когда он умрет, я тобой займусь.

— Ты меня чертовски испугал, — улыбнулся Джонни и пошел к своей машине.

На Слоан-сквер было сильное движение, и Джонни в своем «ягуаре» медленно приближался к Челси. Было время поразмышлять и вспомнить те времена, когда они жили втроем. Он, и Трейси, и Бенедикт.

Как зверьки, бегали они вместе по бесконечным пляжам, горам и выжженным солнцем равнинам Намакваленда — земли своего детства. Это было до того, как Старику повезло на реке Сленг. У них тогда даже на обувь денег не было, Трейси носила платья, сшитые из мучных мешков, и они втроем ежедневно ездили в школу верхом на одном пони, как ряд оборванных ласточек на изгороди.

Он вспомнил, как Старик уезжал часто и надолго, а для них это были длинные недели смеха и тайных игр. Они каждый вечер взбирались на деревья перед своим бараком с глинобитными стенами и смотрели на бесконечную землю, цвета мяса, пурпурную на закате, отыскивая облако пыли: это означало бы, что возвращается Старик.

Вспомнил он и почти болезненное оживление, которое поднималось, когда шумный грузовик «форд» с перевязанными проволокой крыльями оказывался во дворе, Старик выбирался из кабины, с пропотевшей шляпой на голове, покрытый пылью, заросший щетиной, и поднимал над головой визжащую Трейси. Затем он поворачивался к Бенедикту и, наконец, к Джонни. Всегда в таком порядке: Трейси, Бенедикт, Джонни.

Джонни никогда не думал, почему он не первый. Так было всегда. Трейси, Бенедикт, Джонни. Точно так же он никогда не думал, почему его фамилия Ленс, а не Ван дер Бил. И все это неожиданно обрвалось, яркий солнечный сон его детства рассеялся и исчез.

— Джонни, я не твой настоящий отец. Твои отец и мать умерли, когда ты был совсем мал. — Джонни недоверчиво смотрел на Старика. — Ты понимаешь, Джонни?

— Да, папа.

К его руке под столом, как маленький зверек, прикоснулась теплая ладошка Трейси. Он отвел руку.

— Лучше тебе больше не звать меня так, Джонни. — Он помнил, каким спокойным, равнодушным тоном сказал это Старик, разбивая хрупкий хрусталь его детства вдребезги. Начиналось одиночество.

Джонни бросил «ягуар» вперед и свернул на Кингз-роуд. Он удивился тому, что воспоминание причинило такую боль: время должно было бы смягчить ее.

Скоро начались и другие перемены. Неделю спустя старый «форд» неожиданно приехал из пустыни ночью, и они, сонные, вскочили с постелей под лай собак и смех Старика.

Старик разжег лампу «петромакс» и усадил их на кухне вокруг выскобленного соснового стола. Затем с видом фокусника положил на стол камень, похожий на большой обломок стекла.

Трое сонных детей серьезно и непонимающе смотрели на него. Резкий свет «петромакса» отразился от граней кристалла и вернулся к ним огненно-голубыми молниями.

— Двенадцать карат, — воскликнул Старик. — Бело-голубой, чистейшей воды, и их там должен быть целый воз.

После этого был ворох обновок и блестящие автомобили, переселение в Кейптаун, новая школа и большой дом на Винберг-Хилл — и постоянное соперничество. Соревнование заслужило одобрение Старика, но зато вызвало ненависть и ревность Бенедикта Ван дер Била. Не обладая волей и целеустремленностью Джонни, Бенедикт не мог соперничать с ним ни в классе, ни на спортивном поле. Он отставал от Джонни — и возненавидел его за это.

Старик ничего не замечал: он теперь редко бывал с ними. Они жили одни в большом доме с худой молчаливой женщиной, экономкой, и Старик появлялся редко и всегда ненадолго. Он постоянно казался усталым и озабоченным. Иногда он привозил им подарки из Лондона, Амстердама и Кимберли, но подарки мало что значили для них. Для них было бы лучше, если бы все было, как когда-то в пустыне.

В пустоте, оставленной Стариком, вражда и соперничество Джонни и Бенедикта выросли до такой степени, что Трейси должна была сделать выбор между ними. И она выбрала Джонни.

В своем одиночестве они цеплялись друг за друга.

Серьезная маленькая девочка и рослый долговязый мальчик построили собственную крепость для защиты от одиночества. Прекрасное безопасное место, где не было печали, — и Бенедикт туда не допускался.

Джонни свернул в сторону от движения по Олд-Черч-стрит и поехал к реке в Челси. Машину он вел автоматически, и воспоминания продолжали одолевать его.

Он пытался восстановить ощущение тепла и любви, окружавшее их в крепости, которую они выстроили с Трейси так давно, но тут же вспомнил ночь, когда все рухнуло.

Однажды ночью в старом доме на Винберг-Хилл Джонни проснулся от звуков плача. Босой, в пижаме, он пошел на эти горестные звуки. Он испугался, ему было четырнадцать лет, и ему было страшно в старом темном доме.

Трейси плакала, уткнувшись в подушку, и он наклонился к ней.

— Трейси! Что случилось? Почему ты плачешь?

Она вскочила, встала коленями на кровать и обняла его обеими руками за шею.

— Ох, Джонни. Мне снился сон, ужасный сон. Обними меня, пожалуйста. Не уходи, не оставляй меня. — В шепоте ее по-прежнему звучали слезы. Он лег с ней в постель и обнимал ее, пока она не уснула.

С тех пор он каждую ночь уходил к ней в комнату. Совершенно невинные детские отношения двенадцатилетней девочки и мальчика, который был ей братом, если не по крови, так по духу. Они обнимали друг друга, шептались, смеялись, пока оба не засыпали.

И вдруг их крепость взорвалась потоком яркого электрического света. В дверях спальни стоял Старик, а Бенедикт за ним приплясывал от возбуждения и торжествующе кричал:

— Я тебе говорил, папа! Я тебе говорил!

Старик дрожал от гнева, его седая грива торчала дыбом, как у рассерженного льва. Он вытащил Джонни из постели и оторвал цеплявшуюся Трейси.

— Маленькая шлюха! — взревел он, легко удерживая испуганного мальчика одной рукой и наклоняясь вперед, чтобы ударить дочь по лицу открытой ладонью. Оставив ее плачущей в постели, он вытащил Джонни в кабинет на первом этаже. Он швырнул его туда с такой яростью, что мальчик отлетел к столу.

Старик подошел к стене и выбрал со стойки легкую малаккскую трость. Подошел к Джонни и, взяв его за волосы, бросил лицом на стол.

Старик и раньше бил его, но так — никогда. Он обезумел от ярости, и часть его ударов падала мимо, часть — на спину Джонни.

Но для мальчика в его боли было почему-то очень важно не закричать. Он прикосул губу, ощутив во рту солоновато-медный вкус крови. Он не должен услышать, как я кричу! И он подавил вопль, чувствуя, как пижамные брюки тяжелеют от крови.

Его молчание только разжигало ярость Старика. Отбросив трость, он поставил мальчика на ноги и набросился на него с кулаками. Голова Джонни под тяжелыми ударами моталась из стороны в сторону, в глазах ослепительно сверкали молнии.

Но Джонни держался на ногах, вцепившись в край стола. Губы его были разбиты, лицо распухло и покрылось кровоподтеками, но он молча терпел, пока наконец Старик совершенно не вышел из себя. Он ударил Джонни кулаком прямо в лицо, и удивительное чувство облегчения охватило мальчика, боль ушла, и он погрузился во тьму.

Сначала Джонни услышал голоса. Незнакомый голос:

— …как будто на него набросился дикий зверь. Я должен поставить в известность полицию.

Потом знакомый голос. Потребовалось немного времени, чтобы узнать его. Он попытался открыть глаза, но они не раскрывались, лицо казалось огромным и горячим. Он с трудом приоткрыл глаза и узнал Майкла Шапиро, секретаря Старика. Шапиро что-то негромко говорил второму человеку.

Пахло лекарствами, и на столе лежал открытый докторский чемоданчик.

— Послушайте, доктор. Я знаю, выглядит это ужасно, но, может, вы сначала поговорите с мальчиком, прежде чем вызывать полицию.

Они оба посмотрели на кровать.

— Он в сознании. — Доктор быстро подошел к нему. — Что случилось, Джонни? Расскажи нам, что случилось. Тот, кто это сделал, будет наказан, я тебе обещаю.

Это было неправильно. Никто не должен наказывать Старика.

Джонни попытался заговорить, но губы его распухли и не шевелились. Он попытался еще раз.

— Я упал, — сказал он. — Упал. Никто! Никто! Я упал.

Когда доктор ушел, Майкл Шапиро вернулся и наклонился к нему. Его еврейские глаза потемнели от жалости и еще чего-то, может быть, восхищения.

— Я заберу тебя к себе, Джонни. Все будет в порядке.

Две недели он провел под присмотром жены Майкла Шапиро Элен. Царапины заживали, синяки стали темно-желтыми, но нос его так и остался сломанным, с горбинкой на переносице. Он рассматривал свой новый нос в зеркале, и он ему понравился. Похоже на боксера, подумал Джонни, или на пирата. Однако прошло много месяцев, прежде чем спала опухоль и он смог прикасаться к носу.

— Послушай, Джонни, ты отправляешься в новую школу. Хороший пансионат в Грехемстауне. — Майкл Шапиро старался говорить оживленно и бодро. Грехемстаун находился в пятистах милях. — В каникулы будешь работать в Намакваленде; узнаешь все об алмазах и о том, как их добывают. Тебе ведь это понравится?

Джонни с минуту подумал, изучая лицо Шапиро и видя, что тому стыдно.

— Значит, домой я не вернусь? — Он имел в виду дом на Винберг-Хилл.

Майкл покачал головой.

— Когда я увижусь… — Джонни колебался, подбирая слова, — когда я снова с ними увижусь?

— Не знаю, Джонни, — честно ответил Майкл.

Как Майкл и пообещал, школа оказалась хорошей.

В первое же воскресенье после церковной службы он вместе с остальными мальчиками пошел в класс для обязательного написания писем. Остальные немедленно начали писать родителям. Джонни с несчастным видом сидел, пока к нему не подошел дежурный учитель.

— Ты не хочешь писать домой, Ленс? — мягко спросил он. — Я уверен, там будут рады получить твое письмо.

Джонни послушно взял ручку и задумался над чистым листом.

Наконец он написал:

«Надеюсь, вам будет приятно узнать, что я теперь в школе. Кормят нас хорошо, но постели очень жесткие.

Каждый день мы ходим в церковь и играем в регби.

Искренне ваш Джонни.»

С тех пор и в школе, и в университете три года спустя он каждую неделю писал Старику. Каждое письмо начиналось с одних и тех же слов: «Надеюсь, вам будет приятно узнать». Ни на одно письмо он не получил ответа.

В конце каждого учебного года он получал написанное на машинке письмо от Майкла Шапиро, в котором сообщалось, как он проведет каникулы. Обычно это означало дорогу поездом в сотни миль через пустыню Карру в какую-нибудь отдаленную деревню в обширной сухой местности, где его ждал легкий самолет компании «Ван дер Бил Дайамондз», чтобы отвезти еще дальше в глушь — в какую-нибудь из концессий компании. Как и пообещал Майкл Шапиро, Джонни узнал все об алмазах и их добыче.

И когда пришло время поступать в универсетет, было вполне естественно, что он выбрал геологию.

И все это время он не виделся с семьей Ван дер Билов, не встречал никого из них — ни Старика, ни Трейси, ни даже Бенедикта.

И вот в один полный событий день он увидел сразу всех троих. Был последний его год в университете. С первого курса он шел в списках первым. Он был избран старшим среди студентов Стелленбошского университета, но теперь его ждала еще большая честь.

Через десять дней национальные селекторы должны были объявить состав команды регби, которая встретится со «Всеми Черными» из Новой Зеландии. И место Джонни как крайнего нападающего было так же верно, как и его диплом по геологии.

Спортивная пресса прозвала Джонни «Собакой Джаг» — в честь свирепого хищника африканских степей, охотничьей собаки кейпов, невероятно выносливого и целеустремленного животного, которое всегда настигает свою добычу. Прозвище подходило ему, и Джонни стал любимцем болельщиков.

В составе команды Кейптаунского университета был другой любимец болельщиков, чье место в национальной сборной для встречи во «Всеми Черными» казалось тоже неоспоримым. В своей роли защитника Бенедикт Ван дер Бил господствовал на игровом поле с артистизмом и почти божественной грацией. Он вырос высоким и широкоплечим, с сильными длинными ногами и красивым смуглым лицом.

Джонни вывел команду гостей на гладкий зеленый бархат поля и, делая пробежки и разминая спину и плечи, посмотрел на заполненные трибуны, отыскивая там первосвященников регби. Он увидел доктора Дейни Крейвена в специальной ложе возле прессы. А перед доктором, разговаривая с ним, сидел премьер-министр.

Встреча двух университетов была одним из самых значительных событий в сезоне регби, и болельщики за тысячи миль приезжали на нее.

Премьер-министр улыбнулся и кивнул, потом, наклонившись, коснулся плеча большого седовласого человека, сидевшего перед ним.

Джонни почувствовал, как по его спине пробежал электрический ток: белая голова поднялась и посмотрела прямо на него. Впервые за семь лет с той ужасной ночи Джонни увидел Старика.

Джонни приветственно поднял руку, и Старик несколько долгих секунд смотрел на него, потом отвернулся и что-то сказал премьер-министру.

Рядами на поле вышли барабанщицы. В белых ботинках, одетые в цвета Кейптаунского университета, в коротких развевающихся юбочках и высоких шляпах, молодые хорошенькие девушки, раскрасневшись от возбуждения и усилий, шагали по полю, высоко поднимая ноги.

Рев толпы в ушах Джонни смешался с гулом крови, потому что в первом ряду барабанщиц шла Трейси Ван дер Бил. Он сразу узнал ее, несмотря на прошедшие годы, на то, что она превратилась в молодую женщину. Руки и ноги у ее были загорелыми, волосы свободно падали на плечи. Она подпрыгивала, топала, поворачивалась, выкрикивая традиционные приветствия, и молодая грудь колыхалась с невинной непринужденностью, а толпа свистела и кричала, приводя себя почти в истерическое состояние. Джонни смотрел на Трейси. В поднявшемся реве он совершенно застыл. Он никогда не видел женщины прекрасней.

Представление окончилось, барабанщицы убежали на трибуны, и на поле вышла команда хозяев.

Присутствие Старика и Трейси добавило ненависти во взгляд, брошенный Джонни на одетую в белое фигуру, которая отбежала назад, в позицию защитника команды Кейптауна.

Бенедикт Ван дер Бил занял свое место и обернулся. Из носка, доходившего до середины икры, он достал расческу и провел ею по своим темным волосам. Толпа ревела и свистела: ей нравятся такие театральные жесты. Бенедикт вернул расческу на место и встал, упершись руками в бока, высокомерно рассматривая команду противников.

Неожиданно он перехватил взгляд Джонни, поза его изменилась, он опустил взгляд и переступил на месте.

Прозвучал свисток, и игра началась. В ней было все, чего ждала толпа: такой матч запоминается надолго, о нем потом много говорят. Мощные защитники, как броня, противостоящие нападающим, длинные проверочные рейды крайних, когда овальный мяч перелетает из рук в руки, пока сильный толчок не бросает игрока с мячом на поле. Жесткая, быстрая игра перекатывалась с одной половины поля на другую, сотни раз зрители, как один, вскакивали на ноги, глаза и рты раскрывались в невыносимом напряжении, потом болельщики со стоном опускались, когда отчаявшиеся защитники останавливали мяч в дюймах от линии гола.

Счет не открыт, до конца игры три минуты, нападающий Кейптауна начинает атаку из схватки. прорывается сквозь защиту и по крутой траектории посылает мяч вверх; крайний нападающий хозяев ловит мяч, не прерывая бега. Ноги его мелькают по зеленому газону, и зрители снова встают.

Джонни плечом ударил его низко, над коленом. Они вдвоем покатились по полю, поднимая облако белой извести, которой прочерчены линии, и толпа со стоном снова опустилась на места.

Пока они ждали броска, Джонни шептал хриплые приказы. Его темно-бордовая с золотом футболка потемнела от пыли, кровь из пораненного бедра запачкала белые шорты.

— Отступайте побыстрей. Не бегите все за мячом. Передача на Дэви. Дэви, бросай повыше.

Джонни высоко подпрыгнул, прервал полет мяча и кулаком точно отправил его в руки Дэви, в то же мгновение повернувшись, чтобы преградить своим телом дорогу нападающим противника.

Дэви отскочил на два шага и пнул. Сила удара была такова, что его правая нога поднялась выше головы, от толчка он полетел вперед, раскидывая нападающих. Мяч поднимался медленно, летел, как стрела, не поворачивался, не качался в воздухе, достиг зенита своей траектории над серединой поля и полетел к земле.

Двадцать тысяч голов поворачивались вслед за его полетом, и в этой неестественной тишине Бенедикт Ван дер Бил отступал в глубину своей территории внешне неторопливыми шагами, предвидя место падения мяча; все его движения были рассчитаны, как у прирожденного спортсмена.

Мяч плавно опустился ему в руки, и он лениво начал отходить в сторону для броска. По-прежнему над полем висела напряженная тишина. Все внимание сосредоточилось на Бенедикте Ван дер Биле.

— Собака Джаг! — прозвучал чей-то возглас, и тысячи голов повернулись.

— Собака Джаг! — теперь ревела вся толпа. Джонни далеко оторвался от преследователей, размахивая руками, широкими шагами он несся на Бенедикта. Напрасная попытка — невозможно перехватить на таком расстоянии игрока класса Бенедикта, но Джонни напрягал все силы. Лицо его превратилось в залитую потом маску решительности, клочья земли летели из-под молотящих поле ног.

И тут случилось то, на что никто не рассчитывал. Это было почти невероятно. Бенедикт Ван дер Бил оглянулся и увидел Джонни. Он сделал два неровных шага и попробовал увернуться. Вся уверенность, вся грация и мастерство покинули его тело. Он споткнулся, пошатнулся, чуть не упал, мяч выскользнул из его рук и поскакал по полю.

Бенедикт тянулся за ним, лихорадочно шарил руками, оглядываясь через плечо. На лице его появилось выражение ужаса. Джонни был уже очень близко. На каждом шагу он ревел, как подстреленный лев, плечи его уже напряглись, готовясь к удару, губы оттянулись назад в пародии на улыбку.

Бенедикт Ван дер Бил опустился на колени и закрыл лицо руками, прижимаясь к зеленому газону.

Джонни, не останавливаясь, пролетел мимо него, легко нагнувшись на бегу за мячом.

Когда Бенедикт отвел руки от лица и, все еще стоя на коленях, поднял голову, Джонни стоял в десяти ярдах от него между столбами ворот и смотрел на него. Потом медленно положил мяч на землю, чтобы формально обозначить тачдаун.

И тут, будто сговорившись, Джонни и Бенедикт посмотрели на главную трибуну. Они видели, как Старик встал и медленно начал пробираться сквозь возбужденную толпу к выходу.

На следующий день после матча Джонни отправился в пустыню.

Он стоял на дне пятнадцатифутовой пробной траншеи в пустыне. В траншее было угнетающе жарко, и Джонни разделся, оставшись в поношенных шортах цвета хаки. Его загорелое тело лоснилось от пота, но он работал безостановочно. Он устанавливал контуры и профиль древней морской террасы, тысячелетия назад погребенной под песком. Здесь, на дне, он надеялся обнаружить тонкий слой содержащего алмазы гравия.

Он услышал звук приближающегося джипа, потом шаги. Джонни выпрямился и потер руками болящие мышцы спины.

На краю траншеи стоял Старик и смотрел на него. В его руке была сложенная газета. Впервые за все эти годы Джонни видел его так близко, и его поразила перемена в Старике. Густые волосы побелели, лицо стало морщинистым, как у мастифа, а большой крючковатый нос выделялся, как скала. Но в его теле не было следов старости, а глаза сохранили загадочную холодную голубизну.

Он бросил в траншею газету, Джонни поймал ее, по-прежнему глядя на Старика.

— Прочти! — сказал Старик.

Газета была сложена так, что выделялся крупный заголовок:

СОБАКА ДЖАГ В КОМАНДЕ. ВАН ДЕР БИЛ НЕ ВКЛЮЧЕН.

Джонни почувствовал блаженство, будто погрузился в прекрасный горный ручей. Он в составе сборной и скоро наденет зелено-золотую форму с изображением газели…

Гордый и счастливый, с непокрытой головой, он стоял на солнцепеке и ждал слов Старика.

— Прими решение, — негромко сказал Старик. — Будешь играть в регби — или работать в «Ван дер Бил Дайамондз». Делать то и другое нельзя. — Он подошел к своему джипу и уехал.

Джонни послал телеграмму об отказе от участия в команде самому доктору лично. В национальной прессе поднялась буря гневных протестов и оскорблений, Джонни получил сотни ядовитых писем, его обвиняли в трусости, предательстве и еще худших грехах. Он радовался своему одиночеству в убежище пустыни.

Ни Джонни, ни Бенедикт больше никогда не играли в регби. Думая об этом, даже после всех прошедших лет, Джонни испытывал боль разочарования. Он так хотел надеть почетный зелено-золотой значок. Он резко повернул «ягуар» к обочине, достал карту Лондона и отыскал Старк-стрит в районе Кингз-роуд. По дороге он вспоминал, что чувствовал, когда Старик отобрал у него это счастье. Тогда он с трудом переносил боль.

Его товарищами в пустыне были люди племени овамбо с севера и несколько молчаливых белых, таких же жестких и упрямых, как пустынная растительность или горные хребты.

Пустыни Намиб и Калахари принадлежат к наименее населенным районам Земли, а ночи в пустыне долгие. Даже ежедневный беспрестанный физический труд не мог избавить Джонни от снов о прекрасной девушке в короткой белой юбочке и высоких ботинках — или о старом седовласом человеке с лицом как гранитный утес.

Но эти долгие дни и еще более долгие ночи стали путевыми столбами, обозначившими дорогу его карьеры. Он обнаружил новое алмазное поле, небольшое, но богатое, в местности, которую никто не считал способной порождать алмазы. Он раскопал месторождение урановой руды, которое «Ван дер Бил Дайамондз» продали за два с половиной миллиона. Были и другие результаты его усилий, почти такие же ценные, хотя и не столь заметные.

Когда ему было двадцать пять лет, имя Джонни Ленса произносилось в запретных, закрытых для посторонних кругах алмазной индустрии как имя одного из самых многообещающих молодых деятелей.

Были и предложения — младшее партнерство в фирме по геологическим консультациям, должность полевого управляющего в одной из небольших компаний, разрабатывающих пограничные земли в пустыне Карру. Он отверг все эти предложения. Они были многообещающими, но он оставался со Стариком.

Потом его приметила крупная компания. Сто лет назад на поле фермы бура Де Бира была обнаружена первая алмазная трубка с «голубой землей». Старый Де Бир продал свою ферму за шесть тысяч фунтов; он и думать не мог, что под его сухой землей скрывается сокровище стоимостью в триста миллионов. Месторождение получило название Новый Прииск Де Бира, и орда шахтеров, мелких дельцов, бродяг, искателей удачи, мошенников и бандитов двинулась туда, чтобы купить и начать разрабатывать участки, каждый размером с большую комнату.

Из этого прекрасного общества искателей счастья двое высоко поднялись над всеми остальными. Вскоре они владели большинством участков на Новом прииске Де Бира. Когда эти двое — Сесиль Джон Родс и Барни Барнато — наконец объединили свои ресурсы, родилось гигантское финансовое предприятие. С такого скромного начала оно невероятно разрослось. Богатство его было сказочно, влияние огромно, доходы достигали астрономических сумм. Оно контролировало добычу алмазов всего мира. Оно владело концессиями на сотни тысяч квадратных миль в Центральной и Южной Африке, и его резервы еще не добытых драгоценных и основных минералов никто не мог бы сосчитать. Маленьким алмазным компаниям позволяется сосуществовать рядом с гигантом, пока они не достигают определенного размера, — и потом они становятся частью гиганта, проглоченные им, как тигровая акула проглатывает свою спутницу — рыбу-пилота, если та слишком вырастает и становится аппетитной. Большая компания может позволить себе покупать лучшие разработки, лучшую технику — и лучших людей. И вот одно из ее многочисленных щупалец протянулось к Джонни Ленсу. Предложенная ему плата вдвое превышала нынешнюю, а вскоре должна была еще повыситься.

Джонни, не раздумывая, отказался. Возможно, Старик этого не заметил, возможно, простое совпадение, что неделю спустя Джонни был назначен полевым управляющим береговой операции. Операция получила название «Король Канут».

«Ван дер Бил Дайамондз» принадлежала концессия на тридцать семь миль береговой полосы. Узкая полоса, в сто двадцать футов от линии воды в сторону суши и в сто двадцать футов морского дна. За этой полосой вся суша принадлежала большой компании. Компания купила эту землю, десятки огромных ранчо, просто чтобы сохранить за собой права на будущее. Концессия на морское дно, вплоть до двенадцатимильной линии нейтральных вод, также принадлежала большой компании. Права были переданы правительством двадцать лет назад. «Ван дер Бил Дайамондз» принадлежала лишь узенькая полоска — это ее разработка называлась «Король Канут».

Холодные воды Бенгуэльского течения порождали морской туман, покрывавший землю жемчужной пылью. Из тумана на желтый песок берега двигались высокие неторопливые волны, обрушиваясь на утесы Намакваленда.

На мелководье волны резко вырастали. Вершины их начинали дрожать, ветер уносил пену, они изгибались и обрушивались потоками белой воды с громом и ревом.

Джонни стоял на шоферском сидении открытого лендровера. От утреннего холода и рассветного тумана его защищала овчинная куртка, но голова была обнажена, и ветер трепал темные волосы.

Его тяжелая челюсть была выпячена, руки в карманах куртки сжаты в кулаки. Он агрессивно хмурился, измеряя высоту и силу прибоя. Со своим перебитым носом он напоминал боксера, ожидающего удара гонга.

Неожиданно неловким гневным движением он выхватил левую руку из кармана и посмотрел на циферблат своих наручных часов. До самой низкой точки отлива два часа и три минуты. Джонни снова сунул руку в карман и повернулся к бульдозерам.

Их одиннадцать, больших ярких желтых катерпиллеров Д8, выстроившихся в линию у воды. Бульдозеристы в темных очках напряженно застыли на своих жестких сидениях. Все смотрели на него.

За ними на довольно значительном расстоянии стояли землепогрузчики. Неуклюжие, с раздутыми животами, похожие на беременных, машины на огромных колесах размером выше человеческого роста. Когда придет время, они со скоростью тридцати миль в час устремятся вперед, выпустят стальные лезвия из-под животов, зачерпнут пятнадцатитонный груз песка и гравия, понесутся обратно, сбросят груз, повернутся и снова устремятся, чтобы сделать гигантский укус.

Джонни напрягся, рассчитывая точный момент, чтобы швырнуть в глубины Атлантического океана механизмы стоимостью в четверть миллиона фунтов в надежде отыскать несколько ярких камешков.

Момент наступил, но Джонни потратил еще полминуты драгоценного времени, проверяя все приготовления, прежде чем начать действовать.

Затем выкрикнул в громкоговоритель «Вперед!» и яростно замахал руками, давая команду начинать.

— Вперед! — крикнул он снова, но не услышал своего голоса. Рев дизелей заглушил даже гром прибоя. Опустив массивные стальные лезвия, линия чудовищ двинулась вперед.

Золотой песок завивался перед наклоненными лезвиями, как масло на ноже. Он отступал перед чудовищными машинами, становясь грудой, а потом высокой стеной. Толкая, отступая, наступая снова, ударяя с разбегу, бульдозеры двигали вперед песчаную стену. Бульдозеристы работали руками, как безумные бармены, наполняющие одновременно тысячу кружек пива; двигатели ревели, гремели, стонали.

Стена песка столкнулась с морем; это казалось невероятным, но море начало отступать, пенясь и волнуясь, перед стальной стеной. Стена песка встретилась с натиском моря, на большей глубине море заволновалось; казалось, оно в недоумении; вспенившись, пожелтев, оно продолжало отступать перед песчаной насыпью.

Теперь бульдозеры исполняли сложный, но тщательно отрепетированный танец. Лезвия поднимались и опускались, сплетались и перекрещивались, машины наступали и отходили назад, и все под руководством главного хореографа Джонни Ленса.

Лендровер метался взад и вперед вдоль растущей огромной ямы, Джонни в мегафон выкрикивал приказы и распоряжения. Стена песка в форме полумесяца все дальше уходила в море, а за ней бульдозеры погружали свои лезвия на шесть, десять, пятнадцать футов в желтый песок.

И вот они неожиданно добрались до ракушечного слоя, который на берегах Южной Африки так часто содержит в себе алмазы.

Джонни заметил это, — он увидел, как от лезвий бульдозеров отлетают раковины.

Полдесятка приказов и сигналов руками — и бульдозеры сформировали с обоих концов ямы подъездные откосы, чтобы дать доступ погрузчикам. Потом Джонни отправил бульдозеры удерживать дамбу перед натиском моря.

Он взглянул на часы.

— Час тридцать, — пробормотал он. — Почти в срок.

Джонни еще раз взглянул на яму. Длиной в двести ярдов, глубиной в пятнадцать футов, весь верхний слой песка убран, ясно виден ракушечный слой, чистый и белый в свете солнца, бульдозеры со дна ямы убрались. Они продолжают сражаться с морем.

— Все правильно, теперь посмотрим, что мы имеем.

Джонни обернулся к двум ожидающим землепогрузчикам.

— Вперед! Берите ее! — закричал он и замахал руками.

Землепогрузчики немедленно двинулись вперед, спустились по откосам на дно ямы, зачерпнули груз раковин и гравия, не уменьшая скорости, с ревом выползли из ямы, сбросили груз выше линии прилива и вернулись назад.

Снова и снова спускались они в яму, а бульдозеры удерживали море, которое начинало сердиться, — его когорты устремлялись к насыпи, ища слабое место для нападения.

Джонни снова взглянул на часы.

— Три минуты до самого низкого прилива, — проговорил он вслух и улыбнулся. — Успеем — я думаю!

Он зажег сигарету, слегка расслабившись. Сел на сидение водителя, развернул лендровер и подвел его к образующейся горе гравия, которую сооружали погрузчики.

Он вышел из машины и набрал горсть гравия.

— Прекрасно! — прошептал он. — То, что нужно!

Да, гравий был отличный. Все признаки говорили об этом. В одной пригоршне он разглядел небольшой гранат и крупный кусок агата.

Джонни набрал еще одну пригоршню.

— Яшма! — восхитился он. — И полосатый железняк.

Все это спутники алмазов, их всегда находят вместе с ними.

И форма верная: камни отполированы и сверкают, как мраморные шарики, не сплющены, как монета, что означало бы, что их промывало только в одном направлении. Круглые камни означают зону действия волн — ловушку для алмазов!

— Это сокровищница, спорю на что угодно!

Из тридцати семи миль береговой линии Джонни выбрал участок в двести ярдов длиной и попал точно. Но это был не просто удачный выбор, он основывался на тщательном изучении конфигурации береговой линии, аэрофотографий прилегающих районов моря, на которых отразилось направление волн, на анализах берегового песка и, наконец, на том неуловимом «чутье», которое есть у каждого подлинного охотника за алмазами.

Снова садясь в лендровер, Джонни Ленс был крайне доволен собой. Погрузчики убрали гравий до самого основания, обнажилась скала. Их работа была сделана, они выбрались из ямы, и стояли, отдуваясь выхлопами, рядом с огромной грудой гравия.

— На дно! — крикнул Джонни, и терпеливая армия негров племени овамбо, сидевших на корточках на берегу, устремилась в яму. Они должны очистить дно ямы, потому что многие алмазы просочились сквозь гравий и теперь находятся в щелях и шероховатостях скалы на дне.

Настроение моря изменилось; рассердившись из-за грубого насилия над берегом, оно с шумом и свистом обрушивалось на песчаную дамбу. Прилив усиливался, и бульдозерам пришлось стараться вдвойне, чтобы поддерживать песчаную стену.

В яме лихорадочно работали овамбо, лишь изредка бросая опасливые взгляды на песчаную стену, отделявшую их от Атлантического океана.

Джонни снова ощутил напряжение. Если убрать их из ямы слишком рано, там останутся алмазы. Если не убрать вовремя, можно потерять машины и людей.

Он проделал все точно, в самый последний момент. Вывел рабочих, когда море уже начало переливаться через стену и подмывать ее основание.

Потом наступила очередь бульдозеров. Десять из них сразу устремились вперед, а один двигался сзади медленно, расплескивая лужи на дне ямы.

Море прорвалось одновременно в двух местах и, кипя, устремилось в яму.

Бульдозерист увидел это, секунду он колебался, затем присутствие духа оставило его, и он выпрыгнул из машины; оставив ее морю, он побежал перед волной, направляясь к ближайшей стене ямы.

— Ублюдок! — выругался Джонни, глядя, как бульдозерист выбирается из ямы. — Он мог бы выбраться с машиной. — Но сердился он и на самого себя. Он слишком задержался с приказом уходить, и теперь приходится жертвовать морю машину стоимостью в 20 000 фунтов.

Он резко включил двигатель и направил лендровер в яму. Машина перепрыгнула через край, упала на пятнадцать футов, ударившись о дно, но удар был смягчен песком, и лендровер продолжел двигаться вперед, навстречу волне.

Волна обрушилась на капот, разворачивая машину, но Джонни удержал ее носом вперед и продолжал дивгаться к застрявшему бульдозеру.

Двигатель лендровера был загерметизирован как раз для такого случая, и теперь машина продвигалась вперед, разбрасывая струи воды. Но скорость все время уменьшалась, так как слой воды становился толще.

Неожиданно вся песчаная дамба обрушилась под напором побелевшей воды, и Атлантический океан вступил в свои права. Высокая волна пронеслась по яме, ударила лендровер, приподняв его, выбросив Джонни в торжестующий поток, а лендровер перевернулся, в знак поражения показывая небу все четыре колеса.

Джонни ушел под воду, но немедленно вынырнул. Наполовину плывя, наполовину шагая вброд, испытывая непрерывные удары неистового моря, он пробивался к желтому стальному островку.

Море снова ударило его, и он снова ушел с головой. На мгновение ощутил под ногами дно, потом его ударило снова.

Но тут он добрался наконец до бульдозера и с трудом втащил себя на сидение. Кашляя, изрыгая морскую воду, он дотянулся до управления.

Бульдозер стоял неподвижно, удерживаемый на твердом скальном дне собственным весом в двадцать шесть тонн. Море волновалось вокруг, перехлестывало через гусеницы, но не могло сдвинуть машину.

Глаза его жгло от морской воды и слез, но Джонни быстро проверил показатели приборов. Давление масла нормальное, двигатель в порядке, из высокой трубы над кабиной по-прежнему исходят выхлопы.

Джонни снова закашлялся. Рвота и морская вода обжигающим комом застыли в горле, но он открыл дроссельный клапан и ухватился за рычаги.

Громоздкая машина неуклюже двинулась вперед, почти презрительно отбрасывая воду. Гусеницы прочно цеплялись за скалу на дне.

Джонни быстро осмотрелся. Песчаные насыпи по обе стороны ямы были уже размыты. Края ямы стали круче, а сзади море непрерывным потоком продолжало врываться в яму.

Волна накрыла его с головой, Джонни, как спаниель, затряс волосами; с растущим отчаянием он оглядывался в поисках выхода.

И тут он с удивлением увидел Старика. Он считал, что Старик сейчас в четырехста милях отсюда, в Кейптауне, но вот он стоит на краю ямы. Седые волосы светятся, как бакен.

Джонни инстинктивно повернул к нему бульдозер и двинулся по бушующей воде.

Старик руководил действиями двух других бульдозеров, подводя их как можно ближе к песчаному краю ямы, а от грузовика, стоявшего подальше, рядом с утесом, торопилась толпа овамбо, таща тяжелую тракторную цепь. Они сгибались под ее чудовищным весом, с каждым шагом погружаясь в песок по щиколотку.

Старик кричал на них, заставляя торопиться, но слова его заглушал рев двигателей и шум ветра и моря. Но вот он повернулся к Джонни.

— Подводи машину ближе! — крикнул он в сложенные ладони. — Я подтащу к тебе конец цепи!

Джонни махнул, показывая, что понял, и тут же ухватился за рычаги управления: следующая волна покачнула даже гигантский бульдозер, и Джонни впервые услышал, как захлебнулся двигатель — вода наконец нашла к нему доступ.

Но тут он оказался под высоким, в двадцать футов, песчаным крутым откосом и выбрался из кабины на капот, навстречу Старику.

Старик стоял на краю ямы, согнувшись под тяжестью наброшенного на плечи конца цепи. Он сделал шаг вперед, и песок под ним обрушился, он заскользил по крутому склону, зарываясь по пояс, тяжелая цепь потянулась за ним.

Оценивая натиск моря, Джонни прыгнул ему навстречу, чтобы помочь. Вдвоем, избиваемые морем, они подтащили цепь к бульдозеру.

— Закрепи на рычаге лезвия, — выдохнул Старик, и они дважды обернули цепь вокруг прочного стального рычага.

— Скоба! — рявкнул на него Джонни, и пока Старик отвязывал веревку, крепившую цепь к скобе у него на поясе, Джонни посмотрел наверх, на возвышавшуюся перед ними стену песка.

— Боже! — негромко сказал он. Море ударялось в эту стену, она размывалась и дрожала над ними, готовая обрушиться и погрести их.

Старик протянул ему огромную скобу, и онемевшими руками Джонни начал закреплять конец цепи. Ему нужно было просунуть толстый закаленный болт сквозь два звена цепи и закрепить его. Вода то и дело перехлестывала через голову, море тянуло цепь к себе, стена песка над головой ежесекундно угрожала рухнуть — его задача была невероятно трудна. В двадцати футах над ним помощник смотрел с беспокойством, готовый в любое мгновение передать приказ двум бульдозеристам, которые должны были потянуть цепь.

Но вот болт продет, сделаны с полдесятка оборотов, работа кончена, пора передавать приказ.

— Тащите! — выдохнул Джонни.

Старик поднял голову и заревел:

— Тащите!

Десятник кивком головы показал, что понял.

Голова его исчезла за краем стены, он побежал к бульдозерам, и в этот момент прибой приподнял цепь. Всего на несколько дюймов, но достаточно, чтобы зажать указательный палец левой руки Джонни между двумя звеньями цепи.

Старик заметил выражение его лица, увидел, что он пытается освободиться.

— Что случилось?

Вода на мгновение отхлынула, и он увидел, что произошло. Он отчаянно замахал руками, но сверху послышался рев двигателей, и цепь медленно двинулась вверх, извиваясь, как змея.

Старик схватил Джонни за плечи, чтобы поддержать его. Они в ужасе смотрели на застрявшую руку.

Цепь натянулась, отрезав палец, брызнула алая кровь, и Джонни откинулся на руки Старика. Большой желтый корпус бульдозера надвигался на них, угрожая раздавить, но, использовав следующее отступление воды, Старик оттащил Джонни в сторону; их откинуло и прижало к стене силой потока, устремившегося вслед за бульдозером.

Джонни прижал раненую руку к груди, но кровь продолжала течь, вода вокруг порозовела. Он погрузился с головой, и соленая вода устремилась ему в легкие. Он чувствовал, что тонет, силы покидали его.

Он снова вынырнул и затуманенными глазами увидел бульдозер на полпути к верху. Чувствуя на себе руки Старика, он снова погрузился в воду, и тьма окутала его зрение и разум.

Когда тьма рассеялась, он лежал на сухом песке берега, и первое, что он увидел, — это склоненное к нему лицо Старика, морщинистое и помятое, серебристые седые волосы прилипли ко лбу.

— Мы ее вытащили? — спросил Джонни.

— Ja, — ответил Старик, — вытащили. — Он встал, отошел к джипу и уехал, оставив десятника заботиться о Джонни.

Джонни улыбнулся этому воспоминанию; оторвав левую руку от руля «ягуара», он лизнул обрубок указательного пальца.

— Дело стоило пальца, — пробормотал он. Ехал он по-прежнему медленно в поисках дорожных указателей.

Он снова улыбнулся, вспомнив разочарование и боль, когда Старик ушел, оставив его лежать на песке. Он не ожидал, что Старик упадет ему на грудь, зарыдает и попросит прощения за все эти годы страданий и одиночества — но все-таки чего-то он ждал.

Проделав двухсотмильное путешествие в джипе по ночной пустыне к ближайшей больнице, где ему обработали и перевязали рану, Джонни на следующий день вернулся как раз вовремя, чтобы присутствовать при первой пробной обработке гравия.

В его отсутствие гравий просеяли, чтобы отбросить все крупные камни и обломки, потом пропустили через бак с кремниевым раствором, в котором всплывают все материалы с удельным весом меньше двух с половиной, и наконец оставшееся поместили в шаровую мельницу — длинный цилиндр со стальными шарами размером с бейсбольный мяч. Цилиндр постоянно вращался, размельчая в порошок все вещества мягче 4 по шкале твердости Моуза.

Оставалась всего тысячная часть гравия, извлеченного со дна моря. Но именно здесь должны находиться алмазы — если они вообще тут есть.

Когда Джонни появился в бараке из гальванизированного железа высоко на берегу — барак служил в качестве обогатительной фабрики, — он по-прежнему испытывал головокружение от наркоза и недосыпания.

Рука пульсировала с постоянством маяка, глаза покраснели, и густая черная щетина покрывала подбородок.

Джонни остановился у смазанного специальной смазкой стола, занимавшего половину барака. Чуть покачиваясь, он осмотрел все приготовления. Массивный бункер в голове стола был заполнен концентрированным алмазным гравием, стол хорошо смазан, все стояли наготове.

— Начали! — кивнул Джонни десятнику, который тут же повернул рычаг, и стол задрожал, как наркоман в ломке.

Стол представлял собой серию стальных пластин, слегка наклоненных и покрытых грязно-желтым жиром. Когда стол задрожал, из бункера показалась тонкая струйка гравия с водой, размеры и постоянство этой струйки тщательно корректировались десятником. Как пролитая патока, она разлилась по столу, перетекая от одной пластины к другой и попадая наконец в бункер для отбросов у другого конца стола.

Будучи погруженным в воду, алмаз не смачивается, он выходит из воды сухим. Слой жира на пластинах тоже не смачивается. Гравий и раковины скользят по наклонному дрожащему столу.

Но алмаз, попадая на смазанную пластину, прилипает, как полупрожеванная ириска к шерстяному одеялу.

В возбуждении и беспокойстве момента Джонни почувствовал, как отступает усталость. Даже боль в руке беспокоила меньше. Его лаза и все внимание были устремлены к блестящей желтой полоске смазки.

Маленькие камни весом менее карата и черные промышленные алмазы на столе не видны: встряхивание слишком частое, и поток пустой породы скрывает их.

Джонни был так поглощен зрелищем, что прошло несколько секунд, прежде чем он понял, что рядом с ним кто-то стоит. Он быстро оглянулся.

Рядом стоял Старик в своей обычной, слегка напряженной позе, которая так для него характерна.

Теперь Джонни сознавал присутствие рядом мощного тела Старика и почувствовал тревогу. Что если он ошибся? Алмазы ему теперь нужны, как ничто другое в жизни. Он осматривал дрожащие желтые пластины, стремясь увидеть алмаз, который заслужил бы одобрение Старика. Гравий полз по столу, и Джонни почувствовал приступ паники.

И тут десятник напротив него испустил вопль и указал пальцем:

— Вон он сидит!

Глаза Джонни устремились к голове стола. Там, у самого выхода, где из бункера вытекала струйка, полупогрузившись от собственного веса в смазку, застряв в ней, пока бесполезный гравий полз мимо, сидел алмаз.

Большой камень в пять карат блестел мрачно и желто, как дикий зверь, протестующий против плена.

Джонни негромко вздохнул и искоса посмотрел на Старика. Тот без всякого выражения смотрел на стол и, хотя должен был заметить взгляд Джонни, не повернулся к нему. А глаза Джонни снова устремились к столу.

По какой-то прихоти случая следующий алмаз упал точно на первый.

Когда алмаз ударяется об алмаз, он отскакивает, как мяч от гудронированной дороги.

Второй алмаз, белый красавец размером с персиковое семечко, громко щелкнул, ударившись о первый, и высоко отскочил в воздух.

Джонни и десятник невольно рассмеялись от радости при виде этой красоты, похожей на каплю солнечного света.

Джонни протянул здоровую руку и подхватил алмаз в воздухе. Он потер его между пальцами, наслаждаясь его маслянистой поверхностью, потом повернулся и протянул камень Старику.

Старик взглянул на алмаз и кивнул. Затем поднял вортоник пальто и посмотрел на часы.

— Уже поздно. Я должен возвращаться в Кейптаун.

— Вы не останетесь до конца проверки, сэр? — Джонни понял, что говорит слишком энергично. — Потом сможем выпить. — И, сказав это, вспомнил, что у Старика алкоголь вызывает отвращение.

— Нет, — Старик покачал головой. — Я должен вернуться сегодня вечером. — И прямо взглянул Джонни в глаза. — Видишь ли, сегодня Трейси выходит замуж, и я должен быть там.

Тут он улыбнулся, увидев выражение лица Джонни, но никто бы не догадался о значении его улыбки, да никто ее и не видел.

— Ты разве не знал? — спросил он, по-прежнему улыбаясь. — Я думал, ты получил приглашение. — И вышел из барака на яркий солнечный свет, где его ждал джип, чтобы отвезти на взлетную полосу в песчаных дюнах.

Боль в раненой руке и слова Старика не давали Джонни уснуть, хотя он отчаянно нуждался во сне. Было уже два часа ночи, когда он наконец отбросил одеяло и зажег лампу у своей лагерной кровати.

— Он сказал, что я приглашен. Клянусь Господом, я там буду.

Всю ночь и все следующее утро он провел за рулем. Первые двести пятьдесят миль шли по пустынной песчаной и каменной дороге, затем он добрался до скоростного шоссе и на рассвете повернул на юг по обширным равнинам и через горы. В полдень он увидел приземистый голубой силуэт Столовой горы на фоне неба, возвышавшейся над городом.

Он остановился в отеле «Вайнъярд», торопливо умылся, побрился и переоделся.

Все вокруг старого дома было заполнено дорогими автомобилями, машины были припаркованы по обе стороны улицы, но он нашел место для своего пыльного лендровера. Джонни прошел через белые ворота и зеленые газоны.

В доме играл оркестр, через открытые окна доносились голоса и смех.

Джонни вошел через боковую дверь. Коридоры были заполнены гостями, и он пробирался через них в поисках знакомого лица в этой толпе громкоголосых жестикулирующих мужчин и хихикающих женщин. И наконец увидел одного знакомого.

— Майкл. — Майкл Шапиро оглянулся, и на лице его ясно отразились противоречивые чувства: радость, удивление и тревога.

— Джонни! Как я рад тебя видеть.

— Церемония кончилась?

— Да, и речи тоже — слава Богу. — Он взял Джонни за руку и отвел в сторону. — Позволь предложить тебе бокал шампанского. — Майкл подозвал официанта и вложил в руку Джонни хрустальный бокал.

— За новобрачных, — сказал Джонни и выпил.

— Старик знает, что ты здесь? — Майкл задал вопрос, который жег ему рот, и когда Джонни покачал головой, выражение Майкла стало задумчивым.

— Майкл, каков он, муж Трейси?

— Кенни Хартфорд? — Майкл обдумал вопрос. — Думаю, с ним все в порядке. Мальчик с виду приятный, много денег…

— Как он зарабатывает на кусок хлеба?

— Папа оставил ему целую буханку, но чтобы занять время, он занимается фотографией. — У Джонни опустились углы рта.

Майкл нахмурился.

— С ним все в порядке, Джонни. Старик сам выбирал.

— Старик? — У Джонни отвисла челюсть.

— Конечно. Ты его знаешь. Такое важное решение он не передаст никому.

Джонни молча допил шампанское, а Майкл с беспокойством смотрел на него.

— Где она? Они уже уехали?

— Нет. — Майкл покачал головой. — Они еще в танцевальном зале.

— Спасибо, Майкл. Пожалуй, пойду пожелаю счастья невесте.

— Нет. — Майкл удержал его за локоть. — Не делай глупостей, ладно?

Джонни стоял наверху мраморной лестницы, которая вела вниз в бальный зал. Зал был заполнен танцующими парами, музыка играла громко и весело. Новобрачные сидели на возвышении.

Первым увидел Джонни Бенедикт Ван дер Бил. Лицо его вспыхнуло, и он быстро наклонился и что-то зашептал Старику, потом начал подниматься со стула. Старик положил руку ему на плечо и через весь зал улыбнулся Джонни.

Джонни спустился по лестнице и начал пробираться между танцующими. Трейси его не видела. Она разговаривала с ангелоподобным юношей, сидящим рядом с ней. У него были волнистые светлые волосы.

— Здравствуй, Трейси. — Она подняла голову, и у него перехватило дыхание. Она была гораздо красивее, чем он помнил.

— Здравствуй, Джонни, — ответила она почти шепотом.

— Можно пригласить тебя на танец? — Она побледнела и взглянула на Старика, а не на мужа. Сверкающая белая грива слегка склонилась, и Трейси встала.

Они только раз обошли вокруг зала, когда оркестр смолк. Джонни собирался сказать ей сотни разных вещей, но онемел, а тут музыка кончилась, и у него больше не было возможности.

Осталось всего несколько секунд, и Джонни торопливо заговорил:

— Надеюсь, ты будешь счастлива, Трейси. Но если тебе когда-нибудь нужна будет помощь… в любое время… я приду, обещаю тебе.

— Спасибо. — Голос ее звучал хрипло, на мгновение она стала похожа на маленькую девочку, плакавшую ночью. Он отвел ее назад к мужу.

Обещание было сделано пять лет назад, и вот он прилетел в Лондон, чтобы его выполнить.

Номер 23 по Старк-стрит оказался аккуратным двухэтажным коттеджем с узким фасадом. Джонни остановил машину. Уже стемнело, и на обоих этажах горел свет. Джонни сидел в «ягуаре», и ему почему-то расхотелось выходить. Почему-то он знал, что Трейси здесь и предстоящая встреча будет не очень приятной. На мгновение он вспомнил прекрасную молодую женщину в свадебном платье, потом вышел из «ягуара» и направился к входу в дом. Потянулся к звонку и тут заметил, что дверь приоткрыта. Он распахнул ее и вошел в небольшую гостиную, меблированную с женским вкусом.

Комнату недавно торопливо обыскивали, одна из занавесок лежала на полу, на ней — груды книг и украшений. Со стен были сняты картины и подготовлены к выносу.

Джонни поднял одну книгу и раскрыл ее. Но форзаце от руки было написано «Трейси Ван дер Бил». Услышав шаги на лестнице, ведущей на второй этаж, он уронил книгу в кучу.

По лестнице спускался мужчина. Одет он был в грязные зеленые вельветовые брюки, кожаные ботинки и неряшливый рабочий халат армейского образца. В руках он нес охапку женских платьев.

Он увидел Джонни и нервно остановился, его розовые губы удивленно раскрылись, но глаза-бусинки ярко сверкали под челкой прямых светлых волос.

— Здравствуйте, — Джонни любезно улыбнулся. — Переезжаете? — Он спокойно придвинулся ближе к человеку и остановился, глядя в упор.

Неожиданно сверху долетел низкий вопль. Странный звук, без страсти или боли, как будто пар вырывался из двигателя. С трудом можно было поверить, что это кричит человек. Джонни, услышав его, застыл, а человек на лестнице нервно оглянулся через плечо.

— Что вы с ней сделали? — негромко и без всякой угрозы спросил Джонни.

— Нет. Ничего. Она в отключке. В глубокой отключке, — лихорадочно заговорил человек. — В первый раз на кислоте.

— А вы очищаете квартиру? — все так же негромко спросил Джонни.

— Она мне много задолжала. Не платит. Обещала — и не платит.

— А, — сказал Джонни. — Это совсем другое дело. Я думал, вы крадете.

— Он сунул руку в карман и вытащил бумажник, показал пачку банкнот. — Я ее друг. И сколько она вам должна?

— Пятьдесят фунтов. — Глаза человека при виде бумажника сверкнули. — Я давал ей в кредит.

Джонни отсчитал пять десятифунтовых банкнот и протянул ему. Тот уронил связку платьев и торопливо стал спускаться.

— Вы продавали ей наркотик — кислоту? — спросил Джонни, и человек остановился в шаге от него, на лице его появилось подозрительное выражение.

— О, ради Бога, — Джонни улыбнулся. — Мы не дети, я знаю счет. — Он протянул банкноты. — Вы добывали ей наркотик?

Человек в ответ слабо улыбнулся и кивнул, протягивая руку за деньгами. Свободной рукой Джонни схватил его за тонкое запястье и развернул, заведя руку за спину.

Потом сунул деньги в карман и повел человека вверх по лестнице.

— Пойдем взглянем.

В комнате стояла металлическая кровать с матрацем, накрытым серым армейским одеялом. На одеяле, скрестив ноги, сидела Трейси. На ней была только тонкая комбинация, волосы свисали до пояса. Руки, скрещенные на груди, были тонкими и белыми, как мел. Лицо тоже бледное, кожа казалась прозрачной в ярком свете электрической лампы. Она слегка раскачивалась взад и вперед и негромко выла, дыхание облачком вырывалось в ледяном холоде комнаты.

Но больше всего Джонни поразили ее глаза. Они казались необыкновенно огромными, и под каждым глазом большое темное пятно. Зрачки расширились и тускло блестели, как неограненный алмаз.

Большие блестящие зеленые глаза обратились к Джонни и человеку у двери, и вой перешел в громкий крик. Крик замер, она закрыла лицо руками.

— Трейси, — негромко сказал Джонни. — О Боже, Трейси…

— С ней будет все в порядке, — подвывал человек, извиваясь в хватке Джонни. — Это первый раз, все будет в порядке.

— Пошли. — Джонни вытащил его из комнаты и ногой захлопнул дверь. Прижал к стене, лицо его застыло и побледнело, глаза стали безжалостными — он заговорил негромко, терпеливо, как будто что-то объяснял ребенку.

— Сейчас тебе будет больно. Очень больно. Я буду бить так сильно, чтобы только не убить. Не потому что мне это нравится; просто эта девушка для меня слишком много значит. В будущем, когда решишь дать яд другой девушке, вспомни, что я с тобой сделал сегодня. — Джонни прижимал его левой рукой к стене, а правой наносил удары по ребрам, так, чтобы разорвать мышцы живота. Три или четыре удара пришлись слишком высоко, и он слышал, как треснули и сломались под его кулаком ребра.

Когда он сделал шаг назад, человек медленно опустился, и Джонни нанес ему точный удар в рот, выбив зубы и распластав губы, как лепестки розы. Этот тип слишком шумел. Джонни заглянул в комнату Трейси, чтобы убедиться, что она не потревожена, но она сидела в прежней позе, ритмично наклоняясь вперед и назад.

Он отыскал ванную, смочил платок и вытер кровь с рук и костюма. Снова вышел в коридор и склонился к бесчувственному телу, проверяя пульс. Пульс сильный и правильный; Джонни почувствовал облегчение, он вытащил лицо человека из лужи его собственной крови и рвоты, чтобы он не задохнулся.

Потом пошел к Трейси и, несмотря на ее сопротивление, завернул в грязное армейское одеяло и вынес к «ягуару».

Она успокоилась и лежала на заднем сидении, как спящий ребенок; он укутал ее одеялом, потом вернулся в дом, набрал 999, сообщил адрес и немедленно повесил трубку.

Он оставил Трейси в машине у входа в «Дорчестер», а сам пошел поговорить с администратором. Через несколько минут Трейси в инвалидном кресле переправили в двукомнатный номер на втором этаже. Доктор появился спустя пятнадцать минут.

После того как он ушел, Джонни вымылся в ванне; держа в руке стакан с «Шивас ригал», он пошел в комнату Трейси и постоял у ее кровати. Доктор дал ей успокоительное. Она лежала, бледная и худая, но в ней была странная хрупкая красота, которую синяки под глазами лишь подчеркивали.

Он убрал волосы с ее щеки, ее мягкое ровное дыхание коснулось его руки. Он почувствовал такую бесконечную нежность к ней, какую никогда в жизни не испытывал. Его самого поразила сила этого чувства.

Он склонился к ней и легко коснулся губами ее губ. Губы были сухими и шершавыми, будто наждак.

Джонни выпрямился и направился к креслу. Он устало опустился в него, прихлебывая виски, чувствуя, как тепло распространяется по телу, как расслабляются мышцы. Он смотрел на бледное измученное лицо на подушке.

— Мы с тобой в трудном положении, — сказал он вслух и снова почувствовал приступ гнева. Вначале гнев был беспредметным, но постепенно он твердел и обретал объект, на котором фокусировался.

Впервые в жизни он почувствовал гнев против Старика.

— Он привел тебя к этому, — сказал он девушке в кровати. — И меня…

Реакция наступила быстро, верность была составной частью его жизни. Он всегда считал, что любые действия Старика справедливы и мудры, даже когда их мудрость и справедливость были сокрыты от него. Смертный не сомневается во всемогуществе своих богов.

Чувствуя отвращение к собственному предательству, он принялся в свете разума рассматривать мотивы и действия Старика.

Почему Старик послал Майкла Шапиро, чтобы привезти Джонни из пустыни?

— Он хочет, чтобы ты был в Кейптауне, Джонни. Бенедикт не справляется. Старик поручил ему лондонскую контору, это форма изгнания. Ты должен будешь руководить компанией, — объяснял Майкл. — Трейси не у дел. Она с мужем тоже в Лондоне. Я думаю, Старик считает, что тебе теперь можно появиться в Кейптауне.

Майкл видел неприкрытую радость Джонни и медленно продолжал.

— Возможно, я говорю необдуманно. Мистер Ван дер Бил — странный человек. Он не похож на других. Я знаю, что ты к нему испытываешь, я наблюдал за тобой все это время, ты знаешь. Но послушай, Джонни, теперь ты можешь отправиться куда угодно. Многие другие компании предоставили бы тебе работу… — он увидел выражение лица Джонни и тут же остановился. — Ну, ладно, Джонни. Забудь, что я об этом говорил. Я так сказал только потому, что ты мне нравишься.

Вспоминая этот эпизод, Джонни понимал, что в предупреждении Майкла был смысл. Разумеется, теперь он генеральный управляющий «Ван дер Бил Дайамондз», но ближе к Старику он не стал. Он жил рядом с горой, но она по-прежнему была недоступна, и он не смог подняться даже на самые нижние склоны.

В городе он оказался таким же одиноким, как в пустыне, и попался в сети первой же привлекательной женщины, которая им заинтересовалась.

Руби Гранж, высокая и стройная, с волосами цвета, который в алмазе называют «секондкейп», как солнечный свет в бокале шампанского.

Теперь он дивился собственной наивности. Как он мог так заблуждаться, так легко попасть в ее сети? После свадьбы она раскрылась, обнаружив холодно расчетливую жадность, непреодолимое стремление к материальному благополучию и полную поглощенность самой собой — Джонни даже вначале не мог в это поверить. Месяцами боролся он с этим пониманием, пока больше уже не мог отрицать и с отчаянием смотрел на пустое эгоистичное мелкое существо, на котором женился.

Он отошел от нее и всю свою энергию направил на работу в компании.

Это стало его жизнью, и тут же он понял, что это тоже пустая раковина, и опустошила ее рука Старика.

Впервые в жизни ему пришла в голову мысль, что все это — тщательно рассчитанная и садистская месть за невинный проступок подростка.

И как будто найдя спасение от этих ужасных мыслей, он заснул в кресле, и стакан выпал из его руки.

Якобус Исаак Ван дер Бил сидел в кожаном кресле перед рентгеновским аппаратом. Страх опустошил его лицо, оставив на нем трещины и провалы; оно было едва узнаваемо под сверкающей белой гривой.

Страх был и в его глазах, он шевелился в их глубине, как скользкое водное животное в бледно-голубом пруду. Со страхом, от которого стыли и немели члены, он смотрел на туманное изображение на экране.

Специалист говорил негромко, бесстрастно, как будто обращался с лекцией к аудитории.

— …охватывая щитовидную железу вот здесь и распространяясь вдоль трахеи.

Конец золотого карандаша указывал на призрачные очертания на экране. Старик с усилием глотнул. Казалось, пока он слушал, опухоль разбухла в его горле, голос его звучал хрипло.

— Операцию будут делать? — спросил он, и специалист прервал свое объяснение. Он взглянул на сидевшего за столом хирурга. Они обменялись виноватыми взглядами, как заговорщики.

Старик повернулся в кресле лицом к хирургу.

— Ну? — хрипло спросил он.

— Нет, — хирург виновато покачал головой. — Слишком поздно. Если бы только вы…

— Сколько? — прервал Старик его объяснения.

— Не больше шести месяцев.

— Вы уверены?

— Да.

Старик опустил подбородок на грудь и закрыл глаза. В комнате наступило полное молчание, врачи смотрели с профессиональной жалостью и интересом, как он принимает собственный смертный приговор.

Наконец Старик открыл глаза и медленно встал. Он пытался улыбнуться, но губы не слушались его.

— Спасибо, джентльмены, — прохрипел он своим новым грубым голосом. — Прошу прощения. Мне предстоит многое организовать.

Он спустился к входу, где его ждал «роллс». Шел он медленно, волоча ноги, и шофер быстро вышел ему настречу, но Старик отбросил его протянутые руки и сел на заднее сидение.

Майкл Шапиро ждал в кабинете его большого дома. Он сразу заметил перемену и вскочил со стула. Старик стоял у входа, тело его, казалось, съежилось.

— Шесть месяцев, — сказал он. — Они дали мне шесть месяцев. — Он подошел к столу и сел в кресло.

— После того, как я им столько заплатил. — Он сказал это так, будто надеялся откупиться от смерти, а его обманули. Он снова закрыл глаза, а когда открыл, в них блестела какая-то хитрая мысль, и все лицо стало напоминать лисью морду.

— Где он? Вернулся?

— Да, «Боинг» приземлился в девять утра. Он сейчас в своем кабинете.

— Майкл был поражен: впервые он видел Старика без маски.

— А девчонка? — С момента ее развода он ни разу не назвал ее дочерью.

— Джонни поместил ее в частную больницу.

— Никакой пользы от этой суки, — негромко сказал Старик, и Майкл проглотил готовый сорваться с губ протест. — Возьми блокнот. Хочу, чтобы ты кое-что записал, — Старик хрипло засмеялся. — Посмотрим! — сказал он, и звучало это как угроза. — Посмотрим!

Врач ждал Джонни в аэропорту.

— Увезите ее к себе, Робин. Просушите и хорошенько подкормите. Она по горло в наркотиках и, похоже, месяц не ела.

Трейси начала приходить в себя.

— Куда это?..

— В больницу. — Джонни предупредил ее вопрос. — И будешь там столько, сколько необходимо.

— Я не…

— О, да, обязательно. — Он взял ее за руку, Робин — за другую. Все еще слабо протестуя, она пошла за ними к машине.

— Спасибо, Робин, старина, займись ею как следует.

— Получишь назад как новенькую, — пообещал Робин и уехал.

Джонни несколько минут смотрел на массивный квадратный силуэт горы — это была его собственная, очень личная церемония возвращения. Потом вывел из гаража аэропорта свой «мерседес», решил, что не вынесет расспросов Руби, и направился на работу. Там у него была ванная, а в ней — всегда наготове чистая сорочка и бритвенные принадлежности.

Когда он появился в стеклянных дверях роскошно меблированного и украшенного коврами помещения главной конторы «Ван дер Бил Дайамондз», на него набросилось племя амазонок, пожирающих мужчин.

Две хорошенькие секретарши начали радостно кричать хором:

— О, мистер Ленс, целая пачка бумаг…

— О, мистер Ленс, ваша супруга…

Стараясь не бежать, он почти добрался до двери своего кабинета, когда из засады высунулась голова секретарши Старика.

— Мистер Ленс, где вы были? Мистер Ван дер Бил спрашивает…

Это привлекло внимание Летти Пинар, его личной секретарши.

— Мистер Ленс, слава Богу, вы вернулись.

Джонни остановился и, сдаваясь, поднял руки.

— Не все сразу, леди. Теперь я здесь, не паникуйте.

Принимающая команда захихикала, а сторожевая собака Старика, фыркая, исчезла за своей дверью.

— Что самое важное, Летти? — спросил Джонни, садясь за свой стол и просматривая стопу почты. Одновременно он развязывал галстук и расстегивал пуговицы сорочки, собираясь в ванну.

Они перекрикивались через открытую дверь ванны, пока Джонни быстро брился и принимал душ. Летти рассказывала ему обо всех событиях в жизни компании и дома.

— Постоянно звонила миссис Ленс. Она назвала меня лгуньей, когда я сказала, что вы в Картридж Бей, — Летти помолчала, а когда Джонни вышел из ванной, спросила: — Кстати, а где же вы были?

— Хоть вы-то не начинайте. — Джонни склонился к столу и начал просматривать накопившиеся бумаги. — Вызовите мою жену, пожалуйста. Нет, подождите. Скажите ей, что я буду в семь.

Летти увидела, что он занят, встала и вышла. Джонни сел за стол.

«Ван дер Бил Дайамондз» переживали тяжелые времена. Несмотря на протесты Джонни, Старик отбирал все резервы компании и вкладывал их в другие свои предприятия — компанию по приобретению земельной собственности, в фабрику одежды, «Рыбные промыслы Ван дер Била», большую ирригационную систему на реке Оранжевой, — и теперь шкаф почти опустел.

Береговая концессия подошла к концу короткой, но славной жизни. Разработки подступили к линии сброса. Старик за крупную сумму продал концессию Квиб Хоч большой компании, но деньги тут же были взяты из-под контроля Джонни.

В его клетке оставалась лишь одна жирная гусыня, да и та пока не несла яиц.

Восемнадцать месяцев назад Джонни перекупил у разорившейся компании два алмазоносных участка моря. Эта компания разорилась из-за собственной неумелости.

Добывать алмазы со дна моря примерно в восемь раз дороже, чем в открытых разработках на суше. Нужно извлечь гравий из диких непредсказуемых глубин открытых вод берега Скелетов, погрузить на баржи, оттранспортировать баржи к базе, перегрузить гравий и только тогда начинать процесс очистки. Таков был метод, применяемый всеми компаниями.

Джонни придумал другой метод. Он заказал корабль, на котором можно было бы осуществлять все операции. Он мог стоять в море, всасывать гравий, обрабатывать его, выбрасывая пустую породу назад в море так же быстро, как она засасывалась. Он должен быть снабжен усовершенствованной обогатительной фабрикой, полностью копьютеризированной, скрытой в огромном корпусе. Корабль не нуждался в большой команде и мог работать в любых погодных условиях, кроме сильнейшего урагана.

«Кингфишер» был почти готов в доке Портсмута. Спуск был намечен на начало августа.

Финансирование его строительства превратилось для Джонни в кошмар. Старик не только ничем не помогал, но даже препятствовал. Об этом замысле он всегда говорил с легкой усмешкой. Он так резко ограничил вложения «Ван дер Бил Дайамондз» в этот проект, что Джонни вынужден был занять два миллиона на стороне.

Он нашел деньги, но Старик продолжал усмехаться.

«Кингфишер» уже три месяца как должен был находиться в море и высасывать из него алмазы. Весь финансовый расчет строился на том, что он вовремя будет введен в строй, но «Кингфишер» отстал от плана на целых шесть месяцев, и теперь пошатнулись самые основы компании.

Сидя за столом, Джонни думал, как укрепить здание, как не дать ему рухнуть, пока не заработает «Кингфишер». Кредиторы начинали протестовать, и лишь энтузиазм и репутация Джонни все еще сдерживали их.

Теперь он должен попросить их отсрочить выплату процентов еще на три месяца. Он поднял трубку.

— Свяжите меня с мистером Ларсеном из финансово-кредитного отдела, — сказал он, внутренне напрягшись, выпятив нижнюю челюсть и сунув сжатый кулак в карман.

В пять он встал из-за стола и направился к бару. Налил себе три пальца виски и снова устало опустился в вращающееся кресло. Он получил еще одну отсрочу, но не чувствовал радости: слишком устал.