Глава 10

Син проснулся с первым лучом солнца. Голова гудела. Он достал маленькое металлическое зеркальце и «тщательно рассмотрел физиономию. Красавчик! Он согрел воду и, обмакивая тряпку в кружку, стал осторожно протирать лицо. Радовало лишь то, что две сотни соверенов приятно оттягивали карман.

— Ты заболел, па? — Дьявольский интерес Дирка к состоянию отца в значительной степени усилил его поганое настроение.

— Ешь свой завтрак. — Это было сказано так зло, что невольно пресекало дальнейшие расспросы.

— Нечего есть. — Мбеджан выступал в обычной роли защитника.

— Почему нечего? — Син посмотрел на него налитыми кровью глазами.

— Среди нас есть некто, кто считает потребление крепких спиртных напитков с вытекающими последствиями делом более важным, чем покупка еды собственному сыну.

Син достал пригоршню соверенов из кармана куртки.

— Иди! — приказал он. — Купи еды и свежих лошадей. Поторапливайся. Я не хочу, чтобы в мой последний час ты допекал меня своими мудрыми советами. И возьми с собой Дирка.

Мбеджан пересчитал деньги и улыбнулся.

— Ночь прошла не зря.

Они вместе поспешили во Фрер. И Дирк почти бежал рядом с огромным, полуобнаженным зулусом, его голос все еще слышался на расстоянии сотни ярдов. Син налил еще одну чашку кофе и сидел, уставившись на золу и розоватые угли костра. Он доверял Мбеджану и знал, что тот будет аккуратно тратить деньги, зулус умел торговаться. Эта черта была присуща всем его соплеменникам. Эти люди, если надо, могли потратить два дня на покупку одного быка. Но не это занимало сейчас Сина. Он вспоминал события прошедшей ночи. Все еще страдая оттого, что хотел совершить убийство, он пытался оправдать себя перед собой. Ведь он потерял почти все нажитое за многие годы тяжелого труда. За один день! Впереди его ждали лишь лишения да неуверенность в завтрашнем дне. Он просто дошел до точки, нервы не выдержали, а вино и покер лишь ускорили взрыв, который должен был произойти.

И все равно дело не только в этом. Он боялся даже думать о Рут. Боль и чувство безнадежности захлестнули его, он испытал такой приступ отчаяния, что завыл вслух и поднял глаза к утренней звезде, которая постепенно блекла на розовом горизонте, так как всходило солнце.

Син снова испытывал страстное волнение, вспоминая ее походку, безмятежность темных глаз, улыбающийся рот и поющий голос. Он чуть не задохнулся от подступившей нежности.

Испугавшись воспоминаний, он вскочил на ноги и долго ходил у костра… «Мы должны оставить эти места и уехать — уехать быстро! Нужно найти себе занятие, которое отвлечет меня от этих мыслей и займет мои руки. Они болят сейчас, так как не могут обнимать ее».

На рассвете мимо их стоянки проследовала большая колонна пехоты, направлявшаяся на север в сторону Коленсо. Он невольно застыл, наблюдая за ней. Мужчины шли, согнувшись под тяжестью поклажи, за плечами висели ружья.

«Да, — подумал он, — я пойду с ними. Возможно, там, куда они направляются, я наконец найду что-то, чего не смог найти вчера ночью. Мы поедем домой в Ледибург очень быстро на свежих лошадях. Я оставлю Дирка у матери, а сам вернусь на войну».

Теперь им овладело беспокойство. Дирк и Мбеджан — где они?

Син смотрел вниз с холма на Ледибург. В центре аккуратной деревушки возвышалась остроконечная церковь. Раньше ее шпиль казался ему маяком, только покрытым медью, но за девятнадцать лет дожди приглушили блеск, придав куполу светло-коричневый оттенок.

Девятнадцать лет. Почему-то это не казалось ему таким уж большим сроком. Теперь появились добротные постройки рядом со станцией, новый бетонный мост через Бабуиновый поток, голубые камедные деревья на плантации перед школой стали выше, а огненно-красные цветы, украшавшие главную улицу, исчезли.

Со странной неприязнью Син повернул голову и посмотрел направо, где за Бабуиновым потоком, рядом с откосом, стоял его родной дом Теунискрааль, построенный в голландском стиле, вытянутый, с двускатной крышей, покрытой желтой соломой, и с желтыми ставнями на окнах.

Дом был на месте, но даже с такого расстояния Син видел изъеденные сыростью стены с обсыпавшейся краской. Солома торчала клоками, как шкура эрдельтерьера, одна ставня слегка наклонилась из-за сорванной петли; газоны были коричневыми и неровными в тех местах, где проглядывала голая земля. Сыроварня за домом разрушилась, крыша обвалилась, а стойки заброшенных стен едва доходили до плеча.

— Ублюдок! — Гнев Сина относился к брату-близнецу. — Это так-то он следит за домом. Дрыхнет с утра до ночи и встает, только чтобы помочиться.

Для Сина это был не просто дом, а дом, построенный его отцом, он здесь родился и вырос, и, когда отца убили зулусы в Исандлаване? половина дома и фермы стали принадлежать Сину. Он вынужден был учиться по ночам, при свете очага, и висевшая над ним голова буйвола отбрасывала искаженные, двигающиеся тени на штукатурку потолка. И хотя он отдал свою часть брату — все равно это был его дом. И Гарри не имел права разорять их гнездо.

— Черт бы его побрал! — вырвалось у Сина, но тут же он почувствовал укор совести. Гарри был калекой. И виноват в этом был он: дурачась, выстрелил из дробовика, и брату оторвало ступню. «Неужели я никогда не освобожусь от чувства вины. И нет конца моему наказанию?» Все его существо яростно протестовало.

Но и это была не вся вина, а лишь полвины. Кто отец ребенка, которого брат называет своим сыном? Что за лев посеял семя в утробе Анны, жены брата?

— Много времени утекло, хозяин, — произнес Мбеджан, заметив выражение лица Сина.

— Да. — Син встряхнулся и выпрямился в седле. — Долгая дорога в девятнадцать лет. Теперь мы снова дома.

Он осматривал деревню, отыскивая дом между главной улицей и отелем на улице Протеа. Найдя его выглядывающим между высоких, пушистых крон голубых камедных деревьев, он ощутил прилив сил и радости. Живет ли она все еще там? Как она выглядит? Конечно, слегка поседела. Сильно ли изменилась в свои пятьдесят или годы обошлись с ней с той же деликатностью, с которой она обращалась со всеми? Простила ли его за то, что уехал, не попрощавшись? Простит ли долгие годы молчания? Поняла ли причину, по которой он никогда не писал ей — ни слова, ни строчки, лишь анонимно переслал на ее банковский счет десять тысяч фунтов стерлингов. Несчастные десять тысяч фунтов — мелочь по сравнению с тем, что он получал и терял в те давние дни, когда был одним из королей Витвотерстрендских золотых приисков.

Снова подступило чувство вины. Если бы он точно знал, что она поняла и простила! Но речь шла об Аде, его мачехе, которую он любил такой любовью, которой любят только своих настоящих матерей.

— Поехали.

Лошадь перешла в легкий галоп.

— Этот дом, папа? — крикнул Дирк, когда они подъезжали.

— Да, мой мальчик, этот дом.

— А бабушка там?

— Надеюсь, — произнес он и тепло добавил: — Больше всего на свете я надеюсь на это.

Через мост над Бабуиновым потоком, мимо загонов для скота, вдоль железной дороги и здания станции со щитом Ледибурга, который когда-то был черного цвета, а теперь сильно выцвел. Надпись на щите сообщала, что город находится на высоте 2, 256 фута над уровнем моря. Потом через пыльную главную улицу, достаточно широкую, чтобы на ней развернулась большая упряжка быков, и вниз по улице Протеа. Син и Дирк ехали впереди, где-то сзади тащился Мбеджан с гружеными мулами.

На углу Син заставил коня перейти на шаг, стараясь прогнать все злые чувства, пока они не остановились у калитки. Сад был аккуратный, зеленый и радовал глаз цветущими маргаритками и голубыми рододендронами, К коттеджу с дальней стороны была пристроена новая комната, имевшая удивительно свежий вид из-за белых занавесок. На воротах вывеска золотом: «Ада Майсон. Высококлассный костюмер».

Син усмехнулся: — Господи, старушка хочет перегнать Францию. Стой здесь! — сказал он Дирку.

Соскочив с коня, он протянул поводья сыну и вошел в калитку. У дверей застенчиво остановился и привел себя в порядок. Строгий костюм из тонкого черного сукна с шелковой отделкой и новые ботинки, купленные в Питермарицбурге, смотрелись великолепно. Он стряхнул пыль с брюк, пригладил только что подстриженную бороду, закрутил усы и постучал в дверь.

На пороге показалась молодая девушка. Син не узнал ее. Но девушка среагировала немедленно: сильно покраснев, она нервными движениями старалась пригладить волосы, одновременно не зная, куда деть руки, в общем, вела себя как сконфузившаяся незамужняя женщина в присутствии большого, хорошо одетого и привлекательного мужчины. Син почувствовал жалость, когда разглядел ее испуганное лицо, изуродованное алыми рубцами от прыщей. Он приподнял шляпу:

— Миссис Коуртни дома?

— Она в кабинете, сэр. Что ей передать? Кто ее спрашивает?

— Ничего не говорите. Это сюрприз. — Син улыбнулся, а она подняла руку, стараясь скрыть обезображенное лицо.

— Разве вы не войдете, сэр?

— Кто это, Мэри? — Син ловил голос, донесшийся из глубины коттеджа. Все такой же, не изменился. И годы отступили.

— Это какой-то джентльмен. Он хочет видеть вас.

— Иду. Попроси его присесть и, пожалуйста, принеси нам кофе, Мэри.

Мэри с радостью исчезла, а Син остался стоять один в маленькой общей комнате, крутя шляпу в больших загорелых руках и глядя на даггеротип Байта Коуртни над каминной доской. Лицо отца на картине очень напоминало его собственное — те же глаза под густыми чернеющими бровями, выдающаяся вперед упрямая челюсть, скрытая густой бородой, и большой крючковатый нос Коуртни.

Дверь в кабинет открылась, и Син быстро повернулся. Улыбаясь, вошла Ада Коуртни, все еще не замечая его. Потом остановилась, улыбка замерла на ее губах, и она побледнела. Дрожащей рукой дотронулась она до горла и слегка откашлялась.

— О Боже!

— Мама. — Син сделал несколько шагов к ней. — Здравствуй, мама. Я так рад видеть тебя снова.

— Син. — Ее щеки приобрели прежний цвет. — В какой-то момент я подумала: ты вырос таким же большим, как и отец. О Син! — И она побежала к нему. Он бросил шляпу на диван и обнял ее за талию. — Я ждала тебя. Я знала, что ты придешь.

Син подхватил ее, не переставая целовать, радуясь, смеясь и кружа ее. И она, смеясь, целовала его в ответ.

— Поставь меня, — задыхаясь, произнесла она. Когда он выполнил ее просьбу, она прильнула к нему. — Я знала, что ты вернешься. Сначала в газетах попадались заметки о тебе, и люди кое-что мне рассказывали, но в последние годы ничего не было, совсем ничего. Ты плохой мальчик. — Он сияла от радости, волосы, сколотые в пучок, растрепались, и выбившиеся пряди падали на лоб. — Но так здорово, что ты вернулся. — Неожиданно она расплакалась.

— Не надо, ма. Пожалуйста, не надо. — Он никогда не видел, чтобы она плакала.

— Это просто… Это сюрприз. — Она стала поспешно вытирать слезы. — Это ничего.

Неожиданно Син придумал, как отвлечь ее.

— Эй! — с облегчением воскликнул он. — У меня есть ещё сюрприз для тебя.

— Позже, — запротестовала она. — Одного вполне достаточно.

— Этот не будет ждать. — Он вывел ее за дверь, обнимая за плечи. — Дирк, — крикнул он, — иди сюда!

Он почувствовал, как она замерла, когда Дирк шел по садовой дорожке.

— Это твоя бабушка.

— А почему она плачет?

Потом они сидели за столом на кухне, и Ада с Мэри от души потчевали их. Хозяйка этого дома верила, что первым делом мужчине надо хорошенько поесть.

Мэри была почти так же обрадована, как и Ада. Она привела себя в порядок всего за несколько минут, и теперь ее волосы были аккуратно уложены, новый передничек завязан сзади на красивый бант, но пудра, с помощью которой она хотела скрыть изъяны лица, увы, лишь привлекала к ним внимание. Стараясь не смущать Мэри, Син почти не смотрел на нее, и девушка оценила это. Из-за застенчивости она все внимание уделяла Дирку, тихо суетилась вокруг него, а мальчишка воспринимал это как должное.

Пока они ели, Син рассказывал Аде о жизни, кое-что опуская. Например, он по-своему истолковал смерть матери Дирка и другие моменты, которыми нечего было гордиться. Решив, что основное сказано, он закончил:

— И вот мы здесь.

— Домой из-за моря вернулся моряк, а охотник домой из-за гор. Дирк, не клади в рот так много еды и держи его закрытым, когда жуешь. Как долго ты пробудешь здесь? Мэри, посмотри, не осталось ли еще взбитых сливок. Дирк голоден.

— Ты его обкормишь. Не знаю. Идет война.

— А ты собираешься воевать?

— Да.

— О, Син, а ты должен? — спросила она, хотя знала, что должен.

Выбирая сигару с обрезанным концом, Син впервые пристально посмотрел на Аду. Она поседела, хотя он знал, что так и будет. Седые волосы перемешивались с черными — как перец с солью. Нежная кожа увяла, под глазами образовались мешки. На руках рельефно выступали суставы пальцев и голубые вены. Она пополнела, и ее большая, круглая грудь вздымалась как один шар.

И все же Ада не была старухой. Ее молодило потрясающее чувство юмора, а глаза, красивые по-прежнему, светились состраданием и пониманием всего происходящего. Но главное — вокруг нее распространялась не поддающаяся описанию аура доброты. Глядя на мачеху, он чувствовал, что зло не должно переступить порог этого дома, хотя и могло затаиться где-то поблизости.

Син зажег сигару и, пока дым скрывал его лицо, произнес:

— Да, мама, я должен ехать.

И Ада, муж которой тоже уехал на войну и не вернулся, не могла скрыть грусти.

— Да, ты должен. Гарри уже ушел, и Майкл собирается последовать за ним.

— Майкл? — Его словно обожгло какое-то невидимое пламя.

— Сын Гарри. Он родился вскоре после того, как ты… как ты уехал из Ледибурга. Этой зимой ему будет восемнадцать.

— Какой он? — Голос выдавал нетерпение. «Майкл — вот как зовут моего сына. Моего первенца. О Боже, первенца, а я даже не знал его имени, а ведь он почти взрослый».

В глазах Ады читался молчаливый вопрос.

— Мэри, отведи, пожалуйста, Дирка в ванную. Умой его хорошенько, он перепачкался едой.

Когда они ушли, она ответила на вопрос Сина:

— Высокий мальчик, высокий и худой. Темный, как его мать, но серьезный. Редко смеется. Всегда лучший в классе. Я очень его люблю. Он часто приходит сюда. — Какое-то мгновение она молчала. — Син…

Син резко прервал ее: — А как Гарри? — Он почувствовал, какой вопрос она хочет задать ему.

— Гарри не слишком изменился. Ему по-прежнему не везет. Бедный Гарри, дела на ферме шли плохо. Чума сгубила скот, и ему пришлось одалживать деньги в банке. — Она замялась в нерешительности. — Он много пил в те дни. Правда, никогда не приходил пьяным и я не видела его пьющим. Но так оно и было.

— Я найду его, когда поеду в Коленсо.

— Найти его будет несложно. Гарри — подполковник генерального штаба. На прошлой неделе ему обещали присвоить звание полковника, он был награжден орденом за отличную службу в дополнение к его кресту Победы. Гарри отвечает за взаимодействие императорских и колониальных войск.

— О Боже! — Син был потрясен. — Гарри полковник!

— Генерал Буллер очень высокого мнения о нем. Генерал тоже награжден крестом Победы.

— Но, — запротестовал Син, — ты же знаешь, что все это — декорация. Это ошибка. Гарри в генштабе! Тогда Богу стоит пожалеть британскую армию.

— Син, ты не должен так говорить о брате!

— Полковник Гарри Коуртни! — И Син расхохотался.

— Я не знаю, что произошло между тобой и Гарри. Но это что-то очень грустное, а я не хочу грустить в этом доме. — Ада говорила твердым голосом, и Син перестал смеяться.

— Прости.

— Перед тем как закрыть тему, я хочу предупредить тебя. Пожалуйста, будь осторожен с Гарри. Что бы между вами ни произошло — а я и знать об этом не хочу, — Гарри все еще ненавидит тебя. — Пару раз он заговаривал о тебе, но я останавливала его. А еще я знаю это от Майкла, видимо, влияние отца. Это стало его навязчивой идеей. Осторожней с Гарри. — Ада встала. — Какой он замечательный мальчик, Дирк. Но я боюсь, что ты слегка испортил его.

— Он — тигр, — заметил Син.

— А что он знает из школьной программы?

— Ну он умеет немного читать…

— Ты оставишь его у меня. Когда начнется четверть, я внесу его в список учащихся.

— Я как раз хотел попросить тебя об этом. Денег я оставлю.

— Десять лет назад на мой счет в банке пришли большие и загадочные деньги. Они не мои, и я не трогала их. — Она улыбнулась ему, Син выглядел виноватым. — Мы можем воспользоваться ими.

— Нет, — проговорил он.

— Да, — произнесла она тоном, не терпящим возражений. — А теперь скажи мне, когда ты уедешь.

— Скоро.

— Как скоро?

— Завтра.

Глава 11

Они ехали бок о бок, как бродяги-товарищи, Син и Мбеджан и дорога, что ведет из Питермарицбурга. Их прочные чувства были проверены общими несчастьями и укреплены радостью общих успехов. И поэтому они были счастливы, как могут быть счастливы лишь настоящие мужчины. Их шутки были старыми, реакция почти автоматической, но волнение было новым, таким же новым, как восходящее каждый день солнце. Они ехали на войну, на еще одну встречу со смертью, значит, все остальное не имело значения. Син чувствовал себя свободным, его ничто не тяготило, прошлое осталось позади. Корабль судьбы нетерпеливо ждал отплытия.

В то же время он трезво оценивал себя со стороны и снисходительно посмеивался над собственной инфантильностью. «О Боже, мы как двое мальчишек, сбежавших из школы!» Неожиданно чувство благодарности наполнило его душу, благодарности за возможность все забыть, от всего отрешиться, почувствовать себя ребенком. Конечно, сейчас он уже не молод, приходилось часто отклоняться от намеченного курса, совершать ошибки, но главных человеческих ценностей он не утратил. То здание, что он складывал кирпичик за кирпичиком, крепко и прочно, оно не превратилось в дешевую декорацию. Бесспорно, были и потери, но он всему находил равноценную замену. Теперь он приоткрыл истинные тайны добра и зла, научился не бояться смерти, но и не играть с ней в прятки ради удовлетворения собственного тщеславия. Он подарил своим сыновьям самое доброе, чем владел сам, — свободу. Ей-богу, это немало.