Глава 58

Поезд ехал мимо временных полевых складов. Син смотрел в окно на знакомое небо Йоханнесбурга и размышлял, почему этот нелюбимый город каждый раз так притягивает его. Ему казалось, что он связан с ним эластичной пуповиной, которая, позволяя ему отойти на какое-то расстояние, всегда возвращает обратно.

— Два дня, — пообещал он себе. — Я пробуду там ровно два дня. Этого вполне достаточно, чтобы добиться отставки у старика Ачесона и попрощаться с Канди. Потом я поеду на юг в Ледибург, а этот город пусть катится ко всем чертям.

Примерно в полдень раздалась сирена в одной из шахт и тут же загудели другие рудники. Они завыли, будто стая голодных волков. Шахты, заброшенные во время войны, снова действовали, а черный дым, валивший из труб, пачкал небо и темным туманом плыл к вершине горы.

Поезд замедлил ход и наконец остановился у платформы Йоханнесбурга.

Син снял багаж с полки, поднял его над головой и передал через открытое окно Мбеджану. И хотя он совершенно поправился, но от пупка шел неровный шрам, напоминающий о ранении. Возбужденный, он вышел на платформу, дав себе слово беречь живот.

Извозчик вез их по мостовой к штабу Ачесона. Син оставил Мбеджана сторожить вещи, а сам, пройдя через многолюдный коридор, поднялся по лестнице на второй этаж.

— Добрый день, полковник. — Дежурный сержант немедленно узнал его и вскочил со стула так поспешно, что опрокинул его.

— Добрый день, Томпсон. — Сина все еще смущало, когда к нему обращались по званию.

Томпсон расслабился и дальше продолжал не по уставу:

— Как вы, сэр? С огорчением узнал о том, что вы были ранены в живот.

— Спасибо, Томпсон, теперь хорошо. Майор Петерсон здесь?

Петерсон искренне обрадовался, увидев его. Он заботливо осведомился о здоровье Сина, так как ранения в живот относятся к очень серьезным. Коуртни заверил его, что все в порядке.

— Выпейте чаю. Сейчас наш старик занят, но через десять минут он вас примет. — И он попросил Томпсона принести чаю. Потом снова вернулся к обсуждению раны Сина. — Большой шрам, старина? — поинтересовался он.

Син расстегнул ремень и вытащил рубашку из штанов.

Петерсон вышел из-за конторки и стал изучать волосатый живот полковника с близкого расстояния.

— Очень аккуратно. Они чертовски хорошо поработали. Я тоже был ранен в Омдурмане. Один из ублюдков проткнул меня копьем. — И он в свою очередь обнажил безволосую грудь.

Из-за учтивости Син разохался и стал качать головой, глядя на крохотный шрам у соска, хотя на самом деле рана не произвела на него впечатления. Потом они обсудили шрам на голове Петерсона.

— А вот еще — было чертовски больно! — Он расстегнул ремень и приспустил штаны.

В этот момент двери неожиданно открылись.

— Надеюсь, я вам не помешал, джентльмены? — вежливо осведомился генерал Ачесон.

Смутившись, они стали поспешно одеваться. Когда Ачесон понял, почему офицеры были не совсем одеты, ему стоило большого труда удержаться и не принять участия в демонстрации своих болячек. Он повел Сина в кабинет и предложил сигару.

— Ну ладно, Коуртни. Надеюсь, вы готовы к новым поручениям?

— Напротив, я решил послать эту работенку к черту.

— Думаю, все можно будет устроить. Я распоряжусь, чтобы казначейство разобралось с делами. И велю Петерсону заняться твоими бумагами. — Ачесон кивнул.

— Я хочу уехать завтра, — настойчиво произнес Син, и Ачесон улыбнулся:

— Торопишься? Ладно. Петерсон вышлет тебе бумаги по почте. Твои войска уже расформированы, значит, ты свободен.

— Хорошо. — Син опасался, что могут возникнуть какие-то возражения, и теперь с облегчением рассмеялся.

— Но есть еще три вещи, — продолжал Ачесон. Син нахмурился.

— Во-первых, личный дар его величества — орден за доблестную службу и за поимку Лероукса. Награждение состоится на следующей неделе. Лорд Китченер хочет лично вручить его тебе.

— Черт, нет! Если ради этого мне придется торчать здесь еще неделю, я не согласен.

Ачесон кашлянул:

— Странная форма выражения благодарности. Ладно, Петерсон перешлет по почте и награду. Во-вторых, я смог повлиять на военный казначейский трибунал. И хотя парламент еще не принял закон, они освободили твой счет.

— О Боже! — Син остолбенел. По просьбе Ачесона ему должны отдать десять тысяч фунтов, ведь ровно столько было у него на счету в банке. В самом начале войны буры закрыли его. И так как он был уверен, что никогда не получит свои деньги назад, то стал забывать о них. — Но, наверное, они не все выдадут?

— Не будь наивным, Коуртни. — Ачесон кашлянул. — Около двадцати процентов сейчас и, возможно, что-то еще после принятия закона. В конце концов, две тысячи сейчас лучше, чем журавль в небе. Вот чек. Распишись здесь.

Син с большим удовольствием изучал чек. Теперь можно будет отдать ссуду обществу акаций. Он поднял глаза.

— А что в-третьих?

Ачесон вынул визитную карточку и протянул Сину.

— Это моя визитка. Я приглашаю тебя в гости. Будешь в Лондоне, живи у меня сколько хочешь. — Он встал и протянул руку. — Удачи, Син. Надеюсь, мы еще увидимся.

Находясь в приподнятом настроении от полной свободы и собираясь устроить прощание с Канди, Син остановил кеб. Первым делом он отправился на вокзал, чтобы забронировать место в поезде, который на следующий день отправится на юг, и послать Аде сообщение о возвращении. Следующий маршрут был на улицу Посыльных. Войдя в холл отеля Канди, он попросил позвать владелицу.

— Миссис Раутенбах отдыхает, сэр, ее нельзя будить, — сообщил ему клерк.

— Спасибо. — Он дал служащему пол гинеи и, невзирая на его протесты, поднялся наверх по мраморной лестнице.

Тихо войдя в гардеробную Канди, Син направился в спальню. Он хотел удивить ее, но вместо этого удивился сам. Канди Раутенбах развлекалась с джентльменом. Его форма висела на спинке одного из позолоченных стульев, обитых красным бархатом, и свидетельствовала о том, что мужчина был лейтенантом войск его величества.

До этого Син был уверен, что Канди принадлежит только ему. Его охватил гнев, он забыл о том, что пришел попрощаться, что его отношения с Канди были чисто дружескими и что на следующее утро он уезжает, чтобы жениться на другой. От увиденного он словно с цепи сорвался.

Не собираясь уменьшать достоинств лейтенанта, Син решил сыграть злую шутку. Он знал апартаменты Канди так же хорошо, как и ее тело. Канди была ему представлена как миссис Раутенбах. И вот большой и разгневанный мужчина, склонившийся над кроватью и вопящий, как раненый бык, решил разыграть из себя единственного мистера Раутенбаха, вернувшегося с войны. Лейтенант быстро ретировался. А что оставалось делать? Во-первых, пришел муж миссис Раутенбах, а во-вторых, он — полковник. Последнее было весомей, так как юноша происходил из древнего рода, одна из заповедей которого гласила: «Никогда не заводи романов с женами командиров».

— Сэр, — произнес он, стараясь хоть чем-то прикрыть наготу, — надеюсь, я смогу вам все объяснить.

— Ты — недоносок! — Син произнес эту фразу таким тоном, что лейтенант понял — объяснения не помогут.

Кратчайшим маршрутом, через кровать, Син шел на него. Канди, будучи шокирована в первые минуты его появления, долго не могла принять участие в этом спектакле. Но теперь она закричала и откинула пуховое стеганое одеяло так, что Син запутался в нем и с грохотом повалился туловищем на пол, ногами на кровать.

— Убирайся! — крикнула Канди, пока Син пытался выбраться. Потом она быстро прыгнула на Коуртни, пытаясь связать его простыней. — Торопись! Ради Бога, торопись! — Как назло, лейтенант никак не мог попасть ногой в штанину бриджей.

— Он разорвет тебя на куски. — Канди бросила ему оставшуюся одежду. — Сапоги наденешь потом.

Лейтенант бросил мундир на плечо, схватил сапоги и напялил каску на затылок.

— Прошу прощения за причиненное вам беспокойство, — произнес он и добавил, вспомнив о правилах хорошего тона: — Пожалуйста, принесите мои извинения вашему мужу.

— Убирайся, болван, — взмолилась она, устав от борьбы со связанным Сином. Когда гость ушел, она встала и ждала, пока Син выберется из одеяла.

— Где он? Я убью его! Я уничтожу этого ублюдка! — Коуртни наконец-то вскочил на ноги и стал дико озираться. Но первым делом он увидел Канди, которая громко хохотала. И хотя в ее смехе было немного истеричности, все равно это было приятное зрелище.

— Почему ты остановила меня? — строго спросил Син, но тут же забыл о лейтенанте, посмотрев на грудь Канди.

— Он решил, что ты — мой муж, — прошептала она.

— Урод, — буркнул Син.

— Он милашка. — Вдруг она перестала смеяться. — Какого черта ты сюда приперся? Или ты думаешь, что все в этом мире принадлежит тебе?

— Ты принадлежишь мне!

— Иди к черту! — возмутилась Канди. — Племенной бык.

— Сначала оденься.

События разворачивались совсем неожиданно. Син думал, что она будет извиняться, каяться.

— Убирайся! — вопила она, все больше распаляясь. Син никогда не видел ее в таком состоянии и потому не успел уклониться от большой вазы, которая полетела ему в голову. Совсем озверев от фейерверка осколков, она схватила еще один снаряд, на этот раз зеркало в раме, которое разлетелось вдребезги о стену у него над головой. Несмотря на то что Син пытался уберечься, Канди умудрилась попасть в него тяжелым портретом неизвестного офицера. Она явно предпочитала мертвых героев.

— Сука! — прорычал Син, придя в ярость от боли, и перешел в контрнаступление.

Канди сопротивлялась, обнаженная и визжащая, но он поднял ее на плечи к швырнул на кровать.

— А теперь, моя девочка, — ворчал он, хлопая ее по мягкому месту с такой силой, что оставались розовые следы, — мы поучим тебя хорошим манерам.

Следующий удар оставил точный отпечаток его руки на ее милой щечке. Она поняла, что сопротивляться бесполезно. Потом удар послабее и последний — просто в назидание.

В очередной раз занеся руку, Син с раскаянием подумал, что впервые в жизни бьет женщину.

— Канди, — неуверенно произнес он и очень обрадовался, когда она села к нему на колени, обняла за шею и повернулась горящей щекой. Ему очень хотелось извиниться, более того, он был готов вымаливать прощение, но, преодолев себя, резко произнес: — Ты хочешь извиниться за свое поведение?

Канди вздохнула и кивнула:

— Пожалуйста, прости меня, дорогой. Я заслужила этот урок. — И она дотронулась пальцами до его губ. — Пожалуйста, прости меня. Я так виновата. Мне так жаль.

В тот вечер, они ужинали в кровати. Рано утром, когда Син лениво нежился в пенной ванне и горячая вода лилась ему на спину, сказал:

— Сегодня утром я уезжаю домой. Хочу поспеть к Рождеству.

— О, Син! Разве ты не можешь остаться? Хотя бы на несколько дней?

— Нет.

— Когда ты вернешься?

— Не знаю.

После долгой паузы она сказала насмешливо:

— Похоже, я не вхожу в твои планы?

— Ты же мой друг, Канди! — запротестовал он.

— Ну что же, хоть на этом спасибо. — Она встала. — Я прикажу подать завтрак.

В спальне она остановилась у зеркала в полный рост. Голубой шелк пеньюара очень шел к ее глазам. Но сейчас ей было не до этого.

«Я богата, — думала она, — и не хочу быть одна». Канди отошла от зеркала.

Глава 59

Син медленно брел по гравийной дорожке к особняку Голдберга. Он прошел между деревьями, зелеными газонами и оказался у фасада дома, выстроенного в стиле рококо. Это утро навевало дремоту, и голуби, сидящие на деревьях, сонно ворковали.

Вдруг из-за аллеи, обсаженной кустарником, до него донесся звонкий смех. Он остановился и прислушался. Вдруг он испугался — возможно, она откажется встретиться с ним, ведь она не отвечала на письма.

Он поборол страх и пошел дальше, ступая по ковру газона, пока не оказался у амфитеатра. Вокруг стояли вазы с изображением Парфенона. Белые мраморные колонны отражались в пруду. Он видел карпов, которые лениво плавали среди зеленых водорослей и лилий. Цветы были белыми, золотыми и пурпурными.

Рут сидела на мраморном бордюре. Вся в черном — от платья до туфелек. Правда, руки были обнажены, она размахивала ими, крича:

— Иди, Темпест. Иди ко мне.

В десяти шагах от нее, удобно устроившись на газоне, сидела Темпест Фридман и качала головой, отказываясь подойти.

— Иди сюда, детка, — настаивала Рут, и ребенок очень медленно наклонился вперед, высоко подняв ручонки, короткая юбочка задралась, открыв краешек панталон. Она оставалась в такой позе несколько секунд, потом с трудом поднялась и стояла, покачиваясь на пухлых, розовых ножках. Рут радостно развела руками, радуясь успеху дочери, которая улыбнулась ей в ответ, обнажив четыре белых зуба. — Иди к маме, — со смехом позвала Рут, и Темпест сделала несколько неуверенных шагов. Потом, опустившись на четвереньки, поползла. — Ты — маленькая плутовка! — обвинила ее Рут и, подхватив под мышки, подбросила вверх. Темпест радостно засмеялась.

— Еще, — требовала она — еще.

Сину хотелось смеяться вместе с ними. Ему хотелось подбежать и схватить их обеих на руки. Неожиданно он понял, что именно в этом и заключается смысл жизни. Женщина и ребенок. Его женщина и его ребенок.

Рут подняла глаза и увидела его. Она застыла, прижав дочку к груди, и маска безразличия скрыла лицо. — Здравствуй. — Он стоял рядом с ними, теребя в руках шляпу.

— Здравствуй, Син. — Ее лицо озарила слабая, неуверенная улыбка. — Тебя так долго не было. Я думала, ты вообще не придешь.

Син широко улыбнулся и сделал шаг вперед, но в этот момент Темпест, до этого смотревшая на него с любопытством, начала вырываться и кричать:

— Дядя! Дядя! — Она била Рут по животу, потом наклонилась к Сину, собираясь дотронуться до него.

Рут от удивления чуть не уронила девочку. Бросив шляпу на землю, Син подхватил ребенка.

— Еще, еще! — кричала Темпест, требуя, чтобы ее подбрасывали.

Син слабо разбирался в детях, но, вспомнив, что у них мягкая макушка, пришел в ужас оттого, что может уронить девочку и она ударится головой. Наконец Рут перестала смеяться и взяла у него ребенка.

— Пошли в дом. Пора пить чай.

Они медленно шли по газону, держа девочку за ручки, и так как ей нe надо было соблюдать равновесие, то она сосредоточилась на том, какую ножку надо ставить раньше.

— Син, первым делом я хочу кое-что узнать. — Она смотрела на ребенка, а не на него. — Ты… — Она сделала паузу. — Соул… Ты мог предотвратить то, что с ним случилось? Я имею в виду, ты не… — Ее голос дрожал.

— Нет, я не мог, — отрывисто произнес он.

— Поклянись мне, Син. Ради Бога, поклянись!

— Я клянусь тебе. Я клянусь… — Он прервался, решив, что его жизнь — не такая уж важная штука. — Я клянусь жизнью нашей дочери.

Она с облегчением вздохнула:

— Вот почему я не писала тебе. Мне надо было знать наверняка.

Ему захотелось рассказать ей о том, — что он намерен взять ее с собой, о Львином холме и об огромном пустом доме, где она будет хозяйкой. Но он знал, что сейчас — неподходящий момент, ведь только что они говорили о Соуле. Надо было подождать.

Они подошли к дому Голдберга. Рут отдала ребенка няне. И пока они пили чай, Син пытался скрыть то, что можно прочесть во взгляде, обращенном на любимую женщину.

Когда они остались вдвоем на лужайке, Син не удержался:

— Рут, ты поедешь домой со мной.

Она остановилась у розового куста, сорвала цветок, обрывая лепесток за лепестком, бросала на землю и только потом посмотрела в лицо Сину.

— Я? — тихо переспросила она. Син испугался выражения ее глаз.

— Да, — подтвердил он. — Через несколько дней мы сможем пожениться. Нам потребуется время только для того, чтобы расписаться и собрать вещи. Потом мы уедем на Львиный холм. Я еще не рассказывал тебе о нем.

— Черт тебя побери, — тихо произнесла она. — Черт тебя побери с твоим самомнением.

Он с удивлением посмотрел на нее.

— Ты махнул хлыстом и думаешь, что я буду лаять и прыгать через обруч. — Злость завладела ею. — Я не знаю, как ты обращался с другими женщинами, но я не проститутка и не допущу, чтобы со мной обращались подобным образом. Неужели ты не в состоянии вообразить, что я не собираюсь за тебя замуж? Как ты мог забыть о том, что я вдовствую всего три месяца? Как ты мог подумать, что я, не относив траура по мужу, брошусь в объятия другого мужчины?

— Но, Рут, я ведь люблю тебя. — Он пытался успокоить ее, но она продолжала кричать:

— Тогда докажи это, черт тебя побери. Докажи своей нежностью. Разговаривай со мной как с женщиной, а не как с пустым местом. Постарайся понять меня.

И тут его удивление сменилось гневом, и уже он в свою очередь крикнул ей:

— В ночь бури тебя не мучили подобные угрызения, да и впоследствии тоже.

Это был удар хлыстом. Она отступила назад, и смятые розовые лепестки выпали из ее рук.

— Ты — свинья, — прошептала она. — Убирайся и никогда не возвращайся, никогда.

— Всего наилучшего, мадам. — Он надел шляпу, развернулся и быстро пошел по лужайке. Дойдя до гравийной дорожки, он замедлил шаг и остановился, проклиная свою гордость и несдержанность.

Он медленно повернулся. Лужайка была пуста.

По широкой мраморной лестнице Рут добежала до своей спальни и бросилась к окну. С высоты третьего этажа его фигура казалась не такой большой, темная одежда контрастировала со светлым гравием. Он дошел до ворот и остановился. Она высунулась из окна, чтобы он мог заметить ее, когда повернется. Рут видела, как он неторопливо прикурил длинную черную сигару, бросил спичку, постоял, расправил плечи ушел.

Не веря собственным глазам, она долго смотрела на колонны у ворот, на темно-зеленые заросли боярышника, среди которых он исчез. Потом медленно отошла от окна и села на кровать.

— Он не понял. Почему? — тихо прошептала она.

Она знала, что будет рыдать всю ночь. В темноте всегда так одиноко.

Глава 60

Син вернулся в Ледибург туманным зимним полуднем. Когда поезд со скрипом тормозил у края платформы, он высунулся в окно и смотрел на поросшие зеленью горы Львиного холма. И хотя Коуртни пребывал в мрачном настроении, родные места не оставили его равнодушным.

«Вот я и прошел полпути. В этом году мне исполнится сорок один год. Всю жизнь я боролся. Пусть же мне за это воздастся.

В моем кошельке чуть больше двух тысяч фунтов (большое спасибо военному казначейству). У меня пятнадцать акров земли, и в будущем я собираюсь увеличить свой надел в несколько раз. А еще на следующий год я смогу обрезать акацию, растущую на десяти акрах. И хотя я взял большую ссуду, я смогу вернуть ее и все равно останусь богатым человеком.

Что касается внешности — много седины, завидная коллекция шрамов и сломанный нос. Но я все еще могу поднять и перенести две упаковки по двести фунтов и съесть пол барана за один присест, без бинокля в состоянии пересчитать поголовье газелей в стаде с расстояния в две мили, а Канди ни на секунду не усомнилась в запасе моих жизненных сил. Значит, я не так уж стар.

А еще у меня есть сын, который живет со мной (хотя Бог меня не обидел и даровал еще одного сына и дочь). И несмотря на то что я потерял лучшего друга, друзей у меня осталось больше, чем врагов.

Да, я достиг многого. И знаю, чего хочу еще: возделывать землю и надеяться на удачу. И мне это очень нравится.

На что же я должен обратить внимание? На будущие доходы, ненависть брата и сына и на Рут».

Рут ушла! Рут ушла! С бранью и руганью. Затаив обиду. Рут ушла! Рут ушла! Все будут смеяться над ним.

Син нахмурился и с трудом заставил себя думать о другом.

— Удача, не отворачивайся от меня!

Несколько месяцев подряд Син довольно энергично занимался развитием хозяйства Львиного холма. Он собирался ободрать кору с выросших деревьев, снять урожай с трети акаций через год, когда они достигнут нужного размера, а еще с трети — через два года. Для осуществления этого плана ему нужно был две тысячи фунтов и ссуду, но он твердо решил засадить акацией всю землю. Но когда все намеченное было сделано, ему не удалось отдохнуть. Он купил книгу рекомендаций по межеванию. Коуртни промерил землю и разбил ряды деревьев новыми дорогами, чтобы облегчить подход к акациям, когда начнут обдирать кору.

Когда и эта работа подошла к концу, он отправился к Деннису Петерсону и целый день провел в спорах о цене за ранчо Магобо-Клуф, которое собирался купить. Ему нечем было платить, а Джексон из общества по разведению, акаций Наталя не хотел выдавать ссуду. Когда Деннис отказался от продления срока уплаты, Син обратился к Ронни Паю из банковской и трастовой компании. Коуртни не очень надеялся на успешный исход их встречи и был удивлен, когда Ронни, предложив кофе и сигару, вежливо выслушал его просьбу.

— Ты все ставишь на единственную лошадку, Син, — предупредил его Пай.

— Но это верная лошадка. Она не проиграет

— Хорошо. — Ронни кивнул. — Тогда поступим так. Я дам тебе десять тысяч фунтов на развитие Магобо-Клуф плюс полную его стоимость. Отдашь деньги и получишь первую закладную за Магобо-Клуф, а вторую, за Львиный холм, после того как общество по разведению акаций Наталя даст тебе ссуду.

Син согласился. Через неделю Ронни Пай поехал к Джексону в Питермарицбург. После слов приветствия Ронни поинтересовался:

— Вас устраивают условия Коуртни?

— Залог хороший, — Джексон колебался, — но какой-то этот Коуртни сумасшедший.

— Я могу за него поручиться, — деликатно заверил его Пай, и Петерсон задумчиво почесал нос, чтобы скрыть облегчение.

Син с радостью отвел своих зулусов на девственные пастбища Магобо-Клуф. Он радовался, глядя на вспотевшие тела поющих чернокожих, сажающих маленькие деревца в красную богатую землю.

В те дни Дирк все время находился рядом с Сином. Он все реже посещал школу. Поняв, что из Дирка не выйдет ученого, отец сквозь пальцы смотрел на скандалы, которые закатывал мальчик по утрам перед тем, как идти в школу. Через несколько минут после ссоры, к огромной радости сына, он разрешал ему сопровождать его на плантацию. Дирк подражал походке Сина, его манере сидеть в седле. Он внимательно слушал его речи, а потом повторял, часто не понимая смысла. Днем они охотились на перепелов, фазанов и цесарок. По воскресеньям Син ездил на охоту с соседями, иногда они играли в покер, а иногда просто пили бренди. Дирк сопровождал его повсюду.

Несмотря на протесты Сина, Ада с девушками вернулась в коттедж на улице Протеа. Поэтому в доме на Львином холме стало очень пусто. Коуртни с сыном пользовались только тремя комнатами из пятнадцати, да и те были плохо обставлены. На полах не лежали ковры, стены не украшали картины. В комнатах стояло несколько обтянутых кожей стульев, железные кровати, столы из хвойных пород деревьев и пара шкафов. По углам были разбросаны книги и приспособления для рыбной ловли, два дробовика, на каминной решетке висело ружье. Желтый пол, поцарапанный лапами щенков пойнтеров, не был отполирован, а под стульями и кроватями копилась грязь. В спальне Дирка, куда Син никогда не заходил, валялись груды грязных носков и рубашек, школьные учебники лежали прямо на полу, зато стены украшали военные трофеи.

Син не интересовался домом. Это было место, где они спали, ели и прятались от дождя. Камин существовал для тепла, а свет ламп — для того, чтобы читать. Нацепив очки, купленные у проезжего матроса, Коуртни проводил вечера, изучая книги по политике и географии, экономике и земледелию, математике и медицине. А Дирк сидел рядом с ним и, делая вид, что готовит домашнее задание, наблюдал за отцом. Иногда Син занимался корреспонденцией, и тогда мальчик засиживался с ним далеко за полночь.

Син переписывался с Джанни Неймандом и Жан-Полем Лероуксом. Они стали заметными политическими фигурами в Трансваале и хотели, чтобы Син к ним присоединился. Они организовали партию Южной Африки и предлагали Коуртни создать и возглавить отделение их партии в Натале. Коуртни уклонялся от прямого ответа. Не сейчас, возможно, позже.

Раз в месяц он получал длинное и подробное письмо от Джона Ачесона. Генерал вернулся в Англию, и теперь его звали лорд Кайстербрук, он был членом палаты лордов. В своих посланиях он сообщал Сину о настроениях англичан и событиях в королевстве, Син в свою очередь не задерживался с ответом.

Иногда он с болью думал о Рут и тогда становился злым, угрюмым и чувствовал себя ужасно одиноким. Он не мог заснуть и направлялся к одинокой вдове, которая жила в стандартном коттедже у железнодорожной станции.

И все же он считал себя счастливчиком. Однажды, в начале сентября 1903 года он получил открытку. В ней говорилось:

«Мисс Темпест Фридман с радостью примет у себя полковника Коуртни, кавалера Орденов, по поводу своего третьего дня рождения.

26 сентября в 4 часа дня. Голдсберг, Охотничья долина Питермарицбург».