Боль была неописуемая, я сжался и непроизвольно откинулся назад, к охранникам. Они схватили меня.
      — Заткнись! — От боли и гнева у Дейли была настоящая истерика. Он размахнулся еще раз, и дубинка снова впилась в едва зажившую плоть.
      На этот раз я закричал:
      — Я убью тебя, ублюдок! — Дейли от боли все еще не твердо держался на ногах и неуверенным движением пытался вытащить из кобуры пистолет.
      Случилось то, на что я рассчитывал. Уолли отпустил меня и прыгнул вперед.
      — Нет, только не это, — крикнул он.
      Ростом он превосходил тощего и скрюченного от боли Дейли, и одним сильным движением своей коричневой руки блокировал намерения инспектора.
      — Не мешай мне! Это приказ! — прокричал тот, но Уолли отстегнул кобуру и обезоружил инспектора. Затем он шагнул назад, держа в руке пистолет.
      — Я тебя убью за это! — прорычал Дейли. — Твой долг…
      — Я знаю свой долг, инспектор, — Уолли говорил с достоинством. — И он вовсе не в том, чтобы убивать заключенных.
      Затем он повернулся ко мне.
      — Мистер Харри, а вам следует поскорее выбраться отсюда.
      — Ты освобождаешь заключенного, — в недоумении произнес Дейли, — парень, я тебя прихлопну за это.
      — Ордера на арест не было, — отрезал Уолли. — Как только Президент подпишет его, мы снова доставим сюда мистера Харри.
      — Ты черный ублюдок, — задыхаясь произнес Дейли, а Уолли повернулся ко мне: "Уходите и побыстрее!"
      Дорога домой показалась мне бесконечной, и каждый ухаб на ней больно отзывался в груди. Однако, то что я узнал в результате моего маленького ночного приключения, еще раз подтвердило мысли о том что, чтобы там не находилось в свертке, покоящемся сейчас у Больших Чаек, оно не сулило ничего хорошего такому миролюбивому джентльмену, как я. Я вовсе не обольщался мыслью, что это было последней попыткой Дейли устроить мне допрос. Как только он оправится от удара, который временно вывел из строя его аппарат размножения, он снова попытается присоединить меня к осветительной сети. Я пытался вычислить, действовал ли Дейли в одиночку, или имел партнеров. Скорее всего, он действовал один, воспользовавшись подходящим случаем.
      Я припарковал пикап во дворе и прошел в дом. Пока меня не было, миссис Чабби, видимо, немного подмела и навела порядок. В столовой на столе в жестянке из-под джема стояли свежие цветы, но что еще важнее: яйца, ветчина, хлеб и масло в коробке со льдом.
      Я снял выпачканную в крови рубашку и бинты. Дубинка оставила у меня на теле толстые вздувшиеся следы, а раны представляли кровавое месиво. Я принял душ и сделал свежую повязку. Затем, в кухне, стоя обнаженным, я приготовил себе полную сковороду яичницы с ветчиной, и пока она жарилась, налил глоток виски и выпил вместо лекарства.
      Я слишком устал, чтобы разбирать постель, и просто улегся на кровати, размышляя, позволит ли мое самочувствие совершить ночную вылазку, как запланировано. С этими мыслями я и уснул перед самым рассветом.
      Утром я опять принял душ, проглотил две таблетки анальгетика, запив их ананасовым соком, съел еще одну сковороду яичницы и решил, что ответ, скорее всего, будет "да". Я передвигался с трудом, и все мое тело болело, но работать я мог. В полдень я поехал в город и остановился возле лавки миссис Эдди, чтобы сделать покупки, а затем отправился на пристань.
      Чабби и Анджело уже были на борту, и "Балерина" стояла у причала.
      — Я наполнил дополнительные баки, Харри, — сообщил мне Чабби, — она теперь сможет пройти хоть тысячу миль.
      — Ты приготовил сети для груза? — спросил я, и он кивнул в ответ.
      — Они лежат в главном отсеке.
      Нам нужны были эти сети, чтобы погрузить крупные слоновьи бивни на палубу.
      — Не забудь прихватить куртку — ветер такой сильный, что ночью в открытом море будет прохладно.
      — Не беспокойся, Харри, это заметишь лишь ты один. Господи, ты выглядишь так ужасно, как и десять дней назад. Абсолютно больным.
      — Я чувствую себя превосходно, Чабби!
      — Да, — проворчал он, — совсем как моя теща. — Затем он сменил тему разговора: — А что с твоим карабином?
      — Он у полиции.
      — Ты хочешь сказать, что мы выйдем в море без единого ствола на борту?
      — Нам еще ни разу не понадобилось оружие.
      — Никогда не знаешь, когда будет этот первый раз, — проворчал он, — без ружья я буду себя чувствовать просто голым.
      Меня всегда удивляла страсть Чабби к оружию. Несмотря на все мои доводы и примеры, доказывающие обратное, Чабби так и не смог поверить, что скорость и дальность полета пули не зависят от того, с какой силой нажать курок. А Чабби очень хотелось, чтобы его пули летели быстро и далеко, Дикая первобытная сила, с которой он обращался с оружием, давно бы доконала любое ружье, менее крепкое, чем карабин. А кроме того, Чабби не мог нажимать на курок с открытыми глазами. Я был свидетелем того, как он промахивался, стреляя в пятнадцатифутовую тигровую акулу с расстояния в десять футов, имея полный магазин на двадцать выстрелов. Не вышло из Чабби Эндрюса хорошего стрелка, хотя он от природы обожал оружие и все, из чего можно громко выстрелить.
      — Это будет вроде прогулки за покупками, сплошное удовольствие, Чабби, ты сам не заметишь.
      Он скрестил пальцы, чтобы не сглазить, и продолжал наводить блеск на и без того сияющие медные части "Балерины", а я сошел на берег.
      Парадный офис бюро путешествий Фреда Кокера был пуст, и я нажал на кнопку звонка на столе. Голова Фреда показалась из-за дверей, ведущих в заднее помещение.
      — Добрый день, мистер Харри, — он снял пиджак и галстук, закатал рукава рубашки, а также подвязал красный прорезиненный фартук. — Заприте переднюю дверь и проходите пожалуйста сюда.
      Задняя комната резко отличалась от переднего офиса с его безвкусными обоями и пестрыми рекламными плакатами. В сущности, это был длинный мрачный сарай. Вдоль одной стены были сложены дешевые сосновые гробы, а в дальнем углу у двойных дверей стоял катафалк. За невзрачной холщовой ширмой в другом углу находился мраморный стол с канавками по краям и носиком, чтобы жидкость сбегала из канавок в стоящее на полу ведро.
      — Заходите, присаживайтесь, вот стул. Извините, ко пока мы разговариваем, я продолжу свое занятие. Я должен все приготовить к четырем часам пополудни.
      Я бросил взгляд на худенький обнаженный трупик, лежащий на столе. Это была девочка лет шести с темными длинными волосами. С меня хватило одного взгляда. Я отодвинул стул за ширму, чтобы мне была видна лишь лысая голова Фреда Кокера, зажег сигару. В комнате стоял тяжелый запах бальзамирующей жидкости, от него щекотало в горле.
      — Вы привыкните, мистер Харри, — заметил мое отвращение Фред.
      — Ты все устроил? — мне не хотелось обсуждать специфику его занятий.
      — Все в порядке, — заверил он.
      — А ты подмазал нашего друга, Форте?
      — Все в порядке.
      — Когда ты его видел? — настаивал я. Меня очень интересовало состояние Дейли, так и подмывало спросить, как тот себя чувствует.
      — Я видел его утром, мистер Харри.
      — И как он?
      — Выглядел нормально, — Кокер на минуту прервал свое мрачное занятие и вопросительно взглянул на меня.
      — Он стоял, расхаживал по комнате, отплясывал джигу, пел, отвязывал пса? — допытывался я.
      — Нет, он сидел и был не в очень хорошем настроении.
      — Похоже на то, — я рассмеялся, и мои собственные раны стали меньше болеть. — Но он принял взятку?
      — Принял.
      — Прекрасно. Значит, наш договор в силе.
      — Как я и говорил, все устроено.
      — Остальное предоставьте мне, мистер Кокер.
      — Груз находится в устье реки Сальса — там, где она впадает в Южный проток главного русла Дузы. — Я кивнул, это меня устраивало. Там был хороший проток, и можно было неплохо встать на якорь.
      — Условный сигнал — два фонаря, один над другим, стоящие на берегу возле устья. Вы мигнете дважды с интервалом в полминуты, и когда погасят нижний фонарь, можете бросать якорь. Запомнили?
      — Запомнил, — все это было приемлемо.
      — У них будут люди, чтобы помочь с погрузкой.
      Я кивнул, а затем спросил:
      — Они знают, что отлив начнется в три? Я должен выйти из протока раньше этого часа.
      — Да, мистер Харри. Я сказал им, что они должны закончить погрузку к двум часам.
      — Замечательно, а где пункт назначения груза?
      — Сбросите его в двадцати милях к востоку от мыса Растафа.
      — Прекрасно! — это давало мне возможность ориентироваться по маяку, стоящему на мысе. Удобно и просто.
      — Вы сбросите груз на шхуну, которая будет вас поджидать там. Условный сигнал прежний — два фонаря на мачте, посветите дважды через тридцать секунд и погасите нижний. Потом можете сгружать. У них будут люди для разгрузки. Вот, пожалуй, и все.
      — Кроме денег.
      — Кроме денег, конечно, — он вынул из кармана фартука конверт. Я осторожно взял его кончиками указательного и большого пальцев и посмотрел на расчеты, нацарапанные на нем шариковой ручкой.
      — Половина авансом, остальное, как всегда, потом, — пояснил Фред.
      В конверте было тридцать пять сотен, из которых уже были удержаны комиссионные Кокера и взятка Дейли. Значит, четырнадцать сотен. Но из них мне еще предстояло выкроить премию для Чабби и Анджело — еще тысяча долларов — и оставалась сущая ерунда. Я поморщился.
      — Я буду ждать вас завтра утром в девять часов возле вашего офиса, мистер Кокер.
      — Я приготовлю вам чашечку кофе, мистер Харри.
      — Полагаю, что это будет не все, — сказал я, а он засмеялся и еще ниже склонился над мраморным столом.
      Мы покинули Грэнд-Харбор во второй половине дня и сделали обманный рейс вдоль пролива в сторону Бараньего Мыса, на тот случай, если за нами вели слежку из бинокля с Пика Кули. Когда наступила темнота, я лег на нужный нам курс и мы пошли сквозь лабиринт проливов и прибрежных островков к широкому устью реки Дуза. Луны не было видно, но звезды светили ярко, и прибрежные волны поблескивали их отражениями — это был призрачный зеленоватый свет, какой обычно бывает после захода солнца.
      Я вел "Балерину" очень быстро, удачно используя природные ориентиры — свечение атолла в свете звезд, обломок рифа. Даже сам звук воды помогал мне двигаться через пролив и избегать мелководья. Анджело и Чабби сидели нахохлившись возле меня у перил мостика. Время от времени один из них спускался вниз, чтобы сварить крепкий черный кофе, и мы потягивали из кружек дымящийся напиток, вглядываясь в темноту ночи — в отблесках волн можно легко не заметить огни патрульного судна.
      Лишь раз Чабби нарушил молчание:
      — Слышал от Уолли, что ты попал в хорошенькую переделку прошлой ночью в форте.
      — Похоже на то, — согласился я.
      — Уолли пришлось отвести его потом в госпиталь.
      — Его не выгнали с работы?
      — Пока нет. Этот хотел замкнуть его, но Уолли слишком велик ростом.
      В разговор вступил Анджело.
      — Джудит днем была в аэропорту, получала ящик с книгами для школы и видела, как он садился в самолет, чтобы лететь на материк.
      — Кто? — спросил я.
      — Инспектор Дейли. Он улетел дневным рейсом.
      — Почему вы не сказали мне раньше?
      — Мы не думали, что это так важно, Харри.
      — Что ж, — согласился я, — может и не важно.
      Могло быть около дюжины причин, ни одна из которых не имела отдаленного отношения к моему бизнесу. И все-таки мне было не по себе — не нравилось, что этот зверь бродит где-то поблизости в зарослях именно тогда, когда я вышел на рисковое дело.
      — Да, сейчас твой карабин был бы для нас кстати, — с грустью произнес Чабби. Я промолчал, в душе соглашаясь с ним.
      Приближающийся прилив сглаживал обычные водовороты при входе в южный проток Дузы, и я ушел в темноте наугад. Глинистые берега по обеим сторонам реки были утыканы прутьями рыбных ловушек — их обычно ставили местные племена, промышляющие рыбной ловлей — и это служило отличным ориентиром в устье реки. Когда я убедился, что мы вошли в нужный нам проток, я заглушил оба мотора, и мы в тишине дрейфовали вместе с приливом, с напряжением вслушиваясь, не раздается ли в темноте звук мотора патрульного судна. Но в ночи лишь изредка раздавался крик цапли или плеск вынырнувшей на мелководье рыбы. Молчаливые, как призраки, мы плыли вверх по протоку.
      С обеих сторон к нам подступали темные мангровые заросли, наполняя влажный воздух удушливым запахом гниения и болота. На неровной поверхности протока плясал отраженный свет звезд, и однажды длинное узкое выдолбленное каноэ проскользнуло мимо нас, подобно плывущему крокодилу, поблескивая в воде веслами — видимо, рыбаки возвращались домой. Они на минуту остановились, чтобы рассмотреть нас, а затем, даже не поприветствовав, быстро скрылись во мгле.
      — Что-то мне это не нравится.
      — Мы будем пить пиво у "Лорда Нельсона" прежде, чем они успеют доложить кому следует, — я знал что большинство рыбаков на побережье хранили свои секреты и не любили бросаться словами. Поэтому появление каноэ не беспокоило меня.
      Посмотрев вперед, я заметил первую излучину, и течение стало подталкивать "Балерину" к дальнему берегу. Я нажал на стартер, и мотор вновь негромко заурчал. Мы пробирались вверх по извилистому протоку, пока, наконец, не достигли широкой, спокойной реки, где кончились мангровые заросли, а с обеих сторон поднимались невысокие крепкие берега. Примерно в миле впереди я разглядел устье впадающей Сальсы как темный пролом в береговой линии, опущенной стройными высокими камышами. Наверху горел двумя неяркими желтыми огнями — один над другим — условный сигнал.
      — Что я тебе говорил, Чабби, это просто прогулка за молоком!
      — Мы еще не дома, — возразил Чабби, вечный оптимист.
      — О'кей, Анджело, иди к якорям. Я скажу тебе, где их надо бросить.
      Мы медленно ползли по потоку, и у меня в голове вертелись строчки из детских стишков. Я не мог от них отделаться, даже когда оставил управление и достал из отсека ручной фонарь. Три, четыре — взяли гири! Пять, шесть — бревна есть!
      Я на минуту задумался о сотнях серых исполинов, которым было суждено погибнуть из-за бивней, и почувствовал, как щемящее чувство вины щекоткой пробежало у меня по позвоночнику: я был причастен к этой бойне. Но мне удалось отогнать эти мысли и поднять фонарь, направив луч ответного сигнала на горящие на берегу огни. Я сделал три вспышки, как было условленно и поравнялся с береговыми огнями раньше, чем резко погас нижний из них.
      — О'кей, Анджело, пусть судно подойдет ближе, — сказал я и выключил моторы. Якорь упал в воду, и тишину нарушило резкое громыхание цепи. "Балерина" сделала рывок вперед, затем назад, цепь натянулась, а судно развернулось вдоль протока.
      Чабби пошел принести сети для подъема груза, а я остался у перил, с тревогой вглядываясь в свет сигнального фонаря. Ничто не нарушало тишину, кроме трескучего пения лягушек в болотистых камышовых зарослях вдоль берегов Сальсы. В этой тишине я скорее почувствовал, чем расслышал биение сердце гиганта. Пожалуй, оно проникло в меня сквозь ступни ног, а не через барабанные перепонки. Не было сомнения, что это было биение морского дизельного мотора "Алисон". Я знал, что старые, со времен второй мировой войны моторы "Роллс-Ройс" были сняты со спасательных судов и заменены на "Алисон". И теперь звук, который я уловил, несомненно был ленивой нотой "Алисон".
      — Анджело, — я старался говорить как можно тише, но с тревогой в голосе. — Отстегни якорную цепь. Ради бога, поскорей.
      На случай аварии якорная цепь крепилась болтом, и я, благодаря Всевышнему, поспешил на мостик.
      Заводя мотор, я услышал, как Анджело тяжелым молотом вышиб болт. Он сделал удара три, и конец цепи с шумом полетел за борт.
      — Она свободна, Харри, — крикнул Анджело, и я включил ход "Балерины" на полную мощность. Она сердито заворчала, от лопастей вверх полетела белая пена, и "Балерина" рванулась вперед.
      Хотя мы двигались вниз по течению, навстречу нам со скоростью в пять узлов шел прилив, "Балерина" прыгала и не слушалась.
      Даже сквозь шум наших собственных моторов до меня доносилось ворчание "Алисон", и вскоре из поросшего камышами устья Сальсы показался длинный угрожающий силуэт. В свете звезд я узнал судно — изящный корпус, красивый изгиб линий, резко очерченная корма — одна из спасательных лодок Королевского флота, что провела лучшие свои годы в Проливе и теперь доживала последние дни в прибрежных малярийных водах.
      Темнота скрывала ее дряхлость — ржавые пятна и неровную, всю в заплатах покраску — она была совсем старушенция. С нее сняли замечательные роллс-ройсовские моторы, заменив их на менее экономичные "Алисон". В равных условиях "Балерина" обставила бы ее в одно мгновение, но условия были далеко не равные. У другого судна были и сила и скорость, и оно вышло в проток, чтобы перерезать нам путь. Когда же на нем зажглись боевые огни, они ударили нас, как молот. Два ярких слепящих луча, таких сильных, что мне пришлось прикрыть глаза ладонью.
      Судно встало впереди нас, перегородив проток, и я смог различить на его передней палубе неясные фигуры, копошившиеся возле трехфунтовой пушки, что стояла на широкой подставке. Ствол, казалось, был направлен прямо в мою ноздрю, и я почувствовал дикое, безысходное отчаяние.
      Это была тщательно спланированная и мастерски выполненная засада. Я было решил идти на таран. Скорее всего у судна был деревянный корпус, порядком уже прогнивший, и фибергласовый нос "Балерины" выдержал бы удар. Но течение было против нас, и "Балерина" просто не смогла бы набрать необходимую скорость.
      Внезапно тишину нарушил электрический звук громкоговорителя, донесшийся из-за слепящих боевых огней.
      — Подойдите ближе, мистер Флетчер. Или мы будем вынуждены открыть огонь.
      Один снаряд из их пушки оставил бы от нас мокрое место, а пушка их стреляла быстро и метко. С такого расстояния они бы разделались с нами за десять секунд. Я заглушил мотор.
      — Мудрое решение, мистер Флетчер. А теперь встаньте на якорь, — донеслось из громкоговорителя.
      — О'кей, Анджело, — мрачно сказал я и подождал, пока он сбросит запасной якорь. Внезапно я снова почувствовал боль в руке — за последние несколько часов я совсем позабыл о ней.
      — Я же говорил, что без ружья нам просто беда, — пробормотал стоящий возле меня Чабби.
      — Да, хотел бы я посмотреть, как бы ты стал стрелять в эту здоровенную пушку, Чабби. Все бы со смеху покатились.
      Патрульное судно неуклюже маневрировало вокруг нас, не сводя с нас огней и пушечного дула. Мы беспомощно стояли в слепящих лучах и ждали. Я не хотел ни о чем думать, но какой-то внутренний голос издевался надо мной.
      "Скажи прощай своей "Балерине", Харри. Именно здесь ты с ней расстанешься навсегда", — раздавалось у меня в голове.
      Было похоже на то, что в ближайшем будущем я предстану перед отрядом с ружьями в руках, но это не волновало меня так, как перспектива потерять мою лодку. Имея "Балерину", я был мистер Харри, самый удачливый парень на Сент-Мери и один из лучших мастеров в рыбной ловле в этом сумасшедшем мире. Без нее я был обыкновенным оборванцем, который не знает, как наскрести денег на обед. Нет, уж лучше умереть.
      Судно приблизилось к нашему борту, погнув перила и оцарапав целый ярд новой краски, прежде чем им удалось крюком зацепить "Балерину".
      — Сукины дети, — проворчал Чабби, и на нашу палубу прыгнуло с полдюжины вооруженных солдат в униформе — шумной недисциплинированной группой. Они были одеты в расклешенные синие матросские брюки, белые куртки с клапаном на спине, полосатые тельняшки и белые береты с красным помпоном. Фасон формы был явно китайского происхождения, а в руках у солдат были "Калашниковы", с изогнутыми вперед "магазинами" и деревянными прикладами.
      Они, споря между собой — кому принадлежит право толкнуть каждого из нас прикладом, вывели нас вниз, в салон и грубо, пинками усадили на скамью. Мы сидели плечом к плечу друг к другу, а в паре дюймов от нас с автоматами наготове стояли два охранника. Их пальцы с какой-то кровожадной надеждой впились в курки.
      — Теперь мне понятно, босс, за что ты заплатил мне пятьсот долларов, — Анджело пытался превратить все в шутку, но охранник закричал на него и ударил в лицо прикладом. Анджело вытер рот, размазывая кровь по подбородку, и всем нам стало как-то не до шуток.
      Другой вооруженный моряк принялся разносить "Балерину" вдребезги. Я предполагаю, что это был обыск, но они начали крушить все вокруг, ломая встроенную мебель и сдирая обшивку.
      Один из них обнаружил бар со спиртным, и хотя там стояла лишь пара бутылок, раздался одобрительный рев. Они принялись с шумом толкать друг друга, как чайки над добычей, а затем отправились грабить склад с провизией — с не меньшим воодушевлением и радостью. Даже когда их командир, с помощью еще четверых из его команды, преодолел коварную пропасть между двумя суднами, крики и хохот ничуть не стихли, и вокруг продолжал раздаваться треск отдираемой обшивки и звон разбитого стекла.
      Командир тяжелой неуверенной поступью пересек палубу и остановился у входа в салон, чтобы отдышаться. Такого великана я никогда в жизни раньше не встречал — громадное, словно распухшее тело. Из-под форменной куртки выпирал живот, как надутый шар, ткань от натяжения трещала на пуговицах, а подмышки промокли от пота. На груди у него сверкало целое созвездие медалей, среди которых я узнал Американский морской крест и звезду Победы 1918 года. Его голова формой и цветом напоминала черный полированный котел, вроде тех, в которых варили миссионеров, а на голове лихо сидела морская фуражка, украшенная золотыми косичками. Лицо блестело от стекающего струями пота, и он с трудом пытался отдышаться и вытирал пот, уставясь на меня своими выпученными глазами.
      Его тело начало медленно надуваться, распухая еще больше, наподобие громадной бычьей лягушки, я заволновался как бы он не лопнул. Темно-фиолетовые губы, толстые как тракторные шины, раскрылись и из розовых глубин его рта вырвался оглушающий рев.
      — Всем заткнуться!
      В мгновение ока кучка погромщиков онемела и замерла на месте, причем один так и остался стоять с занесенным для атаки на обшивку бара ружьем.
      Исполин тяжело ступил вперед, казалось, наполняя весь салон своими гигантскими телесами. Затем он медленно опустился в мягкое кресло. Он еще раз вытер пот, взглянул на меня, и постепенно его лицо озарилось прямо-таки чудесной дружеской улыбкой, как у громадного, пухлого и очаровательного младенца. У него были крупные, безупречно белые зубы, а глаза почти исчезали в крупных черных складках.
      — Мистер Флетчер, вы просто не поверите, как я рад вас видеть, — его голос был глубоким, мягким и дружеским, а акцент, как у британского аристократа — видимо, он приобрел его в каком-нибудь престижном учебном заведении. Он говорил по-английски лучше, чем я. — Я давно уже мечтал о встрече с вами, можно сказать, годы.
      — Это звучит весьма участливо с вашей стороны, адмирал. — В такой форме он не мог быть ни рангом ниже.
      — Адмирал! — повторил он с восторгом. — Мне это нравится. — Все его тело затряслось, начиная с подрагивания огромного живота и кончая ртом, с жадностью хватающим воздух.
      — Увы, мистер Флетчер, моя внешность ввела вас в заблуждение, — он даже слегка расцвел, пощупал медали и поправил фуражку. — Я всего лишь скромный командующий в чине лейтенанта.
      — Кто бы мог подумать, лейтенант.
      — Нет, нет, мистер Флетчер, не тратьте ваше время на сочувствие. У меня есть власть, какую только можно пожелать. — Он снова остановился, чтобы набрать воздух и вытереть набежавший пот.
      — У меня есть власть, чтобы казнить и миловать, поверьте мне.
      — Я верю вам, сэр, — честно признался я. — Пожалуйста, не беспокойтесь, я верю вам на слово без всяких доказательств.
      Он опять громогласно рассмеялся, чуть было не задохнувшись при этом, затем откашлялся, выплюнул кусок желтоватой мокроты на пол и снова обратился ко мне.
      — Вы нравитесь мне, мистер Флетчер, очень даже нравитесь. Я думаю, что важно не терять чувства юмора. Я также полагаю, мы могли бы стать с вами хорошими друзьями.
      Вот в этом я сомневался, но тем не менее улыбнулся.
      — В знак моего особого расположения, вы можете обращаться ко мне просто по имени — Сулейман Дада, — представился он.
      — Я ценю ваше доверие, поверьте, Сулейман Дада, и, в свою очередь, вы можете звать меня просто Харри.
      — Харри, — сказал он. — Давайте вместе выпьем по глоточку виски.
      В это мгновение в салон вошел еще один человек. Худощавая мальчишеская фигурка, одетая не в привычную униформу колониальной полиции, а в шелковый облегченный костюм, шелковую рубашку лимонного цвета и галстук в тон, на ногах туфли крокодиловой кожи. Редкие светлые волосы были тщательно зачесаны вперед, будто их прилизала корова, пушистые усики были также аккуратно подстрижены. Однако походка его была неуверенной и осторожной, словно щадящей какую-то рану. Я улыбнулся ему.
      — Ну, как теперь себя чувствует твой мешочек, Дейли? — спросил я участливо, но он не ответил, а направился сразу к Сулейману и сел возле него.
      Дада протянул свою огромную лапищу и взял бутылку шотландского виски, принесенную одним из его подчиненных из моих старых запасов, и жестом приказал другому принести стаканы из разбитого бара.
      Когда в руках у каждого из нас оказался стакан виски, Дада выдал тост: "За долгую дружбу и всеобщее процветание".
      Мы выпили, я и Дейли осторожно, а Дада залпом и с нескрываемым удовольствием. Пока его голова была откинута назад, а глаза закрыты, один из его ребят попытался стащить стоящую на столе бутыль виски. Не опуская стакана, Дада отвесил ему такую мощную оплеуху по голове, что от удара она откинулась назад, а бедняга полетел через весь салон, где закончил падение, ударившись о разбитый бар. Затем он осел на пол и долго не мог прийти в себя. Я понял, что Сулейман несмотря на свою тучность, обладал быстрой реакцией и недюжинной силой.
      Он осушил свой стакан, поставил его и вновь наполнил. Он опять взглянул на меня, но выражение его лица изменилось. Несмотря на шарообразные складки жира, клоун исчез и я остался перед лицом проницательного, опасного и абсолютно безжалостного противника.
      — Харри, я понимаю, что вы и инспектор Дейли не довели до конца свою недавнюю дискуссию, — я только пожал плечами. — Мы все здесь понимающие люди, Харри, в этом я уверен.
      Я промолчал, продолжая изучать с глубокомысленным видом стоящий передо мной стакан виски.
      — Я нахожу это удачным. Ведь подумайте, что может произойти с непонимающим человеком в вашей ситуации, — он остановился и прополоскал горло глотком виски.
      Пот блестел подобно угревой сыпи на его носу и подбородке.
      — Прежде всего, непонимающий человек может стать свидетелем того, как членов его команды выведут одного за другим и казнят. Для этого мы используем топорики. Неприятное занятие, тем более, что инспектор Дейли утверждает, что у вас с этими двумя особенно теплые отношения.
      Чабби и Анджело заерзали на своих местах.
      — Затем, непонимающий человек увидит, что его судно уводят в залив Зинбалла. А раз так, то вернуть его не представляется возможным. Судно будет попросту официально конфисковано, прямо из моих скромных рук.
      Он остановился и показал свои скромные руки, протянув их прямо к моему носу. Они подошли бы самцу гориллы. Мы оба на мгновение уставились на них.
      — Ну, а затем, непонимающий человек может оказаться в тюрьме Зинбаллы, которая, как вы догадываетесь, является политической тюрьмой с максимальной охраной.
      Мне уже доводилось слышать о тюрьме Зинбаллы, как и любому на побережье. Те, кто покидал ее, были либо мертвы, либо сломлены телом и духом. Ее еще звали "львиная клетка".
      — Сулейман Дада, позвольте заверить вас в том, что я один из самых понятливых по своей натуре людей, — пообещал я, а он снова расхохотался.
      — Я был в этом уверен, — сказал он. — Я таких людей за версту вижу.
      Он снова стал серьезным. Я подумал, если мы сейчас снимемся с якоря, до того, как изменится прилив, мы сможем выйти в прибрежный проток до полуночи.
      — Да, — согласился я.
      — Тогда ты должен доставить нас в интересующее нас место и подождать, пока мы не убедимся в том, что ты нас не обманываешь — в данный момент я в этом совершенно не сомневаюсь, а затем ты и твоя команда можете плыть в вашей замечательной лодке куда вам заблагорассудится и уже завтра вы сможете спать в собственной постели.
      — Сулейман Дада, вы щедрый и великодушный человек. У меня также нет оснований сомневаться в правдивости ваших заверений, — не более, чем в свое время Матерсону и Гатри, продолжил я эту мысль про себя. — И кроме того, у меня есть особо непреодолимое желание провести следующую ночь в собственной постели.
      Дейли заговорил впервые за это время. С холодной злобой он цедил из-под своих усов.
      — Да будет тебе известно, что один ловец черепах видел, что твое судно стояло на якоре в лагуне между "Стариками" и Пушечным Рифом за ночь до вашей перестрелки. Надеюсь, ты нас доставишь именно туда.
      — Я не имею ничего против людей, берущих взятки, Дейли. Бог свидетель, я сам не без греха — но где же честь среди воров, как сказал поэт?
      Я был очень огорчен за Дейли, но мои упреки были ему безразличны.
      — Брось свои дурацкие штучки, — предупредил он.
      — А ты и в самом деле здоровенный кусок дерьма, Дейли. Я бы с тобой мог бы получать призы.
      — Успокойтесь, джентльмены, — Дада поднял руки, чтобы прервать поток моего красноречия. — Давайте останемся друзьями. Еще по стаканчику виски, и Харри отправится с нами в увлекательнейшее путешествие.
      Дада до краев наполнил стакан и помедлил, перед тем, как еще раз выпить:
      — Мне кажется, я должен предупредить вас, Харри. Я не переношу, когда судно слишком раскачивает. Мне это просто не по нутру. Так что, если будет качка, я рассержусь на вас. Надеюсь, мы понимаем друг друга.
      — Только ради вас, Сулейман, я прикажу водам, чтобы был полный штиль, — заверил я его, и он торжественно кивнул, будто это было то, что он и хотел услышать.
      Рассвет напоминал прекрасную женщину, встающую из моря, как с ложа. Вокруг царили нежные телесные тона и перламутровый свет. Облака напоминали ее сбившиеся за ночь локоны, светящиеся в первых лучах солнца золотым блеском.