Да он босуэллирует. Но кому? Фелтону, конечно. Знает, что тот цел. Уж не с Фелтоном ли дрался Брендон?

— ...я имею честь и привилегию, — звучно, искренне и убедительно говорил Харкацус, — предложить нас в качестве совета, дабы помочь вам, как наследнику престола, служить тому, что осталось от нашей Панархии Тысячи Солнц.

Не успел Брендон ответить, слово взяла пожилая Архонея Цинцинната; возраст даровал ей не меньшее уважение, чем ему — титул.

— Мы сознаем, что вы, как преданный сын Геласаара, укажете нам, что у нас уже существует правительство, возглавляемое Панархом.

— Но мы не можем связаться с ними, равно как и они с нами, — закончил Харкацус. Слова вылетали у него так четко и быстро, словно он творил некий обряд, заклиная зло. — Мы даже не можем быть уверены, что они еще живы. Между тем хаос угрожает не только тем немногим из нас, кому посчастливилось достигнуть убежища. Подумайте о планетах, оставшихся без защиты, о бесчисленных Высоких Жилищах, основанных вашими и нашими предками, об Инфонетических Узлах, о торговых связях — все это отдано на произвол варварских сил Эсабиана, а гражданам грозит уничтожение или рабство.

Он сделал паузу и поклонился Брендону, но все его внимание было сосредоточено на адмирале.

Он знает, что вся власть, которая еще осталась, находится в руках Найберга; Брендон для него — только фигура с короной на голове. Но почему же Брендон им не отвечает?

Найберг перевел взгляд на Эренарха, и Харкацус поторопился закончить свою речь — только эта торопливость и выдавала испытываемую им, впрочем, небольшую, неуверенность.

— Ваша преданность Его Величеству вашему отцу вызывает всеобщее восхищение. — Харкацус широким жестом указал на портрет и на звезды, обретя прежнюю убедительность. — Мы пришли сюда с большого собрания Семей Служителей — такого еще не было со дня, когда мы отпраздновали ваше благополучное прибытие. Там мы слышали хор похвал; эти люди готовы посвятить свои сердца, умы и руки вам, последнему живому представителю Тысячелетнего Мира.

Его взгляд перешел с Найберга на Брендона, ни один из которых не шелохнулся. На заднем плане стоял Себастьян Омилов с измученным, почти страдающим лицом, и Ванн с удивлением увидел рядом с ним вошедшую незаметно капитана Нг.

— Собрание носило неофициальный характер, но вопрос единства и направления приобрел такое значение по мере того, как время идет и мрачные известия растут в геометрической прогрессии, что мы пришли к согласию. Мы должны что-то делать, и время не ждет. Мы предлагаем себя вам, как специалисты различных областей знания, для совета... и руководства.

Харкацус снова поклонился, и Брендон снова промолчал.

Харкацус улыбнулся и заговорил опять — чуть громче — теперь он уже не предлагал, а наставлял:

— Если вы позволите мне коснуться личных аспектов, то нельзя отрицать, что вы молоды и никогда не думали, что вам придется занять место своего уважаемого брата Семиона лит-Аркада, а значит, не получили подготовки, которой он занимался всю свою жизнь. Прошу прощения, что упоминаю об этом, но даже ваше обязательное образование было прервано вследствие инцидента, прискорбного, но извинительного юноше, воспитанному в правилах большого света...

Другими словами: «Ты невежда и не заслуживаешь доверия». Ванн стоял с каменным лицом, но гнев закипал в нем. Почему он не возражает?

— Именно на светском поприще вы не имеете себе равных, украшая собой аристократическое общество, которому столь необходимо держаться вместе в наше смутное время...

Все равно что сказать: ты просто хлыщ, и в этом заключается твоя жизненная функция. Именно это место тебе и отведут, если не будешь действовать. Защищайся же!

Но Брендон молчал.

Улыбка Харкацуса стала слегка натянутой, и Ванн с мрачным удовлетворением заметил испарину на его высоком лбу. В благородно-звучном голосе появились едкие ноты.

— Время поистине смутное, и оно требует от нас, как от наших предков тысячу лет назад, чтобы мы повели людей навстречу смерти во имя победы. Но никто не пойдет за теми, кто в лучшие времена, пусть с благими намерениями, но опрометчиво, переступил через принятые у нас законы и обычаи.

Вот и до Энкаинации дошло. Ясное дело: раз Брендон не отвечает, значит, и тут промолчит. А если начнет оправдываться, то потеряет даже свой статус номинального главы. Потому-то он, наверное, и не отвечает.

Гнев Ванна остыл, уступив место невеселой уверенности, похоже, Семион все-таки был прав: командовать, не поступаясь при этом человечностью, нельзя. На языке власти «гуманный» значит «слабый».

— Учитывая все эти факты, Ваше Высочество, мы нижайше просим вас принять наше руководство.

И Харкацус, не прерывая последнего поклона, повернулся к Найбергу, теперь полностью сосредоточившись на адмирале, словно Эренарх уже подчинился воле большинства.

Но тут Брендон, в свою очередь, поклонился, и у Ванна перехватило дыхание. В Эренархе не было даже намека на поражение или признание своей вины. В его вежливом жесте все было выверено: от наклона до того, как он обвел всех присутствующих своим пристальным голубым взглядом.

Казалось, что воздух искрит от напряжения; настала полная тишина, и Брендон наконец заговорил.

Нг ощутила почтительный трепет.

В Брендона словно перешла часть силы из отцовского портрета на стене, и все взоры сосредоточились на нем. Она поймала себя на том, что сдерживает дыхание.

— Благодарю вас, эгиос, и тех, от чьего имени вы говорили, за вашу заботу — она приличествует Служителям, которые сквозь все превратности войны пробились к Аресу, последнему оплоту власти моего отца.

Первый залп, прямо в носовую часть: вы, мол, живы и невредимы, в то время как другие страдают.

Ториган нахмурился, и лицо Харкацуса напряглось.

— Время действительно критическое, и оно требует величайших усилий от всех нас. Оно также требует тщательного осмысления ролей, которые мы способны сыграть в нашем стремлении сохранить то, что мои и ваши предки создали и приумножили в течение Тысячелетнего Мира.

Нг, наблюдая за эгиосом, видела, что нежелание Брендона ответить прямо на его завуалированные обвинения беспокоит Харкацуса: его поза выдавала неуверенность. Брендон поклонился ему.

— Как вы справедливо изволили заметить, мы должны выдвинуть из своей среды храбрейших вождей, доказавших свою способность вселять веру в своих людей и вести их через великие трудности к победе.

Нг подавила улыбку: она уже поняла, куда он клонит, — и пришедшие с Харкацусом Дулу, судя по легкой перемене поз, тоже поняли.

Он родился в Мандале и всю жизнь провел среди символов, на которые вы ссылаетесь. И никогда не забывал о том, что эти символы — тоже люди.

— И эти вожди еще в пределах досягаемости. — Брендон повернулся к Найбергу. — Ведь это правда, адмирал, что еще не поздно снарядить спасательную экспедицию на Геенну? — Он указал на огромный стенной экран. — И что «Грозный» находится в полной готовности?

— Да, Ваше Высочество, — с безупречной корректностью ответил Найберг.

— Тогда я предлагаю не пожалеть усилий и ввернуть то лучшее, что у нас есть — это наш долг перед триллионами граждан Тысячи Солнц.

Настало молчание. Дулу беспокойно переглядывались. Нг показалось, что Харкацус смотрит на Шривашти. Затем вперед выдвинулся массивный Й'Талоб.

— Но ведь правда и то, адмирал, что в случае ухода «Грозного» для патрулирования останется только «Мбва Кали»? — Й'Талоб, не дожидаясь ответа, повысил голос: — Можете ли вы гарантировать безопасность Ареса в такой ситуации?

— Нет, не могу, — неохотно, но твердо ответил адмирал.

Й'Талоб повернулся к Брендону с легкой торжествующей усмешкой на мясистом лице, а Харкацус грациозно развел руками и склонил голову, сожалея по поводу грубости своего коллеги и в то же время признавая весомость его доводов.

— Вот видите, Ваше Высочество, адмирал не может принять на себя такую ответственность.

— Я это и не предлагаю. — Сходство между Брендоном и его отцом становилось все сильнее — только глаза были другие, лучистые. — Как представитель моего отца и наследник Изумрудного Трона, я принимаю всю ответственность на себя, считая такой выход наилучшим не только для Ареса, но и для всей Тысячи Солнц. Адмирал, подготовьте «Грозный» для экспедиции на Геенну.

Рубеж перейден. Если адмирал не подчинится этому его первому приказу, Эренарху конец — его роль будет ограничена чисто номинальными функциями. Напряжение в комнате сделалось осязаемым — Нг казалось, что они попали прямо в центр солнца.

— Ничего подобного, адмирал, — заявил Харкацус. Он повернулся к Эренарху, и маска вежливости сползла с него, обнажив неприкрытое торжество: — К лицу ли вам, оставившему на смерть тех, кто собрался почтить вас в Зале Слоновой Кости, посылать на смерть еще и космонавтов нашего Флота?

Нг в шоке невольно посмотрела на Найберга. Он это предвидел! Ей казалось, что экспедиция возможна, но адмирал, закаленный в интригах, понимал, что именно эта точка решит, куда склонятся весы.

Мысли в голове Нг сменялись с молниеносной быстротой. Не справедливо ли, что ею, не колеблясь пожертвовавшей жизнью своего любовника и бесчисленным множеством других ради высшей цели при Артелионе, теперь распоряжаются таким же образом?

Теперь все зависело от нее. Она всегда думала, что ее карьеру оборвет удар гиперснаряда или рев раптора; лучше уж это, чем гражданская смерть, которая ждет ее в случае провала Эренарха. Но она принесла присягу и не могла поступить иначе.

Капитан Марго О'Рейли Нг шагнула вперед, почувствовав, что все взгляды теперь устремлены на нее.

— Ему не нужно никого посылать, — сказала она, гордясь тем, как твердо звучит ее голос. — Весь экипаж «Грозного» без единого исключения готов лететь добровольно. Мы можем стартовать в пределах сорока часов.

Выступая против Эренарха, Кестиан Харкацус знал, что победа на его стороне. За бесстрастным, лицом Эренарха, конечно же, пряталось отчаяние. Гностор смотрел на стенной пульт, не желая, видимо, наблюдать унижение последнего из Аркадов, своего бывшего ученика. Адмирал старался не встречаться глазами с Кестианом; он подчинился ему, а не Эренарху, он не пошлет крейсер на погибель, оставив гражданское население Ареса под угрозой нападения Эсабианова флота. Даже десантник, сопровождающий Эренарха, понимал, судя по наклону его плеч, что адмирал должен будет подчиниться новому совету.

Триумф Кестиана сменился яростью, когда капитан крейсера вышла со своим заявлением. Он только что достиг вершины власти, отдав свой первый приказ как фактический правитель триллиона человек, а эта выскочка Поллои бросает ему вызов!

— ...В пределах сорока часов. — Она говорила без намека на уважение, подобающего Поллои перед лицом Дулу высшего ранга; ее патронам, кем бы они ни были, должно быть стыдно.

И им будет стыдно. Он раздавит ее, как раздавил Эренарха, чья слабость доказала его неспособность возглавить Панархию в борьбе против узурпатора.

Но пока что достаточно будет просто отослать ее. Он сосредоточил на ней всю силу своего взгляда, чувствуя поддержку своих сторонников. Сочтя, что молчание слишком затянулось и пора отдать следующий приказ, он сказал:

— Капитан, ваше поведение граничит с неповиновением. Вы можете идти.

Но она встретила его взгляд, не дрогнув, и он внезапно вспомнил, что эта женщина противостояла гиперснарядам Эсабиана при Артелионе и отдала десять тысяч жизней во исполнение того, что считала своим долгом.

Кестиан отчасти даже пожалел, что ее придется уничтожить.

— Нет, эгиос, я не уйду, — сказала она, — пока вышестоящий офицер мне не прикажет. Эренарх прав. Если есть хоть малейший шанс спасти Панарха, мы должны попытаться — этого требует наша присяга.

Она еще смеет напоминать мне о присяге!

Кестиан почувствовал, как его зубы обнажаются в приступе гнева, сжигающего сожаление и укрепляющего решимость. Сейчас он с этим покончит.

— Панарх погиб, а с ним и ваша карьера, капитан. Соларх, — обратился он к десантнику рядом с Эренархом, — приказываю вам арестовать капитана Нг за неповиновение конституционному правительственному органу.

Десантник взглянул на Эренарха, а тот смотрел на Найберга глазами, потемневшими от наплыва эмоций, которые на миг внушили страх Кестиану.

Забудь о нем. Он больше ничего не может сделать.

Кестиан увидел безнадежность в глазах Соларха, увидел, как его рука легла на кобуру и вынула из нее оружие, как его нога напряглась, готовясь сделать шаг вперед...

Но тут всех удивил старый большеухий гностор, стоявший, позабытый всеми, в заднем углу у пульта.

— Нет, — хрипло сказал Омилов. — И чуть погромче: — Я запрещаю.

Кестиан Харкацус изумленно обернулся. В своем ли уме этот человек? Омилов в полной тишине работал с клавиатурой. Кестиан собрался с мыслями.

— Вы запрещаете? Профессор, вы ничего не можете сделать! — В гневе Кестиан отбросил всякие церемонии: понизив ученое звание гностора на одну степень, он предостерегал Омилова от вмешательства в политическую борьбу.

Но тот улыбнулся, как-то внезапно помолодев.

— «Ничего не делать способен кто угодно», — процитировал он и нажал на клавишу приема.

По его лицу пробежала вспышка сканирования сетчатки, и бесстрастный голос компьютера объявил:

— Личность удостоверяю: Себастьян Омилов, прерогат первой степени милостью Его Величества Геласаара III.

У Кестиана дыхание застряло в горле, и тут зазвучали Фанфары Феникса, наэлектризовав всех присутствующих и повернув их лицом к пульту, словно марионеток.

Перед ними возник Геласаар — сила его личности шла от изображения на экране, как цунами, которое, порожденное в океане сдвигами планетарной коры, сметает на своем пути все, что создано человеком.

— Слушайте меня все, кто видит и слышит: повинуйтесь этому слуге моему так, как повиновались бы мне, или будете объявлены изменниками. — Он обвел глазами всех присутствующих и исчез с экрана.

— Командные функции инициированы, — объявил компьютер. — Локальное подчинение завершено, все узлы станции под контролем. Жду ввода.

От наступившей вслед за этим тишины в ушах у Харкацуса зазвенело. Прерогативный Вирус, запущенный в ДатаНет более восьмиста лет назад, в очередной раз выполнил свою функцию: власть над Аресом перешла к Себастьяну Омилову. Никакие средства защиты не действуют против прерогата: если он захочет, он может впустить на станцию вакуум или взорвать ее реакторы, и никто его не остановит.

Омилов шагнул вперед.

— Его Величество предоставил мне право судить и миловать, и сейчас я это осуществляю. Под страхом позора, забвения и смерти приказываю вам направить все усилия на спасение Его Величества.

Последняя слабая надежда зародилась в Кестиане: Омилов не приказывал им подчиниться Эренарху — он только подтвердил его приказ. Может быть, еще есть шанс...

Но за Кестианом наблюдали. Не успел он раскрыть рот, как Тау передал ему по босуэллу: (Не валяйте дурака. Он не может посадить Брендона Аркада на трон, но может помочь ему этот трон удержать.)

Командный тон этих слов заставил Харкацуса вскипеть. (Главой этого совета назначили меня, а не вас!) Ярость сделала его неосмотрительным, и он сказал быстро, не раздумывая:

— Ваша власть, Прерогат, действительна лишь при жизни Панарха. Но Панарх вне нашей досягаемости, и у нас нет связи с ним. Фактически он мертв. — Он повысил голос почти до крика. — Вы говорите от имени старого правительства, а я от имени нового. Корабль останется здесь, чтобы защищать нас!

Слова отразились эхом от дипластовых стен, и стало тихо. Но это была уже не та тишина: весы власти больше не колебались — они раз и навсегда склонились в одну сторону. Кестиан с изумлением и тошнотворным отчаянием увидел, как десантник прячет свой бластер в кобуру и поворачивается к Эренарху в ожидании приказа.

— Капитан Нг, — мягко сказал Эренарх, — приготовьтесь стартовать как можно скорее. — Капитан, отдав честь, вышла, и он сказал, сделав жест, охватывающий всех присутствующих: — Генц, обсудим наши планы.

Надежда умерла в Кестиане: этот молодой человек захватил власть, по праву принадлежащую ему, Харкацусу.

Кестиан стоял, словно приросший к полу, зная, что выставил себя дураком, послужив ширмой для остальных, а Тау Шривашти вышел вперед и грациозно опустился на колено, признавая победу Брендона лит-Аркада. Остальные один за другим последовали его примеру, но Кестиан понимал, что это не для него. Его роль на театре панархистской политики окончена. Жизнь, имущество, семья — все это останется при нем, но он уже никогда не воспользуется этим так, как хотелось бы.

Он повернулся и вышел, и никто не задержал его.