Антон поклонился, родители поклонились в ответ, и он присоединился к своей спутнице.

— Она чуть не потеряла этого ребенка, — шепнула Кэт Й'Мандев. — Роды начались в пути.

Антон подавил гримасу. Тайны продолжения рода его не волновали; он всегда радовался тому, что в их семье наследником был Танри.

Но теперь... Горе обожгло его. Ему до сих пор не верилось, что Танри нет. Но это, конечно, правда. Сам Эренарх преодолел множество световых лет, чтобы вручить ему перстень Танри, и Антон прочел сочувствие в глазах Себастьяна Омилова, встретившись с ним на приеме. Танри погиб, и, видимо, нелегкой смертью. Интересно, жива ли Бикара. Омилова Антон не стал спрашивать — если тот молчит, значит, ничего хорошего сказать не может.

Если она погибла, то надеюсь, что хотя бы вместе с ним.

Фазо направился к столу с закусками. Перстень оттягивал руку особенно тяжело. Танри не оставил наследника — значит, либо старинный род Фазо угаснет, либо Антону придется принять на себя обязанность, которой он всегда наделся избежать.

Он оглянулся на счастливое семейство. Его внимание привлекала не маленькая Илара, а отношения ее родителей — сразу видно, что этих мужчину и женщину связывает не только брачный контракт.

Он перевел взгляд на свою спутницу, думающую, что же ей выбрать: паштет странного вида или нечто воздушное с кремом. Она счастливо прожила несколько десятков лет со своим коллегой по службе, но, являя этим полную противоположность Энре Й'Мандеву, очень любила бывать в обществе. И часто сопровождала в свет офицеров из штаба Найберга, когда это бывало необходимо.

— Попробуй вот то, Антон. Повар Бестан — мастер по разным голголским штучкам.

— Угум. — Он положил что-то себе на тарелку.

Кэт усмехнулась со своим обычным добродушием, наклонив голову набок.

— Ну, кажется, поздравления закончились — пойду поболтаю с Бестан. Она нигде не появлялась с тех пор, как родила.

Антон посмотрел, как она лавирует между гостями. Отбросив мысли о личном и вспомнив о долге, он тоже начал циркулировать, вслушиваясь в каждый разговор.

Вскоре, убедившись, что эта болтовня не стоит ни официального, ни вообще какого-либо внимания, он занял позицию на заднем плане и стал наблюдать. Он отметил с некоторым облегчением, что Хестерфельдт и Искандир не стали залучать на свое торжество особ крейсерского класса. Самой высокой по рангу здесь была Чаридхе Масо, и ясно было, что она снизошла до этого пестрого сборища лишь для того, чтобы придать немного лоска юному Джофу Масо. Не менее ясно было, что главный враг Джофа не подростковая неуклюжесть и повышенная чувствительность, а присутствие грозной, висящей у него над душой матери. Он получал от нее только мрачные взгляды и шипящие укоры.

Немного погодя парень ретировался в дальний угол, спрятавшись за вазоном с цветами. Нетронутая тарелка с едой стояла у него на коленях. Его матушка восседала на почетном месте рядом с хозяйкой и вела беседу, перемежая ее взрывами сердитого смеха.

Но тут в дверях появился дворецкий и объявил бесстрастным, но плохо скрывающим изумление голосом:

— Его Высочество Эренарх.

Раздались возгласы, зашуршали дорогие ткани, и все как один поднялись. Фазо чуть не уронил тарелку. Он знал, что Брендона на Аресе приглашают всюду и всегда, но никто не ожидал, что Эренарх появится здесь.

Однако вот он, одетый по такому случаю в индиго с серебром и будто бы не сознающий, как наэлектризовало его появление всех присутствующих. Впрочем, вскоре выяснилось, почему он пришел: искренняя радость Бестан Хестерфельдт напомнила Антону, что эта женщина была подругой Кириархеи.

Брендон принес свои поздравления, но не ушел, как мог бы сделать даже тот, кто уступал ему по рангу. Он осмотрелся, назвал нескольких человек по имени и сел с бокалом в руке.

— Мы тут говорили о новой исторической пьесе Элизы Бенет, — сказала Чаридхе Масо, — и сошлись на том, что, хотя двору она может показаться старомодной, мы, привыкшие к примитивным увеселениям, находим ее вполне достойной внимания.

Да тут не один выстрел, а целый залп, подумал Фазо, невольно развеселившись. Ему нравился молодой Брендон, в отличие от всех Масо, которых он знал.

Но Брендон, оставшись равнодушен к завуалированной шпильке, сказал:

— Я очень смеялся в том месте, где молодая дама описывает демона страны снов, а принц, развесив уши, думает, что речь идет о нем самом.

Собравшиеся отозвались одобрительным гулом, и пьесу расщипали на части, используя ее достоинства и недостатки в качестве мишени для юмора, не всегда беззлобного. После обстрела намеками, который Чаридхе обрушила на Брендона (он отражал атаку тем, что со всем соглашался), разговор перешел на то, в кого из придворных целила Бенет.

В разгар обсуждения Брендон встал и неторопливо подошел к буфетному столу. Фазо с праздным поначалу интересом следил, как он обменивается несколькими словами с каждым из гостей.

Общая беседа переключилась на новые имена в кинетическом искусстве. Брендон тем временем набрал себе полную тарелку, но в избранный круг не вернулся, а сел на скамейку в метре от Джофа Масо.

Каждое собрание имеет свой центр, и, если самый знатный гость не пользуется своей привилегией, разговор часто заходит в тупик.

Это случилось не сразу. Чаридхе снова взяла руководство на себя, пройдясь по поводу падения вкусов публики — все больше и больше народу предпочитает голографический аккомпанемент музыке. Другие стали высказываться за и против, и немало взоров обращалось в сторону Брендона, но он беседовал с Джофом.

Фазо проглотил последний пирожок и с пустой тарелкой, как со щитом, двинулся к столу. Склонившись над пирожными, он услышал мальчишеский смех и голос Брендона:

— Да нет, мы правда использовали роботов-официантов.

Фазо придвинулся поближе.

— Представь себе тарканцев в их сервоброне, — продолжал Брендон, пародируя тяжелую поступь солдат. — Тут роботы загружаются... звяк-жжж-шлеп! — и шлем залеплен жижей, которую перчаткой не соскребешь. Двое натыкаются друг на дружку, и... — Брендон стиснул в руке пирожок, выдавив начинку. Джоф снова прыснул.

— Так нам и рифтер рассказывал, в н-невесомом зале. М-многие думали, что он это выдумал.

— Чистая правда, — торжественно поднял руку Брендон.

— Я слышала эту историю. — К ним присоединилась тонкая, как тростинка, девочка, раньше сидевшая на том конце комнаты. — Но неужели вы, — серьезно спросила она, — действительно позволили рифтерам разграбить Большой Дворец, Ваше Высочество?

— Только Аванзал Слоновой Кости. Притом каждый из этих предметов внесен в каталог, и когда-нибудь я их выкуплю.

Джоф что-то неразборчиво произнес, и Брендон засмеялся.

— Вот и я так полагаю. Зачем оставлять это Эсабиану?

И на глазах у Фазо центр разговора стал мало-помалу смещаться к Эренарху и Джофу Масо. После воспоминаний, как комических, так и трагических, перешли к тому, что у кого осталось позади. Это был катарсис: Дулу, столь сдержанные в своих чувствах, откровенно говорили о том, что они потеряли.

Разговор шел о материальных потерях, но подразумевались и эмоциональные — поделиться ими значило найти путь к единству. Память Антона Фазо беспокойно шевельнулась, но он не успел понять, в чем дело. Он смотрел, слушал и порядком удивился, когда юный увалень Масо выразил пламенное желание стать пилотом. Брендон выразил ему свое сочувствие и ободрение, что не ушло от внимания матери, которая уже маячила поблизости. Ее впалые щеки пылали. Что это она — злится, что ее обошли? Или радуется, что сын в кои-то веки оказался в центре общества?

Возможно, Чаридхе и сама не знала: когда Брендон чуть позже ушел, он держал ее под руку, а Джоф держался с другой стороны Эренарха, и все трое смеялись. Фазо остался еще ненадолго, и ему показалось, что комната лишилась всей своей энергии и света.

Ваннис и теперь, когда ее вовлекли в глубины регентского заговора, при каждом удобном случае следила за анклавом из своего дома. Брендон последнее время редко бывал дома — но сейчас он там был.

При столь бурной светской жизни с Эренархом уже нельзя было побеседовать наедине, если он сам того не желал (Ваннис не без юмора наблюдала, как Фиэрин пыталась это сделать на балу у Акбани прошлым вечером).

Положение самой Ваннис тоже было не лишено юмора. Все чаще и чаще с тех пор, как их собрали в эту ужасную кучу, ей казалось, что она играет роль в общем фарсе. А те, кто до сих пор верил, что старые истины незыблемы, и то, что здесь происходит, имеет какой-то смысл, забавляли ее еще больше.

В этот час она могла бы царить в каком-нибудь светском кружке, где все отчаянно держатся за мелочи придворного этикета, а вместо этого помчалась домой, чтобы шпионить за человеком, которого всего несколько недель назад считала недостойным даже презрения.

Она думала над своей двойственной позицией, и бесконечные возможности открывались перед ней.

Первым шагом будет приказ, отданный Флоту: собраться при Аресе для атаки и объявить официальный траур по Панарху. Брендон пока что выразил только одно желание: спасти своего отца.

Однако он ничего для этого не сделал. Быть может, он также наивен в политическом отношении, как была Ваннис, когда впервые появилась при дворе?

В этот момент кто-то вышел из транстуба около анклава.

— Омилов, — прошептала Ваннис, узнав эту прямую спину и большие уши. Что за дело может быть у какого-то лейтенанта к Брендону? Осри Омилов приходит сюда уже второй раз за два дня.

Конечно, он был вместе с Брендоном на рифтерском корабле, и кое-кто пытался выдоить из него информацию, но безуспешно. Если Омилов и знал что-то о тайне бегства Брендона с собственной Энкаинации, то не говорил. В свете он появлялся лишь в случае крайней необходимости, да и тогда держался поближе к флотскому начальству.

Ваннис сунула в футляр свой электронный бинокль и открыла садовую дверь. Надо подумать как следует.

Сама того не сознавая, она сжала руками локти. Под ее напускной веселостью таился страх.

Проклятый Тау — зачем он рассказал ей, как умер Семион? Теперь ей все время снился обезглавленный труп. Бестан, которая увлекалась толкованием снов, говорила ей, что это символизирует лишенное головы государство, — и в этом была доля правды.

Но чувства Ваннис были намного сложнее. При всей своей неприязни к Семиону сейчас она приняла бы его с радостью. Она отчаянно нуждалась в том, кто взял бы власть в свои руки, командовал бы кораблем, победил бы должарских дьяволов и вернул прежнюю жизнь.

«Вернул бы мне мое положение».

Правда, теперь она уже переросла светские амбиции. Высокое положение — ничто без реальной власти. И ей нужна эта власть, нужен доступ на политическую арену.

«Но даже если мы сумеем восстановиться...»

Жизнь все равно уже не станет нормальной, и это пугало Ваннис больше всего. Пока Сантос Даймонаскос не прыгнул из шлюза в космос, узнав от Гештар аль-Гессинав, что его металлургический завод в системе Конигвальта взорван рифтерами Эсабиана, Ваннис не задумывалась о том, что идет и вторая, бескровная война — экономическая. У Гештар, безусловно, есть ловкие агенты на местах, которые позаботятся о ее уцелевшем достоянии, но многим придется усвоить, что, если их дома и уцелеют, к промышленным предприятиям это не относится. И Панархия, когда реставрируется, ничем не сможет помочь им.

Осознает ли Брендон все это? Не сказать ли ему?

Под влиянием импульса Ваннис включила свой босуэлл и послала сигнал Брендону. Почему бы и нет, в конце концов?

Размышляя над иронией своего поступка, она, сама того не замечая, опустилась на скамью, устремив невидящий взор на ручей, и вздрогнула, когда в голове расцвел нейросигнал.

(Брендон?)

(Так это вы мне босуэллируете?)

За словами слышался смех.

Она настроила себя на соответствующий тон, хотя и знала, что при передаче он получит кислый оттенок: (Простите меня. Данаэрик скорбит над руинами. Это был порыв, потребность поговорить с вами без придворных условностей.)

Не важно, что он скажет, этот никчемный третий сын еще-возможно-живого Геласаара, говорила она себе, но все же ждала с бьющимся сердцем и затаенным дыханием, пока после бесконечно длинной паузы не пришел ответ:

(Быть может, мне зайти?)

Он так и сделал, и Ваннис, успевшая услать Йенеф с длительным поручением, открыла дверь сама. Она испытала облегчение, увидев, что с ним десантник, а не тот длиннолицый рифтер. На десантника можно не обращать внимания: он знает правила и держится на почтительном расстоянии. А рифтер со своими побрякивающими траурными косами так и ест тебя глазами.

— Доброе утро, Ваннис, — сказал Брендон, входя из сада в дом.

Она улыбнулась и протянула ему руки почтительным и в то же время приглашающим, призывным, интимным жестом. Он зажал ее ладони в своих и поцеловал ей пальцы — не с медлительностью собственника, как Тау, а легко.

— Выпьете что-нибудь? — спросила Ваннис. Что-то надо было сказать, пока десантник осматривал комнату.

— Нет, благодарю. — Он вежливо ждал, когда она предложит ему сесть.

Перед ней возник непрошеный образ Семиона, и она сказала:

— Тогда, быть может, пройдемся?

Вежливость, служившая Семиону и Тау оружием, у Брендона казалась врожденным качеством. Он подчинился без намека на иронию. Может быть, всем, кто стоит у власти, свойственно пользоваться манерами, как ножом с потайным лезвием? Но Геласаар никогда так не делал — а у Брендона никогда не было власти.

Они вышли на мостик над журчащим ручьем. Лепет воды успокаивал: Ваннис чувствовала, что ей сводит шею от стресса, причину которого она не совсем понимала.

Она покосилась на Брендона. Они редко оказывались так близко друг к другу. Он был выше, чем ей запомнилось, и взгляд голубых глаз, такой туманный на балу, теперь стал острым.

Внизу мелькнула серебристая рыбка, и Ваннис спросила:

— Как вы думаете, они настоящие или это просто голограммы?

Он стал смотреть в воду, и она получила еще одну передышку. Ее восприятие тоже как будто обострилось, и она замечала все: его длинные ресницы, прикрывающие всю радужку, свет, обрисовывающий овал его лица, его легкое дыхание.

— Настоящие, — сказал Брендон. — Во всяком случае, на нашей стороне озера. И утки тоже. — Он улыбнулся весело, без всякой задней мысли. — Мы с Жаимом иногда кормим их хлебом. Им нравится.

— Брендон... — Она произнесла это, не подумав, но он, если и заметил, что она опустила титул, не показал виду. У нее сжалось горло. — Я хотела сказать... мы не можем больше жить в хаосе, без правительства.

Туманный взор вернулся, и она даже не уловила, как Брендон это сделал: только что его улыбка была совсем мальчишеской и тут же стала непроницаемой, как сталь.

Однако он промолчал, и она, оглянувшись на десантника, который, как и положено, не показывался на глаза, продолжила:

— Ходят слухи о какой-то перехваченной должарской депеше. Боюсь, вашего отца нельзя будет спасти, если срочно что-нибудь не предпринять.

Намерен ли ты действовать? Или мы должны действовать за тебя?

Всматриваясь в его лицо, она поняла, что хочет, чтобы он действовал, чтобы взял ответственность на себя. Честолюбие толкнуло ее к Тау, но чувство, неясное ей самой и не поддающееся управлению, побуждало желать, чтобы заговор провалился. Тогда Брендон займет свое законное место — и она будет рядом.

Кровь стучала у нее в ушах, и она не дышала, ожидая его ответа.

Наконец он сказал легким, как на балу, тоном:

— Я верю, что мы все же сумеем его спасти.

«Он действительно верит, что его отца можно спасти, — он ничего не смыслит в политике», — подумала Ваннис, и ее дилемма решилась сама собой. Он не сможет противостоять регентам. Выбор сделан: она ничего не скажет о заговоре и предоставит событиям идти своим чередом.

Теперь она могла дать волю чувствам.

— Мне так жаль. Я, конечно же, тоже надеюсь, что его спасут. — Она повернулась к Брендону лицом. Но и в этот миг ее преследовали противоречивые образы: Тау, который никогда не спит нигде, кроме собственной постели; Аркады во всей своей славе; ухмылка Семиона.

Ее решимость ушла в пустоту, ладони вспотели, судорога прошла по диафрагме.

Его лицо не изменило выражения, но в повороте головы и в жесте приподнятой руки проглянула осторожность.

— Никто не узнает, — быстро сказала она. — А если и узнает, завтра можете не обращать на меня никакого внимания: больше я об этом не попрошу. — Ваннис вынула заколку из волос, которые рассыпались по плечам, и разжала руку. Пряжка, сверкнув драгоценными камнями, упала в воду. — Но сегодня мы будем вдвоем.

Он смотрел на испуганно заметавшихся рыбок. Прочтя в его позе сожаление и внутреннюю борьбу, она спросила:

— Ведь дело не в Семионе?

Это была шальная мысль, но по дрогнувшим векам Брендона она поняла, что угадала правильно.

— Хотя он преследует меня повсюду, — тихо произнесла она, — в моей спальне призраков нет. Семион не спал со мной. Никогда.

И тут она испытала шок. Об этом она не говорила никому, даже Бестан, даже...

Но он улыбнулся ей нежно, как никогда прежде, и взял ее за руку, и пожатие его было теплым.

— Сегодня мы будем вдвоем. — Они вместе вошли в дом и закрыли за собой дверь.