3

Выходной за городом по последнему снегу. «Дворники» с усилием сметают с лобового стекла плотные, как гусиный пух, хлопья снега. Нехватка тепла от «печки» восполняется бутылкой крепкой настойки. Звонкое шуршание шин. В нем звуки флейт, барабанов, труб, звон колокольчиков под дугой. Вперед!

Зоя сидела сзади с Натальей Микоян, Аркадий рядом со своим старым другом Михаилом Микояном. Они вместе прошли комсомол, армию, юридический факультет Московского университета. У них были одни стремления, они вместе кутили, им нравились одни и те же поэты, даже одни и те же девушки. Стройный, с мальчишеским лицом и копной черных кудрей, Миша после окончания юридического факультета сразу попал в Московскую городскую коллегию адвокатов. Официально защитники получали не больше судей, скажем, 200 рублей в месяц. Однако частным путем клиенты платили им вдвое, а то и больше, поэтому Миша мог позволить себе носить дорогие костюмы, кольцо с рубином, покупать меха Наташе, приобрести дачу и «Жигули», чтобы туда ездить.

Наташа, смуглая и такая хрупкая, что могла бы носить детскую одежду, пополняла семейный бюджет гонорарами за статьи для агентства печати «Новости» и ежегодно делала аборты: она не могла пользоваться пилюлями, хотя и снабжала ими своих друзей. Вперед!

Дача была в тридцати километрах к востоку от Москвы. Как обычно, Миша пригласил к себе человек восемь друзей. Когда приехавшая компания, сбивая с ног снег, появилась на даче, нагруженная хлебом, банками селедки и бутылками спиртного, их уже встречала натиравшая лыжи молодая пара и толстяк в тесном свитере, пытавшийся растопить печку. Прибыли другие гости: режиссер научно-популярных фильмов со своей любовницей; танцовщик балета, по-утиному шагавший рядом с женой. С дивана без конца падали лыжи. Опоздавшие, женщины отдельно, мужчины отдельно, переодевались для прогулки на воздухе.

— Чудесное утро, — бурно восхищался Миша. — Какой снег — цены нет!

Зоя сказала, что останется с Наташей, которая все еще оправлялась после очередного аборта. Снег перестал, земля покрылась глубокими сугробами.

Миша с удовольствием прокладывал лыжню. Аркадий шел следом, останавливаясь время от времени, чтобы полюбоваться окружающими холмами. Он шагал неторопливо: догнать проваливающегося в снегу Мишу не составляло труда. Через час они остановились. Миша счищал намерзший на крепления снег, Аркадий сбросил лыжи и присел.

Белое дыхание, белые деревья, белый снег, белое небо. Стройные, как женщины (типичное сравнение), березки. Аркадию же они больше напоминали костыли.

Миша сбивал снег так же, как выступал в суде, — яростно, напористо. У него был могучий голос, который так же подходил его тщедушной фигурке, как огромный парус маленькой лодочке. Он изо всех сил молотил по лыжам.

— Аркаша, у меня проблема, — он бросил лыжи.

— Кто она на этот раз?

— Новая сотрудница, ей всего девятнадцать. Боюсь, Наташа догадывается. Что делать, в шахматы я не играю, спортом не занимаюсь, что тогда остается? Самое смешное, что эта девочка — самая невежественная особа, каких я когда-либо встречал, а для меня ее мнение — вопрос жизни и смерти. Любовный роман — не такое веселое дело, когда ты в нем по уши. И не дешевое Ладно, — он распахнул куртку и достал бутылку вина, — французский сотерн, танцор привез, ты его видел — болтался по дому. Лучшее в мире десертное вино. Закусывать нечем. Будешь?

Миша снял фольгу и протянул бутылку Аркадию. Тот, ударив по дну, выбил пробку. Сделал большой глоток. Вино было янтарного цвета, приторно сладкое на вкус.

— Сладкое? — спросил Миша, заметив гримасу Аркадия.

— Не такое, как некоторые наши вина, — ответил Аркадий.

Они по очереди прикладывались к бутылке. С веток падали шапки снега, то с тяжелым глухим стуком, то невесомо. Аркадий любил общаться с Мишей, особенно когда Миша наконец умолкал.

— Зоя все еще жмет на тебя насчет партии? — спросил Миша.

— Я и так в партии.

— Вряд ли этого достаточно. Что тебе стоит быть поактивнее? Сходить раз в месяц на собрание, где, если скучно, можно почитать газету. Раз в год проголосовать, пару раз поучаствовать в распространении заявления против Китая или Чили. А ты даже этого не делаешь. Партбилет тебе нужен только потому, что без него ты не был бы старшим следователем. Всем это известно, так почему не извлечь из этого пользу, походить в райком, завязать там связи.

— У меня всегда были веские соображения не ходить на собрания.

— Не сомневаюсь. Потому-то Зоя так бесится. Нужно и о ней немножко подумать. С твоей биографией тебе прямая дорога в инспектора Центрального Комитета. Разъезжал бы по всей стране, проверял, как соблюдаются законы, проводил кампании. При одном твоем появлении местные милицейские генералы клали бы в штаны.

— Меня это не очень прельщает.

— Неважно. Главное, что получишь доступ в магазины Центрального Комитета, будешь ездить за границу, сойдешься с нужными людьми, двинешься вверх по служебной лестнице.

Небо было чистое и гладкое, как хороший фарфор. Заскрипит, если потереть пальцем, подумалось Аркадию.

— Все мои слова впустую, — заметил Миша. Поговори с Ямским, он к тебе расположен.

— Разве?

— Аркаша, что сделало его знаменитостью? Опротестованное дело Вискова. Ямской в Верховном суде обвиняет должностных лиц, которые незаконно арестовали и приговорили молодого рабочего Вискова к пятнадцати годам по обвинению в убийстве. Подумать только, московский городской прокурор Ямской вдруг выступает защитником прав личности! Новый Ганди, если верить «Правде». А кто возобновил следствие? Ты. Кто вынудил Ямского действовать, пригрозив, что выступишь с протестом в юридических журналах? Ты. И тут Ямской, видя, что тебя не перешибешь, поворачивает на сто восемьдесят градусов и становится главным героем этой истории. Он же тебе по уши обязан. И поэтому, возможно, хотел бы сплавить тебя с глаз долой.

— С каких это пор ты разговариваешь с Ямским? — заинтересовался Аркадий.

— Пришлось недавно. Были маленькие трудности с клиентом. Тот утверждал, что переплатил мне. Не переплачивал он мне. Я же выручил этого сукина сына. Во всяком случае, прокурор оказался на удивление понятливым. Между делом вспомнили и тебя. Случай довольно скверный, хватит об этом.

Значит, Миша запросил столько, что даже оправданный пожаловался? Понятие «продажный» никогда не приходило ему в голову применительно к другу. Казалось, что и Миша удручен своим признанием.

— Я же его выручил. Знаешь, как редко это бывает? Известно, для чего нанимают адвоката. Ты платишь человеку за то, чтобы он выступал в суде по своему усмотрению, без оглядки на тебя. Верно? В конце концов, тебя бы не судили, если ты не виноват, а я не хочу быть соучастником, мне нужно беречь свое доброе имя. Еще до того как обвинитель поднимет свой указующий перст, я публично осуждаю деяния этого преступника. Я не просто оскорблен в своих чувствах, я питаю к нему отвращение. Если моему клиенту повезет, я, возможно, упомяну, что он ни разу не пернул в День Красной Армии.

— Неправда. Ты на себя наговариваешь.

— Во всем, что я сказал, есть доля правды. За исключением одного этого случая — не знаю почему, но здесь я сделал все, что мог. Мой клиент не был жуликом, у него малые дети, он хороший сын и помогает больной матери, она рыдала в первом ряду, он скромный ветеран труда, надежный товарищ и работает, не жалея сил. Он не вор, он просто слаб. Советский суд, этот клюющий носом судья и два невежественных заседателя, жесток, да, жесток, как феодал, но в такой же мере — человечен. Прояви дерзость — и все пропало. Но упади им на грудь, скажи, что виновата водка, женщина, что подзащитный не знал, что творил, и кто знает, как обернется дело? Конечно, все так делают, но, чтобы подняться над заурядным пафосом, надо быть артистом. И у меня получилось, Аркаша. Я даже заплакал, — Миша помолчал. — Зачем я запросил столько денег?

Аркадий не знал что сказать.

— Два дня назад я случайно встретил родителей Вискова, — вспомнил он. — Отец заведует кафетерием у Павелецкого вокзала. Какую жизнь пришлось им прожить!

— Ей-богу, я в отчаянии, — взорвался Миша. — Не поймешь, на кого положиться. Два дня назад я обедал в Союзе писателей с известным историком Томашевским, — маленькое суденышко на всех парусах понесло в новом направлении. — Тебе следует знать этот сорт людей. Всеми уважаемый, обаятельный, он за последние десять лет не опубликовал ни строчки. У него система, которую он мне растолковал. Он начинает с того, что представляет в академию план биографического очерка, дабы получить подтверждение, что его концепция находится в полном соответствии с политикой партии. Как увидишь позже, это очень важный шаг. Дальше, человек, о котором он собирается писать, — обязательно очень важная персона, посему Томашевский два года работает над русскими материалами у себя дома. Но его оставивший след в истории деятель, кроме того, много ездил, да-да, несколько лет прожил в Париже или Лондоне, так что Томашевскому тоже нужно побывать там. Он обращается куда надо и получает разрешение на длительную заграничную командировку. Проходит четыре года. Академия и партия потирают руки в предвкушении выхода в свет жизнеописания этой видной личности, да еще из-под пера самого Томашевского. Теперь Томашевский должен уединиться на даче под Москвой для творческих раздумий над папками с плодами своих исследований, а заодно и присмотреть за садом. Еще два года уходит на обдумывание. И как раз тогда, когда приходит время довериться бумаге, Томашевский снова сверяет свой труд с линией академии и узнает, что политика партии полностью изменилась: оказывается, его герой — изменник. Томашевскому дружно сочувствуют, но ради общего блага ему придется пожертвовать плодами многолетнего труда. Все, конечно, охотно советуют Томашевскому начать новую работу, чтобы забыться в труде. В настоящее время Томашевский занят изучением сыгравшего важную роль в истории деятеля, который некоторое время жил на юге Франции. По его словам, у советских историков светлое будущее, и я ему верю.

Миша снова резко переменил тему разговора и упавшим голосом произнес:

— Я слыхал о трупах в Парке Горького и о том, что ты опять повздорил с майором Приблудой. Ты что, с ума сошел?

Когда они вернулись, в доме не было никого, кроме Наташи.

— Зоя ушла с какими-то людьми с соседней дачи, — сказала она Аркадию. — У них немецкая фамилия.

— Она имеет в виду Шмидта, — Миша сел у огня, чтобы обтаяли ботинки. — Аркаша, ты его, наверное, знаешь. Из Москвы. Он только что занял дачу в конце улицы. Может, это и есть новый Зоин любовник?

По лицу Аркадия Миша понял, что угадал. Он замолк, покраснев, с ботинка капала вода.

— Миша, ступай на кухню, — сказала Наташа. Муж заковылял прочь, а она толкнула Аркадия на кушетку, налила себе и ему водки.

— Дурак, — кивнула она в сторону кухни.

— Он же не знал, — Аркадий в два глотка осушил стакан.

— Это на него похоже — никогда не знает, что говорит. Он болтает все, что придет в голову, — когда-нибудь да угадает.

— Ты-то знаешь, что говоришь? — спросил Аркадий.

Наташа обладала даром незаметно свести все к лукавой шутке. Положенные вокруг глаз легкие тени оживляли взгляд. При виде ее тонкой шейки ему на ум приходили голодающие дети, а ведь ей было за тридцать.

— Зоя моя подруга. Ты мне друг. По правде говоря, Зоя мне ближе. Я уже много лет уговариваю ее бросить тебя.

— Почему?

— Ты ее не любишь. Если бы ты ее любил, то сделал бы ее счастливой, ты бы вел себя с ней, как Шмидт. Они предназначены друг для друга, — она снова налила Аркадию и себе. — Если она тебе не совсем безразлична, пусть она будет счастлива. Пусть наконец она будет счастлива! — Наташа прыснула. Она старалась сохранить серьезное выражение, но ее прелестные губки расплывались в улыбке. Когда все они ходили в школу, она, как и Миша, была за клоуна. — Дело в том, что тебе с ней скучно. У нее было два-три счастливых года, когда благодаря тебе она была интересной и привлекательной. А теперь даже я вижу, что она зануда. А ты нет. — Она провела пальцем по его запястью. — Из всех, кого я знаю, ты единственный, с кем пока еще не бывает скучно.

Наташа налила себе еще и, совсем пьяная, стараясь ступать прямо, направилась на кухню, оставив Аркадия одного. В комнате было жарко, а тут еще выпитая водка… Миша с Наташей украсили жилище иконами и затейливыми деревянными фигурками. На позолоченных окладах икон играли отсветы огня. Дать Зое то, что дал ей Шмидт? Аркадий открыл бумажник и достал маленькую красную книжку с профилем Ленина на обложке. С левой стороны была его фамилия, фотография и название районной парторганизации. С правой — отметки об уплате членских взносов. Он заметил, что задолжал за два месяца. На последней странице — подборка вдохновляющих заповедей. Знаменитый партбилет. «Это единственное средство добиться успеха, единственное, другого не существует», — сказала Зоя. Она была голой, когда говорила эти слова, — ему запомнился этот контраст между цветом партбилета и цветом ее кожи. Он взглянул на икону. Это было изображение Богородицы. Византийское лицо, смотрящие внутрь глаза напоминали ему не Зою, не Наташу, а ту девушку, что он встретил на «Мосфильме».

— За Ирину, — он поднял стакан.

К полуночи все напились. Стол был уставлен тарелками с ветчиной, колбасой, рыбой, блинами, сыром, хлебом, маринованными грибами, была даже паюсная икра. Кто-то во все горло читал стихи. В другом углу парочки отплясывали под венгерскую пластинку ансамбля «Би Джиз». Мишу мучили угрызения совести, и он то и дело бросал взгляды на Зою, сидящую рядом со Шмидтом.

— Я-то думал, что мы наконец проведем выходной вместе, — сказал Аркадий, когда они на миг остались одни на кухне. — Как здесь оказался Шмидт?

— Я его пригласила, — Зоя вышла с бутылкой вина.

— За Зою Ренко! — Шмидт поднял бокал, когда она вернулась. — Вчера районный комитет поручил ей выступить с докладом о новых задачах образования на пленуме городского комитета, чем все мы, и особенно, я уверен, ее муж, очень гордимся.

Все посмотрели на вошедшего Аркадия, кроме Шмидта, который не сводил глаз с Зои. Наташа, стремясь сгладить неловкость ситуации, сунула Аркадию стакан. Шмидт пригласил Зою на танец.

По всему было видно, что они не раз танцевали раньше. Лысеющий, но аккуратно подстриженный Шмидт легко вел партнершу, приподняв крепкий клинообразный подбородок. У него была сильная шея гимнаста и очки партийного мыслителя в черной оправе. Рука почти полностью прикрыла спину прильнувшей к нему Зои.

— За товарища Шмидта! — поднял бутылку Миша, как только прекратилась музыка. — Мы пьем за товарища Шмидта не потому, что он получил теплое место в райкоме, решая кроссворды и сбывая на сторону казенное имущество, нет, я и сам, бывало, брал домой канцелярские скрепки.

Миша расплескал водку и обвел всех счастливым взглядом. Он еще только расходился.

— Мы пьем за него не потому, что он бывает на партийных конференциях на берегу Черного моря, ибо и мне в прошлом году позволили слетать в Мурманск. Мы пьем не потому, что райком снабжает го ящиками отборного вина, ибо и нам иногда удается постоять в очереди за теплым пивом. Мы пьем не потому, что он желает наших жен, ибо мы, если захочется, всегда имеем возможность заняться мастурбацией. Не потому, что он сбивает пешеходов своей «Чайкой», ибо мы имеем возможность пользоваться лучшим в мире метро. Даже не потому, что в его сексуальные привычки входят некрофилия, садизм и гомосексуализм, — тихо, товарищи, ведь сегодня не средневековье. Нет, — завершил свой тост Миша, — мы пьем за товарища Шмидта потому, что он Хороший коммунист.

Шмидт ответил кислой улыбкой.

Танцующие, разговаривающие, сидящие все больше набирались. Аркадий варил на кухне кофе, и только через пять минут до него дошло, что в углу лежит режиссер с женой танцора. Он ретировался, забыв свою чашку. В комнате Миша танцевал с Наташей, сонно уронив голову ей на плечо. Аркадий поднялся в отведенную ему спальню. Он собирался открыть дверь, когда из нее, закрыв ее за собой, вышел Шмидт.

— Пью за вас, — прошептал Шмидт, — потому что ваша жена очень хороша в постели.

Аркадий ударил его в живот. Когда застигнутый врасплох Шмидт отлетел от двери, он нанес ему удар в челюсть. Шмидт упал на оба колена и покатился по лестнице. Внизу у него слетели очки. Его вырвало.

— Что случилось? — в дверях спальни стояла Зоя.

— Тебе лучше знать, — ответил Аркадий.

На ее лице он прочел ненависть и страх, но что он совершенно не ожидал увидеть, так это ничем не прикрытое облегчение.

— Мерзавец! — крикнула она и побежала к Шмидту.

— Я его только поприветствовал, — Шмидт шарил руками, ища очки. Зоя подобрала их, вытерла о свой свитер и помогла партийному руководителю района подняться на ноги. — И это следователь? — произнес разбитыми губами Шмидт. — Он сумасшедший.

— Подлец, — крикнул Аркадий.

Никто его не слышал. Сердце бешено забилось — его осенило, что там, у двери в спальню, Шмидт говорил неправду. На этот раз они не осмелились, как-никак под крышей у друзей, да и муж был где-то рядом. Аркадий поверил вымыслу, потому что он был правдоподобен. Зоя пылала негодованием, а Аркадий, рогоносец, испытывал угрызения совести.

Он стоял перед дачей, глядя, как уезжают Шмидт с Зоей. У ее любовника был не лимузин, а старый двухместный «Запорожец». Над березами поднялась полная луна.

— Извини, — сказал Миша, Наташа молча вытирала ковер.

4

— Ваша работа, как всегда, — высший класс. Все поражены оперативностью, с какой вы обнаружили важные для расследования особенности зубов убитого. Я незамедлительно дал указание, чтобы органы госбезопасности провели тщательную проверку. Проверка велась в выходные дни, пока вы были за городом. С помощью компьютеров были просмотрены сведения о тысячах проживающих в СССР иностранцев и известных нам иностранных агентах за последние пять лет. Результат: ни один человек не подходит под описание жертвы. По мнению специалистов, мы все же имеем дело с советским гражданином, который лечил зубы во время пребывания в Соединенных Штатах или у европейца, прошедшего там практику. Ввиду того, что были учтены все без исключения иностранцы, я вынужден согласиться с этим мнением.

Прокурор говорил с располагающей искренностью и прямотой. Он брал пример с Брежнева, обладавшего таким же даром — даром открытой, спокойной рассудительности. Она придавала словам такой вес, что не было никакого смысла спорить; спорить — значило бы нарушить так великодушно предложенную атмосферу дружеской беседы.

— Аркадий Васильевич, я как прокурор должен решить, настаивать ли на том, чтобы КГБ взял на себя ответственность за это расследование, или же разрешить вам продолжать так удачно начатую работу. Беспокоит, что к преступлению могут быть причастны иностранцы. Несомненно, есть возможность того, что ваше расследование может внезапно прерваться. А коли так, не отдать ли им его сразу?

Ямской помолчал, будто обдумывая такую возможность.

— Однако не все так просто. Было время, когда такой вопрос не встал бы — МВД занималось делами и русских, и иностранцев, — не было дискриминации, все в одной корзине. Но не было и открытого суда, арестовывали и приговаривали без малейшего уважения к социалистической законности. Вы знаете, о ком я говорю — о Берии и его клике. Эти эксцессы осуществляла горстка людей, но нам нельзя о них забывать. Двадцатый съезд партии вытащил их на свет и провел реформы, в соответствии с которыми мы теперь работаем. Деятельность милиции, МВД, строго ограничена рамками борьбы с внутренней преступностью. Таким же образом деятельность КГБ строго ограничена вопросами национальной безопасности. Усилена роль прокуроров в охране прав граждан. Четко определена независимость следователей. Что будет, если я отберу дело у вас и передам его в КГБ? Это будет шаг к прежним временам. Убитый, по всей вероятности, был русским. Ведь обнаруженный у него во рту искусственный коренной зуб явно нашей работы. Две другие жертвы также, несомненно, русские. Виновники преступления и широкий круг лиц, затронутых расследованием, — тоже русские. И несмотря на все это, меня порой принуждают мутить чистые воды реформ и вносить путаницу в разграничение полномочий между двумя десницами нашего закона. Что останется от моего долга охранять права граждан, если я так поступлю? Чего стоит ваша независимость, если при малейшей неопределенности вы от нее отрекаетесь? Уклониться от ответственности было бы нетрудно, но, убежден, неуместно.

— Что конкретно могло бы убедить вас в противном? — спросил Аркадий.

— Докажите, что либо убитый, либо убийца были иностранцами.

— Не могу. Но убежден, что один из убитых — иностранец, — сказал Аркадий.

— Этого мало, — вздохнул прокурор. Так вздыхают взрослые, слушая неразумные речи ребенка.

— Кажется, я понял, — пока не закончился разговор, поспешил сказать Аркадий, — чем занимались убитые.

— Ну?

— На одежде убитых обнаружены гипс, опилки и золотая пыль. Все эти материалы используются при реставрации икон. На иконы большой спрос на черном рынке, у иностранных туристов.

— Продолжайте.

— Так что, возможно, один из убитых — иностранец, а суди по следам на одежде, можно полагать, что он, как и многие иностранцы, занимался скупкой икон. Но чтобы убедиться, что мы не имеем дело с иностранцем и действуем в пределах своей компетенции, я хочу, чтобы майор Приблуда предоставил нам записи разговоров всех иностранцев, находившихся в Москве в январе и феврале. КГБ никогда на это не пойдет, но я хочу, чтобы мой запрос и его ответ были зафиксированы.

Ямской улыбнулся. Оба понимали, что такой официальный запрос и необходимость ответить заставят Приблуду поторопиться забрать дело.

— Вы серьезно? Это же прямой вызов.

— Да, — ответил Аркадий.

Вопреки ожиданиям Аркадия Ямской не спешил отвергать его предложение. Что-то в нем заинтересовало прокурора.

— Должен сказать, я всегда поражался вашей интуиции. Насколько помню, вы ни разу не ошибались. К тому же вы старший следователь. Если вы действительно настаиваете, то, может быть, ограничимся иностранцами, не имеющими дипломатического статуса?

Аркадий на миг потерял дар речи.

— Хорошо.

— Это можно устроить, — Ямской сделал пометку на листке бумаги. — Что еще?

— Все текущие записи, — поспешно добавил Аркадий. Кто знает, когда прокурор снова будет таким сговорчивым? — Расследование распространится и на другие области.

— Я ценю вас как на редкость способного и настойчивого следователя. У вас большое будущее.

Красотка лежала на анатомическом столе.

— Андрееву понадобится и шея, — заметил Левин.

Патологоанатом подложил под шею деревянный брусок, отчего она изогнулась кверху, и оттянул волосы назад. Дисковой пилой он отделял кости. Запахло паленым. У Аркадия не было с собой сигарет, он задержал дыхание.

Левин подрезал снизу седьмой шейный позвонок. Кость отделилась, голова покатилась со стола. Аркадий машинально поймал ее и поспешно вернул на стол. Левин выключил пилу.

— Нет уж, следователь, теперь она целиком ваша.

Аркадий вытер руки. Голова оттаяла.

— Нужна коробка.

В конечном счете, что такое мертвецы, как не свидетели эволюции человека от первобытной праздности к цивилизованному трудолюбию? А каждый свидетель, каждая куча костей, добытая в торфяном болоте в тундре, в свою очередь служат еще одним ключом к головоломке, называемой предысторией. Там бедро, здесь череп, где-нибудь еще ожерелье из зубов лося — все это вытаскивают из древних могил, заворачивают в газеты и направляют в Институт этнологии Академии наук, что близ Парка Горького, где их чистят, скрепляют проволокой и, опираясь на науку, восстанавливают.

Не все чудеса, совершаемые здесь, относятся к предыстории. Например, в конце войны вернувшийся в Ленинград офицер заметил пятно на потолке своей комнаты в общежитии. Забравшись на чердак, он обнаружил там расчлененное, ссохшееся тело. Милиция определила, что это труп мужчины. После долгого безуспешного расследования милиция послала череп в Институт этнологии для реконструкции. Возникла проблема — восстановленное антропологами лицо оказалось не мужским, а женским. Возмущенные милицейские чины уничтожили череп и закрыли дело. А тем временем из общежития прислали снимок девушки. Ее изображение полностью совпадало с изображением лица, восстановленного антропологами. Ее опознали, и убийца понес наказание.