14

На улицах, ведущих к Красной площади, наносили красные линии. Офицеры измеряли ширину проезжей части. Устанавливались площадки для телекамер.

За десять лет совместной жизни с Зоей при двух процентах годовых у них на книжке накопилось 1200 рублей. Она их сняла все, кроме 100 рублей. Мужчина может опередить убийц, но не свою жену, бывшую жену, поправил себя Аркадий.

Возвращаясь из сберкассы, он заметил очередь и расщедрился на двадцать рублей — купил красно-бело-зеленую косынку с узором из пасхальных яиц.

Андреев закончил работу.

Убитая в Парке Горького Валерия Давидова ожила. Глаза блестели, на щеках играл румянец, живые красные губы приоткрыты — вот-вот заговорит. Она оставалась безмолвной, но только усилием разума можно было подавить впечатление, что это не живая плоть, а пластилин, что это не естественный цвет лица, а мертвый румянец и что стекло не способно видеть. И, что казалось совсем невероятным, — у этой, по всей видимости, живой головы не было тела. Шея неустойчиво покоилась на гончарном круге. Аркадий не считал себя суеверным, но и у него мурашки пробежали по коже.

— Я изменил цвет глаз на темно-карие, — сказал Андреев, — чтобы подчеркнуть румянец щек. Парик итальянский, из натуральных волос.

Аркадий обошел вокруг головы.

— Это ваш шедевр.

— Да, — с гордостью признал Андреев.

— Могу поклясться, что она собирается что-то сказать.

— Она и говорит, следователь. Она говорит: «Вот она я!» Забирайте ее.

С круга на него глядела Валерия. Не так потрясающе красива, как Ирина, но очень мила, носик поменьше, лицо пошире, попроще. Такое лицо ожидаешь увидеть улыбающимся из-под пушистой песцовой шапочки где-нибудь на зимней прогулке. А мимо пролетают снежинки. Хорошо катается на коньках, всегда веселая, жизнерадостная.

— Пока не время, — сказал он.

Они с Лебедем провели весь день, расспрашивая мясников, колхозников, всех, кто мог торговать свежим мясом. Только после четырех он попал на Новокузнецкую, где его сразу вызвал прокурор.

Ямской ждал его за столом, постукивая по крышке стола розовыми, как у младенца, пальчиками. Бритая голова излучала думы.

— Меня беспокоит явное отсутствие продуманных мероприятий с вашей стороны по расследованию убийства в Парке имени Горького. Я не намерен вмешиваться в действия следователя, но обязан поправить того, кто теряет контроль над собой или над расследованием. Не считаете ли вы, что это относится к вам? Прошу вас, скажите честно.

— Я только что осматривал сделанную Андреевым реконструкцию головы одной из жертв, — ответил Аркадий.

— Вот видите, а я впервые слышу о такой реконструкции. Еще один пример неорганизованности.

— Контроля я не теряю.

— Ваш отказ признать это может служить одним из признаков моей правоты. В нашем городе живет больше семи миллионов человек, и среди них находится один невменяемый, убивший трех человек. Я не рассчитываю на то, что вы достанете преступника, как фокусник из шляпы. Но я ожидаю от следователя хорошо продуманной, согласованной работы. Знаю, что вы не любите координировать свои действия с другими. Вы считаете себя специалистом, предпочитаете работать сами по себе. Однако отдельная личность, какой бы одаренной она ни была, уязвима перед субъективизмом, болезнями или личными проблемами. К тому же вы очень много работаете.

Ямской развел руками.

— Насколько я знаю, у вас трудности с женой, — сказал он.

Аркадий не ответил — вопроса ему не задавали.

— По моим следователям, хотя они разные, судят и обо мне. Вы, как самый сообразительный, должны это знать, — сказал Ямской.

Он заговорил как о чем-то решенном!

— Все это время вы были заняты очень напряженной работой. Подходит время отпусков — теперь уж ничего не успеешь. Я хочу, чтобы вы, как только покинете мой кабинет, сели за обстоятельный обзор всех аспектов хода расследования на сегодняшний день.

— На это потребуется не один день, даже если я больше ничем не буду заниматься.

— Тогда больше ничем не занимайтесь. Не спешите и изложите все как можно полнее. Разумеется, мне не нужны ссылки на иностранных подданных и сотрудников госбезопасности. Ваши предположения по этой части ни к чему вас не привели. Ссылки на них поставят в затруднительное положение не только вас, но и наше учреждение. Благодарю вас.

Аркадий пропустил мимо ушей последнюю фразу.

— Товарищ прокурор, мне бы хотелось знать, предназначен ли обзор для другого следователя, который займет мое место?

— Мы хотим от вас одного, — жестко сказал Ямской, — сотрудничества. Когда налицо искреннее сотрудничество, так ли уж важно, кто чем занимается?

Аркадий сидел перед пустой пишущей машинкой.

На стене портрет Ленина, отдыхающего в плетеном кресле. На голове белая шляпа, на коленях чашка. Лукавый взгляд из-под полей шляпы.

Обзор. От него вряд ли что останется, если не писать об Осборне и опознании младшего Кервилла. У нового следователя создастся впечатление, что никакого расследования вообще не было. Ему и новым сыщикам можно все начинать заново. Единственной проблемой будет предыдущий следователь.

В дверях появился Никитин с бутылкой и двумя стаканами. На лице старшего следователя по надзору над исполнением решений правительства подобающая моменту сочувственная гримаса.

— Только что узнал. Не повезло. Зашел бы ко мне, — разлил водку по стаканам. — Ты, правда, все держишь в себе. Я же тебе всегда говорил. Ладно, не волнуйся, что-нибудь найдем. Я кое с кем знаком — подыщем что-нибудь. Пей. Конечно, не на таком уровне, да ты снова поднимешься. Я что-нибудь для тебя придумаю. Никогда не считал тебя настоящим следователем.

Аркадию стало ясно, что он упустил из виду все важные ключи к разгадке, не обратил внимания на советы, которые бы подсказали более проницательному следователю, каким путем следовать, а с какого свернуть. Левин, Ямской, даже Ирина пытались его предостеречь. Когда глядишь против солнца, отчетливо видны все достоинства правильного пути, он ярко освещен, а все, что ему не соответствует, либо отвергается, либо находит то или иное объяснение.

— …на моей памяти не было такого, чтобы старшего следователя сняли с работы, — продолжал Никитин. — Наша система как раз и славится тем, что никто не может потерять работу. Да положи ты на все это…

Никитин заморгал, Аркадий закрыл глаза. Старший следователь наклонился к нему.

— Как, по-твоему, воспримет это Зоя? — спросил он.

Аркадий открыл глаза, и его взгляд уперся в балансирующего на краешке стула Никитина. Тот ждал ответа. Он не понимал, зачем вообще здесь Никитин, по существу, не слушал, что тот говорил, но его поразило, что его бывший наставник, этот болтливый приспособленец с живым круглым лицом, неизменно появляется в подобных случаях. Кто-то умирает, кого-то увольняют. Никитин тут как тут, будто гробокопатель.

Зазвонил телефон, и Аркадий снял трубку. Из Министерства иностранных дел сообщали, что в январе и феврале никто икон или предметов религиозного или культового характера за границу не вывозил, но была выдана лицензия на вывоз «церковного ларца», который направлялся Хельсинкскому партийному художественному совету в качестве подарка от клуба «Кожаный мяч» при немецком комсомоле. Ларец самолетом доставлен из Москвы в Ленинград, а там перегружен на поезд, следующий из Ленинграда в Финляндию через Выборг. Перевозка из Москвы до Финляндии состоялась 3 февраля. На квитанции есть имя — «Г.Унманн». Значит, ларец был, и посылал его Унманн.

Аркадий заказал разговор с Хельсинки, с ЦК Финляндской коммунистической партии, — никаких проблем, потому что позвонить по междугородной было значительно проще, чем дозвониться по местным телефонам. Из разговора с Хельсинки он узнал, что художественный совет упразднен больше года назад и ничего похожего на «церковный ларец» не ожидалось и не поступало.

— Чем-нибудь помочь? — предложил Никитин.

Аркадий выдвинул нижний ящик стола и достал полуавтоматический пистолет Макарова, который он получил, когда стал следователем, и которым ни разу не пользовался, и пачку 9-миллиметровых патронов. Он вынул из рукоятки обойму, взял из пачки восемь патронов, зарядил и поставил обойму на место.

— Что ты делаешь? — глядя на него, спросил Никитин.

Аркадий поднял пистолет, снял с предохранителя и прицелился в голову Никитина. Тот в изумлении разинул рот.

— Мне страшно, — сказал Аркадий. — И я подумал, почему бы тебе не разделить этот страх со мной.

Никитин испарился. Аркадий надел пальто, опустил пистолет в карман и вышел на улицу.

Когда он появился в квартире, Ирина посмотрела, не вошел ли кто вслед за ним.

— Я думала, что вы меня сейчас арестуете, — сказала она.

— Зачем, по-твоему, мне тебя арестовывать? — Он подошел к окну и посмотрел на улицу.

— Рано или поздно это случится.

— Я же не дал им убить тебя.

— Это не трудно. Вы все еще считаете, что убить или арестовать — это две разные вещи. Вы как были, так и остались старшим следователем.

Одежда от носки приняла форму ее фигуры. Она мягко шлепала по полу голыми ногами. Ему самому было интересно, занял ли Приблуда квартиру этажом ниже и не стоят ли они с Ириной на паутине микрофонных проводов.

Она как одержимая подметала полы. Квартира была чистая и пустая и от этого казалась лишенной красок и воздуха. Ирина была в ней словно пламя в вакууме.

— Сегодня еще вы, может быть, меня спрячете. Это всего лишь один день вашей жизни, — сказала она. — Но как только постучат в дверь, вы меня им сдадите.

Аркадий не стал ей говорить, почему же она тогда не ушла, так как боялся, что она и впрямь уйдет.

Она говорила со сдерживаемым презрением.

— Эх, следователь, следователь, как вам разобраться в нашей смерти, когда ничего не знаете о нашей жизни? Конечно, читаете в журналах статьи о Сибири, а иркутская милиция передала вам сведения о Косте Бородине. Но скажите мне, как могла еврейская девушка вроде Валерии связаться с таким уголовником, как Костя? Как мог такой умный парень, как Костя, попасться на обещания Осборна? Думаете, не попалась бы я, предложи их мне?

Она продолжала говорить, шагая из угла в угол и растирая ладонями руки.

— Мой дед был первым сибиряком в семье. Начать с того, что он был главным инженером Ленинградского водопровода. Он не совершал никакого преступления, но, как вы помните, в те дни считалось, что все инженеры — вредители, и его бросили в поезд и отправили на пятнадцать лет на каторгу. Он перебывал в пяти сибирских лагерях, прежде чем его освободили и оставили в бессрочной ссылке, одним словом, ему пришлось остаться в Сибири. Его сыну, моему отцу, учителю, даже не дали пойти добровольцем воевать с немцами, потому что он был сыном ссыльного. У него отобрали паспорт, чтобы он никогда не мог уехать из Сибири. Моя мать была музыкантом, и ей предлагали хорошее место в Кировском театре, но пришлось отказаться, потому что она была женой сына ссыльного.

— А как насчет Валерии?

— Давидовы были из Минска. В их квартал была спущена разнарядка на арест «еврейских извращенцев». Таким путем раввин и его семья стали сибиряками.

— А Костя?

— По сравнению с нами он был настоящим сибиряком. Его прадеда еще при царе сослали за убийство. С тех пор Бородины работали на охрану лагерей, ловили беглецов. Они жили с юкагирами, оленеводами, потому что те первыми узнавали, когда заключенный появлялся в тундре. Когда Бородины настигали беглеца, они обращались с ним дружелюбно, делали вид, что помогают бежать. Давали ему ночью выговориться о том, что он будет делать на свободе, а когда уснет — убивали, давая тем самым час-другой вкусить иллюзию свободы. Вы даже этого не даете.

— По-моему, это жестоко, — возразил Аркадий.

— Вы же не сибиряк. Осборн знает нас лучше вашего.

При всем ее презрении она все же внимательно наблюдала за ним, словно он мог стать другим.

— На одной ловле беглецов Бородиным было не прожить, — заметил Аркадий.

— Они торговали с оленеводами, потихоньку мыли золото, нанимались проводниками к геологам. Костя охотился.

— На кого?

— На соболя, лисицу.

— Его же знали как бандита. Как же он тогда сбывал соболей?

— Он приезжал в Иркутск и передавал шкурки другим для продажи. Скажем, шкурка стоила сто рублей, он брал девяносто. Лишних вопросов не задавали.

— Теперь соболей разводят на фермах, зачем тогда охотники?

— Фермы — типичные коллективные хозяйства — сплошное бедствие. Соболям нужно свежее мясо. Поставки мяса фермам в Сибири обходятся очень дорого, а когда снабжение нарушается, а это постоянное явление, фермам приходится покупать в магазинах. Так что вырастить соболя государству в два раза дороже, чем купить шкурку у охотника. Но план все время увеличивают, потому что соболя приносят валюту.

— Тогда, должно быть, охотников очень много.

— Известно ли вам, что по соболю приходится бить с пятидесяти метров? И попасть в глаз, иначе испортишь шкурку. Таких охотников мало, а таких, как Костя, — ни одного.

Они поели жареных сосисок с хлебом, выпили кофе.

Аркадий чувствовал себя охотником, стараясь не вспугнуть добычу и в то же время подбрасывая вопросы, как приманку, чтобы привлечь зверя на расстояние выстрела.

— Куда еще нам бежать, как не в Москву? — спросила Ирина. — На Северный полюс? В Китай? Единственное настоящее преступление, которое может совершить сибиряк, так это покинуть Сибирь. Вокруг этого и вертится ваше расследование. Как сюда попали эти сибирские дикари? Как им удалось выбраться из страны? Не пробуйте меня убедить, что все ваши хлопоты только из-за того, что нашли пару мертвых сибиряков. Мы родились мертвыми.

— Откуда вы взяли всю эту чепуху?

— Вы слыхали, что такое «сибирский выбор»?

— Нет.

— Это выбор между двумя способами замерзнуть насмерть. Однажды мы ловили на озере рыбу из-подо льда. Наш учитель провалился под лед. Он не утонул, воды было по шею, но мы понимали, что происходит. Если он останется в воде, то замерзнет насмерть за тридцать — сорок секунд. Если выберется наружу — мгновенная смерть. Он превратится в кусок льда. Помню, что он преподавал физкультуру. Он был эвенк, единственный учитель из коренных жителей, молодой, все его любили. Мы сгрудились вокруг полыньи с удочками и рыбой в руках. Было около сорока градусов. День был яркий, солнечный. У него была жена, зубной врач. Ее с нами не было. Он посмотрел на нас — я никогда не забуду этот взгляд. Он не пробыл в воде и пяти секунд — выбрался наружу.

— И что?

— Умер, не успев подняться. Но он выбрался — вот. что важно. Он просто не стал ожидать смерти.

В ее глаза ударило солнце. Ночью она была бледнее, а глаза темнее.

— А теперь я расскажу о «сибирском выборе», — сказал Аркадий. — Осборн мог купить церковную утварь не менее чем у двух десятков продавцов в Москве. Как вы говорили, у Голодкина уже был для него один ларец. Тогда зачем ему рисковать и связываться с доведенными до отчаяния, скрывающимися от закона преступниками? Зачем утруждать себя заведомо лживыми обещаниями помочь им бежать за границу? Что такое могли предложить Костя и Валерия, чего не мог предложить никто другой?

— Что меня спрашивать? — пожала плечами она. — Вы говорите, что в Советский Союз нелегально переправили американского студента Джеймса Кервилла. Зачем было Осборну идти на этот риск? Это же безумие.

— Так было нужно. Костя хотел иметь живое свидетельство, что Осборн может переправлять людей туда и обратно. Вот для чего понадобился Джеймс Кервилл. Кервилл к тому же был идеальной кандидатурой. Костя и Валерия не могли даже представить, что Осборн может обмануть американца.

— Раз Кервилл приехал сюда, значит, он считал, что сможет и выехать.

— Американцы считают, что могут все, — сказал Аркадий. — Осборн думает, что он все может. Он что, спал с Валерией?

— До этого не…

— Валерия была весьма мила. Хотя Осборн утверждает, что русские женщины уродливы, но Валерию он все-таки заметил. Он еще в Иркутске, в Доме пушнины, обратил на нее внимание. А как Костя смотрел на это? Он что, надеялся на пару с Валерией облапошить этого американского толстосума?

— Вы представляете это так, будто…

— Так что же они могли предложить Осборну? Секс? Что, Костя подначивал ее: «Давай, ни тебя, ни меня не убудет, а мы с него возьмем что надо»? Так, что ли? И трое поплатились жизнью, потому что Осборн увидел, что его дурачат?

— Ничего-то вы не знаете.

— Я знаю одно — когда Костя и Джеймс Кервилл стояли рядом с Осборном, а потом умирали на снегу, ваша подруга была еще жива, но она не убежала и не стала звать на помощь. Вот вам и «сибирский выбор», и он подсказывает только одно — она знала, что Костю и Кервилла ждет конец, и была заодно с Осборном. Что ей сибирский бандит? Разве он мог сравниться с бизнесменом из Нью-Йорка? Вот и вся любовь! Наверно, Осборн сказал, что сможет вывезти только одного человека. Ей пришлось выбирать, а она была сообразительной девицей. Звать на помощь, когда она сама сговаривалась с Осборном убить их? Она собиралась переступить через их трупы об руку с американцем!

— Прекратите!

— Представляю ее удивление, когда он выстрелил в нее. Но звать на помощь уже поздно. Задним умом это кажется невероятным. Как же она не разглядела, что американец — хладнокровный убийца, а его обещания — пустой звук. Как бессердечно тащить из Сибири эту хорошенькую легкомысленную девицу, чтобы здесь ее убить. И все же вы должны признать, что если она не убежала, когда на ее глазах убили ее дружка и ни в чем не повинного иностранца, то она настоящая дура и действительно заслуживала такой участи.

Ирина ударила его по щеке. Он ощутил вкус крови.

— Теперь-то вы знаете, что ее нет в живых, — сказал он. — Вы ударили меня, потому что поверили. Так вот!

В дверь постучали.

— Старшего следователя Ренко, — послышался мужской голос.

Ирина отрицательно покачала головой. Аркадий тоже не узнавал голоса.

— Следователь, мы знаем, что вы здесь и с вами девка, — повторил голос.

Аркадий махнул рукой Ирине, чтобы та шла в спальню, двинулся к пальто, сложенному на подоконнике, и достал пистолет. Он увидел, что она не отрывает от него глаз. «Макаров» не доставлял ему удовольствия. Он не хотел ни в кого стрелять и не хотел быть убитым в собственной квартире, особенно теперь, когда в ней даже не на что было присесть. Движения были спокойны, а мысли обгоняли одна другую. Стрелять ли сквозь дверь, как делают шпионы? Выскочить ли на площадку и открыть огонь? Вместо этого он подкрался к двери, свободной рукой осторожно открыл замок и взялся за ручку.

— Входите, — сказал он.

Как только Аркадий почувствовал, что кто-то взялся за ручку с другой стороны, он рывком распахнул дверь. Одинокая фигура споткнулась и потеряла равновесие. Он поймал мужчину за воротник и, сбив шапку, приставил пистолет к голове.

Аркадий ногой захлопнул дверь и развернул пришельца лицом к себе. Это был здоровый веснушчатый парень лет двадцати двух. Он пьяно скалил зубы, потешаясь собственной шуткой. Это был Юрий Висков, тот самый, оправдания которого добился в Верховном суде прокурор Ямской; сын Висковых, работавших в кафетерии.

— Завтра в Сибирь уезжаю, — он достал из-под куртки бутылку водки, — и хочу с вами выпить.

Пока Висков хлопал его по плечам, Аркадию удалось убрать пистолет. Ирина в смущении вышла из спальни. Висков был безгранично доволен собой. Стараясь ступать твердо, он пошел с бутылкой к раковине, где стояли стаканы.

— Мы не виделись с тех пор, как вас отпустили, — сказал Аркадий.

— Мне давно нужно было прийти поблагодарить вас, — сказал Висков, подходя с налитыми доверху стаканами. — Да знаете, как бывает, когда выходишь из тюрьмы, набирается столько дел.

Он подошел только с двумя стаканами, хотя на кухне было еще два. Аркадий чувствовал, что Ирину намеренно оставляли в стороне, и видел, как она подалась назад в дверях спальни.

— Вы знакомы? — спросил он Вискова, когда они подняли стаканы.

— Не совсем, — ответил Висков. — Сегодня она звонила одному человеку и расспрашивала про вас, а он попросил меня поговорить с ней по телефону. Все очень просто. Я начал с того, что рассказал, как вы спасли меня от петли. Я дал вам высшую оценку — назвал героем советского правосудия, не меньше. И главное, что это правда.

— Я вас сюда не приглашала, — заметила Ирина.

— А я не к вам пришел. Я железнодорожник, а не диссидент, — Висков повернулся к ней спиной, шутливое настроение уступило место неумелой откровенности. Он положил ладонь на руку Аркадия. — Мой совет — отделайтесь от нее. Такие, как она, что отрава. Кто она такая, чтобы расспрашивать про вас? Вы — единственный, кто мне помог. Я вам скажу, что если бы не было таких диссидентов, как она, то много добрых людей вроде моих родителей никогда бы не пострадали. Какая-то кучка мутит воду, а арестовывают множество честных людей. Я не только про себя. А таких, как вы, каждый хочет заиметь. — Он снова глянул на Ирину. Аркадий ясно представил, что видит Висков: Ирину, дверь в спальню и кровать. — Самый лучший яд тот, что самый сладкий, так ведь, следователь? Все мы люди, но когда сделаешь дело, отделайся от нее.

Они так и не выпили. Аркадий чокнулся.

— За Сибирь, — предложил он. Висков по-прежнему не отрывал взгляд от Ирины. — Пей, — более решительно сказал Аркадий и освободил руку. Висков передернул плечами, и они глотком осушили стаканы.

Алкоголь обжег ссадину во рту Аркадия.

— И зачем тебя туда несет? — спросил он.

— На новой байкальской магистрали нужны путевые механики, — Висков неохотно перешел на новый предмет разговора. — Платят в двойном размере, отпуск в три раза больше, дают квартиру, холодильник набит жратвой — что еще надо? И там, конечно, будут партийные карьеристы, но не так много, как здесь. Начну новую жизнь, построю избушку в тайге, буду охотиться, рыбачить. Можете представить, отбывал срок за убийство, а тут со своим ружьем? Вот где будущее — там. Увидите, мои дети вырастут другими, чем мы. А может быть, через сотню лет мы пошлем Москву к черту, и у нас будет своя страна. Что скажете?