— Эта кукла — крокодил Дуби — хорошая штука, — сказал Мэнни.
      В беседе случались долгие перерывы, соответствующие пробелам в мозгу Мэнни, изношенном многолетним приемом наркотиков. Но в его комнате царили мир и уединение, а слабый чай успокоительно действовал на Орра. Наконец он отнес наверх проигрыватель и вставил вилку в розетку. Поставив пластинку, он задержался, прежде чем опустить адаптер с иглой. Чего он ждет?
      Он не знал. Помощи, вероятно. Любая помощь приемлема, как сказал Тьюа’к Эпнпе Эннбе.
      Он осторожно опустил иглу и лег рядом с проигрывателем на пыльный пол.
      Чего ты хочешь?
      Я хочу любить кого-нибудь.
      Проигрыватель автоматический: проиграв пластинку, он возвратился к ее началу.
      Я получу свою любовь.
      С помощью друзей.
      Во время одиннадцатого повтора Орр заснул.
      Проснувшись в высокой, голой, сумрачной комнате, Хитзер почувствовала смущение.
      Она уснула прямо на полу, вытянув ноги и прислонившись ногой к пианино. От марихуаны она становилась сонливой и к тому же глупела. Но нельзя было обижать Мэнни, отказавшись от его марихуаны. Джордж лежал на полу рядом с проигрывателем, который медленно доигрывал “С помощью друзей”.
      Хитзер выключила его. Джордж не пошевелился, рот его приоткрылся, а глаза оставались закрытыми. Забавно. Они оба уснули, слушая музыку. Она пошла на кухню готовить обед.
      Свиная печень. Печень питательна. Лучшего не получишь на мясные карточки.
      Она получила ее вчера. Что ж, нарезать потоньше, поджарить с соленым салом и луком.
      Она достаточно голодна, чтобы есть свиную печень, а Джордж не привередлив.
      Он ест все, что она приготовит. У него хороший характер.
      Расставляя посуду, чистя картошку и капусту, она время от времени останавливалась. Она себя странно чувствовала, это конечно, от марихуаны. Уснуть прямо на полу!
      Вошел Джордж, небритый, грязный. Он посмотрел на нее. Она сказал:
      — Ну, с добрым утром!
      Он продолжал смотреть на нее и улыбался широкой радостной улыбкой. Никогда в жизни она не получала такого комплимента. Ее смущала эта радость, которую она сама вызвала.
      — Дорогая жена, — сказал он.
      Он взял ее за руки, рассмотрел руки, ладони и тыльную их сторону, и прижал их к своему лицу.
      — Ты должна быть коричневой, — сказал он.
      Она, к своему отчаянию, увидела слезы на его глазах. Всего на мгновение она поняла, что происходит, она не помнила, что была коричневой. Она вспомнила ночную тишину на даче, урчание ручья и многое другое — все мгновенно. Но Джордж требовал внимания. Она держала его, как он ее.
      — Ты устал, — сказала она, — расстроился и уснул прямо на полу. Это все проклятый Хабер. Не ходи больше к нему, просто не ходи. Пусть вызывают в суд. Ты не можешь больше ходить к нему, он тебя губит.
      — Никто не может меня погубить, — сказал он.
      Он слегка рассмеялся. Его глубокий смех напоминал рыдание.
      — Не может, пока мне помогают друзья. Я пойду к нему, но ненадолго. Меня это больше не беспокоит. И ты не тревожься.
      Они обнимали друг друга, сливаясь в совершенное единство, а печень с луком шипели на сковороде.
      — Я тоже уснула, разбирая каракули старого Ратти, — сказал она ему. — Ты купил хорошую пластинку. Я очень любила “Битлз”, когда была ребенком. Жаль, что правительственные станции больше их не передают.
      — Это подарок, — сказал Джордж.
      Печень подпрыгнула, и Хитзер вынуждена была оторваться от разговора и заняться едой. За обедом Джордж все время следил за ней. Она тоже смотрела на него. Уже семь месяцев, как они поженились. Ни о чем важном они не разговаривали. Они вымыли посуду и легли.
      Они любили друг друга. Любовь нужно выращивать все — время, как хлеб, заново. Потом они лежали в объятиях друг друга, засыпая. Во сне Хитзер слышала журчание ручья и пение неродившихся детей.
      Джордж во сне видел глубины открытого моря.
      Хитзер была секретарем в старой бесполезной конторе “Понтер и Ратти”. На следующий день, уйдя с работы в четыре тридцать, в пятницу, она не поехала на троллейбусе домой, а поднялась на фуникулере в парк Вашингтона. Ока сказала Джорджу, что встретит его в ХУРАДе. Его сеанс должен был начаться в пять. Они вместе поедут в Нижний город, и может быть, пообедают в каком-нибудь ресторане.
      — Все будет в порядке, — сказал он, поняв ее беспокойство.
      Она ответила:
      — Я знаю. Мне хочется пообедать вместе с тобой. Я сэкономила несколько монет. Мы еще не были в “Наса Боливиана”.
      Она резко подошла к башне ХУРАДа и ждала на широких мраморных ступенях Он приехал на следующей машине. Хитзер видела, как он вышел вместе с остальными. Невысокий, аккуратный человек, вполне уверенный в себе, с дружелюбным выражением лица, как большинство людей, работающих за письменным столом. Когда он увидел ее, его светлые глаза стали еще светлее. Он улыбнулся все той же улыбкой неудержимой радости. Она отчетливо видела, что отчаянно любит Джорджа. Если Хабер снова причинит ему боль она разорвет его на куски. Ярость обычно была чужда ей но не тогда, когда дело касалось Джорджа.
      И вообще сегодня все было как-то иначе.
      Она чувствовала себя тверже, храбрее.
      Дважды за работой она вслух сказал “сволочь” и заставила покраснеть старого мистера Ратти. Она никогда раньше так не говорила и не собиралась в будущем, но тут как будто прорвалась какая-то старая привычка.
      — Хелло, Джордж, — сказала она.
      — Хелло, — ответил он.
      Он взял ее за руки.
      — Ты прекрасна.
      Как можно считать его больным? Ладно, у него бывают странные сны, но это лучше, чем питать злобу и ненависть, как добрая четверть всех ее знакомых.
      — Уже пять, — сказала она. — Я подожду внизу. Если пойдет дождь, я зайду в вестибюль. Тут как в могиле Наполеона, все мраморное… ну и прочее. Но красиво. Слышно, как ревут львы в зоопарке.
      — Пошли со мной, — сказал он. — Уже идет дождь.
      И действительно бесконечный теплый весенний дождик — лед Антарктиды, падавший на головы тех, кто ответственен за его таяние.
      — У него хорошая комната ожидания. Ты там будешь, вероятно, со множеством шишек и тремя-четырьмя главами государств. Все ходят на цыпочках перед директором ХУРАДа. А я каждый раз должен проходить мимо них. Любимый псих доктора Хабера, его пациент-талисман.
      Он провел ее через большой вестибюль под куполом Пантеона на движущиеся дорожки, на невероятный, бесконечный спиральный лифт ХУРАДа.
      — ХУРАД действительно правит миром, — сказал он. Не понимаю, зачем ему еще нужны другие формы власти. Он уже и так имеет достаточно. Почему он не остановится? По-видимому, как Александр Великий. Все время нужны новые страны для завоевания. Я этого никогда не понимал. Как сегодня работалось?
      Он был напряжен, поэтому и говорил так много, но не казался угнетенным или расстроенным, как в прошлые недели. Что-то восстановило его естественное спокойствие. Она никогда не верила, что Орр утратил его надолго, но все же он был так несчастен.
      А теперь нет, Изменение было таким неожиданным и полным, что она задумалась, чем это вызвано. Ей приходило в голову только одно: они вместе сидят на полу, слушают Битлз и засыпают. С тех пор он снова стал самим собой.
      В большой и роскошной приемной Хабера никого не было. У входа Орр назвал себя похожей на стол машине.
      — Автосекретарь, — объяснил он Хитзер, на что она немного нервно заметила, что скоро дело дойдет до полной автоматики, и тут раскрылась дверь, на пороге стоял Хабер.
      Она лишь раз встречалась с ним раньше, и недолго, когда Хабер впервые принимал Джорджа в качестве пациента. Она забыла, какой он большой, какая у него большая борода, как впечатляюще он выглядит.
      — Входите, Джордж! — загремел Хабер.
      Она застыла в благоговении и страхе и сжалась.
      Он заметил ее,
      — Миссис Орр, рад вас видеть. Рад, что вы пришли. Входите тоже.
      — О, нет. Я только…
      — Да, да! Вы понимаете, это, возможно, последний сеанс Джорджа. Он вам говорил? Сегодня мы заканчиваем. Вы обязательно должны присутствовать. Входите. Я всех отпустил пораньше. Видели столпотворение в лифте? Я хотел вечером остаться один. Садитесь сюда.
      Он продолжал говорить, отвечать ему не было никакой необходимости. Ее очаровало поведение Хабера, своеобразная экзальтация, которую он распространял.
      Невероятно, чтобы такой человек, мировой лидер и великий ученый, целые недели посвятил лечению Джорджа, который был никем, но, конечно, случай Джорджа очень интересен с научной точки зрения.
      — Последняя сессия, — говорил Хабер.
      Он регулировал что-то, похожее на компьютер, у изголовья кушетки.
      — Последний контролируемый сон и, я думаю, проблема решена. Ваша игра, Джордж.
      Он часто называл ее мужа по имени.
      Она вспомнила, как несколько недель назад Джордж сказал ей: “Он обычно зовет меня по имени, я думаю, чтобы напомнить себе, что кроме него в кабинете присутствует еще кто-то”.
      — Конечно, я играю, — сказа Джордж.
      Он сел на кушетку и слегка запрокинул голову. Один раз он взглянул на Хитзер и улыбнулся. Хабер немедленно начал прилаживать к его голове какие-то маленькие штуки, разделяя для этого густые волосы.
      Хитзер вспомнила, как сама подвергалась тому же во время снятия отпечатков мозга — это обычная процедура, которой подвергаются все граждане. Но все же смотреть на то, как это делают с ее мужем, было беспокойно; как будто электроды — маленькие пиявки, которые будут высасывать мысли Джорджа и переносить их на бумагу.
      На лице Джорджа теперь застыло выражение сосредоточенности. О чем он думает?
      Неожиданно Хабер положил рук на горло Джорджа, как будто хотел задушить его.
      Другой рукой он включил запись. Послышался его собственный голос, произносящий гипнотическое заклинание:
      — Вы входите в состояние гипноза…
      Через несколько секунд Хабер остановил запись и проверил — Джордж был под гипнозом.
      — Хорошо, — сказал Хабер.
      Он остановился, как вставший на задние лапы гризли, он стоял между ней и пассивной фигурой на кушетке.
      — Слушайте внимательно, Джордж, и запоминайте. Вы глубоко загипнотизированы и точно выполните все мои указания. Сейчас вы уснете и увидите сон. Это будет эффективный сон. Во сне вы увидите себя совершенно нормальным, таким же, как все остальные. Вам будет сниться, что когда-то вы обладали способностью к эффективным снам, но теперь это неправда. Отныне ваши сны станут самыми обычными, значительными только для вас, не имеющими никакой власти над реальностью. Все это вам приснится. Эффективность вашего сна проявится в том, что больше у вас не будет эффективных снов. Сон будет приятный, И вы проснетесь здоровым и отдохнувшим. После этого у вас никогда больше не будет эффективных снов. Теперь ложитесь поудобнее, Вы засыпаете. Антверп!
      Когда он произнес последнее слово, губы Джорджа дрогнули, и он пробормотал что-то слабым далеким голосом говорящего во сне.
      Хитзер не слышала, что он сказал, но сразу вспомнила прошлую ночь. Она уже засыпала, прижавшись к нему, когда он сказал что-то вслух. “Эрпераниум”, кажется, или еще что-то. “Что?” — спросил она, но он ничего не ответил, уснул, как сейчас.
      Сердце ее сжалось, когда она посмотрела на него, такого беззащитного, уязвимого, спящего с раскинутыми руками.
      Хабер встал, нажал белую кнопку на машине в изголовье кушетки: туда отходили некоторые провода электродов, а другие — к ЗЭГ, который она узнала. Эта штука в стене, должно быть, и есть Усилитель.
      Хабер подошел к ней, к ее глубокому кожаному креслу. Настоящая кожа. Она уже забыла, на что похожа настоящая кожа. Такая же, как виникожа, но более приятная на ощупь. Она испугалась. Она не понимала, что происходит. Она искоса посмотрела на стоящего перед ней большого человека, на медведя-шамана, бога.
      — Это кульминация, миссис Орр, — говорил он приглушенным голосом, — кульминация среди внушительных снов. Мы готовились к этому сеансу, к этому сну несколько недель. Я рад, что вы пришли. Ваше присутствие помогает ему чувствовать себя в безопасности. Он знает, что в вашем присутствии я не стану проделывать ничего сомнительного. Верно? Я абсолютно уверен в успехе. Привычка к снотворному совершенно пройдет, как только прекратится страх перед снами. Сейчас он будет видеть сны, мне нужно следить за ЗЭГ,
      Быстрый и массивный, пошел он через комнату. Она сидела неподвижно, глядя на спокойное лицо Джорджа, с которого сошло напряжение и вообще всякое выражение. Он выглядел, как мертвец.
      Доктор Хабер занялся своими машинами, что-то регулировал, переключал, наблюдал.
      На Джорджа он не посмотрел.
      — Вот, — негромко сказал он.
      Она подумала, что Хабер сказал это, обращаясь не к ней. Он был своей собственной аудиторией.
      — Вот оно, Теперь короткий перерыв, вторая стадия сна, между сновидениями.
      Он что-то делал с оборудованием на стене.
      — Это будет маленькой проверкой.
      Он снова подошел к Хитзер. Она не хотела, чтобы он обращал на нее внимание или делал вид, что разговаривает с ней.
      Казалось, он не знает, что такое тишина.
      — Ваш супруг обладал возможностью и оказал бесценную услугу нашим исследованиям, миссис Орр. Уникальный пациент. То, что благодаря ему мы узнали о сновидениях, об их значении для здорового и больного организмов, отразится на всем образе жизни. Вы знаете, что значит ХУРАД: польза человечества, исследования и развитие. То, что мы благодаря Джорджу узнали, необыкновенно полезно для человека. Поразительно, что все это проявилось в, казалось бы, самом обычном случае наркомании. Еще поразительнее, что у людей из Медицинской школы хватило ума заметить что-то необычное и послать его ко мне. Редко встретишь такую проницательность у врачей.
      Он все время следил за часами и наконец сказал:
      — Вернемся к бэби.
      Он снова быстрыми шагами пересек комнату, пощелкал что-то в Усилителе и сказал:
      — Джордж, вы спите, но слышите меня и понимаете. Кивните слегка, если вы мня слышите.
      Спокойное лицо не изменилось, но голова слегка кивнула, как у куклы на ниточке.
      — Хорошо. Теперь слушайте внимательно. У вас снова будет ясный сон. Вам приснится, что в моем кабинете здесь на стене висит большая фотография Маунт-Худ покрытой снегом. Вам снится, что вы видите фотографию на стене как раз над столом. Теперь вы уснете и увидите сон. Антверп.
      Он снова занялся своими аппаратами.
      — Вот, — прошептал он, — Вот так. Хорошо. Верно.
      Тишина. Машина затихла. Джордж лежал неподвижно. Даже Хабер перестал двигаться и говорить.
      Ни звука в большой, мягко освещенной комнате, с ее стеклянной стеной, глядящей в дождь. Хабер стоял у ЗЭГ, глядя на стену за столом.
      Ничего не произошло.
      Хитзер пальцем левой руки начертила кружок на ручке кресла на коже, которая когда-то была шкурой живого существа, промежуточной поверхностью между коровой и вселенной. Ей вспомнился мотив старой пластинки, которую она слушала вчера:
      Что ты видишь, когда выключаешь свет?
      Не могу тебе сказать, но знаю, это мое.
      Она и представить себе не могла, что Хабер способен так долго сохранять молчание. Только раз его пальцы притронулись к шкале, и он снова застыл, глядя на пустую стену.
      Джордж вздрогнул, сонно поднял голову, снова опустил ее и проснулся. Он помигал и сел. Глаза его тут же устремились к Хитзер, как бы проверяя, на месте ли она.
      Хабер встрепенулся и резким движением нажал нижнюю кнопку Усилителя.
      — Что за дьявол! — сказал он.
      Он посмотрел на экран ЗЭГ.
      — Усилитель питает Вашу j-стадию. Как вы проснулись?
      — Не знаю.
      Джордж зевнул.
      — Просто проснулся. Разве вы не велели мне скорее проснуться?
      — В общем да, по сигналу, но как вы преодолели влияние Усилителя? Нужно было усилить мощность. Я это делал слишком робко.
      Теперь он, несомненно, разговаривал с Усилителем. Когда разговор закончился, он резко повернулся к Джорджу и сказал:
      — Хорошо. Что вам снилось?
      — Фотография Маунт-Худ на стене как раз за моей женой.
      — Что еще? А предыдущий сон? Помните его?
      — Кажется, да. Подождите. Мне снилось, что я вижу сон… Очень смутно помню. Я был в магазине “У Мейера и Франка”, покупая новый костюм, синий, потому что у меня была новая работа. Что-то в этом роде. Не помню. У них там такая табличка, где указано, сколько вы должны весить, если у вас такой-то рост, ну и прочее. И я как раз оказался посредине шкалы веса и роста для среднего человека.
      — Нормальный, иными словами, — сказал Хабер.
      Он рассмеялся. У него был громкий смех. После напряжения и тишины Хитзер испуганно вздрогнула.
      — Отлично, Джордж! Просто отлично!
      Он хлопнул Джорджа по плечу и начал снимать с его головы электроды.
      — Мы это сделали. Вы чисты. Знаете ли вы это?
      — Да, — спокойно ответил Джордж.
      — Большой груз спал с ваших плеч. Верно?
      — И с ваших?
      — И с моих. Правильно.
      Снова громкий и бурный смех, слишком продолжительный. Хитзер подумала, всегда ли Хабер такой или только в крайне возбужденном состоянии.
      — Доктор Хабер, — сказал ее муж, — вы когда-нибудь говорили с чужаками о снах?
      — С альдебаранцами? Нет, Форд из Вашингтона испытывал на них некоторые тесты наряду с обычными психологическими пробами, но получил бессмысленные результаты. Мы еще просто не решили коммуникативной проблемы. Они разумны, но Кучевский как лучший космобиолог, считает, что они вовсе не рациональны, и то, что нам кажется социально развитым человеческим поведением, на самом деле инстинктивная адаптационная мимикрия. Трудно сказать. На них не наденешь ЗЭГ, Мы даже не знаем, спят ли они вообще, не говоря уж о сновидениях.
      — Вам знаком термин “яхклу”?
      Хабер чуть помолчал.
      — Слышал. Он непереводим. Вы решили, что он означает сон?
      Джордж покачал головой.
      — Я не знаю, что он означает. Я не собираюсь вмешиваться в вашу область, доктор Хабер, но мне кажется, прежде чем применять новую технику, вам следует поговорить с чужаками.
      — С кем именно из них?
      В его голосе явно звучала ирония.
      — С любым. Это не имеет значения.
      Хабер рассмеялся.
      — Поговорить о чем, Джордж?
      Хитзер видела, как вспыхнули светлые глаза ее мужа, когда он посмотрел на большого человека.
      — Обо мне, о снах, о яхклу. Неважно, о чем. Вы должны слушать. Они знают, чем вы занимаетесь, У них гораздо больше опыта в этом.
      — В чем?
      — В сновидениях и в том, разновидностью чего являются сновидения. Они уже давно занимаются этим, всегда занимались, я думаю. Они из времени сновидений. Я этого не понимаю и не могу выразить в словах. Все видят сны. Игра форм, сон материи. У скал бывают сновидения, от которых меняется Земля. Но когда мозг становится мыслящим, когда скорость эволюции увеличивается, тогда нужно быть осторожным, нужно учиться, изучать пределы и ограничения. Мыслящий мозг должен быть частью всего — неразделимая и осторожная, как скала, бессознательная часть целого. Понимаете? Это что-нибудь значит для вас?
      — Для меня это не ново, если вы это имеете в виду. Мировой дух и прочее — донаучный синтез. Мистицизм — первое приближение к природе сна. Но для тех, кто использует свой разум, он не применяем.
      — Я не знаю, правда ли это, — сказал Джордж без малейшего негодования, хотя говорил он очень серьезно, — но просто из научного любопытства попробуйте вот что: прежде чем испытать Усилитель на себе и прежде чем включить его, когда вы начнете свое аутовнушение, скажите — “эр перрихис”. Вслух или про себя. Один раз. Ясно? Попробуйте.
      — Зачем?
      — Потому что это действует.
      — Как “действует”?
      — Вам помогут ваши друзья, — сказал Джордж.
      Он встал. Хитзер в ужасе смотрела на него. То, что он говорил, звучало безумно.
      Лечение Хабера довело его до сумасшествия, так она и знала!
      — Яхклу не может использовать один человек, это слишком много для него, это выходит из-под контроля, — между тем продолжал Джордж. — Впрочем, контролировать — не то слово. Они знают, где его место, как направить его на правильный путь. Я этого не понимаю. Может, вы поймете. Попросите их о помощи. Произнесите “эр перрихис” до того, как нажмете кнопку “включено”.
      — Может, что-то в этом и есть, — сказал Хабер. — Стоит заняться. Я займусь этим, Джордж. Я свяжусь с альдебаранцами из Культурного центра и узнаю, есть ли у них информация на этот счет. Все это для вас тарабарщина, а миссис Орр? Вашему супругу следовало бы стать ученым, он зря тратит время на чертежики. Почему он зря растрачивает себя?
      “Почему он так сказал? Ведь Джордж дизайнер по паркам и игровым площадкам. У него есть талант к этому”.
      — У Джорджа есть чутье. Никогда не думал привлекать альдебаранцев, но в этом что-то есть. Но, может быть, вы рады, что не исследователь. Ужасно, когда супруг за обеденным столом анализирует твои подсознательные желания.
      Он гремел, провожая их. Хитзер чуть не расплакалась.
      — Я его ненавижу, — яростно сказала она на спирали лифта. — Он ужасный человек, фальшивый.
      Джордж взял ее за руку. Он молчал.
      — Все кончено? На самом деле? Тебе больше не нужны лекарства? И конец всем этим ужасным сеансам?
      — Я думаю, да. Он заполнит документы и через шесть недель я получу свидетельство о выздоровлении, если буду правильно вести себя. Он чуть устало улыбнулся.
      — Тебе трудно пришлось, милая. А мне — нет. Не в этот раз. Впрочем, я проголодался. Где мы пообедаем? В “Наса Боливиана”?
      — В Чайнатауне, — сказала она, но тут же спохватилась. — Ха-ха.
      Старый китайский район вместе с другими частями Нижнего города был спасен девять лет назад. Почему-то ока об этом совершенно забыла.
      — Я хотела сказать “Руби Лу”, — добавила Хитзер, смешавшись.
      Джордж теснее прижал ее руку.
      — Прекрасно.
      Добраться туда было легко. Линия фуникулера остановилась как раз у старого центра Лойда, некогда, долина Катастрофы, величайшего торгового центра в мире.
      А сейчас многоэтажные гаражи ушли вслед за динозаврами, а большинство огромных магазинов опустело. Каток не заливался двадцать лет. Сквозь дорожное покрытие проросли деревья. Голоса в длинных полуосвещенных и полузаброшенных аркадах звучали глухо.
      “Руби Лу” находился на верхнем уровне.
      Ветви конского каштана почти скрыли стеклянный фасад. Над головой было небо глубоко зеленого цвета — таким его можно видеть только в те редкие весенние вечера, когда оно расчищается после дождя. Хитзер посмотрела на небо, далекое, невероятное, спокойное. Сердце у нее вздрогнуло, она почувствовала, как тревога спадает с нее, как шелуха. Но так продолжалось недолго, что-то держало ее. Она приостановилась и посмотрела на пустые темные переходы. Странное место.
      — Здесь страшно, — сказала она.
      Джордж пожал плечами, но лицо у него было напряжено и угрюмо.
      Поднялся ветер, слишком теплый для апреля в прежние дни, влажный, горячий ветер, шевельнувший большие, с зелеными пальцами ветви каштана, поднявший мусор в длинном пустынном переходе. Красная неоновая вывеска за ветвями, казалось, потускнела и дрогнула на ветру, изменила форму. Больше на ней не значилось “Руби Лу”, на ней ничего не значилось. Больше ничего не имело значения. Ветер дул в пустых промежутках между строениями. Хитзер отвернулась от Джорджа и подошла к ближайшей стене: она плакала. Инстинктивно ей хотелось спрятаться, забраться в угол и спрятаться.
      — Что, милая? Все в порядке. Держись, все будет хорошо.
      “Я схожу с ума, — подумала она, — не Джордж, а я схожу с ума”.
      — Все будет хорошо, — прошептал он еще раз.
      Но она по голосу слышала, что он в это не верит. И в руках его это чувствовалось — не верит.
      — Что с нами? — отчаянно воскликнула она.
      — Не знаю, — ответил он почти невнимательно.
      Он поднял голову и чуть отвернулся, хотя по-прежнему прижимал ее к себе, чтобы она не плакала. Казалось, он к чему-то прислушивается. Она почувствовала, как сильно забилось сердце у него в груди.
      — Хитзер, послушай, я должен вернуться.
      — Куда? Что происходит?
      Голос ее звучал тонко и высоко.
      — К Хаберу. Я должен идти немедленно. Жди меня в ресторане, Хитзер, не ходи за мной.
      И он пошел. Она пошла за ним. Он шел, не оглядываясь, быстро спустился по лестнице, прошел под арками, мимо сухих фонтанов и вышел к стендам фуникулеров.
      Здесь ждал фуникулер. Джордж сел в него. Она задыхаясь, подбежала, когда кабина тронулась.
      — Что с тобой, Джордж?
      — Прости.
      Он тоже тяжело дышал.
      — Я должен идти туда. Тебе не надо вмешиваться.
      — Во что?
      Она его ненавидела. Они сидели на противоположных сиденьях, отдуваясь.
      — Что за глупости? Зачем тебе возвращаться?
      — Хабер…
      Голос Джорджа на мгновение дрогнул.
      — Он видит сон.
      Глубокий безымянный ужас закрался к Хитзер. Она отбросила его.
      — Видит сон? Ну и что?
      До сих пор она смотрела только на него.
      Фуникулер пересекал реку, вися высоко над водой, но никакой воды не было, река высохла. Дно ее растрескалось, покрылось илом, грязью и множеством костей, каких-то предметов и умирающей рыбы. Большие корабли лежали с накренившимися палубами.
      Строения Нижнего города Портленда, столицы мира, высокие, новые; прекрасные кубы из камня и стекла, чередовавшиеся с зеленым зонами; крепости правительства — Исследование и Развитие, Связь, Промышленность, Экономическое Планирование, Контроль за Окружающей Средой — все они расплывались, таяли, как медузы на солнце, углы оплывали, вязкие и тягучие.
      Фуникулер шел быстро и не останавливался на станциях.
      “Что-то случилось с кабелем” — подумала Хитзер отвлеченно.
      Они неслись над исчезающим городом достаточно низко, чтобы слышать грохот и крики.
      Когда фуникулер поднялся выше, за головой Джорджа поднялась Маунт-Худ. Должно быть, он увидел в глазах Хитзер огненный отблеск, потому что сразу повернулся к огненному конусу.
      Вагон несся вперед между расплывающимся городом “и бесформенным небом.
      — Сегодня все идет кувырком. — сказала женщина в глубине вагона громким дрожащим голосом.
      Зарево извержения было ужасно и величественно. Его огромная природная энергия, казалось, действовала успокаивающе на фоне того пустого пространства, которое раскинулось перед вагоном.
      Предчувствие, охватившее Хитзер, когда она перевела взгляд вниз, не обмануло ее.
      Оно было здесь. Пространство или период времени, или разновидность пустоты.
      Присутствие отсутствия, нечто непостижимое и без определенности, куда все падало и откуда ничего не выходило. Ужасное и в то же время никакое.
      Когда вагон остановился, Джордж устремился в это Ничто. Он оглянулся на Хитзер и крикнул:
      — Подожди меня, Хитзер, не ходи за мной.
      Хотя она старалась послушаться его, Это пришло к ней.
      Хитзер быстро к нему приближалась.
      Она обнаружила, что вокруг нее все исчезло, что она затерялась в темной пустоте, что она без головы, в отчаянии зовет мужа, зовет и падает в сухую пропасть.
      Руководствуясь только силой воли, которая у него была действительно необыкновенной, когда была направлена в нужную сторону, Джордж обнаружил под ногами твердый мрамор ступеней ХУРАДа. Он пошел вверх, а глаза сообщали ему, что он идет в тумане по грязи, по разлагающимся трупам, по бесконечным тропкам. Было очень холодно, хотя пахло горячим металлом и сожженной плотью. Он пересек вестибюль. Золотые буквы афоризма прыгнули на него: ЧЕЛОВЕЧЕ… Е… Е…
      Эти буквы пытались схватить его за плечи, за ноги.
      Орр шагнул в движущийся лифт, хотя тот был невидим, и стал подниматься в Ничто, по-прежнему, поддерживаемый лишь силой воли. Он даже не закрыл глаза.
      На верхнем этаже пол стал ледяным, примерно в палец толщиной, и совершенно прозрачным. Сквозь него были видны звезды южного полушария. Орр шагнул на него, и звезды зазвенели громко и фальшиво, как треснувшие колокольчики. Запах стал еще отвратительнее. Орра чуть не вырвало. Он шел вперед. Теперь дверь кабинета Хабера. Он ее не увидел, но нашел ощупью. Завыл волк, на город двинулась лава.
      Орр подошел к последней двери и распахнул ее, По ту сторону — ничего.
      — Помогите мне, — произнес он вслух, потому что Ничто втягивало его и поглощало.
      У него не было сил бороться, чтобы миновать это Ничто.
      В голове глухо загудело. Он подумал о Тьюа’ке Энпне Эннбе, о бюсте Шуберта. Ему послышался яростный голос Хабера:
      — Какого дьявола, Джордж!
      И все это было ему нужно. Он пошел вперед. Идя вперед, он знал, что может потерять все.
      Он вошел в центр кошмара.
      Холодная вращающаяся тьма, сделанная из стекла, тащила его назад. Он знал, где стоит Усилитель. Он протянул руку, коснулся стены, нащупал нижнюю кнопку и нажал.
      Затем скорчился, закрыл глаза и обхватил голову руками. Страх победил его. Когда снова поднял голову и огляделся, мир опять существовал. Не в очень хорошем состоянии, но существовал.
      Они находились не в башне ХУРАДа, а в каком-то грязноватом кабинете, которого Орр никогда не видел. На кушетке, растянувшись, лежал Хабер, пассивный, с торчащей бородой. Борода снова была рыжеватой, а кожа белой. Глаза полуоткрытые, но ничего не видящие.
      Орр сорвал электроды, провода, которые соединяли голову Хабера с Усилителем, и посмотрел на машину. Надо было ее уничтожить, но он не знал, как это сделать, да и сил не было. Разрушение — не его дело. К тому же машина безгрешна, виноваты использующие ее.
      — Доктор Хабер, — сказал он, тряся большое, тяжелое плечо. — Хабер, вставайте!
      Немного погодя большое тело шевельнулось и село.
      Безвольное и слабое. Повисшая большая голова, рот расслаблен, глаза смотрят прямо во тьму, в пустоту, в Ничто, бывшее центром Вильяма Хабера. Глаза были большими, не непрозрачными, а пустыми.
      Орр испугался и попятился.
      “Я с ним не справлюсь, — подумал он, нужно позвать на помощь”, Он вышел из кабинета, миновал незнакомую приемную, сбежал по лестнице. Он никогда не был в этом здании и не представлял себе, где находится. Выйдя на улицу, он понял, что это улица Портленда. Но и только. Он никогда не был на этой улице.