Лицо Хабера неожиданно появилось из глубины усилителя — серое, обрамленное курчавыми черными волосами и бородой.
      В глазах отражался свет из окна.
      — Да, — ответил Орр.
      На самом деле он не помнил.
      — Полагаю, вам пора узнать, что в пределах данных этих стандартных, но довольно точных и полезных тестов вы настолько нормальны, что кажетесь аномалией. Конечно, слово “нормальный” не имеет точного объективного значения. В количественных терминах вы средняя величина. Например, отношение экстраверсии-интраверсии у вас 49,1. Это означает, что интраверсия превышает экстраверсию на 0,9 процента. Очень редкий случай. Но то же соотношение наблюдается и по всем остальным параметрам. Если нанести их на один график, получится линия, где-то на уровне пятидесяти процентов. Стремление господствовать у вас, например, 48,8. Вы не господствуете и не подчиняетесь. Независимость-зависимость — то же самое. Созидание-разрушение по шкале Рамиреса — то же самое. Ни то и ни другое. Или и то, и другое. Везде, где есть оппозиция, полярность, вы посередине. По всей шкале вы находитесь в точке равновесия. Вы так тщательно все убрали, что ничего не осталось. Уолтере в Медицинской школе истолковал эти результаты несколько по-другому. Он видит в этом стремление к гармонии с обществом, а я — с самим собой. Во всяком случае, вы человек середины. Остается теперь только подшить “Глюмдальклич из Бробдингена” и все будет ясно. Черт!
      Он ударился головой о панель, сразу забыв закрыть Усилитель.
      — Ладно. Вы странная рыба, Джордж. И самое странное в том, что в вас нет ничего странного.
      Он рассмеялся своим бурным оглушающим смехом.
      — Попробуем сегодня по-другому. Никакого гипноза, никакого сна. Нет j-стадии и нет сновидений. Сегодня я хочу подключить вас к Усилителю в бодрствующем состоянии.
      Сердце Орра сжалось, хотя он не знал почему.
      — Зачем? — спросил он.
      — Главным образом, чтобы получить запись с вашего нормально бодрствующего мозга под усилением. На первом сеансе я сделал такую запись, но тогда Усилитель не был настроен именно на вас. Теперь я могу усиливать индивидуальные характеристики вашего мозга. Потом сравним показания с записью j-стадии и с записями других пациентов, нормальных и анормальных, Я хочу понять, Джордж, что же в вас действует. В конечном счете, главный вопрос — почему ваши сны имеют такой эффект?
      — Зачем? — повторил Орр.
      — Зачем? Как, разве вы здесь не для этого?
      — Я пришел, чтобы меня вылечили, чтобы научиться не видеть эффективных снов.
      — Если бы это было так просто, разве вас послали бы в ХУРАД — ко мне?
      Орр опустил голову на руки и ничего не сказал.
      — Я не могу показать вам, как остановиться, Джордж, пока не пойму, как вы это делаете.
      — Но когда поймете, вы скажете?
      Хабер отклонился назад.
      — Почему вы так боитесь себя, Джордж?
      — Я не боюсь себя, — сказал Орр.
      Руки у него вспотели.
      — Я боюсь…
      Но он слишком боялся, чтобы произнести местоимение.
      — Боитесь изменить реальность. Я знаю. Мы это проделывали много раз. Но почему, Джордж? Вы должны задать себе этот вопрос. Что плохого в изменении мира? Попытайтесь отвлечься от себя и взглянуть объективно. Вы боитесь утратить свое равновесие. Но изменения не нарушают вашего равновесия. В конце концов, жизнь не статичный объект. Это процесс. Она никогда не стоит на месте. Интеллектуально вы это понимаете, но эмоционально отказываетесь принять. Ничего не остается прежним в следующий момент, и нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Жизнь, эволюция, вся вселенная, пространства времени и материи, энергия, само существование — все изменяется.
      — Это лишь один аспект, — сказал Орр. — Есть и другой — постоянство.
      — Когда мир перестанет изменяться, наступит царство энтропии, тепловая смерть вселенной. Чем больше движения, пересечений, противоречий, изменений. Тем меньше равновесия и тем больше жизни. Я за жизнь, Джордж! Жизнь сама по себе — это борьба. Невозможно жить в безопасности. Такого понятия вообще не существует. Высуньте голову из своей раковины и живите полнокровной жизнью. Вы боитесь гигантского эксперимента, который мы с вами проводим. Мы на краю открытия огромной силы на благо всего человечества. Это абсолютно новое поле антиэнтропической энергии, это жизненная сила, воля к действию и изменению.
      — Все это верно. Но ведь…
      — Что, Джордж?
      Теперь голос Хабера звучал по-отцовски терпеливо. Орр заставил себя продолжать, понимая, что все равно ничего не добьется.
      — Мы в мире, а не вне его. Бесполезно пытаться стоять вне мира и управлять им. Это противоречит жизни, Мир существует, что бы вы ни делали. Оставьте его в покое.
      Хабер прошелся по кабинету, задержался у большого окна, выходившего на север, на торжественный, величественный конус горы Святой Елены, закивал головой.
      — Понимаю, — сказал он, не оборачиваясь, — вполне вас понимаю. Но позвольте мне выразиться по-другому. Возможно, вы поймете, что мне нужно. Представьте себе, что вы одни в джунглях, в Мату Гроссо, и видите на тропе туземку. Она умирает от укуса змеи. У вас в сумке лекарство, его много, достаточно, чтобы излечить от тысячи укусов. Вы не станете применять его, потому что “таков мир”?
      — Это зависит… — начал Орр.
      — Зависит от чего?
      — Ну, не знаю. Если воплощение существует, возможно, сохранив ее жалкую жизнь, вы помешали ей жить гораздо лучшей жизнью. А может, вы вылечите ее, она вернется домой и убьет шестерых в деревне. Я знаю, вы дадите ей лекарство, потому что оно у вас есть и вам ее жалко. Но вы же не знаете, что приносите тем самым, добро или зло, или то и другое.
      — Согласен. Я знаю действие лекарства, но не знаю, что я делаю. Хорошо, с радостью приму ваши термины. А какая разница? Согласен, что в восьмидесяти пяти процентах времени я не знаю, что сделает ваш мозг, и вы не знаете, но ведь мы делаем… Почему бы нам не продолжить?
      Он бурно, заразительно рассмеялся, и Орр обнаружил, что сам слабо улыбается.
      Но пока прикладывались последние электроды, он сделал последнюю попытку.
      — По пути сюда я видел гражданский арест и эвтаназию, — сказал он.
      — За что?
      — Рак.
      Хабер кивнул.
      — Неудивительно, что вы угнетены. Вы так и не приняли полностью необходимость контролируемого насилия для блага общества, может, никогда и не примете. Мир, в котором мы оказались, Джордж, реалистичен и жесток. Как я говорил, нельзя жить в безопасности. Но будущее оправдает нас. Нам необходимо здоровье. У нас просто нет места для неизлечимых больных, для наследственных заболеваний, ухудшающих породу. Мы не можем допустить ни потери времени, ни бесполезных страданий.
      Хабер говорил с энтузиазмом, но чуть преувеличенным. Орр думал, насколько ему самому нравится созданный им мир.
      — Сидите, Джордж. Я не хочу, чтобы вы уснули по привычке. Вот так. Вам может стать скучно. Я хочу, чтобы вы просто посидели. Не закрывайте глаза, думайте о чем угодно. Я покопаюсь во внутренностях бэби. Ну вот, готово.
      Он нажал белую кнопку “включено” на стене справа от себя, у изголовья кушетки.
      Проходящий чужак слегка задел Орра в толпе на бульваре. Он поднял левый локоть, чтобы извиниться. Орр пробормотал:
      — Извините.
      Чужак остановился, наполовину преграждая путь. Орр тоже остановился, удивленный и пораженный девятифутовой зеленоватой бронированной невыразительностью чужака.
      Чужак был странен до забавности, как морская черепаха, но и морская черепаха, как любое существо, обладает странной красотой.
      Из слегка приподнятого левого локтя донесся ровный невыразительный голос:
      — Джорджор.
      Спустя мгновение Орр узнал собственное имя и в замешательстве остановился.
      — А! Да, я Орр.
      — Просим простить вмешательство без предупреждения. Вы человек, способный яхклу, как уже указывалось. Это вас беспокоит.
      — Я не думаю…
      — Мы тоже обеспокоены. Концепции пересекаются в тумане. Восприятие затруднено. Вулканы изрыгают пламя. Помощь предложена — отказ. Лекарство для укуса от змеи не годится для всех. До поворота в неверном направлении возможно появление вспомогательных сил в такой немедленной последовательности: эр’перрихис.
      — Зр’перрихис, — автоматические повторил Орр.
      Он изо всех сил старался понять, что говорит ему чужак.
      — Если желательно. Речь — серебро, молчание — золото. Я — вселенная. Просим простить вмешательство, пересечения неясны.
      Чужак, у которого не было ни шеи, ни талии, тем не менее, как будто поклонился и прошел, большой, зеленоватый, сквозь толпу. Орр стоял, глядя ему вслед, пока Хабер не произнес:
      — Джордж!
      — Что?
      Орр удивленно осмотрел комнату, стол, окно.
      — Что вы делали?
      — Ничего, — ответил Орр.
      Он по-прежнему сидел на кушетке, на голове — электроды.
      Хабер нажал кнопку “выключено”, подошел к кушетке и посмотрел вначале на Орра, потом на экран ЗЭГ.
      Открыв машину, он провернул записи, ведущиеся внутри пером на бумаге.
      — Мне показалось, что я неправильно прочел данные.
      Он неестественно рассмеялся, смех его не походил на обычный бурный хохот.
      — Странно ведет себя у вас кора, я ведь ее не питал Усилителем. Я начал лишь слегка стимулировать. Ничего особенного. Что это? Боже, не менее ста пятидесяти милливольт.
      Он вдруг обернулся к Орру.
      — О чем вы думали? Вспомните.
      — Я думал о чужаках.
      — С Альдебарана? Ну и что?
      — Просто вспомнил, что, идя сюда, встретил одного на улице.
      — И сознательно или бессознательно это напомнило вам об эвтаназии, свидетелем которой вы были. Верно? Отлично. Это может объяснить странное поведение эмоциональных центров. Усилитель подхватил их и преувеличил. Вы должны были ощущать, что в вашем мозгу происходит нечто необычное, особенное, нет?
      — Нет, — задумчиво сказал Орр.
      Он ведь не чувствовал ничего необычного.
      — Послушайте, если вас что-то беспокоит, вы должны знать, что именно, Я несколько сотен раз подключал к себе Усилитель. Да и на других пациентах испытывал. Он не может вам повредить. Но эта запись весьма необычна для взрослого, и я хотел бы выяснить, чувствуете ли вы это субъективно.
      Хабер успокаивал себя, а не Орра. Не важно кого, Орра все равно нельзя было успокоить.
      — Продолжим.
      Хабер подошел к выключателю Усилителя.
      Орр сжал губы и увидел Хаос и Древнюю Ночь.
      Но их здесь нет, и он не в Нижнем городе, где разговаривает с девятифутовой черепахой. Он по-прежнему сидит на удобной кушетке и смотрит на туманный, серо-голубой конус Святой Елены. И тихо, как ночной вор, в него вошло ощущение благополучия, уверенности, что все в порядке, и что он находится в центре мира. Я — это вселенная. Его изоляция не будет допущена. Он вновь там, где должен быть.
      Он чувствовал спокойствие, абсолютную уверенность в себе и окружающем. Чувство это не казалось ему чудом или загадкой — оно было нормой. Так он всегда себя чувствовал, если не считать периодов кризиса и агонии. Такое чувство заполняло его детство и лучшие часы юности. Это нормальное ощущение бытия. В последние годы он утратил его, постепенно, но почти полностью, при этом фактически не сознавая, что утрачивает. Четыре года назад в апреле произошло такое, что нарушило его равновесие. Наркотики, сновидения, непрестанный переход от воспоминаний об одной жизни к другой и попытка Хабера улучшить мир — все это еще больше нарушило равновесие. А вот теперь оно вернулось.
      Он знал, что добился этого не сам.
      — Это сделал Усилитель? — спросил он.
      — Что сделал?
      Хабер внимательно смотрел на экран ЗЭГ.
      — О… не знаю.
      — Он ничего не делает в определенном смысле, — ответил Хабер с ноткой раздражения.
      Хабер любил такие мгновения, когда он не играл роль, а был полностью поглощен тем, что пытался узнать при помощи своих приборов.
      — Он просто усиливает то, что делает в данный момент ваш мозг, избирательно усиливает активность. Но ваш мозг в данный момент не делает абсолютно ничего интересного. Вот.
      Он сделал быструю запись, повернулся к Усилителю, потом снова к экрану. Поворачивая рукоятки, он разделил на экране три линии, казавшиеся одной. Орр не мешал ему. Один раз Хабер резко сказал:
      — Закройте глаза, Поднимите вверх взгляд. Продолжая держать глаза закрытыми, постарайтесь увидеть что-либо: красный куб…
      Когда он наконец выключил машину и начал снимать с Орра электроды, спокойствие не оставило Орра, как будто было вызвано наркотиками и алкоголем. Оно осталось. Без предупреждения и робости Орр сказал:
      — Доктор, я не могу больше позволить вам пользоваться моими эффективными снами…
      — А? — произнес Хабер, думая не об Орре, а о его мозге.
      — Я не позволю вам больше использовать мои сны.
      — Использовать сны?
      — Да, использовать.
      — Называйте, как хотите, — сказал Хабер выпрямившись.
      Он возвышался над сидевшим Орром. Большой, серый, широкий, бородатый и нахмурившийся.
      — Мне жаль, Джордж, но вы не должны так говорить.
      Боги Орра были безмятежными и независимыми. Они не требовали ни поклонения, ни повиновения.
      — Но я еще раз говорю, — спокойно ответил он.
      Хабер взглянул на него сверху вниз, по-настоящему взглянул и увидел. Он отпрянул, обнаружив, что наткнулся не на легкий занавес, который ожидал увидеть перед собой, а на непробиваемую гранитную стену. Он пересек комнату и сел за стол. Орр встал и слегка потянулся. Хабер большой серой рукой погладил черную бороду.
      — Я на краю, нет, уже в центре крупного открытия, — сказал он.
      Голос его звучал не добродушно, как всегда, а мрачно и властно.
      — Используя ваши записи, я программирую Усилитель на производство эффективных снов. Я назвал это е-стадией, Вскоре я смогу накладывать е-стадию на любой мозг. Вы понимаете, что это значит? Я легко могу вызвать эффективный сон у любого, соответствующим образом отобранного и подготовленного человека, так же легко, как психолог вызывает гнев у кошки, даже легче, потому что мне не понадобятся ни контакты, ни химические средства. Мне осталось несколько дней, а может несколько часов. И тогда вы будете свободны. Вы мне будете не нужны. Мне не нравится работа с пациентом, не желающим сотрудничать. С другим будет легче. Но пока вы мне нужны. Исследование должно быть закончено. Вероятно, это наиболее важное научное открытие из всех когда-либо появлявшихся. И если отношение ко мне, как к другу, стремление к знаниям и благу человечества не в состоянии удержать вас здесь, что ж, если понадобится, я получу ордер на принудительное лечение… Гм… Принуждение к личному благосостоянию. Если понадобится я использую лекарства, как будто вы буйно помешанный. Ваш отказ о помощи в таком важном деле, конечно, проявление психоза. Нет необходимости говорить, что для меня было бы гораздо лучше, иметь дело с добровольной помощью. Для меня это большая разница.
      — Никакой разницы для вас тут нет, — спокойно возразил Орр.
      — Почему вы спорите со мной сейчас? Почему именно сейчас? Джордж, когда вы так много дали мне, когда мы так близки к цели?
      Но чувство вины не воздействовало на Джорджа Орра.
      Если бы он позволял себе отдаваться чувству вины, то не дожил бы и до тридцати лет.
      — Потому, что чем дальше вы идете, тем все хуже. И теперь, вместо того, чтобы помешать мне видеть эффективные сны, вы пытаетесь вызвать их у себя. Я не хочу, чтобы мир жил в соответствии с моими снами. Но еще больше не хочу, чтобы это были ваши сны.
      — Что вы хотите этим сказать — “все хуже”? Послушайте, Джордж. Мы с вами работали несколько недель. Что сделано? Уничтожено перенаселение, восстановлено экологическое равновесие планеты. Уничтожен рак, как главный убийца.
      Он начал загибать свои серые пальцы.
      — Уничтожена расовая ненависть. Уничтожена война. Исчезла возможность гибели человечества из-за порчи генетического бассейна. Уничтожена — нет, точнее, в процессе уничтожения — бедность, экономическое неравенство, классовая борьба — во всем мире. Что еще? Душевные болезни, неумение приспособиться к реальности — на это потребуется время, но первые шаги уже сделаны. Под руководством ХУРАДа постоянно сокращаются несчастья человечества, физические и психические, индивидуальность получает все больше возможности для самореализации. Постоянный прогресс, Джордж. За прошедшие шесть недель мы добились такого прогресса, какого не могло добиться человечество за шестьсот тысяч лет.
      Орр чувствовал, что должен ответить на эти аргументы.
      — А где демократические правительства? Люди больше не могут выбирать образ жизни. Почему все вокруг такое мрачное, безрадостное? Это всемирное государство, это воспитание детей в Центрах…
      Хабер, всерьез рассердившись, прервал его.
      — Детские Центры — ваше изобретение, а не мое! Я просто очертил вам желаемое содержание сна, как всегда это делаю. Я пытался дать понять, как осуществить это желаемое, но ничего не получилось. Ваш проклятый мозг изменяет все до неузнаваемости. Можете не говорить мне, что вы сопротивляетесь тому, что я готовлю человечеству. Это было ясно с самого начала. Каждый шаг вперед, который я заставлял вас сделать, вы искажали. Каждый раз вы пытались сделать шаг назад. Ваши собственные стремления абсолютно негативны. Если бы не мое гипнотическое внушение, вы бы давно превратили мир в пепел. Что вы почти и сделали в тот вечер, когда сбежали с женщиной-адвокатом.
      — Она мертва, — сказал Орр.
      — Хорошо, Она оказала на вас отрицательное воздействие. Безответственность. У вас нет ни социального сознания, ни альтруизма. Вы моральная медуза. Каждый раз мне гипнотически приходится внушать вам чувство социальной ответственности. И каждый раз оно искажается. Так произошло и с Детскими Центрами. Я полагаю, что семья часто вызывает неврозы и в идеальном обществе может быть усовершенствована. Ваш сон грубо интерпретировал мою мысль и смешал с дешевым утопическим взглядом, а может, с циничными антиутопическими концепциями, и произвел эти Центры. И все же это лучше того, что было. В этом мире почти нет шизофрении. Вы знаете это? Это редкое заболевание.
      Темные глаза Хабера сияли, он улыбался.
      — Сейчас положение лучше, чем раньше, — сказал Орр, отказавшись от надежды на обсуждение. — Но ваши попытки ухудшили его. Я не собираюсь искажать ваши идеи, но вы сами делаете то, чего нельзя делать. Это можно использовать только в случае крайней необходимости, когда нет другой альтернативы, а сейчас альтернатива есть. Я намерен остановиться.
      — Мы не можем остановиться, мы только начали, мы только обретаем контроль над этой вашей способностью. Я уже вижу как это сделать, и сделаю. Ничто не должно стоять на пути того, что может быть сделано для человечества с помощью новых удивительных свойств мозга!
      Хабер произносил речь. Орр смотрел на доктора, но непрозрачные глаза, устремленные на него, не замечали этого. Речь продолжалась.
      — Я делаю эту новую способность воспроизводимой. Можно воспользоваться аналогией с изобретением книгопечатания, с приложением новых технологий и научных концепций. Если эксперимент или технология не могут быть успешно воспроизведены другими, они бесполезны. Аналогичные е-стадии, пока она заключена в мозгу одного человека, не более полезны для человечества, чем ключ, запертый в комнате, или единственная стерильная генная пара. Но у меня есть средства извлечь ключ из комнаты. Этот “ключ” станет таким же поворотным пунктом в развитии человечества, как создание самого человеческого мозга. Любой мозг сможет пользоваться этой способностью. Любой мозг, заслуживающий того. Когда подготовленный, специально обученный объект войдет в е-стадию под влиянием Усилителя он будет находиться под полным аутогипнотическим контролем. Ничто не будет доверено случайности, иррациональному капризу. Не будет больше противоречий между вашими стремлениями к нигилизму и моей волей к прогрессу. Когда я буду уверен в своей технике, вы будете свободны, абсолютно свободны. Поскольку вы все время заявляете, что боитесь ответственности и не хотите видеть эффективные сны, я обещаю вам, что первый же мой эффективный сон включит в себя ваше “исцеление”. Больше у вас никогда не будет эффективных снов.
      Орр встал. Он стоял, глядя на Хабера.
      Лицо его было спокойным, но в нем чувствовалось напряжение и сосредоточенность.
      — Вы будете сами контролировать свои сны, без помощников? Без контроля?
      — Я контролировал ваши сны, а это мой собственный случай, и, конечно, я сам буду первым объектом эксперимента. Это абсолютно этическое обязательство. В моем случае контроль будет полным.
      — Я пробовал аутогипноз, прежде чем пристраститься к наркотикам…
      — Да, вы упоминали об этом. Конечно, у вас не получилось. Вопрос о сопротивляющемся субъекте, достигшем успешного аутовнушения, довольно интересен, но он ничего не доказывает. Вы не профессиональный психолог, вы же не тренированный гипнотизер, и вообще были выведены из эмоционального равновесия. Я точно знаю, что делаю. Я хочу внушить себе нужный сон во всех подробностях, как будто мой мозг бодрствует. Всю прошлую неделю я делал это, я готовился, Когда Усилитель синхронизирует общий рисунок е-стадии с моей собственностью — j-стадией, мои сны станут эффективными, и тогда…
      Губы в кудрявой бороде сложились в напряженную улыбку экстаза, и Орр отвернулся, как будто увидел нечто, не предназначавшееся для других, ужасающее и патетическое.
      — Тогда мир станет подобен небу, а люди превратятся в богов!
      — Мы уже боги, — сказал Орр, но Хабер не обратил на него внимания.
      — Бояться нечего. Опасность существовала — мы знаем это — пока вы один обладали способностью е-снов и не знали, что с ней делать. Если бы вы не попали ко мне, если бы вас не направили в опытные руки, кто знает, что произошло бы? Но вы здесь — я знаю все. Как говорят, гениальность — это способность оказаться в нужном месте и в нужное время!
      Он громко рассмеялся.
      — Теперь нечего бояться! Все в наших руках. Я знаю, что делаю, что делать и как делать. Я знаю, куда иду.
      — Вулканы изрыгают пламя, — пробормотал Орр. -Что?
      — Я могу идти?
      — Завтра в пять.
      — Я приду, — сказал Орр и вышел.
 

10

      Было только три часа. Ему следовало вернуться в свой кабинет и закончить план игровых площадок для юго-восточного пригорода, но он не пошел. Он подумал и отбросил эту мысль. Хотя память уверяла его, что он занимает этот пост уже пять лет, но он не верил своей памяти, работа казалась ему нереальной и не его работой.
      Он сознавал, что считает нереальной значительную часть единственной реальности, в которой он сейчас существует. Он подвергался тому же риску, что и душевнобольные. Он мог утратить свободную волю, Он понимал, что нереальность ведет к ужасам и фантазиям. И все же в жизни не было реальности, она была пустой. Сон, создававший, без необходимости этого создания, оказался плоским и мелким.
      Он пойдет домой, не станет принимать лекарство, уснет, и пусть будет что будет.
      Он спустился на фуникулере в Нижний город, но вместо того, чтобы сесть в троллейбус, пошел пешком к своему району. Он всегда любил ходить пешком.
      У Парка радости сохранилась часть старого шоссе — огромное сооружение, вероятно, восходившее к последним безумным конвульсиям дорожной машины семидесятых.
      Должно быть, шоссе вело на мост Марквам, но сейчас оно неожиданно обрывалось в воздухе в тридцати футах над Фронте-авеню. Шоссе не разрушали и не перестраивали, должно быть потому, что такое безобразие, на взгляд американца, стало невидимым. Так оно и стояло. Несколько кустов пробилось сквозь дорожное покрытие, а кругом поднимались здания, как ласточкины гнезда на утесе.
      Здесь находился самый отсталый район города с маленькими магазинчиками, базарчиками, маленькими ресторанами и прочим.
      Все это тщательно пыталось бороться с всеобъемлющим производством-распределением огромных предприятий МПЦ, через которые шло теперь девяносто процентов мировой торговли.
      Один из таких магазинчиков находился как раз под шоссе. Вывеска над окнами гласила: “Антиквар”, а на стекле выцветшей краской было написано: “Раритеты”. В витрине стоял кривобокий глиняный кувшин ручной работы, кресло-качалка с изъеденной молью шалью и различные бытовые предметы: подкова, часы с ручным заводом, какой-то загадочный предмет из маслодельни, фотография президента Эйзенхауэра, треснувший стеклянный шар с тремя эквадорскими монетами, пластиковое сиденье для туалета, разрисованное маленькими крабами и водорослями, старый телевизор. Орр подумал, что именно в таком месте могла работать мать Хитзер. Повинуясь импульсу, он вошел.
      Внутри было прохладно и темно. Одну из стен образовывала подпорка шоссе — высокая бетонная плоскость, похожая на стену в подводной пещере. Из-за теней, громоздкой мебели, подлинно древних и подложно древних, но одинаково бесполезных предметов появилась большая фигура. Казалось, она молча плывет вперед. Владельцем магазина был чужак.
      Он поднял левый локоть и сказал:
      — Добрый день. Хотите купить что-либо?
      — Спасибо, я только посмотрю.
      — Пожалуйста, продолжайте это занятие, — сказал хозяин.
      Он слегка отступил в тень и застыл.
      Орр осмотрел старый веер, домашний проектор пятидесятых годов, груду журналов, оцененных очень дорого, взвесил в руке стальной молоток и восхитился его равновесием: хороший инструмент, по-настоящему хороший.
      — Сколько? — спросил он у хозяина.
      Он гадал, откуда к чужаку попало все это, эти обломки древней Америки.
      — Любая цена приемлема, — ответил чужак. Гениальная точка зрения.
      — Я хочу вас спросить, что на вашем языке означает слово “яхклу”?
      Хозяин снова медленно выплыл вперед, осторожно двигаясь среди хрупких предметов.
      — Некоммуникабельно. Язык, используемый для общения с индивидуумами, не содержит соответствующих понятий, Джорджор.
      Правая рука, большая, зеленоватая и похожая на плавник, медленно вытянулась вперед.
      — Тьюа’к Эпнпе Эннбе.
      Орр пожал эту руку. Чужак стоял неподвижно, очевидно разглядывая его, хотя никаких глаз не было видно на его голове — если это голова. Есть ли голова у этих существ? Орр этого не знал, но чувствовал он себя с Тьюа’к Эпнпе Эннбе очень легко.
      — Не приходилось ли вам встречаться с некой Лилач? — снова повинуясь импульсу спросил Орр.
      — Лилач? Нет. Вы ищете Лилач?
      — Я ее потерял.
      — Пересечения скрыты в тумане, — заметил чужак.
      — В том-то и дело, — сказал ему Орр.
      Он взял со стола белый бюст Франца Шуберта примерно в два дюйма высотой.
      Лицо Шуберта было спокойно и невыразительно — маленький очкастый Будда.
      — Сколько за это?
      — Пять новых центов, — ответил Тьюа’к Эннбе.
      Орр достал монету.
      — Есть ли возможность контролировать яхклу, сделать эту способность такой, какой она должна быть?
      Чужак взял монету, величественно шагнул к хромированной кассе, которую Орр принял за антикварный предмет, предназначенный для продажи, Касса звякнула.
      — Одна ласточка не делает лета, — сказал чужак, — Многие руки делают нелегкую работу.
      Он замолчал, очевидно, неудовлетворенный своей попыткой преодолеть коммуникативную пропасть, постоял с полминуты, потом подошел к витрине и точным, осторожным рассчитанным движением достал одну из древних пластинок.
      Это была запись “Битлз” “С помощью друзей”.
      Чужак протянул пластинку Орру.
      — Подарок, — сказал он. — Принят ли подарок?
      — Да, — ответил Орр и взял пластинку. — Вы очень добры. Я признателен.
      — Приятно, — сказал чужак.
      Хотя его механический голос был абсолютно лишен выражения, а внешность не менялась, Орр был уверен, что Тьюа’к Эпнпе Эннбе действительно приятно. Он сам был тронут.
      — Смогу проиграть на старом проигрывателе моего домоуправляющего, — сказал Орр. — Большое спасибо.
      Они снова обменялись рукопожатием, и Орр вышел.
      “В конце концов, — думал он, идя к Корбетт-авеню, — неудивительно, что чужаки на моей стороне. Ведь я их создал. Их, наверняка, не существовало, пока я не придумал их во сне. И вот они есть. Конечно, — продолжал он неторопливо рассуждать, — в таком случае весь мир должен быть на моей стороне, потому что пногое в нем я тоже увидел во сне. Что ж, они и так на моей стороне. Я его часть. Я не отделен от него. Я хожу по земле, дышу воздухом. Я связан со всем миром. Только Хабер другой и с каждым днем становится все более другим. Он против меня, моя связь с ним негативна. И тот аспект мира, за который он отвечал, который он внушил мне, — от него меня отталкивает. Он не чужой человек. Он по-своему пытается помочь людям, но аналогия с лекарством от змеиного яда неправильная. Он говорил о человеке, встретившем другого человека. Тут большая разница. Возможно, то, что я сделал четыре года назад в апреле было справедливо”.
      Но мысли его, как всегда, отшатнулись от горячего места.
      “Нужно помогать другим людям, но нельзя играть в бога перед человечеством. Быть богом — значит знать, что ты делаешь. А просто считать, что ты хочешь добра — недостаточно. Нужно понимать других, чувствовать их. Он не чувствует. Для него ничего не имеет значения. Он видит мир только через свои действия. Больше этого нельзя допускать. Он безумен. Если он получит способность видеть эффективные сны, он всех погубит. Что мне делать?”
      Дойдя до этого вопроса, он дошел и до старого дома на Корбетт-авеню.
      Внизу он задержался, чтобы одолжить у Мэнни Аренса, управляющего, старый проигрыватель. Пришлось выпить чая. Мэнни всегда угощал Орра чаем, потому что Орр не курил и не выносил дыма. Они немного поговорили. Мэнни ненавидел спортивные шоу.
      Он оставался дома и смотрел образовательные программы МПЦ для Детских Центров.